Холодной апрельской ночью я сидела в Кировском сквере и смотрела, как целуются бомжи. Делали они это не торопясь. Молчаливо и чавкая.
Облаченная в цветастые старушечьи одежды женщина сжимала в поникшей руке тлеющую сигарету. Меж поцелуями она вяло подносила окурок к бородатому рту своего визави, ждала, пока он затянется, и затягивалась сама. В этой женщине все было вялым: свисающие на грудь углы платка, разъезжающиеся в стороны колени, ниспадающие на кроссовки носки. Всё, кроме крепко сжимавших сигарету костлявых пальцев левой руки.
Мужик же, напротив. Плечистый, широкомордый так и лучился силищей. Покурив, он вальяжно склонялся над лицом женщины, а, откинувшись, удовлетворенно чавкал.
- Челюсть ловит, что ли? – Подумала я, услышав очередной чавк.
Я пялилась на них, давно пялилась и всё гадала, будут они трахаться или нет. За последние полчаса ни сюжет, ни динамика парковой сцены не поменялись. Лишь иногда, вспыхивал и исчезал в пальцах женщины тлеющий огонек светлой сигареты.
- М-даа… С такими коммунизма не построишь,- подумала я.
Коммунизм мне был по барабану. Равно как и бомжи. В ту ночь мы опять поругались. Не поссорились. Нет. Поругались. Ссора что? Мусор, пыль, опадающий в семейный аквариум корм, для одноглазых, зрящих в себя любовных рыб.
- Все бабы вышли из сора Ахматовской поэзии, - думаю я. - Милые бранятся только тешатся. – утешаюсь народной мудростью. Я свято верую в любовь и не читаю « Космополитен».
- Хули его читать?! Отчиталась. Мы живем вместе хренову тучу лет. Мы знаем всё! О себе и об окружающих. Мы нарожали детей, насадили деревьев, накупили машин и велосипедов. Мы молчим по полгода, памятуя и исповедуя Пелевинское, « к чему слова, когда на небе звезды» и два раза в год ругаемся так, как будто завтра не наступит никогда!
Если бы я смогла описать, выразить словами, хоть один наш сезонный бунт, хоть одно вышедшее из берегов семейное наводнение, - «Космополитен» выдал бы нам Оскар за постановку. А так. Хули его читать?
Два раза в год мы ругаемся. По весне и по осени.
Когда-то давно, остервенев от вседозволенности, я кричала,
- Всё! Всё кончено! Уходи! Убирайся!
Сейчас я так не говорю. Сейчас я знаю, что нет в жизни наказания хуже, чем остаться одной в оглушительной тишине, внезапно онемевшего дома, Сидеть на кухне, комкать недокуренные сигареты и думать, гадать
- Где он? С кем?! - Ежиться над переполненной пепельницей от одной только мысли, что попал под машину. Или подрался. А, может, может, бандиты или хулиганы...
- Бог мой! А, вдруг? Вдруг ему холодно! - И хватаешь с вешалки позабытую негодяем куртку, несешься на улицу. Бегаешь по Кировскому скверу. Спотыкаешься в темных подворотнях. Ищешь.Веришь, что все хорошо, надеешься, что не замерз.
Я люблю его больше жизни. И ругаюсь до ненависти и рвоты.
Я сидела в сквере, смотрела на целующихся бомжей и думала, что сегодня мне повезло. Сегодня удалось уйти первой. Плюнуть, растереть, хлопнуть дверью, и уйти, убежать к своим ночным бомжам.
Может это и странно, но каждый раз, стоит мне только сбежать от семейных распрей, мне сразу же встречаются бездомные люди.
Хорошо помню первого. Провинциального красавца в свободном черном пальто с кульком «Пазолини» . Я хотела чтобы он меня изнасиловал. Сидела на парапете набережной, раздвигала ноги, светила трусами. Он сказал, что не может, не хочет.
Как-то, убежав дому, я спала в шалаше с рыжебородыми нищими викингами. А, однажды купалась в море с хозяином своры бездомных собак. Никто из них меня не тронул. Последний, долго смотрел на голую, дрожащую, выхватывающую из-под лап собак намокшие одежки женщину и, то ли жалел, то ли брезговал. Не знаю.
Что меня в этой жизни хранит? Любовь или ненависть? И где мы берем силы на нежность? Я не знаю. Той холодной апрельской ночью мы снова поругались. Испытали в ругани всю силу слов, отметелили друг друга до кристальной, не замутненной искренности. В ту апрельскую ночь мы обнулились.
И, глядя на целующихся в парке бомжей я вдруг подумала , что, если и осталось в нашем мире хоть что-то, что мы не смогли испоганить словами, так это - море.
Я смотрела на своих ночных целующихся камрадов и молилась, просила
- Ксанф,миленький, выпей море. Выпей, пожалуйста! Выпей,пока этого не сделали мы.