Краснодерёвая кровать.
Происходило это давно, ещё в 70-х годах прошлого века - времени мечт о
всеобщем благополучии.
Грузовое судно, с неразборчивым названием, из-за закрашенности, другим
цветом, частей громоздких букв, стояло в одном из портов, на западе Европы.
Старший матрос Василий Кролёв, детина под два метра, с должностной
кличкой "колабаха", нёс дневную вахту у трапа.
На флоте он оказался, отслужив "действительную" в столице Севера.
Окончательно порвав с деревенским укладом жизни, но не прервав родственные
связи, Василий посвятил себя морю.
С открытием визы за границу, моряка не мурыжили, так как не обманчивая
черта характера, чётко рисовалась на его "рязанском облике", а "преданность
делу партии" - глянцем отражались в светлых зрачках Васиных глаз.
Однако в этом усомнилась его жена, после прочтения в ЗАГСе корочек
"Свидетельства о браке".
"Выходила замуж за "Королёва", а оказалась - Кролёвой", - возмутилась она
негласно. - Неужто моя девичья мечта, навеянная французскими романами,
поваляться с королём на роскошной кровати, так и останется в мыслях"?
Как-то раз, с женой в постели, Василий разоткровенничался и посвятил её в свою
фамильную тайну. Рассказал, что его дед, имевший до революции фамилию,
напоминавшую о свергнутом самодержавии, опасаясь преследования из-за неё
новой властью, немного слукавил, за мзду "выправил утраченную" метрику и
стал простолюдином.
Супруга тоже открыла душу мужу и посетовала, что не может, в
полной мере, быть расслабленной в постели, из-за их скрипучей железной
кровати, с провисшей панцирной сеткой.
Василия, такая откровенность, резанула по душе. Он пообещал, конечно по мере
возможности, вернуть своей фамилии утерянную букву и приобрести кровать,
достойную "королевы".
. . .
Искрометные мысли заполнили черепную коробку Кролёва, как только он
увидел грузовик, с открытым кузовом, полный толстых досок, остановившийся
у борта судна, напротив трюма номер два:
"Вот те и на. Да из этого же материала можно запросто "сварганить" мечту жены,
кровать для "царственных особ". Неужели этими досками, из красного дерева, они
собираются сепарировать слои металлических бочек, со следами подтека масла".
Вскоре доски приглянулись и ещё некоторым членам экипажа, небезразличным
к прикладному творчеству. Их бесило от действий пары стивидоров. Взявшись за
концы досок, они равнодушно сбрасывали их на бетонный причал.
Будь это в нашей стране, с обилием белых досок, моряков вряд ли бы привлекла
такая процедура, а вот глядя на краснодеревый материал, их нутра трепетали от
возмущения.
То, что доски не сортовые, они разобрались позже, а в тот момент, все их
общение сводилось к способу завладения тропическим стройматериалом.
Возможность хищения - даже не рассматривалась. Завладение ими, после
выгрузки, в другом порту - отмели как нереальное, усомнившись в
дальнейшей пригодности материала после нагрузок и замасливания.
А вот мысль об обмене, на имеющиеся у боцмана остатки от прошлых рейсов,
устроила всех.
Портовые рабочие возражать не стали. Им ведь было все равно, из каких досок
делать настилы на рядах бочек.
Обмен, на часть досок, состоялся без проблем, однако на лицах стивидоров
долго ещё оставалось недоумение. Им было непонятно: "Зачем хорошие доски,
нужно было менять на отходы производства"?
Доски не все оказались хламом и морякам удалось выбрать вполне добротные.
Кролёв - не "упустил своего" при сортировке. Пользуясь "правом надыбавшего",
он отобрал себе полдюжины, вероятно признанных отходами из-за длины,
ровных, хорошо отстроганных, длиной около трех метров, темно-коричневых
досок. Перенеся их под полубак, где хранилось боцманское снаряжение, он
положил "своё добро" на стеллаж и прикрепил к нему лист бумаги с угрожающей
надписью: "Не трогать! Покараю сурово!"
