Армейский быт своеобразен. Поэтому в тексте присутствует ненормативная лексика: без этого невозможно передать дух армии. Однако автор постарался свести употребление мата к минимуму.
Начало
Был тот самый осенний вечер без дождя, когда упавшие на город сумерки окутывают людей серым плащом неузнаваемости. Впрочем, теперь уже, наверно, нужно было говорить: наряжают в серые шинели обезличивания.
Всё началось, когда в почтовом ящике обнаружилась повестка. Призывник Артур Зайцев не стремился в армию, как, впрочем, и не собирался отлынивать от исполнения гражданского долга. Хотя – почему долга? Никакого такого долга он за собой не чувствовал. Просто предстояла длительная и тягостная история, которую нужно было некоторым образом избыть. Зажмурить глаза – и переждать. Отечество банально нуждалось в очередной порции патриотов. Как кто-то верно заметил, когда государству от человека что-нибудь нужно, оно всегда называет себя Родиной.
Впрочем, на гражданке Артуру тоже ничего особо не светило. Работа была бросовая, с наёмной квартиры в силу ряда причин приходилось в ближайшем будущем съезжать, очередная подруга обиделась из-за выдуманного ею же самой повода, и они вдребезги разругались. Родители были далеко, в другом городе, и повлиять на ситуацию никак не могли. Короче, ничего его больше с прожитым и закончившимся отрезком жизни не связывало.
Следующий отрезок жизни определяли для него сейчас ефрейтор Гребе и старший лейтенант Ахтыблин (даже ухом не поведший в ответ на смешки, раздавшиеся при представлении). Эти судьбоносные люди прибыли в военный комиссариат из N-ской части за молодым пополнением.
На погонах старшего лейтенанта явственно виднелись дырочки от ещё одной – капитанской – звёздочки, что могло свидетельствовать либо о непомерном служебном рвении и ожидании эту звёздочку вот-вот заслужить, либо о столь же выдающемся отвращении к службе, выразившемся в недавнем разжаловании. Форма же ефрейтора была наглажена и вычищена до всевозможной степени. Сапоги сияли, пилотка сидела боевым петушиным гребнем, на плечевом шевроне горела удивительная эмблема со скрещивающимися киркой и лопатой, под которыми золотыми буквами было вытиснено «БОН СУАР», а пониже – «ПВО». Шанцевый инструмент на изображении несколько настораживал: никто из призывников, даже специально интересовавшихся предстоящей службой, такой эмблемы не знал. Впрочем, на заднем плане достаточно явно просматривались то ли самолётные, то ли ракетные контуры.
В военкомате Артура позабавил врач-хирург, велевший приспустить трусы, нагнуться и раздвинуть ягодицы. Врач долго и с остервенением глядел куда-то в совершенно посторонние бумаги, а затем потрясающим медицинским почерком начертав на бланке «годен», так же не глядя вернул Артуру карточку. Следующий!
Всё делалось крайне медленно, бестолково и неорганизованно. Везде, где бы ни появлялась команда призывников, приходилось подолгу ждать. Впрочем, сейчас это уже было не их личное время – время принадлежало государству, которое имело право распоряжаться им по своему усмотрению. Да ещё неизвестно, будет ли лучше там, на неведомом месте службы, так что все эти задержки, может быть, только к лучшему. Такие соображения заставляли Артура смотреть на жизнь философски и терпеливо переносить тягостное ожидание.
В три часа ночи метро, конечно, должно было быть закрыто, однако на сей раз, похоже, их ожидали специально. Лейтенант Ахтыблин, шурша списком, долго толковал со здоровенным командиром ОМОНа, девственно-непорочного лица которого никогда не касалось тлетворное влияние интеллекта. Несколько раз долетали обрывки фраз типа «…точно не чеченцы, слово офицера!», «…да какие нах террористы?!» и «…ты чё, читать не умеешь?!». Призывников построили, несколько раз пересчитали и, наконец, запустили в вестибюль.
Эскалаторы, естественно, не работали, поэтому спускаться пришлось пешком. По боковым проходам, сопровождая растянувшуюся колонну, двигались молчаливые омоновцы с фонариками, привычно поигрывая дубинками. На самой станции была включена только дежурная лампочка, и противоположный конец залы скрадывался тьмой. Эхо от шагов их немногочисленной группы многократно отражалось в пустом пространстве, поэтому казалось, что там, в темноте, собралась толпа призраков и перешёптывается мёртвыми голосами.
Ахтыблин расписался в какой-то бумажке, после чего омон, откозыряв, затопал обратно по лестнице. Дождавшись, когда последний из них окончательно скроется в темноте, лейтенант, нервно оглядываясь, позвонил по мобильному телефону – Артура удивило, что связь здесь работает – и вполголоса произнёс несколько фраз. Тут же из чёрного провала туннеля пахнуло воздухом, словно приближался поезд.
Это и был поезд, только такого поезда Артур никогда и в глаза не видел. Цельнометаллический вагон, длиной примерно в пять обычных, совершенно без окон. И вибрация от его движения была такая, словно колёса у него были квадратные. Со стен местами даже штукатурка посыпалась. Артур заглянул под вагон – и остолбенел: колёс под ним не было совсем. То есть висела эта штука ни на чём, хоть и темно было, а это-то разобрать было можно.
Тут и дверь появилась. То ли обшивка скользнула в сторону, то ли стенка сама собой лопнула.
– Ефрейтор! Заводите людей! – скомандовал Ахтыблин. Голос у него был зычный и пронзительный, а может, только казался таким в ограниченном пространстве. Но его голос был ничто по сравнению с лютым рыком ефрейтора Гребе:
– Взвод! Справа по одному, вперёд – марш! Быстронах! Отставить! Уродыбля! Я сказал – справа!
Ефрейтор Гребе тосковал по дисциплине. Затосковал он с тех пор, когда, будучи ещё зелёным курсантом, умылся из служебной бочки, находившейся в подразделении и стоявшей рядом с пожарным щитом. Впоследствии он обнаружил, что старослужащие, когда им лень бывало тащиться в сортир, справляли в неё малую нужду. Из-за этого, несмотря на естественное испарение, данный пожарный резервуар бывал всегда полон. Впрочем, время от времени воду в бочке меняли.
Был Гребе выходцем из поволжских немцев. От арийских предков он унаследовал неукротимую тягу к аккуратности и порядку, а от окружающей его русской действительности – бесшабашную веру в собственную непогрешимость. Был ефрейтор белобрыс, глазки имел слегка выпученные и под носом взращивал карликовую поросль дрянных усишек. При взгляде на него в мозгу непроизвольно возникало сочетание слов «белокурая бестия» одновременно с осознанием полной непригодности этого понятия к данному случаю.
– Товарищ ефрейтор, а что это за машина? – попытался кто-то проявить любопытство, как оказалось, неуместное. Что вызвало новый взрыв административных эмоций:
– Чтобля?! Салабон! Ещё из опы домашние пирожки торчат, а он уже вякает! Совсем обурел? Бегомнах!
Ну, бегом не бегом, а заметное оживление движения буйная ефрейторская энергетика произвела. Погрузились, и тут же вход опять непостижимым образом затянулся, бесповоротно отрезав личный состав от гражданского общества с его законами, жизненным укладом и некими умозрительными фикциями, называемыми правами человека. Всё это теперь должна была заступить жёсткая дисциплина и уставы, коих, как впоследствии оказалось, насчитывалось целых четыре: строевой устав, дисциплинарный, устав внутренней, а также гарнизонной и караульной службы.
Корпус удивительной машины задрожал ещё сильнее – звук стал чуть выше и интенсивнее, хотя внутри салона вибрация ощущалась гораздо слабее. Артур с сомнением и опаской поглядел на стенки, за которыми слышалось теперь какое-то шуршание и шорох. Тут раздвинулись створки дверей переднего отсека (на этот раз по-нормальному раздвинулись, как двери в гостинице высшего класса), и перед взорами молодого пополнения предстала новая колоритная фигура. Был новоприбывший донельзя уверен в себе, деловит и нагл. В то же время чувствовалось, что самоуверенность эта имеет под собой незыблемое основание. Облачение его составляла такая же форма, как на ефрейторе Гребе, только без пилотки, а на ногах вместо сапогов красовались щегольские белые кроссовки. Бляха на новеньком кожаном ремне была немыслимо выгнута выпуклым образом и свисала гораздо ниже пояса.
– Так, войска, – бодро начал он на том же языке, на котором столь мастерски изъяснялся ефрейтор. – Блянах, ну и уроды! Слушай сюда. Если какая-то лядь зарыгает мне палубу, заставлю пропидорасить весь ангар. Всем ясно? Я спрашиваю – всем? У кого бухло есть? Не слышу ответа!
Ефрейтор Гребе хранил молчание торжественное и настолько красноречивое, что становилось абсолютно ясно – претенденту следовало выделить запас алкоголя в количестве не менее двух бутылок водки.
В общем-то, спиртное у призывников, конечно же, было. И было его столько, что эти две несчастные бутылки просто терялись на фоне суммарного количества. Поэтому ли, или по какой другой причине, но наглый пришелец требуемую мзду получил и, изрыгнув очередную дозу проклятий – уже более добродушных – исчез за таинственной перегородкой.
Тут народ опомнился.
Почему это, если другим можно, нам нельзя?! Тоже можно.
Конспиративно звякнули доставаемые стаканчики. Зашуршала магазинная, а у кого и домашняя обёртка, являя на свет джентльменские наборы различной комплектации. Сперва скрываясь, а потом и не очень, забулькали всевозможные спиртосодержащие жидкости. Неподкупный ефрейтор Гребе, яростно шевеля ноздрями, мгновенно согласился на кощунственно недопустимое предложение и пил так, что зелёные новички только изумлялись. Выпитое никак на нём не отражалось, только всё больше выцветали неистовые белые глаза. Даже лейтенант Ахтыблин втихую опрокидывал рюмку за рюмкой, стараясь держаться при этом в пределах офицерской чести, ибо употреблял исключительно коньяк.
Спонтанно возникли островки бесед. Самые любопытные пытались прояснить перспективы и разузнать свою дальнейшую судьбу.
Оказалось, что БОН означает «батальон особого назначения», а СУАР – это «секретное управление армии России». Что никак не определяло туманного будущего, а наоборот, ставило новые вопросы. Что за особое назначение? Да ещё и секретное управление какое-то? Куда их везут? Что за войска, в конце концов, имеют такую невиданную эмблему? При чём тут кирка с лопатой?
