Признаюсь честно: за все годы учебы в Литинституте ни одна контрольная работа не доставляла мне столько трудностей, как эта.
Более того: никогда, пожалуй, я не совершал над собой такого внутреннего принуждения, какое совершаю сейчас.
Ни один писатель не может нравиться всем читателям, как ни один читатель не может любить всех писателей.
Эта истина бесспорна.
Будучи читателем, и я имею свою собственную иерархию необъятной русской литературы. Большинство писателей воспринимаются неоднозначно: одни произведения нравятся, другие - нет, третьи просто оставляют равнодушным.
Среди всех выделяются два, чье творчество я принимаю безоговорочно, целиком: Пушкин и Чехов.
Есть и другая крайность: художники, произведения которых по необъяснимой причине душа моя отказывается принимать, и кого я никогда не перечитываю по доброй воле - например, Салтыков-Щедрин.
Увы, к последним относится и Андрей Платонов.
Не могу точно объяснить, в чем тут дело.
Возможно, все кроется в моем недостаточно тонком литературном вкусе. Возможно, рассудок мой еще не дорос до зияющих высот и занебесных глубин Платоновской эстетики.
Не знаю.
Но в целом творчество Платонова вызывает столь сильный имманентный физиологический протест, что я не могу принять больше трех строк Платоновского текста подряд.
Это не идеологическое восприятие и не интеллектуальная несовместимость.
Нет, я просто физически не в состоянии читать Платонова, от его текстов меня выворачивает наизнанку.
Поэтому для меня рассуждать о достоинствах Платоновской прозы столь же трудно, чуждо и противоестественно, как гомосексуалисту воспевать женские прелести.
Однако писать работу надо, к этому принуждает учебный план. И я насилую себя, выдавливая по капле эти строки.
Der mortuis nil nisi bene.
Действительно, писать плохо о несчастном в жизни и ушедшем от нас писателе неэтично хотя бы с человеческой точки зрения.
Да и имеет ли право писать плохо о мастере аз многогрешный?
Платонов официально признан гением, причислен к лику святых, занесен в Легион бессмертных; неприятие его творчества свидетельствует лишь о низком культурном уровне автора этой работы.
Поэтому я выбрал для контрольной единственное произведение Платонова, которое сумел заставить себя дочитать до конца (бог мой, сколь я сер и как еще надеюсь получить право именоваться писателем?!..) - сборник военных сочинений «Гвардейцы человечества», тонкую книжечку в пять печатных листов.
В этой книге собраны пять документальных очерков и один рассказ.
В целом, на мой взгляд, эти произведения почти лишены характерных черт Платоновской прозы, почти не несут на себе тени своего автора.
Очерки самые обыкновенные, если не сказать посредственные.
В них рассказывается о войне, но довольно стереотипно, без ярких образов, без иллюзии погружения в реальность. Мне кажется, автор не искал в них своего особого взгляда, не пытался применять оригинальные выразительные средства.
Несколько выбивается из общего сероватого строя очерк «Одухотворенные люди».
В нем нет-нет да и проскальзывают искры особой, присущей только Платонову речи:
- «сел в праздности»;
- «бормоча разные слова»
(именно «разные слова», а не просто ругательства, которые, без сомнения, бормотали моряки);
«рванул вполповорота», и так далее.
Мне претит такой язык. Он кажется мне чересчур утомительным своей корявой тяжеловесностью, нелегким сцеплением слов.
На вкус и цвет товарищей нет, стиль Платонова нашел своих сторонников, и я за него рад.
Но наряду с проявлениями стилевого своеобразия встречаются в тексте откровенные проколы, образцы безвкусной красивости, звучащие чудовищно в устах не мальчишки-литкружковца, но сорокалетнего писателя.
Например, такой перл изящной литературщины:
«пал с сердцем, разбитым свинцом».
Впрочем, возможно, что и это - очередной Платоновский ход, стилизация малограмотной и выспренной речи его персонажей. Не мне судить.
Очерк «Одухотворенные люди» - самый объемный в книге.
Он отличается рыхлостью и размазанностью, отсутствием четкой композиции, снижающим динамизм повествования. Однако он рассказывает о героическим и трагическом, описывая неравный бой моряков-пехотинцев с танками врага под Севастополем. Тема благодарна, она полна настоящего героизма и подана с хорошим, непритянутым пафосом.
Другие очерки, на мой взгляд, куда слабее.
В них часто встречаются повторные ходы - например, два раза в разных местах читаем про неизвестную женщину, поющую колыбельную у солдатской могилы.
(Образ неплохой, но, повторенный дважды, перестающий действовать.)
