6.
... Среди тех, кто вместе с Валиным уехал из Парижа на родину, был и сильно повзрослевший Алёшка Немиров. За те восемь лет, что провёл на чужбине, он так и остался всем чужим и ненужным. Во-первых, потому, что хоть и казак по рождению, однако, не служивший и присягу не принявший. Но кому и во имя чего ему было присягать? Императору, которого давно уже нет? Отечеству, от которого добровольно отказался? А во-вторых, "алексеевцы", особенно "старики", не особо его жаловали, как перебежчика. Поболтался у красных, от них сбежал к махновцам, а когда те накрылись, приютился у белых.
"Ну и хто даст гарантию, что он вновь не утекёт, ежели объявится друга чья-то сила?.."
"Старики" еще в Галлиполи предлагали изгнать парня. Дескать, сами погибаем на баланде и воде, так ещё и приблудного бандюгу подкармливаем в то время, как семьи наши, с нами прибывшие, с голодухи сознание теряют и пухнут.
Однако за Алёшку неизменно вступались всеми уважаемые Забельев и Валин. Да и старшина Прокопец по прибытии в Париж самовластно оставил его при штабе уборщиком. Чему Алексей несказанно обрадовался, получив возможность быть в Собрании денно и нощно. Вместе с ним получил тут постой и Прохор Сугуняк, старший урядник, бывший ординарец Забельева.
В двадцать пятом году на товарном дворе Лионского вокзала, подрядившись разгружать платформы с лесом, попал слегка подвыпивший Прохор под обрушившуюся связку брёвен, потеряв при этом правую ногу. Выписавшись из госпиталя, без средств и перспектив, готов был уже встать на паперти собора, да казаки не допустили позора сословию, утвердив его сторожем полкового собрания.
Ни Российский общевоинский союз, ни иные эмигрантские организации, в том числе и благотворительные, казакам почти не
помогали. Так что те, дружно сплотившись, выживали сами, не гнушаясь никакой, даже чёрной, работой, и отчисляли из своих небогатых заработков некоторый процент на содержание Штаба. Потому и Алёшка, и Сугуняк, были как бы вольнонаёмными и всецело зависели от однополчан, оказавших обоим посильную милость.
Иногда, то Забельев, а то и Валин , чувствуя ответственность за своих подопечных, разживаясь деньгами, ссужали что-то и им. Да и Прокопец порой подкидывал, заставляя для порядка расписываться в ведомостях. Правда, суммы в отчётах проставлялись одни, а на руки выдавались наполовину меньшие. Но ни Прохор, ни Алёшка претензий не выказывали, понимая, что начальство тоже хочет жить.
Прохор часто загуливал. Бывало даже по неделям, пока хватало у него франков на проституток и вино. И тогда уже Алёшка безропотно принимал на себя и его сторожевые нехитрые обязанности. Днём, после уборки, успевал вздремнуть, а ночью, с короткоствольным карабином в руках, по нескольку раз обходил особнячок, проверяя запоры на дверях и на окнах.
Пару лет назад какие-то мерзавцы, то ли французы, то ли даже свои, пытались забраться в это святилище, решив, что здесь можно неплохо поживиться. В последние годы мода "а la rus" стала всеобъемлющей, и отдельные коллекционеры, а так же спекулянты, готовы были на всё, чтобы заполучить гвардейские знамена, старинные иконы, личные серебряные столовые приборы гвардейских офицеров, «Алексеевские» значки полка, и иные реликвии бедствующей Русской армии.
Однако в тот раз грабителям не повезло. В штабе кроме Алёшки и Прохора находился Прокопец, по какой-то причине не уехавший домой. А поскольку, несмотря на запреты властей, он всегда носил при себе оружие,
то и смог парой выстрелов по незваным гостям, обратить их в поспешное позорное бегство.
После осмотра вестибюля и одного из помещений на полу обнаружились следы свежей крови. Видимо, отчаянный войсковой
старшина не утратил умения обращаться с наганом. До утра все ожидали, что явятся власти, пойдут нудные разборки, затем ноты протеста. Однако ни из ближайшего окружного участка, ни тем более, с набережной Орфевр, где находилось управление уголовной полиции, никто не явился. А посему и Прокопец, радуясь столь благоприятному исходу, решил о ночном инциденте никому не заявлять. Однако полицейские о нём вскоре узнали, но на этом дело и закончилось.
