Война, сын и отец. глава 5

Он не знал, что теперь ему делать. Что делать мальчишке в четырнадцать лет, оставшемуся один на один, без отца и без матери, в этом огромном, бурлящем войной, людском океане?  Длинные уши мехового лётного шлема, свисая вниз с головы Саньки, напоминали опущенные уши собаки. Они подчёркивало печаль и трагичность происходящего.

Подошёл комэск.
– Прости меня, Сан Саныч, за то, что я тут пошумел, – молодому командиру эскадрильи нравилось, как майор Криков называл мальчишку. – Прости, Сан Саныч.  Я не знал, что у тебя здесь отец. Ты молодец… – сказал  он и «прикусив язык»,  замолк. 

Комэск понимал, что нельзя вслух одобрять поступок нарушителя. Но, по-человечески, он согласен был с самовольством Сани, с тем, что тот потихоньку забрался в фюзеляж боевого истребителя. Сам залез, да ещё и уселся,  где попало! Но нельзя  же летать без разрешения. Да и с разрешением-то нельзя. Кто даст такое  разрешение? 

Комэск молча перебирал, что можно , что нельзя. Ему нравился поступок Сани и он очень хотел сказать об этом «незаконному лётчику». Сам-то я поступил бы так же, думал он. А другой  внутренний голос  подсказывал иное  «но»! Как это «сам поступил бы так же»? Нельзя! Иначе, где ж тогда порядок? Правила? Я же командир эскадрильи! И он, вставив большие вальцы  рук под командирский ремень, провёл  ими от середины живота к бокам, разгладив  складки гимнастёрки. Расправил плечи, подобрал живот, поднял подбородок и глубоко вздохнул.

Он – пацан!  Как могу  сказать «молодец» ? Где же будет мой авторитет командира эскадрильи?

А по количеству годков  командир эскадрильи был-то всего на несколько  лет старше  пацана.

Капитан выдохнул всё, что набрал в лёгкие для солидности и опять стал лётчиком, простым, свойским парнем.
 –Давай, будем друзьями, – добро улыбнулся он и протянул Сане руку.
Мальчишка, только что бывший незаконным пассажиром, обалдел от такого неожиданного сюрприза – предложения. Предложения   от того, кто только что гнал его прочь с аэродрома.                Тогда,  в полёте, Саня был шоком для лётчика. Сейчас Комэск своей такой  резкой переменой настроения и обрадовал, и напугал Саню.
Он не понимал, это правда – «будем друзьями», или подвох какой-то? Он робко протянул свою маленькую ладошку. Подаю руку боевому лётчику, капитану, командиру эскадрильи, который только что сбил два фашистских самолёта,   крутилось у него в голове.
Мужчина и мальчишка обменялись рукопожатием. Санька пытался сжимать ладонь  нового друга, вкладывая все силы  подростка.

– Гады! – продолжал комэск. – Я обещаю тебе! Отомщу за отца! Зови меня по имени. Аркадий! – и опять пожал ладошку Сан Саныча.

В стороне от помирившейся пары майор Криков разговаривал с каким-то старшим начальником. Старший начальник  это потому, что у него в голубых петлицах на отворотах воротника кожаного реглана было по три ярко-красные шпалы.  «Подполковник» – знал сын лётчика Иванова. Говорили они не очень громко, но, всё же, отдельные фразы, точнее обрывки фраз  доносились до Сани. Из них мальчишка понял: разговор о нём.
– Куда ему теперь деваться? – говорил Криков.
– Обратно пусть отправляется. Там-то он жил как-то, – отвечал подполковник.
– Вот именно как-то. А тут его отец. Его родной полк...
– Он же не его сын, – продолжал настаивать подполковник.
– Это ещё неизвестно. С этим надо разобраться. Но, даже, если он и не его сын, то сын другого Иванова. Майора Иванова живого, воюющего или… уже отдавшего свой долг, – убеждал его Криков, думая о своей семье. Может быть и мой Виталик так же, крутилось в его мыслях. И на это был резон: сведений о своей семье у него не было уже второй год.

Саньке стало жарко, горько и даже чуть спокойней. Горько от того, что майор Иванов уже  в госпитале.  Спокойней – если это не его отец, то папа-то жив…
И терзала его мысль: почему этот майор Иванов назвал меня Васенькой?  Санька уже хотел и не хотел, чтоб этот обгоревший лётчик был его папой.  Почему они так говорят? Он что, этот майор Иванов, умер?

– Ну, пойдём, Сан Саныч. Будем ужинать, а потом – отбой, – комэск Аркадий обнял Саньку за плечи и повёл с собой.

Утром Саня проснулся рано. После всех событий вчерашнего дня, свалившихся на его молоденькую головку, спал он крепко После такого ужина! Не знал он даже, как назвать это: ужин или обед? Скорее всего, был  просто праздник живота! Столько было еды! Еды вкусной! Он давно не едал такой. Живот – как барабан. Даже кожа на нём от растяжения разболелась. Болело не внутри, а именно сверху: болела сама кожа. А он ел и ел. После вечерней трапезы его свалил сон. Он, как молоденький щенок или котёнок,  где поел, там и уснул.

