Имена изменены, образы собирательные
- К нам едет дедушка Жора, – объявляю я дочери. – Интеллигентнейший человек.
В ответ не слышу никаких возгласов радости.
Мой папаша не несет людям радость – это не его стиль.
«Дедушка» - это тоже не его стиль.
Дедушка – это милое семейное слово, от него веет вековыми традициями и устоями. Можно ли Остапа Бендера представить дедушкой хоть на минуту? Вряд ли.
А мой папа – это и есть Остап Бендер, деятельный и неувядающий, как вечнозеленый авантюризм библейского народа.
Короче, нам с Инной скучно не будет.
* * *
- Интеллигентнейший человек! – иронично величал отца Шурик, мой муж.
А пошло это вот откуда.
На дне рождения у папиной сестры некий дядя Рува с огромным носом все пытался прийти с папой к общему знаменателю:
- Жора, давайте с вами выпьем: я тоже из Томска.
- Из Томска? – недоверчиво переспрашивал отец в образе Вора в законе.
- Да я же заистокский хулиган! – радостно братался маленький дядя Рува.
Отец опустил его одним взглядом:
- Что время делает с людьми…
Но после того, как дядя Рува ушел, спешно распрощавшись, отец вдруг уважительно произнес о нем:
- Интеллигентнейший человек!
А чего же тогда куражился?
* * *
Есть два вида людей: те, кто умеет рассказывать анекдоты, и те, кто не умеет.
Папа - из тех, кто умеет.
Во-первых, в нужном месте и в нужное время. Во-вторых, все будут смеяться, а он – нет. А не наоборот.
У него есть для этого артистизм, вербальный интеллект и даже харизма, если хотите.
И все это бьет ключом и требует выхода. И так всю жизнь.
- Просто Жорке надо было стать артистом, еврейским шоу-мэном, - говорила мама. – Тогда бы он за это хоть деньги получал.
Отец артист по жизни. Он без конца играет, да как! Станиславский бы поверил.
* * *
Роли бывают разные.
«Фюрер».
Впав в эту роль, он всегда мог убедить кого угодно в чем угодно и повести за собой. За ним шли толпами. Но никуда не приходили. Потому что одержав главную победу – убедить и повести, дальше ему было неинтересно. Этим объяснялся быстрый успех его начинаний и полный провал в конце – обещанного светлого будущего под его руководством никогда не наступало.
«Вор в законе».
В этом образе он смотрит волком, нехорошо скалится, «ботает по фене», и у зрителей создается полное впечатление, что перед ними как минимум «вор в законе».
«Избалованный ребенок».
Эту роль он позволяет себе в кругу многочисленных еврейских родственников, которые прощают ему небезопасные шутки, граничащие с хулиганством.
Но есть еще одна сверхроль – это «Высоцкий». Папа играет Высоцкого, который играет все остальные роли. Папин голос с утра до вечера звучит так, будто он вот-вот закричит «Кони привередливые».
- Дедушка Жора стра-ашный, серди-итый, как Высоцкий, – говорила маленькая Инночка в детстве.
Высоцкий был кумиром поколения. Все пытались подражать ему. Отец – удачней других.
Вот только в роли Доброго отца мне не приходилось его видеть.
* * *
Мне не понравилось детство, которое он мне устроил.
Вообще-то специально он ничего для меня не устраивал – в его бурной жизни никогда не было места для меня. Вот этим-то мне и не понравилось мое детство.
Папа калымил, пьянствовал, гулял и играл в карты на деньги. А мама писала диссертацию или ездила в командировки.
Когда мама уезжала, мы с отцом регулярно просыпали, потому что оба не слышали будильник. В садике я появлялась с большим опозданием. Меня ругали, я была самой плохой.
Один раз даже поставили в угол за то, что на музыкальное занятие я пришла без белых гольфиков. Но какие с моего папаши белые гольфы?
* * *
Занимавший деньги направо и налево, дабы прослыть богатым, он мелочно экономил на мне.
Помню, в первом классе он купил мне огромный черный портфель вместо ранца с картинками, о котором я так мечтала.
- Чтобы хватило на все десять лет, – сказал он.