* * *
Возвращение в "Союз" - было нескорым. Несколько месяцев, проведенных в
рейсах между иностранными портами, не выветрили грёз из головы Василия.
Его каюта была полна рекламных проспектов с образцами кроватей из красного
дерева, а бумажных листков, с репродукциями их ажурных спинок,
не было прилеплено скотчем, ну разве что, на полу и подволоке.
Мысль об изготовлении резной спинки кровати кустарём-самоучкой, он
выкинул из головы давно и утвердился в желании выполнения работы
профессиональным резчиком. Поэтому, он не заморачивался, как другие, что
бы ещё такое сварганить из ценной породы дерева?
А пока Кролёв лишь складировал свой материал, изредка пересчитывая торцы
досок, моряки-умельцы, имея толкового консультанта, слывшего докой в любых
делах, второго механика Саныча, преуспели в творчестве и из своих кусков
толстых досок наделали:
масок, с ужасающими выражениями лиц, различной величины, не хуже африканских;
береговых маяков, больших и маленьких, с лучезарной подсветкой; барельефов
парусных судов; корабельных штурвалов, с часами или фото.
А различных подставок, для диковинных морских раковин и цветных кораллов,
попросту говоря, было не сосчитать.
Как-то, при доскональном обследовании своего имущества, Василий не ощутил
былой тяжести верхней доски.
"Неужели так высохла? - была первая мысль, закладывающая сомнение. - Как бы
не покоробило весь материал при сушке. Потом доску не выправить, если что...".
Силы Кролёву было не занимать и он, как хирург пинцетом занозу, зажав между
указательным и большим пальцами правой руки конец доски, без особого усилия,
потащил её с укромного штабеля.
Удар ребром доски по пальцам ноги, вызвал у Василия такой вопль, что если бы
он находился на открытой палубе бака, а не под ней(под полубаком), то его
могли бы услышать все обитатели судовой надстройки, отстоящей от носа судна на
полукабельтовом удалении. А так, от его матерных тирад, лишь испуганно
шарахнувшись, вспорхнули с планширя фальшборта, там восседавшие на
тонких ногах-тростиночках, белогрудые чайки.
"Как же так? Почему доска так неожиданно кончилась? Помнится, в последний раз,
когда я их вытаскивал, мне приходилось размахиваться в косую сажень, а сейчас
даже на неполном размахе рук, она оборвалась", - продолжая корчиться и дополняя
нахлынувшее негодование словами из ненормативной лексики, думал пострадавший.
Оказывать себе первую помощь, Василий не спешил. Он лишь искоса посмотрел на
сыреющий от крови черный носок, пренебрежительно сплюнул на него и занялся
незамедлительным выяснением обстоятельств укорочения пиломатериала.
Вытащить все доски на главную палубу, для осмотра при дневном свете, ему труда
не составило. Они полегчали не только из-за высыхания, но от сокращения длины,
на целый метр.
Беспокойное метание Василия на баке, привлекло внимание нескольких моряков.
Сгруппировавшись на крышке трюма, в небольшом отдалении от бака, они с
интересом наблюдали за ним.
Вскоре к собравшимся "подгрёб" и вездесущий судовой доктор.
- Видите? Вы видите, что осталось от моих краснодеревых досОк? - завопрошал
басом потерпевший, увидев скопище соглядатаев. - Кто отпилил их? Зачем мне
они такие теперь?
- Усохли, - изрёк боцман, предваряя хихикание.
- Как они могли усохнуть? - не улавливая иронии, усомнился Василий.
- Нет. Они не усохли, а поделились! - выкрикнул доктор, включаясь в розыгрыш.
- Как это поделились? - всё ещё находясь в прострации, спросил Кролёв.
- Как? Ты ещё спрашиваешь? Один ты, наверное, не знаешь, что палки, то бишь
палочки, например Коха, размножаются делением. А твои доски, это же
совокупность миллиардов каких-то палочек. Сначала они делятся пополам,
потом еще, еще... и так далее.
