ФЕЯ УТЕШЕНИЕ (сказка-притча для детей и взрослых)
Глава 3. На зов сердца
Ах, если бы только Азалия видела все эти сочинения. Девушка от всего сердца порадовалась бы тому, что и в нынешнее время остались такие чистые детские души. Те, что еще способны на отзывчивость и веру в волшебство, умеют ценить прекрасное и несут это в себе.
Пожалуй, будь Лилия Алексеевна знакома с Азалией, то первым делом выслала по почте все сданные ей работы. С какой любовью и трепетностью юная фея прочла бы каждое из них. Наверное, она навсегда сберегла сочинение Глаши, уж очень ей было близко то, с какой сердечностью писала о ней девочка. А сочинение Милы несло отзвук такой едва уловимой поэзии и волшебства, как раз той самой, что наполняла душу Азалии. Работы мальчишек вызвали бы добрую улыбку, они ведь такие честные, прямые и непосредственные! Будущие мужчины. Что же касается Розы и остальных приютских девочек… Да, возможно, они более приземленные натуры. Но не всем же быть одухотворенными мечтательницами. Наш мир и держится на том, что все мы такие разные, и каждый несет свой дар, свой посильный вклад в общее мироздание.
Но только увы, Азалия была совершенно не такой феей, какой ее представляло себе детское воображение. Первой она непременно разочаровала бы Розу уже тем, что не интересовалась всей этой напускной мишурой. Девушку ничуть не привлекали богатые дворцы и праздные танцы. Она не носила каждый день новых прекрасных платьев, а свои наряды наколдовывала только по ночам и лишь затем, чтобы ее образ нес в себе больше тонкого и неуловимого волшебства для подопечных.
Второе разочарование коснулось бы Милы, а третье – Глаши. Такой сказочной волшебницей, сошедшей со страниц доброй детской книги, Азалия тоже не была. Девушка частенько считала себя совершенно обыкновенной, а порой даже чуть ли не заурядной.
«Я же не пишу чудесную и удивительную музыку, как одаренные музыканты. Не рисую прекрасных картин. Я – простая швея, каких много», – так думала про себя Азалия.
Но лишь наступала ночь, и скромная городская золушка преображалась до неузнаваемости. Она распускала туго заплетенные днем косы, и золото ее густых волос водопадом обрушивалось на плечи, а вместо обычной повседневной одежды на Азалии каким-то только ей ведомым чудом оказывалось вечернее платье из тончайшего шифона. Каждую ночь оно переливалось новыми цветами и оттенками, и даже юная фея не могла заранее предсказать, каким будет ее наряд. Азалия сбрасывала с ног домашние туфли, трогательно целовала на прощание свой неувядающий цветок на окне и летела на зов тех, кому в ту ночь было особенно тяжело или грустно. Сердце всегда указывало ей верный путь. Холодный ночной ветер трепал ее нежное тонкое платье, но Азалия не ощущала озноба. Тепло собственной души согревало ее даже в самые студеные ночи.
Вот и нужное окно. Фея аккуратно впорхнула в комнату, и ее ступни коснулись пола. Это была детская, в кровати спал маленький мальчик. Личико его было грустным и немного тревожным. Азалия ласково провела пальцами по раскрытой детской ладошке:
– Спи, мой милый, – прошептала она. – Пусть тебе приснятся самые красочные и удивительные сны. Я знаю про твои мечты и постараюсь сделать так, чтобы они непременно исполнились.
Азалия запела вполголоса дивную песню, так, чтобы не разбудить родителей, спавших в соседней комнате. В ночной тишине ее юный голосок звучал так чисто и звонко, и так прекрасно. Мальчик спал крепким сном, но и во сне пение феи окутывало ребенка своей добротой и заботой. Его личико просветлело, а губы тронула открытая детская улыбка.
Фея поцеловала мальчика в висок и так же бесшумно выпорхнула в раскрытое окно. А потом решила навестить еще одного человека. На этот раз это был умирающий старик. Долгую, сложную жизнь прожил он. Прошел и войну, и голод. Пережил, к своему несчастью, супругу и обоих своих сыновей. Лишь внуки да правнуки остались. Но и те жили теперь далеко, и деда навещать не могли. Рядом осталась одна только Лариса, приемная дочь. Много усилий вкладывала она в заботу о приемном отце: купала слабеющего старика, кормила, стирала одежду. Обо всем взяла заботу на свои женские плечи, хоть была уже не так молода, и сама недавно вышла на заслуженную пенсию. Только об одном забыла Лариса. Не слышала она умирающего отца. Стоило только Владимиру Алексеевичу начать о чем-то рассказывать своей падчерице, как та пропускала все мимо ушей и даже не имела старания выслушать. Мало ли какой старческий бред снова пришел отцу на ум? И не понимала она, что чахнет ее любимый отец не только от старости и болезни, но и от невнимательной, закрытой души родного человека. Как нестерпимо больно тому, что никто не слышит того, о чем просит его ранимое стариковское сердце. Просто бы милого, отзывчивого собеседника рядом, того, кто ненадолго тихо присядет на край постели и выслушает его.