Тут же пошла гулять ниоткуда взявшаяся легенда, что везут их охранять заключённых, осуждённых к высшей мере и навечно сосланных в урановые рудники. Ефрейтор Гребе, уйдя в себя и зажмурившись, только тихонько ржал в ответ на все вопросы, а старший лейтенант Ахтыблин сосредоточенно отдыхал на полу и время от времени уверенно подавал признаки жизни.
Трудно было назвать начавшееся время утром. Когда Артур открыл глаза, над ним нависала всё та же, становившаяся уже привычной, обшивка кабины. Корпус всё так же содрогался. Горели синие дежурные лампочки, в свете которых лежавшие вповалку люди были похожи на кладбище вампиров. Несмотря на монотонное шипение вентиляции, воняло – причём гадко и узнаваемо. Тот, в белых кроссовках, был прав в своих опасениях: кто-то не рассчитал своих сил и не сдержал внутреннюю гнусную сущность. И, судя по интенсивности запаха, этот подлец был не одинок в своих начинаниях.
Несколько дальнейших часов Артур старался никогда не вспоминать. Ни поведения очнувшегося и жизнерадостного Гребе, ни реакции невменяемого Ахтыблина, ни появления белокроссовочного наглеца (позже Артур узнал, что был это пилот Лукинский, и даже подружился с ним).
Артур был уверен, что таинственный аппарат доставит их на тщательно охраняемую, укрытую от посторонних глаз территорию. Он рассчитывал, что местонахождение его будущей войсковой части будет не слишком далеко от какого-нибудь населённого пункта. В уме ему представлялось, как он, в новенькой, ловко сидящей форме и тщательно начищенных сапогах, проводит увольнение в каком-нибудь местном ДК, провожаемый восхищёнными взглядами тамошних девиц. Ну, в крайнем случае, судьба забросит его в тайгу – но опять-таки, неподалёку от центра цивилизации – и посещать этот центр он будет в компании таких же суровых и немногословных воинов. Тайга представлялась ему пронизанной солнечными лучами, напоенной запахами молодой хвои и багульника, с далёкими вершинами гор, тающими в голубой воздушной дымке. В ней должны были водиться непуганые звери с блестящими глазами и чудные птицы, цвести редкостные в своей неброской красоте цветы. Ручьи и реки с кристальной водой, туманы, которыми он будет любоваться, бдительно охраняя ответственный пост…
Действительность превзошла все ожидания. Территория части действительно была укрыта от посторонних глаз, но на этом всё сходство с мечтами и представлениями заканчивалось.
Таинственный аппарат доставил их в огромную пещеру, своды которой терялись во мгле, а дальние стены были испещрены чёрными отверстиями туннелей. С вышек били лучи прожекторов, повсюду змеились чёрные тела кабелей и крашенные жёлтым трубы. Чем-то пахло – не то чтобы неприятно, но настолько странно и непривычно, что память отказывалась искать аналогии в предыдущем жизненном опыте.
Артуру повезло – он успел выскочить наружу за секунду до того, как Лукинский принялся набирать команду для санитарной обработки палубы. Глядя на безапелляционное лицо пилота, нельзя было усомниться, что не более как через пятнадцать минут полы (или, как здесь называли, пол;) будут блестеть, «как у кота яйцы» – опять-таки, местное выражение.
Снаружи их ожидала небольшая делегация. Точнее – ожидала не их, а транспортное средство.
Дембеля готовились к отбытию.
Среди всех выделялся могучим телосложением старшина – большая продольная полоса по погону, это Артур уже знал. Был он не в обычной форме, как, например, Гребе, а в гимнастёрке старого покроя, надевавшейся ещё через голову. Полушерстяные офицерские галифе середины прошлого века (опять-таки невиданный случай), сбитые в гармошку сапоги, немыслимо сверкающие. Криминально бархатные погоны, отороченные красным кантом. Аксельбант. Всё не по уставу.
Произошедшую из-за необходимости уборки паузу старшина использовал своеобразно:
– Смирно! – рявкнул он. Отряд убывающих (все вычищенные, лощёные, смотреть приятно) каменно застыл.
Печатая шаг, старшина подошёл к табурету, на котором стоял баян – и откуда он здесь взялся, подумал Артур. Ловко забросив на плечи ремни, он рванул меха. Грянула мелодия дембельского марша – «Прощание славянки».
Играл старшина виртуозно. Уволенные в запас торжественно и сосредоточенно вскинули руки к виску в воинском салюте. То же сделал и ефрейтор Гребе. Призывники затихли и глядели во все глаза, пока марш не кончился и старшина не отдал команду «вольно».
– Так, духи, строиться! – тут же взревел Гребе. – Быстронах!
Артур уже освоил несколько армейских выражений. Уродыбля, быстронах, ёмть – оказалось, эти краткие и чёткие лингвистические конструкции несут громадную смысловую нагрузку, совершенно различную при разных обстоятельствах, но интуитивно понимаемую в нужной направленности на чисто подсознательном уровне. Поэтому, наверное, они смогли так прочно закрепиться в специфическом военном языке. В самом деле, нельзя не согласиться, что «быстронах!» гораздо более эффективно и действенно, чем, например, «товарищи бойцы, поторопитесь, пожалуйста!». А в реальных боевых условиях, когда дорога каждая секунда, это сэкономленное мгновение может запросто решить исход боя.
От теоретических изысканий Артура отвлекла новая поступившая команда. Классический сценарий развития событий требовал, чтобы первым делом призывники попадали в баню.
Первым делом в предбаннике была проведена санобработка. Те, кто на гражданке не озаботился удалением излишнего волосяного покрова, подвергались стрижке. Здоровенный сержант, чем-то похожий на чемпиона по стрижке овец, ручной машинкой приводил в соответствие с армейскими требованиями причёски клиентов. В качестве основного течения местной модельной моды царил аскетичный минимализм. Затем полностью освобождённое от штатских одежд тело получало маленький кусочек хозяйственного мыла и попадало непосредственно в помывочную зону.
Все душевые воронки были подсоединены к одной и той же трубе холодной воды. Второй кран был подключён к трубе перегретого пара – опять-таки к одной на всех. В результате при тотальном беспорядочном верчении вентилей установить приемлемую температуру на мало-мальский промежуток времени не представлялось возможным: голову то обдавало крутым кипятком, то заливало ледяной капелью. Вездесущий ефрейтор Гребе то и дело поторапливал личный состав на универсальном языке всеармейского общения, сопровождая каждую команду громким подтверждающим ударом кулака, используя новенькую жестяную шайку как барабан.
После ритуального омовения новобранцам раздали долгожданную военную форму. И свершилось чудо: люди, полчаса назад имевшие явные индивидуальные отличия, превратились в неузнаваемых безличных марионеток. Артур вертел головой, с трудом узнавая в одинаковых фигурах черты своих коллег-призывников, а отныне новых боевых товарищей. Зомбификация успешно началась.
Нужно отдать справедливость армейскому порядку: завтраки, обеды и ужины осуществлялись здесь строго по расписанию. Конечно, отличить день от ночи в электрических сумерках подземного мира было невозможно, но время приёма пищи было установлено незыблемо.
Примерно с шестого раза («Взвод, справа по одному – марш! Отставить!») они расселись за длинными столами на десять человек, по пять пар лицом друг к другу. На краю стола – лагун с первым, чуть поменьше – со вторым, десять эмалированных кружек с компотом, едва-едва больше половины. И легендарное «соление» – так было обозначено в меню, регулярно вывешиваемом перед входом. Соление бывало трёх видов: квашеные зелёные помидоры (лучший вид), серая квашеная же капуста, и просоленная до окаменелости рыба неизвестной породы. Рыбу эту для удаления излишков соли вываривали и подавали в уже остывшем виде. Есть её не могли даже наиболее проголодавшиеся бойцы, выделявшиеся стальными желудками, поэтому все морепродукты вместе с остальными пищевыми отходами планомерно поступали на свинарник – как оказалось, был здесь и такой – и в разбавленном помоями виде поедались свиньями. Как это было возможно, Артур, однажды из интереса попробовавший «соление», представить себе не мог.
Вилки и ложки в солдатской столовой были алюминиевыми и состояли из трёх неразъемлемых частей: 1) держало, 2) стебель держала и 3) едало. Эти предметы были полны скрытого смысла. Бросалось в глаза, что некоторые из них были перекручены вокруг своей оси неведомой могучей рукой. Стебель держала в некоторых случаях имел изгиб в полоборота, в иных – целый оборот. Оказалось, что таким образом метится посуда старослужащих: каждому полуобороту соответствовало полгода. Использование военнослужащими предметов, не соответствующих своему сроку службы, не поощрялось.
Артуру досталась заурядная прямая ложка. Прямо в углублении едала неведомым мастером была выгравирована надпись «ищи, сука, мясо!». Задача была непростая: мясо в котле действительно найти было трудно. Принимаясь за еду, он слышал, как за спиной кто-то проворчал:
– Суп кандей из свежих мудей…
Ефрейтор Гребе ел не торопясь, но быстро. Это происходило оттого, что к первому он не прикасался вообще, второе вяло ковырял своей накрученной вилкой и медленно и надменно выпивал только компот. Ему и не нужно было набивать брюхо в общей столовой: старослужащие и сержанты имели возможность питаться отдельно. Для этого существовала каптёрка, где ротная элита нелегально варила настоящую картошку (остальные довольствовались безвкусными картофельными хлопьями), в которую, судя по распространяющемуся из каптёрки запаху, щедро наваливалась неизвестно откуда добываемая свиная тушёнка.
Гребе исповедовал тот принцип, что командир заканчивает приём пищи последним. Это означало, что после того, как опустеет ефрейторская кружка, тут же звучала команда «Встать-строиться!». Личному составу приходилось укладываться в отведённые судьбой примерно сто восемьдесят секунд.
После обеда ефрейтор Гребе, вместе с остальными командирами, привёл подчинённых в специальное помещение на собрание. Это специальное помещение называлась «ленкомната». То есть, конечно, давно уже переименовали её, Ленин-то не в чести теперь, но в народе каким-то образом сохранилось прежнее название.
Стены ленкомнаты были увешаны репродукциями портретов выдающихся полководцев. Тут же располагался стеллаж с идеологически выдержанной литературой, весьма немногочисленной, перед ним – небольшая трибуна с кирко-лопатным гербом, по бокам – цветочные горшки с чахлой геранью, в углу – большой плазменный экран телевизора. И множество сбитых рядами стульев, на которых и расселись новоприбывшие.