- Кто кого несет – Ольга портфель или портфель Ольгу? – ржали мальчишки, преследуя меня после уроков.
В детстве надо быть как все. Все носят ранец с картинками, значит, надо ранец. Не то задразнят. Я плакала, не хотела носить портфель.
Но ему до меня не было дела.
* * *
Утром он всегда вставал поздно – часов в двенадцать.
Зато от меня требовал, чтобы я в семь утра делала зарядку и даже бегала трусцой. Решал вопрос просто: выставляя меня на улицу, требовал, чтобы я бегала вокруг дома и после каждого круга бросала камешек в окно – якобы он будет засекать время. А сам снова ложился на диван.
Я безо всякого удовольствия бросала эти камешки.
- Ну как? – спрашивала дома, подойдя к папиной постели.
- Да медленно ты бегаешь, – сказал он, открыв один глаз и тут же закрыв.
«Ни фига он не засекал, а просто дрых», - думала я, но ничего не говорила.
Иногда вдруг в нем просыпался Грозный родитель, и он требовал принести ему дневник.
Почему-то он проверял не столько оценки, сколько почерк, каким я в нем пищу. А с почерком у меня всегда были проблемы.
- Твой дневник – это твое лицо. А у тебя, судя по дневнику, вот такое лицо!
- и он схватил меня за волосы и изрисовал все лицо ручкой.
Паста была зеленой-зеленой Кое-как отмылась.
Его наказания не были адекватны моим проступкам.
Один раз я забыла купить хлеб по пути из школы.
Отец дома жарил картошку. Загадочно посмотрел на меня.
- Садись, – сказал он и положил мне недожаренной картошки в тарелку.
- Папа, она же сырая, – засмеялась я.
Но поняла, что он совсем не шутит. Глаза метали искры.
- Ешь, а то я тебя отлуплю! – заорал он.
И я давилась этой сырой картошкой и боялась плакать.
Он мог меня наказать даже за свои собственные оплошности.
Вот я делаю уроки на кухне. Папа, войдя и и обнаружив, что горит мясо, которое он жарит, дает мне затрещину.
- За что?!
- За то, что тебя не интересует то, что происходит вокруг!
...Напевая, я мою посуду. Папа, ворвавшись, орет на меня:
- Фальшивишь!!!
Рассказывая я родителям анекдот, я сама же громко хохочу.
- Ты не талантливая, – презрительно говорит отец. – Тебя попросишь назвать фрукт – ты скажешь: яблоко.
Я стала ужасно бояться прослыть «не талантливой».
Начала думать, что любви достойны только талантливые…
* * *
- Я вычеркиваю тебя из жизни! – любил повторять отец.
В первый раз я расстроилась, а там привыкла.
Я уже была взрослой, когда священник в Церкви сказал, что Бог любит нас, как отец. Я сразу представила Бога, орущего на меня голосом Высоцкого, страшного и сердитого, который без конца «вычеркивает меня из жизни», и мне это совсем не понравилось.
«Нет, не надо, чтобы – как отец», - подумала я.
- ...Я не верю ни в Бога, ни в черта, – похвастался отец как-то перед отцом Войцехом, католическим священником, моим другом. – Для меня мой бог – мой отец. Он погиб, когда мне было девять лет. И всю жизнь потом, когда мне было плохо, я обращался к нему: папочка, помоги! И он помогал...
- И ты после этого говоришь, что не веришь в Бога, – тихо улыбнулся польский ксендз.
* * *
Черноглазый кудрявый юный пионер на пожелтевшей фотографии с улыбкой играет на виолончели. Не могу поверить, что это мой отец.
Оказывается, и у него было счастливое детство в Москве, в доме для высокопоставленных работников на Красносельской. Сосед справа – Утесов, сосед этажом выше – Дунаевский.
Дедушка погиб, когда папе было девять лет, и его детство на этом кончилось.
Бабушка с тремя детьми переехала в шахтерский город Прокопьевск.
В первый же день Жора в матроске и коротких штанишках вышел во двор и вежливо поприветствовал пацанов в кирзовых сапогах и штанах из чертовой кожи:
- Здравствуйте, мальчики!
