Пролог
Я долго живу на свете. Очень долго.. Я родился еще при Екатерине Великой. Фамилия моя – Бобылев, не слышали? Верно… Жизнь мою, ка бы так выразиться, нельзя назвать особо веселой. Жил и живу, как обычный человек. В годы войны – воевал, бывал на балах, знаком с людьми высших сословий и чинов. Чтобы вы понимали, я – мелкий помещик. В последние годы, право, скучаю. Как умерла моя женушка, я распустил половину душ и стал жить скромно, не на что больше не претендуя. Так сказать, благодарно встречаю старость.
Может, оттого в моей голове змеями стали переплетаться разные теории. Но более всего я задумывался над той, что красивым людям живется легче. Неужели я не прав? Все в мире ложится к их ногам. Ни одна красивая, и верно, уважающая себя женщина, не возжелает себе менее красивого мужчину. Так же и наоборот. Различие лишь в том, что мужчины и женщины по-разному видят эту самую красоту.
А что же остается тем, кого по несчастию судьбы, не обделят и взглядом? Страдания? Отнюдь. Счастливые! – могу воскликнуть я. Как хороша была бы жизнь, не будь на ней любви! Без нее не было бы и слез, и зависти, и глупых поступков ни за что.
Однако есть малое число людей, которые противоречат моей теории о красоте. Их настолько мало, что за всю жизнь можно не встретить и одного, но если вдруг встретился такой, волей-неволей задумываешься, а правильно ли ты жил. Мне посчастливилось! Я был знаком с таким «лишним» человеком. Чужим, я бы сказал. Не в обиду ему, слова эти как нельзя лучше описывают его положение в обществе.
К слову о красоте, он был неприлично хорош собой, хотя этого не признавал. Думал, возможно, но не говорил и не пользовался ею. Вообще удивительно, как в нем, таком прехорошеньком, уместился голый нерв, высокая мораль, глубокая ненависть к привычным вещам и отчужденность. Необъяснимо это и по сей день.
Этот молоденький мальчик еще в детстве покорил меня, а взрослея, научил тому, до чего даже опытным умом не дойти. Он был племянником моего старого знакомого. Я часто навещал старину и заодно играл с Олежечкой. Уже тогда его прозорливые думы, неординарные взгляды замучили дядю, и тот, недолго думая, решил избавиться от юнца, отправив его в военный пансион. Мальчика оставили все. Судьба, казалось, пророчила одиночество. Смириться с этим я не мог. Будучи сам сиротой и мужем больной женщины, я понял беднягу и стал ему чем-то вроде верного друга. В общении с Олегом я учился, он подавал большие надежды. Удивительно, как родные люди порой не понимают своих детей!
Пока он рос, я гадал, что же еще он приобретёт? Кем станет в итоге? Так, после выхода его из пансиона, я, наконец, это понял! Олег Иванович стал выше окружающей среды, великолепно образован, но весьма странен. Его можно было назвать человеком холодным и придирчивым, глубоко нравственным и не терпящим притворства. Я всегда боялся, что это его и погубит. А каким он был красивым! Высокий, худенький с необычайно светлыми глазами. Аккуратные, почти детские черты лица придавали его виду выдержанный аристократизм. А волосы! Шелковые, слегка волнистые, цвета, как благородный горький шоколад. Они сверкали на солнце, играли переливами цвета и тогда в них виднелись еле заметные золотые пряди.
