Ваня Сухов родился в день великий Победы. Его отец, комиссованный подчистую за год до окончания войны, вскоре скончался от ран, едва успев поиграть с маленьким сыном. Прошло десять лет, о празднике почему-то помалкивали в школе у Ивана, бывшие фронтовики в этот день с раннего утра спешили на комбинат, и только местное спортобщество "Труд" решило устроить для них на стадионе турнир по футболу. Эту игру любили все, а половина команд старшего возраста - вообще были участниками войны.
Мама мальчика помнила о дне рождения сына, совпавшего с праздником Победы, пекла пышки и пироги с капустой, картошкой, луком и яйцами, дарила ему подарки. А в этот раз - вынула из комода шаровары, сшитые из тёмно-синего плотного сатина с поясом на двух широких резинках и карманами по бокам. Такую модную ткань впервые пустили на продажу, правда, пока только для своих передовиков производства. А так ведь - обычное дело: половина мужиков посёлка ходили в штанах из ткани тёмно-зелёных и даже бурых оттенков. Где и как доставали хаки, одному богу известно, но в поселковом магазине клялись: такого добра к ним точно не поступало в продажу.
Майская земля подсохла, зазеленела, клейкие листочки на подросших тополях, высаженных у проходной комбината год назад, трепетали на тёплом ветерке. Ванька почти бежал рядом с гигантским забором, зная, как сократить путь до стадиона: надо не дрейфить перед облезлыми досками и не смотреть на колючую проволоку наверху. Пробежишь этот участок заброшенной всеми дороги, в два раза сократишь расстояние. "Вот, щас - поворот, - механически думал мальчишка, - соседний забор на стройке кончится, будет светлее. А там - с горки, мост через речку и стадион..."
За спиной у Ивана на толстых шёлковых шнурках висела спортивная сумка - мешок, подарок брата, который играет в футбол за юношескую команду. А у нападающего детской команды, Сухова-младшего, в сумке лежали трусы, плавки, майка с большим номером 7, гетры со щитками и резинками, носки и кеды, синие, настоящие. Всё это богатство мальчишкам выдали накануне, ещё в зимнем спортзале. Тренер торжественно объявил:
- В день Победы первой на стадион выйдет наша детская команда, откроет праздничный турнир по футболу. К вечеру, часам к пяти, должны сыграть для болельщиков юношеская и взрослая команды...
Наконец, появилась асфальтированная дорога, ведущая ко второй проходной будке, на ступеньках которой стояли охранники, курили, разговаривали. "Ну вот, поворот, - продолжал отсчитывать метры Иван, - смотри, как дома-то итээровские выросли..." - за покосившимся заборчиком, сколоченным наспех, кое-как, виднелся пятый, последний, почти достроенный кирпичный двухэтажный дом со всеми удобствами, предназначенный для начальства.
- Мальчик, купи собачку... - у конца забора, обозначающего стройку, стояла девчонка лет десяти, с нечёсаной рыжей головой и сандалиями на босу ногу, на плечи накинута длинная фуфайка с болтающимися рукавами. Из-под бортов высовывались худые белые руки, держащие за передние лапы чёрно-рыжего щенка с подпалинами на мордочке и фартучком на груди, - или возьми так... А то щас пацаны припрутся, утопят его...
От продольных, залитых талой водой ям, в которые укладывают трубы, отделилась группа пацанов, человек пять, направилась к Ивану и девчонке. Та протянула щенка мальчишке, зашептала:
- Бери-бери, уноси его! Они уже утопили двух щенков у Милки, этот последний остался... Никого не боятся. А мать с отцом у меня с утра празднуют день победы, пьяные... Я говорила им. И что толку?
- Да мне на футбол надо... - пожал плечами Иван, - куда я его дену? Даже в сумку не войдёт...
