Сразу оговорюсь, фамилии и имена людей, с которыми мне пришлось встретиться в жизни НЕ вымышленные. Надеюсь, что всем им довелось покинуть «сию юдоль печали и скорби» раньше меня (Кроме Гали Алексеевой). (Мне 87.) И, слава Богу. Ну, вот, помянул по-привычке Бога, хотя какой смысл славить Бога, обращаясь к Нему самому. Итак, атеистом я был всегда. По происхождению, воспитанию, профессии. Родители меня в церковь не водили, с младых ногтей я был завсегдатаем спортзала (не с кем было ребёнка дома оставить). Сейчас, с высоты гимнаста первого разряда, я понимаю, что занятие спортом у них было на уровне любительского спортивного кружка. О Боге в нашей семье даже разговоров не было. А в школе? Там позиция учителей «под дулом пистолета» была одинаковая: как в том анекдоте:
- Дети, повторяйте за мной – Бога нет! А теперь сверните фигу и поднимите её над головой.
- Марья Ивановна, если Его нет, то кому мы фигу показываем? А, если есть, то какая необходимость нам рисковать?
Сомнения в НЕсуществовании Бога у меня возникли, где-то в возрасте 80-ти лет. Удивляло, что я до сих пор жив. Складывалось впечатление, что чья-то невидимая рука отводит от меня смерть. Или случайность? Судите сами.
Эпизод первый.
1936-й год. Мой возраст – около пяти лет. В бедренной кости у меня внутренний нарыв. Консилиум врачей в Артёмовске (ныне – Бахмут), Сталинской (ныне – Донецкой) области УССР (ныне государство «Украина»). Резюме консилиума: ногу необходимо отрезать, иначе смерть. Мать от операции отказалась и повезла меня к брату-хирургу в Киев. Из этого времени я помню только два момента: первый – когда меня вносили в вагон поезда. Двери оказались Уже носилок и их пришлось сильно наклонить, так что я чуть не выпал, и второй момент, уже в Киеве. Я лежу на столе под мощным светом синих ламп, прогревающих нарыв в бедре. Как видите, риск матери оправдал себя – мне уже 86, а я ещё жив и на двух ногах.
Эпизод второй.
1941-й год. Мне - 10 лет. Я с тёткой (тётей Варей) и её дочерью Диамарой (ныне обе – покойные) провожу лето в селе Кощеево Ивановской области. Они ходят в лес собирать землянику, я категорически восстал против такого времяпровождения и коротаю дни на речке Нерль, ловя рыбу удочкой. Компромисс был достигнут: я поставлял к ужину жареную рыбу, женщины – землянику с сахаром и молоком. Так случилось, что поехал я вечером верхом отводить лошадь Зорьку с колхозного конного двора в ночное, и она понесла. (Не в смысле «родила», а в смысле понеслась галопом.) Недоуздок – не тот инструмент, которым можно править скачущей лошадью. Я бросил его, вцепился Зорьке в гриву и ищу возможность соскочить, помню, с левой стороны, но забываю о своих «поисках» при каждом галоп-скачке, когда взлетаю до положения стойки на руках. Мысль одна – упасть бы обратно на круп лошади. Не помню, как извернулся и, не выпуская гривы, соскочил на землю. Зорька стала, как вкопанная. Стоим мы, смотрим друг другу в глаза и думаем, что же дальше делать-то. Наши думы прервал какой-то парень - говорит: давай я отведу. Что и говорить, я согласился.
Было ли страшно? Нет, некогда было бояться – нужно было искать выход из положения. Сейчас я думаю, была ли это храбрость? Если да, то это та, о которой М.Горький сказал: безумству храбрых поём мы песню. Одни безумство и глупость.
Эпизод третий.
1947-й год. Живёт моя семья – отчим, мама, я и двухлетний сводный брат Сашка на территории Днепропетровского Горного Института в одноэтажном доме (бывшей кафедре химии) на три семьи в отдельном зелёном дворике.
Здесь придётся остановиться на топографии квартала, поскольку без её знания в произошедших здесь событиях не разобраться.
На вершине холма квартал, ограниченный с трёх сторон улицами: К.Маркса, Лагерной и им. Кирова, с четвёртой – Лагерным базаром, был отдан трём институтам: Горному, Металлургическому и Трубному. В Горном институте заведовал кафедрой Исторической геологии мой отчим – Александр Зосимович Широков - профессор, доктор. ДГИ закончил я. Здесь же под руководством тренера мастера спорта, судьи всесоюзной категории Валентина Мурлыкина защитил первый разряд по гимнастике. В ДГИ кафедрой химии заведовала наша соседка по профессорскому дворику г. Алексеева – мать моей ровесницы Гали. На территории ДГИ были корты для тенниса. В Днепропетровском Металлургическом Институте заведовал кафедрой металловедения д.т.н. Бунин – мой постоянный партнёр по теннису; училась моя будущая жена – Ирина Викторовна, в девичестве Кульбицкая; в спортзале ДМетИ я занимался баскетболом по ведомству детско-юношеской спортивной школы.