С тех пор попыток ограбления больше не было. Но, тем не менее, охрана велась, и, по сути, главным сторожем Собрания теперь был Немиров. По такому случаю Прокопец в спокойные дни, когда Прохор пребывал в относительном "здравии", разрешал Алёшке выбираться в город и проводить там досуг по своему усмотрению. Чаще всего Алёшка пытался где-то немного подзаработать. То в пекарне у булочника, то на складе у мясника, то подряжался в типографии разносить по киоскам кипы свежих газет.
А поскольку молодость брала своё, кровь играла в жилах, и гормоны буйствовали, то сперва по наводке гуляк казаков, вместе с ними, а затем уже и сам, когда становилось невмоготу от тоски и одиночества, появлялся Алексей в известном "Обществе наций" - интернациональном борделе на улице Шабанэ. После этих визитов клял себя на все лады, понимая, как низко и мерзко падал, поддаваясь неукротимым соблазнам похоти и покупая постылые дешёвые ласки.
А ведь мечталось, мечталось о любви настоящей! И всё чаще вспоминались покинутая Кленовская и прекрасная юная кареглазая Анечка, дочь богатого казака Ивана Година, расстрелянного в день бегства Алёшки от красных. Что-то стало нынче с ней и всей родной станицей? Как там бабка Аксюта? Здорова ли? Жива?
Эти мысли всё чаще посещали Алёшку, и немало ночей он провёл в терзаниях. А когда стало известно, что Советская власть призывает эмигрантов вернуться на родину, то вообще потерял покой и сон, став едва ли не тенью Валина, бесконечно заседавшего в «Союзе возвращения».
Единственное, чего он добился за минувшие годы, по настоянию и с помощью Забельева, так это неплохого знания родного, а заодно и французского языка. Михаил Романович не только разъяснил ему латинский алфавит и азы грамматики, но и, когда Алёшка обрёл уже некоторые знания, заставил читать парижские газеты, а затем переписывать некоторые статьи, переводя их на русский. Ну и, кроме того, постоянное общение с продавцами газет, молока и зелени, с консьержами из соседних домов, с клошарами на набережных, помогали быстрее осваивать науку. Первыми словами были хлеб , вода, молоко, улица, остановка, добрый день, спасибо, как, когда, почему. Затем стали складываться отдельные предложения, а через пару лет он не только культурно общался с аборигенами, но и мог при случае послать любого из них к их французской едрёной бабушке.
Эти его знания поражали не только казаков, многие из которых, так ничему и не научились, но даже самого Нестора Ивановича Махно и его жену Галину, оказавшихся в Париже.
Ни сам батька, ни матушка французского языка не знали, да к тому же не имели ни профессий, ни средств. И если бы не редкая денежная помощь местных и зарубежных анархистов, впору бы обоим с маленькой дочерью нищенствовать где-нибудь на паперти. Правда, Нестор иногда подрабатывал. То на киностудии строил декорации, то шил какую-то обувь, и даже, как сообщают некоторые источники, плёл домашние тапочки из разноцветных верёвок. Да и Галина, куда только не устраивалась, и кухаркой, и домработницей, и даже прачкой, однако подолгу нигде не задерживалась из-за гордого, неукротимого нрава.
О том, что грозный атаман живёт почти что рядом, Алёшка узнал из анархистских изданий. Покупал иногда газетку "Рассвет» и журнальчик "Дело труда", и в одном из номеров его наткнулся на статью Махно. В которой тот почему-то оправдывал Симона Петлюру, застреленного еврейским анархистом Шварцбардом. Явившись в редакцию, Алёшка представился бывшим соратником батьки, и, получив его домашний адрес, вскоре явился туда.
Нестор о нём, конечно, понятия не имел, а вот Галина Андреевна сразу узнала. Качая на руках пятилетнюю Еленку, сняла пенсне и замерла, увидев нежданного визитёра. Затем засуетилась, не зная, куда его усадить, сокрушалась, что и угостить-то нечем. Глядя на нужду, в которой прозябал некогда всесильный атаман, и вспоминая его в незабываемом 1920-м, властного, уверенного в себе, окружённого преданным воинством, Алёшка обалдел и чуть не расплакался.
Повергая всех в смятение, попросил чуток подождать и, выскочив из квартирки, рванул в ближайший магазин. Слава Богу, что деньги у него в тот раз имелись. Накупив вина и различной снеди , не забыв круасанов и конфет для девчушки, возвратился, запыхавшись, и, не говоря ни слова, вывалил всё это богатство на стол. Стоит ли говорить, как было благодарно и ошарашено его поступком всё семейство.
