19. Декабрь 1993г.
1 декабря 1993г.
Нью-Йорк
Как ни странно, утром нагрянул Дюшка, семь лет назад уехавший сюда. Помните его? Он появился в последнюю новогоднюю ночь так же внезапно, как и я...
На Вашей открытке два шута: Арлекин да Пьеро!..
Остроумно, сударь, намекнули о внешней стороне и внутренней (не только на открытке). Наша дружба уже не мыслилась без сглаживающего страсть, сохраняющего отношения, расстояния - расставания. Страшно. Мы предпочли остаться шутами, носить далее свои бледные маски! «Тяжелый петтинг!», - во всеуслышание заключил Дюшка, за что был бит не по пьяни, а по лицу... На лестничной площадке раскурившиеся соседи погасили конфликт: «Что случилось? Что! Не поделили эту маленькую тощенькую жопку!» Две компании расхохотались, перемешались, все забылось, остались только слезы на глазах - то ли от правды, то ли от дыма, то ли просто от безудержного смеха. Удачная мирская шутка...
Сударь…
Страшнее разлуки была усталая, голодная сдержанность редких учтивых улыбок, пробирающихся сквозь строй омерзительных, наглых златозубых торгашей, заполонивших обе столицы. Грубость и давка в метро, крепкие ребята на ступеньках эскалатора с огромными спортивными сумками на плечах, которые при передвижении ударяют в лицо. Кстати, к вчерашнему экзерсису, у меня никогда не было хозяйственной сумки, только дамские, поэтому дамский угодник, ставший мужем, донес мою дорожную сумку до порога. Обычная любезность меня не насторожила, я привыкла к этому…
Лиц не стало на родных улицах, отвратительные рожи всплыли, как мусор в половодье. С каждым возвращением из командировки я ужасалась до боли, едва не вскрикивая бессильно: Боже ж мой!.. как я все это любила! За год до фактического отъезда я прощалась каждым взором ввысь: любила! любила!.. любила... И отчаявшись разлюбить, люблю снова, здесь, за океаном. Я не вернусь никогда. И к своим стихам я уже не вернусь никогда, словно черновик был дописан и сгорел нечаянно. И как не ищи его, только ветер коварных перемен свищет, давно развеяв пепел... Я не повинюсь, сударь в отступлении... Нет.
А в мае мозг разрывали черновики «осколков», жгли изнутри, я в перелетах занималась правкой до изнеможения. Бессюжетность романа и астральность героев затягивала в иные сферы, уже не пугающие меня, подстрекаемые Вашим восхищением. Действительно, продолжая разговор, автору достаточно одного читателя, чтобы чувствовать себя правым и состоявшимся. Проснувшись на рассвете (тревожный симптом для совы), я лениво отвела рукой призраки, сонно закурила за чашкой кофе и известила мужа, что меня ждут.
Белой ночью в Таврическом я расшалилась, сбрасывала на всех дурманящие охапки сорванной сирени, легкомысленно слетая в Ваши объятия... Я взбаламутила воду в пруду и тех, кто купаться не желал. Кукуй фыркал, чихал, но так и не догнал меня, вернулся на берег, где вы с Фартингом философствовали о театре под красное вино. Прикладывались вы часто, что мне не понравилось, и я не сказала, что уеду вскоре почти на все лето. Я боялась, что Вы уроните меня, танцуя под гитару и накрапывающий дождь... нежный, как Ваши руки, собирающие с моих плеч мокрые пряди и капли воды...
"И только?" - Вопрошал Ваш тяжелый взгляд.
Осень 92 года внезапно черная. Вернувшись из чужого уюта, я уже не застала листопада и помню, что была на грани психоза от бессилия изменить что-либо, узнав, что Вас нескоро отпустят под прикрытие театральной академии. Я умею вести себя, быть сдержанно-злой и улыбаться таинственно, но (все же) это маска. А что за ней, Вы знаете лучше меня. Не хочется вспоминать мои переживания о Вас... не мой стиль.
Мадам Лам-мур-мурр
***
Добрый вечер, сударыня,
Вы меня очень напугали и, если бы не звонок об улучшении состояния, я начал бы паниковать. Сам, конечно, хорош: отправил рассказ и замолчал. Дни летели как-то незаметно с этими событиями, освещающими центральным телевидением излишне драматично: не было здесь уличных боев, а стрельба была только на площади. Теперь (вроде бы) утихло, но не уверен, что надолго. Глупости много и лицемерия, под конец эти митинги всем порядком надоели. Так что Ваш покорный слуга в полной безопасности, не переживайте, войны все-таки не предвидится.
За суетой не смог обратиться к сочинительству, что ужаснее всего. Ужаснее всего - воля волн. Времени не так уж много осталось, дни тянутся, недели пролетают, а пространства будут преодолены легко (если не в октябре, то в ноябре... или январе). Обстоятельства будут нам благоприятствовать. Уже бывшее много лет назад повторится. Нам напомнят. Решайтесь.
Я целую Вас, сударыня, неистово и самозабвенно, хотя Вы и не поощряете поцелуи.
Пишется!
Обязательно пишите и не унывайте.
Целую!
3 окт.92 Вил.
***
Четверг: верстка.
А Вы, вероятно, не дозвонились. Сегодня вернулся наш корреспондент из Абхазии, и редакция пьет, потому что жутко обрадовалась, увидев его живым. Кстати, он по образованию филолог, как я, и актер (ГИТИС).
Я очень соскучился по Вас, Мадам. Знаете, что я чувствую? Знаете. Я счастлив, Мадам, я счастлив...
Целую... Виллиам Ваш.
Октябрь, 15.92 СК
***
Ночи доброй, сударь...
Обилие дел. Всеобщая раздраженность. Тревога неопределенности. Смута. Тогда и сейчас. В августе-91 было просто некуда уходить от Белого дома. Так наивно полагали, стоявшие там. Я терпеливо ждала известий, а Вы больше отшучивались...
Я перечитываю экспромт, написанный мне в утешение, и думаю: ну почему Вы не поступили на должность школьного учителя? Что Вас занесло в дикие края, где все не по нраву? Экий Вы...
Л.Ламм
***
Мадам,
на днях отправил пакет с полосами газеты нашей и запиской, наверное, излишней. Просто прочти статьи и сравни с новостями ТВ. Здесь относительно спокойно, хотя поговаривают об осложнениях, которые стараются придумать. Поводов для особого беспокойства нет. Я серьезно. Так что не думай, что я в горячей точке. Работать, правда, приходится в последние две недели больше. Я даже не в состоянии посидеть дома за полночь, посочинять. Но это временно. Все же надеюсь вырваться отсюда в С-Пб.
Скучаю, В.
20.10.92
СК
***
Увы, сударь.
Ваши статьи были бы хороши, будь Вы рядом. Но Вы никогда не станете ручным, домашним. Я верю, что голубые озера красивы, но местные... Нет уж, Вам не удалось меня успокоить.
Мадам Лючия де Ламмермур