1
Узнав о появлении листовок с сообщением Советского Информбюро, Наумка-полицай взбеленился. «Чьих рук это дело?» — ломал он голову. Он вспомнил, что радиоприёмник имели только Меркушовы. Но он сам читал предъявленную Николаем справку о том, что согласно распоряжению, приёмник сдан им в контору связи ещё до прихода новых властей. Откуда появилось сообщение — оставалось загадкой, но было ясно, что листовку от руки переписывали в Рыжовке и подбрасывали почти под каждый порог.
Наум узнал от отца, что кто-то подобрал с поля все трупы красноармейцев, а каратели строго-настрого приказали их не трогать.
Взбешенный предатель кинулся в Кистенёвку звонить по телефону. Пробегая мимо окраинного домика Анисьи Ребровой, он заметил её и, надеясь, что она расскажет по деревне о его угрозах, размахивая пистолетом, прокричал:
— Я из вас партизанский дух вышибу! Самовольничать! Не подчиняться! Листовок захотели? Жалость к расстрелянным появилась? За всё поплатитесь! Через одного расстреливать станем!
Обеспокоенная угрозами Наумки, Анисья поспешила к старосте, надеясь как-нибудь задобрить его, на случай нового появления карателей, и призвать к благоразумию.
— Уважаемый ты наш, — перебарывая себя, изливалась в любезностях Анисья Григорьевна, — отец и защитник ты наш, Кузьма Петрович, вникни и рассуди...
Эти слова тронули душу предателя, и он расшаркался:
— Присядь, присядь, Анисьюшка. Одичал народ-то. Зашла вот, и на душе радостнее стало. Что там у тебя, выкладай.
— Наумушка думает, что листовки и пропажа трупов — дело рыжовцев. По своей горячности-то он не разобрался и побежал в Кистенёвку вызывать отряд.
— Его дело такое, Анисьюшка. Служба.
— Кузьма Петрович, дорогой ты наш, поверь бесхитростной бабе: сегодня ночью ко мне в дом заходили обогреться уцелевшие от расстрела бойцы, все вооружённые. Один среди них, видать, командир большой.
— А что же ты молчала, баба бестолковая? — визгливо, с раздражением крикнул староста. Куда только девалась его учтивость!
— Раньше не могла, а сейчас говорю, не скрывая.
— Где они?
— Сказали, уходим в лес, на восток, чтобы пересечь линию фронта.
— Вон оно какая штука...
На этом разговор закончился. Анисья ушла, убедившись, что Гвоздев ей поверил. О том, что часть окруженцев действительно спаслись, она ничего не знала, тем более не знала, что они находятся поблизости. Своё сообщение старосте она просто сочинила, отводя подозрение от рыжовцев. По поведению Феди она догадывалась, что в деревне действует группа патриотов, и старалась помочь им, как могла.
Когда Анисья Григорьевна ушла к старосте, Дуняшка, растолкав крепко спавшего Федю, сообщила ему об угрозах Наума. Федя вскочил, моментально оделся, сунул за пазуху полковриги хлеба и, перемахнув лощину, очутился на другой стороне деревни.
Через час все члены подпольной группы, кто находился в Рыжовке, лощиной вышли на припорошенный лёд Переливицы и, прикрываемые берегами, в один след удалились к Добровольскому лесу. На опушке остановились.
Красавцы дубы по-прежнему ещё не сбросили ржавых листьев и угрюмо шумели. Николай подошёл к Иринке, положил ей руку на плечо и, глядя в глаза, заговорил:
— Так, Иринушка... Наступила и твоя очередь выполнить боевое задание.
— Я готова, Коля. Слушаю.
— Подключи моих сестричек. Узнайте, сколько приедет карателей, где они остановятся, выставят ли охрану, где будет Наум.
— Понятно. А дальше что?
— С этими сведениями вечером незаметно пройдёшь тем же следом к этой опушке. Здесь тебя будут ждать. Зря не рискуй, делай всё осторожно. Иначе — погубишь и себя, и нас.
Иринка спустилась на лёд и вскоре скрылась за излучиной реки.