А вот «Неодушевленный враг» - просто примитивный лубок, немудреная сказочка с пропагандистской закваской. Как такое мог публиковать всерьез (книга, кажется собрана из материалов, появлявшихся в «Красной звезде») гениальный писатель? Тем более, отличавшийся, по словам современников, свойством никогда не сгибаться перед обстоятельствами, не поступаться глубинным ради сиюминутного?
Не знаю. Не понимаю.
…Боже мой!
Собираясь писать о Платонове хорошо, я не могу удержаться на курсе!
Попробую исправиться.
Рассказ «Возвращение» (именовавшийся в рукописи, кажется, «Семья Иванова») стоит на мой взгляд, особняком среди всего.
Это действительно очень человечное, очень доброе и чистое произведение. Пожалуй, за один этот рассказ Платонову можно простить все (если я, пес смердящий, имею право прощать или не прощать кого-то внутри себя).
Современники отмечали, что Платонов отличался глубинной добротой, желанием добра всем людям в совокупности.
Это подспудное желание, верно, и подталкивало его к написанию ужасных романов о нашей ужасной жизни. Другое дело, что доброту свою он обернул в столь своеобразную ткань повествования, что сквозь чудовищность описываемого она как-то и не проглядывается.
А в рассказе «Возвращение» доброту искать не нужно. Она выходит из глубины на поверхность. Она предельна и ясна, она наполняет читателя жалостью и состраданием ко всем без исключениям персонажам, как было характерно во все времена для великой русской литературы.
Этот рассказ напоминает мне Паустовского.
Правда, сам Андрей Платонов там почти не виден.
На примере этого сборника я отчасти понял и мог сформулировать, что именно мешает мне принять Платонова, что коробит в его стилистике: его неприкрытый чрезмерный физиологизм, отсутствие внутренней брезгливости, которая обычно удерживает художника на тонкой грани даже при описании самых отвратительных вещей.
Так, рассказывая о войне - описывая, разумеется, смерть, кровь, страдания, мертвецов и могилы - Платонов то и дело употребляет такие обороты:
- «убит пулею в глаз»
(меня лично тошнит при представлении о том, как медленно стекал это глаз по щеке);
- «смешали кровь и кости овец с кровью и костями своих врагов»;
- «на кожуре созревавшего картофеля <…> присохшую к нему пленку человеческого органа»;
- «немцы превратили его кости в минерал, и кровь его стала лишь трупной жидкостью»;
- «едкий гной его существа пропитался в землю
(кстати, верно ли здесь управление падежом?..) - и так далее.
Сделано это с благой целью, для повышения экспрессивности.
Но меня, читателя, мутит от подробней, мое восприятие испытывает шок и я не чувствую вообще ничего.
Может быть, у нас разные пороги чувствительности, но мне кажется, что Платонов совершает постоянный пережим в образных средствах. Причем как в мелочах, так и в большом.
Художник, избравший свой оригинальный стиль, должен быть очень чувствителен и придирчив к себе.
Потому что совершенствование классической формы беспредельно, а усугубление собственного стиля всегда рано или поздно приводит к его переизбытку.
Господи помилуй!
Ну не могу, не могу, я писать о Платонове в светлых тонах!
Не могу…
Это тем более обидно и даже стыдно, что человеком, судя по всему, он был хорошим.
Добрым, честным, самоотверженным.
Не искал ничего особого для себя (в отличие от большинства из нас и меня в том числе); не только не стремился урвать от жизни побольше, но даже просто положенного себе по праву не смел требовать.
Жизнь его заслуживает всяческого уважения.
Он был истинным гвардейцем литературы, он служил ей преданно и абсолютно бескорыстно.
Подвиг писателя, десятилетиями самоотверженно писавшего в стол, достоин поклонения.
Платонова-автора я не могу воспринимать адекватно из-за совершенно чуждой мне эстетической системы.
Перед Платоновым-человеком я обнажаю голову и преклоняю колени.
Ни за что на свете, ни за какие гонорары не согласился бы я писать о нем статью.
Пусть пишут другие, более интеллектуальные, которые получают действительное наслаждение от Платоновской прозы.
Я лучше бы промолчал - так было бы честней по отношению к памяти этого замечательного человека.
Но мне необходимо было написать контрольную работу, потому что мне нужно окончить институт, которому отдано немало сил.
Получить свой второй диплом и идти дальше литературной дорогой.
Которая у каждого своя.
ЛИТЕРАТУРА
1. Кривицкий А. Здравствуй, Андрей Платонов! В кн.: «На полях книг»: М., 1986.
1993 г.
© Виктор Улин 1993 г.
© Виктор Улин 2019 г. - дизайн обложки.
Сборник работ «Литературный институт»
http://www.litres.ru/viktor-ulin/literaturnyy-institut/
250 стр.