Глава четвертая
Письмо от М. М.
Образовавшаяся в очередной раз вокруг Райского пустота не оставляла ему выбора. Все же приходилось, чтобы занять себя, озаботиться делом по поводу своего украденного романа. К тому же хотелось доказать Викентию Александровичу, что он ошибался на его счет, хотелось ткнуть его носом в то, что он, Райский, является Ближневым и соответственно автором «Семейства Снежиных».
Прежние опасения Райского, что он при ближайшем рассмотрении может таковым и не оказаться, отступили теперь на второй план. Перевешивало желание прийти к Викентию Александровичу – не с водкой и тем паче не с отравой прийти, а с письменными извинениями Стасюлевича или Тушнова и потрясти перед ним этой бумажкой. И сказать ему: «Я же вам говорил, а вы мне не верили!» Тогда Викентий Александрович тоже будет вынужден извиниться, а Райский еще подумает – простить его и возобновить прежнюю дружбу или не пожать протяну-тую руку и уйти прочь с гордо поднятой головой. Он живо представлял себе эту картину с растерянным Викентием Александровичем и живо предчувствовал собственное торжество.
Сладки были эти мечтания. Но необходимо было приступить-таки к делу. Райский решил вновь начать по-хорошему. В совершенно мирных тонах он написал опять письмо Стасюлевичу. Содержание его было примерно следующее.
Я уже обращался к вам, Михаил Матвеевич, в эпистолярном жанре, – таковы были первые строки, – и вы наверняка помните, хотя, чаю, хотели бы забыть, потому что обращался я не по самому приятному поводу. Речь шла о моем романе «Семейство Снежиных», который был опубликован в вашем «Вестнике Европы» несколько лет назад, а не так давно вышел отдельной книгой в издательстве Тушнова, причем вышел грабительски – без моего разрешения и без причитающегося мне вознаграждения. Я взывал к вам с тем, чтобы вы помогли мне по старой дружбе восстановить справедливость, однако вы, Михаил Матвеевич, возразили в том смысле, что не знаете меня и что роман принадлежит перу не моему, а некоей госпожи Лачиновой. Уж не знаю, что вами двигало тогда; чтобы не предполагать худшего, смею допустить, что вы оказались обмануты. Что ж, после этого вашего ответа я более не писал вам, но о деле не забыл, как можно было бы заключить из моего молчания. Я не просто связался с указанной вами Лачиновой по вашему совету, я самолично ездил к ней. Не раз и не два заводил я с ней разговор о «Снежиных», и она неизменно и всячески открещивалась от этого романа, утверждая, что не имеет к нему никакого отношения. Более того, она дала мне в том соответствующую расписку. Я ее держу при себе и при необходимости могу ее предъявить. А пока снова прошу вас, теперь уже в свете этих новых обстоятельств, посодействовать восстановлению справедливости и принуждению Тушнова к выплате мне гонорара. Иначе мне ничего не останется, кроме как предать все гласности, что, уж конечно, никак не в ваших интересах.
Отправив такое письмо, с нетерпением ждал Райский ответа из Санкт-Петербурга. Если такового не последует или же последует неудовлетворительный, то, решил он, придется прибегнуть к решительным мерам, каковые будут лежать в судебной плоскости. Свидетельство Лачиновой, коим он располагал, сыграет ему здесь на руку. Это был его козырь, его драгоценность.
Новой собаки, взамен отравленной Мимишки, Райский заводить не стал. Вечера коротал в совершенном одиночестве в своей квартире. К падшим женщинам после Шацка он ни разу не наведался, он полагал, что таким образом окажется предано его светлое чувство к Прасковье Александровне: прошлое в его памяти опять поменялось и теперь вмещало в себя непродолжительный любовный роман с ней. Еще один роман Райского!
Изнывая от скуки и одиночества, раз за разом доставал он лачиновскую расписку из ящика стола, перечитывал и прятал обратно. Больше он решительно ничем не занимался. Вся жизнь его, исключая службу в типографии, сосредоточилась на этой расписке и на ожидании ответа от Стасюлевича.
И письмо все-таки пришло!
Странно, но пришло оно не по почте, а передал его какой-то нервный, перепуганный молодой человек. Он постучался в дверь к Райскому поздним осенним вечером.
– Господин Райский здесь обретается? – спросил он, ежесекундно оглядываясь по сторонам.
– Здесь, – ответил Райский. – Это я.
– Это точно вы? – недоверчиво переспросил гость. – Я по очень важному делу
– Ну, а кто же еще, как не я? – усмехнулся Райский. – В определенных кругах я известен как Ближнев, а так – Райский.
