-Как ты живёшь в этом своём детском саду? Там же никого нет, не с кем поговорить? – удивлялся мой сосед по общежитию Вадик. Вот поэтому и живу, что там нет никого.
Есть люди, которые не могут терпеть одиночество. Например, мой сын Богдан. Раньше, когда он только поселился у нас после интерната, всё время твердил, как мантру, оставшись в относительном даже одиночестве (один в комнате): «Мне скучно… мне скучно… мне скучно…» Папа (в смысле, я) изобразил притворное удивление: «Странно, вот мне никогда не бывает скучно одному». Показал, чем можно заняться в одиночестве. Весело провели вместе время.
Теперь сын читает запоем. Каждый день бегает в библиотеку. Бегает, потому что не может ходить спокойно. Занимается лёгкой атлетикой. Три раза в неделю. Мало. Бегает по утрам, увеличивая круги (захватывая всё новые кварталы). Собака сядет, высунет язык… А Богдан не остановиться, пока не скажешь «хватит». Про чтение почти то же. Нужно только вовремя переключать внимание с одного на другое. У него самого автоматическое переключение пока плохо работает.
Но тогда Богдана не было на свете, а детский сад был. А вокруг на сотни километров Москва. Я работал сторожем. Подчёркиваю: сторожем, а не охранником.
Выходили первые книги про Фандорина. Фильм «Апрель». Несколько раз я сходил на спектакль «Макбет» в Сатирикон. Суровый мужской романтизм поразил меня как хроническая болезнь, не слишком угнетая жизнедеятельность, но и не проходя.
Какой он настоящий мужчина? Настоящий мужчина живет один в берлоге, предварительно выгнав оттуда медведя. Ну чем не берлога детский сад? Лучшее место для того чтобы писать. Устанешь – можно побродить по этажам, детские игрушки, черепашки, попугаи, рыбки, всё это как-то умиротворяет и примиряет с миром за большими окнами. Особенно когда сами дети отсутствуют. Они где-то там, но не здесь и сейчас. Вдали они дают надежду на лучшее, а не отупляют звонкими криками и надоедливыми просьбами: «Дядя, покатай! Дядя, поиграй! Дядя, а ты кто?»
Вообще, людей приятно любить издалека. Впрочем, наверное, как и ненавидеть. Любить и ненавидеть вблизи опасно, можно получить ответ, который нас не устроит. А вот заигрывать, обожать, троллить, угрожать на безопасном расстоянии приятно. Соцсети подарили человеку ещё один способ счастья. Кроманьонец мог дразниться только на расстоянии полета стрелы или камня, иногда это довольно далеко и плохо слышно, да и голосовой аппарат напрягается. Огнестрельное оружие как-то вообще разделило людей, сделало из более лицемерными, мы вынуждены притворяться приличными людьми, дипломатично обходить врагов, делать вид, что красивые женщин нам просто нравятся. А вот соцсеть позволяет выплеснуть скрытое наружу. Потребность любить и ненавидеть реализуется со скоростью провайдера.
А устал внутри кирпича, можно выйти под яблони. Они укрывают тебя от подглядывания с многоэтажек. Дворник уже наскреб граблями сухие листья, земля расцарапана, почти как песок в садах камней. А зимой на белом снегу лежат красные, расклеванные синицами и воробьями, дикие яблочки. А ночами огни окон мерцают сквозь ветер и дождь, словно лодочки с фонарями качаются на волнах моря. Маленькая внутренняя Япония посреди Москвы.
Взойдёт ли солнце,
Останется ль в небе луна,
Ах, уже всё равно…
Масамунэ Акира
Пытался следовать путем самурайских добродетелей. Заходил на светлую сторону, но с какой-то восточной стороны.
Скромность. Я не буду больше проталкивать себя куда-то там, цепляться за возможности, использовать связи, искать варианты. Только писать. Пиар отнимает много времени. Отравляет даже тот успех, который с помощью его достигнуть. Проще говоря. Идите вы все… а я следую кодексу «Бусидо». Увы, не сразу понимаешь, что такая скромность граничит с гордыней.
