Серый и Дымец спали на верхних нарах под самым потолком. Долговязый Дымец, уроженец одной из южных областей России, лупоглазый чернявый, губастый, несколько напоминающий негра, присаживаясь, почти касался макушкой смолистых досок, а коренастый, белобрысый, загадочно улыбчивый вологодский малый Серый располагался под потолком свободно. Конечно, Серый и Дымец имели имена и фамилии, но в зоне не принято пользоваться именами без особой надобности, здесь предпочитают клички. Они появляются сами по себе и прилипают к заключённому до окончания срока. Обитателей зон такой порядок не смущает, а упрощает жизнь, и чем она проще, тем быстрее течёт срок. Так по крайней мере думают пребывающие за проволокой. Ложе Серого и Дымца (Серый, потому что рыжеватый блондин, а Дымец, потому что брюнет) разделяла доска шириной в две мужских ладони. Удобной штукой была эта доска. Молодец, кто её придумал. Она с одной стороны служила преградой от локтей соседа, а с другой — позволяла лежавшим по обе стороны от неё, приподняв голову, перекинуться парой слов с соседом. Серый и Дымец время от времени такой возможностью пользовались. Оба соседа по нарам с нетерпением ждали весны.
Зима в том году была на редкость снежной. Морозы с самого начала отступили за горный хребет, где свирепствовали, норовя превратить в ледышки носы и уши всем тем, кто не озаботился их прикрыть, а здесь западные ветры засыпали окрестности снегом. Сугробы подобно барханам надвигались на зону из тундры, подступали к дощатому забору с колючей проволокой по верхней кромке, норовя перевалить через него и завалить бараки. Вьюга хозяйничала и внутри зоны, наметая снег под самые крыши лагерных строений. Ветер выл в трубах, соперничая по силе звука с храпом спящих на нарах.
Серый и Дымец слушали этот вой с неизбывной тоской. Оба получили длиннющие сроки за «мокрые» дела, едва избежав вышки: каждый по «три петра с довеском». Сроки такие долгие, что поневоле они имели желание однажды «встать на лыжи», что в переводе на нормальный человеческий язык означало пуститься в бега. Но у Серого и Дымца хватило ума понять, что дать дёру из «Кораля» (так однажды пришпилили это определение к лагерю, расположенному среди голой тундры в стороне от заполярного города, за некоторое сходство с африканским загоном для скота) — это затея для сатирика, человека без царя в голове, идущего на верную погибель. Ведь если такому отчаюге и удалось бы благополучно перевалить через забор, то впереди его ждали пятнадцать вёрст открытой тундры, где он весь на виду крутиловки, облавы значит, когда охрана звереет и не жалеет патронов — пули не миновать. Нет, если делать «отрыв» по-серьёзному, нужно ждать лета и разрабатывать план. Готовиться и тихо дышать, чтобы даже таракан в щели не услышал.
Говаривал один лагерный старожил из тех, кто кочует из одной зоны в другую, который на воле бывает как в отпуске, с глазом пронзительным, буравящим до самой печёнки, что в зоне человек меняется: кожа прежняя, а вот нутро наизнанку. В зоне всяк себе на уме, один больше, другой меньше. Говаривал старый урка, глядя слушателю в переносицу и добавлял со значением, что бывают и исключения. Дымец и Серый были крепко себе на уме. Они понимали, чтобы оторваться из зоны и не пропасть сразу, нужно сначала выйти за проволоку. Одному ли или двум — всё равно просто не получится: в зоне контингент особый, много «мокрушников» — за ними догляд пристальный. За забор только с селитрой, с конвоиром значит. Потом нужна сноровка: селитру камнем по башке и прыскай, чтобы пятки по заднице шлёпали. Рога ломать, бежать, не зная куда - не дело. Если в городе тебя хата не ждёт и нет норы, где можно затаиться и переждать, то одно только направление есть тундра, а там как получится. Но сначала всё-таки нужно попасть за зону — вот такая хитрая задача. Что такое тундра, ни Серый, ни Дымец толком не знали. Когда их сюда везли, через стенку товарного вагона много не увидишь. В зоне через забор в щёлку заглянуть? А ты попробуй сунься к нему через запретную полосу. Вертухай на вышке не дремлет — не успеешь пикнуть, как он тебе пулю в башку всадит. Про тундру говорят: болот много, озёр не пересчитать, а в них птица разная водится, рыба играет, по сухим местам олени бродят, зайцы скачут, одним словом, жратвы — бери не хочу. Только она вся с крыльями, с ножками и плавает по дну — её сначала словить нужно. Опять же не сырой её шамать — значит пару коробков синичек в кармане нужно иметь, чтобы костёр запалить. С лагерной пайки запаса не сделать. Потому «баранчика», попутчика на мясо с собой надобно заманить. Есть один на примете лох, за «правду» срок ему намотали — сильно по воле скучает, бабу свою во сне каждый день видит. Ну и без компаса в тундре не обойтись. Без компаса можно по тундре вёрсты накрутить и в зону вернуться. Компас, однако, купить можно, если хорошо постараться. Но самое главное — попасть за зону. Тут нужно стараться, рогом переть, чтобы «хозяин» дал добро на работу за забором.