После долгого застолья решили выехать на природу. Махно
предложил Венсенский лес, в котором любил гулять в последнее время. Захватили с собой вина и закусок, снова пили и ели, обсуждая прошлое и настоящее. Махно ругал большевиков, деникинцев, врангелевцев, а заодно и своих друзей анархистов, ранее пресмыкавшихся перед ним, а теперь осмелевших и даже его презирающих. Говорил долго, всё более возбуждаясь, брызжа слюной и размахивая руками. До тех пор, пока Галина не оборвала его, рассказав, как вместе с Марусей Никифоровой встретила Алёшку у атамана Ященко.
Было ей сейчас всего-то тридцать лет и она, не обращая внимания на мужа, принялась без стеснения заигрывать с парнем, а затем, вскочив, подхватила его под руку и повлекла за собой. Алексей же, боясь, что Махно внезапно взбесится ( был наслышан в своё время о его крутом характере), то бледнел, то краснел, не зная, как себя вести.
-Да ты его не страшись,- смеялась Галина, прикладываясь на ходу к бутылке вина, которую прихватила с собой.- Он же нынче как телок, ни на что не способный! Да и не живу я давно с ним, а так лишь сосуществую!..
Махно, заметно прихрамывая, следовал за ними с дочкой на руках, всё это слышал, но реагировал внешне спокойно. Лишь глубокий шрам на левой щеке, бегущий от носа через подбородок к уху, заметно багровел и нервно подёргивался. Он и сам-то едва переступил четвёртый десяток, и Алёшка был поражён, услышав об этом.
Там, тогда, в старой немецкой экономии,где обитала банда Ященко, впервые увидев его, лохматого, низкорослого, с ввалившимися глазницами, отчего издали лицо было похоже на череп, он решил, что лихому вожаку повстанцев, по крайней мере, лет пятьдесят. Каким страшным и безжалостным показался он тогда парню, как трепетало перед ним всё его окружение, в том числе и эта самая "матушка" Галина, столь пренебрежительно ныне отозвавшаяся о нём.
Исхудавшая , плохо причёсанная, в какой-то, балахоном висящей на ней, кофте, то и дело, поправляя сползающее с носа пенсне, с заметными заедами в уголках тонких, неподкрашенных губ, она разительно отличалось от той довольной, шикарно одетой барышни, важно прогуливающейся по двору с атаманшей Марусей. Да и в глазах близоруких, и от того кажущихся ещё более пронзительными, уже не вспыхивали смешинки, даже когда сама Галина заливалась смехом.
-И куда же ты исчез в тот день, красавчик?- продолжала выспрашивать она Алёшку, всё теснее прижимаясь к нему.- Но почему ты от меня шарахаешься? Я тебя не съем, хотя и могла бы... Ишь, какие глазища, прямо синие омуты! Видать, сладко девкам целовать их... а? Особенно этим сумасшедшим француженкам? Они ж, стервы, любят наших русских мужиков!
Она снова поднесла ко рту бутылку и сделала пару глотков. Затем протянула её Алексею.
-Выпей и ты... за нашу новую встречу!
Но Махно опередил её, спустив на землю Еленку и вырвав
полуопустошённый сосуд.
-Хватит тебе! Займись лучше дочерью... а то ей приспичило вроде
по маленькому... Да и отправимся домой... уже вечереет.
Галина хотела возразить, открыла рот, но тут же осеклась,видя сумасшедшие, больные глаза батьки, сразу напомнившие ей былые времена. Да и Алёшка, наконец, узрел не запущенного, хныкающего субъекта, жалующегося на жизнь и проклинающего всех и вся, а грозного, несгибаемого атамана, один только беглый взгляд которого заставлял трепетать даже самых мужественных людей.
-Пойдём, Алексей,- тихо сказал Нестор, хотя, судя по всему, в душе у него всё кипело.
Был всегда подозрительный, не доверял никому, а уж этому доброму молодцу и подавно. Кто он, откуда, действительно ли был у Ященко? А если и был, то зачем сейчас приехал? Просто ради знакомства, или тайно заслан кем-то? Ведь врагов у атамана до сих пор не убавилось. Поэтому очень ему хотелось взять парня за грудки, да потрясти хорошенько. Однако сдерживал себя.