Вежливость. Нельзя посылать людей в интимные органы. Надо мысленно в разговоре всегда посыпать их лепестками вишни и яблони. Не порть карму. Как-то в метро, в совершенно пустом вагоне, меня толкнул мужчина (зачем я это помню?). Он мог спокойно со мной разминуться. Да мало ли нас толкают в час пик. Но тут это было сделано специально. Не было никакой необходимости. И мужчина не был гопником, хулиганом. Он был очень прилично одет. У него была красиво подстриженная борода, черное длинное пальто, красный шарф и чёрная шляпа. Он толкнул меня, прошел в середину вагона и сел, уставившись взглядом прямо перед собой. Он не выглядел ни уставшим, ни прибывающим в отчаянии. Что побудило его так поступить? Может быть, это была игра, и он выполнял задание? Может, он так воспитывал свой характер, ждал от меня ответных действий. Мы были в вагоне одни, я возвращался поздно из театра. Мне хотелось подойти и спросить, что случилось. Но был шанс, что мужчина сочтёт это за акт агрессии. Я сумел справиться с внутренним бешенством. Я вышел на своей станции. Душевное равновесие считалось идеалом бусидо.
Чувство чести. За окном чистейшее осеннее небо, хотя по радио обещали облачность и кратковременные. В тот день была третья пара – Теория литературы. Я засыпал над партой в ожидании преподавателя. У меня так в последнее время – совсем не могу спать ночью. Брожу по детскому саду привидением, строю какие-то нереальные планы или произношу миру обвинительную речь. Иногда слушаю радио. Недавно просидел всю ночь. Потому что в Америке в два небоскрёба врезались два самолёта. Тысячи людей погибли. У посольства США горит свеча, кладут гвоздики. Днём мой сосед вбежал в комнату общежития с криком: «Гениально! Это гениально! Какой ход!». Он был в восторге от придумок террористов.
По радио Ультра – звучал рэп, видимо из солидарности. По радио Танго транслировали: «Свет твоего окна для меня погас. Стало вдруг темно. И стало всё равно – есть он или нет, тот волшебный свет». Авторадио передавало известия с матча Локомотива с бельгийцами. По Маяку какой-то чиновник, когда его попросили прокомментировать произошедшее в Америке, поприветствовал слушателей словами: «Добрый вечер». На РОВ – Макаревич: «И тот, кто не струсил и весла не бросил, тот землю свою найдёт». 107 ФМ – «Завтра улечу в солнечное утро…». Наше радио – Найк Борзов: «Пролетая кометой над домом…».
Я плачу и не понимаю, как можно радоваться гибели и боли. Смерти и страданиям людей, которые не сделали тебе ничего плохого, да и другим людям сделали плохого не более, чем остальные делают друг другу.
«Повысить голос на ребенка или взрослого считалось «потерей лица», позором, признаком слабости. Честь и слава ценились дороже жизни, поэтому, когда на карту ставилось одно из этих понятий, самурай, не раздумывая, отдавал за него жизнь. Когда самурая ставили перед выбором: жизнь или смерть, он всегда выбирал смерть, и, зачастую, оставался жив».
Это самый трудный пункт в самурайской философии. Но чуть ли не самый важный. Я никогда не смог бы стать самураем. Потому что боюсь смерти. Или, по крайней мере, не так просто к ней отношусь. Я не думаю, что между смертью и бесчестием выбрал бы смерть.
Живой пёс лучше мёртвого льва. По-моему я прочел это ещё в детстве сидя со свечой над «Айвенго». Там тоже были самураи, только звали их рыцари и друзья Робин Гуда. И вот как после такой правды о себе можно строить отношения с девушками? А если так сложится ситуация (а она обязательно так сложится, если ты этого боишься) и тебе придётся выбирать. Каково это выбирать дорогу смерти? Я всегда искал способ сохранить лицо перед неизбежным. И в этом смысле самураи были близки. Только они были готовы, а я только готовился.