- Беги-беги скорее, пока не догнали! А я покажу, будто несу его к проходной, - и, не медля ни секунды, девчонка передала щенка мальчишке, а сама бочком засеменила к охранникам. Футболист засунул пса под мышку, свернул на асфальтированную дорогу и побежал к мосту. Он не оглядывался, но чувствовал, за спиной происходит что-то нехорошее. Когда вбежал на мост через речку, на берегу которой с довоенных времён стояли жилые бараки мясозавода, повернул голову и увидел: за ним гонится уже вся ватага. "Была не была, - подумал он, - должен успеть..." - остановился, одной рукой сдёрнул сумку-мешок, застёжка открылась мгновенно. Иван засунул щенка внутрь и припустился с такой скоростью, с какой умеют бегать только нападающие футбольной команды. У ворот стадиона его встретил Валька Никитин, крепко сбитый, кривоногий и губастый защитник с правого края, спросил:
- Чё несёшься, как угорелый?
- Мясозавод догоняет. Я у них щенка стибрил, они хотели его утопить... - сказал Ваня, еле дыша.
- Пусть попробуют, живодёры барачные, привыкли жрать на свалке протухшее мясо... Ты достань щенка-то, пацанам покажем, - и они направились к летним раздевалкам, оборудованным рядом с футбольным полем.
***
Прямо за стадионом, на втором ярусе засыпанного давным-давно оврага, среди заметно подросших после войны берёз, осин и елочек разместился детский парк "Юный текстильщик": летний кинотеатр со сценой для концертов, буфеты (целых два), бесплатные аттракционы из каруселей и лодок - качалок, свой спортивный городок и тир, в котором с детей по праздникам не брали денег. Забор был дохленький, с дырками, но сверкал по случаю весны и дня Победы новой зелёной краской. Из репродуктора неслись жизнерадостные песни: "Эх, хорошо в стране советской жить!", отрывки из радиожурнала "Пионерская зорька".
Команда Ивана тяжело выиграла у соперников, всего 2:1. Стадион, к сожалению, заполнился, дай бог, наполовину: первая смена текстильщиков заканчивала работу в два часа дня, многие планировали придти на стадион с семьями после обеда, к мачтам юношей и взрослых команд. Но и то заядлых крикунов, хотя это был рабочий понедельник, собралось много, наверное, в соседней со стадионом школе мальчишки сорвали занятия. Футболисты были в приподнятом и взвинченном состоянии, всем хотелось потискать щенка и попить газировки в парке, покачаться на качелях и пострелять в тире. Обходить парк поленились, нашли дырку в заборе, удивились чисто подметённым дорожкам и высохшим от краски скамейкам. Щенка по очереди несли на руках, выкрикивая собачьи клички.
- Бобик, Тузик, Рекс, - выпалил Вовка Мозжухин, вратарь и второгодник из соседнего с Иваном 4-б класса. Они дружили, тот знал, что Ванька - самый младший в команде, но финтит отлично, бегает здорово, а вот силёнок пока не накопил, вечно его сшибают с ног верзилы - соперники. И Вовка не раз нёсся в штрафную площадку противника, чтобы защитить друга, за что получал нагоняй от тренера.
- Не, всё это фигня! - спорили полузащитники, братья-близнецы, почему-то прозванные Кощеем и Сливой и которых все путали, - надо назвать его Джульбарс!
- Чё вы пукаете зазря? - спросил рассудительный шестиклассник, второй вратарь Валерка Денисов, - надо узнать: кобель он или сука, а потом уже имя придумывать... И породу неплохо бы узнать, а то дадите дворняге кличку Джульбарс, вот умора будет!
На центральной площадке все потихоньку разбрелись по буфетам, стали надуваться газировкой у колясок со стеклянными сосудами, наполненными сиропом. Иван присел на скамейку, положил щенка на ноги, чтобы лучше разглядеть. Псу было месяца два, не больше, чистый, даже ухоженный, глаза коричневые с поволокой, уши длинные, мягкие с загнутыми волосатыми кончиками, грудь широкая, бока упитанные, лапы крепкие, хотя и длинные. Мальчишка подумал: это всё-таки гончая собака, точно таких щенков он видел у соседа по сараю, заядлого охотника.