Так вот твои "палочки" и поделились. Отделились, оставив тебе лишь свои
половинки.
- А куда же делась другая их часть? Её нигде не видно, - всё ещё серьёзно
воспринимая объяснение доктора, спросил Василий.
- Как же ты их увидишь, если они сначала превратились в опилки, далее в труху ...
пыль, ну а потом окончательно бесследно исчезли с человеческого поля зрения.
О том, что над ним подтрунивают, до Василия "дошло", лишь когда он узрел
лукавые лучики в голубых глазах доктора и то, что его прижатые уста, то и дело,
расплывались в улыбке.
- Ты мне пошути тут! Видел мои "колабахи"? - войдя в раж, стал демонстрировать
свои кулаки Василий. - Раз дам по "точке роста" и рассыпешься на чурки. Тоже мне,
ходячая "поленица из костей"!
- А где у меня точка роста? - шутливо, полюбопытствовал доктор.
- На шее вертится, у всех людей. А у вас, мне кажется, всё из задницы растёт!
. . .
- А может твои доски гермафродиты? Как червяки, с одного конца папа, с другого -
мама. Скорее всего, у тебя только "папы" остались! - сказал электрик хихикая,
пытаясь примирить спорящих сменой темы дискуссии.
- Ну ты и сказанул. Если "червячная пара" может запросто согнуться в колечко и
поцеловаться, то для рождения "буратин" этот способ явно не подходящий, -
блеснул знаниями молодой матрос без класса, курсант мореходки.
- А ну-ка, "германо-фродиты", брысь отсюда! Не мешайте вести следствие.
Ну а тому, кого найду, уж точно не поздоровится. Я ведь предупреждал
в записке.
- Ребята, полундра! Сматываемся! А то следы его "Буратин" затопчем, - призвал
всех разойтись, расхохотавшийся боцман.
. . .
Следствие - ничего не дало. Распилы на досках оказались не свежими. Так что
Василию пришлось согласиться с собственной мыслью, что его полена уже давно
воплощены в чьи-то произведения искусства.
* * *
Праздник пришелся на время стоянки судна в порту. Для рядовых моряков, вахты
были "стояночные"(восьмичасовые), а у комсостава - суточные. Так что времени
для расслабления всего экипажа - было достаточно.
Капитан со своим первым помощником, попросту помполитом, посчитали, что
экипажу для веселья будет достаточно одного ящика заграничного напитка и к
праздничному столу - его "выкатили". Содержимое бутылок не стало загадкой для
моряков. Все тут же признали в напитке слабоалкогольный "сидр", а острословы
незамедлили "перекрестить" его в "сидора".
Некоторые моряки, предвидя такую "подлянку", запаслись напитками покрепче.
Они смешали чистый спирт с различными соками и полученные коктейли
поименовали экзотическими названиями.
Торжественная часть вечера, началась как обычно, в помещении столовой команды.
За столами, изобилующими закусками, моряки смурно прослушали полагающийся
доклад помполита и оживились, когда он, подняв стакан "сидора", провозгласил
здравицу в честь партии и её руководства.
Перечить "помпе", конечно же, никто не стал, все с удовольствием утолили жажду.
Однако, меж собой, кто-то съязвил, мол, за партию могли бы "выкатить" и
чего-нибудь покрепче, водочки или рома.
Второй тост помполита, прославляющий достижения страны, был провозглашен
уже после небольшого перекура. Будь комиссар повнимательней к обычному облику
моряков, то непременно заметил бы перемену в их лицах.
Конечно, исчезновение мрачности с лиц можно было объяснить глотками прохладного
воздуха на открытой палубе, но на самом деле, причиной явилось излияние в глотки
крепкого спиртного напитка.
Об аппетите, с которым вернувшиеся за стол набросились на закуски, нельзя назвать
зверским, но хорошему - он вполне соответствовал . Причиной вероятно стал
коктейль, со свойствами аперитива.