В юности я думал надо слушать Цоя. Под «Белый снег, серый лёд» можно шагнуть под танк с мужественным лицом. Потом я думал, что последнем одре (так и думал «одре»), надо так закрутить философскую мысль, так накачать себя стоической составляющей человеческой мудрости, чтобы просто офигеть и не успеть испугаться. Но я боялся, что мне не хватит духа запудрить себе мозг, и я буду слишком ясно видеть надвигающийся ужас.
Много позже, мне казалось, я нашел эликсир бесстрашия: бесконечная, неимоверная усталость, когда уже ничто не важно, даже жизнь. Но потом, оказалось, страшно так уставать, всё время думаешь: вот я сейчас устану, а смерть придёт неожиданно, а я и не почувствую. Вздрагиваешь во сне и уже не можешь заснуть. А вдруг смерть уже здесь и только что коснулась тебя, слегка, пробуя, вроде как мама в детстве, и жалко будить и надо, и вот первое такое «вставай», ещё не обязательное к исполнению, но предшествующее необратимому.
Ложь для самурая была равносильна трусости. Слово самурая имело вес без всяких письменных обязательств, которые, по его мнению, унижали его достоинство. Вот и я не могу врать себе. Другим да, бывает. Но не себе.
Любовь к оружию и боевым искусствам, чувство ответственности. О, я не владел ничем. Ни каким боевым искусством. Ну, разве что, искусство выносить мозг. И то не в самой высокой степени поддавалось мне. Но и тут у меня была лазейка. Свои умения самураю предписывалось применять только в случае крайней необходимости, а в иных случаях обходиться силой взгляда и слова. «Лучший поединок тот, который не состоялся, где победа досталась без боя» Сунь Цзы. И я избегал поединков, пока это было возможно. Что такое детский сад, как не убежище от поединков с жизнью.
Самураи верили в свою божественную предопределенность, ставили свою волю в полную зависимость от воли богов. Тут я согласен. Если бог есть, то чего вообще кипишиться? Надо довериться всему, что происходит. А если бога нет, то тем более суета не поможет.
Что победитель,
Что побежденный
росы лишь капля,
только росчерк молнии -
вот должный взгляд на мир.
Оуши Ёситака. 1507-1551
«Если же ты сразу осознаешь, что от дождя не убежишь, то хоть промокнешь, зато не будешь выглядеть глупо»
«Человек осознает бесконечность проникновения в глубины избранного Пути и никогда не думает, что добился совершенства». О, это по мне. Я всегда предполагаю, что сделанное мной не самый лучший вариант. И, тем не менее, если бы я был оголтелым перфекционистом, я бы не мог бы написать и страницы. «Но пораженье от победы ты сам не должен отличать». Думаю, Пастернак тоже был немножко самурай.
«Нужно бросаться навстречу трудным ситуациям храбро и радостно». О, так бы я хотел. Но это для меня, наверное, невозможно. Так, наверное, мог Пушкин «(«Есть упоение в бою. У бездны мрачной на краю»), или Гумилёв. Мне, с моей тревожность, мнительностью больше близок другой принцип: «Привязывай даже жаренного цыплёнка».
Чтобы вы не думали, что тексты кодекса Бусидо полны пафоса и беспросветного мужества, вот вам пример самоиронии: «Пройди с настоящим мужчиной сто шагов, и он солжет тебе не меньше семи раз». Думаю, мы с вами уже прошли больше ста шагов, и уверен.
«Щедрость на самом деле не что иное, как сострадание. Того, кто согрешил, нужно жалеть ещё больше». Уверен, самураи это написали в надежде, что женщины заинтересуются мужской книгой и прочтут это. Потому что, мне кажется, что многое из того, что мы делаем и пишем, для женщин и из-за женщин.
