Яков Варлантьевич, мужик справный. Роста, пусть и не богатырского, но в кости широк, жилистый, до работы жадный и упертый, если взялся за что - обязательно осилит. Родом он из донецких крестьян, но сумел из деревни вырваться, хоть в ту пору, тем, кто на земле трудился, паспортов не выправляли. Времена были такие, когда страна жила под лозунгами: « Победа коммунизма неизбежна! », « Наша сила в плавках » и « Даешь стране угля! ».
Сейчас нам смешно, а тогда это определяло все. Яшку тоже. Новые мартены по всей стране зажигали ежедневно, стахановское движение набирало обороты, комсомольские стройки. Страна вставала с колен, одновременно опуская крестьянство. Яков просек это сразу, тем более повод был, расстаться с отчим домом: батька суров был, патриархально настроен и несколько раз кряду отмутузил сыночка вожжами буквально ни за что. Да не слегонца, а со всей дури, Яшка после несколько дней ноги передвигать не мог. Высказать отцу остерегся, пошел в город, прямо к первому секретарю райкома и сказал, что стахановцем стать желает. Тот руку пожал и путевку выписал на ударную вахту в угольную шахту.
Так Яшка попал в забой. Сначала вагонетки вручную толкал на гора по узкоколейке. Силищи и упорства у него доставало, иной день по две нормы выполнял.
Через полгода определили учеником забойщика, а там и отбойный молоток доверили. Яков старался, жилы рвал, чтобы попасть на доску передовиков. Попал, таки, даже бригаду получил в управление. Не первый, но и не из последних. На Доске Почета занял подобающее место, чем весьма гордился. Вскоре ему даже комнату отдельную в общежитии дали, что свидетельствовало о его высоком статусе.
Страна поднималась в гору, осваивая Западную Сибирь. На освоение Кузнецкого угольного бассейна срочно понадобились кадры. Яков Варлантьевич получил комсомольскую путевку и поехал в Кемерово, где вводили в эксплуатацию первые шахты. Естественно он мечтал о деньгах и славе, но понимал, что это не скоро случится. Пока нужно работать и работать, насколько жилы позволят.
Возраст диктовал свое, организм требовал любви, а на нее у парня времени не было. Пришлось выбирать, карьера или гулянки. Не время прохлаждаться. Влечение и страсть могут подождать. Иной раз придет с забоя, сил даже поесть не хватает, не то, что на танцы или свидание сходить. Однако кровь - не водица, будоражит, высверливает мозг, разжигает пламень возбуждения и желание. Тьфу на него! Недосуг. Тем более не хочется ему влюбляться, опыт печальный имеет. Не свой. Сестренка по этой причине вены себе топором вскрыла. Смотреть было больно и страшно. Тогда он напился, да так, что неделю потом работать не мог. Штормило, рвало, чуть богу душу не отдал.
Тогда батька первый раз его и проучил. Если разобраться, за дело, но ведь и не мальчишка уже. Восемнадцать ему было. Что поделаешь, если родной человек, не считая бабушки, но та совсем старая была, предстал в первый раз совсем не живым. Как же такое может быть? Значит, ему тоже когда-то предстоит. О том он думать не мог и боялся, хоть и был не робкого десятка. Смерть и по сей день вызывает у него содрогание и отторжение.
Теперь он так не боится, но страдает ничуть не меньше. На похороны и поминки старается не ходить.
Так вот, приметил он в соседях вдовицу. Видная, фигуристая, складная. Возраст чуть больше, чем у Якова. Чернобровая, длинноволосая, довольно яркая. Ведет себя скромно. Правда у нее трое детишек, все девки, мал мала меньше, но то не беда. С этим разобраться можно, не обязательно всех удочерять.