Понятное дело, его избили. А он не смог даже дать сдачи, потому что бабушка учила его, что драться нехорошо.
* * *
Понадобилось время, чтобы он преодолел целый ряд иллюзий и выработал свежие убеждения.
Во-первых, слушаться маму – это плохо, а драться – это хорошо.
Во-вторых, короткие штанишки – это плохо, а материться – это хорошо.
В-третьих, быть честным – это плохо, а воровать – это хорошо.
И он мигом научился виртуозно ругаться во всю мощь своего вербального интеллекта, а давать сдачи теперь лез первым.
Он пытался полностью слиться с пролетариатом и мучительно преодолевал свое культурное происхождение и виолончельное прошлое.
Преодолел, но не до конца. Такое не пропьешь. Даже матерился он красивее, чем окружа
Через пару месяцев работы в ремонтно-паровозном депо – туда юношу устроила мать, в надежде на то, что здоровое рабочее окружение благотворно повлияет на сына, - ее вызвал к себе начальник депо и заявил, что с парнем невозможно работать сама Клава, гроза инструментального цеха, в слезах прибежала жаловать, - какими ужасными словами тот ее обматерил.
А вообще любая фраза в его исполнении годилась в миниатюру:
- Вонища удивительной густоты и качества, – это он про деревянный туалет на автостоянке в селе Болотном.
У него была куча талантов.
Он шикарно фаршировал щуку и варил украинский борщ.
У него был абсолютный слух, и он очень художественно насвистывал.
Вслепую играл в шахматы. На деньги.
Даже в «дурака» он запоминал все карты, которые вышли.
Но был еще один талант:
- Этот человек умеет сделать миллион буквально из воздуха, - сказал мой Шурик. – И может за день просрать этот миллион.
То есть - два таланта.
* * *
Папа богател и разорялся с такой плотной частотой, что я никогда не знала, в каком статусе застану его во время очередного посещения.
Он жил в двухэтажном особняке в самом центре города на диване в спортивном костюме. Не вставая с дивана, он затевал и обтяпывал дела на миллион, громко звонил по телефону, принимал посетителей всех мастей – от бандитов до чиновников, все до одного из которых оказывались чистыми прохиндеями.
Однажды во дворе перед домом я увидела подъемный кран.
- Это чей там кран? – спросила я у папы, войдя в дом.
- Как это чей – мой, – последовал ответ с дивана.
- Где ты его взял? – удивилась я.
- Купил, – сказал отец.
- А зачем он тебе?
- Не задавай глупых вопросов.
Через несколько месяцев кран бесследно исчез из-под окна.
«То ли пропил, то ли потерял», - подумала я.
В другой раз, открыв калитку, я застала во дворе штук двадцать «газиков» сплоченными рядами.
- Это чьи машины? – поинтересовалась я у отца.
- Как это чьи – мои.
- А зачем тебе столько?
- Не задавай глупых вопросов.
В следующий мой визит машин уже не было.
Потом отец купил дом в деревне Черная речка.
Хозяин уговорил забрать двух коров в придачу.
- А зачем тебе две коровы? – спросила я.
- Не задавай глупых вопросов.
Отец перевез на Черную речку мебель, парализованную мать и сестру Ирину.
- Пусть мама дышит свежим воздухом и пьет свежее молоко. Ирка пусть доит коров и присматривает за огородом, - придумал он. – Мы будем приезжать, привозить продукты и помогать на огороде.
Тете Ире, до перестройки учительнице игры на фортепиано, пришлось освоить дойку. Замысел папы как бы воплотился в жизнь.
- Ты в курсе, что мать зависла на Черной речке с двумя коровами и бабушкой? – спустя месяц спросил меня тети-Ирин сын.
Короче, папаша поссорился с женой, и та отказалась возить его на машине. А поскольку он сам не водил, то их поездки в деревню автоматически прекратились.
- А мать там все доит и доит коров, при этом не знает, куда девать эти ведра молока. И никто к ней не приезжает. А она не может никуда отлучиться из-за бабушки, – рассказал брат.
Я не знала, плакать или смеяться.
Через пару месяцев коровы, слава Богу, чем-то заболели и перестали доиться. Пришлось их зарезать.