«Если ты не выполнил какое-то дело сразу, не сходя с места, оно так и останется незавершенным до конца твоей жизни… Быстро топни ногой и пройди сквозь железную стену». Да, делать быстро и не смотреть на трудности. Задержись чуть с написанием рассказа, статьи, сценария, и всё, вернёшься к нему через сто лет, когда тебя будут интересовать уже другие дела. Усмехнешься и плюнешь – всё надо было делать вовремя.
И подвиги надо делать быстро, раз и ты уже убит. Как Александр Матросов, вот уж русский самурай. Замешкался на секунду, представил, как пули из пулемёта застревают в твоём теле, рвут его на части. Бр-р-р. Нет уж. И всё, нет подвига.
Кстати, пошел посмотреть про Матросова, и наткнулся на версию, что настоящее его имя Матросова — Шакирьян Юнусович Мухамедьянов, а место рождения — деревня Кунакбаево Тамьян-Катайского кантона Башкирской АССР. Фамилию Матросов он взял в бытность свою беспризорником (после того как убежал из дома после нового брака отца) и записался под ней при определении его в детский дом. По официальной версии Александр Матвеевич Матросов родился 5 февраля 1924 года в городе Екатеринославе Екатеринославской губернии Украинской ССР, ныне город Днепр. Однако, органы внутренних дел Украины, свидетельствует о том, что в 1924 году ни в одном из днепропетровских загсов рождение Матросова Александра Матвеевича не было зарегистрировано. Вот так дела, подвиг есть, а кто его совершил неизвестно. Настоящий самурай.
А ещё он был дважды судим, мотался из детского дома в колонию и обратно. А потом добровольцем на фронт. И вот бой у деревни Чернушки. Подбираются с красноармейцем Пером Огурцовым к дзоту. Огурцов ранен. Матросов бросает две гранаты. Сначала пулемёт молчит, а потом стреляет снова. Матросов «рывком бросился к дзоту и закрыл амбразуру». Вот о чём он думал в это момент. Вот узнать бы! Как он сумел заблокировать инстинкт самосохранения, страх перед болью?
Есть версия, что он оступился или упал раненный. Хотя Огурцов подтверждает, что закрыл. Наверное, так и было. Потому что ещё четыреста человек повторили подвиг. Как? Неужели не было другого выхода? Из этих четырёхсот один выжил. Почему его не спросили: что? Как? Как он потом жил? Это же потрясающе. Четыреста русских самураев, а мы о них знаем немного. Даже о самом известном.
Если бы не знал
что мертв уже
давным-давно,
оплакал бы свою
потерю жизни.
Ота Докан. 1432-1486
И вот так сидишь и размышляешь, и записываешь размышления. А за окном дождь, пыль, снег, жара. Это могло бы продолжаться вечно. Лететь по ветру или качаться на волнах. «Когда твоё собственное сердце просит, - это тайный принцип всех искусств». Главный же принцип кодекса сторожа: «Не выходи из детского сада»
А однажды я нашел предсмертное стихотворение пилота камикадзе. Может быть он написал его перед событиями в Перл Харборе. И поймал себя на странной мыли. Я всегда сочувствовал американским морякам, которые приняли бой 7 декабря 41 года. Но тут я сочувствовал и лётчику севшему в тот день в самолёт на японском авианосце. Я понимал, что он поступил неправильно, даже бесчеловечно, но я всё равно ему сочувствовал. Человек непонятное существо! Непонятное мне. Кручу верчу со всех сторон, разбираю по винтикам, а он необъясним. Эх, ладно, вот вам напоследок то самое стихотворение камикадзе, вся суть японского мужика, а может и не только японского А может, и не вся, и не суть, хрен тут в мужской-то психологии разберёшься, а вы «женщины-загадки». Если женщина – загадка, то мужчина – необъяснимое. Потому что женщина играет с жизнью, а мужчина со смертью.
Нам бы только упасть
лепесткам вишни весной,
столь же чистыми и сияющими!
© Сергей Решетнев