Тут подбежали Кощей и Слива, заорали:
- Айда, к оврагу! Там трактор работал, такое натворил...
Все собрались возле скамейки, на которой сидел Иван, стали пытать братьев-близнецов. А те только показывали руками в сторону заросшей кустами части парка и твердили в один голос: "Айда, смотреть! Идём, идём туда...". Шли недолго, дорожки разошлись в стороны, впереди оставалась неширокая полоска земли, уже успевшая зарасти густой зелёной травой. Забора с этой стороны не было, за кустами бузины виднелись следы тяжёлого трактора, проложившего в дёрне глубокую колею. Не сговариваясь, мальчишки остановились, как вкопанные, увидев полуистлевшие доски и кости от человеческих скелетов. В метровой яме, сразу за колеёй, валялись черепа, страшные, обсыпанные чернозёмом вперемежку с белыми корнями полусгнившей травы.
Первую фразу сказал Мозжухин:
- Не зря моя бабка говорила: здесь кладбище было. Вот, гады, потревожили мёртвых, теперь нам всем будет горе...
- А ещё парк "Юный текстильщик" назвали, - съехидничал Денисов, - я-то давно слышал, что зовут его парк живых и мёртвых...
- И я слышал,- признался Иван, - мне баба Наталья говорила, что здесь раньше было большое кладбище... И про живых и мёртвых - тоже слышал. Только непонятно, почему кладбище-то сравняли с землёй?
- Было - не было... Плевать, - сказал молчавший до того шестиклассник, центральный нападающий и капитан команды Валька Карасёв, - здесь люди захоронены, деды-бабки, родители... А теперь здесь кино, танцы танцуют. Вот поэтому мои родители и не ходят сюда. Весь посёлок зовёт этот парк - живые и мёртвые. Гробы, черепа, кости... Валим отсюда, пацаны!
- Надо бы на стадион вернуться, там юноши скоро начинают, - сказал Иван, - мой брат играет, надо посмотреть. Да и ваши родители - во взрослых командах...
- Ззздохнем от голода! - сказали почти в один голос Кощей и Слива, - все игры - к вечеру начнутся! Надо домой, поедим и бегом назад...
О собаке забыли, а Иван был даже рад, потихоньку спрятал щенка в сумку. В посёлок шли всей командой, ниже итээровских домов, почти по берегу реки, недалеко от бараков. Увидели ватагу пацанов, не сговариваясь, пошли напролом, подбирая с земли палки, кирпичи и железную арматуру. Те опешили от такой наглости, отошли метров на пятьдесят к реке. Уходить в свои бараки было бы неприлично: это - поражение, полное и безоговорочное. Стояли, молчали, многие из них курили. Как только футболисты, сократив дорогу домой вдвое, скрылись за заборами, услышали вдогонку:
- Мы ещё встретимся, фраера! Вы ещё г**** будете жрать у нас! Мы вас тухлыми кишками накормим...
***
Мама к щенку отнеслась спокойно, наверное, потому, что и старшей сестре, и брату "собачка", как они стали её называть, понравилась. Впереди - лето, нет проблем с сараем, в котором после зимы практически исчезла поленница из тонко наколотых берёзовых чурок. Иван позаимствовал у почты кем-то забытую или выброшенную фанерную посылку, ножовкой вырезал в ней дыру, постелил на дощатый пол старую фуфайку и накрыл щенка домиком. Тот не сопротивлялся, подполз к отверстию, положил лобастую чёрную голову на тёмно-коричневые лапы и через минуту уснул. Рядом с домиком появились алюминиевая миска и невысокий горшок без дырочки из-под цветка - для воды.
Сосед дядя Коля, между прочим, майор советской армии в запасе, вернувшийся из "командировки", так он называл тайные поездки на охоту, осмотрел щенка, сказал:
- Это, явно, помесь, но отличная: бахрома на ушах и бочках - от сеттера, а грудь "колесом" и лапы - от русской гончей... Где отхватил, Вань?
