предыдущее - http://www.proza.ru/2018/02/01/1017
Вечер. Наш дом издалека - точь-в-точь, как на детских картинках. Так дети рисуют в изостудях тему «Ночной город»: по синему фону тёмные прямоугольники, а на них – жёлтые, тёплые квадратики окон.
Когда-то и мы с Милкой рисовала такие уютные вечерние огоньки. А в третьем классе ещё и клеили «ночные» аппликации: синяя бумага – небо, черные прямоугольники – дома... А потом наступало самое интересное. Мы нарезали жёлтую и оранжевую бумагу для окошек. И поглядывали с нетерпением на безликую картинку с простыми геометрическими фигурами. Мы предвкушали волшебство. И оно наступало: стоило разложить на чёрные прямоугольники жёлтые квадратики, как сразу сказочно преображалась картинка – в ней появлялась жизнь. Перед нами уже жил город, люди спешили домой с работы, в домах звенела посуда, готовился ужин… И кто-то кого-то ждал за жёлтыми квадратиками. А кто-то за ними ждал тебя…
А кто-то ждёт тебя за жёлтыми квадратиками сейчас…
Я торопливо взбегаю по лестнице, на ходу нашаривая в сумочке ключи. На знакомой площадке вставляю ключ в замок, дёргаю дверь – и попадаю в родное домашнее тепло. Я люблю свой дом. Люблю заходить домой с улицы – особенно с холода, дождя, непогоды – в уютное сухое тепло. Люблю нашу прихожую, с тёмно-красными «кирпичными» обоями, где, словно в замке, висят на стене фонарики из чёрного кованого металла… Открываешь дверь – и сразу окунаешься в тёплое, живое и одновременно таинственное, старинное… И вдвойне приятно, что этот уют и ты создавала своими руками...
Обои с кирпичной кладкой я купила по случаю в Москве ещё на первом курсе. В кухне общежития аспирантки рассказывали друг другу, что на Войковской выкинули товар, и очередь не очень большая – часа на два. Мы с подружкой оперативно помчались через всю Москву уже по сумеркам и успели до закрытия. Самую красоту, конечно, не застали, там с утра всё расхватали энтузиасты, но модных моющихся кирпичных обоев мне всё-таки тогда досталось последних три рулона по 10 метров. На мою комнату их решительно не хватало, и я ещё в метро придумала полкомнаты оклеить «кирпичом», а полкомнаты чем-то другим, в тон. Только вот чем? Дома оставались на антресолях какие-то обрывки, бережно хранимые на случай войны, но ни цветом, ни качеством они не подходили к тому великолепию, что я сейчас везла.
Обои, современно замотанные в рулон изнанкой внутрь, картинкой на зрителя, производили вокруг меня ажиотаж небывалого размаха. На улице, в переходах и вагонах метро на меня стаями кидались женщины – а несколько раз даже мужчины - с паническим вопросом «где»?? И я каждый раз останавливалась, перехватывала завязанные рулоны и подробно объясняла, что это последние, что там ещё есть и другие, описывала, какие именно, а приезжим подробно рассказывала, как проехать в магазин на тот случай, если «а вдруг опять выкинут».
Дома я чуть ли не с порога ринулась тогда приводить комнату в революционный вид, но вдруг пришли гости, отвлекли от революций, а потом на хладную голову мама уговорила меня изменить план в пользу прихожей. И оказалась права. Обоев новых хватило не только на прихожую, но ещё остался клок, которым я успешно отделала и свою комнату. Получился у меня такой декоративный экран над кроватью, на который я развесила фотографии в рамочках и чеканку. Чеканка, конечно, давно пережила пик своей популярности, но всё равно выглядела на «кирпичах» красиво и стильно, особенно с цепочками. А сюда, в прихожую, удачно вписались псевдостаринные «кованые» светильнички, подаренные папе на юбилей сослуживцами.
- Люди! – привычно кричу я, скидывая пальто и шапку. Встрепываю волосы, предусмотрительно закрученные с вечера на бигуди. На работе я старательно хранила укладку собранной под заколкой, и теперь видно, что не зря: локоны целы и невредимы – красивые, лёгкие волны…
В прихожую выдвигается папа с газетой в руках, смотрит на меня поверх очков, привычно, по-домашнему щурится.
- Руки мыть - и за стол! – привычно-весело кричит мама из кухни.
- Я не буду ужинать! – оповещаю я громко.
- Люлька, - говорит папа, делая удивлённые глаза, – как это «не буду»? Мы тебя ждали. К ужину такое сало. Деревенское, с чесночком.
