Бог ниспослал женщину, которая грезилась мне еженощно. Ниспослал на рынке у мешков с молодой картошкой. Очередь. Люди стоят, стоит она и за ней пристроился я. Искоса разглядывал её лицо, мимику, причёску. Домысливал, что под сарафаном, в каком качестве, и думалось одно – мне б такую!
С сумками выбрались из базарной сутолоки и что? Прощаться?.. Ну нет! В стиле японской хайку прочёл в её спину экспромт: – У картошки понятная проза – сковорода, живот, метаморфоза. А я не картошка и не парень с воза. Я так не хочу. Девушка, ау! – Незнакомка обернулась, лицо отстранённое, но тут обогатилось дружелюбной улыбкой. Представилась Надей. Это воодушевляло, Надеждой я жил. А сам представился неприкаянным поэтом, тоскующим по светлой душе.
Мы оприходовались, теперь были вместе. Я с сумками, она налегке, и разговоры обо всём понемногу. Я пыжился, ёрничал, и думал одно – мне б такую!
А к этому всё шло. Надя естественно, без жеманства, интересовалась мной. Ей тоже был нужен друг, тем более одушевлённый поэт. И на поводу этих откровений я фонтаном стихи изрыгал.
Интрига нарастала. Домой она не пригласила, но телефончик дала. И одарила таки-и-им взглядом, что я понял, впереди нас ждёт много интересного.
Вечером позвонил, и вновь принялся за елей. Иезуитом подбирался к её душевной и физиологической сущности. Надя внимала рифмам, вздыхала и прошелестела однажды: – Только не исчезай!
Мы начали встречаться и скоро поцелуй в щёчку стал традиционным. Облюбовали уютное кафе, где пили вкусный чай, ели королевскую ватрушку. Разговаривали, знакомились. Мы интересными были друг другу.
Надя жила с матерью – молодящейся старушкой. Отца не было давно. В память о нём осталась квартира, где жили чередой квартиранты, хозяйка не бедствовала. Ну, а я признался, что снимаю углы и денег нет, как и положено поэту. Мой статус из деликатности не обсуждался – всякое в жизни бывает.
Надя оказалась активной – театралка, меломанка, занималась фитнесом и копала землю на даче. Со мной была по-простецки, и чуть-что призывала к исполнению мужского долга. То унитаз не работает, то колонка коптит, то кран течёт, то стул развалился, да мало ли, если в доме нет мужика.
Матушка встречала меня приодетой, явно готовилась. Надя смотрела на неё, улыбалась, и я понимал, что гости не частыми были у них. Это воодушевляло, конкурент не предполагался... А когда мне приспичило, и вновь искать стал крышу, то обратился естественно к Наде. Та улыбнулась чужими глазами: – Тебе это удовольствие не по карману.
– А может пропишешь? Временно. Как парий живу. Ни президента выбрать, ни в библиотеку сходить.
Надя опять ускользнула: – У меня билеты на шестую патетическую. Ты как?
Петра Ильича я хотел. Договорились на встречу у театра, и я прибыл к дверям в условленный срок. На улице ветер, позёмка, но не скучал, с интересом наблюдал за контингентом. Старых людей привозили на машинах. Они тяжело выбирались из кабины, и опираясь на палку, к амвону шли с просветлёнными лицами. Ну, а дети с родителями вприпрыжку и вряд ли с охотой. Всё верно. С малолетства должна быть привычка к организованному звуку. Смысл постигается в процессе, потом... А молодёжь шла в обнимку, с улыбками и без гардеробного шика.
Я начал мёрзнуть, звонок уже рассаживал публику в креслах. Решил постоять ещё минуту, потом ещё полминутки и уходить. И уже пошёл, как меня окликнули: – Вернись! Я всё прощу!
Надежда примчалась без этикета. В фойе шубку скинула мне на руки, и умчалась в зрительный зал. А я в гардеробе застрял… Как освободился, кинулся искать, но Нади с билетом уже не было видно. Куда податься?
И на балконе подперев стену я погружался в безутешные мысли. Добро и зло в жизни рядом. Диалектика. А что есть зло?.. А добро?.. Чайковский это мне не сказал, только измучил.
Рушилась надежда на светлое будущее. Любовь – картошка… На улице я предположил именно это. Надежда возмутилась: – Бессовестный! Как тебе не стыдно?! – Потом подумала: – Бог тебе судья, – и с облегчением вздохнула.