Едва ему исполнилось 18 лет, он выкупил квартиру недалеко от меня, там и обосновался. Я был несказанно рад рядом с ним, но было и то, что меня волновало. Первое, он служил в полку весьма неохотно. За это из подпоручика разжалован в корнеты. Батюшка Олег Иванович – красавец, умница, таких дел мог наворотить, да не охотник он до шума парадов, строевых шагов и рутины. Второе, совершенно не обращал внимания на дам. Порой казалось, что он скорее женится на своей библиотеке. Но я заговорился. Предлагаю погрузиться в эту историю с самого начала, такую, как прожил ее сам Олег. Быть может, вы его осудите. Быть может, пожалеете. Во всяком случае, он сам творец своей судьбы…
Глава 1
Весна 1832 года. Пустой темный переулок, моросит дождь. Какая подходящая погода! Именно то, что творится у меня в душе. Теперь это можно ясно видеть. Весьма мрачно, весьма… Сама природа по мне плачет. Я не поднимал головы. Нет, не от стыда. Просто, так было спокойнее – ничего не видеть, кроме своих ног, глубоких луж и грязи. Я ступал прямо по ним, не заботился о сохранности обуви. Мои гусарские сапоги не такое переживали. А если подведут, то и черт с ними! Захотелось посмотреть в сторону – на Бобылева. Смешон! Он семенил под зонтом, перепрыгивая лужи. Смешон… Он обеспокоен, часто косится в мою сторону. В своей жизни я не жалел никого, кроме этого пухлого старичка. А ведь он волнуется, бережет меня… Отчего я сам не могу себя приберечь? Отчего так рискую? Да, дождина стеной стоит. К утру, верно, всю дорогу размоет, не проедем. А стоит ли… Что за вздор! Конечно, стоит, раз решил уже. Нечего и думать! Только вперед теперь, только туда!
Из размышлений выводят оклик Бобылева:
– Батюшка, Олег Иваныч, куда так вчесарили? По лужам-то… Ох… И не жаль вам сапог? – Он боится промочиться, нежное существо, - Мы к вам домой идем?
Отвечаю, – Теперь не ко мне, а скорее к Лидии Павловне.
– Отчего же это к ней?
– О, вчера вечером я, вероятно, выражался не совсем ясно? Ну, так оно и лучше. Во всяком случае, вы не станете отговаривать меня.
- Бога ради, сапоги! Олег Иваныч, слышите?
– Не беспокойтесь обо мне, Михаил Вилорович. Тем паче, что забота ваша ничего уж не изменит.
– Как..? – Он очень изумился.
– Я это очень ценю, поверьте. Но все тщетно. Ваши слова как не имели на меня влияния тогда, так не имеют и сейчас. Я все решил. Всему хорошему когда-нибудь приходит конец, оттого и плохое не может быть вечным. Кто же покончит с ним, если не я? Не беспокойтесь, все произойдет быстро.
– Что вы собираетесь делать?
– Вы вообще необыкновенно внимательны. – Тем временем мы уже подошли к окну. Внутри было светло. Я отчетливо видел, как за стол сели четверо, двое мужчин и две женщины. Не трудно догадаться, это моя жена и наши друзья. Тот, чья лысина блестит, словно облита маслом – это Голодяй. Он работает в банке, оттого и богат. С каждой десятки по пятоку копеек в карман. Недурно… А вон тот, пузатый – так это Шмаровоз. Вечно лохматый, не брит, и чем он хочет завлечь дам? Своим кошелем! Плохо получается, так он по публичным домам разъезжает да баб цепляет. А разве важно ему, что путана давно попользована? Женщина для него – просто предмет для забавы. Не все ли равно, благородная она или государственная, если внутри все одно? Вон женщина сидит рядом, видите? Крашеная луковой шелухой, уже сморщилась вся, а молодится. Это Блохина – та еще… Сплетница и богатая выдумщица. Нет ничего легче, чем попасть ей на острый язычок, - Посмотри ка! Ах, Боже, смотреть на это жаль, - я рассмеялся, - Меня ждут, спиногрызы. А я не приду… О чем она думает? Вот ты посмотри, о чем она может думать с таким лицом?
– Женушка ваша думает о том, чтобы вы поскорее пришли.
– С таким лицом? У нее уже, вероятно, кончились слова, публика начитает скучать. Вот она и ждет – Олег Иванович придет, развлечет, выпьет с ними, а дальше не ее забота. А я не приду…
– Да разве так можно?
– О ком печетесь? – Мило в то время пробежал мальчик, одетый весьма скудно. Рубашонка на нем была дырявая, черная. Я окликнул его, - Эй ты! Подойди ко мне. Ты здешний?
– А то!
– Окажи услугу. Зайти сейчас в эту дверь и скажи, что, мол, нет-с больше Олега Ивановича. Запомнишь?
– Это как это нет-с? – Я обратил взгляд на Бобылева. Бедный, бедный Миша. Он еще не знает, моей цели. Он резко побледнел. Я стал действовать более решительно.