Наверняка у нее родственники есть, помогут, может возьмут кого на воспитание. Девка не красавица, но есть на что приятно посмотреть. Улыбка больно обольститльная. Соседи о ней только хорошее говорят, что в здешних краях уже редкость. Хозяйка, мол, замечательная и мать, каких поискать, мужиков сторонится. Мужик у нее тоже в забое работал, но в старой шахте, где ни вентиляции, ни отбойных молотков тогда не было. Уголек киркой рубали и в корыте на гора на себе тащили. Убрался мужичек, настрогав трех девок. Говорят, от силикоза. Кашлял чернотой, потом кровью харкал, от чего совсем высох. Схоронила его Татьяна Даниловна, теперь живет кое-как, с хлеба на воду перебивается. Яшка и подумал, чего добру пропадать, девка еще хоть куда. Да и упрямиться ей не с руки, коли такой мужик замуж зовет.
Выбрал Яшка день, точнее вечер, купил харчей, сладостей для детишек и самогоночки. Пришел, напросился в гости. Татьяна Даниловна, было за кочережку схватилась, гнать собралась охальника, но выслушала, прямо в дверях. Поразмыслила недолго, впустила. А ну, как сладится чего. Чем черт не шутит. Настрадалась одна, хоть и не особенно долго, но для нее без средств жить, тяжесть непомерная.
Девки все жилы вытянули, вроде стараются, помогают, но на ту пользу добра не купить и еды тоже. Скудно живет вдовица, бедно. Вроде при огороде, хозяйство какое никакое, куры, поросенок, а достатка нет. Девки с зимы ждут не дождутся, когда лебеда с одуванчиком поспеет да купырь подрастет. Ходят, еловые почки собирают, щавель кошелками рвут, зелень подножную, что раньше всех отрастает, а сдобрить это все нечем. Разве только картохи мерзлой иной раз раздобудут или голубя в силок заманят. Соседи, вон, собак всех поели. Осенью хоть рыба есть, а к концу зимы хоть ложись да помирай. Однако каждый год так, до сих пор, слава Богу, живы.
Сходила Татьяна Даниловна за печку, плат новый цветастый повязала, ни разу не надеванный, шаль набросила. Не для форсу, для порядка. Гость, все же. Вроде, с добром пришел. Не гнать же, только потому, что мужского полу.
Человек крепкий, осанистый. Ручищи как лопаты, мышцы под рубахой бугрятся, уверенный, не наглый совсем. Разговаривает культурно, с уважением. Вот и посидим. Хоть какое развлечение, все одна да одна. Девки не в счет. Это скромности, вроде как пальцы на руке, не оторвешь, больно будет. Любит она своих девчушек, хоть и устала от той любви смертельно.
Коли был бы в доме достаток, другое дело, а так, одно мучение. То есть хотят, то платье справь, то обувка прохудилась. Зимой все втроем в одних перештопанных валенках проходили. Даже подерутся порой, чья нынче очередь наступила. Вот бы каждой одежку справить. Хорошие же девки, а живут неприкаянно. Все оттого, что тятька помер, царство ему небесное, земля ему пухом. Достойный был человек, только здоровьем слаб, а муж был замечательный. И любить умел, и дом обиходить, деньги, хоть не великие, всегда в дому были. Дочки по нем обмирали, так он их привечал да баловал. Да чего теперь поминать. Пусть покоится с миром. Придет время, может свидимся еще, никто не ведает, есть тот свет или сказки бают. Он там лежит себе спокойненько, а я его семя обихаживаю, до ума довожу. Не очень справедливо да уж как есть. Боже, чегой-то я размечталась, совсем умом тронулась. Мужик в дому, похоже с делом пришел, а я его баснями кормить принялась, в платы наряжаюсь. Нужно показать пришлому человеку какова я хозяка, расторопна ли, умела, а не так.
Вон он на стол богатства навалил, за неделю не съесть. Вина приволок, сластей всяких. Наверно зарабатывает не плохо. Муженька бы такого... Да нынче, где таких взять. И не мечтай. Не по тебе сук, вон он лощеный какой, упитанный.
