(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания".)
- Сегодня не так холодно, - мужчина улыбнулся.
Звали его Семёном Петровичем, а разговаривал он с милой, на мой взгляд, женщиной – Марьей Львовной.
- Уж такая у нас зима, - Марья Львовна потёрла нос рукавичкой и засмеялась.
Смех у неё был заливистый, но тихий – не резал слух.
- Всё вы матушка норовите мне подножку дать.
От этого замечания душечка Марья Львовна ещё больше рассмеялась.
- Это я, любезный Семён Петрович, другую юбку надела, вот и тащу за собой да вам под ноги норовлю пнуть.
Они вместе засмеялись. Путь прошли неблизкий, но весело. Вот и село, над местными землями Марья Львовна хозяйка и это большое село её.
- Вот и пришли, - целуя ручку своей возлюбленной, проговорил счастливый её избранник, - прощаемся ненадолго, скоро буду у вас со всем семейством. Примете?
Всё ещё румяная после быстрой ходьбы, Марья Львовна выглядела ещё приятней обычного, а так хороша не была никогда. Сегодня этот человек признался ей в чувствах и предложил свою руку и сердце. Она впервые была счастлива и торопила события.
- Да. И поскорей, как можете, - то ли шутила, то ли настаивала, а, может, боялась упустить счастье – бедная Марья Львовна.
Вот, что произошло потом.
Беда не приходит в одиночку, а здесь нагрянули все беды вдруг. Умерла сестра Марьи Львовны. Старший брат покончил собой – застрелился: его жена потеряла к мужу интерес из-за какого-то бойкого поручика. Вызвать на дуэль не хватило решимости, вот и застрелился сам. Жена оплакивать не стала – укатила с новым ухажёром. Все хлопоты по похоронам легли на плечи Марьи Львовны. Вначале похоронила сестру, брата и сама слегла в горячке. Думали, кончено уж, но сила была – любовь: всё это время она не переставала любить Семёна Петровича. Он, как мог, поддерживал будущую супругу и высиживал ночами возле постели умирающей, что, возможно, возымело своё действие, да ненадолго.
Уже капель во всю, птицы из заморских стран прилетели, а встать с постели Марья Львовна не может: не умирает и здоровья нет – не ходит. Думали, как поступить. Доктор руками разводит: «Делаю что могу». И сам верить перестал в науку, просит горничную Дуню бабку к барыне привести. Дуня хорошо подумала и нашла тётку: «Не старая ещё, а сможет, если наколдовано». Привела.
- Не так уж стара, а идти не могу, - сказала колдунья, - навели, навели, милая, вот только кому надоть? Это спрошу, ответь, если думаешь на кого.
Разговор тихий был, не расслышала Дуня, на кого барыня указала, только ворожея запричитала:
- Не он, голубушка, ищи барыню молодую. Уж больно прытка она, кривит губами.
Старуха показала, как кривит губы «злодейка». Марья Львовна охнула, глаза закатила, запричитала:
- Как мог он, как мог?
- Что ты, господь с тобой, милая, не знает, ничего не знает возлюбленный твой. Она всё, она дела творит: сила в ней большая, не мне тягаться. Позови другую, а уж я пойду.
И в дверях, будто проснулась в ней крестьянка, подвластная своей барыне, пролепетала:
- Прости меня, старую, наболтала тут.
И, крестясь, вышла, Дуне только махнула – «не вышло». Барыня позвала быстро, попросила чернильный прибор, чистый лист и стала писать:
« Дорогой Семён Петрович, просьба у меня к Вам большая: пришлите ко мне Вашу служанку, как будто Софья её имя. Пока всё на этом. После скажу для чего зову. Ваша М.».
- Пошли Прокопа, да побыстрей, - и надписала адрес, потом вспомнила – Проша читать не умеет, - к Сергею Афанасьевичу пусть едет, он там, пусть в руки отдаст. Да живо мне!
Грозный тон отсутствовал в её семействе: братья и те – ласковые, маменьку все любили, а женщина она была тихая, воспитала под стать себе. Отец рано ушёл из жизни, младшие и в их числе Марья Львовна не помнили отца совсем. Сейчас в ней проснулся грозный отец, говорили – разозлится и убить мог.
- Быстро ко мне!