– Обыкновенно. Застрелился, убили, пропал. Ну же, иди.
– Так что сказать? Я не понял. – Возразил мальчишка.
– Ах, Боже мой, доложи: беда. Олег Иванович Перовский на камнях поскользнулся и в реку упал. Разбил голову, скончался на месте. Скажи, пусть не ищут, течением унесло.
– А далеко?
– Да, пожалуй.
Уже возле самой двери он вдруг остановился, – Дядь, а кто этот бедолажный Перовский?
– А Перовский этот – я. Не пугайся ты так. И не слова, что видел меня живым! Стучи. Слезу хоть выдави, бездарь. Успокойтесь, мой друг. Сейчас придет конец моим мучениям. Решающий момент! Раз! Два… - Мы зашли за угол и притихли. Я очень беспокоился, чтобы Миша не сорвался, ведь от этого завесила моя жизнь. Плавно дверь отворилась, вероятно, на пороге моя жена. В моей голове крутилась мысль, что если мальчик выполнит поручение хорошо, то я даже не поскуплюсь и дам ему монету. Как не старался, мне не удалось унять сердце, из-за его грохота внутри я не мог слышать паренька. Это время мучительно растянулось. Наконец, дверь захлопнулась. - Три! Ну, вот и все.
– Зачем вы это сделали? – Подал голос Бобылев, я, наконец, задышал.
– Я спокоен, как видите. Советую быть спокойным и вам. А теперь, если вы не против, я хочу посмотреть на них.
В доме засуетились! Я не слышал ничего – шум дождя заглушал звуки, стекло слишком толстое, зато видел все превосходно. Прислонившись глазом к стеклу, я наблюдал, как крепостная опрокинула от неожиданности самовар. Кипящая вода залила пол, разбился чайник. Видимо, Лидия Павловна огласила новость. Лишь только она дошла до стула, тотчас рухнула. Все бросились ей на помощь. Мне стало необъяснимо весело.
– Мало воздуха! Откройте окно! – исполнили. Я едва не попался. Теперь можно слышать. Они, позабыв все приличия на свете, кричали на перебой:
– Держи ее, держи!
- Нашатырь!
– Веер! Машу, машу!
– Она в сознании.
– Боже… - Протянула новоиспеченная вдова. Все изволили выдохнуть.
– Эй, вы там, ммм… водки! Вы не против? – пробасил Шмаровоз.
– Им лишь бы водку хлестать! – заметил я.
Они долго молчали, как бы переводя дух. Я даже успел заскучать, однако скоро Голодяй продолжил, – Ну-с, почтим.
– Почтим. Бедный Олег Иваныч. Налейте и ей, Антон Петрович. Вдова, как-никак… Бедненькая. Девочка, миленькая… - пищала Блохина.
– А все-таки он был странный.
- О! Ну-ка! – едва не выкрикнул я, на силу удержался. Интерес горел во мне синим пламенем – что же думают мои, так называемые, друзья. Признаться, я ненавидел их. В последний раз увидеть лица и забыть о них, как о страшном сне. Итак! Они по очереди вставали, поднимали рюмки и начинали речь. Я оглянулся на Бобылева и жестом позвал к себе, чтобы тот не стоял в стороне. Во всяком случае, тут было сухо.
– Можно ли так сказать...? Он был замкнут, нервен и нетерпелив, убийственно остроумен, а иногда невыносим. Все чувствительное и нежное в себе он прикрывал такими парадоксально обратными красками, что меня иногда брала оторопь. Теперь вы.
– Да… Я замечал, в нем всегда был какой-то мятеж. И если попытаться разгадать, против чего он постоянно этот мятеж в душе своей поднимал, я бы сказал – против всех нелепостей жизни нашей, против всех ее уродств.
– Он никогда ничего не делал формально. Вы видели такое, господа? У Перовского все наполнялось содержанием, и каким!
– Он был болен одной из самых прекрасных и трагических болезней – манией совершенства. – Это было сказано устами Лидии Павловны.
– Ты ли это говоришь? – Мне стало не по себе и к горлу подкатила желчь. Тошно… Тошно от того, что было сейчас услышано. Ничего, это даже полезно, иногда знать о себе всю правду.