Владимир Алексеевич многое отдал бы за то, чтобы Лариса чуть приостановилась в своей бурной деятельности. Пускай лучше она забудет постирать его постель или разок накормить обедом, да даже дать лекарства, пропади они пропадом, эти горькие пилюли, от которых не было никакого толку! Но вместо этих вечно хлопотных и суетливых дел всего-навсего посидит минутку рядом в тишине, не дергаясь и не срываясь снова чем-то заниматься по дому. Просто непринужденно возьмет его за ослабшую стариковскую руку, и они вместе затеют абсолютно любую беседу. Не столь важно, о чем. И все было бы как раньше, когда их дом был полон живых голосов, теплых семейных разговоров и звонкого искреннего смеха, а не превратился еще в холодную могилу отчужденности и глухоты.
Но ладно, опять он расхандрился не в меру, надо уметь держать себя в руках. Всегда так. Владимир Алексеевич часто ловил себя на мысли, что нужно справляться самому со своими тревогами, но, как ни старался, они все сильней скребли и раздирали его душу. И не знал бедный старик, как сделать так, чтобы его услышал хоть кто-нибудь. Да и кому это надо? Кто будет его навещать, когда он стал настолько слаб, что едва может подняться с кровати? Он пережил многих своих друзей, а оставшиеся с молодости приятели стали так же немощны, как и он сам.
Лариса заботливо включала телевизор, но Владимира Алексеевича только раздражал его назойливый шум, а картинок на экране он и вовсе не различал из-за слепоты. Дикторы без умолку стрекотали, оппоненты постоянно повышали голос и перебивали друг друга, стремясь перекричать остальных собеседников и выставить лишь свою однобокую правоту. Владимир Алексеевич махал руками и требовал у Ларисы немедленно выключить всю эту бесовщину и оставить его в покое. О событиях в мире он и так узнавал со слов падчерицы, и этого ему вполне хватало.
Одни лишь ночи укутывали старика своей тишиной и безмятежностью, принося в своих открытых ладонях успокоение умирающему. А еще эта не понятно откуда взявшаяся светлая душа… Ангел то ли земной, то ли небесный, кто ее разберет.
Азалия была старику абсолютно никем. Но ее сердце каждый раз наполнял такой прилив нежности и безграничного тепла, когда она смотрела на Владимира Алексеевича, будто тот всю жизнь был ей родным дедушкой. Как он забавно и по-доброму шутил! Даже в таком почтенном возрасте не потерял трезвости ума. Азалии становилось так легко и спокойно на душе, будто крылья вырастали. Она держала сухую, морщинистую руку в своей нежной молодой руке и не пропускала ни одного слова. А когда Владимир Алексеевич, вдоволь наговорившись, забывался наконец-то спокойным, безмятежным сном, еще некоторое время сидела рядом.
«Вот и думай после этого, то ли я дарю утешение этому одинокому старику, то ли эта легкая, светлая душа окрыляет мою. Совсем скоро ангелы заберут его на небо, в вечность, и мне будет очень сильно не хватать наших встреч», – проносились мысли у Азалии, пока она поправляла сбившееся одеяло и получше укутывала спящего старика, чтобы тот не озяб ночью.
«Если бы у меня был дедушка, то именно таким, – улыбнулась про себя девушка. – Как жаль, что таких земных ангелов остается все меньше. Не в моде сейчас такая искренность и простодушие. Совсем не в моде».
Азалия потушила ночник у кровати, еще раз взглянула на мирно уснувшего Владимира Алексеевича и выпорхнула в окно, растворившись в мягком одеянии ночи.
Перед возвращением домой фея еще немного покружила над городом. Яркая иллюминация не давала улицам потонуть во мраке, но гасила сияние звезд на небосводе. Пока одни люди скорбели в одиночестве, и плач их души тонул в бездне неотзывчивости родных, другие бежали сломя голову по жизни, не замечая ничего вокруг. Азалия с грустью взглянула на бесконечный поток машин, освещенные вывески баров и кафе, спешащих по проспектам людей... и в тягостном молчании поспешила вернуться в свою обитель.