Аввакум.Озерная губерния.
Аввакум очнулся среди высокой, сухой травы. Тяжелая голова не желала подниматься, тело ломило. Сверху давило осеннее, тусклое небо. Протянув руку, иезуит сорвал травинку, поднес к лицу. Пахла сырой землей и сеном, а пальцы синевой отливали.
Кряхтя, он с трудом встал, выпрямился, по некошенному полю заковылял к проселочной дороге. Пока плелся к ближайшей деревне, начался дождь. В крайней избе, куда Аввакум постучал, низкие двери приоткрыла старуха. Разглядывала с недоверием мокрые комки волос и рваную, грязную рясу незнакомца, похожего на бродягу.
- Священник я, мать, из Москвы. Не бойся... Лихие напали люди, ограбили, бросили в чистом поле. Где мы?..
- Деревня Подберезье, Озерной губернии. А-а-а Москва, та-а-м!... - махнув рукой в сторону заходящего солнца, старуха перекрестилась. Затем решилась, неспешно распахнула двери. - Заходи...те... батюшка.
Значит, на востоке от столицы он, определил церковник, переступая высокий порог, и наклоняя голову, чтобы не удариться о низкий проем.
В чистой избе пахло мытым полом и кипяченым молоком. Стены украшали семейные снимки под стеклом, в рамках, черных от времени. На подоконнике, под аккуратно завешенным оконцем, мирно свернулся рыжий кот.
- Господи, почему не меняешь жизнь людей к лучшему, думал с болью Аввакум, крестясь в угол, на иконы. Он даже не спрашивал, есть ли у хозяйки корпускул. Просто устало опустился на деревянную лавку,
Та принесла скоро из чулана истрепанный тулуп, согрела чаю.
- Есть ли, приход церковный в деревне, матушка? Испросить хочу помощи у местного священника.
- Храма-то нету, ток у соседей, верст пять. Отец Дормидонт службу правит. Спрошу кого, вас, батюшка, довезут.
Сердобольная старуха напоила Аввакума горячим, травяным чаем с медом, незаметно, исподлобья разглядывая. После чая сразу навалилась усталость, но оставаться на ночь, иезуит отказался. Сосед старухи, немощный мужик, такой же ветхий, кряхтя согласился, отвезти церковника к Дормидонту на допотопном, ржавом мотоцикле с коляской.
Отец Дормидонт принял Аввакума в просторной избе, при храме. Узнав могущественного иезуита, явил должную почтительность, поклонился и даже целовал руку. Затем достал церковнику чистую, новую рясу, и крест свой отдал на толстой цепи.
- Второй вы, человек большой, от власти, Владыка, кто доставил честь, посетить скромные хоромы!
- Кто ж, первый?..
Дверь в избе немедленно распахнулась. Напротив иезуита возник... бывший президент, одетый в простое рубище из холщевой ткани. Похудевший, лицо осунулось. Глаза утратили властный блеск, глядя на вчерашнего духовника холодно-безразлично.
- Здравия, господин..... - Аввакум запнулся, чуть не обмолвясь: «президент».
«Бывший» понял, криво усмехнулся:
- Зови теперь — Ерофей. Схимник простой я, ныне.
Дормидонт услужливо пригласил больших гостей за стол, отужинать. За обильной трапезой Ерофей поведал Аввакуму, что благочестивым паломником отправился в Долину Церквей.
- В монастырь уйду, в Долине приму постриг. Судьбоносное видение посетило во сне. Тогда, в ночь после отречения Николай святой явился и наказал, жить как дальше...
В беседе с Аввакумом после рюмки настойки, поднес услужливый Дормидонт, потухшие глаза «бывшего» на краткий миг зажглись.
- ….Вот в развитых странах Разделения народец испокон в тесноте ютился. Каждая Гибридная тварь свой клочек земельки берегла. По соседям не скиталась, а наш мужик-бродяга всегда порывался сбежать, искать свободный или отнять чужой. Прово-о-жая его, расстилали скатерти чистые, пиро-о-вали. Нажирались до отвала, и хвать!... Скатерку на пол. Уходящий, топ по ней!... Следил... После рвут ее, вслед ма-а-шут-голосят: «Скатертью, дорожка-а-а»! Проводы-встречи – смысл жизни нашей. Вот и я... Найти бы, землю, где себя обрести...
- Потому, грехи молить в Долину подался, «просто Ерофей»? - прищурился от накатившей гадливости Аввакум. - Но сказано для таких в Писании: можно и средь верующих молиться, но без веры. Храмы посещать, но за стенами оставаться. Тогда, закрыты пред тобой останутся двери Царствия Небесного!
Президент, слушая, неожиданно сорвался с лавки. Рухнул на колени перед Аввакумом, истово стал креститься.
- Владыка, научи! Вавилон пророчит дни близкого апокалипсиса! Страшно в душе, позвали меня...
- Так проверь, в брачном ты одеянии или срамном — грехолюбия! Поспеши на зов Божий. Не только званым быть, но избранным...
Пока «плешивый» корчился по полу, к Аввакуму снова подкатил приступ необьяснимой злобы. Выскочив из трапезной, он нашел тесный умывальник, где заглянул в мутное зеркало над раковиной. Мысли сбивались, руки судорожно тряслись. Кожа на лице посинела, еще пуще. Носом, кровь шла. Аввакум подвел пальцем — отливала синевой. Бесовская кровь в Москве еретиками влита, пока беспамятствовал, осенила сташная догадка.
Пройдя на кухню, иезуит схватил нож. Повинуясь, чьим-то мысленным приказам, спрятал под рясой, прислушиваясь к умиротворенным голосам из трапезной. Какое удовольствие, ткнуть острым лезвием в глаз «плешивому», или вспороть жирное брюхо красномордого Дормитдонта, обрюзгшего от пьянства! Руки сами тянулись к рукояти.
- Нет! Сдаваться негоже... Аввакум стиснул зубы, собрал волю, не повинуясь чужим приказам в голове. От сильного возбуждения, шатаясь, кинулся из избы священника в ночь, и побежал, что есть мочи, на восток.