Бедные родственники радостно получили по пакету с говяжьими костями. Эту очередную отцову идею недовольно воплощала в жизнь папина жена Маня, страдавшая так, будто она раздает собственные кости.
* * *
А потом отец придумал на Черной речке разводить песцов.
Навез клеток, закупил щенков, подсчитал прибыль от ушанок и воротников – заветный миллион уже был почти в кармане. Но тут вдруг песцы хором заболели и разом сдохли. Мане пришлось срочно обдирать шкурки и искать скорняков.
- Выделка оказалась неудачной, – жаловалась она. - Одни воротники и шапки «гремят», другие лезут.
А в подвале особняка отец попытался держать кур.
- Хочешь свежее яичко? – предложил он, и мы полезли в подвал.
Там действительно на насестах сидела куча кур и даже один петух. Верхние флегматично гадили на нижних.
Завидев отца, все переполошились и с кудахтаньем заметались. Папа, весь в перьях и птичьем помете, лазил по укромным местам, но так и не разыскал ни одного яичка!
Я подозреваю, что их вообще никогда не было.
* * *
А в один прекрасный момент рядом с воротами папиного откуда ни возьмись вырос киоск с летней обувью.
Подхожу ближе - в окошко выглядывает жена Маня-продавец.
Обувь была дорогой, и ее никто не брал.
Зато отцу тут же позвонили какие-то темные личности:
- Разбогател, что ли? Давай плати!
Отец их виртуозно послал матом и бросил трубку.
Однако темные личности совсем не испугались. Отец получил соответствующие угрозы насчет своих детей.
Он предпринял ответные действия: срочно отправил в другой город Альку, младшую дочь от брака с Маней, а мне выдал газовый пистолет.
- Если что, скажи, что отец, мол, за меня платить не будет, – предупредил он.
- Конечно, если что, так и скажу: они пожмут плечами и выгонят меня восвояси, – сказала я.
Отец позвонил своему старинному знакомому, до перестройки службисту, а после перестройки бандиту, и тот развел ситуацию. К отцу больше не приставали.
Торговлю все равно пришлось свернуть по причинам отсутствия рентабельности.
Прихожу я как-то: никакого киоска нет, как не было.
Зато во мне отныне прочно поселилась мания преследования. А еще поселилось горячее желание поселиться как можно дальше от папаши.
* * *
Но самый большой облом произошел у отца с делом всей его жизни – с фирмой «Профиль».
Это была красивая идея.
Папа одним из первых в стране понял выгоду строительства из металлического профиля, продумал до мелочей, разработал технологию, нашел людей. В основном ими были многочисленные родственники Мани, которых он из глубинки перетащил в Томск и помог расселиться. Кстати, она и сама устроилась к нему секретаршей.
- Гаражи, киоски, офисы, коровники, даже жилые дома – все можно строить из профиля!
Я даже придумал специальный утеплитель для Сибири, – отец готов был часами говорить о профиле - в стихах.
Он нашел достойное место для своего предприятия – закрытый город, "почтовый ящик".
Месяц он ездил и руководил размещением.
А через месяц ему забили пропуск. Выяснилось, что он больше не работает на фирме «Профиль».
Зато работают Манины родственники, и возглавляет фирму его зять и сосед по особняку Ленька.
Отец долго пил и кричал, но поезд ушел. Почему-то его любили предавать все, кому не лень.
Не только "почтовый", но и Томск быстро наводнили киоски и гаражи из профиля. Отец был не при чем.
Предатель и родственник Ленька через стенку пробовал мириться.
- Что делать – такова жизнь, – оправдывался он.
Но отец был неумолим. В ответ он говорил что-то типа «у нас длинные руки», и Ленька трясся в страхе на левом крыле особняка много лет, пока папа не покинул Россию.
* * *
На самом деле отец и сам был на многое способен.
По молодости он часто калымил, как тогда говорили.
Большие деньги как приходили, так и уходили, не особенно сказываясь на благосостоянии нашей семьи. Он их пропивал, прогуливал или занимал без отдачи.
Однажды отец, решив заначить от жены три тысячи рублей, спрятал их у любовницы.