– Это же полнейшая клевета! Что же вы стоите?
– А что я сделать могу? Меня уже похоронили. – Я умолчал от Миши, что это правда. Старик впечатлительный, притом, плохо меня знает. - Что-то не особо они горюют. Впрочем, это не странно. Я доволен. Сегодняшней ночью в пропасть сорвался Олег Иванович Перовский! А! Хорошо! Хорошо… Ну-с, пойдемте, нам теперь тут делать нечего. Вы хотите зайти? Почтить меня? Нет, там плохо. Друг мой, а пойдемте к вам? Откупорим бутылку вашего вина, с вашего позволения, я у вас заночую, а утром поймаю извозчика и махну в деревню. Нет! Лучше уж на Кавказ! На воды. Мне нужен покой.
– Не страшно ли одному? Вами движет не здоровый порыв.
– Вздор.
– Но почему же вы сбегаете из дома, от жены? Она у вас красавица…
– Хотите – забирайте себе.
– Шутите! Как можно? Она вас любит. Она о вас высочайшего мнения! Молчите… Как она подходила к вам, Олег Иваныч. А вы так грубо. Погубили себя в ее глазах.
– Не думайте, что мне было легче, чем мадмуазель Лебединской сейчас. Помните, я собирался ехать в деревню? Помните, как мечтал, а как остался? А знаете ли вы, почему? Вот! А говорите так, будто и вправду все знаете… Я тогда на пикник поехал по приглашению губернаторши, а днем позже уехать должен был. Так вот на этом пикнике я встретил одну девушку, которую знал и встречал прежде, но не придавал ей значения. Сие создание и была Лебединская…
Из ее речи я понял, что она давно уже удостоила меня своим вниманием. Она говорила так искренно, так тепло, что я решился ей ответить, чего прежде тщательно в подобных случаях избегал. Хотя ответ мой был холоден и не подавал собеседнице никакой надежды на взаимность, но беседа завязалась. Не стану вам рассказывать подробности этого разговора, но результат был тот, что я согласился на просьбу ее побывать у ней. Для чего я это сделал? Теперь мне кажется, как будто какая-то сила рока влекла меня к этой девушке. Я только там узнал ее полное имя - Лидия Павловна. Что ей не более двадцати лет. Что репутация ее безупречна. Жила она в любви, оттого и высокого мнения о себе, имеет очень любящих родителей. Она совершенно бедна, образованна ниже среднего уровня, по-видимому, очень добра и способна безвозвратно привязываться.
Я при свидании снова объяснил ей, что ничего, кроме симпатии и благодарности за ее любовь, к ней не питаю. Но, расставшись с ней, я стал обдумывать всю легкомысленность моего поступка. Если я ее не люблю, если я не хочу поощрить ее чувств, то почему я был у нее и чем это все кончится? Смешно сейчас об этом говорить! Из следующих затем встреч я пришел к заключению, что если, зайдя так далеко, я внезапно отвернусь от этой девушки, то сделаю ее действительно несчастной, приведу ее к трагическому концу. Таким образом, мне представилась трудная альтернатива: или сохранить свою свободу ценою гибели этой девушки, а гибель здесь не пустое слово: она в самом деле любит меня беспредельно, или жениться. Я не мог не избрать последнего. Меня поддержало в этом решении то, что ее старые восьмидесятилетние родители, все близкие ее только о том и мечтают, чтобы она вышла замуж.
Итак, в один прекрасный вечер я отправился к моей будущей супруге, сказал ей откровенно, что не люблю ее, но буду ей, во всяком случае, преданным и благодарным другом. Я подробно описал ей свой характер и раздражительность. Засим я спросил ее, желает ли она быть моей женой. Ответ был, разумеется, утвердительный...
– И вы разумеется…
- Не могу передать Вам словами те ужасные чувства, через которые я прошел первые дни после этого вечера. Оно и понятно. Дожив до двадцати пяти лет с врожденною антипатию к браку, быть вовлеченным силою обстоятельств в положение жениха, притом нисколько не увлеченного своей невестой - очень тяжело. Нужно изменить весь строй жизни, нужно стараться о благополучии и спокойствии связанного с твоей судьбой другого человека - все это для закаленного эгоизмом холостяка не очень-то легко.