Место на трибуне занимал тучный майор, ласково поглядывавший на молодое пополнение. В ленкомнате было тепло, стулья были удобные, и поэтому глаза закрывались как-то сами собой. Казалось, здесь даже стены навевали приятную дремоту.
– Меня зовут майор Фитюк, – представился майор, откашлявшись. – Я заместитель командира батальона по воспитательной работе. Проще говоря, замполит. Поздравляю вас, товарищи курсанты, с прибытием к месту службы – в учебный батальон особого назначения подземных войск!
По рядам прокатился удивлённый ропот, суть которого кратко можно было выразить: "каких-каких войск?!"
Майор Фитюк поднял пухлую ладонь:
– Товарищи, прошу внимания! Я не оговорился – именно подземных войск. Точнее, подземной авиации России. Войска эти секретные настолько, что даже президент страны и министр обороны не знают об их существовании. Даже абвер… арр… – майор напрягся и, наконец, вытолкнул трудное слово – аббревиатура «ПВО» выбрана не случайно. Это означает не «противовоздушная оборона», как должны думать посторонние и враги, а «подземный военный округ». Может сложиться впечатление... – он вдруг замялся, потеряв мысль. – Короче, как бы это сказать... Вы всё увидите сами. И учтите, вам всё равно никто не поверит, даже если вы после демобилизации и будете кому-то что-то рассказывать. Чего я настоятельно не рекомендую.
Замполит долго расписывал, какая честь выпала каждому перед ним сидящему, как, тем не менее, свято следует блюсти военную тайну, тем более, что им будут вверены самые наисекретнейшие государственные секреты, обеспечивающие неприкосновенность суверенитета и незыблемость стратегического баланса вкупе с высочайшим международным авторитетом. И так далее. В продолжении всей майорской речи ефрейтор Гребе, как и остальные младшие командиры, профессионально спал с открытыми глазами.
Из этой политинформации Артур почерпнул, во-первых, номер части и почтовый адрес, каковой следовало сообщить родственникам для переписки, во-вторых – некоторые подробности местного быта. Оказалось, что войсковая часть располагается в полностью изолированной от поверхности планеты громадной каверне искусственного происхождения. Эта полость называлась «объект Дутый» – скорее всего, из-за какого-нибудь мудрёного способа создания. Единственной связью с «большой землёй» являлись так называемые «кроты» – собственно, подземные самолёты, хотя и без крыльев. На одном из таких транспортных средств они сюда и прибыли. Самолётами они назывались за сверхвысокую скорость передвижения, принцип которого настолько засекречен, что его не знает никто.
Вот обслуживанием этой супертехники они и будут заниматься. А также и решением связанных с этим иных стратегических задач. Некоторым, особо усердным и дисциплинированным, предстоит стать пилотами – при этом майор Фитюк патетически воздел указательный палец. И быть переведенными из учебного подразделения в линейную часть.
Представителем этой таинственной части был, например, пилот Лукинский. На него не распространялась юрисдикция местных командиров: к учебному батальону он был просто прикомандирован. И мог – естественно, предварительно поставив в известность дежурного офицера части – отлучаться без последующего отчёта о своей деятельности.
Также личному составу были представлены любимые отцы-командиры. Ефрейтор Гребе, как и ожидалось, был назначен начальником отделения, в которое попал Артур. Командирами ещё двух отделений стали младшие сержанты Пукальчик и Цеков, а заместителем командира взвода – сержант Зозуля. Представлены были командир роты старший лейтенант Ахтыблин и новый старшина Маслов – высоченный сутулый детина с девичьими плечами и женским тазом. Были упомянуты также командир части подполковник Юркин и начальник штаба капитан Каркалыга – последних представляли заочно, поскольку у этих облечённых высшей властью чинов существовали более важные дела, чем встреча с новобранцами.
Наконец, выступление замполита закончилось. Было предложено перейти к вопросам.
Вопросы, как всегда в подобных случаях, задавались дурацкие:
– Скажите, товарищ майор, а куда деваются канализационные нечистоты, если вокруг нас замкнутое пространство?
– Товарищ майор, а подземная авиация может нести ядерное оружие?
– Скажите, а здесь есть интернет?
Снисходительно усмехаясь, толстый майор пояснил, что ниже по уровню находится технический резервуар, в который и происходят сливы, насчёт ядерного оружия лучше всего помалкивать, а интернета, равно как и мобильной связи, здесь нет и быть не может, потому как, во-первых, никакая связь в толще земли не действует в принципе, а во-вторых, в целях обеспечения радиотехнической защиты постоянно работает станция-глушилка. Затем, что так положено, вот зачем.
– Товарищ майор, а где мы находимся? Ну, в смысле – что над нами?
– Отвечаю: вы находитесь в войсковой части. Над нами – слой диабазовых пород.
– А на какой мы глубине?
– На глубине, достаточной для выполнения порученной нам боевой задачи.
– А здесь бывают увольнения?
– Для увольнения в запас вы, рядовой, ещё не выслужили установленный срок! Что, вопросов больше нет? Нет. Отлично, все свободны.
– Встать, строиться! – хором проорали мгновенно проснувшиеся сержанты.
Строевые занятия проводились на плацу – той самой залитой безжизненным светом прожекторов площади, на которую в самый первый день их доставил пилот Лукинский. Ефрейтор Гребе, поскольку был во взводе самым младшим по званию, отдувался за себя и за двух других командиров отделения. Цеков и Пукальчик предпочитали наблюдать со стороны, время от времени вмешиваясь в ход занятий какой-нибудь не относящейся к делу репликой. Например, Гребе командовал «нале…», и, пока он не успевал добавить «во!» – исполнительной части команды – кто-то из них поспешно встревал: "разойдись!" – и сержанты весело наслаждались возникшей неразберихой.
Что-что, а ходить строевым шагом Гребе умел. Было в нём что-то залихватски-ловкое, когда он, демонстрируя повороты, перестроения и прочие маневры, двигался по плацу подобно хорошо отлаженному механизму. Всплывали в памяти чёрно-белые кадры времён отечественной войны, на которых фашисты, высоко вскидывая ноги, гвоздили сапогами брусчатку. Из-за эха, отражавшегося от потолка и стен пещеры, Гребе один производил впечатление целого полка, марширующего на параде. Зрелище было красиво. Но, если смотреть не со стороны – весьма утомительно.
Маршировать полагалось с песней. Распечатанный текст песни был роздан накануне первого такого занятия, и предполагалось, что вдохновенные эти строки «солдат-отличник в армии маяк, и на него держи равненье…» отныне и навсегда запали в оперативную память личного состава.
Любопытной особенностью являлось то, что старослужащие, когда им приходилось двигаться в общем строю (например, в столовую), глотки не рвали, ограничиваясь музыкальной вставкой после первой строки. Запевала выводил:
– Солдат-отличник в армии маяк…
– Ху@к-ху@к! – рявкали «деды», считая на этом свой вклад законченным.
Впрочем, гораздо больше молодым бойцам досаждал так называемый «сонтренаж». Это повторялось каждый раз утром и вечером: «Взвод! Сорок пять секунд – отбой!.. Так, ёмть, херово… Очень херово! Сорок пять секунд – подъём!». Полчаса такой тренировки выматывали больше, чем день занятий на плацу.
Койка Артуру досталась на втором ярусе, поэтому прыгать приходилось, как зайцу. Оправдывать, так сказать, свою фамилию. Случалось, что под ним иногда, отдыхая, возлежал рядовой Лукинский – его кровать находилась как раз под Артуровой – возлежал, заложив руки за голову и забросив ноги в своих знаменитых кроссовках на перекладину. И случай его присутствия являлся несомненным благом, ибо, быстро утомляясь разворачивающимся вокруг него шоу, он начинал «звездеть»:
– Гребе, блин, кончай! Задрал уже! Голова от твоих д;хов кружится! Только, ять, пыль поднимаешь, уставник куев…
Это, хотя и не сразу, действовало. Кроме того, порой отделению получалось уложиться в отведённые секунды, и тогда удивлённый ефрейтор, пожимая плечами, оставлял их в покое. Впрочем, к этому моменту отделение обычно больше походило на приёмный покой морга, чем на боеспособную единицу. Как выразился взводный поэт Серёга Степанов:
– Лежит без движенья солдат ПВО. Не пулей убит – за@бали его…
Всё изменилось, когда Лукинский узнал, что Артур родом из того же города, что и он. Мало того, и жили-то они, оказалось, на соседних улицах. Правда, встречаться не приходилось – ни тот, ни другой друг друга не припоминали.
Появилась некая земляческая определённость:
– Так, блин, – решил Лукинский (который, впрочем, охотно откликался на кличку «Лука»), – после присяги будешь у меня стажёром. С командиром взвода я договорюсь.
Конечно, стажёрство не избавило Артура ни от «сон-», ни от других видов тренажей. Приходилось и в противогазе до умопомрачения нарезать круги по плацу, и преть в омерзительном своей изощрённой вонью костюме химзащиты, и ровнять по специально натянутой нитке матрасы коек, и драить «пол;»… Последнее было особенно обидно и бессмысленно: ну, пробежит рота по свежевымытому полу – и всё, начинай сначала… Вот, правда, ни разу не попадалось ему убирать сортиры. Бог миловал.
Постепенно, как ни странно, к такой жизни вырабатывалась привычка. Дни летели ласточками – хотя, по местному колориту, следовало бы сказать, летучими мышами. Но не было тут летучих мышей, да и откуда бы им взяться… А вот крысы были – обычные, не летучие. Хотя вот тоже – откуда?
– Эй, Заяц, быстронах к Пидадону!
Вообще-то это должно было звучать так: «рядовой Зайцев, вас вызывает майор Фитюк!». Но давно и бесповоротно (кем – неизвестно) замполиту была приляпана кличка Пидадон, что являлось синтезом двух известных слов. Существовал, правда, её изомерный вариант «Гондурас», но лексическое сочетание в такой последовательности, к сожалению, было уже занято великой американской державой и широкого распространения в массах потому не получило.
Артур встрепенулся и хотел было сразу бежать: ещё бы, сам майор вызывает! – но наткнулся на железный палец ефрейтора Гребе:
– В чём дело, воин? Куданах без разрешения?
– Так звали же!