А когда затребовал обратно, та не отдала.
Тогда отец разработал план.
Будучи в Крыму, заехал к дядюшке, бывшему летчику, ныне персональному пенсионеру. Тот находился в отъезде. Папа с приятелем, вскрыв окно, залезли в дом, обыскали его и под кроватью нашли именной пистолет в коробке.
Папа оставил дядюшке записку примерно такого содержания:
«Дядя Саня, не волнуйся, пистолет у меня, все нормально», - и уехал в Сибирь.
- ...Папа, как ты мог взять чужой пистолет? – спросила я, когда выросла.
- Да потому что он мне его подарил. Это же был почти мой пистолет! – доказывал отец.
- Как это?!
- Когда я был маленький, к нам домой пришел такой подполковник в шинели и папахе и сказал мне: Жорик, я заменю тебе отца!
На меня, пацана, это произвело неизгладимое впечатление.
Это еще не все: дядя Саня раскрыл футляр, вынул пистолет и сказал: смотри! Вырастешь, будет твой.
Я и поверил. Он же сам сказал. Я же не знал, что это, оказывается, была лишь дешевая игра.
Вот и приехал за ним, когда он мне понадобился. Но поскольку дяди Сани не было дома, пришлось самому взять.
Логика железная.
...С этим пистолетом папа пришел к вероломной подруге и, наставив на нее оружие, отобрал свои сбережения. Перепуганная девка, добежав до милиции, настрочила заявление о том, что такой-то угрожал ей пистолетом.
Милиция принялась трясти отца. Тогда умный папа срочно раздобыл зажигалку, стилизованную под настоящий пистолет, и предъявил ее милиции.
- Вот чем я ей угрожал! Она, дура, приняла за настоящий. Это была шутка.
Милиция почти было поверила.
Но тут дядя Саня обнаружил пропажу и побежал Куда Следует. Теперь к отцу пришли серьезные люди.
- Старый дурак, сам же подставился: за потерю не сданного вовремя оружия ему грозит статья, – негодовал отец.
Дядя Саня слег с инфарктом. В Сибирь прибыли парламентарии – бабушка и дяди-Санин зять, чтобы забрать пистолет и сдать Куда Следует.
Так закончилась эта детективная история с пистолетом…
* * *
Было у него и темное тюремное прошлое.
Может, не такое героическое, как он пытался представить.
Он был не диссидентом, а простым советским прорабом, как все.
И посадили его не за протест против неудачного строя, а из-за того, что обматерил кого не надо.
И срок мотал он - не каких-нибудь десять лет, а два года. И провел их не на зоне, а в следственном изоляторе, - пять следователей один за другим все никак не могли придумать, за что его посадить. «Хищение в особо крупных размерах» ему так и не смогли пришить, как собирались вначале.
Потому что он был «сам себе адвокат» - таким, как он, юридическое образование достается по умолчанию вместе с национальностью.
В тюрьме он не терял даром время: он вызубрил весь Гражданский и заодно Уголовный кодекс.
Папаша стал уважаемым человеком, потому что бесплатно консультировал бандитов и воров. Все наперебой рвались посидеть с ним в одной камере и даже вместе с ним объявить голодовку.
Короче, ему срочно присудили жалких два года «химии», в которую зачли два года следствия, выгнав из изолятора домой.
Нам с мамой домой он принес тюремный фольклор и свой новый образ.
После его торжественного возвращения «оттуда» в доме не смолкали страшилки из его «боевого прошлого».
День ото дня возрастал его личный тюремный статус. Вор в законе, не меньше.
В нашей полуторной хрущобе регулярно заселялись какие-то темные личности. Они пели блатные песни под гитару, под хорошую закуску и норовили переночевать.
А когда мама случайно узнала, что один такой «постоялец» только что отмотал срок «за уклонение от лечения венерических заболеваний», она на всякий случай развелась с отцом.
* * *
Свято место пусто не бывает, и у отца вскоре появилась женщина. По имени Маня, а по сути – ведьма. Не в эмоциональном, а в экстрасенсорном смысле. Таких раньше сжигали. И правильно делали.