Тем временем У Якова Варлатьевича своя дума. Пришлась ему молодица. Не девка, конечно, но кровь будоражит. Походка, стать, груди налитые, словно тыковки молоденькие. И глаза, печальные, немного, но много ли радости у вдовицы при целом выводке. Хороша, зараза. Так бы и...
Сначала сговориться нужно, для того поперву понравиться, приглянуться. С этой целью и стол накрыл. Чего суетится баба-дура?
— Успокойся, Татьяна Даниловна, присядь. Меня Яков Варлантьевич, величают. На шахте тружусь. Забойщик я. Не из последних. Годков мне тридцать. А вам, если не секрет?
— Я уже старуха совсем. Тридать пять, шестой пошел. Детишек, вон, полна хата. Вдовица. Живу, вот, как придется. Справляюсь, пока силушки хватает, а дале не знаю. Сейчас стол накрою. Это все тоже выставлять или с собой заберете?
— Кто же подарки назад прихватывает. Неужто, я на скупердяя похож, который продемонстрировал и обратно забирает? Обижаешь, хозяюшка. От всей души закупился, с моим почтением. Рад буду, если все попробуете, вдвойне, коли понравится. Сговоримся, еще принесу.
— О чем нам с вами договариваться нужно? Я ведь только по хозяйству, боле ничего не умею. Еще огород, шить маленько. Работать мне пока не с руки, девки маловаты. Что я все про себя? Предлагайте, коли пришли, Яков Варлантьевич.
— Хотелось бы как у людей, ваш товар, наш купец, но мы не дети, вы давно не девица. Замуж зову. Пришлись вы мне по сердцу, Татьяна Даниловна. Нравитесь, очень. Я тоже не плох, вроде как. Женат никогда не был, с девицами не крутил. Если сговоримся, сразу скажу, что в женщинах не разбираюсь, потому ни с одной до сих пор не был. Недосуг мне, работать нужно. Я, ведь, в стахановцы мечу. Хочу, в самых что ни на есть первых передовиках быть. Возможности все для того имею. Зарабатываю хорошо, если не сказать, много. Королевой содержать не берусь, однако, нужды знать не будете. Только условие есть, всего одно, но не очень для вас привлекательное. Здесь вам подумать придется. Не тороплю, но и лясы точить недосуг. Думаю, неделю на раздумья хватит. Боле ждать не намерен. Еще скажу про вашу внешность, которая буквально поразила мое воображение и разожгло мужскую чувственность. Особенно ваша стать. Еще походка. Ну и все прочее, тоже понравилось. Только улыбайтесь поболе, нечего страдать, если согласие дадите. Жить будем в достатке и радости. Не про танцульки говорю, а про совместное ведение всех семейных дел, окромя денежных. Здесь, извините, Татьяна Даниловна, кто зарабатывает, тот и казначей. Вам никогда работать не придется. В дому дел много. Так что выбирайте любезная моя Танечка.
— Не ваша пока, конечно. Но кто ведает. Может, и сговоримся. А условие, условие-то вы не сказали. Неровен час его и выполнить невозможно. Сначала ситуацию разъясните, после о прочем поговорим. Вы мне тоже приглянулись. Как увидела, сразу поняла, что мужчина вы положительный, хоть и водку принесли. Тятька мой пьяницей никогда не был, но две-три стопки на ужин всегда принимал. Говорил, для здоровья и чтобы спать сподручнее. Я тоже такой нормы придерживаюсь. Конечно, не каждый день. Только так при муже было, как его не стало, забыла и вкус, и запах. Но о том не жалею. Без нее легко прожить можно. Вы согласны со мной, Яков Варлантьевич?
— Отчего не согласиться, коли так и есть. Одно дело пить, совсем другое для доброго настроения, так сказать, тонус поднять. Это можно. Думаю, для начала беседы, нужно сперва по стаканчику пропустить. Для знакомства. Там и о деле поговорим.
— Детишек-то, звать, али как?
