С улицы доносится грохот экскаватора, настырно грызущего мерзлую землю, вместе с ревом и скрежетом сквозь шторы сочится серенький день, падая на блестяще отполированную войлочными тапочками дорожку посреди пыльного пола, дорожка ведет мимо стола, покрытого красно-белой скатертью, выгоревшей в углу, на скатерти выткан орнамент из римских погребальных урн, украшенных листьями аканта и перевитых гирляндами из листьев и плодов, скатерть вытерта в тех местах, где на нее опирались локтями, бахрома из кистей внизу грубо оборвана, на столе синяя большая чашка с золотым околышем, ее двигали, отчего складкой исказился рисунок скатерти, складка ведет к телевизору, в мутном экране которого отражается обратная сторона чашки со стершейся надписью, о назначении которой можно только догадаться по буквам «с», «нем» и «ния». Позолота на ручке чашки вытерта в том месте, где ее придерживали большим пальцем.
Экскаватор затих, сразу стали слышны глухие, ритмичные удары, бум-бум, звуки фортепьяно откуда-то сверху, кто-то неверно тыкал пальцем в клавиатуру, пропел детский голос, залаяла собака-ай-ай-ай…
Ручка кресла, обтянутого неопределенного цвета ковровой тканью, залоснилась в том месте, где ее касалась правая рука, на спинке – вмятина от головы.
За стеной два голоса, мужской и женский – то срывающийся в визг, то падающий до хриплой брани, мужской, угрожая свистящим шепотом, заставляя женщину вскрикнуть.., молчание, после которого, невнятное бормотанье, что показалось еще более жутким.
Дверь вверху над бронзовой ручкой залапана, видно, многократно крашеная дверь плохо притворялась, на наличнике справа видны отметины чернильным карандашом, не более метра от пола.
Капал где-то кран, булькало в трубах, перекатывалась пустая бутылка, сонное бормотанье.
В ванной у него к горлу подступил ком, и он горько заплакал, включив воду, чтобы не было слышно, рыдания его, впрочем, резко прекратились, через две-три секунды он не мог выдавить ни слезинки. Его лицо в зеркале медленно удалялось, теряя очертания как брошенный в воду белый камень.