Помню, что она всегда ходила по дому в коротеньком халатике и в чулках на пажах. Мне, юной пионерке, было за нее неудобно. Но это был маленький секрет ее побед.
Она многое умела. Во-первых, притягивать мужчин. Во-вторых, насылать порчу. В-третьих, ссорить людей.
Но многого не могла. Например, рассказывать анекдоты. Дружить. Радоваться жизни.
Расписавшись с Манькой ради какой-то очередной квартирной махинации, папа нечаянно прожил с ней до старости.
- Разведусь я с тобой! Ты не изменишься, – время от времени говорила она отцу.
Тот вздыхал с облегчением.
Но она всегда возвращалась.
Не жизнь, а именины сердца.
...Недавно во время моего последнего визита на Родину я увидела странную картину: папа с обеими пожилыми женами гуляет по парку.
Он гордо вышагивает посередине, а по бокам – мама и Манька-ведьма. Что характерно, обе по очереди его пилят. И все довольны.
Высокие отношения.
* * *
А моего Шурика отец «вычеркнул из жизни». Правда, после того, как тот сам «вычеркнул» его.
- У вас гигантские стартовые возможности, – постоянно повторял он нам, молодым, когда мы после консерватории вернулись в Томск. - Вам повезло, что у вас есть я.
Он действительно пытался помочь.
- Сашка, срочно приезжай! – однажды командует он по телефону.
Оказывается, ему отдали долг мотоциклом с люлькой, и он хочет подарить его Шурику.
- Будешь ездить с Лелькой на нем в Академгородок и ребенка в школу возить в люльке.
- Спасибо, не надо, – вежливо отказывается Шурик, ясно представив эту картину.
- Ну ты даешь! Ему бесплатно предлагают, а он еще и отказывается! – сощурился отец. – Манька! – кричит отец. – Я ему мотоцикл предлагаю, а он не хочет!
Из кухни появляется Маня и с ненавистью смотрит на Шурик:
- Нам самим нужен мотоцикл!
Шурик готов провалиться сквозь землю.
- ...Я поменял «газик» на частный дом, а ты поменяй этот дом на квартиру – будете в ней жить, – предложил Шурику папа.
Тот долго отказывался, затем таки дал себя уговорить и, наконец, приступил к делу.
После полугода поисков и смотрин нашел вариант.
- Есть квартира, можно оформлять, – пришел он к отцу.
- Манька, иди сюда, – тонким голосом позвал папаша супругу из кухни. – Я вот тут подумал: что, если им отдать дом, чтобы они его на квартиру поменяли? – заискивающе спросил он. – Говорит, нашел вариант в Академгородке, люди согласны.
- Что-о-о!? Я сама в этой квартире жить буду! Я развожусь с тобой, и мне нужно отдельное жилье! А ты, - набросилась она на бедного Шурика, - Разинул рот на чужой каравай! – и вышла, хлопнув дверью.
- Ну и пусть подавится этой квартирой, раз она такая! – вполголоса заговорил папа. – Да ты не волнуйся: ей надоест там жить, она вернется, вот увидишь, и вы как раз туда и вселитесь.
Шурик болел примерно месяц.
- Как же я, дурак такой, повелся!
- Я его проверил в деле, но он не выдержал испытания, – рассказывает теперь всем отец про Шурика.
Многие верят.
* * *
На каждого Остапа - свой Рио-де-Жанейро.
Наступила полнота времен, и отец засобирался в Израиль.
Он увлеченно подготовился к перемене Родины: внезапно возгордившись своим происхождением, проникся идеей «возвращения в Эрец-Эсраэль».
Его энтузиазма хватило до приземления в аэропорту Бен-Гурион под аплодисменты пассажиров с печальными глазами.
После этого отец стал звать местных жителей исключительно «сруильтяне». А они поголовно считали его бандитом.
Из его квартиры был выход на крышу. Там отец принимал по ночам своих русских друзей, которые в России раньше считались евреями.
От тоски по Родине они напивались, закусывали кошерной индейкой, а потом дружно крыли «сруильтян» и орали матом так, что мирные жители Тель-Авива даже боялись вызвать полицию.
Еврейские бабушки при встрече вслух сочувствовали Мане, что ей приходится жить с настоящим уголовником.