— Погодь с мальцами. Конхвет им отнеси, сдобы. Пускай побалуются. Небось, давно не видели. И в дальнюю комнату отправь. Разговор будет сугубо взрослый. Не о пустяках беседовать будем. Иди, отнеси, Татьяна Даниловна, душечка моя.
— Допустим, пока не ваша, - кокетливо полшептала она и предъявила покупателю очаровательнейшую улыбку. Гостинцы отнесла, наказала девкам на крыльце посидеть, покуда не позовет. Разговор, мол, важный.
Выпили по стопочке, закусили квашеной капустой, немного к весне перестоявшейся, хрустящими солеными огурчиками, попробовали покупных казенных деликатесов и уставились друг другу в глаза, словно желая проверить, кто кого переглядит.
Татьяна Даниловна первая не выдержала. Точнее, решила показать, что не строптивая, сговорчивая, согласна подчиниться. Яков Варлантьевич сразу уловил женскую хитрость, только виду не показал. Такое положение дел как нельзя больше его устроило. Матриархат в семье он не потерпит. Любить, уважать, поддерживать, это одно, а командовать - не смей. Мужчина решать главные вопросы должен. И точка.
— Теперь можно и к делу приступить, Яков Варлантьевич. Выскажите уже условие. Больно любопытно мне. Честно скажу, аж скулы свело от неизвестности. Вдруг чего недоброе.
— Не выдумывайте, Татьяна Даниловна. Условие такое: удочерить и содержать согласный только одну девочку. С остальными придется распрощаться. Дело не в том, что не потяну такую обузу, честно говоря, не желаю брать на себя такую ответственность. Какую - выбирать вам, мне все едино. Любую приму как родную. Но только одну. Теперь думайте. А покудова давайте еще по стопочке.
— Как же так, Яков Варлантьевич. Как же так... Доченьки, ведь, родные кровиночки. Чего люди скажут? Нельзя так, ой, нельзя. Выбросить, словно слепых кутят. Муж мой, ихний тятька, в гробе первернется. Как пить дать, встанет и проклянет меня.
— Бросать не предлагаю. Есть же у тебя родственники в деревне. Им завсегда рабочие руки требуются. Обновки, одежу справную, всем куплю, на хлеб помогу, за прочее работой рассчитаются. Времена тяжелые, всем трудно, справятся. Общайтесь, сколько влезет. Такое мое условие. Другого не будет. Думайте, Татьяна Даниловна. Я все загодя обмыслил. Тема вполне пригодная, хоть и не без изъянов. Голодать не будут. Обещаю.
— В голове не укладывается. А коли мне бы так? Кабы руки на себя не наложили. Чем не предательство. Как на такое пойти, решиться? Думать нужно, ой, думать. Голова пухнет. Давайте уж еще по одной. Горюшко, мне... Или одной куковать?
— Время позднее. Зови малышню, пусть поедят, а я пожалуй, пойду. Когда за ответом зайти?
— Неделя, значит неделя. В следующий выходной и приходите.
Три ноченьки не спала Татьяна Даниловна. Все думала. И чего взвешивать да гадать, если куда ни кинь, везде клин. Из двух зол выбирать приходится. Так и так худо. Одиночество и бедность или измена материнская. Второй выход гарантирует, что не помрут девки голодной смертью. Соглашаться нужно. В семье оставлять младшую, Валентину. Ей в людях не выжить, мала еще. Кому дочек определить, найдется. Старшей, Таечке, пятнадцать. Считай девка на выданье. Рукастая. Много чему выучилась по хозяйству. Раечка тоже самостоятельная, к дядечке своему отправлю. Он человек добрый. Воспитает, выучит, работой подневольной не замучает. Конечно, не отец, но что делать, коли жизнь так неудачно сложилась, словно пасьянс не сошелся. Соглашаться нужно. Ой, беда, беда! Зато младшенькая при мамке и в полном достатке. Уже не так плохо. Или отказаться? Другого такого случая не представится. Кому нужна в голодные годы вдовица с выводком? Ни кому. Быть-то как? Горюшко мне! И хочется, и колется, и мама не велит. Не дожила маменька, может и к лучшему, что срама такого не увидит, царство ей небесное, земля пухом.