Чтоб одуматься, привыкнуть спокойно взирать на свое будущее, я решился не изменять своего первоначального плана и все-таки отправиться на месяц в деревню. Так я и сделал. Тихое деревенское житье в кругу очень милых людей и среди восхитительной природы подействовало на меня очень благотворно. Я решил, что судьбы своей не избежать и что в моем столкновении с этой девушкой есть что-то роковое. Притом же я по опыту знаю, что в жизни очень часто то, что страшит и ужасает, иногда оказывается благотворным, и, наоборот, приходится разочаровываться в том, к чему стремился с надеждой на блаженство и благополучие. Пусть будет, что будет.
Пожелайте мне не падать духом в виду той перемены в жизни, которая предстоит мне. Моя совесть была и будет спокойна. Если я женился без любви, то это потому, что обстоятельства сложились так, что иначе поступить я не мог. Я легкомысленно отнесся к первому изъявлению любви, полученному с ее стороны. Я не должен был вовсе отвечать ей. Но, раз поощривши ее любовь ответами и посещением, я должен был поступить так, как поступил. Во всяком случае, повторяю, моя совесть чиста: я не лгал и не обманывал ее. Я сказал ей, чего она может от меня ожидать и на что не должна рассчитывать. Прошу вас никому не сообщать о тех обстоятельствах, которые привели меня к женитьбе и ко всему, что ждет меня впереди. Этого, кроме вас и нее, никто не знает. Ну, впрочем…
Я замолчал, когда мы вошли в дом Бобылева. Серенький худенький домишка старого холостяка на роскошную мебель был беден. Из всего, на что можно было положить глаз, тут висела пара картин. На одной был изображен натюрморт, а на другой ночной ураган. Стол, пара старых табуретов, пара кроватей… Вот и все. Из того, что на оконных рамах клубилась годовая пыль, можно было судить, что дама в этом доме не обитает. Я же, в свою очередь, не стал спрашивать, чем занимается служанка в свободное от работы время.
– Как скажите, Олег Иванович… Прошу, проходите. Аккуратно, тут низкий потолок. Он осыпается, да. Ментик пожалуйте, я высушу. Разувайтесь. Сапожки пожалуйте, простудитесь. Любаня! Любаня, на стол поставь!
– Чего ставить-то?
– Как обычно. Скромно. – Крикнул и я, конечно для того, чтобы лоботряска знала, о моем визите.
– Вина поставь. Мы поминать будем.
– Господи, кого это, Михайло Вилорыч?
– Не твоего ума дело! Делай, что говорят, - я подождал, пока она уйдет, после чего накинулся на Мишу, - Что вы благочестите перед кем попало? У вашей прислуги язык – помело, она знает пол округи! Тепериче, если проговоритесь, весь мой план к черту. Завтра я уеду – и скажите все, что хотите.
– Боже мой, простите! …Но я хотел ехать с вами.
– Изволь! Все, что вам угодно. – Мы выпили, разговор пошел куда легче.
- Так, стало быть, вы, дорогой мой Олег Иваныч, решились прикинуться мертвецом и уехать из Петербурга, поскольку жену вы не любите. Занимательно… Очень занимательно…
– Нет, вы не правы. Не от того. – Я закусил и поморщился.
– Но вы же сами это только что сказали!
– Я не договорил. Кем же вы меня считаете, если готовы верить в то, что ранее мною сказано и есть причина моего поступка? Сего бесчестного, глупого и подлого поступка, как говорили вы… Нет, это не все. Вы ждете продолжения? Понимаю. И интерес я ваш великолепно понимаю. Всегда интересно слушать чужие истории, наивно принимая их за небылицы. Я сам смеялся над такими дураками, с кем они случаются. Был уверен, что меня непременно избегнет их учесть. Но, по иронии, ничто не вечно, тем более моя свобода. За покойного! Жалок тот человек, который всегда плывет по течению. Такой и была моя супруга. Маленькая дурочка… Как же я жалел ее! Но она ничего не понимала… Вот вы думаете, она идеал?