- Тем более - сало, - говорю я оптимистично.
- Да ладно тебе, - гудит отец, - учёные говорят, от сала не толстеют, его просто без хлеба надо есть…
- Люлька, руки мыть!
Господи, сколько имён может быть у человека? Люлька, Вавка, Ника… Ника – это вполне официально: просто укорочено моё имя. Люлькой меня зовут с детства в семье. Вавка – Милкино произведение.
- Как это не «буду»?! – выглядывает в прихожую озабоченная мама.
- Я иду в ресторан! – я наклоняюсь расстегнуть сапоги, чтобы не смотреть на маму. Волосы падают вниз, меня совершенно за ними не видно, и это очень хорошо…
- В ресторан? С кем? – мама немедленно возникает рядом и пытается заглянуть мне в физиономию, но я успешно делаю вид, что на сапоге заело молнию.
- С Вадимом, - бормочу я невнятно.
Кстати, могла бы соврать, но я говорю правду. Мне сейчас хочется всё делать назло себе и всем.
- С Вадимом? – мама настолько не знает, как реагировать, что никак не выберет подходящую реакцию и молчит. Вадим бывал у нас дома в самом разгаре нашего романа и всячески подвергался маминому строгому спектральному анализу. Мама долго и подозрительно присматривалась, долго и дотошно выспрашивала у меня про него, но Вадим сумел её в конце концов обаять, и она теперь не может простить ему это. Вадим стал ходячим подтверждением её недальновидности, поэтому у неё портится настроение всякий раз при упоминании его имени.
- Я надеюсь, он хоть за тобой зайдёт? – она всё-таки выбрала правильную гримасу – поднимает брови и складывает губы строго.
- Не знаю, - говорю я мстительно.
Это наш давний конфликт: мама считает, что девушка, приглашённая парнем куда-то, не должна выходить из дома без него. Если парень куда-то девушку приглашает, он обязан зайти за ней и вывести её в свет под белы руки. А девушка, если она прилично воспитана, должна сидеть в светлице и смирно ждать провожатого. А не таскаться по темным улицам, отлавливая своего охламонистого кавалера. Вообще-то это всё правильно, но как-то уж очень старорежимно…
Интересно, а князь знает эти тонкости этикета? Интересно, а он вообще-то умеет быть галантным? Я проваливаюсь вдруг в свои летние воспоминания, падаю в них, словно в кроличью нору, сердце моё замирает уже привычно, и ресторанное свидание отлетает, теряет значительность, становится мелкой обязаловкой. А ведь только что по дороге с работы домой я обдумывала, что надеть и как причесаться… Нет, это всё-таки не я… это не я…
Люди, что ж происходит-то…
Мама непримиримо возвращается в кухню, а я въезжаю в домашние шлёпанцы и, подхватив сумочку, прошмыгиваю по коридору к себе через волны несущихся из кухни ароматов – меня это сейчас не интересует.
В моей комнате, как всегда, слегка бардачно в одних углах и идеально убрано в других - это мой стиль. Например, на письменном столе порядок. А на кресле – бардак. И в шкафу так же. На одних полках всё любовно разобрано, а на другие позапихнуто кое-как.
А вот мои носовые платочки хранятся всегда в идеальном порядке. Они лежат в красивом вышитом саше - все по своим цветам уже три года. Между прочим, Милка научила и руку сама приложила.
- Чтобы быстро собраться, стратегические вещи должны быть на местах, - вдохновенно объясняла она мне. - Например, носовые платки. Ты такая растеряша, вечно без платков ходишь, заведи себе саше. Смотри, - инструктировала она, - вот такой конверт делаешь из плотной ткани и внутрь закладываешь картонки, для жёсткости. Просто из коробок конфетных вот так вырезаешь в размер и зашиваешь внутрь. Поняла? Получается жёсткая папка. И все платки лежат и не мнутся. А внутрь положишь отдушку. И кладёшь к стеночке вот так стоймя – всегда в одно место. И теперь ничего не надо искать панически, и тратить время, ты это с закрытыми глазами найдёшь.
Никакое саше я себе тогда так и не завела, хотя ужасно восхищалась и ахала. Потому что, действительно было красиво и удобно. И тогда Милка потеряла терпение и сама сшила мне такое саше на день рождения – из кремовой какой-то старинной чесучи с кружевом и ленточками и вышитыми моими инициалами на крышке – белым по кремовому.