На территорию ДГИ были два входа с разных улиц – с Кирова и с проспекта Маркса. Если войти с Маркса и, обогнув корты, повернуть налево, пройти между хозяйственными постройками и двухэтажными мастерскими до конца, то там откроется узкий проход направо, ограниченный слева забором между ДГИ и ДМетИ, справа – забором, ограждающим дворик директора ДГИ – Петра Григорьевича Нестеренко от остальной смертной профессуры.
Фу, … с историко-топографией покончено. Приступаем непосредственно к третьему эпизоду моей бурной биографии.
Молодняк (в том числе и я в возрасте 16-ти лет) играет в карты под окном, за которым спит мой малолетний сводный брат Сашка. Когда «за карточным столом» стало слишком шумно, я встал, молча пошёл в дом и закрыл окно. Выхожу. Тут один из «гостей» встаёт и нагло (Или мне показалось?), глядя мне в глаза, говорит: а теперь двери закрой. Прямой правый в челюсть, и он опять сидит, умываясь кровью. Впрочем, сидел не долго, подвывая убежал, обещая «ещё встретится». Обещание сдержал на следующий день. Заходит к нам во дворик, кивает назад: пойдём, поговорим. Что же, пойдем, поговорим. Подходим к калитке внешней институтской ограды, и тут я вижу, что разговор предстоит серьёзный, прямым правой не отделаешься. Через проезжую часть, на низеньком ограждении скверика, как ласточки на проводах сидит человек 20 парней, которые поднимаются для «разговора» со мной. Разворачиваюсь и, что есть духу, мчусь мимо кортов, мимо мехмастерских, поворачиваю за угол и останавливаюсь. Сквозь два смежных угловых окна контролирую события в проходе. Вот пронеслась фигура первого преследователя. Выхожу ему навстречу и «прямым в челюсть» отправляю его в нокаут. Не успевший сообразить, что происходит и затормозить второй «активист» сам нарывается на мой кулак. Второй «труп» валяется на земле. Ревущая в ярости толпа, растянувшаяся в «колону по одному» из-за узости прохода сквозь калитку и между мехмастерскими и хозпостройками, приближается. Я решаю, что своё слово я уже сказал, и пора «делать ноги». Влетаю в профессорский дворик, там Галя Алексеева держит за ошейник полукровку ирландского сеттера Карика, который, отплясывая на задних ногах, заходится лаем, рассказывая всем, что он сделает с незваными гостями, если ему только позволят. Первые ряды, «по два», замерли на входе и не сделали ни шагу вперёд, ни смотря на напор «жаждущих крови» задних.
Не знаю, кого благодарить за то, что толпа не забила меня ногами, в данном случае: Галю или господа Бога, на всякий случай, спасибо им обоим.
В связи с упомянутым выше «узким проходом» вспомнился такой эпизод. Не довольствуясь общением днём, мы с Галей решили прогуляться при Луне. Договорились, что я стукну ей в окно в полночь. Я, конечно, проспал и «постучал в окно» около трёх часов утра. Галя, верная слову, вылезла наружу, и мы совершили небольшую прогулку. Было по-предрассветному холодно, хотелось спать, и мы с чувством выполненного долга разошлись по домам. Впрочем, «разошёлся» я, Галя влезла назад домой через окно.
На этом мои злоключения не кончились. На следующий день на узком дощатом тротуаре между заборами, отделяющим ДМетИ от ДГИ и определяющим директорскую территорию, я встретился с мадам Алексеевой. Не доходя до меня метра три, она разразилась гневной тирадой: «Андрей, я попрошу Вас …» в этот момент её нога попадает в щель между тротуарными досками, мадам падает, я её подхватываю на лету, и руки мои оказываются на её очень даже выдающихся грудях. Нелепее положения не придумаешь. Поднять мадам до вертикального положения (а весит она не мало) у меня сил не хватает, отпустить, предоставив её тело свободному падению, - тоже не по-джентельменски - совесть не позволяет, разрешить себе и дальше её лапать, тоже как-то неудобно. Пока я размышлял, как быть, мадам продолжила свою речь: «Андрей, я попрошу Вас больше с моей дочерью ночных прогулок не устраивать». На том и разошлись. Правда, пришлось ещё раз с нею встретиться – на экзамене по химии. (Мадам была заведующей кафедрой химии.) Предмет для меня не профильный, следовательно, не интересный – абы сдать. Мадам меня долго гоняла, семь потов сошло. Я проклял наше соседство, знакомство и, вообще, всё на свете, наконец, она говорит: как хотите, но пять я Вам поставить не могу. Четыре. Давайте зачётку. Я вздохнул облегчённо: мне бы хоть как-нибудь сдать.