Для наблюдения здесь остались Саня и Андрей, а все остальные направились в пещеру за оружием.
2
На опушке время тянулось медленно. Зябли ноги, особенно у Сани, сидящего на дереве. Постукивая нога об ногу, он не отрывал взгляда от дороги, ведущей из Рыжовки в город. Андрей, разогреваясь, размашисто вышагивал проторенную им самим тропинку вдоль опушки.
— Как ты считаешь, Саня, дошла уже до дома Иринка? — спросил снизу Андрей.
— Думаю, дошла. Да теперь уже вот-вот на подходе и ребята, — не задумываясь, ответил Саня и вдруг замер: — Едут! Фашисты... На трёх крытых транспортёрах.
Андрей кошкой вскочил на соседний дуб и тоже увидел покачивающиеся транспортёры, позади которых клубилась снежная пыль.
— Не иначе, как полный взвод карателей, — процедил сквозь зубы Андрей.
— Давно надо было удушить Гвоздевых, и жилось бы всем спокойнее, — со злом проговорил Саня.
А каратели тем временем въезжали в деревню. Транспортёры, взрывая неглубокий снег, выстроились в ряд против дома Гвоздевых. Из кабины выпрыгнул Наумка, а за ним — каратели. Выпрыгивали солдаты и из крытых кузовов. Иринка, Мотя и Соня, прижавшись к углу дома Бариновых, на противоположной дому Гвоздевых стороне, распределив транспортёры, просчитывали фашистов.
С крыльца сошёл староста. Приложив руки к груди, он трижды поклонился "гостям" и направился к сыну. Видимо, сказал о сообщении Ребровой, так как Наумка сразу же побежал к её дому. Каратели потянулись в дом старосты и в два соседних дома.
Гвоздик забарабанил в дверь кулаками. Чуть помедлив, Дуняшка вытащила засов. Калитка отворилась, и Наумка, больно ущипнув девушку, ворвался в хату.
— Где Анисья?
— Ушла в сарай кормить корову.
Обняв Дуняшку, Гвоздик стиснул её так, что косточки захрустели, и предложил:
— Соглашайся быть моей женой. Приходи сегодня ко мне вечером.
— Ты что — с ума сошёл? Отпусти!
— Я — любя, — проговорил Наум, не отпуская её.
— Больно многим обещал взять в жёны. А я не гожусь: ещё не совершеннолетняя. Самая подходящая пара тебе — Зиночка Юдла, ходишь к ней, вот и женись.
— Поженимся — никого больше мне не надо, будем только с тобой тешиться.
— Отпусти! — рванулась Дуняшка и освободившейся рукой звонко ударила Наума по щеке.
В это время вошла Анисья Григорьевна:
— Что тут происходит?
— Любезничаем, — ответила Дуняшка.
— Хороша любовь с пощёчинами.
— Ничего, обрыкается — посмирнеет, — прошипел Наум, потирая щеку.
— Я тебе обрыкаюсь! Вот приедет Федя из города, расскажу ему о твоём нахальстве.
— Видали мы таких могучих, как твой Федя. Что-то он зачастил в город, не пришлось бы ему ответ держать... Я с вами заговорился тут. Тётка Анисья, айда за мной. Расскажешь о скрывавшихся у тебя красноармейцах.
— Они у меня не скрывались, а отдыхали перед уходом к линии фронта.
— Там всё подробно и расскажешь, — слегка подталкивал её в спину полицай.
Допрос длился недолго. Короткий рассказ Анисьи изменил план действий карателей. Расправа над рыжовцами отменялась. Отправив два транспортёра в другие деревни, они приступили к отбору парней и девушек для угона в Германию.
Кроме Кузьмы и Наума фашистам активно помогали и сёстры Гвоздевы. Елена и Симочка вместе с офицером и переводчиком ходили из дома в дом. Елена перечисляла молодых односельчан, а Симочка заносила их фамилии в список.
Когда свита "вербовщиков" ввалилась в дом перепугавшейся Натальи Верновой, Елена, ехидно улыбаясь и пряча глаза, проговорила:
— Здесь живут Верновы. Сам хозяин на фронте. У них ёсть дочь Надежда девятнадцати лет и сын Александр — семнадцати лет.