- Девчонка из бараков мясозавода дала. Пацаны хотели его утопить, но я успел убежать, не догнали меня.
- Это - сука, то бишь, значит, девочка. Надо дать ей имя, потом сходишь к ветеринару, сделаешь прививки, не откладывай, летом дряни может любой нажраться, ну, а к зиме - видно будет... Если что, продашь её мне? Не обижу, будет жить с тобой по соседству, ухаживай за ней, гуляй, только этим собакам - надо охотиться. Как воздух, нужна им охота! А тебе ещё рано об этом думать, вот подрастёшь, тогда и поговорим.
Иван вспомнил, как девочка назвала имя большой собаки - Милка. "Вот так и будем звать - "Мила", значит, милая", - решил он раз и навсегда. Семья приняла кличку сразу и безоговорочно: да и щенок стал реагировать на неё как-то осознанно и быстро. В конце мая в школе объявили об отмене экзаменов за четвёртый класс, теперь мучить будут только после семилетки. Иван учился хорошо, не боялся ни диктанта по русскому языку, ни математики. Но обрадовался известию, особенно за Вовку Мозжухина переживал: тот просто не мог остаться в четвёртом классе ещё на год, отец, наверное, прибил бы его, несмотря на то, что вратарь он был отличный да и друг настоящий. А вот диктант он не мог написать: в прошлом году трижды пересдавал экзамен по русскому, его лучший результат - десять ошибок.
К середине июня на речке стали ломать бараки, чтобы те не заслоняли природу итээровским домам, а жителей переселяли в благоустроенное четырёхэтажное общежитие и в пустующий шлакоблочный дом рядом с Иваном. Он, правда, предназначался под снос, но что делать: людям негде жить, поэтому поменяли облицовку наружных стен, обшили подъезды новой вагонкой, переложили несколько развалившихся печек, пробили канализацию и поставили новую колонку с автоматической подачей воды. Мама Ивана завидовала, вздыхала, говорила: "Уж не переселяют нас, так хотя бы отремонтировали дома, что ли, как мясникам..."
От посёлка до леса - рукой подать, гулять Иван ходил с Милкой, облазили все окрестности: собирали землянику, к июлю налилась малина, набирали за пару часов по целому ведру, потом в сосняке пошли первые маслята, рыжики. Собака росла на глазах, вела себя хорошо, как все охотники, ходила кругами возле мальчишки, постепенно увеличивая время отлучки, но всегда точно находила его, радостно прыгала, когда он приседал на корточки, лизала лицо, уши, волосы. Иван постоянно помнил о прививках, узнал точный адрес ветлечебницы, кстати, она располагалась недалеко от парка живых и мёртвых, на территории закрытой церкви.
С сентября начались занятия и в школе, и в футбольной секции, дом физкультурника переехал на десяток остановок трамвая дальше от посёлка, разместился поближе к центральному стадиону. Тренировки проходили три-четыре раза в неделю, времени не оставалось на уроки, не то чтобы заниматься с Милкой. Она жила в сарае, мама и сестра следили за её питанием, к приходу Ивана кто-то из них специально приводил её домой. За полчаса до его возвращения собака начинала кружить по комнате, тихо поскуливая, просилась в коридор, то и дело подбегала к входной двери, царапала вагонку когтями. Наконец, ложилась у порога, клала голову на лапы и затихала. В этот момент она казалось неживой. Но вот раздавался стук в подъезде, быстрые шаги по лестнице на второй этаж, и Милку уже невозможно было остановить. Она взвизгивала, лаяла с подвыванием, бросалась под ноги мальчишке, старалась повалить его на пол. Когда Иван садился за стол доделывать уроки, пёс сворачивался рядом клубком и мог лежать так часами.