– Я не глухой. Запомни, салабон, что здесь командую я. И без моего разрешения покинуть строй никто не имеет права. Нужно тебе посрать – должен спросить разрешения. И если командир тебе не разрешит, ты обосрёшься прямо в строю. Понялнах?
– Так точно! Можно мне пойти к товарищу майору? – спросил Артур, вскидывая руку к виску.
– Можно Машку за ляжку и козу на возу! В армии нет слова «можно», есть слово «разрешите». Усёкбля?
– Так точно, усёкбля!
– Что?!!
– Ясно, товарищ ефрейтор! Разрешите идти по вызову товарища майора?
– Идите! – и непоколебимый Гребе угрюмо отвернулся. Он ненавидел, когда к нему обращались как к «товарищу ефрейтору», поскольку считал, что этим званием командование его незаслуженно унизило, и втайне грезил о сержантских лычках. Артур вначале подумывал, не сообщить ли ему, что Адольф Гитлер тоже начинал ефрейтором и достиг впоследствии ого-го каких высот, но поразмыслив, отказался от этого: неизвестно, как отреагирует один ариец на упоминание о карьере другого.
– Товарищ майор, рядовой Зайцев по вашему приказанию…
– Садись, садись… – прервал Артура майор. – Посиди пока, я тут кое-что оформлю.
Лгал майор Фитюк, бессовестно лгал! Ничего ему не надо было оформлять. Просто пользовался он дешёвым приёмчиком: пусть-ка посетитель подождёт, проникнется, так сказать, важностью минуты и заодно поймёт, какая значимая и занятая персона тратит на него своё бесценное время. Решал майор в это время стратегическую задачу: выбирал одну из двух европейских столиц из шести букв, первая М. Из патриотических побуждений вписав Москву в ущерб Мадриду, Пидадон положил карандаш и поднял глаза на стоявшего по стойке «смирно» Артура.
– Садитесь, рядовой, – повторил он и, когда Артур пристроился на краешке стула, проникновенно взглянул ему в глаза.
– Ну, Зайцев, как вы себя ощущаете в новой обстановке? Нет ли жалоб, претензий?
– Никак нет, товарищ майор!
– Как складываются отношения с коллективом?
– Нормально, товарищ майор.
– Нормально… Это хорошо. Нам нужны нормальные, доверительные отношения… А как младший командный состав, не обижает?
– Никак нет, – осторожно ответил Артур. – Всё согласно уставу.
Блин, подумал он – что, он сам не видит, что ли? Да что ему от меня, в конце концов, надо?
Впрочем, то, что надо было майору Фитюку, проявилось тут же:
– Знаете, Зайцев, офицеру в силу различных обстоятельств не всегда удаётся быть в курсе отношений между солдатами, – ломил дальше замполит. – Вы меня понимаете? В таких случаях приходится опираться на мнение доверенных лиц. Как вы к этому относитесь?
Всё стало ясно Артуру. Стукача вербует, осведомителя! Как же вывернуться-то, чтобы не нажить себе врага? И решил Артур пойти ва-банк. Пусть и отсеяли его в своё время при отборе в Щукинское училище, но уж дурака-то рьяного он сыграть сумеет!
¬– Товарищ майор, – преданно глядя в глаза Фитюку, начал он. – Вы затронули крайне важную и актуальную тему! Безусловно, такие кадры очень и очень нужны! В свете последних постановлений правительства и решений, принятых на самом высшем уровне, необходимо всячески развивать связи с общественностью, делать их прозрачными и понятными людям! Такие энтузиасты-общественники должны получить свою заслуженную долю славы! И я всячески буду в этом вам помогать!
Майор Фитюк, в планы которого никак не входило афиширование своей деятельности в этом направлении, насторожился. Он попытался объяснить непонятливому солдату, что преданные и скромные люди, которые занимаются сбором информации, вовсе не стремятся к славе и признанию, а трудятся из идейных соображений и руководствуются высокими моральными идеалами. Что не мешает иногда получать поощрения чисто материальные. Конечно, вполне заслуженные – о нет, речь не идёт о низменной оплате, это затруднительно в данных условиях, да и графы такой в расходах нет. Но – можно так или иначе решить вопрос о назначении на должность. О присвоении внеочередного воинского звания. О краткосрочном отпуске на родину, в конце концов… Ну, вы понимаете.
– Понимаю! – восторженно взвился Артур. – Товарищ майор, я про вас статью в газету напишу! Армия должна знать своих беззаветных героев, которые повседневным и кропотливым трудом…
– Не нужно ничего никуда писать! – всполошился замполит. – Не торопитесь, Зайцев! Вы же в части без году неделя, нужно сперва осмотреться, проникнуться, так сказать, армейским духом. Право писать сперва надо заслужить добросовестным исполнением своих обязанностей, а уж потом… А вы сразу – «напишу»! Этак таких дров наломать можно!..
– Не беспокойтесь, товарищ майор! Я же понимаю, я текст сперва вам на проверку принесу. Ну и, конечно, перед этим предварительно в коллективе обсудим…
– Вот коллектив привлекать не следует! Пусть каждый занимается своим делом, а вы пока осматривайтесь, всё примечайте. И время от времени заходите ко мне, потолкуем. На то я и замполит!
Артур пришёл в отчаяние: Пидадон был непрошибаем. Гранит армейской рутины отложился в майорском черепе слоем в два пальца, и теперь замполит наступал по всему фронту, не обращая внимания на тактические ухищрения противника.
Артур сделал последнюю вдохновенную попытку переломить исход сражения. Он принялся врать:
– Товарищ майор, вы не думайте, я профессионально писать умею, я уже печатался! У меня дядя в редакции работает – Соломон Абрамович Цыперман, известный журналист. Не читали такого?
На замполита это имя произвело эффект, подобный взорванной террористами бомбе. Он запнулся и строго посмотрел на Артура:
– Простите, рядовой, а кто вы по национальности?
– Русский, товарищ майор! Я национальность по отцу выбрал!
– А матушку вашу, простите, как зовут?
– Циля Рувимовна, товарищ майор! – на ходу сымпровизировал Артур. Тут он рисковал: если Пидадон перед встречей заглянул в досье…
Товарищ майор долго молчал. Он с сомнением оглядывал явно не семитские черты лица упорного солдата. Видно было, как тяжело ворочались мысли в гранитном черепе: вроде так-то оно так, да если прикинуть, вроде бы и не совсем так… А что «не совсем так», майор не смог бы объяснить даже самому себе. Ситуация не нравилась ему своей неразрешимостью. И замполит поступил по-цезаревски, рассекая гордиев узел:
– Можете идти, рядовой. О нашем разговоре забудьте.
– Есть! – отчеканил Артур, чётко, как учили, повернулся кругом и строевым шагом покинул кабинет.
А потом была присяга и отполированный тысячами прикосновений приклад автомата – без патронов, патроны не выдавали никогда, даже при нахождении на посту: не от кого было здесь этот пост охранять. И неожиданный скандал: рядовой Синицын из соседнего отделения наотрез отказался брать оружие в руки:
– Я христианин-баптист, нам этого нельзя.
Вот забегали-то офицеры! Вот шипел и плевался Пидадон! Это ж надо – идеологический прокол, недоглядели. Артур сам слышал – случайно оказался возле кабинета командира части Юркина, за чем-то в штаб послали – как комбат орал на несчастного Ахтыблина:
– Ты кого, нах, привёз? Ты, твою мать, что, под трибунал захотел?! Ты инструкцию по отбору кандидатур читал – никаких, ять, баптистов-еговистов?!
– Товарищ подполковник, так военкомат…
– Молчать! Я-то товарищ подполковник, мне и полковником быть, и генералом, а вот ты у меня навсегда лейтенантом останешься, распердяй грёбаный! Слово офицера!
И счёл Артур за лучшее побыстрее исчезнуть. Ну их, с ихней офицерской честью. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат…
Как бы там ни было, а Синицына они больше не видели. Откомандировали его из части, так прямо через час и отправили, а куда – не спрашивал никто. Секретность, куда там. Себе дороже.
Короче, приняли присягу. Почему этот день считается праздничным, непонятно. Постоянные построения, проверка личного состава по списку (а куда отсюда денешься-то?! Идиотизм…). В парадной форме: ни тебе сесть – борони Бог, пятно посадишь; в столовой тоже следи, чтоб не брызнуло… А всего-то праздничка, что пирожное в рацион добавили, корзиночку с кремом. Лучше бы поспать разрешили, этак часов пять лишних…
Выручил Лукинский. Пришёл, независимый, гордый. Как всегда, в полевой форме и новеньких своих кроссовках. Пилотам так разрешено, оказывается. Ремень на… Ну, ниже пояса гораздо.
– Снимай нах парадку, пошли!
– Куда?
– Еб@ть верблюд;.
– А как же…
– Гребе я уже сказал.
Так Артур попал в святая святых – командную рубку, откуда пилот управляет вверенным ему «кротом». Великого сонма приборов, как в кабинах современных аэролайнеров, к удивлению его, не было. Был экран компьютера – вот там да, опций было немеряно; был штурвал, похожий на руль в автомобиле, только с вырезанной передней частью. И всё. Никаких тебе педалей, всяких там тормозов-сцеплений, никаких кнопок и рукояток.
– Всё здесь, – Лукинский положил руку на экран. Тут же, видимо, произошло сканирование и опознавание отпечатков пальцев, и на экране появилась надпись «идентификация успешна, готов к работе». Потыкав пальцем в клавиатуру, Лукинский выбрал режим ввода данных.
– Теперь ты.
– Что я?
– Головка от х@я. Приложи руку к экрану и не дёргайся, пока я не скажу.
Личные артуровы данные были успешно внесены в бортовую ЭВМ, после чего несколько раз была проделана операция входа-выхода. Ничего сложного.
– Понял?
– Конечно.
– Значит, так. Сейчас у тебя ограниченные права. Это значит, что ты можешь управлять бортом в любом режиме, исключая боевые пуски. Вот тренировкой сейчас и займёмся.
– Я что, поведу машину? Сам?
¬– Сам, сам. Только это не машина, а борт.
– Аборт, понял.
– Пошути ещё. Я тебе не Гребе, я таких дюлей навешаю – мама не горюй.
– Да я…
– Проехали. Сначала поведу я. А то ты всю базу развалишь.
– Как это развалишь?
– А так это. Помнишь землетрясение на Гаити?
¬– Ну.