Марья Львовна, как строгая барыня, стала гонять слуг: одни её одевали, другие тёрли полы до блеска, третьи пели псалмы, «чтоб не бездельничали». До вечера всё продолжалось. К вечеру приехал гонец, привёз письмо от Семёна Петровича:
«Не могу сам приехать, душечка Марья Львовна, пришлю тебе Софьюшку – не обидь, хорошая ведь».
- Хорошая, да не всем, - Марья Львовна была сердита и ворчала под нос проклятья «Софьюшке» и казнила всеми казнями, доставалось и «суженому». - Всем ведь хорош, влюбился да не в ту, в барыню ему, видите ли, нужно влюбиться, а не в девку дворовую…
Марья Львовна «кипела» до ночи и слугам покою от неё не было: звала, ругала, только не била. Понимали – гнев пройдёт, прежняя ласковая барыня проснётся в ней, терпели.
- Ты, барыня, вон енту посмотри, - напросился на приём Дунин дед.
Барыня его жалела, Дуню в дом взяла – в доме достаток появился: служил дед ещё при отце, все барские привычки помнил. Дуня сказала, за что барыня осерчала – решился помочь. Марья Львовна слушала внимательно, тон смягчила.
- Говори, что уж…
- Есть одна, не твоя, у барина: как его? – толи забыл, толи успокоить хотел, рукой махнул направление.
- А, этот, знаемся. Ну и кто она?
Но дед не спешил, вспоминал, как бабу ту зовут. Марья Львовна начала терять терпение, тут Дуня подсказала:
- Ивановна она, отродясь имени её не слыхивали.
- Вот! – обрадовано подхватил её дед. – Она самая Ивановна! Не любит её барин, ведьмой кличет, а сам надысь потихоньку спрашивал.
Марья Львовна огорчённо взмахнула рукой:
- Да ну вас, развели тут бесовщину. Перекрещу всех, вот ей-ей, увидите, - а сама засмеялась.
Дед, увидев прежнюю барыню, отвернулся и со смехом внучке сказал:
- Теперь не перекрестит.
И действительно, успокоилась Марья Львовна, стала рассуждать здраво: «Верят крестьяне в колдовство, существует, значит. Не верит она, крестом себя осеняет, а вот «безногая» лежит, не может без помощи обойтись. Зря я со своими так, - сокрушалась она, - вот ведь задело как?»
Утром уже, написала письмо соседу: нужна, мол, ваша крепостная – Ивановной все зовут, позже отпишу – зачем.
К вечеру Ивановна была уж у порога.
- Что звали, сама могу сказать…, - и закончила, - мертва уж, вот и не идёт.
- Что делать-то, подскажи, Ивановна.
Крестьянка со вздохом сказала:
- Трудно будет, барыня, сама схожу за тебя, а ты тут читай, - и развернула бумажку перед ней.
- Ничего не вижу, записи смутные какие – не разобрать.
- А ты не верти так, появятся, как надо будет, а бумажку спрячь: долго ещё нужна будет. А к тебе светлость едет. Ну, я пойду, помогать тебе начну, успокойся.
Не молодая, но ещё не старая, ведьма была и норовом и статью похожа на её крестьянку, но у этой блеск в глазах, лицо красное и кокошник на голове, будто нужен для чего-то другого. Ещё, повертев листок с непонятными каракулями, Марья Львовна засунула его за манжету, была у неё такая привычка.
Приехал Семён Петрович – «светлость», легко спрыгнул с коляски, одет он был по-весеннему, хоть вечерами и подмораживало.
- Ждали-с, - услужливая Дуня приняла гостя и повела к барыне.
- Душа моя, Марья Львовна, душенька – голубушка моя! Не могу больше без тебя, жениться хочу. Устрой на свой лад. А?
Марья Львовна не ожидала такого порыва и ошеломлённо показала на своё положение.
- Вот я и говорю: на свой лад.
Марья Львовна заплакала, и приняла поцелуи руки, как знак настойчивого желания.
- Смилуйся, - она впервые назвала своего избранника на «ты», - Семён Петрович, встану я на ноги, я уже встаю.
Сейчас было важно убедить его подождать ещё немного. Говорить о кознях служанки Софьи, Марья Львовна не решилась – поднимет на смех, но ждала подтверждения смерти соперницы: колдунье она поверила сразу.
- Душенька, права ты, Семён Петрович с лёгкостью перенял манеру своей возлюбленной и перешёл на «ты», буду счастлив, если ты окажешься на ножках у алтаря. Только ведь, что задержало меня, голубушка? – «светлость» не скупился на ласки. – Моя дорогая, уж нет её, Софьюшки, умерла. Не сказал даже, что просила ты приехать, а как зашёл к ней, так и рухнула на пол. Я испугался, за попом послали, да куда там? Отпевать уж будут. Не спросил зачем звала, но ведь ты бы не сказала?