-Спасибо тебе за то, что пришёл. Я теперь тебе книжку свою подарю. Даже с дарственной надписью, чтобы на память... А к нам больше не приезжай... не надо будоражить ни меня, ни Гальку. Она же дурная стала в последние годы, никак не смирится с нашей нынешней участью. И меня проклинает за это существование. Дескать, мог же миллионы с собою вывезти, чтобы жить здесь безбедно, не завися ни от кого. Мог, да не смог,- криво усмехнулся он.- Не до миллионов было, хоть бы шкуру спасти... Да и потом, когда стали нас гонять по всей Европе, разве смогли бы мы что-то сберечь? Из Румынии бежали в Польшу, там попали в концлагерь, затем под суд. В тюрьме Галька и Еленку родила... представляешь, как на ней всё это сказалось... И этот шрам на щеке,- Нестор мотнул головой,- не от сабли Котовского или пули Пархоменко. Это она в припадке бешенства зарезать меня хотела. Метила в горло, да чуток промахнулась... Вот так!.. Поэтому ты с ней будь осторожнее... Ну а затем Германия... Париж... и все эти годы мы в полном дерьме... Ты понимаешь...
Он не договорил. Внезапно его лицо напряглось, он схватился за грудь и натужно закашлялся. Успокоившись, виновато развёл руками.
-Вот ещё одна напасть... бисов туберкулёз, я ж его заработал ещё в Бутырке... да и несколько ранений дают о себе знать, особенно когда погода меняется. Так что мне недолго осталось, скоро помру,- как-то странно,
о б е щ а ю щ е и жалостливо, сказал он, будто извиняясь за то, что жив, и как бы умоляя своих мнимых убийц подождать до его уже близкого конца.- Недолго, недолго... скоро всех освобожу...
Они подошли к пледу, расстеленному на траве, возле которого стояла наполовину опустошённая корзинка с припасами. Нестор порылся в ней и вытащил со дна небольшую книжечку в тонком переплёте. Затем достал авторучку и на титульном листе вывел короткую надпись.
-Вот... - Протянул книжку Алёшке.- Мои воспоминания... «Алексею Немирову - бывшему бойцу Народной повстанческой армии в память о нашем великом и героическом прошлом. Нестор Махно".
Число. И подпись.
-А теперь ступай... прощаться не будем.
-Спасибо,- поблагодарил Алёшка, принимая книгу.- Нынче же прочту
и сохраню... А это вот вам... ещё...
Торопливо, словно боясь, что Махно его остановит, он вынул из кармана несколько измятых кредиток и бросил их в корзину.
-Извините... больше нет...
-Да и этого достаточно,- нисколько не смутившись, ответил Нестор.- Хороший ты парень, Алексей... не такой, как все наши... не разложившийся, как я понимаю...
И увидев возвращающуюся Галину, нервно заторопил его:
-Ну, иди, иди, а то опять заведётся, и потом всю ночь в подушку будет реветь... Вспоминай обо мне... и я тебя буду помнить, ибо искреннего и хорошего в людях почти не осталось...
Обо всей своей жизни и об этой странной встрече рассказал
дознавателям Алексей, когда репатриантов сняли с эшелона. Те, обнаружив у него при обыске книгу Махно, да ещё и с подлинной дарственной надписью, чуть с ума не сошли от нахлынувшей радости. Сходу доложили начальству наверх, что обнаружен и задержан ими безусловный враг, засланный в СССР самим анархистским батькой.
Высшая инстанция тут же затребовала его к себе. Начались допросы
и проверки. В конце концов, как ни крутили, ничего опасного для коммунизма не выявили. Однако, на всякий случай, «дело" завели, сфотографировали возвращенца анфас и в профиль, да еще и "пальчики" откатали с обеих рук. И объявив, что будет он задержан до полного выяснения его не до конца разгаданной тёмной личности, отправили под конвоем в городок Кропоткин, некогда бывший Романовским Хутором.
В котором в 1920-м году дважды побывал Алёшка вместе с бандой. И к районным ведомствам которого, в том числе и к милицейскому, была ныне приписана его станица
Так что до родных кубанских мест добирался Алешка дольше остальных казаков. А когда его сдали под расписку в райотдел, для пристрастного следствия о расстреле комиссара, то, продержав ночь в КПЗ, наутро представили самому начальнику милиции.
В просторной комнате за широким столом, на котором одиноко лежала папка с "делом" Алексея, прикрыв глаза рукой, сидел плотный человек с желтоватой, блестящей лысиной. Внезапно опустив руку, он торжествующе улыбнулся, и у Алёшки от ужаса подкосились ноги. Потому что сидел перед ним ни кто иной , как бывший предревтрибунала героического полка имени Вождей мировой революции Змаев Никодим Георгиевич. Мордвин.