Симочка, пристроившись на краешке стола, усердно записывала их имена.
— Что же ты, Леночка, делаешь? Какая у тебя должность неблаговидная, — покачав головой, сказала Наталья.
— Приказали — выполняем.
— А зачем неправду говорить? Наде не девятнадцать, а восемнадцать лет.
— Один год не имеет значения, — ответила Симочка.
— Хватит! — рявкнул переводчик и потребовал от Натальи: — Где дочь? Где сын? Сюда их!
— Дочь больна, а сын в город уехал.
— Где дочь?! — кричал переводчик.
В это время из двери горницы вышла Надя, повязанная под старуху чёрным платком. Офицер, сдёрнув с её головы платок, бросил его в сторону, ухватился за косу льняных волос и повернул её лицо к свету:
— Гут! Гут!
— Ишь, притворяться все научились! Одевайся и выходи на площадь, — приказал переводчик.
— Одевайся теплее, Надя, не жалей хорошей одежды, — посоветовала Елена.
— Сволочей презираю, — ответила ей Надя.
Переводчик, обращаясь к хозяйке, переспросил:
— Сын, говоришь, в городе?
— В городе.
— Завтра чтобы сам пришёл к старосте. Не явится — ты будешь расстреляна на месте.
Подобное происходило в каждом доме. По другой стороне Рыжовки фашистов сопровождали отец и сын Гвоздевы. Лишь старшая дочь Гвоздевых — Клавдия — не участвовала в этих делах. Неделю назад она ушла в город к тётке и не возвращалась. Не по душе ей были обязанности отца и брата. Она вслух проклинала фашистов, ругала отца и Наума, согласившихся служить врагам.
Когда вербовщики явились в дом Меркушовых, Наум решил выгородить Иринку, чтобы потом воспользоваться её расположением. Но, кроме бабки Александры и спящего в качке ребёнка, дома никого не оказалось. И Наум изменил своё решение. «Таскается, говорят, с деверем», — вспомнилось ему...
Переводчик кричал на Александру, Гвоздик вторил ему:
— Скажи, скажи, Александра, где твой сын, где дочери, невестка. Иначе — плохо будет и тебе и им. Всех порешим.
Разбуженный криком, маленький Гришутка заплакал в своей постельке. Никто не заметил, как офицер выхватил пистолет, но все вздрогнули, когда услышали несколько выстрелов подряд. Ребёнок замолчал.
С белым, как снег, лицом Александра сделала шаг в сторону кроватки внука — и упала на пол. Смерть наступила мгновенно: не выдержало сердце.
3
Иринка, Мотя и Соня Меркушовы осторожно, от дома к дому, от одного угла к другому, пробирались на край деревни. Внезапно, как из-под земли, появилась перед ними бабка Арсёниха. Замахав палкой, она быстро заговорила:
— Немедля уходите! Вылавливают всю молодёжь для угона на неметчину. Всей семьёй помогают фрицам Гвоздевы. Всех выгоняют на улицу. Под конвоем повезут в Казанскую церкву. Сказывали: туда пригонят и кистенёвских. Уходите!
Арсентьевна свернула по тропинке к своему домику, а Меркушовы, пригнувшись, скатились в лощину, бросились к Переливице и гуськом зашагали к лесу. Вдруг Иринка резко остановилась и произнесла:
— Что мы узнали — этого мало. Будет ли отряд ночевать в Рыжовке? Где будет находиться Наум? Эти сведения очень нужны нашим ребятам.
Минуту подумав, она добавила:
— Вы идите, а я проберусь к бабке Арсёнихе и попрошу её всё разведать.
— Мы будем ждать тебя, — сказала Мотя.
— Нет, не ждите... Вдруг меня схватят, тогда до утра не дождётесь. А ребятам нужно знать хотя бы то, что нам удалось выяснить. Николай вас там встретит.
— А если тебя схватят?