Он внимательно посмотрел в лицо Марьи Львовны, но ничего из возможных ответов не увидел, как всегда лучезарная улыбка и сочувствующий взгляд. Весть о смерти её явно огорчила.
- Заколку я потеряла, память сестры, её подарила мне мать, но сестра шутила: «Потеряешь, будешь казнить себя, что не отдала её мне». Сейчас вспомнила, где оставила, когда волосы прибирала, - она наклонила голову и показала, где носила заколку, - может, думаю, ваши, - она хотела сказать «взяли», но передумала, - нашли. Кто, как ни Софьюшка, - она подчеркнула это имя, - могла бы отыскать?
Семён Петрович явно не догадывался о настоящей причине, но удовольствовался сказанным.
- Видишь ли, она мне, конечно, не родственница, а отцовский отпрыск, - затуманенным взором Семён Петрович посмотрел на любимую, - не гнать же мне её из дому? Вот уж отца нет, мать болеет, - он спохватился, - не моя – её, куда отправлю? А так по хозяйству, где так…, - он показал на возможность послоняться без дела. – Сестрой, душенька, не считаю, а похороню по-христиански.
Марья Львовна достала платок, и стала вытирать слёзы, Семён Петрович принялся её утешать.
- Не надо, голубчик, не надо. Жаль мне бедную девушку.
- А за заколку не беспокойся, отыщем, всенепременно отыщем – сам займусь, - он по-солдатски вытянулся, отчего Марья Львовна рассмеялась. – Ну вот, душенька, вот и смех, как уж мной любимый.
Он обнял Марью Львовну, отчего она залилась слезами. Никто её так не жалел, даже ласковая мама.
Прошло полгода.
- Время уже не летнее, оденься, душенька.
- Не холодно, - однако ж поёжилась.
Муж многозначительно посмотрел.
- Оденусь, - Марья Львовна рассмеялась, - как всегда, прав. Вот шаль, наброшу.
Несколько дней как женаты, хворь не прошла, как не надеялась бедная женщина. Что-то ещё было, разгадка, казалась близкой, но что-то важное уходило, не хотело быть узнанным. Марья Львовна была счастлива, и возвращаться в прошлое не хотела. Ноги не отказывали до конца, но кресло покинуть было уже нельзя. Нет, Марья Львовна не смирилась, но позволила себе быть счастливой и так.
Прошёл день. Муж уехал: оставались дела в городе, туда он наведывался часто. Даже в счастливые предсвадебные дни он наведывался туда, скача «то в коляске, то верхом». Нет, Марья Львовна к делам не ревновала, только просила – её за ними не забывать. Он клялся и, лаская, приговаривал: «Душенька, ну куда я от тебя? Будешь отрывать – не уйду, - и они смеялись вместе».
Через несколько дней приезжает полковник – знакомый мужа, ждал несколько часов – уехал, прощаться не стал, слуги доложили. Через некоторое время вернулся муж.
- Голубушка, я завтра обязан удалиться прямо с утра. Но не волнуйся – приеду, как освобожусь.
Долго ещё ворковали молодожёны, из их спальни слышались всхлипывания то смех и опять всхлипывания потом утихли – спят, подумали слуги и сами разошлись.
Наутро – горе! Умерла Марья Львовна! Никто не понимает, как могло случиться такое? Весела, хорошела при виде мужа и вдруг такое?! Пристав приехал сразу: Марья Львовна на хорошем счету – столбовая дворянка, в семье – князья! Муж был бы арестован сразу, но уехал прямо с утра, как обещал жене.
Дуэль состоялась, застрелен был не он, обидчик. Божье наказание, которым грезила вся округа, применено, на сей раз, не было. Убит был оскорблённый муж: жена сбежала «с другим» - любимым. Наследникам не досталось ничего, кроме долговых расписок Семёна Петровича. Да, и ещё одно: нашли заколку покойной Марьи Львовны. И ведь где была? В ногах у куклы, похожей точь-в-точь на покойницу.
Спустя несколько дней после похорон, нашли беглецов: прятались они, прятались, да наш сыскной народ – нашли. Отравились, убились вместе. Сколько народа погубили – не пожалели.