Внутри лежал красивый тонкий платочек и шёлковая подушечка сухих духов. И опять у нас с ней всё было одинаковым…
Саше привело всех в восторг. Мама немедленно воодушевилась выходом меня на новый уровень хозяйственности и надарила красивых женственных платочков. Девчонки на работе, которым я хвасталась подарком, тоже начали заваливать новыми экземплярами. Так что платочное саше у меня толстенькое и аппетитное.
Я вынимаю его из ящика, сначала, как всегда, любуюсь, потом откидываю крышку – и в нос мне несутся волны легендарных ароматов. «Жемчуг», «Лесной ландыш», «Быть может», «Сигнатюр», «Ша ноар», и бабушкина любимая «Красная Москва», и мамина любимая «Пиковая дама», и мой любимый рижский «Агат»… Дергаю кремовые ленточки и ворошу своё добро. У меня почти деловое свидание. Но это я так думаю. А вот он как думает? Мой… мой… мой кто? Кто же он мне сейчас? Как говорят о мужчине, которого ты любила и который тебя предал, а потом несчётно раз покаялся? Бывший парень? Но он вовсе не парень, он уже без пяти минут доцент. Значит, бывший мой доцент. И бывший мой любовник. И бывший мой любимый человек… И просто вообще бывший… Бывший – и всё! И к чёрту, к чёрту все эти романтичные кружевные беленькие, розовые вышитые квадратики, любовной стопочкой сложенные в своём душистом ложе. К чёрту их! Вообще пойду без платка! Не нужен мне платок. Все слёзы я уже выплакала. Все горькие и безысходные слёзы по своей первой взрослой любви, которой я так гордилась когда-то, которую так берегла. Которая так меня опустошила. Которая едва меня не убила.
Но я выжила.
Я выдёргиваю с самого низа клетчатый вишнёвый платок, засовываю саше на место и встаю в раздумии перед шкафом.
- Так он зайдёт за тобой? – мама возникает в дверях со своей так и не улёгшейся встревоженностью.
Отчасти я её понимаю: с её точки зрения меня заставили страдать, меня мучили, мной пренебрегали, а теперь я, не сохраняя гордости, бегу по первому свистку. Мама неприметно вздыхает. Она изо всех сил делает вид, что это не её дело, но у неё ничего не получается. Она бы и рада сейчас расспросить меня, по какому случаю ресторан, и не собрались ли мы вдруг восстановить наши отношения – но нельзя, нельзя… Несовременно… Остаётся только вздыхать и молча страдать за дочь.
А дочь и сама не знает, чем всё кончится теперь. Ах, мама-мама… это хорошо, что ты молчишь, я честно, не знаю, что тебе рассказать. Я тебе уже столько не рассказала всего, столько ты уже всего не знаешь, что остаётся мне только тебя пожалеть и хоть как-то утешить. Хоть чем-то успокоить.
- Ну, конечно, зайдёт, - говорю я. - Он позвонит и встретит у подъезда. Мам, где моя чёрная кофта?
- Ты в ней хочешь идти? Ты в ней замёрзнешь, - беспокойно напоминает мама.
Она бы с удовольствием меня не пустила ни в какой ресторан с сомнительным мужчиной, принесшим её дочери столько страданий, но ей хочется быть передовой. На работе её сверстницы целыми днями обсуждают, что нельзя лезь в жизнь выросших детей – это неправильно и несовременно. У её подруг, с кем когда-то коляски вместе возили – дети тоже все повыросли. И проблемы тоже повыросли. И взрослые мамы затихли, практически окаменели. Потому что влезать нельзя, а не влезать – невозможно, сердце разрывается.
- Не замёрзну, я жилет надену, - успокаиваю я и вытягиваю из шкафа белый вязаный длинный жилет – модный, но нелюбимый. Я его почти не ношу, он мохеровый и слишком пушистый, что ужасно непрактично. Но сейчас мне хочется именно всё нелюбимое. Чтобы как можно хуже было настроение. Чтобы как можно хуже было ощущение. От того, что будет происходить. От того, что придётся врать. Я не умею так и не люблю. И я не знаю, как всё будет. Знаю только, что будет очень холодно и противно… Ну и пусть!
Я хватаю с кровати выбранный вишнёвый платочек и бездушно пихаю его в сумочку. И щёлкаю замком. Холодный такой, безапелляционный, окончательный щелчок. Вот так, господа… Вот такая непростая жизнь за жёлтыми окошками… За окошками, где тебя любят и ждут.
продолжение http://www.proza.ru/2018/05/10/935