— Расчёт на Наума. Всю любовь ему, гаду, обещать придётся, глядишь, сжалится…
И они расстались. Ирина размышляла: «Бабуля просьбу выполнить не откажется, а я буду ждать в её доме. Туда эти прихвостни не поведут фашистов, зная, что там молодёжи нет».
Старая женщина согласилась сделать всё, о чём просила её Ирина, только домой возвратилась нескоро.
— Жива ты тута? — спросила она, входя.
— Истомилась я, бабушка.
— Раньше не смогла, лапушка моя. А теперь слушай всё по порядку. К дому Гвоздевых согнали человек двадцать. Наум, видать, хотел вызволить Дуняшку Дятлову, а она ему плюнула в рожу. Тогда он ударил её по лицу, она упала. Мы с бабами стали упрашивать этих палачей, а солдаты отталкивали нас ружьями. Всё ж девчонку больше не тронули. Зиночку Юдлу оставили вместе с гвоздевскими шкурами, а остальных погнали к церкви. Бабы плачут, бегут следом, а на них грозятся стрелять. Так и отстали. А Наум уцепил Юдлу под ручку, четыре фрица — гвоздевских девок, и все пошли к Юдлам. Кузьма пошёл домой. У Юдлих началась гулянка. Без конца гоготал патефон. Подле ихнего крыльца стояла машина, в ней два немца. Через час, а может, и боле из дома вышли пьяные офицеры, они сели в машину и уехали. Так и осветили всю деревню. После пробежали домой гвоздевские халявы, а Наум остался там. Вот, вроде, и всё.
— Спасибо, бабушка! Очень важные сведения ты принесла. А теперь я пошла, — сказала Иринка и направилась к двери.
— С Богом, девонька, с Богом.
4
Ноябрь был холодный и снежный. Ночью морозы доходили до двадцати градусов.
Рыжовскуо молодёжь пригнали к давно закрытой Казанской церкви. Здесь уже были запертые кистенёвцы: из-за решёток выбитых окон доносились выкрики, плач. Жутко было и слышать это, и видеть тёмные проёмы в серых стенах.
Надя Вернова сразу сблизилась с Дуняшкой Дятловой. Хоть Дуняшка и была моложе, но её смелый плевок в Наумку определил их отношения, и они всю дорогу, держась за руки, шли вместе. Вместе они и входили в церковь.
Тревожила мысль: что их ждёт завтра? Тяжело на душе было у каждого. Но Дуняшка подбадривала Надю различными остротами и своей надеждой на спасение.
— А чтобы совсем не окоченеть, откроем танцы. Сбрось хандру! Кончай хныкать! С песней веселее! — и она своим звонким голосом стала напевать знакомую всем мелодию вальса. Потом, прервав пение, крикнула: «Шире круг!», подхватила Надю, продолжая петь, и они закружились в размеренном ритме. Пары три-четыре последовали их примеру, остальные танцевать не решались.
Всех поразила дерзость рыжовских девушек. Никто больше не плакал. А когда, запыхавшись, Дуняшка умолкла, в дальнем углу вдруг раздалось:
— Утомлённое солнце нежно с морем прощалось... — это запел известный на всю округу гармонист и весельчак Вася Травкин.
Несколько девичьих голосов подхватили, и многие из стоявших в огромном зале холодной церкви стали переступать с ноги на ногу в такт знакомой мелодии. Слова была грустными, но они соответствовали обстановке: вспоминалось самое дорогое, что было у каждого в те прекрасные довоенные дни.
Две пары часовых медленно двигались вокруг церкви. Их сменные размещались в бывшем поповском доме, стоявшем несколько поодаль от церкви. Смена часовых производилась через час. Четыре солдата были на посту, четыре отогревались в жарко натопленном доме. Функции разводящего выполнял плюгавенький унтер-офицер. Остальные каратели выехали на транспортёрах: одни в соседний Терентьевский сельсовет, другие — в город.
Вася Травкин очень жалел, что не захватил с собой свою любимую двухрядку, и старался заменить её языком и губами. Обладая великолепным музыкальным слухом и прекрасно чувствуя ритм, он наиграл несколько мелодий. Люди танцевали, часто задевая в темноте друг друга. Это и согревало их, и отвлекало от невесёлых мыслей.
