В мире всё связано,
и всё влияет на всех.
Каждый наш поступок так или иначе дает о себе знать, потому что ничего не проходит бесследно, и нет ничего такого, что мы утрачиваем навсегда.
И люди, которых ты встречаешь, люди, с которыми ты общаешься, люди, которые зажглись в твоей жизни как свеча, учат чему-то.
Поэтому, верь, я научу тебя жить заново.
Я буду тебе всем, чем не были другие.
Какое-то время мне казалось, что я уже не живу.
Я просто летела куда-то, падала вниз, и мне казалось, что это никогда не закончиться. Я думала: вот-вот ударюсь о землю, но почему-то тело продолжало с молниеносной скоростью двигаться вниз и вниз, и вниз, и вниз…
Я не видела. Меня ослепляло, а уши заложило противным свистом, затем битком молотка, затем чьими-то голосами, знакомыми, но почему-то от них мне ещё больше хотелось спать и никогда не просыпаться… уснуть я тоже не могла.
Шум и свет.
Я боролась с кем-то, а, возможно, с самой собой, я чувствовала, как руки истекают кровью, и кто-то вскрывает мне горло, и я не могу говорить… я не могу говорить… я немая?..
Я не хотела просыпаться, но я не могла уснуть.
Мне было жарко. Затем холодно. Затем я видела море – я любила море, когда-то, возможно. Волны только чуточку касались моей руки, смывали с неё кровь, а затем ласково играли с пальцами. Становилось прохладно, где-то вдалеке бушевала буря.
Потом снова шум.
Снова свет.
Я вижу Карину – и она не улыбается. Она когда-то улыбалась в жизни? Смеётся. Пожимает плечами и молчит. Я бы закричала, я бы сказала ей, что я не хочу так, сказала бы, что мне больно, сказала бы, чтобы она говорила хоть что-то… она молчит. Я тоже.
Исполосованное тело. Я смотрю на себя, но плакать уже вовсе не хочется. Я смотрю на себя, и мне хочется спать. Я хочу уснуть, хорошо бы, если бы я ещё смогла.
Алекс.
Я вижу Алекса, а он меня нет. Я ему машу рукой, и мне ещё сильней хочется кричать, но я не могу, только лишь стою на месте и будто бы смотрю в свое отражение в зеркале, как по моим щекам одна за одной стекают слезы. Я тебя вижу, а ты нет.
За что я только тебя люблю?..
Мне надо было уйти ещё тогда, как только это началось. Мне надо было переждать в спокойном месте, где тебя бы я никогда не увидела, мне надо было немного моря и ещё меньше тебя.
Мне не надо было.
Мне не надо было тебя любить.
В руках «Преступление и наказание», и мне кажется, что я читаю. Я читаю?..
Я умею читать?..
Раскольников неспокоен. Раскольников – буря, а я тогда, наверно, метель. Я, наверно, снег, упавший на этот город, и если ты, Алекс, тепло и лето, то я зима.
Как такую можно любить?
Я засыпаю.
Уже не больно.
Я не могу проснуться, да и просыпаться не хочется. Я ещё раз забуду. Усну. Я ещё раз переживу всё к концу и начну сначала.
А з чего все начиналось?
С ослепительного солнца.
Шума.
И моря.
222
Алекс никому не верил и ничего не знал. Он не считал себя особенным, но и не считал себя ничтожным, он просто старался жить так, как, ему казалось, будет лучше всего. Алекс любил смотреть на звёзды, он частенько покупал книги и быстро-быстро читал их, боясь не успеть, правда иногда подолгу зависал на одной странице и думал, почему же букву и мы читаем как «и», а не как «о» или «к».
Алекс не привязывался к людям, потому что не считал их достойными своей любви. Он иногда смотрел на Алису и видел в ней своё отражение и, наверно, именно из-за этого был с ней. Алиса тоже жила. Она играла на скрипке и смеялась громко, если Алекс вдруг пошутил – даже если это была шутка завуалированная или такая, которую бы никто не понял, она все чувствовала. Она все знала. Она была идеальной для него… и он устал.
Алекс устал думать, что Алиса его копия. Он устал думать, что у них даже имена, вообще-то, похожие, устал думать, что это всё неспроста и имеет смысл. Он должен был быть счастливым, но почему-то всё было вовсе не так, как ему хотелось.
Алекс любил Алису сильно.
Потом меньше.
Потом немножко.
А потом, ему казалось, он не любил.
Вообще никого и никогда.
Алекс не замечал Берлин, потому что замечать было нечего. Он думал, что она была даже недостойна внимания, поскольку Алекс ничего о ней не слышал, а может, просто не хотел. Но однажды он увидел её. И нет, там не играла красивая музыка, и нет, он не счёл Берлин самой красивой девушкой в мире, и нет, он не захотел сразу же познакомиться с ней.
Алекс просто посмотрел и отвернулся, даже и не поняв, кто это был, и что она делает так близко к нему. Берлин сразу же показалась ему угловатой и несуразной, и единственное, за что он зацепился, так это глаза, которые были немножко грязно-зеленые и немножко непонятные. Сначала они напомнили ему весну, а потом почему-то холод, и он больше никогда не хотел в них смотреть – холод он не любил и всегда убегал от него, как только мог.
Алиса была тёплая, как летний ветер…
Но, видимо, и этого было мало.
