10. Потаенная жизнь души
Мадам,
за окном снова трели... даже сегодня (лондонский туман, морось и прочее). Неужели зима все-таки кончилась? Ежели это так, то скоро встреча. Скоро белая-белая ночь, когда невозможно будет не просыпаться. Господи, ну еще несколько мелодий и мой рассказ станет «долго жить» (в смысле - существовать). Как мне хочется скорее отослать нечто новое - плод мучительных сомнений (о! блудливое перо...). Несколько раз я видел Вас наяву, как во сне - удивленно юное лицо, влюбленное и не пугающееся ............................................. какое счастие я испытал.
Давайте вспоминать о том, что было быстротечно, в нем столько неиз(веданного)иследованного. Промелькнуло. Теперь вспоминаю мгновения и завидую себе тогдашнему. Как это было вос-хи-ти-тель-но! Но. Будет восхитительней, потому что неповторимо, неудержимо, потому что в последний раз. Знаете, я зимой думал (при каждой встрече), что в СПб. в последний раз, но в мае буду снова... в последний раз (может быть это прощание вечное?). Если бы Вы знали, мадам, как Ваше существование помогает мне дышать здесь, Вы наверняка забросали бы меня письмами. И я читал бы их под соловьиные трели (это не пошло? а?).
Уже третья страница, а я не обмолвился о... танце. Впрочем, время еще есть. Времени уже нет, мадам, я это чувствую. Но мы встретимся
обязательно
целую Вас
Целую Ваш
***
Сударь,
сознайтесь, я казалась Вам жестокой? И как я могла не приехать?! Так молчать. Как я умела молчать... да и сейчас, не выдавая эмоций, не дрогнув, не повысив голоса...
Выслушала пожелания супруга (да и Вы сами догадываетесь - это ревность) о каких-то пустяках. Это повод, да только районный ЗАГС за три-девять земель и «здесь этот номер не пройдет». Вы расслышали угрозу? Я тоже. Он дипломатичен, конечно, и прекрасно осведомлен (т.е. знаком) с теми ребятами из академии. Иногда мне приходит в голову о причастности (или злодействии) этих гусар к сумбурному разводу, внезапно свалившейся работе и этому браку с выездом в штаты... Тогда почти у всех финансы пели ветреные романсы. Чай пили, обмакнув ложку в соль и иногда, дабы перебить горечь, прикладывали ее к языку... Этому научила первая свекровь: так в войну пили морковный чай. Мы же пили настоящий! - индийский - три слона и были уже этим счастливы. Не припомню, чтобы мы жаловались.
Восторг полнолуний в Таврическом саду, нежная улыбка на прощание - на перроне Московского вокзала, мы не позволяли себе большего, дабы, шустрые на эпиграммы, маски друзей не извели на нет ощущение веры, что мы едины и неделимы... Неужели это было?! Я продержалась до самого последнего воздушного поцелуя, и история умалчивает о банальной бабьей истерике и офицерах-утешителях, командированных за призывниками что ли. Отпаивали по-солдатски - водкой, анекдотами, гусарскими предложениями вызвать Вас на дуэль. Жуткое путешествие, я не пьянела, а слезы навертывались до... Этот юнец сопроводил меня до самого дома, он располагал и временем и пространством, отнятым у нас...
Иногда я думаю, что первые три года мы бы не вылезали из постели, но я не вышла из депрессии, а Вы не могли не уехать в ссылку. Я была как сжатая пружина, сын заносил еду и убегал к бабке. И было письмо. И непростительное молчание за ним... словно потеря сознания.
Мадам Лючия де Ламмермур
***
Господи, как я не хочу отсюда уезжать... Теперь только последняя ночь - уже четвертый час (утро, а не ночь). Я шел сегодня обычным маршрутом медленнее и думал: завтра в это же время я уже не увижу такого высокого светлого неба. И этих улиц и этих домов. Я не дошел сегодня на Шпалерную, я там не был более с того вечера, только по телефону...
И вот я еще раз с тобой прощаюсь, но прощание совсем не страшное - в письме, не то, что на перроне.
Я всем говорил, что достиг состояния бесстрастия, но, конечно же, хитрил. «Бесстрастие - ибо избыток». Браво, мы сами себе предрекаем свои несчастья (см. «Браво, гусар!»).
Печаль и совершенно невыносимая тоска последних дней, несвойственный мне сомнамбулизм, который, конечно же, мгновенно улетучился бы при звуках: padam! padam! padam!.. И отчаянье, с которым бы мы кружились в танце, было бы радостным...
Господи, ну как я не хочу отсюда уезжать... в темную ночь, но невозможно ничего сделать, только отправлять тебе десятки писем. СПб - Стену По-белили, - какая разгадка белой ночи и вообще всего. А если есть возможность находить такие замечательные разгадки, то невозможного нет. И, возможно, я приеду в СПб. в октябре, уже в октябре...
Неужели мы были здесь зимой? Неужели мы были здесь в белых ночах? Ты представляешь, оказывается и реальность можно сделать фантастической. Я написал «неужели мы были здесь?» и мне стало светлее и веселее (да-да!) в этой самой короткой ночи.
Целую тебя.
23.06.90
Виллиам
Это так похоже на то, что мы видели, выходя ночью к каналу...
(Открытка: мосты разведены!)
***
Смотрю, вспоминаю…
Открытка: мосты разведены! А я нет...
Заноза, впившаяся когда-то, ко дню моего прибытия на Ленинградский вокзал, вытянулась на расстояние, соединившее наши города, переродилась в стальные когти, безудержно сжимающие грудь.