– Х@й гну. Тоже один придурок вроде тебя полный газ дал, а глубина всего километров пять, да плюс тектонический разлом. А потом доказывай, что ты ни при чём, что там и так всё на грани балансировало…
– Так это мы?! В смысле – наши…
– Нет, не наши. Американцы. А помнишь, в Океании случилось цунами знаменитое? Китайцы. Хотя и японцы там рядом крутились… Вот и у нас такие случаи бывают. Я лично знаю тех ребят, что одиннадцатого сентября прямо под башнями-близнецами прошли, всего в ста метрах под поверхностью. А ты думал, они сами собой рухнули? Стояли-стояли – и гробанулись?
– Да зачем?..
– Зачем, зачем… Наши наблюдали, а штатовцы засекли, вот и пришлось уходить на полной скорости. Долбанули бы торпедой, и хана. Армия – это тебе не в бирюльки играть. Это я не про тот случай, а вообще. Как говорится, иногда, чтобы спасти миллионы, приходится жертвовать тысячами. Случайность, но нам-то готовым нужно быть всегда и ко всему. Думаешь, ты сюда просто так угодил? Да нас, кандидатов, госбезопасность с детского сада отслеживает! И если сюда попал, значит, достоин. Обладаешь нужными качествами. Тут случайных людей не бывает. Даже Пидадон – и тот на своём месте. «Всему, что движется, мы отдаём честь, всё, что не движется – красим», – очень похоже спародировал он голос замполита. – И учти, проверять тебя будут постоянно. И не только тебя, всех. Просто тебя лично я курирую. И чтобы из учебной в боевую часть попасть, попахать придётся, это я обещаю.
– Да я ничего…
– Ничего – пустое место. Привыкай, чтобы служба мёдом не казалась.
Тем временем Лукинский аккуратно и бережно стронул "крота" с места. Был этот аппарат совсем не такой громадный, как тот, на котором Артур прибыл в часть. Поэтому, наверно, при движении его заметно потряхивало – примерно так, как потряхивает небольшой самолётик по сравнению с гигантским лайнером.
– И ещё, – проговорил Лукинский, не оборачиваясь. – Никогда никому не задавай вопросы о принципе движения. Твоё дело – уметь пользоваться. От себя скажу, что наши яйцеголовые закрутили что-то с преобразованием времени. При этом возникают оч-ченно интересные моменты. Которыми нам сам бог велел пользоваться.
– Как это?
– А так. Иногда время полёта не совпадает с тем временем, которое за бортом. Понял?
– Нет.
– Ёмть! Пример. Прибудем мы сейчас обратно в часть, а там уже неделя прошла. Теперь дошло?
– Ну… Допустим. Почти. А как пользоваться-то?
– Баран тупой. Сейчас махнём на какой-нибудь остров, искупаемся, бананов поедим… И ничего тебе за это не будет. Временн;я сингулярность – словосочетание это запомни, пригодится. На любой вопрос тверди – временная, мол, сингулярность. Никто не докажет, да и до@бываться особо не будут. Главное, бортовой хронометр не забыть перепрограммировать.
– Клёво!
– Думаешь, Котиков, Дросу и Цеков где сейчас?
– Теперь догадываюсь.
– Так вот, хочешь знать моё мнение? Долбо@бы они! Чересчур стали борзеть, доиграются скоро. Максимум неделя за два месяца, запомни – вот крайний срок. Иначе заметят, или какая сука стукнет от зависти. А нам этого не надо, понял?
Упомянутые младшие командиры (из которых пилотом был только Дросу) действительно отсутствовали уже вторую неделю, чему подчинённый личный состав был только рад, руководствуясь старой армейской мудростью: держись подальше от начальства, поближе к кухне.
– У тебя с английским как? – внезапно сменил тему Лукинский.
– Нормально, а что?
– Ничего. Бывает, нужно. Садись за штурвал. Карта и горизонт на экране, сам видишь. Это вот джойстик скорости: так – больше, так – меньше. Баранку от себя – спуск, на себя – подъём. Смотри на поверхность не вылети.
– А что будет?
– Борту – ничего, а тебе мало не покажется. А если над тобой город? Люди? Представил?
– Понятно… А какая предельная глубина погружения?
– Нет предельной глубины. Есть предельное время нахождения в магматических породах. Полчаса. Если больше – значит, писец. Расплавишься. Да ты не транди, а берись за управление. Это жопой прочувствовать надо…
Так Артур впервые принял в свои руки управление удивительной подземной машиной. Управлять ею оказалось несложно, единственное, что ему не удавалось – трогаться с места. То есть трогаться плавно, без того, чтобы перегрузка не втискивала тело в жалобно скрипящее кресло, а сзади за аппаратом не рушились не успевающие затягиваться пустоты. Лукинский смеялся, называл его резвым козлом и обещал, что со временем навык появится.
Со временем изучил Артур и материальную часть. Вооружение – правда, пока чисто теоретически, без практических стрельб; системы жизнеобеспечения и спасения – оказывается, имелись на борту специальные капсулы, наподобие этакой подземной катапульты, обеспечивающие доставку на поверхность с глубины до пятидесяти километров. И, конечно, научился изменять системное время, это уж прежде всего.
А искупаться в океане они в тот раз всё же слетали. Артура после приевшейся мрачной картины подземелья поразила открывшаяся перед ним картина: ночь, песчаная отмель крохотного атолла, тёплый тропический бриз и в недосягаемой высоте – мириады звёзд над мерно дышащим океаном. И воздух, воздух – не тот мёртвый, равномерно изливающийся из вездесущих вентиляционных патрубков, а настоящий, влажный, полный звуков ночи и неведомых ночных существ. Только теперь он понял, как изголодался глазами без простой, казалось бы, возможности – просто посмотреть вдаль.
– Я всегда сюда прилетаю, – тихо сказал Лукинский. – Это ж рай земной. А мы со своими ракетами да казематами… Да что там.
– Спасибо, Лука, – так же негромко ответил Артур.
Подполковник Юркин мрачно мерил шагами плац. Проштрафившиеся понурой тройкой стояли, опустив головы. Неотвратимость наказания осязаемо висела на них тяжёлым бременем.
– Прохиндеи! – внезапно заводясь, проревел комбат. – Посмотрите на них! Эти отморозки подводят весь личный состав и бросают тень на доброе имя части!
Тысячеваттный прожектор, направленный на провинившихся, не оставлял сомнений – да, тень они действительно бросают.
Неведомо откуда приковылял батальонный пёс Дембель и уселся перед строем, ожесточённо скребя за ухом задней лапой. Нарушить торжественность строя и прогнать его никто не смел.
– Мало того, – продолжал Юркин, багровея шеей. – Мало того, что они совершили самовольную отлучку. Они употребили водку. Свиньи! Более того – они притащили её в расположение части!
Он свирепо оскалился и ткнул пальцем под ноги, в чёрную хозяйственную сумку, сиротливо стоящую посреди выстроенного буквой «п» батальона.
– Сержант Котиков! – рявкнул разъярённый комбат, брезгливо шевеля сумку носком сапога.
– Я! – обречённо откликнулся один из уныло стоящей группы.
– Немедленно уничтожить спиртное! Своими руками!
– Есть…
Пёс Дембель, склонив голову набок и приподняв одно ухо, внимательно наблюдал за происходящим. Сержант (без ремня, заметно помятый после ночи в КПЗ) открыл звякнувшую сумку и достал первую бутылку. Подняв её дрожащей после вчерашнего рукой, он разжал пальцы.
– Шпок!
Бутылка плотно хлопнулась донышком на ровный камень плаца, но в силу неведомой случайности осталась невредимой. По строю пронёсся еле слышный смешок. Котиков, спохватившись, схватил бутылку и ахнул ею с такой силой, что брызги долетели до первых рядов.
Дальше пошло как по накатанному. Котиков, словно автомат, доставал очередную пару сосудов (была среди этого великолепия не только водка, но портвейн и даже ликёры) и, хлопнув их друг о друга, на секунду замирал в скорби над могилой бесплодно проливаемых надежд.
Привлечённый странным запахом, Дембель, вертя хвостом, подбежал как раз к тому моменту, когда содержимое сумки закончилось, и сержант Котиков каменно застыл, как горестный монумент над курганом с павшими героями. Лизнув образовавшуюся лужу, пёс поднял голову и горестно завыл.
– Дежурный по части! – взревел Юркин. – Немедленно убрать кобеля! Младший сержант Котиков, привести плац в порядок!
Лейтенант Ахтыблин опрометью бросился ловить Дембеля, который, воспринимая это как новую игру, весело запрыгал вокруг него. Котиков голыми руками пытался сгрести битое стекло обратно в сумку. Юркин, с прыгающим лицом, наблюдал за этими манипуляциями, сатанея всё больше. Выставив вперёд указательный палец, он сдавленным от ярости голосом – но так, что слышно было всем – проклокотал, захлёбываясь злобой:
– Всех прохиндеев разжаловать! Двадцать суток гауптвахты каждому! Я вам покажу, как родину любить!
После чего повернулся и, неразборчиво матерясь, направился в штабное помещение.
Результатом данного ЧП был внеочередной аврал. Дело в том, что зарвавшиеся самовольщики не учли, что провизия, за которой они были посланы на базу, имела ограниченный срок годности. А на Сейшельских островах, куда занесла их фантазия в поисках романтики, климат жаркий… Мясо, например, подтухло и провоняло весь трюм. А ящики с дрожжами вообще растеклись липкой зловонной лужей. Консервные банки – даже и те кое-где повздувались. На пищевые продукты магические слова о сингулярности почему-то влияния не оказывали.
Отделению ефрейтора Гребе был дан приказ: от испорченных продуктов транспортный «крот» освободить, санацию и дезодорацию отсеков произвести. Для чего получить на складе два ящика одеколона «Шипр». Об исполнении доложить к двадцати часам ноль-ноль минутам. Время пошло.
Гребе яростно зашевелил ноздрями:
– Так, блин. Отделение, за средствами индивидуальной химзащиты, бегом – марш!
Работка была та ещё. Скользкие и вонючие бараньи туши нужно было запаковать в герметичные полиэтиленовые мешки и подготовить для отправки «на большую землю», на свалку. Мука, тоже набравшаяся гнилой мясной вони, была, слава богу, уже в мешках. Дрожжевую жижу совковыми лопатами грузили в полиэтиленовые бочки. Легче всего было с консервами – их решено было пока оставить и отбраковывать по мере открывания.
