49. Отчий дом и алый цветок
Девятая пещера вновь привела Антона в гостиницу. Не в покинутый номер, а в небольшой зал приемов. Здесь хозяин гостиничного комплекса раз-два в месяц принимал отчеты администратора или проводил деловые встречи. Сегодня деловым визави хозяина был сам Антон.
Владел отелем сухой и длинный еврей неопределенного возраста. Звали еврея Лев Моисеевич, но сотрудники за спиной называли хозяина Шило – то ли за едкие замечания по работе, то ли за пронзительный взгляд серых холодных глаз. Голосом Лев Моисеевич Шило обладал трескучим, как зимние морозы, и в любую погоду носил светлые костюмы, которые заменяли ему шампунь против перхоти.
На овальном столе, занимавшем центральную часть зала приемов, были разбросаны документы, фотографии, чертежи, была разложена карта области. Стояли кофейные чашки. Шило по-хозяйски развалился в кресле, Антон склонился над чертежами. Разговор продолжался уже более получаса.
- Это хороший шанс Антон, - трещал Шило. – Ты у меня давно в административном резерве.
- Там жить нужно, - сомневался Антон.
- А в чем проблема? – Шило развел руками в недоумении. – Молодой, грамотный, амбициозный. Что мешает?
- У меня же семья, Лев Моисеевич, - попытался оправдаться Антон. – Жена. Дочери три года.
- Тем более, - глубоко кивнул Шило, так, что еще чуть-чуть, и он приложился бы лбом о столешницу. – Кормить-поить-одевать надо. И старшую, и младшую. А здесь – опыт, достойная оплата, свежий воздух.
- Жена не отпустит, - сомнения не покидали Антона.
- Так ты бери с собой семью, - щедро предложил Шило. – Все равно там все номера двухместные. Ты будешь работать, они – на пляже загорать. Рай на земле. И вообще, Антон Нестерович, - Лев Моисеевич заговорил сухо и официально, - не должен я Вас уговаривать. Не должен и не буду. Соберитесь с мыслями и примите решение: да – да, нет – нет. Посоветуйтесь с женой. Хотите – с дочерью посоветуйтесь…
- Ей три года, - напомнил Антон.
- И дайте ответ к пятнице, - закончил Шило. Потом сменил гнев на милость и добавил прежним доверительным тоном:
- Иди. И позови кого-нибудь – прибрать здесь все… - хозяин сделал несколько пассов руками над столом, где царил хаос из бумаг, целое море хаоса, в котором спасательными плотиками плавали две пустые кофейные чашки на блюдцах.
Предложение Льва Моисеевича действительно было крайне заманчивым. В курортном поселке, в двух часах езды от большого города, хозяин готовился открыть новую гостиницу – небольшую, сезонную, на пятнадцать номеров. Гостинице был нужен администратор, и Антон идеально соответствовал и духу, и букве должностных требований. С опытом, с высшим образованием, с относительным знанием иностранного языка, обаятельный, коммуникабельный, а главное - «свой» человек, доказавший за несколько лет верной службы, что умеет работать эффективно, с душой, творчески.
Антон бросился бы в бой не раздумывая, но предвидел, как отнесется к такому повышению Маша. И не ошибся.
- Я в эту глушь не поеду, - категорически отрезала жена. – Два часа до города. А случиться что? Майе три года. Ни скорую вызвать, ни к врачу свозить. Кормить ее чем?
- Там множество заведений… - начал было Антон.
- В пивных ее шаурмой пичкать? – Маша зло сверкнула глазами. – Угробить ребенка хочешь?
- Нет, конечно, - запротестовал Антон. – Просто думал, ты обрадуешься: все лето на море. Ты же не работаешь пока, а для меня – такой шанс. Нельзя упускать…
Антон говорил неправду: ничего он не думал, прекрасно понимал, как Маша отнесется к переменам в его работе.
- Эгоист ты, - изрекла вердикт супруга. – Только о себе и думаешь. О ребенке, обо мне – ни одной мысли. Шуруй сам, куда хочешь. Я дома останусь. Будешь там пиво дуть и шалав портить.
- Зачем же шалав портить? – удивился Антон. – Они и так, вроде, без меня испортиться успели…
После этого напрасного замечания Антон узнал о себе много новых и неожиданных вещей. Настолько неожиданных, что пришлось в спешном порядке спасаться бегством.
По привычке Антон решил обратиться за советом отцу. И по той же привычке отправился за город, на уютную Кисельную улицу. И только в маршрутном автобусе, где-то в районе переправы, понял, что отец там уже давно не живет. А живет там мама Нина и ее «молодой человек». Молодой – в совершенно прямом смысле слова, поскольку мамин сожитель был ее лет на пятнадцать моложе. Антону (скорее всего, не без оснований) казалось, что этот не очень умный и не очень порядочный мужчина не испытывает к маме никаких теплых чувств, а довольно грубо, неприкрыто пользуется ее растерянностью и одиночеством. Даже имя этого человека Антон из памяти гнал, а в дом на Кисельной, 8 приезжать в гости разлюбил. Но сегодня кармические крестики-нолики сложились в прямую линию, приведшую Антона к отчему очагу. Отчему - без отца.
Март был достаточно холодным. Зима отступать не желала и атаковала внезапным снегом. Весна отбивалась солнечными лучами и превращала сугробы в слякоть. Апрель нанес последний решительный удар и взорвался изумрудной растительностью. Зима сдалась, весна вступила в права.