– Я понимаю, о каких кругах вы говорите, – заговорщицким тоном произнес гость. – Меня зовут Степан Воробьев. Меня привел к вам денежный вопрос.
– Денежный? – удивился Райский. – Какие у меня могут быть с вами денежные вопросы? Я вас не знаю.
– Понимаю. Но у нас с вами общий знакомый. Я от Михаила. – При этих словах Воробьев подмигнул.
«От Стасюлевича!» – радостно подумал Райский.
– Чего ж вы сразу не сказали? Проходите-проходите, чего ж мы на пороге-то!
Уже в комнате он спросил у Воробьева, все так же озиравшегося по сторонам:
– А почему он не по почте-то?
– Что вы! – замахал тот руками. – Разве можно этакое почте доверить! Дело-то щекотливое.
– Ну да, – согласился Райский. – Щепетильное дело. Да вы присаживайтесь! Может, самовар поставить?
– Пожалуй, откажусь. Не за чаями я пришел. Так что я сразу по существу. Когда Михаил услышал, что я еду в Москву по своим надобностям, он тут же оживился и попросил, чтобы я непременно разыскал вас по имеющемуся адресу и кое-что передал.
– На словах?
– Нет. В вещественном виде, так сказать. Вот конверт. – Он протянул Райскому конверт, который достал из кармана. – Михаил запечатывал его при мне. Там деньги и записка.
– Ага! – торжествующе воскликнул Райский. – Если деньги, значит, он осознал собственную неправоту.
– Да, – сказал Воробьев. – Он немножко виноват перед вами и надеется, что передаваемая сумма немного сгладит ваше им неудовольствие. Впрочем, он не уполномочивал меня говорить об этом. Он только заметил, что все необходимое сказано в записке. Так что, отдав конверт вам, я свою миссию выполнил. Засим позвольте удалиться. Но думаю – да не думаю, а уверен, – что вы еще обо мне услышите. Мы еще послужим вместе общему делу!
«Очевидно, это начинающий литератор, – предположил Райский. – А общее дело – это, конечно, литература. Что ж, это приятный молодой человек, а каким еще может быть человек, принесший добрые вести, и я буду только рад, если ему удастся прославиться».
Прощаясь с Воробьевым, он искренне пожелал ему всяческой удачи и успехов на выбранной им благородной стезе. Выпроводив гостя, тут же обратился к принесенному им конверту.
Во-первых, там были деньги, и притом довольно внушительная на взгляд сумма, – на взгляд, потому что Райский, не пересчитывая, отложил их в сторону. Больше его интересовало содержание прилагавшейся к деньгам записке. В нетерпении развернул он лист бумаги. Корявым, неровно скачущим почерком было написано: «Я виноват перед вами, господин Райский. С типографией у нас крайне неловко получилось. То есть ничего не получилось. Да и со всем остальным тоже. Я подвел вас. Вы наверняка во мне разочарованы. Но что поделать, все мы люди. В качестве возмещения высылаю вам денег. Не держите на меня зла. Ваш М. М.».
Райский торжествовал, а вместе с ним торжествовала его правда. Он добился своего! М. М., то есть Михаил Матвеевич Стасюлевич, каялся и извинялся перед ним за то, что был напечатан его роман в типографии Тушнова. Но что Стасюлевич имел в виду под «всем остальным»? Вероятно, то, что он вместе с Тушновым впутал в свою авантюру имя ни в чем не повинной женщины – Прасковьи Александровны Лачиновой. Ну да неважно! Главное, М. М. признал свою вину и даже полагающийся гонорар передал с надежным человеком.
Деньги, конечно, пригодятся, потому что Райский поиздержался в последнее время и даже задолжал хозяину квартиры и лавочнику. Но не деньги во главе угла, а то, что он, Райский, оказался прав. Это он и только он автор «Семейства Снежиных», и это подтверждено письмом Стасюлевича!
Райский перечитывал его вновь и вновь и не мог начитаться.
– Ну и почерк у Михаила Матвеевича! – произнес он вслух, вглядываясь в неровные буквы, разметавшиеся по листу, как будто хотели сбежать. – Как курица лапой. Можно было бы подумать, что он редко берется за перо, если б не было очевидно обратное, при его-то должности. Может быть, у него воспаление суставов? Да-да, это очевидно! Почерк сильно испортился у него за то время, что прошло с нашей предыдущей переписки, и причина может быть только в болезни. Бедный Михаил Матвеевич!
Райский бережно положил письмо Стасюлевича в ящик стола рядом с распиской Лачиновой. То были самые важные для него бумаги – доказательства его авторства! Косвенные, но как по нему, так самые прямые!