В первый день весны после схождения снега я поехал проверять дачу. Меня как будто кто-то отпустил, лучом солнца дав разрешение на выезд. Я находился в загоне, хотя этот загон мог быть весьма велик. Он уходил за горизонт зимы. Теперь я на свободе, и могу делать что угодно. С появление солнца меня бросили и оставили одного.
Мне нужно выехать, проверить дачу. Такое действие создает направление, дает указание там, где могла быть пустота. Это хоть какое-то занятие в наступившей свободе. Маяк, ориентир, первый объект того нового мира который начался с разрушением преграды. Я еду на дачу.
Солнце светит вполсилы создавая ощущение сумерек, как будто ты находишься внутри щели пространства, за шкафом, в месте, где течет настоящая жизнь, поскольку оно не участвует в посторонних процессах. Того кто находится здесь никто никогда не побеспокоит, ему никуда не надо идти, все, что нужно, он уже нашел.
Хруст прошлогодней травы и опавшие листья подтверждают ощущение эпизода который не соответствует обстоятельствам, а значит, содержит какой-то ключ, как тот, кто знает дверь, уводящую туда, где ничего не происходит. Зачем этот эпизод попался под ноги, не ясно. На свободе попасться может что угодно. Я все равно осваиваюсь.
На участке лежит сухая трава. Эта трава не ушла с прошлой осени и смотрит на тебя, который ничего с ней не можешь поделать. Трава должна была исчезнуть вместе с летом прошлого года. Лето ушло, но трава здесь. Она пробралась, каким-то образом зацепилась за часть этого времени года и теперь не прячется от тебя, так как ты не имеешь для нее значения.
На участке местами блестят лужи, и за участком они соединяются в озеро талой воды затопившее черный лес. Блеск воды как блеск новогодней гирлянды соединяющейся за участком в фейерверк праздника который приходит и уходит когда ему нужно. Как будто он никогда не заканчивается, длится вечно, но тебе кажется, что он приближается сюда лишь изредка. Это не так. Тебе только кажется.
Верба уже покрылась белыми почками. Верба расцвела, на короткое время превратившись в животное, потому что ей так надо. Она общается с родственниками, находящимися в другой галактике. Здесь у них какие-то дела, которые тебя не касаются. Ты вытеснен из того пространства в котором происходит их общение, и ничего не можешь поделать. Только ждать когда верба обретет обычный вид.
На вербу садится синица. Это весточка из другого пространства, знак, символ какого-то общения, которое протекает здесь, как будто рядом проходит поезд чужой жизни. Синица это одна нота, один звук из всего сообщения, единственная увиденная буква алфавита. Все сообщение недоступно, и его осколки заметные тут и там ты собрать не сможешь, поскольку это сообщение не тебе.
После того как печка прогревает дом, оживают зимовавшие по углам шмели. Гул заполняет комнаты создавая уют, которого только не было, своим гудением соединяя этот холодный день с будущим летом и еще далее, продлевая связь в детство, туда, где движение занавески в жаркий полдень обещало и приход вечером отца и то, что на столе будет оставленный мамой завтрак.
Шмели начинают свою сложную жизнь прямо здесь, внутри дома, игнорируя и то, что лето еще не наступило, и то, что дом не является подходящей средой для них. Даже то, что часть из них скоро снова уснет их не останавливает. Для них существует лето которое бушует как океан, и то, что ты находишься рядом они не замечают вообще. Это хранение абсолютной верности. Поскольку я изгнан из загона на свободу, кому мне хранить верность пока не ясно.
На закате солнце заливает участок, образуя здесь океан света, будто выходя из дома ты выходишь в неизвестное помещение. Сделав шаг ты оказываешься не там, где хотел быть. Тени от голых еще прутьев вербы и стволов березок на жухлой траве образуют весьма слабую альтернативу показывая не борьбу, а приспособление к тому, что неизбежно, и образуют синеватую надпись на полотне света, похожую на рябь.
Проверив дом, убедившись, что все перезимовало как следует, запомнив ряд вещей, которые необходимо сделать, можно уезжать обратно, и лучше это сделать поздно вечером, после всех пробок.