Алекс начал ловить себе на мысли, что он чаще встречается с той зеленоглазой девочкой, хоть он этого и не хотел. Что она будто бы специально следить за ним, специально ищет встреч, и даже когда он был с Алисой, она специально проходила мимо. Не то, чтобы ему было страшно или неуютно. Ему было весело. Девочка помешалась, или, наверно, ей просто хочется развлечься, и поэтому нечего делать, как только следить за ним.
Она любила?..
Так не любят. Любят громко и сильно, а не скрытно и тихо. Поэтому Алекс сразу откинул этот вариант. Здесь было другое. И ему снова стало все равно на неё.
Алиса была рядом… этого мало? Наверно.
И вдруг девочка пропала. Он сразу же заметил, что больше никто не смотрит на него со странным взглядом непонятных всё ещё глаз, он сразу заметил, что больше никто не носит огромные толстовки с капюшонами, чтобы скрыться от других и, в особенности, от него.
И это было в октябре. Он проходил мимо какого-то шкафчика, где всё было обклеено утешающими записками, где повсюду были сердца и эта ужасающая надпись: «Покойся с миром». Сверху он увидел фотографию той же девочки, которая пропала, и глаза которой даже на фотографии казались холодней, чем когда бы то ни было.
Мимо проходили две девочки. Они тоже ненадолго остановились возле шкафчика – просто интересуются, подумал бы Алекс, если бы не заплаканные глаза и грустный такой взгляд.
– Кто она? Что с ней случилось? – он искренне надеялся, что этим вопросом не вызовет плохой реакции, но девочки всего лишь безразлично посмотрели на него, будто бы уже привыкли к таким расспросам.
– Её звали Берлин. И никто не знает, что случилось… Берлин просто больше нет.
222
Девочка-небо никогда не думала о том, что это она пока что только на земле, а кто-то уже, возможно, там. Вверху.
Девочка-небо вообще до недавнего времени не подозревала, что кто-то видит в ней небо. Да и что такое небо - на такой вопрос нельзя дать однозначный ответ, тут надо просто смотреть и думать.
Варвара узнала о пропаже Берлин – и всем казалось, что та тоже пропала. Мало кто теперь замечал Варвару, ведь обычно она улыбалась, а теперь даже не здоровалась с другими, будто её и нет. Люди не замечали её, как будто бы Берлин вместе с собою не забыла прихватить и дорогую Варвару.
Варвара ещё в прохладном октябре почувствовала себя одиноко.
А в ноябре её не стало.
Некоторые говорили, что она повесилась. Некоторые, что она сходила с ума, и, вероятно, так и умерла при очередном приступе.
На земле ей явно не осталось места, и Варвара явно устала от вечных поисков Берлин.
А я… а я скажу только одно.
Жаль, что на небе Берлин тоже не было.
222
Эльвира и Джулия сегодня не спали. Одна смотрела фото, а другая время от времени читала стихи, потому что это было то, что ей нравилось. Она сама не умела сочинять, но умела понимать людей, которые писали о себе. О других. Которые просто писали. Возможно, это и было призванием Джулии – не рассказывать о своих чувствах, а думать о других.
А ещё она думала о Берлин.
Ещё вначале учебного года Берлин дала ей сборник своих стихов, сказав, что они ей больше не нужны. Конечно же, Джулия ничего не заподозрила и просто любезно приняла такой подарок.
Конечно же, Джулия не открывала и не читала ни один стих.
Вплоть до того, как узнала о том, что Берлин больше нет. Сейчас она читает каждый день… и понимает. Понимает её.
Берлин никогда не пишет о счастье, а видела Джулия её только счастливой.
Берлин всегда грустит в своих стихах и любит писать о смерти.
И Джулия… понимает.
И Джулия знает.
И Джулия медленно истязает себя.
Эльвира же была другой. Она была старше, мудрее и гораздо сильнее. Эльвира просто иногда вспоминала Берлин. Чаще всего в школе – они ведь все время были вместе. И дома – тишина ей больше за всех напоминала о ней.
Эльвира была старше, и она должна была переступить. Должна была показать пример Джулии, что всё проходит, и это тоже пройдёт. Она должна была…
Берлин везде. Берлин в мыслях, Берлин на земле и на небесах, Берлин в раю и в аду.
Интересно, кто-то вообще когда-нибудь знал Берлин? Понимал, что творилось её голове? Наверно, нет.
Наверно, никто никогда точно не знает, что происходит в жизни другого человека.
222
Я тонула.
Света не было. Шума тоже. Была вода и густая тьма, которая захлестнула меня. Я задыхалась и одновременно пыталась выжить, а потом подумала, зачем мне вообще дышать… зачем… если можно уснуть.
Я видела море.
Оно было… моим.
Море просто было.
И я хотела тонуть. Я захлебывалась – мне было хорошо. Я чувствовала смерть – отлично. Мне казалось, что я все забыла.
Я забыла то, как Карина постоянно следила за мной, как читала мои стихи, пересматривала фотографии, а ещё как она почти никогда не говорила со мной – только усмехалась уж больно едко и сглатывала свою обиду.
Я забыла то, как однажды Вивьен заставила меня полюбить холод, и как мне было грустно уходить от неё.
Я забыла то, какими тёплыми были руки Алекса, как он называл меня свои преступлением и наказанием.
Забыла, как Джулия наизусть произносила стих Александра Блока, и как Эльвира искренне хотела жить.
Я забыла, что Варвара для меня навсегда стала небом.
Я забыла…
Я забыла…
Я просыпаюсь.