Лейтенантик пришел за?.. ответом, что я решила? Разве я решала? Распределение и не мое. Да я и не разведена, мальчик!
- Он настойчив, даже слишком, - заметил Энский, неохотно подписывая бумаги и передавая через него мне, - ...слишком, - повторил он и рассмеялся по поводу шампанского, для которого есть-таки повод, - забрать оставшиеся вещи...
В августе случилась свадьба, друзья (черт их оповестил!) привыкли к моему обычному чудачеству и не обращали внимания на мои протесты, как и девушка, проштамповавшая паспорта и одуревшая от нашего шума. Затем ресторан и «юный муж, тихо слезы ронявший» (реплика г-на Энского). Заказанное такси не явилось. Окружение, потерявшее бдительность при ловле мотора, кружило у «Софии» (ресторан, а на втором этаже, вход с Садового, редакция журнала «Юность»)... Ближних заговорщиков я разметала веником роз. Единственно мудрый сын кричал им: «Пусть делает, что хочет!» Как водится за мной, я сбежала. Мой тихий смех оборвался на эскалаторе, тремя ступенями ниже стоял он.
- Пуля догонит, милая!
На что милая отвернулась надменно. Подруга, оцарапанная розами, встретила его спокойно: «Я так и знала, что кончится скандалом! Доигрались!»
Вещи упакованы, ранним рейсом меня, обессиленную и умирающую от выпитого, отправили отдыхать в бирюзе Севана, смывать позор поражения. В самолете я представила образец светского воспитания его родителям. Семейный отпуск в горах пришелся кстати, пролив свет на мнимых благодетелей... Увы, все было нелепо. Да так и осталось.
Иногда я думаю, что будь обстоятельства к нам благосклонны... никогда бы ничего не написалось... Вероятно, мы были бы счастливы. Увы. Я (мы?) все понимала. Стабильность окружающего невезения сделала свое дело.
Читаю далее… Мадам Лючия де Ламмермур
***
Мадам…
Все-таки пауза между этим письмом и предыдущим не столь велика? Значит, скоро осень. Осенью письма пишутся легче. А рассказы (или повести) заканчивать (или сочинять) осенью сплошное удовольствие. Дописывать, над вымыслом слезами обливаясь. Сентябрьский дождь. Октябрьский дождь. Ноябрьский дождь. В декабре ноябрьский дождь, и в январе...
Наверное, если ты посмотришь сразу на несколько моих писем без приветствий «Добрый вечер» и... «Ваш Виллиам», то станет заметно, это не ряд писем, а одно письмо... не заканчивающееся никогда, начавшееся ниоткуда. Отсюда и такие сокрушительные паузы, более сокрушительные для меня самого, потому что пауз нет.
Я, начинающий думать о письме (о Вас), отвергаю эту мысль, как кощунственную в моем настоящем (сегодняшнем) состоянии, и жду действительно истинного состояния, когда только могу начать (продолжить) его... Виновата реальность, которую необходимо просто отодвигать, но я церемонюсь с ней, уступаю и застываю.
Реальнее кажется Таврический сад, реальнее всей моей сегодняшней жизни. Или мост через Фонтанку. Или Московский вокзал в июньскую полночь. Это и есть подлинная реальность, при отсутствии которой, я действительно бы впал в жесточайшую меланхолию.
Сон - иная реальность. Часто - живая. Во сне больше места, а время не ограничено никем и/или ничем.
Я не прощаюсь,
Виллиам
11 августа 1990 года
***
Наше чудесное сходство - нас спасает многогранность. Жить многими жизнями возможно, если хотя бы одна из них подлинная.
Прости, но, в самом деле: если мы проживаем в родственных вселенных, почему что-то должно нам мешать быть такими, какими мы хотим и можем быть.
Напишите же мне!
Целую Вас, Виллиам.
02.09.90 (или лучше: 2.9.90)
P.S. «Во вторник начался сентябрь». (И.Бродский).
***
Только что получил заказное с копиями моих опусов и ответом журнала о сроках (огромное спасибо!). Читаю «Осколки» отдельно и вместе с остальным. Очень (очень!) своевременно получил от тебя успокаивающие таблетки. Это дает плоды: творческие...
***
Я перестаю дышать, читая послания, вспоминая нас и себя в те дни. Я разучилась смеяться для себя, перестала писать стихи, слышать музыку и ритмы... Рифмы источали яд и погибли, никого не ужалив. Спасала работа над текстами, печатаете Вы ужасно. Аккуратно скомплектовала архив для Вас, себе и еще кому-то перепало. На больших белых конвертах не мой почерк. Я не хотела никуда выходить, да и бытовых проблем и обязанностей стало меньше. Я замкнулась и погасла. Жизнь отступала почти безболезненно. Шутливо выбранный образ «мраморной девы» прорастал сквозь меня, маску не снять, - думала я.
Смиряясь, я вырабатывала инстинкт самозащиты... утверждала причину для поездки в Питер в октябре, ноябре, декабре... Чудом мы не нагрянули - по традиции - на Новогодние праздники. Я твердо настояла на сдаче билетов. Такого напряжения никогда не возникало с г-ном Энским. Летела - куда хотела. Всегда.
***
Продолжу разбирать письма после короткого перерыва на очередную поездку. Но я не прощаюсь. Письма - вещь колдовская, словно потаенная жизнь души...
Мадам Лючия де Ламмермур