Проспавшись, отец создавал собственную партию российских евреев, от которой хотел баллотироваться в Кнессет, дабы оттуда произвести необходимую реконструкцию государства Израиль.
Вечером мыл рюмки в отеле «Хилтон» и выносил черную икру в целлофановом пакете вокруг пояса.
Судился с хозяином за то, что тот не доплатил ему после того, как отец побил его. Разводил сиамских котят.
Меняя работу примерно раз в месяц, после каждой месяца два культурно отдыхал, то есть пил.
На его счастье, признав у него болезнь спины, врачи дали ему инвалидность. Она принесла ему много денег. На это пособие отец безбедно пил.
- Ты еще не всю посуду перемыл в Израиле? – дразнила его по телефону моя мама.
- Между прочим, меня ценят на работе, – парировал отец. – Хозяйка пожаловалась хозяину на меня, дескать, он кричит, а тот ей говорит: ну и пусть кричит. Он посуду не бьет. С тех пор, как он у нас работает, в два раза сократился расход горячей воды.
- О, у тебя папа живет на Святой Земле! – восхищались знакомые священники.
- Да, он там пьет, – гордо подтверждала я. Дескать, не абы где.
* * *
Решила я самолично посетить отца на Святой Земле.
Встретив меня в аэропорту, папа привез почему-то не к себе домой, а к ведьме Мане, с которой уже был в разводе.
А сам исчез. На неделю.
- Запил, – объяснила Маня. – Это он так обрадовался твоему приезду, что не смог справиться со своими эмоциями. Эмоциональный очень.
* * *
- Давай съездим к маме в Реховот, – предложил отец после запоя.
Папа бабушку обожал. За наивность, за красоту, за самоотверженность. Он считал ее святой. И она очень любила его. Жора внешне был похож на своего отца.
А я бабушку терпеть не могла. За отсутствие чувства юмора, за строгость, за себялюбие. За то, что она не любила меня - на меня ее любви уже не хватило.
Бабушка была из тех, кто не понимал анекдотов. Когда на семейных сборищах отец хорошо рассказывал анекдот, все хохотали. А бабушка во главе стола громко спрашивала:
- Ну и что здесь смешного?
Дети и внуки бросались ей объяснять: сначала по очереди, потом хором. Наконец, наступал момент, когда она кивала с достоинством:
- А-а, теперь понятно.
И все равно не смеялась. Я злилась. А папу даже это умиляло.
...Когда его посадили, бабушка поменяла жилье на Томск, чтобы стать ближе к сыну. Она мучительно переживала все его неудачи, суды, семейные неурядицы, бесконечные ссоры с сестрой.
В один прекрасный момент у нее случился инсульт, и ее парализовало. Бабушка оказалась прикована к постели на добрых два десятка лет.
В таком состоянии ее и привезли на Святую Землю. За ней ухаживала дочь Ирина.
Но все эти годы бабушка скучала по сыну. Жила от посещения к посещению. А его визиты происходили крайне редко. Во-первых, ему трудно было видеть ее в таком состоянии. Во-вторых, его собственное состояние часто оставляло желать лучшего – он не хотел дышать на нее перегаром.
...Мы купили по дороге каких-то сластей.
Бабушка была страшно довольна.
Отец кормил ее из ложечки, рассказывая мне какие-то неприличные еврейские анекдоты. Бабушка не только не понимала, но уже и не слышала, все время переспрашивая. Отец громко по одному слову кричал ей на ухо, я хохотала, как сумасшедшая:
- Бабушка, он плохие слова произносит, дай ему по башке, – посоветовала я, помятуя, какой она всегда была застенчивой и строгой.
- Жора, дай мне свою голову, – потребовала бабушка.
Отец, дурачась, прильнул к ней.
Слепая бабушка нашарила руками его кудрявый затылок и вдруг, судорожно прижав к себе, начала часто целовать в макушку.
- Эй, а по башке? – кричала я.
- Что здесь происходит?! - на крик и хохот в дверь заглянула тетя Ира.
Действительно, весь этот дебош мало напоминал посещение умирающего.
В общем, в тот вечер я простила их обоих – и отца, и бабушку. За все.