Из лётной столовой комэск Аркадий  со своими друзьями с трудом доставили его в избу, где они квартировали. Там было чисто, тепло и уютно. Уложили «сытого  щенка»на широкой деревенской лавке. Настоящая деревенская лавка – русское приспособление для сидения за семейным столом – шла вдоль всей стены избы. Ширины её было вполне достаточно для тощенького Санькиного тела. Хватило, и ещё осталось. Досталось места и кошке, которая сейчас лежала рядом, под Санькиной рукой и благодарно, дружески мурлыкала.

Когда Санька открыл глаза, то в первый момент  даже  не понял, где он. И, вообще, не сон ли это?  Посмотрел в одну сторону – стенка, вместо обоев обклеена газетами, с картинками, фотографиями, статьями с заголовками крупными буквами. Повернул голову в другую сторону и увидел чистую, выбеленную мелом, русскую печь. Рядом с ней за занавеской кровать. Её он определил по лоскутному одеялу, видневшемуся в щелке между печкой и занавеской. Разнообразные разноцветные кусочки ткани, из которых одеяло было сшито, делали его похожим на картинку  калейдоскопа. Когда поворачиваешь его, то кусочки стёклышек складываются в разные цветные картинки. Александр  Иванов-старший  привёз  эту игрушку из соседнего с аэродромом городка. Смотришь в трубочку, поворачиваешь её и видишь, как происходит чудо.

Где я? И вдруг резко, как яркий свет от только что зажжённой лампы, помнил всё, что было вчера. Что с отцом? Надо скорее в госпиталь. И опять в голове: «почему он назвал меня Васенькой? Или?.. Жить-то как теперь? Мамы нет, и папа…  Может быть, показалось, что он сказал… Ва… Ви?..».

За входной в избу дверью послышались голоса. Саньке показались они знакомыми. Один – явно принадлежит Аркадию, командиру эскадрильи. Да, Аркадию. Он так разрешил его называть. Другой – тому майору, который тихо и добро говорил. Наверное, они от папы? Папа зовёт его к себе. А может быть, папа жив? А этот майор не мой папа?» – вспомнились вчерашние сомнения. Момент, и Санька на ногах. Подбежал к двери. Она сама открылась перед ним.

И, точно, вошли майор Криков и комэск Аркадий. Лица их были сумрачны.
– Выспался, Сан Саныч? Здравствуй. Собирайся. Позавтракаешь и на кладбище. Майора Иванова хоронить будем, – Криков проговорил всё тихо, спокойно. Говорил, едва сдерживая себя.
– Капитан, – он обратился к комэске Аркадию, – в лётную столовую  и ко мне, в штаб. Оттуда на моём «виллисе» поедем на кладбище. Я буду в штабе. Из дивизии начальство приехало. Да, Сан Саныч, что ж мы с тобой будем делать? – вздохнул он и вышел к своему «виллису».

– Как папа? Как майор Иванов? – совсем тихо обратился Саня к Аркадию, когда Криков закрыл дверь  снаружи.
– Сан Саныч, Саня, – он укоризненно покачал головой, –  ну, «как майор Иванов?»,  если мы едем на кладбище его хоронить? – и печально посмотрел на своего младшего друга.
 – Здесь всё ясно. Вот что с тобой делать? Ты же из Веребья? У тебя там кто-нибудь есть? Родные? Знакомые? Где ты жил, у кого? – Из политотдела дивизии и из особого отдела требуют вернуть тебя в Веребье. Да и мы тоже не представляем, как ты здесь будешь.  Хотя, как сын лётчика, то есть сын «нашего брата», нам очень хочется, чтоб ты был с нами. Но – приказ…

У Сани всё похолодело внутри. Он понял, что отца не нашёл, на фронт не попал. А вернут его обратно. К Мариванне, в школу. Более страшного и позорного окончания побега, вернее полёта на фронт, он и представить себе не мог. Всё! Жизнь рухнула! Папы нет, мамы нет. Едва появились знакомые и добрые лётчики и… всё! Их тоже не будет! Слёзы вот-вот готовы были вырваться из его глаз. Он сдерживал их из последних сил. Аркадий  видел, как поник Саня. Боевой лётчик обнял его за плечи и повёл из избы.
Позавтракаем. Я тоже ещё ничего не ел, – продолжал он, прижимая тощенькое Санькино тельце к себе.

Странно, но сейчас, после таких страшных вестей ни какао, ни мягкие тёплые булочки не елись. Вчера они были такими необыкновенно вкусными, душистыми, сладкими… А сейчас, ну, никак не жуются и не глотаются. В голове стучит: «Папы – нет. Веребье. Папы – нет. Веребье».

– Идём, Сан Саныч, пора. А булочку-то положи в карман. И мою тоже. Что-то и мне не очень хочется, – сказал Аркадий и засунул обе булочки в карман Санькиной телогрейки.