— Внимание, внимание! — воскликнул Вася, — следующим номером нашей программы — художественное чтение. — Он, нащупав край уцелевшего клироса, стал за него, как за трибуну, и продолжал:
— Максим Горький. "Песня о Соколе".
Знакомые слова звучали свободно и отчётливо. Резонанс храмового помещения усиливал впечатление. Бессмертные горьковские строки всем были давно знакомы, но сейчас воспринимались как-то по-новому. А когда Вася произнёс:
— И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы: «O, если б в небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я к ранам груди, и захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!» — раздался взрыв аплодисментов.
Часовой подскочил к окну, сунул ствол автомата в решётку и дал очередь вверх. С потолочных сводов посыпалась штукатурка. Все замерли. Молчание длилось минуты две. Стонов не слышно. Значит, никого не задело. К Васе протиснулась Дуняшка и что-то ему сказала.
— Товарищи! — нарушил тишину Вася, — господин фриц, перепуганный бурей оваций, прервал наш концерт. Но программа не исчерпана, концерт продолжается.
— Пора кончать! А то они устроят нам такой концерт... — послышался чей-то басовитый голос.
— Всем хлюпикам предлагается занять самые дальние, самые безопасные углы этого священного храма, — отпарировал Травкин и повторил: — Концерт продолжается! Слово прекрасной половине человечества.
Дуняшка читала "Скифов" Александра Блока:
— «Мильоны вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!»
Слова чеканились, отскакивали от холодных стен и уходили куда-то в вышину, под купол... Девушка читала с болью и слезами:
— «Не сдвинемся, когда свирепый гунн
в карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!»
Она умолкла. Волна аплодисментов, взлетев ввысь, вдруг спала и совсем затихла... Через решётку хриплым голосом прокричал часовой:
— Ферштюммен! Пуф, пуф!
Неугомонный гармонист пробрался в алтарь и наткнулся на валявшиеся там толстые книги. Он вынес их на середину церкви. Взял одну самую большую, раздвинул её кожаный переплёт, распушил листы и поднёс горящую спичку. Пламя лизнуло лист, и книга загорелась. Зал осветился, по стенам задвигались тени.
Вновь раздалась автоматная очередь. Просвистев над головами и чиркнув по противоположной стене, пули разлетелись рикошетом. Такое становилось опасным. Вася захлопнул книгу и стал на неё ногами. Снова всё погрузилось во мрак...
5
На Добровольской опушке Иринку заждались.
Правда, и те сведения, которые принесли Мотя и Соня, говорили о том, что мстителям предстоит серьёзное боевое крещение. Ещё и ещё раз были взвешены все возможности отряда.
Распределены винтовки и карабины, три пистолета и четыре "трещотки", двенадцать гранат и холодное оружие. Единственный пулемёт вручён бойцу из группы капитана Баранова. Диск пулемёта был заправлен на четыре коротких очереди.
Командиром отряда избрали капитана Баранова, его заместителем по политчасти — Николая Меркушова.
Теперь они уже считали, что имеют право называться партизанами и должны действовать так, чтобы оправдать это название.
Согласно сведениям, принесённым девчатами, назревала необходимость вывести из строя телефонную связь где-нибудь в районе лесной просеки за Кистенёвкой. Эту "операцию" поручили Феде и Серёньке. Им дали пистолет и топор, а пилу они должны раздобыть в Кистенёвке.
Федя и Серёнька пошли по льду Переливицы. В Крутицком лесу выбрались на берег и лесом прошли почти до самой Кистенёвки. Напряжённо прислушались. В висках отдавалось собственное сердцебиение. Откуда-то с середины деревни доносился приглушённый женский плач с причитаниями. В доме деда Никанора Холопова, стоявшем на краю деревни, бледным пятном светилось окно. Дом совсем рядом, надо пройти лишь небольшую поляну, но ребята прошли кустарником ещё левее, стараясь выйти так, чтобы со стороны улицы их никто не увидел.
