Глава седьмая
Райский снова пишет Стасюлевичу
Райский, не знавший, конечно, всей этой подоплеки, был счастлив безмерно и летал как на крыльях: картина мира, сложившаяся в его разуме, определенно радовала его. «Семейство Снежиных» оказалось все-таки его произведением, к тому же, пусть и с запозданием, он получил приличную сумму за выход романа отдельной книгой. Уж неизвестно, думал Райский, чьи это были деньги: с Тушнова ли Стасюлевич их стребовал или из собственных капиталов передал, почувствовав наконец за собой вину или, что вероятнее, испугавшись за репутацию (недаром же дело сдвинулось с мертвой точки, едва стоило Райскому заикнуться о своем желании предать его огласке). Да, неизвестно, чьи это были деньги, да и неважно, – важно, что они стали его деньгами. Это лучшее подтверждение его авторства, подтверждение с водяными знаками! Он раз за разом с наслаждением пересчитывал кредитные билеты. Целая тысяча рублей!
Правила хорошего тона требовали уведомить Стасюлевича, что конверт доставлен в целости и сохранности, и заодно поблагодарить его. Хотя и не за что, если по существу, благодарить: Райскому просто вернули украденное, ну да ладно, пусть Стасюлевич порадуется, потешится своим якобы благородством. К тому же вдруг удастся еще один роман настрочить, так в видах возможной публикации его снова в «Вестнике Европы» стоило и польстить нужному человеку.
Райский так и начал свое новое письмо Стасюлевичу: ценю, мол, ваше благородство, пускай и с некоторым опозданием проснувшееся, ну, это ничего, как там говорится в народе, повинную головушку топор не сечет, да и в христианстве раскаяние любое ценится, когда бы оно ни произошло: сразу по совершении греха или по прошествии времени. Как вы могли понять из этого вступления, – писал Райский далее, – деньги ваши я получил, спасибо Воробьеву, все передал как полагается, очень милый и обходительный юноша, думаю, у него будет большая будущность на литературном поприще, вы уж ему посодействуйте, как посодействовали в свое время вашему покорному слуге, то бишь мне, когда напечатали мое – теперь вы это признаете – «Семейство Снежиных». Тут уж к слову и к месту пришлась пара комплиментов Стасюлевичу как редактору, умеющему работать не только с литературными корифеями, как Гончаров, но и с молодыми и неизвестными авторами, как Райский. Сначала, мол, грандиозный «Обрыв», затем, через год, скромное, заметил он не без самоуничижения, «Семейство Снежиных» – и тому, и другому произведению уделено достодолжное внимание господином редактором. Вот почему «Вестник Европы» – лучший журнал России! Благодаря грамотной редакционной политике! И так далее: лишь парой комплиментов все же не обошлось, поскольку Райский был в прекрасном расположении духа, когда писал письмо; он в те дни всегда пребывал в таковом расположении.
Стасюлевич, получив это письмо, раскрывал его с усмешкой. Прошлое послание Райского, где тот говорил об отказе Лачиновой от своего романа как о неоспоримом свидетельстве в его пользу, он счел бредом сумасшедшего: ну не могла Лачинова откреститься от своего детища.
Он так и сказал другу своему Гончарову: «Если раньше у меня были только догадки на счет однофамильца вашего героя, то теперь появилась полная уверенность: этот Райский – безумец». Как курьез показал он ему то письмо. Гончаров добродушно посмеялся и посоветовал никак не отвечать на него, чтобы не питать безумца новыми фактами для его игры воображения. Стасюлевич и не ответил.
От очередного письма Райского, пришедшего вскорости за предыдущим, он ждал примерно такого содержания: чего же вы игнорируете меня? Ждите в таком случае суда и разбирательства!
Однако Райский благодарил Стасюлевича за ответ, которого он не писал, да еще и за деньги, которых он тем более не слал! Стасюлевич несказанно удивился. Опять решил он дать прочесть письмо Гончарову, доверяя ему рассудить дело как старшему товарищу.
Гончаров в своей квартире на улице Моховой встретил его, как обычно, приветливо. Предложил сигару – он знал в них толк, – распорядился насчет чая. Но все же Стасюлевичу было немного здесь не по себе, какая-то пустота ощущалась в кабинете Гончарова, переполнен-ном книгами, а еще сувенирами, что привез тот из своего кругосветного путешествия. Чего же не хватало? А, точно! – понял Стасюлевич. Не чего, а кого – Мимишки, любимой собачки Гончарова. Он вспомнил, как выскакивала она ему навстречу, дружелюбно помахивая хвостиком, как облизывала руки, когда он наклонялся погладить ее. Вспомнил, как хозяин любил ее, словно родное дитя, и пожалел его. Но это лирика. Не мешало бы перейти к делу. И Стасюлевич перешел, вертя в ладонях так и непочатую сигару.
– Помните, я рассказывал вам историю о некоем Райском, досаждавшем мне требованиями вернуть мне деньги за якобы его роман, будто бы украденный мной и господином Тушновым.
– Помню. – Гончаров с удовольствием выпустил изо рта сигарный дым. – Что, история получила продолжение? Продолжает забрасывать вас требованиями? Мой совет будет прежним: как не отвечали, так и не отвечайте! Ни к чему давать пищу для его больного воображения.
– Да нет, – покачал головой Стасюлевич. – Видно, его воображению пищи извне не требуется: оно само себя питает. Вот извольте прочитать. – Он протянул Гончарову письмо. – Сюжет, созданный в его голове, приобрел неожиданный поворот и без моего участия.
Гончаров, приблизив лист к глазам, внимательно его прочитал.
– Очень странно, – произнес он задумчиво. – Он уверен, что вы прислали ему деньги. Вы точно этого не делали?
– Да господь с вами, Иван Александрович! Вы как будто принимаете меня за такого же сумасшедшего, как этот Райский!
– Нет, что вы! Просто я не могу взять в толк, что творится в голове у него!
– Нам это и не дано! Сытый не разумеет голодного, здравомыслящий не понимает безумного.
– Пожалуй, – согласился Гончаров. – И что вы намерены теперь предпринять?
– А что бы вы порекомендовали?
– Повторю: ничего не делайте! Пусть он варится в собственном соку. Пусть его фантазия, как вы выразились, сама себя питает. Вам от этого никакого вреда.
Стасюлевич тоже так думал. Успокоенный, он перевел разговор на другие предметы, не касающиеся Райского. Они поговорили о делах журнальных, делах литературных, испили принесенного служанкой Гончарова чаю, и засим Стасюлевич откланялся.