-Ну-у!- громогласно воскликнул он.- Так это ты, милый друг,
представитель Махно и махровый агент мировой контрреволюции? Иди, Калмыков,- махнул он рукой охраннику, приведшему Алексея.- Никуда этот молодчик от нас не сбежит.- И когда за милиционером закрылась дверь, продолжал:- Мне сообщили, что высылают по этапу матёрого вражину, и чтоб я тебя дожал по делу об убийстве Маузерова. Помнишь Захара Даниловича? Хотя, что я говорю, ты ж его и убил. Об этом все вокруг знали. И попался б ты т о г д а, разговор был бы краткий. А сейчас иной расклад и, пожалуй, в твою пользу. Я же помню тебя, хороший, честный хлопец и то, что заступался за своих, неплохо тебя характеризует.
-Так там же были невинные,- робко подал голос Алёшка, продолжая трепетать под изучающим взглядом райначмила.- Насильно мобилизованные и никак не враги... Я просил комиссара, а он отказал... обозлился даже...
-Понимаю, понимаю, он мне об этом рассказывал,- подтвердил его слова Змаев.- Но ведь время было такое, разбираться недосуг, особенно сразу после боя... Да-а, да, с обеих сторон многих неповинных перемолола та Гражданская... Хотя мог бы, конечно, Захар твоих дружков пожалеть, обратился бы ко мне, и я за милую душу. Думаешь, не тяжко знать, что у тебя на совести сотни, если не тысячи загубленных душ?.. Да ты садись, садись, чего застыл у двери? А я ещё раз полистаю твоё "дело"... Эх, и понавешали же на тебя собак,- наконец сказал он, резко отодвинув от себя папку.- Умеет наш брат сочинять небылицы. Так что ты, оказывается, по их соображениям, не только агент Махно, но и англо-германско-французский резидент. Законспирированный и подозрительный ССОЭ! Знаешь, что это такое?
-Нет...- Алексей пожал плечами.
И, отойдя от двери, присел на краешек стула.
-Ну, это, я так придумал. "Самый социально опасный элемент"!-
-усмехнулся Змаев.- И под эту трактовку можно подвести кого угодно,
невзирая на многоразово объявленные амнистии. В том числе и махновцам, еще с двадцать первого года. Но я не об этом. В "резидента" не верю, это ж хмырь какой- то наплёл, набивая себе цену. А вот за расстрел комиссара, совершенного пусть даже по принуждению, тебе можно хоть сейчас припаять "червонец"... Но,- Змаев многозначительно приподнял указательный палец. - Но я же сказал, что расклад нынче иной, некоторым образом тебе помогающий. В политграмоте нашей ты, конечно, не силён, так что объясню всё коротко и популярно. Мы сейчас беззаветно и яростно боремся с троцкистами. Это те горе - партийцы, что поддерживают Троцкого. А Троцкий - выявленный враг строящегося социализма. И мы его уничтожим, как и всех его прихвостней. И поскольку Маузеров был ярым приверженцем и одним из самых доверенных назначенцев Иуды-Лейбы, то и с ним бы сейчас мы безжалостно разобрались. Так что преследовать за его гибель я тебя не буду. А заодно со мной и остальные мои люди, верные делу нашего испытанного вождя товарища Сталина. Иосифа Виссарионовича,- веско подчеркнул он.- Ну и раз ты, как бывший махновец, подо все амнистии подпадаешь, то и с нашим оперуполномоченным по госбезопасности мы легко договоримся. Это ж тоже наш однополчанин, бывший ротный... Матульский. Помнишь его?
-Помню,- растерянно улыбнулся Алёшка, понемногу оживая и боясь поверить своему счастью.
Господи, неужели никто его не будет преследовать? Неужели всё, что говорит сейчас Змаев, правда?
- Помню!- повторил он.- Павел Александрович, как его не помнить. Я же, когда к вам прибился, в его взвод поначалу попал. И лишь потом только к Маузерову.
-Ну, вот видишь, как всё складывается... эх, ты-ы, француз... перекати-поле!.. Ты хоть по- ихнему - то говорить научился?
-Понимаю всё... И разговариваю. Писать и читать могу...
-Ну, молодец! Может, нам когда-то твои знания понадобятся. И вообще надо мне с тобой подробнее поговорить. Хоть ты всё тут описал,- Змаев положил руку на папку,- но на нескольких листах все же годы не опишешь. Да и про Махно послушать интересно. Это ж мы его погнали за Ингулец и в Румынию. Так что, выберу время, и тогда поговорим. А пока тебе выпишем временный вид на жительство, и что делать с тобой дальше уже с Матульским решим. Главное, не вздумай никуда бежать, и пойми, что по всем законам я обязан твоему "делу" дать ход. И если бы не знал тебя ранее, не симпатизировал, и сейчас после твоих объяснений, не поверил и не... поручился, то... сидел бы ты, дружок, у нас в "кутузке" до последующей отправки…кхм, кхм... знамо куда...