Подкравшись к окошку, Федя увидел деда Никанора. Он сидел на лавке, понурив седую голову и поддерживая её руками. Федя легонько постучал по раме. Старик встрепенулся и поднял занавеску.
— Кто стучится?
— Дедушка, открой на минутку, рыжовские мы...
Открывая дверь, дед Никанор причитывал:
— Видать, спаслись... Молодцы. А наших кистенёвских всех угнали под конвоем.
— А есть в деревне каратели? — спросил Федя.
— Ушли. Все до единого ушли... Да ты никак Федюха Дятлов, Матвеев сын?
— Так точно, дедушка Никанор. А пришли мы к тебе попросить пилу на время.
— Вот, значит, какая штука! А я-то считал: вы укрытия ищете... А вам пилу... Нужна, видать, на дело?
— На дело, дедушка Никанор.
Старик снял с гвоздя из-за печки пилу, передал её Феде, и ребята удалились.
До кистенёвской просеки перелесками они дошли быстро. Прислушались — тишина. Пила проворно замелькала в их руках. Подпиленный столб соскочил на землю и повис на проводах, второй также не упал. Только третий спиленный столб своей тяжестью оборвал два натянувшихся провода, и тогда свалились все три столба. Серёнька пересёк топором провода у изоляторов. Федя, делая петли, руками переламывал провод, чтобы привести его в полную негодность. Через полчаса задание было выполнено.
Возвращались прежним путём, не заходя в Кистенёвку. А пилу припрятали под приметной елью. Конечно, отряда ребята не застали. Теперь его надо было догонять.
Сообщение Иринки внесло значительные поправки в план действий: отряд разделился на три группы. Первую возглавил Николай Меркушов, вторую — капитан Баранов, третью — пулемётчик Рогов, выбравший такую позицию, откуда, на случай обеспечения прикрытия, можно вести огонь и по дому Гвоздевых, и по дому Юдловых.
А Иринка направилась в Заросли, где находились остальные девчата.
6
В сенях дома Гвоздевых не было потолка. Этим обстоятельством и решили воспользоваться партизаны. Чтобы беспрепятственно проникнуть в дом, ребята, подобравшись сзади, под покровом ночи залезли на крышу, осторожно выдергали солому, сделав отверстие, в которое один из них по верёвке спустился в сени. Здесь он снял внутренние запоры и вышел в дверь. Появление его на крыльце послужило сигналом: Николай одну за другой бросил в среднее окно две гранаты. Звон стекла и взрывы прозвучали почти одновременно. В доме кто-то застонал, и всё стихло.
Не теряя времени, Антон Чадов и боец Ляхов из числа окруженцев бросились в горницу. За ним вбежал Николай, освещая комнату карманным фонарём. На лавке у окна, свесив окровавленную голову, лежал Кузьма. Он, видимо, осколком гранаты был сражён мгновенно.
Антон поспешил за тёсовую перегородку и увидел забившихся в угол, тесно прижавшихся друг к другу Елену и Симочку.
— Что с этими делать? — спросил он Николая, готовясь нажать курок.
— Не марай об них руки. Они предстанут перед советским судом, — ответил Николай и, обращаясь к сёстрам, добавил: — Смягчить себе наказание вы теперь можете только честным служением Родине.
С припечка обезумевшими глазами смотрела старая Гвоздиха.
— Где твой сын? — спросил Николай.
Старуха молчала.
— Где Наум? — обратился Николай к Елене и Симочке.
Ответа не последовало.
Поняв, что от них ничего не добьёшься, Николай поспешил присоединиться к группе Баранова.
Капитан Баранов расставил своих людей наблюдать за окнами и крыльцом дома Юдловых. Услышав взрывы в другом конце деревни, он тоже швырнул гранату в окно. Раздался взрыв. И чуть позднее какой-то стук, звон стекла и крик Сани Вернова, наблюдавшего за боковым окном:
— Стой, гад! Ребята, сюда! Он выпрыгнул в окно!
Все бросились за угол дома и увидели на снегу у завалинки человека. Там стонала Клавдия. Прыгая из окна, она сломала ногу.