Оба — и Серый, и Дымец — слыли в зоне работягами.
«Кораль» хоть и выполнял функции загона для осуждённых, но даром за проволокой пайку не давали. Зэки строчили на швейных машинках, пошивая ватные штаны и стёганые бушлаты. За старания Серого и Дымца кое-кто в зоне уже числил в «суках», а быть сукой в зоне, где большинство воров вроде бы в законе, нехорошо и даже опасно: может ведь однажды тёмной ночкой и колун — лагерный палач, наведаться. Но они умели смотреть по сторонам, опасностью пренебрегали и продолжали «переть рогом», примерив на себя позорную в зоне кличку придурков. С некоторых пор за отменное старание начальство определило их как мусорщиков: грузи в тачки разный мусор и вывози на свалку, расположенную в сотне метров от запасных ворот — чёрного входа или, наоборот, выхода — это кому как удобнее считать. То, что надо для тех, кто на ум кое-что взял. Время для вывоза отводилось очень короткое: держать ворота открытыми долго не полагалось. Дымец не терял даром времени, подкатился к десятнику, пообещал посылку из дома с продуктами выпотрошить и по карманам бушлата ему рассовать, чтобы выделил третьего, на которого он глаз положил. Без третьего, мол, за малый промежуток времени весь мусор выгрести вдвоём никак не успевают. Узнает начальничек-«хозяин» — будет лаяться. И уговорил, а тот, в свою очередь, «хозяина» с намёком, чтобы третьим стал некий Оратор — кличка такая была у одного ветошного малого, который срок за «правду» схлопотал. К нему-то Дымец однажды и подвалил с разговорами о воле, маленько залил, как там хорошо, и как в лагере плохо. Слово за слово — видит, фраер, как «вол», честнейший значит. Оратор (с блатного языка — это болтун) в зоне слыл фигурой не только для зэков, но и для лагерного начальства одиозной. Мозги у него будто чистейшая родниковая вода промыла так, что безбородое с мягкими чертами лицо стало светиться. Родился ли он с верой в абсолютную справедливость или всё-таки где-то заразился ею — поди разберись, но верил он в эту справедливость истово, и скажи ему, что всякий избыток любого свойства может это самое свойство, как показывает человеческий опыт, подпортить, точно забился бы в истерике. И некому было разъяснить ему, что иллюзии может быть иногда и хороши, да только в меру. А так как иллюзии нуждаются в знамени, без этого, как опять же показывает человеческий опыт, им никак не обойтись, а знамени необходим знаменосец, то таковой у Оратора тоже имелся. Он носил его, как говорят поэты, в сердце, а имя ему было Капитан.
При первом же знакомстве он толкнул Дымцу складную байку, что грядёт такое время, когда всё будет по справедливости, как учит Капитан. Всех зэков, на кого напраслину возвели, выпустят на волю, а за моральный ущерб подкинут денежку. Капитан, мол, уже на стрёме, но пока в тени, однако, скоро объявится. Спросил его Дымец: кто таков этот Капитан, и в ответ услышал, что это большой, даже великий человек, который видит далеко и думает крепко. Дымец ушлый — дал знать, что рад бы тому Капитану помочь, вот только в зоне от любого мужика на этот счёт никакого прока, на волю нужно рвануть, однако без хорошего кореша это не получится. Оратор, хоть и имел промытые родниковой влагой мозги, намёк понял и глазами дал понять, что согласен корешевать. Взял «баранчик» наживку, клюнул.
Дело стало за малым: поскорее весну бы дождаться, а она где-то за горизонтом застряла, не спешит, а снег же все валит и валит. К тому же из-за хребта, что на горизонте вернулись морозы. Так ведь и лета может не хватить, чтобы снег растаял. Толкуют в зоне, что такое бывало: новый снег на старый ложился. Март прошёл, апрель, а она, весна, всё ещё на югах канается. Серый и Дымец каждый раз перед сном считали сучки на плохо выструганных досках потолка, что ни сучок, то день. Казалось, она вообще больше никогда не заглянет в тундру. Но в конце мая подул тёплый ветер, и потекло, поплыло, полило. И недели не прошло как пошла в рост трава, едва ли не за ночь покрылся листвой кустарник. И тогда они сказали себе: пора. Пришло время зону чистить от всякой зимней завали. Намеченный день наступил.