– Нет?
- Нет! Она самое ужасное существо на земле, я это понял только после свадьбы, когда она забрасывала меня сладострастными письмами. Я искал уединения во всем, уехал от нее в деревню, но даже туда она писала. Я чувствовал ее присутствие во всем! В каждом окне я боялся увидеть ее силуэт. Я чуть не сошел с ума, стал много читать. Читал, читал… И начитаться не мог, поскольку только тогда я не думал о своем глупом поступке, не корил себя, но отступать было поздно…
Помню, как в первые дни она решила мне помочь и разобрать библиотеку. Она стояла на табуретке в этом ужасном розовом фатиновом платье, как в пирожном. Вся качалась, вот-вот готовая упасть в обморок. Тогда я еще не знал, что она больна. Так вот, Лидия Павловна доставала с полок сказки. Я люблю смотреть на книги больше чем на людей, ты знаешь, но зрелище это не вызывало во мне чувства ностальгии, а скорее отвращение. В многочисленных стопках расписных талмудов не было смысла. Зачем они были там? Зачем я их храню по сей день? А моя супруга так бережно вынимала их, с каждой секундой стопки росли. Все больше и больше! Сказки, детские энциклопедии… пустые, в них нет смысла, они мне больше не нужны. «Вы так много читаете!»- восхищалась она, рассматривая цветастые обложки. С неподдельным интересом вглядывалась в диаграммы, а мне совсем отвернуться хотелось, лишь бы не видеть ни ее, ни книг. Уже тогда я пытался искать в ней плюсы. Искал, но найти не мог. Оттого и не находил, что нет там ничего! Пустая она, как сказка для взрослого.
Она глупа. Она расточительна. Бог послал мне женщину, в которой соединил все то, что я ненавижу, и сделал моей женой. Спасибо ему. Спасибо. Именно она подвела меня к черте. Жить без любви, поверьте, можно. С отвращением – нельзя. Она не понимала, что я хотел хоть изредка побыть один. Изменить ее я не мог, себя – не мог позволить. Понимаете, я не мог исчезнуть просто так, она бы стала искать. Тем самым я решил умереть, но лишь для нее. Бог ошибся, послав мне Лебединскую. До сих пор удивляюсь, как я не пустил в нее пулю за весь этот год… Ооо! А ее бредни! Чего стоят только они. Вы когда-нибудь слышали бред человека?
– Никогда…
– О! Вы многое упустили! Это ни с чем нельзя сравнить. Когда каждую ночь будит и без того противный тебе голос, кричит, требует прийти, дать что-нибудь, спасти, сказать… Помутнение рассудка, увы, не лечится. Я узнавал.
– Так почему же вы ее не послали?
– Ей некуда идти. Она сирота, притом беднейшая. Я, кажется, все деньги ей оставил… А, нет! Три рубля есть! На бричку, пожалуй, хватит. А все остальное пусть остается ей. Это откуп. – Я стал мять несчастные купюры, - Прощай, любимая. Ты осталась одна. Хватит с меня! У тебя есть друзья, а я тебе ничем не обязан. Поплачь этой ночью. Тебе полезно. Прощай. Смотрите, совсем стемнело. Пора спать. О! А вы уже спите?
– Мммм…
– Ну-ну… Пожалуйте, я вам мешать не буду, только немного еще посижу. Спите… Спите. Только дойдите до постели. За столом спать негоже, я помогу, - Я отвел друга до кровати, вскоре вернулся, оперся руками об оконную раму, на ладонях осталась пыль. Мне было трудно оторвать глаз от окна. Потом я, кажется, лихорадочно прошёлся по комнате и сел за стол. Приставив руки к лицу, долго смотрел в огонь свечи. На лице вдруг отобразился страх и неуверенность – я будто слышал плач жены. Обернулся и задул свечу. В темноте еще страшнее, за окном гроза. Я быстро проскочил в спальню, забрался под ледяное одеяло и дрожащим голосом прошептал, - Есть у меня наивная вера – ты Мишу не тронешь. Он человек добрый, должен жить, а раз его не шарахнет, то и я рядом с ним уцелею. Прости меня, Господи. Дай проснуться завтра.