Татьяна Даниловна перекрестилась истово, хоть и в церковь никогда не ходила, у кого еще заступы просить, как не у Создателя? Если он не надоумит, то кто? Гром, вроде не гремит и небо не рушится, разве лучше в четыре рта голодать, да руки заламывать? Простят ли детишки? Как знать. Может и нет. Если только позже, когда самим выбирать придется, а подсказать некому. На то рассчитывать нечего, это как на кофейной гуще гадать. Эх, пропади все пропадом, соглашусь, пожалуй. Пусть проклинают, главное, чтобы живы были. А счастье, это личный вопрос, здесь мамка не помощник. В таком вопросе судьба и личная воля, боле ничего. Как потопаешь, так и полопаешь. Плюс малость везения. Молиться буду, чтобы все у моих кровиночек сложилось.
Яков Варлантьевич пришел при параде, в костюме с иголочки, драповом пальто, в шляпе, буквально только что купленой. Татьяна Даниловна ждала, готовилась. На столе дымилась картошка, не поскупилась, набрала из семенных запасов, как в прошлый раз, огурцы и капуста, шкварки свиные нажарены из солонины, салат из молодой зелени, заправленный простоквашей, краюха хлеба. Ко всему заняла у соседей графинчик беленькой, после отдаст, когда продаст курочку на рынке. Подгадала аккурат к концу смены в шахте, вычислив время на сбор и дорогу. Ждала совсем не долго. Девочки уже все знали, наплакались вдоволь и успокоились. Как узнали, что Яков Варлантьевич одежу справит, совсем повеселели. Дети. Им еще неведомо, куда судьба порой завести способна. Не худшее мать для них выбрала. Может, простят когда. Дай-то Бог.
Мужчина поздоровался, сняв шляпу, поклонился в пояс, протянул хозяйке полный чего-то, вещевой мешок, очень приятно тяжелый, наверняка, харчи.
— Не припозднился, Татьяна Даниловна? Вижу, ждала. Значит, как я понимаю, согласна. Договорились. Я все правильно понял?
Улыбавшаяся до этого хозяйка, потупила очи долу, согласно кивнув, и принялась принимать у вошедшего пальто и шляпу. Тот разгладил усы.
— Как вы насчет усов, Даниловна, может, сбрить их к чертям собачьим. Коляются, заразы.
— Да не, ничего. Мне даже любо. Настоящий казак. Это уж как вам нравится.
— Ничего, если мы на ты перейдем? Что мы все выкаем как чужие. Вроде, вместях жить собрались. Я сегодня гость или уже хозяин?
— Вам виднее, то есть тебе, Яшенька. Проходи, гостем будешь... Хозяином, хотела сказать.
— Тогда дай поцелую. По христианскому обычаю положено три раза. Да, не вертись, это со всеми в щеку, с мужем положено в губы целоваться. Ух, сладенькая! Знал, что хороша, но настолько... Проняло, аж до, печенок... Дай-ка еще малость. Ладно, потом. Теперь можно поговорить: ваш товар, наш купец. Вот тебе, женушка, колечко серебряное. Завтра в Совет сходим, документ выправим. Поздравляю тебя, жена моя единственная, Татьяна Даниловна, с законным браком! Так я сегодня здесь остаюсь?
— Куды ж ты из свово дому попрешься? Знамо дело, ночуешь. Жить здеся будем или у тебя?
— Здесь. В казарме нам, семейным, делать нечего. Будем обустраиваться. Но, это потом. Сейчас, у нас с тобой свадьба. Зови гостей.
— Это каких?