Солнце красное, будто рассерженное, висело над горизонтом правее зубчатых вершин горного хребта, и это означало раннюю утреннюю пору. Уныло пищали уставшие от ночного бдения комары. Горы мусора и тачки ждали своего часа. Мусорщики, рассовав по карманам бушлатов нехитрый продовольственный стояли наготове у чёрных ворот, открывавшихся в сторону оврага к свалке. Оттопыренные карманы могли вызвать подозрение, но дело было утреннее, сонное, притупляющее бдительность — охрана по утрам всегда в дремоте. Кожа на лицах, не скрыть, натянута — скулы обозначились. Самое время изобразить беспечность, но ведь не получится — лучше нарочито нахмуриться и цедить сквозь зубы, особо не налегая (тоже опасно: привлечёшь внимание) на ругательства. Вертухай в накомарнике на вышке скучал, то ли лениво наблюдал, как дежурный отмыкает тяжёлый замок на воротах, бросая озабоченные взгляды в сторону сторожки, где пока ещё сидит, не желая раньше времени подставлять рожу комарам, сопровождающий, либо дремал стоя. Обрыдло ему торчать на верхотуре и глазеть на опостылевший мир, на эти бараки с узкими как глаза китайцев окошками справа, на ядовито-зелёную тундру. Мусорщики неторопливо (ешь потей — работай мёрзни) нагружали тачки. Серый положил поверх разного хлама похожую на ломик железку — дежурный не обратил на это внимание: железка тоже мусор. Ему уже было впору поторопить сопровождающего: ведь ворота уже открыты. Он злился и, не стесняясь, поругивался. Но вот наконец, ровно через час после подъёма, сопровождающий в брезентовом плаще, с капюшоном, накинутым на голову (накомарник сопровождающему, как предмет, мешающий бдить, не полагался), с винтовкой на ремне покинул сторожку и, что-то бормоча под нос, направился к воротам. Ему до смерти не хотелось топать по жидкой грязи вниз в овраг, к вонючей свалке. Пока стоишь и ждёшь, когда мусорщики разгрузят тачки, гнус уши отгрызёт. Ну вот дежурный показывает руками: валяйте. Мусорщики берутся за ручки тачек и толкают их вперёд, сопровождающий — худощавый узкоплечий, с утиным носиком, закинув винтовку за спину, топает вслед. Свалка находилась за поворотом, там, где маленький овражек открывается в большой, по дну которого постоянно сочится бурая болотная вода. Суглинистый выступ, как мыс, загораживает её от тех, кто стоит у чёрных ворот, но с вышки она видна как на ладони. Серый положил железку у колеса тачки и начал её разгружать. Сопровождающего кусали комары, и он от них энергично отмахивался. Вонь от груды нечистот ужасно его раздражала, и он, не выдержав, повернулся спиной к свалке. Это была серьёзная промашка. Беспечность ему дорого обошлась: серый тотчас поднял с земли железку, сделал несколько шагов и нанёс сокрушительный удар по голове сопровождающего. Оба, Дымец и Оратор, услышали, как явственно хрустнул череп. Теперь нельзя терять ни секунды. Главное успеть, пока дежурный у ворот или вертухай на вышке не подняли тревогу. Дымец отстегнул подсумок, а Серый подхватил винтовку. Теперь, дай Бог, ноги подальше от зоны вниз по оврагу, потом из оврага налево в ивняковые кусты, которые тянутся полосой сколько хватает глаз. Они бежали по оврагу, а дежурный в это время скучал у ворот. Вертухай на вышке наблюдал за происходящим в зоне: созерцать мусорную свалку ему надоело до тошноты. Серый, Дымец и Оратор бежали, цепляясь ногами за кочки, падали, поднимались и продолжали бежать. Под ногами — болотная жижа, вокруг пищащее комариное облако. Прошло десять минут, пятнадцать, и вдруг позади прогремел выстрел — в лагере хватились и объявили тревогу. Но беглецы уже успели перевалить за гребень холма, впереди опять хорошее прикрытие — всё тот же ивняковый кустарник, сквозь который приходилось продираться, оставляя на сучьях клочки бушлатов. А в зоне поднялась суета. За побег «хозяина» свыше не похвалят. Он там наверняка выходит из себя, орёт, приказывает готовить собак. Собак уже охватил азарт — они рычат, лают. Но пока все псы ещё в своём загоне. Пройдёт время, прежде чем их выпустят и возьмут на поводки. Но следа им не взять: кругом болото. А беглецам главное рывком уйти подальше. Они продолжали бежать, сердце у каждого из них норовило выбить грудную клетку и выскочить. Всему, однако, бывает предел, силы оставили беглецов, они остановились. Лица у них искажены. Серый начал истерично хохотать и хлопать себя по ляжкам.
- Слышь, кореша, башка-то у него треснула, как горшок!
- Мертвяк, как есть мертвяк!
Оратор смотрел на него растерянно и изумлённо, с ужасом на лице.
- Ты что, парень, он же человек.
Серый взглянул на него с презрением, злобные лагерные слова рвались у него из глотки.
- Какой человек, ты, туз колыванский — мусор это, халабдо! Хочешь и тебя сейчас пришмочу?
Чернявый Дымец встал между Серым и Оратором.
- Ша, мужики! Кончай базлать! Волки же по следу идут. Оторваться надо.