— Где Наум? — потребовал Баранов, направив на неё пистолет.
— Побежал вокруг дома в сад.
Оставив Клавдию, бойцы кинулись в сад. Вдруг в темноте сада прозвучали два пистолетных выстрела. И совсем рядом голос Сани:
— Ребята, он там... Я ранен... Быстрее...
— Держись! Возьмём гада живым или мёртвым — придём за тобой, — сказал капитан, направляясь в указанную Саней сторону.
Где-то впереди щёлкал затвор пистолета, но выстрелов не было... «Заело», — догадался капитан и, поднявшись во весь рост, он подал команду:
— За мной!
Из небольшого углубления, образованного при окапывании яблони, протягивая руки вверх, медленно поднимался Наумка.
— Брось оружие!
Пистолет упал в снег, боец поднял его и сунул в карман.
— Не губите, браточки... Я не сам, меня заставили, — загнусавил предатель.
— И сейчас стрелять по "браточкам" тебя тоже заставили? — оборвал его капитан.
— В горячке я, в горячке...
— Прекратить разговоры! Связать ему руки!
— Только не убивайте, Господом Богом прошу вас...
— А во имя чего же такая гадина должна жить?
— Я землю буду грызть зубами, чтобы искупить свою вину. Не убивайте, пожалейте...
— Патронов тратить на тебя не станем. Повесим тебя на самом видном месте деревни... Пошли!
Баранов двинулся вперёд, за ним — Наум, а по сторонам — бойцы. Подойдя к раненому Сане, капитан остановился и приказал ребятам поднять его на руки. Когда подошли к дому Юдловых, капитан спросил:
— Где списки рыжовской молодёжи?
— У меня... У меня, только они в пальто, в кармане, а пальто — на гвоздике, над кроватью — с готовностью отвечал Наум.
Один из бойцов взбежал на крыльцо, толкнул дверь, но она не поддалась. Тогда он вскочил в разбитое окно и через минуту выпрыгнул назад, держа в руках мужское пальто. Действительно, списки были в кармане. Боец передал их капитану. Бегло просмотрев их, Баранов приказал:
— Быстро к дому Гвоздевых!
Пройдя дома три, они встретили группу Меркушова.
Капитан Баранов поспешил к Николаю. Они о чём-то посовещались. Потом Меркушов сказал, обращаясь ко всем:
— Федя и Серёнька отнесут Саню в дом бабки Арсёнихи, потом быстро сбегают в пещеру, передадут девушкам распоряжение командира отряда и присоединятся к нам у Казанской церкви. Вале скажете, пусть сейчас же идёт к бабке Арсёнихе и окажет помощь Сане. Остальным девчатам немедленно, подворным обходом, настойчиво порекомендовать уходить из Рыжовки на территорию соседнего Лужанского района. Брать с собой только продовольствие. Запрячь сколько найдётся лошадей, и на подводах везти детей. Скот оставить. Уход за ним поручаем дяде Осипу, дяде Тихону и бабке Арсентьевне. Это им задание партизанской группы.
— Пусть девушки постараются убедить всех рыжовцев, что оставаться здесь опасно: каратели никого не пощадят, — добавил капитан. — А теперь — за дело. Надо торопиться.
Саню унесли. Партизаны поспешили к дому Гвоздевых.
— Именем многострадальной матери-Родины, именем нашего советского народа, именем бойцов, павших на рыжовском поле по вине предателя Наума Гвоздева, — казнить его через повешение на крыльце его собственного дома! — сурово объявил Меркушов.
Предатель завыл по-звериному. Захлёбываясь, он проклинал фашистов и просил пощады. Но всем хотелось быстрее с ним покончить. Антон выбил из-под ног Наума табурет, и его тело повисло на перекладине крыльца. Ни мать, ни сёстры его из дома не выходили.
Когда все уже отошли, Андрей Тихоня, вернувшись, вытащил из кармана листок бумаги и торопливо написал карандашом: «Кровь — за кровь! Смерть предателям!» Прикрепил листок на груди повешенного и догнал остальных.
Отряд направился к лесной церкви.