Виллис стоял у штаба. Шофёр-красноармеец уже сидел за рулём. Тут же комиссар появился на крыльце, словно кто-то сообщил Крикову, что Санька и комэск прибыли.
Небольшую траурную процессию догнали быстро. Впереди с венком и с портретом шли лётчики.  Командиры Красной армии, которые несли гроб, часто менялись. Менялись не от усталости – каждый из них хотел прикоснуться к гробу майора Иванова рукой, подпереть плечом. Их молчание говорило: мы тебя не уберегли, но мы рядом. Мы остались и мы отомстим. В общей колоне шли и деревенские жители –  женщины и дети. Русские, сердобольные бабы  шли, опустив головы, прикладывали  концы платков к глазам, вытирали щёки. Деревенские дети, мальчишки и девчонки, обычно непоседливые и шумные, сейчас мирно и тихо шли вместе со всеми.
 
Хоронили майора Иванова на небольшом, заросшем соснами, деревенском кладбище. Санька с Аркадием и Криковым стояли напротив полукруга выстроившихся лётчиков, командиров, бойцов с венками и с портретом майора Иванова.

Санька всматривался в портрет и не мог увидеть в нём родное лицо отца. Гимнастёрка с голубыми петлицами, с красными шпалами, была отцовской. Волосы, коротко остриженные, стояли на голове ёжиком, как у папы. А глаза?.. А рот?.. 

– Это не папа! – вырвалось у Александра Иванова. – Не папа! Не папа! – это чужой майор. И слёзы брызнули из синих Санькиных глаз. Они долго копились. Теперь не могли больше держаться. И непонятно: были это слёзы горя или надежды.

– Это не папа! – кричал он комиссару Крикову. – Не папа! Кто это?
– Да, я тоже думаю, что это не твой отец. Этот майор Иванов  мне говорил, что сына его зовут Вася. А ты? Александр  Александрович…  Что будем делать? Что нам с тобой, Сан Саныч, делать? – он как бы продолжал уже давно начатый внутренний разговор самого с собой.

Гроб с телом майора Иванова Александра Ивановича, командира эскадрильи штурмовиков Ил-2, не оказавшимся отцом Иванова Александра Александровича, опустили в могилу. У майора Иванова был такой же сын, которого он, вместе со всей своей семьёй, потерял в самом начале безжалостной и страшной войны, но звали сына Васей. И, может быть, хорошо, что боевой лётчик Иванов перед своей кончиной услышал весть, что сын жив… Неважно, что это не было правдой, что он так и не узнал, кто этот мальчик. Но расставаться с жизнью ему было спокойней, он умирал, чтобы сыны были живы.

Провожающие своего товарища в последний путь троекратно выстрелили в воздух. Резкие винтовочные и пистолетные хлопки гулким эхом разнеслись по деревенскому кладбищу. Каждый бросил пригоршню земли на гроб майора Иванова. Бросил маленькую пригоршню земли и Саня.  Вскоре над этим местом образовался холмик.

Не зная, что делать дальше, он подошёл сзади к майору Крикову. Майор опять был рядом  с подполковником из дивизии и пытался в чём-то его убедить. Криков говорил спокойно, сдержанно, а подполковник резко, словно приказ читал. Ох, уж эти уши Сан Саныча. Он не хочет слушать военные  тайны, а они сами так и настраиваются на голос. Особенно тогда, когда слышны слова о нём, о Сане.
– Через час идёт полуторка на прежний аэродром. Они возьмут мальчика с собой. Водитель – ответственный человек. Он присмотрит за ним. Прикажи еды на дорогу  этому нарушителю лётных законов дать, – закончил подполковник.

Тихо. Незаметно. Бочком. Александр Александрович Иванов растворился. Холодно и страшно стало ему. Даже страшнее, чем когда он присутствовал при последней посадке майора Иванова, которого только что похоронили.  Он тихо удалялся от сгрудившихся около могилы людей. За одну сосну, за ёлку, опять за сосну. Так, всё дальше и дальше, уходил  от места, где похоронили майора Иванова, но не отца. Своевольные ноги уносили его всё дальше от добрых и хороших лётчиков.  Добрался до конца кладбища. Впереди дорога и поле. Огромное поле с зеленоватым оттенком от чуть взошедшей растительности.

Сзади,  уже издалека, слышались призывные крики:
– Иванов! Александр! Саня, где ты? – это только больше раззадоривало мальчишку. Но бежать по полю? Санька сообразил, что его тут же увидят, изловят. Решение пришло само по себе из опыта небольшой мальчишеской жизни. Когда-то, играя в «казаки-разбойники», он залез на дерево и его не нашли, пока он сам не спустился. Сейчас, на краю леса, перед ним стояла старая густая ель. Момент – и Саня оказался в гуще её хвои.

Притаился. Чувство горечи и безысходности от всего случившегося в его жизни разрывало мальчишескую грудь.
Там – Мариванна, здесь… А что здесь? Папа – это не папа…  Начальник из дивизии отправляет его обратно в Веребье. Но, где папа?

Где же его отец, где Александр Иванович Иванов?