К традиционному третьему тосту, повар выставил на столы, так желанный друзьями
напиток. Он слукавил и наполнил уже опустошенные фирменные бутылки из-под
сидра, самопальным ромом.
Так как сидевший за отдельным столом старший комсостав, по-прежнему пил сидр,
то "идейному отцу", помполиту, было невдомек, почему таким веселым стал экипаж,
после тоста: "За тех, кто в море".
Если в начале застолья, все сказанное им получало лишь молчаливое одобрение, то
после третьего тоста, любой возглас, кого-нибудь из членов экипажа, заслуживал
бурного словесного одобрения и даже аплодисментов.
"Помпа" радовался в душе, что вечер удался. Его похвалы заслужили не только
моряки, хорошо работавшие весь рейс и не имевшие взысканий, но и умельцы,
наделавшие уйму сувениров.
Пообещав лучшие изделия "хобби-прома", продемонстрировать в парткомовских
кабинетах пароходства, чтобы они воочию убедились в искусности экипажа и не
поскупились на Грамоты, он пожелал всем спокойной ночи и удалился вслед за
капитаном.
Раздавая устные благодарности "любителям-деревообработчикам", первый помощник
не подозревал, что раздул "пригаснувший фитилёк" в душе матроса Кролёва.
Праздник на этом не закончился, а перешел в другую фазу, междусобойчик.
Разговоры не переросли в оры, но стали значительно громче. Курящие - не стали выходить
из столовой, чтобы подымить в другом месте, а попросту стряхивали пепел в неубранную
посуду.
Однако и этот период развязности вскоре закончился. Налетела грусть и мысленное
уединение. Кое-кому вспомнился дом, семья, родные.
Василий тоже взгрустнул. Вспомнил жену. А ко всему и мысль о краснодеревой кровати
приплелась в голову.
"Как же я ей объясню то, о чём хвастливо написал в письме, отправленном с Гаваны,
когда стояли на Кубе?
Везу кровать, какую тебе обещал. Чёрт меня дёрнул, что ли, так написать?
Кто же знал, что доски сопрут? - за дискутировали мысли, в нетрезвой голове.
Виновника, я ведь так и не нашел. Крысу подлую, не смог выявить.
А если бы нашел - ходить бы ему с расквашенной мордой, - улыбнулся он сам себе".
Вернувшись к реальности, Кролёв увидел напротив себя, второго механика Саныча. Он и
раньше там сидел, Василий неоднократно чокался с ним, как со всеми. Но тогда в нём
виделся обычный член экипажа, а тут вдруг привиделся, той самой крысой, которая так
долго не обнаруживала себя.
"Нос - такой же, заостренный. Усики, торчащие в разлёт, ну прямо, к лицу.
Роется, воровка, в тарелке, что-то выискивает. Меня не замечает, что ли?
Обнаглела, сволота!"
Чтобы не убежала, мерзавка, Василий поднялся во весь рост, перегнулся через стол,
схватил "злодейку" за грудки и та взмыла над местом сидения.
Онемев от неожиданности и поддавшись богатырской силе, Саныч в миг оказался
стоящим на коленках посредине стола.
Грохот разлетевшейся в стороны и упавшей посуды, привлек всеобщее внимание.
И как только все повернули головы в сторону погрома, Василий взревел басом:
- Где моя краснодерёвая кровать, сволочь? Говори-и!
Я из тебя сейчас всю душу вытрясу, если не скажешь!
Вытрясти душу из Саныча, не позволили, сидевшие рядом и вблизи, моряки.
Они вырвали его из тискающих рук Василия и помогли спуститься со стола.
. . .
Праздник на этом закончился, но ещё долго вспоминался командой.
А ироничное выражение: "Где моя краснодерёвая кровать?", исчезло с уст рассказчиков,
лишь когда экипаж покинул последний моряк, ходивший в тот рейс.
нннн