Всё это увлекательное действо производилось в костюмах общехимической защиты – жарких, неудобных, ручьями гонящих пот. И, между прочим, разве это не издевательство над здравым смыслом – для перевозки на свалку перегружать разлагающуюся дрянь с одного «крота» на другой такой же?! Причём находящийся в противоположном конце части?!
Однако никто не задал ни одного вопроса: ни солдаты, ни ефрейтор Гребе. Приказы не обсуждаются.
¬– Зайцев, Степанов! – голос Гребе из-под маски звучал глухо.
– Я! – в один голос откликнулись солдаты.
– Мать вашу, духи ленивые! Не успеем к сроку. Берите быстро бочки с этим дерьмом, грузите на тележку. Вывалите всё в слив нах, только так, чтобы никто не видел. Если, суки, попадётесь – урою! Ясно? Стойбля! И муку тоже. Только смыть мне как следует! После этого вылить в каждое очко по флакону «Шипра». Яснобля?!
– Так точно.
– Вперёд.
И они, нагрузившись, двинулись вперёд, что несколько напоминало переход Суворова через Альпы – учитывая то, что суворовцам тоже приходилось тащить на себе, например, пушки. Несколько скрасило обстановку то, что по дороге им попался начальник свинарника, маленький вертлявый сержант-хохол без фамилии. Фамилия, скорее всего, у него когда-то была, но иначе как Макака его не называл никто. Узнав, какое количество ценного провианта подлежит списанию, Макака возликовал и приказал доставить мешки с мукой на корм своим подопечным:
– Це ж трэба! От лайдаки! А колы б я нэ побачив?
– Нам приказано всё уничтожить.
– А я прыказую – на свинарню!
– По уставу нам положено подчиняться своему непосредственному начальнику. Поговорите с Гребе.
– Положено, нэ положено… Положенных ебуть! Та сьогодни ж цю муку зъидять, нихто и знаты нэ будэ! Я сказав – свиням!
Единственное, что подвигло Зайцева и Степанова посмотреть сквозь пальцы на неточное исполнение приказа командира отделения было то, что альтернативное транспортирование муки Макака организовал своими силами: неизвестно откуда налетела команда чумазых, кисло пахнущих рабов и, пока наши фуражиры-ассенизаторы двигались со своей тележкой в направлении ближайшей уборной, эти волшебники разгрузки избавили их от по меньшей мере пяти мешков. Сам же неутомимый Макака в это время увивался возле Гребе, пытаясь отщипнуть для своего любимого свиного поголовья очередной лакомый кусочек.
Беда грянула к вечеру. Лучший боров-производитель Юркин, названный так в честь комбата, отравился некачественными продуктами и теперь лежал на боку, извергая с обоих концов пищевода зелёное дерьмо. Время от времени по его необъятной туше пробегала дрожь судороги, завершавшаяся очередным пароксизмом извержения и новой волной вони. Крохотный Макака топтался рядом, не в силах придумать ничего для изменения ситуации. Служебные духи попрятались и осторожно выглядывали из дальних укрытий.
Прибывший на место происшествия старший лейтенант Ахтыблин, будучи дежурным по части, в силу должностных обязанностей призван был разрешить возникшую проблему. Поскольку боров Юркин никак не прореагировал на яростные пинки сапогом по животу, был сделан вывод о действительной серьёзности заболевания.
– Прирежь эту тварь, – брезгливо вытирая налипшие на голенище брызги дерьма, процедил Ахтыблин. – Так хоть мясо не пропадёт. А то ещё сдохнет он у тебя.
– Як це заризаты?! – оторопел Макака.
– А так. Ножом. И поторопись, сержант, пока он не захлебнулся собственным г@вном.
Юркин, сволочь, действительно, закатив маленькие глазки, лежал в луже собственного дерьма, лишь судорожно поводя боками. Вонь от него исходила неимоверная.
Макака всплеснул руками:
– Та вы подывиться, яка це тварюка! Центнерив п’ять! Його ж нияким ножом нэ визьмэш! Хиба що шаблюкою зарубаты.
Ахтыблин смерил взглядом относительные размеры Макаки и Юркина и усмехнулся.
– Ладно уж, – снисходительно бросил он, доставая из кобуры служебный пистолет. – Сейчас мы твою тварюку…
Он тщательно прицелился борову в лоб и нажал курок.
Эффект процедуры расстрела превзошёл все ожидания. Пуля, не совладав с лобной костью, с глухим стуком завязла в свином лобешнике. Макака шарахнулся в сторону. Боров, до которого дошло, что ситуация складывается совсем не в его пользу, с визгом вскочил и, не разбирая дороги, кинулся удирать, сбив Ахтыблина с ног. Некоторое время тот пытался удержаться на крупе разъярённого животного, но это блистательное родео окончилось бесславным падением. Как раз в эпицентр той самой зелёной лужи. Сделав бешеным карьером три круга вдоль изгороди свинарника, Юркин обессиленно затих и, ткнувшись окровавленным пятачком в пол, замер.
Хуже было другое. Офицер не рассчитал, что в закрытом пространстве части выстрел раздастся пушечным громом. Что автоматически означало чрезвычайное происшествие. Прибывший по тревоге караул обнаружил находящегося в полной прострации и свином дерьме дежурного по части, валяющихся от хохота служебных духов-свинолюбов и неизвестно от чего скончавшегося лучшего борова-производителя.
Смена караула и дежурного по части произошла в этот день на час раньше, чем это было предусмотрено распорядком дня.
Как сладко спится после выматывающего дня!
Сны избавляли из наглухо запечатанной подземной тюрьмы. Ночью (или в то время, которое здесь считалось ночью) освобождённые сознания солдат бродили по неведомым закоулкам верхнего мира. И тогда слышал Артур, как глухо стучит дождь по пыльным листьям крапивы под окном их старенькой дачи или летел над бескрайним простором полей навстречу солнцу. И лишь при подъёме выявлялось, что шорох дождя – это бурчание и потрескивание системы вентиляции, а бьющий в глаза восход – случайно кем-то задетый плафон ночного освещения.
– Рота, подъё-о-ом! – вспорол тишину дикий вопль дневального. – Боевая тревога!
Началась паника. Рёв сирены бил по ушам с такой силой, что солдатский организм сам собой вскакивал, хватал обмундирование (не всегда своё) и мчался на построение, стремясь как можно быстрее выбраться из зоны акустического поражения.
– Бля-а-а-а! – заревел Гребе, перекрывая сирену. – Дневальный, что за вонища?!
Тут Артур понял, что да, вонь в казарме заметно превышает нормальный уровень. Больше всего это напоминало растревоженный сортир. И тут же в душе шевельнулся противный холодок подозрения: ведь вроде залили всё одеколоном, нигде ничем не пахло…
И вдруг ему всё стало понятно. Оказалось, даже могучим интеллектом ефрейтора Гребе учтено было далеко не всё. Более того, ни Серёга Степанов, ни сам Артур в своё время ни о чём подобном даже и не помыслили, хотя в принципе могли и должны были. В итоге природа сработала по-своему: где-то внизу, в неведомых недрах сливной каверны теперь активно размножались дрожжевые грибки, создавая эффект безудержно вспухающей опары. Только сырьём для этого «теста» была не сдобная мука с ванилином, а накопления многолетних желудочно-кишечных трудов давно уволенных в запас и канувших в Лету легионов. И всё-таки подлые микроорганизмы находили нечто питательное в этом фекальном месиве, ибо во всех туалетах, сортирах и толчках части наблюдалось активное возвратное движение каловых масс. Мощно били отвратительные коричнево-жёлтые гейзеры, растекаясь из уборных весело пузырящимися ручьями. От жуткой вони перехватывало дыхание, резало глаза, и находиться поблизости от такого источника было невозможно. Ароматы чувствовались даже сквозь противогазную коробку.
Приходилось вынужденно отступать, тщательно избегая соприкосновения с превозмогающим противником. Только вот отступать в силу ограниченного объёма жилого пространства было особо некуда. Личный состав становился заложником фатальных обстоятельств, подобно экипажу тонущей подводной лодки, с тем отличием, что перспективы всплыть не было никакой.
Всё это проскочило в мозгу мигом проснувшегося Артура лошадиным галопом. Он переглянулся со Степановым, который тоже всё понял и приложил палец к губам: мол, не признавайся, иначе полный амбец и пожизненный расстрел. Артур кивнул и тоже приложил к губам палец.
На беду это заметил Лукинский.
– Быстро колитесь, салабоны, – взял он быка за рога. – Вы что-то знаете?
– Да ты что, Лука! – попытался было откосить Артур, но пилот сгрёб его за шиворот.
– Говори быстро, тут не до шуток. Подохнем же все на хер!
– Я, кажется, знаю, отчего это началось, – поколебавшись, признался Артур. – Вчера слили дрожжи в отхожее место, а они, видать, забродили. Там, внизу.
– Муд@ки!.. – с чувством проговорил Лукинский. – Ну да ладно, – быстро соображая, продолжил он. – Там этого г@вна столько, что… Никто не знает, сколько. Так что запросто может нас всех здесь утопить.
– А если эвакуировать базу? – робко вмешался Степанов.
– Не успеть, – отмахнулся пилот. – Здесь сейчас только два транспортника… Так, Заяц, ты со мной. Серёга, сообщи Гребе, что я его забрал. Бегом!
Степанов исчез.
– Между прочим, это я и тебе сказал – бегом, – повернулся Лукинский к Артуру. – Не отставай!
Бежали они в полную силу. Через несколько минут, продравшись по хлюпающим под ногами коридорам, они вылетели на стоянку, где ошалело метался часовой.
– Со мной! – на бегу бросил Лукинский, подталкивая Артура к серой приземистой машине. На таком «кроте» Артуру бывать ещё не приходилось.
– Сапоги сбрось! – строго приказал пилот, когда Артур с ходу рванулся было ко входу. – Головой думай! Задохнёмся же от них в кабине нах!
Он уже успел освободиться от измазанной обуви и проворно юркнул в люк. Босой Артур, спотыкаясь, зашлёпал за ним. Броневая плита тут же отрезала их от внешней среды.
– Держи, – кинул ему новые кроссовки Лукинский. Сам он тоже торопливо обувался. – Это, как ты, наверно, понял, борт боевой. Сейчас будем спасать родину.
– А как?
– Каком кверху. «Пилот должен соображать быстро и принимать решения, оптимальные в данной конкретной обстановке», – процитировал он абзац из инструкции.
– Ты что-то придумал?
– Конечно, – гордо ответил Лукинский. – Я умный. Что бы делал без меня этот беспомощный мир?