На ночь глядя, с собакой любила гулять сестра Лариса. Работая оператором на почте, она полдня бывала свободна, всё время проводила с ней и стала вторым человеком в семье, которого та безумно любила. Первым, конечно, оставался Иван. К ноябрю заматеревшую Милку уже можно было называть собакой: почти чёрный окрас шерсти с небольшой бахромой по бокам перебивался коричневыми подпалинами у пасти да ноги будто специально обули в шоколадного цвета сапожки. Такого же окраса выдался и фартук на мощной, будто пополам поделённой рельефным волосяным покровом, груди. В сарае она спала на спортивном мате, оказавшимся бесхозным на школьном дворе, его утеплили старой кроличьей шубкой, миску для еды выделила мама, пожертвовав пятилитровой кастрюлей, а за костями и обрезками бегал по воскресеньям в магазин при мясозаводе сам Иван. Все ждали снега: было интересно посмотреть, как поведёт себя девятимесячная охотничья собака на белом пушистом покрове, как среагирует на следы лесных жителей.
После воскресенья, утром, Лариса сказала Ивану, что Милка потеряла аппетит, вялая какая-то. Мама стояла рядом, бросила в сердцах:
- Мало гуляете с ней, собой больно заняты все!
- Нет, мама, мы также два раза выводим её гулять, - ответила сестра, - давай-ка Вань, я приду пораньше и сходим завтра после обеда к ветеринару, всё равно надо прививки делать.
Иван испугался за собаку: вот-вот зима придёт, а он так и не сводил её на уколы, ни разу не показал врачу. Во вторник и ещё прихватив два дня, он так закрутился со школой, а главное, с футбольной секцией, что только в пятницу смог повёсти её к ветеринару. Пошёл один, Лариса и брат были заняты на работе. Предварительной записи не было, в живую очередь через час они попали в смотровой кабинет. Всё это время Мила лежала у ног хозяина, не вставала, не просила погладить её по спине или потрепать за уши. Иван уже и сам видел, как сдала за эту неделю его любимица. Доктор попросил мальчика посидеть у двери, чтобы не отвлекать собаку, осматривал долго и тщательно, сказал:
- Ну, подруга, полежи на столе, отдохни, а мы поговорим... Ты хозяин? - обратился он к Ивану, - вижу, как переживаешь... Но ты парень - опоздал. Мы не сможем спасти твою собаку: чумка до годовалого возраста надежды не оставляет... Она промучается ещё несколько дней и всё равно умрёт. Я усыплю её... Где живёшь, в посёлке текстильщиков? Если хочешь захоронить дома, я могу дать мешок, но она - тяжёлая, ты не дотащишь её. Оставь её здесь, санитар захоронит, всё честь честью будет.
Мальчик подошёл к Милке: она лежала на боку, повернув голову влево и вверх, смотрела прямо в глаза Ивану. Шерсть на лбу и ушах будто вытерлась, шоколадный воротничок на груди смазался, растворился в чёрной краске, в уголках глаз - крупные слезинки. Он наклонился к голове собаки, поцеловал её в крутой лоб, рукой обнял за шею и молчал. Милка тоже не издала ни звука, дышала тяжело, с хрипом. Не глядя на доктора, Иван сказал:
- Я заберу домой. Её все любили, надо проститься...
- Ты не дотащишь! - твёрдо сказал доктор, - на улице её нельзя бросить, заразишь других собак. Ты хочешь эпидемии?
***
Мальчик не замечал, как в небе кружат первые снежинки, ложатся на асфальт и тают, не успевая забелить улицу. Он дошёл до парка живых и мёртвых, сумерки пока не наступили, входные ворота были открыты. Прошёл в калитку, ноги вели его дальше, к кустам ещё зелёной бузины, так и не сбросившей летний наряд. Рядом тонкими голыми ветками тихо шелестели несколько берёз. Остановившись, он увидел, наконец: вся трава покрыта белым одеялом, нет страшной колеи с человеческими костями, на месте ямы с черепами набросан чистый снежный холмик. Именно здесь и захотелось ему умереть от своего горя. Он обнял ствол берёзы, сполз по шершавой коре до земли и зарыдал: "Милка, что я сделал с тобой... Что я сделал?"