— Дочку мою зови, сестренок ее. Кстати, мою-то как звать? Всем подарочки принес. Кутить будем и веселиться. Все остальное на потом оставляем. Сегодня будем радоваться
— Младшенькая с нами жить останется, Валечка. Сейчас всех позову.
Яков подарил девочкам настоящих кукол, два отреза ситца разноцветного, платки расписные и по мелочи. Довольного крику было много, словно и не решилась сегодня их судьба. Дети. Гуляли и веселились до полуночи. Спали супруги на одной постели. Такая вот свадьба. У других и того нет.
С тех пор и зажили. Безбедно, в достатке, главное в полном согласии. Яков оказался мужчиной хозяйственным, предупредительным и довольно покладистым. Относительно денег был предельно строг, спрашивая отчет о любой трате. Не скупердяй, но пустых расходов терпеть не мог, любил, чтобы любая покупка обговаривалась заранее. Еще предпочитал дорогие, качественные вещи, дешевым, отмечая, что не настолько богат, чтобы покупать дешевые вещи. Обиходные товары выбирал тщательно, изучая подолгу, проверяя каждую мелочь, выворачивая швы, если они были. Торговался умело, с явным удовольствием, уделяя этому много сил и времени. Зато ни разу не прогадал.
В стахановцы выбился, увеличив и до этого не маленькое довольствие. Правда довольно ощутимую часть заработка тут же отбирали на покупку облигаций государственного займа. Этих бумажек постепенно скопилась большая коробка, но страна не торопилась их выкупать.
Яков был чрезвычайно обеспокоен таким положением, но на рожон не лез, выкупал сколько наказывали, потерять можно больше, если топорщиться. Это он понимал. Потому и помалкивал. Средств и без этого хватало, даже накапливать помаленьку удавалось.
Когда началась война, Якову пришла повестка, не смотря на то, что у шахтеров была бронь, все таки стратегическое направление. Делать нечего, собрала Татьяна Даниловна милого в дальнюю дорогу, всю ночь проревела белугой, проводила на призывной пункт, а ввечеру он вернулся. Перепутали, а когда обнаружили ошибку, за голову схватились — за такое можно и под трибунал загреметь. Сняли уже с эшелона и отправили домой.
Это был настоящий праздник. Татьяна Даниловна муженька разве что в попу не целовала, наглядеться не могла. Таких мужиков поискать надо, а ее Яшенька сам нашел.
Работал он тяжело. В то время никому легко не было, шахтерам и вовсе: давай, давай, все для фронта, все для победы.
Яков давал, даже больше, чем нужно. Паек у него всегда был повышенный, не только не голодали, всего в достатке имели. И девчонкам малость помогали.
После войны начали семимильными шагами осваивать новые производства. Стране понадобилось еще больше сырья. Стали закупать за границей крупнотоннажную карьерную технику. Яков Варлантьевич, не смотря на четырехлетнее образование, решил выучиться на шагающий экскаватор. Все вокруг у виска крутили. С институтом люди освоить не могут, а ты со своим крестьянским мозгом и четырьмя коридорами, подавно ни во что не въедешь. Яшка упрямый. Справился. Ночами теорию штудировал, днями с машины не слезал. Все у него получилось.
Доверили новехонький аппарат с ковшом в шесть с половиной кубов объемом на двоих с напарником. Заработки у мужика стали и вовсе фантастические. Начал помалу на сберегательный счет складывать. Хотел накопить, столько, чтобы приехать потом в родную деревню, построить домище и утереть, наконец, нос родному папаньке. Не того, кого нужно, порол. Вот, мол, каков я, герой. Все сам, да не простым забойщиком, а оператором шагающей техники. Зародилась у него такая мечта. Очень хотелось в жизнь ее претворить.
На хозяйство и быт особенно не жалел, но контролировал расходы все жестче. Девчонки все замуж повыскакивали. Свадьбы, хоть и не шикарные, скорее семейные посиделки, всем справил.