Корпус машины завибрировал: двигатель проснулся. Мягко, словно кошачьими лапками, Лукинский коснулся штурвала, и Артур почувствовал, как они начали проваливаться вниз.
– Что ты собираешься делать, Лука? – спросил он, стараясь, чтобы голос не выдал предательской дрожи.
– Взорвать эту клоаку к бениной матери.
– А это не опасно?
– Конечно, опасно. Тут всего двести метров породы, но зато диабаз, должен выдержать… А ты предлагаешь сидеть и ждать, пока все не захлебнутся г@вном?! Мы, кстати, воспользуемся ионной миной: минимум взрывной волны, максимум излучения. И такой максимум, что все твои дрожжи передохнут.
– А если не передохнут?
– Тогда передохнем мы. Тебе так больше нравится?
– Нет… А на нас это излучение не подействует?
– Подействует, не подействует – защита на такой случай предусмотрена, да и мы взрыва ждать не станем. Сбросим мину – и ходу!
Получилось не совсем так, как рассчитывал Лукинский. То ли часовой механизм попался бракованный, то ли снаружи зацепило что-то по взрывателю, но рванула мина сразу, едва отошла от корпуса. Артур влепился лицом в приборы – долбануло так, что мелькнула мысль: ну, всё, труба. В ушах звенело. Ёкнуло сердце, когда погас свет, но тут же врубилось аварийное освещение. В тусклом синем свете стало видно, что Лукинский безжизненным мешком осел в кресле, по подбородку стекала кровь. Артур мазнул рукой под носом – тоже кровь, ёмть. Экран лопнул, от приборов осколки.
– Лука!
Чёрт, как локоть болит! Артур отстегнул ремень безопасности. Похоже, этот ремень спас ему жизнь. А Лукинский-то непристёгнут был…
– Лука!
Лукинский не шевелился. Заскрежетало, пол покосился, и его тело медленно сползло с кресла. Запахло горелой изоляцией. Всё как в западных фильмах, только там герои всегда успевали спастись за две секунды до того, как наступал всеобщий писец.
– Лука!!!
Нет пульса у Лукинского. Ёмть. Ёмть! Не дышит. Или дышит всё-таки?
Кружилась голова. Артур кое-как втиснулся в кресло пилота. Пусть потом хоть расстреляют, но на поверхность он сейчас выберется.
А! Заклинило штурвал. Двигатель-то работал, дрожь эта привычная никуда не делась, да что толку! «Крот» завис в каверне с дерьмом, и ни туда, ни сюда. Вот, блин, почётная смерть…
Морщась от боли в руке, Артур кое-как дотащил пилота до спасательной камеры. Чтобы запихнуть туда тяжёлое тело, ушло минут пять. Хорошо ещё, там пристегнуть его можно было, разработчики, видать, продумали такой вариант. И управление – кнопка единственная красная за скобой защитной – как изнутри, так и снаружи. Удобно.
Артур кнопку нажал издалека, обломком трубы: хрен его знает, как эта катапульта сработает, вдруг так @банёт, что руки поотрывает… Нет, нормально: хлопнуло, и капсула вверх скользнула, не то чтобы очень быстро, и без особого толчка. Так, теперь о себе позаботимся. Вторая капсула с другого борта…
Ёмть. Ёмть неоднократно и в извращённой форме!
Капсулу пересекала трещина. Воспользоваться ею было невозможно.
Артур затравленно оглянулся.
Где-то там, далеко вверху, вот-вот зашевелится земля, первая спасательная капсула вылезет на поверхность и выплюнет тело Лукинского. После чего отползёт в сторону и самоликвидируется. В целях соблюдения секретности. И останется от неё только небольшая кучка спечённого металла. Всё это Артур знал.
Только вот рядом с первой кучкой вторая никогда не появится. А это уже его никак не устраивало. Периодически накатывали тошнотворные волны страха, и держать себя в руках становилось всё труднее. Думай, блин, думай!
Так, будем последовательны. Ещё раз подёргать штурвал. Ударить его чем-нибудь. Ещё раз. Сильнее! Вот так, теперь крутится свободно. Только всё равно без толку: никакого движения нет. Что-то там внутри отломилось. Теперь уже всё равно что. Уже всё всё равно.
Блин. Не киснуть. Может, ещё найдут и спасут. Как же. С «Курска» многих спасли? Там всего сто метров было, и не земли, а воды. Артур представил себе спасающего его Пидадона – и не поверил.
А может, всё-таки удастся использовать капсулу?
Артур внимательно осмотрел её. С виду всё в ней было нормально, только обшивка разошлась. А так вполне может вынести тело на поверхность. Мёртвое уже, конечно. Блестящий вариант, но, само собой, отпадает.
Стоп. Есть одна идея! Основной генератор работает? Работает. То есть двигаться «крот» может, его надо только толкать в нужном направлении. Если привязать капсулу к «кроту», а потом запустить её, она сможет вытащить его на поверхность. Дикая идейка, но другой нет.
Поиски троса не привели ни к чему. И слава богу, вдруг понял Артур: если бы разогнавшаяся капсула дёрнула машину, то такой рывок мог стать для неё губителен. Или трос бы не выдержал, тоже ситуация не из лучших.
Внезапно Артур сел на пол и засмеялся. Какой он дурак! Зачем трос, зачем что-то привязывать – капсула и так надёжно закреплена на борту. Нужно только заблокировать захваты, и всё!
Он перерезал провода, ведущие к отстреливающему пиропатрону – пришлось повозиться, сделано было на совесть. Зато заработавшая капсула потащила за собой и всего «крота». Трещало стекло, под ногами перекатывался всякий хлам. Корпус скрипел, содрогался, но всё-таки медленно полз вверх. То есть Артур надеялся, что вверх. Где теперь пол, где потолок, было непонятно.
И вдруг оторвавшийся от бывшего потолка ящик кондиционера трахнул его по голове.
Артур пришёл в себя и не сразу сообразил, где он находится. Белый потолок. Свет яркий, но не электрический, а дневной, от которого он как-то незаметно отвык. И воздух – не безжизненный газ подземелья, а резкий, подлинный, который ни с чем не спутаешь, с запахами и звуками, отличными от милитаристских. За настоящим окном падал настоящий снег. Слабо пахло какой-то медициной.
Артур лежал на кровати. Кафельные стены. Белые чистые простыни. Тумбочка. Графин. И множество датчиков, проводами которых он был опутан с ног до головы.
У изголовья сидел пилот Лукинский и читал книгу. Живой, здоровый и беззаботный.
– Так, герой очнулся, – удовлетворённо констатировал он, встретясь взглядом с Артуром. – Я же говорил, он справится! – добавил он кому-то, находящемуся вне артурова поля зрения. Артур изогнул шею (вроде ничего не болит!) и увидел в кресле незнакомого капитана. Петлицы с привычной уже эмблемой. Отличительная особенность – белые кроссовки.
– Как всё закончилось? – спросил Артур.
– А ничего и не начиналось, – ответил Лукинский. – Это была имитация. Специально для тебя. Я тебя предупреждал, что у нас бывают проверки? Ну вот. Это тренировка на внештатную ситуацию. Главное – ты первым делом товарища спасал. Я запомню.
– Ну что ж, – медленно произнёс незнакомый капитан, вставая. – Неплохо. Первый тест ты прошёл, кандидат. Добро пожаловать в подземную авиацию!
Будни
Служба в подземной авиации была такая же, как и во всей остальной армии – размеренная, тягомотная и бестолковая. Строевые смотры, показуха, бесконечная приборка, окраска стен пещер в светло-жёлтый цвет... Чего стоил, например, циркуляр «о проведении физической зарядки» – там категорически предписывалось, чтобы солдаты непременно совершали ежедневный кросс вокруг территории части. Конечно, это требование было рассчитано на обычные, наземные войска. Поскольку же существование войск подземных находилось под грифом строжайшей секретности, то и предусмотреть такую возможность создатели инструкции никак не могли. Однако это обстоятельство отнюдь не означало, что от абсурдного требования можно было отмахнуться: армия испокон веку стояла на строжайшей дисциплине и неукоснительном исполнении приказов.
Как этот идиотизм можно было реализовать на практике, никто придумать не мог: вокруг гигантской каверны, в которой базировался батальон, сплошным массивом располагались плотные диабазовые породы, продвигаться в которых могли только боевые «кроты». Но приказ есть приказ, поэтому каждое утро весь личный состав поротно грузился на десантные борты и совершал своеобразный «круг почёта». Внутри десантного корабля при этом приходилось заниматься бегом на месте. Такой гениальный выход из положения предложил замполит части, майор Фитюк. С идиотизмом приходилось справляться идиотизмом же, и в этом отношении батальон особого назначения ничем не отличался от остальных частей Министерства обороны.
Впрочем, после того, как курсант Зайцев специальным распоряжением был переведен из учебной в линейную часть, кое-что изменилось. Во-первых, теперь он щеголял в новеньких белых кроссовках – предметом вожделения и зависти всех остальных, не удостоенных пока такой чести, а во-вторых, у него наконец-то появилось личное время. К тому же теперь Артур не был обязан по подъёму вскакивать под надсадный рык дежурного по роте, имел право посещать столовую вне строя и с удивлением обнаружил, что его мнение вдруг начало что-то значить для сержантского состава.
Поскольку сооружать свой подземный резервуар для каждой войсковой части было достаточно затратно, то линейная часть располагалась тут же, рядом с учебной. Фактически это проявлялось в том, что оба гарнизона жили бок о бок, Артур даже спал на той же койке, что и раньше. Только непосредственным командиром его теперь являлся не ефрейтор Гребе, а сержант Лукинский. Вообще, перевод этот имел значение более номинальное, чем реальное.
Армейский быт этих совмещённых частей официально определялся уставами, но в большой мере также и традициями. Традиции в армии – это вообще нечто особое. Например, солдатами свято блюлся обычай розыгрыша и обмана офицеров, и солдатская смекалка в этом направлении подчас творила чудеса. Воин, сумевший облапошить начальника и при этом увернувшийся от наказания, приобретал непререкаемый авторитет – до тех пор, пока уязвлённый командир, в свою очередь, не отыгрывался на обидчике. Причём прямые, что называется, «в лоб», наказания не котировались, и опустившегося до таких методов командира презирали все, в том числе и сослуживцы-офицеры. Нет, требовалось ответить хитростью на хитрость и прижучить дерзкого выскочку так, чтобы выставить на посмешище перед всей частью. Это было неким своеобразным спортом, в котором выигравшая и проигравшая сторона регулярно менялись местами. Доходило до того, что наиболее отчаянные солдатские сорвиголовы заключали с офицерами пари, берясь выполнить то или иное действие в условиях жесточайшего контроля со стороны второй заинтересованной стороны.