Непривычно, тоскливо было видеть этот яркий, кричащий непримятой зеленью двор. Не было на траве пролежней в «собачьем» углу, не было вытоптанных кругов, по которым некогда резво носился маламут Ерофей, не было комьев, вырванных из травяного покрова мощными собачьими лапами. Оттого двор казался пустым и диким.
Таким же пустым выглядел и ощущался покинутый отцом кабинет. Книги скучали на полках – к ним уже несколько лет не прикасался никто. Именно невостребованные книги произвели на Антона наиболее гнетущее впечатление. Он долго стоял посреди кабинета, обводя взглядом плотно заставленные полки. И вдруг вспомнил себя пятнадцатилетним подростком, вот так же некогда переступавшим порог этой сокровищницы, вот так же неуверенно замиравшим в неумении сделать выбор.
«Лет в тридцать прочтешь», - вспомнил Антон отцовский совет. А ведь скоро тридцать. Как быстро тает время. Пробежал глазами по цветным корешкам собраний сочинений. Вот они – четыре тома Довлатова издательства «Азбука». Антон вызволил один – наугад, любой. Потом тихонько спустился на первый этаж по скрипящей лестнице, вышел во двор, закрыл дверь на ключ, потом захлопнул за собой калитку. Он покидал дом на Кисельной, 8 навсегда, без желания вернуться. По дороге к остановке Антон благодарил кого-то тихого и доброго за то, что было позволено попрощаться с домом в одиночестве, без суеты, без фамильярных слов маминого «молодого человека». Genius loci заботливо постарался, чтобы сегодня дом был пуст, чтобы именно таким – сказочным, заколдованным – Антон запомнил это родное место.
Читать начал Антон еще в маршрутке. Читал дома за ужином. Читал перед сном под рокот супруги, настойчиво желающей «просто поговорить». Читал в туалете и в постели. Читал полночи – завтра чужая смена. Проснулся и снова открыл книгу.
А потом пошел в душ – смыть с себя прочитанное. Долго стоял под горячими струями, отмываясь и стараясь понять, в какой именно момент лицом великой русской литературы неожиданно стал стенд ап. Довлатов, как стендапер с клубной сцены, многократно, в разных произведениях, рассказывал о себе самом одни и те же истории. Часто повторялся, сбивался. «О дальнейшем пишу пунктиром». Истории рассказывал всегда по-разному, путая даты, события, обстоятельства. Причем всегда так, чтобы гнетущийся, мечущийся дух русского человека, - русского, каковым он себя настойчиво именовал, - превращался в мелочную, сомневающуюся душонку бегущего из страны человека. «За каждый хороший рассказ полагаются джинсы».
«Это то, к чему пришла моя семья и наша родина» - писал Довлатов, с гордостью сообщая, что сынок его теперь американец, что зовут его Николас Доули. Именно так и писал – с ошибкой в глагольной флексии, фиксируя слово «родина» со строчной буквы. Где же твоя «родина», человек? Где Она?
Антон закрыл воду, вытер плечи полотенцем, обернул бедра и зарекся с этого момента читать не только Довлатова, но и любые книги издательства «Азбука».
Жена была против, но Антон сказал Льву Моисеевичу «да». Не смог отказать, не смог отказаться. Собирался сам. Собирался так, словно уходил из семьи навсегда. Хотя знал, что Маша побурчит, позлится, покажет норов, но вскоре отправится вслед за мужем. Может, им просто нужно немного друг от друга отдохнуть.
Чтобы сократить поток упреков и возмущений, отправился сразу после разговора с хозяином, после рабочей смены – вечером. Заскочил домой, быстро побросал в походный рюкзак плавки, шорты, футболки, трусы, носки, поставил жену перед фактом и вылетел из квартиры, принимая дробь жестких напутствий между лопаток.
На такси доехал до автовокзала, взял билет в кассе. Это был довольно комфортабельный рейсовый автобус на тридцать мест, последний по расписанию. Салон был заполнен пассажирами не более чем на треть. Антон бросил рюкзак на свободное сидение и задремал, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
Ночь сгущалась, за городом трасса была не освещена, автобус нырнул во тьму, прощупывая дорогу желтым светом фар. Негромко играли древние хиты на волне радио «Ностальгия».
Есть на свете цветок алый-алый,
Яркий, пламенный, будто заря.
Самый солнечный и небывалый,
Он мечтою зовется не зря,
- пел знакомый голос. Автобус мерно покачивало, как лодку, неспешно плывущую по реке. Казалось, что и свет фар изменил цвет, стал алым, как цветок из песни. С удивлением Антон понял, что поет песню не Клара Румянова из динамиков, а сам водитель, но почему-то женским голосом, тоже знакомым, только слышанным не в детстве, а недавно, совсем в другой сказке. И куда делись пассажиры? Почему Антон остался в салоне один? Да и салон ли это? Деревянные скамьи вместо велюровых кресел, свежий ветер в лицо, влажные касания пресных капель…
- Шо, нравится песня? – обернулась Шокалка, слегка качнув лодку.
Они плыли по подземной реке в темном туннеле десятой пещеры. Плыли без весел, по течению. Алые губы проводницы разгоняли темноту, отбивались бордовыми бликами в речных волнах.
- Если нравится – подпевай, - предложила Шокалка и затянула припев:
Может там, за седьмым перевалом,
Вспыхнет свежий, как ветра глоток,
Самый сказочный и небывалый,
Самый волшебный цветок.