Первое десятилетие после войны было тяжёлое. Миллионы фронтовиков, вернувшихся с войны, были так исковерканы ею, что почти не могли уже жить нормальной жизнью. По ночам они продолжали ходить в атаки, а днём валялись у пивных ларьков, без конца дебоширили, разгоняли родных и любимых, которые их так долго ждали. Они быстро спивались и гибли уже в мирной жизни или попадали в тюрьму за преступления. Так что не все могли преодолевать разруху стахановскими методами.
А сколько здоровых мужиков не трудилось, а вылавливало всех, кто так или иначе сотрудничал с немцами, находясь на оккупированной тарритории, или был в плену? Стадами таких гнали в скотных вагонах на «стройки коммунизма» во все просторы, дыры и гиблые места Родины.
Надо было в срочном порядке строить «Соцлагерь» в половину Европы размером. Лагерь этот надо было надзирать, и готовить к грядущим войнам за идеи марксизма-ленинизма-сталинизма. Для сталинского порядка на строительство «Соцлагеря» направлялись для службы молодые, здоровые парни.
Требовалась прорва оружия. Заводы военного назначения «почтовыми ящиками» назывались. В одном из таких «ящиков» и работал Ломов Степан Иванович, бывший фронтовик с медалью «За победу над Германией» на застиранной гимнастёрке, для работающей молодёжи просто - дядя Стёпа. Был он прям, словно лом проглотил, ходил, ног не сгибая в коленях, рост имел двухметровый, и добродушен, как все Иванушки на Руси.
В 1958-м году политическому руководству «почтового ящика» взбрендило создать бригады коммунистического труда. В «столярке», где дядя Стёпа трудился, «коммунистической бригадой» взялся руководить бывший гулаговец – Григорий Никанорович Роганин, который не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в партию. Посаженный в лагерь ГУЛАГа перед войной, он искупал свою вину в штрафбате. Ему не повезло, - война кончилась, а ни фрицы ни наши заградники его не убили, и не пустили ему «большой крови», как того требовалось от штрафников для искупления вины. Пришлось прямо с передовой обратно в лагерь Колымы путь держать. О ней он вспоминал, и трогательно пел, перебирая струны видавшей виды гитары: -
О, будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой,
Сойдёшь поневоле с ума,
Оттуда возврата уж нету...
И если бы не хрущёвская «оттепель», не быть бы дяде Грише в «почтовом», а в гробовом ящике в белых тапочках, а то и без ящика, в обшей яме, без тапочек и арестантского обмундирования, как и сотни тысяч других «врагов народа».
Бригаду коммунистического труда Роганин сколотил, как говорится «с миру по нитке, голому рубашка». Были в ней и стар и млад со своими судьбами.
Вот Васька Стукалов. Он не фронтовик, но одну ногу ему укоротило в войну. Пацанёнком, с голодухи, он залез в немецкую, брезентом крытую, машину с продуктами, а его застукали. Когда удирал, прижав банку с тушёнкой к худосочной груди, споткнулся и упал в открытый люк канализации. Нога хрястнула пополам. Сердобольный немец-врач не отрезал, а срастил ногу, но стала она короче.
А вот два крохобора, Салов и Медков, о которых все знали, что они «на говне сметану собирают» и ни с кем не поделятся.
Костя Крюков, белокурый красавец, службу проходил в тюрьме. И вологодский конвой водил, будучи сержантом. Парень весёлый, на гитаре классно играл и мелодично пел песни зон.
Хохол был, Головко Павел Иванович, самый старый по возрасту. Безграмотный «пропагандист коммунизма» в бригаде говаривал:
- Шо такэ коммунизма? – И отвечал, - То грощи, та харчи хороши. Ото и уся коммуна-коммунизма. - Коммуна – цэ колы кому «на», а кому «ни», а коммунизма – цэ колы всим жратухи от пуза, та выпивки по ноздри, вкалувать нэ надо. А пока шо мы уси як Тарас Грыгоровыч Шевченко казав:
- «Уси мы Моголи! моголи! Золотого Тамерлана онучата голі».
Дожить бы до такой халтуры, мужики! – мечтательно поддерживал Павла Ивановича Ломов. - И сынок мой, который мне сейчас по колено, вырастет. Напару будем ни хрена не делать, а пивко попивать!
- Ломов, через двадцать лет ты и твоё «поколено» будете жить при коммунизме. А пока вкалывай, пуза не жалея, и мечтай себе на здоровье, - говорил ему бригадир.
- А сынок у меня бедовый растёт, - улыбаясь, говорил Ломов. – Банный день жена обьявила вчера. А чтоб воду экономить, приказала купаться вместе с сыном. Сел я в корыто задницей, ноги, как оглобли раскорячил за корытом, а сынок мой между ног моих уселся. Купаемся. Я его намылил, а он говорит:
- Папка, давай я тебя намылю. - И давай меня мочалкой по пузу. Мне щекотно, оба хохочем. Оба в пене. А он, чертёнок, мочалкой по пузу, по пузу, а потом по моему хозяйству давай наяривать. Оно и встало.
- Вот бы мне такую ссику, - говорит пацан.
- И что ты с нею делать будешь?, - спрашиваю я.
- Я до неба ссикать буду!, - отвечает.
- Да, сыночку только такое «поколено», как у папы, просто необходимо, а при коммунизме обязательно! Тогда ж никто вкалывать не будет, а жрать, пить, да ссиками забавляться!, - смеётся Роганин и вся бригада коммунистического труда.
- Эх! – как бы дожить бы до свадьбы-женитьбы, - смеётся и дядя Стёпа, - и увидеть своё «поколено» при коммунизме!