Вовремя, потому что бабушки я больше никогда не увидела.
* * *
Недавно папа возвратился из Израиля в Сибирь. На постоянное место жительства.
- Восемь лет там оттрубил – хуже, чем в тюряге.
Теперь пьет здесь.
Там он пил от тоски по Родине. А теперь пьет то радости, что вернулся.
Он счастлив, несмотря на то, что в первый же день какие-то темные личности перед собственным домом стукнули его по голове и отняли кейс с российским, израильским и международным паспортом, а также со всеми деньгами – шекелями, долларами и рублями.
Проспавшись, вычислив ближайшую помойку, папа нашел на ней кейс, из которого были изъяты только рубли с долларами. Шекели, очевидно, приняли за конфетные обертки.
Это был еще один радостный повод выпить.
* * *
- Отец оформляет пенсию, - позвонила мне в Новосибирск мама. – Если он не предъявит доказательства того, что где-то работал, то ему дадут по минимуму – три тысячи.
- Да он же сроду нигде не работал, только калымил, – удивляюсь я.
- Нет, какое-то время он работал в Новосибирске, - говорит мама.
...Я еду встречать отца на автовокзал. Выхожу из троллейбуса, кручу головой. Какой-то невысокий пожилой дядька в песцовой шапке набрасывается на меня, целуя в щеку. Папа!
«Боже! Родного отца не узнала», - мне становится не по себе.
- Мне надо поставить печать на предприятии, что я там работал - для оформления пенсии, – объясняет он по дороге домой.
(Завтра он обнаружит, что это предприятие давно снесли...)
А сегодня у нас тихий семейный вечер у очага. Отец самолично растапливает печку.
В доме я да Инна, да пара кошек, да попугай с собакй.
- Так и зимуем – Шурик работает в другой стране, - объясняю я.
- Как хорошо, когда животные в доме, – одобряет он кошек у печки.
Угощаем его печеной курицей с картошкой и капустным салатиком. Он подливает себе водочки, гладит кота и говорит, говорит.
При этом обращается исключительно ко мне. Мою дочку, умницу и красавицу, он не признает: она, видите ли, не в его породу.
Тем не менее Инна очень внимательно слушает тюремные рассказы «дедушки Жоры», по большей части ей знакомые.
- ... Когда мне в карцер принесли баланду, я ногой отшвырнул миску так, что она ударилась об стенку, и закричал: «Голодуха!!!»
- ...Я дольше всех просидел в кар-рцере! Во время голодовки часами ор-рал песни Высоцкого! А вер-ртухай ходил под дверью и слушал!..
- ...В тюр-ряге говорили так: где Чер-рный Инженер-р, там в хате пор-рядок!
- А раньше был просто Инженер, - спокойно отмечает Инна.
Оказывается, помимо выбивания пенсии отец параллельно развивает еще одну грандиозную идею - на миллион.
Теперь он слагает стихи о нана-технологиях.
- Я организую в Сибири завод по производству фуллеренов. Еще чуть-чуть – и у меня все срастется. Это идея планетарного масштаба! Технологии третьего тысячелетия!
- Ты одновременно занимаешься увеличением пенсии с трех тысяч рублей до трех с половиной – и технологиями третьего тысячелетия планетарного масштаба?! – удивляюсь я.
- А что делать? Мне же надо пока на что-то выпить! Но скоро все наладится – и плевать я хотел на ту пенсию!
- Ты, поди, уже вовлек в это дело половину ученых, чиновников и бандитов Академгородка и дальнего зарубежья, – шучу я.
Примерно так и есть. Даже моя трезвая и здравомыслящая мама увлеклась, бесплатно написав ему техническое задание.
Он убеждает нас с Инной, как нам с ним повезло. Говорит о том, что он нам скоро поможет, «Сашке – нет, а вам – с удовольствием»!
Мне это напоминает былой бред про «гигантские стартовые возможности», и становится смешно.
Инна, зевая, уходит спать. На дворе глубокая ночь.
А я все слушаю и слушаю про эти фуллерены. Мне-то все равно, а ему приятно. Когда еще посижу вдвоем с родным отцом...