Очень любил Яков Варлантьевич вытащить вечером сберегательную книжку, сесть поудобнее в мягкое кресло с подлокотниками и изучать с увеличительным стеклом каждую страничку, подсчитывая в уме сколько еще нужно на дом с мебелью, на переезд и подарки родным. Он ведь с тех самых пор, как уехал из отчего дома, так ни разу там не был, даже писем не писал. Сильно обиделся.
— Ослепнешь, Яшенька, от своей цифири. У нас с тобой и так все хорошо. Жием, как сыр в масле катаемся. Иногда даже не по себе становится от такого богатства. Отродясь в наших семьях деньги не водились, а тут поди ты, мильоны. Не к добру.
— Не мильоны, а тысячи. Глупые вы, бабы. Деньги, это и есть добро, значит и зла от их быть не может. Накоплю сто тысяч, уйду на пенсию, дом построим возле батькиного. С размахом. Заживем. Увидишь. Помяни мое слово. Все у нас будет хорошо.
— Дай то Бог. Оно, конечно, тебе лучше знать. Я больше по хозяйству.
Время неумолимо совершает поступательное движение. Для кого только начинается, кому заканчивается. Дело к пенсии. Изредка в гости наезжают дочки, все три, с семьями. Простили или нет, Татьяна Даниловна не спрашивает. Раз навещают, значит поняли приняли ее выбор. Все счастливы, во всяком случае на людях, а что изнутри происходит, никому неведомо.
В семье тишь да гладь, мир и понимание. Никто не кричит, не скандалит. Ревность и измены обошли их дом стороной, даже не ведают оба как такое выглядит. Может, и любви особенной не было, зато уважение, взаимопонимание, привязанность. Быт до мелочей устоялся. Неизменные привычки: борщ на завтрак, двенадцать сваренных вкрутую яиц и кусок мяса на обед, три стопки самогона на ужин. Много и других тонкостей, всех не перечислишь. Это никого не раздражает. В семье нет склок. Каждый норовит поддержать, успокоить.
Деньги по прежнему в одном кармане, у Якова. Ну и пусть. Деньги - бумага, главное мир в семье, чего у них не отнять.
Неожиданно, хотя, если разобраться, вполне закономерно, пришло письмо о смерти родителей Якова. Если ему несколько лет до пенсии, то им давно пора покидать земную обитель. Ничего не поделаешь, так устроен мир. Кто-то из сердобольных соседей неведомым образом нашел его адрес и отправил послание, которое, о ужас, это обнаружил дотошный сын, отправлено было почти три года назад. Это надо же как работает почта, три года где-то на пересылкпх оно пылилось и все-таки нашло адресата. Погоревал Яков Варлантьевич, даже поплакал. С возрастом слеза расположилась в нем слишком близко и частенько, не спросясь, рвалась наружу.
Доказывать и утирать нос больше некому. Решили супруги вступить в жилищный кооператив и построить квартиру там, где теплее, поближе к его родине. Сказано - сделано. Вступили, оплатили первый взнос, съездили в тот город, где стройка началась. Понравилось. Тепло. Кругом сады фруктовые, поля... Простор, свежесть. Не то, что на севере. Благодать.
Время до пенсии пролетело незаметно. Переехали. Обосновались. Квартирку превратили в картинку: мебель, телевизор, холодильник. Все как в сказке, если бы не возраст. Но и так не плохо.
Прикупили огородик, насажали всего разного. По утрам, летом, Яков Варлантьевич в колхоз едет на подработку. Отработал день, выполнил норму на уборке урожая, получи эквивалент зарплаты во фруктово-ягодном исчислении. Иной раз клубники или вишни по два ведра зараз приносил, а яблок и вовсе мешка два. На зиму запасы делали основательные. Еще грибы к тому, соленья, варенья, зарутки, на которые Татьяна Даниловна оказалась большая мастерица. На сберкнижке больше ста тысяч. Накопил, таки. Процентов хватало на оплату кооператива, на еду и вещи, еще и оставалось, капая потихоньку на тот же счет в сбербанке. Живи - радуйся.
