О пережитом
Чудесный вечер сегодня – гощу у бабушки. Рядышком мурлычет кот. Только мы с ним можем выносить нестерпимый жар лежанки. Бабушка не решается присоединиться к нам, и мы с чистой совестью устраиваемся, как кому удобно. Дымок, нещадно пинаясь, опробовал несколько положений, прежде чем остановил свой выбор на позе брюшком кверху, всем своим видом давая понять, что он не будет возражать, если его погладят.
Я лежу, свесив голову, чтобы бабушке было хорошо меня слышно. Слух у нее уже не тот, что прежде, но выглядит она в свои без году девяносто еще о-го-го. Как шутит сама бабушка: «Сзади пионерка, а спереди пенсионерка». Несмотря на большую разницу в возрасте, мы с ней очень похожи. Одинаково смеемся над невзгодами, понимая, что все в этом мире временно, и они тоже. И, как утверждают соседи, со спины нас тоже не различить. Не раз меня окликали именем бабушки.
«Маня!» - так обращаются к ней знакомые. «Бабушка Маруся!» - говорю ей я и другие внуки и правнуки. Называть мамой ее может с недавних пор лишь один сын, живущий на Украине, другие сыновья покинули мать и этот мир. Но заграничный сын общается с матерью неохотно. Телефонные разговоры зачастую оканчиваются отречением от родных и страны, в которой мой дядя когда-то родился. От переживаний и выплаканных слез, в дополнение к слуху, бабушка начала терять зрение.
Но и сквозь толстые линзы ее очков, мне удается взглянуть на мир бабушкиными глазами, благодаря ее ярким и живым рассказам о пережитом.
Родилась бабушка Маруся в далеком двадцать восьмом году, хоть в документах и значится другая дата. В годы оккупации почти всех подростков немцы угоняли в Германию. Ее старшей сестре не удалось избежать сей участи, а бабушке успели исправить документы, и с тех пор «она помолодела», как шутит она сама.
Не раз выручали бабушку ее небольшой рост и щуплая фигурка. В один из дней, когда жителей села, в котором она тогда гостила, немцы, отступая, согнали в баню и подожгли, ей удалось протиснуться через небольшое банное окошко и спастись.
В сумеречном окне, как отголоски бабушкиного рассказа, отражаются угасающие огни печи. А за окном то ли уходящая зима, то ли не спешащая приходить весна.
Словно прочитав мои мысли, бабушка припоминает, как в сорок третьем в точно такое же время года начинал сходить снег, а под ним вдоль дороги обнаруживались тела советских военнопленных. Позже, летом, детишки боялись ходить в лес, а взрослые отправлялись туда не с корзинками и лукошками, а с лопатами. Они хоронили расстрелянных и повешенных в нем солдат.
Бабушка тяжело вздыхает, заново переживая те события. А потом оживает и с лисьим прищуром начинает рассказ о том, на какие хитрости шли они, дети войны, чтобы хоть как-то поддержать плененных солдат, идущих и идущих нескончаемым потоком по Старой Смоленской дороге, разделяющей село на две части.
Эти бесконечные ряды изможденных от голода и холода бойцов сопровождали вооруженные фрицы. О том, чтобы приблизиться к своим, не могло быть и речи. Поэтому детишки придумывали правдоподобные истории и разыгрывали настоящие спектакли о том, что их «мамки» или кто-то из «родичей» сейчас на другой стороне улицы, и, что им «ну, очень надо» попасть туда.
Получив разрешение перейти, они не спеша продвигались между бредущими пленными, неся за спиной продырявленный мешок наполненный шапками, рукавицами, но главное, вареной картошкой. Когда они оказывались на противоположной стороне, мешок уже был пуст.
Эх, картошечка! Как я люблю ее, приготовленную в чугуне в русской печи. Посыплешь крупной солью и ничего больше не нужно, разве что ломоть хлеба с местной пекарни, на которой долгое время проработала бабушка. Говорю об этом ей, и мы отправляемся на кухню. Там, в самом деле, витает дурманящий запах картошки. Я, обжигая пальцы, очищаю несколько картофелин. Бабушка тем временем нарезает тонкими пластиками сальце. Мммм… Объедение!
Дымок тут как тут, трется о ноги, попрошайничает. Я втихаря подкармливаю кота. До тех пор, пока не замечаю, что бабушка делает то же самое. Сначала едим, молча, только жалобное мяуканье Дымка изредка прерывает тишину. Потом бабушка вспоминает, что первый немецкий налет и бомбардировку они пережили «аккурат на картофельном поле».
- Ох, и страху натерпелись! – вспоминает она. Мать ее так испугалась за детей, что приказала им бежать к дому, а сама стояла, как истукан, и шагу ступить не могла.
- В избу забежать не успели. Но оно и, слава Богу! В нее угодил снаряд. Да только не разорвался. В избе потом офицеры немецкие квартировались. А на картофельном поле установили свои орудия. В народе их прозвали «ванюшами». Нам всей семьей пришлось отправиться за три версты от дома в соседнюю деревню, Беломир. Там и жили в блиндаже аж до прихода наших. – Последние слова бабушка произносит в глубокой задумчивости. Становится ясно, что мысли унесли ее в далекое прошлое.
Тяжки ее воспоминания. Даже невинные детские стишки и песенки на языке врага, в огромном количестве осевшие в бабушкиной голове, бередят ее сердце и душу. Но, не умея грустить подолгу, озорно взглянув на меня, бабушка спрашивает:
- А скажи-ка мне, внученька, как по-нашему будет «Je aelter der Kater, desto steifer der Schwanz»?
- А вот и знаю: «Седина в бороду, бес в ребро». Я ведь учитель немецкого, как ни как. – Улыбаюсь я.
- Так то ж про меня. – Радостно сообщает бабушка и выдает:
Захотелось фрицу сала:
«Матка – яйки, матка – шпик!»
А бабуся так поддала,
Что от немца – только пшик.
Бабушка сыплет частушками. Ну и память у нее! Вот бы и мне такую, и дяде, что с Украины, и сыну моему, и всем последующим поколениям, чтобы помнили всё, чтобы чтили и, чтобы из рода в род передавали, как надо жить и, как надо любить жизнь.