Не тут-то было. Перестройка началась, будь она неладна. Страна рассыпалась в хлам, распалась на гнилые кусочки. Все сбережения просто взяли и упразднили, словно и не было ничего. Книжка есть, а денег нет. Попробуй чего докажи. Вчера богатеем был, а сегодня страна решила наложить на его сбережения лапу и объявило, что отныне те деньги отменяются. Фокус такой, с исчезновением материального фактора.
Как же Яков Варлантьевич рыдал, волосы на себе рвал, жаловаться ходил, судиться пытался. Все впустую. Нет денег.
Пенсия по старости у обоих мизерная, цены в магазинах взлетели до небес. Пришлось Якову работать идти, вахтером суточным в Политехнический институт. Трудно старику ночами, однако, деваться некуда, без денег жить того сложнее. Жаловаться не привык, старается. Опять на все хватать стало.
Тут новая беда приползла, словно змеюка, откуда не ждали: Татьяна Даниловна день ото дня память теряет. Болезнь Альцгеймера, говорят. Что за зверь? Только совсем тяжко стало. Не управиться с ней одному, еще и работать нужно.
Написал письма дочкам. Откликнулась средняя, Раиса. Бросила все, приехала. Ухаживает за матерью, а той все хуже и хуже. Под себя ходить начала. Что поделаешь, мать, есть мать, болезнь не спрашивает разрешения.
Неожиданно Яков Варлантьевич сделался раздражительным, придирается, кричит, нервничает. Через некоторое время показал Рае на дверь и приказал больше не возвращаться. Позже узнала она от соседей, что одна из соседок начала сестер оговаривать, мол, наследства хотят, смерти ждут. Он и осерчал, выгнал падчерицу. А соседка разом присоседилась.
Яков тайком стал поддавать время от времени своей Танечке. То в бок ткнет, то в спину. Та и вставать с кресла перестала. Кричит, боится, а к ней никто не подходит. Так и сгинула. Никого из дочерей о ее смерти не уведомили.
Стал Яков с той соседкой жить. Поначалу она ластилась, угодить норовила, позже он отписал ей наследство, тогда все и изменилось.
Работать к тому времени он не мог, а пенсию сожительница забирала полностью. Так и умер стахановец, владелец огромных денег, в нищете. На чужое добро всегда охотник найдется. Нет возможности обрести и сохранить богатство на Земле. В душе, наверно, возможно, только не всем удается.
Через много лет, когда уже умерли и старшая, Таечка, и младшая, Валентина, Рая разыскала могилку своей матери. Можно сказать, случайно. Опросили всех, но никто ничего не помнил. Лишь один старик, которому было больше девяноста лет, что-то туманно представлял, во всяком случае, где захоронили, на каком кладбище, даже ряд назвал. Он и подсказал, даже помог найти. Раечка со своим сыном покрасила оградку, отдали последнюю дань усопшей. Что ни говори, она была замечательным человеком и хорошей матерью, не смотря на то, что пришлось ей отказаться от своих детей. Раечка переживала по этому поводу всю жизнь и никак, до самого этого момента, не могла простить.
Могилку Якова Варлантьевича обнаружить так и не удалось. Квартира его была продана через пару месяцев после смерти, следов его сожительницы обнаружить так и не удалось. Уж она-то абсолютно уверена, что вытащила свой выигрышный лотерейный билет, обрела на этом свете сказочное богатство. Наверно время разочарований для нее еще не наступило.
По совести сказать, хороший Яков Варлантьевич был человек, добрый. К старости, наверно, все начинают делать ошибки, потому, что торопятся извлечь последнюю подьзу, но не ведают как. Кто знает как сложилась бы судьба девочек, если не он.
Так уж выходит, причем без исключений, приходит в этот мир человек ни с чем, ни с чем и уходит. От некоторых даже памяти не остается.