Так случилось и тогда, когда очередной раз служба снабжения должна была получать спирт. Да-да, тот самый классический случай – военнослужащий и казённый спирт! Причём спирт в данном случае был медицинский, высшей очистки – ожидалось прибытие нового суперсекретного образца техники, и техслужба заблаговременно запасалась расходными материалами для регламентных работ.
На этот раз схлестнулись Лукинский и майор Фитюк, временно сочетавший основные функции замполита с исполнением обязанностей заместителя командира части по техническому обеспечению. По условиям пари Лукинский должен был добыть продукт в количестве не менее одного литра, причём из той самой партии, которая только что поступила. И добыть в течение суток. Призом в случае успеха служило добытое, а недостающее количество майор должен был восполнить за свой счёт.
Драгоценный расходный материал бдительный Фитюк слил в широкую стеклянную бутыль с притёртой пробкой и поместил в сейфе, ключ от которого демонстративно прицепил к брелоку и сунул в карман. Мало того, сам сейф был перемещён из его кабинета, который не охранялся, в продуктово-вещевой склад. Склад представлял собой изолированную пещеру с бесконечными стеллажами, на которых хранились запасы тушёнки, запасных коробок к противогазам, веников – и обычных, и банных, аккумуляторов, походных пехотных фляжек, банок со сгущённым молоком, пожарного инвентаря, мешков с сахаром и мукой, сигарет и всего прочего, необходимого для обеспечения многочисленных армейских потребностей. На входе в эту сокровищницу, естественно, выставлялся круглосуточный караульный пост, а единственная дверь опечатывалась дежурным по части и вскрывалась только в его присутствии.
Тем не менее, соглашение было заключено и стороны разошлись – каждая в свою сторону, готовиться и принимать необходимые меры.
– Ну и как ты собираешься действовать? – нетерпеливо спросил Артур, когда Лукинский с безразличным видом развалился на своей койке, по обыкновению задрав ноги в кроссовках на дужку кровати.
– Увидишь, – невозмутимо ответил сержант.
– Даже не представляю, – сказал Артур. – Там же пост. И сигнализация. Откроешь – у дежурного сирена завоет.
– Не завоет… Байдиков!
– Я! – отзвался проходивший мимо курсант.
– Головка от х#я! Где вас только берут, здоровенных таких?
– Я из Тамбова, товарищ сержант, если вы это имели в виду.
– Ясно. Слушай боевой приказ. К двадцати двум часам ноль-ноль минутам раздобыть тазик и полотнище мешковины для мытья полов. Понял?
¬– Так точно, понял. Разрешите выполнять?
– Не разрешаю. Уточняю задание. Тазик должен быть абсолютно чистым и блестеть, как у кота яйцы. Тряпка должна быть новой, но дважды постиранной в горячей воде и тщательно высушенной... Да! И ещё одно. Вон огнетушитель висит – видишь?
– Вижу, товарищ сержант.
– А я вижу, что на нём слой пыли. Немедленно вытереть! Чтоб ни пылинки, понял? Остальные огнетушители не трогать. Не дай бог что-то будет не так – урою. Дошло?
– Дошло...
– И последнее. Раздобудешь флакон тройного одеколона.
– Где?
– В п##де! Родишь и скажешь, что нашёл. Ясно?
– Ясно.
– П#здуй!
Утомлённый разговором Лукинский прикрыл вежды и погрузился в дремоту, никак не отзываясь на настойчивые атаки Артура, вкрай заинтригованного такой странной подготовкой. Единственное, чего Артур добился – приказания найти ефрейтора Гребе, командира отделения курсанта Байдикова, и передать, что оный курсант вплоть до завтрашнего утреннего развода поступает в распоряжение сержанта Лукинского. Всё.
– Да зачем он тебе?
– Надо. Видишь, какой он лось! Здоровый, чёрт.
– Ну и что?
– Ну и ничего.
Так и остался Артур с этим «ни с чем».
Впрочем, и Лукинскому подремать не дали. В связи с тем, что послезавтра в часть внезапно (ага, внезапно, как же…) должна была прибыть инспекторская проверка, был объявлен аврал. Отцами-командирами было решено украсить интерьер с помощью природных декоративных элементов. Проще говоря – нарезать молоденьких деревьев и натыкать везде, где только можно. Предполагалось таким образом убить сразу двух зайцев: зелёные насаждения должны были создавать хорошее настроение в широкой воинской массе, что должно показывать заботливость командования – и одновременно эти же насаждения позволяли замаскировать явные огрехи в окраске стен. Кстати, идея красить стены так и не прижилась из-за проблемы вентиляции: у личного состава от запаха краски болела голова, а взять свежий воздух в достаточном количестве под землёй было негде.
Итак, Лукинский, погрузив на борт два отделения лесорубов, срочно отбыл на поверхность. Предполагалось брать молодые пушистые сосенки: лиственные породы за время пребывания комиссии могли потерять свежесть и поколебать таким образом положительный имидж части. Рядового Зайцева тоже не оставили без дела: срочно потребовалось выпустить «боевой листок». Этот шедевр стенной печати обычно выполнялся на фабричным способом напечатанной заготовке формата А3. На заготовке имелось изображение некоего абстрактного солдата, поднимающего руку торжественно-призывным жестом на фоне мчащихся в атаку танков и самолётов, а ниже располагалось пустое место для самобытного рукописного текста. Текст на сей раз должен был быть посвящён надвигающейся министерской проверке, но таким образом, чтобы сразу было ясно, что о самом факте проверки никто ни сном, ни духом не ведает. Режим секретности – прежде всего, как торжественно воздев палец, задекларировал развивший бурную деятельность замполит Фитюк. На недоуменный вопрос Артура, как такое вообще может быть, последовало категорическое указание не выёживаться, а приступать немедленно, об исполнении доложить.
– Пля, и чё теперь делать? – озадачился Артур, глядя на Серёгу Степанова – взводного поэта, так же, как и он, назначенного ответственным за еженедельные выпуски.
– Да хня, первый раз, что ли, – отмахнулся тот. – Ща заделаем стих, пиши только буквы покрупнее, чтобы на весь лист растянуть… Не бзди.
– Серый, ты очередной раз спасаешь наши задницы, – проникновенно сказал Артур и ушел за цветной тушью и набором писчих перьев (старинные перья «редис» были гордостью замполита, сберегавшего их ещё с лейтенантских времён). Удивительно, но в век всеобщей компьютеризации (и более того – принтеризации) начальство в лице Пидадона требовало, чтобы агитационные материалы писались вручную; это, его по мнению, подчеркивало, что исток вдохновения исходит непосредственно из глубины народных масс. Пидадон – было заглазное прозвище замполита Фитюка.
Когда Артур вернулся, стихотворение было уже готово.
Пока стране спокойно спится,
И экономика крепка,
Державы нашей на границе
Активны вражие войска.
Дрожи, агрессор агрессивный,
Отныне на себя пеняй.
Напав, узнаешь нашу силу,
Да будет поздно, негодяй!
У нас и под землёй граница.
Россия твёрдо верит в нас.
АК в руке, суровы лица,
Когда исполним мы приказ.
– Как-то не очень, – прочитав, засомневался Артур. – «Агрессор агрессивный» ну совсем уж… Да и «АК в руке»… Много ты автомат в руках держал? Разве на стрельбах только. Переделай.
– Ты что! – взвился уязвлённый автор. – Ты просто в стихах не понимаешь. Человек с автоматом – это, знаешь ли, такой устойчивый художественный образ солдата-защитника. Вот увидишь, как Пидадон доволен будет: у всех листки прозой, а у нас – поэзия!
– И «вражие» неправильно. Надо «вражеские».
– Сам знаю. «Вражеские» в размер не лезет, тут четырёхстопный ямб. Ничего, так тоже нормально. Да и я не Пушкин, в конце концов!
– А почему про проверку ни слова?
– Как это ни слова?! «Напав, узнаешь нашу силу» – что такое нападение врага, как не проверка боеготовности? Самая проверистая проверка!
– Ну ладно, – вздохнул сдавшийся Артур и поплёлся к замполиту – согласовывать. Согласовывать положено было каждый публикуемый текст – во избежание появления в стенной печати идеологически не выверенного материала.
Когда он вернулся с резолюцией «В печать» и размашистой майорской подписью, Степанов уже подготовил рабочее место: на листке-заготовке чуть заметно была пролинеена карандашная разметка для будущих строчек.
После вечерней поверки вернувшийся Лукинский проверил всё, что поручал Байдикову, и остался доволен: тазик с половой тряпкой были первозданно чисты, а указанный огнетушитель сиял так, словно только что сошёл с заводского конвейера. Повертев его в руках, сержант сорвал пломбу и велел повесить на место. Единственно, что с одеколоном была проблема: тройного найти не удалось. Байдиков, виновато потупившись, предъявил флакон «Шипра», закупленного в гарнизонном магазине за личные деньги.
– Ладно, сойдёт, – проворчал Лукинский, понюхав его и вновь закрутив пробку. – Утром, сразу после подъёма, в бытовке уронишь его на пол – так, чтобы разбился. Осколки собери, да не порежься смотри! В урну их, и до обеда пускай там лежат. Для убедительности.
– Есть.
– Так, Заяц, ты тоже будь готов. Через час, как все уснут, будем грабить Пидадона... Да, тазик, бойцы, не забудьте.
Всё-таки статус пилота давал неоспоримые преимущества: и Зайцев, и Лукинский могли невозбранно отлучаться из расположения части – на учёбу или, тем более, на боевое патрулирование. Воспользовались они этим правом и теперь, прихватив с собой и курсанта Байдикова – с целью, ведомой одному только сержанту.
Лукинский на этот раз выбрал маленький разведывательный бот, в котором они втроём смогли разместиться лишь с некоторым трудом.
– Ничего, – сказал он. – Потерпите. Это ненадолго. А теперь меня не отвлекать!
Лукинский стронул «крота» до того медленно и плавно, что Артур даже не заметил момента начала движения. Выплыв за пределы пещеры, бот продолжал двигаться самым малым ходом, слегка забирая влево. Сержант не отрываясь смотрел на приборы, осторожно манипулируя штурвалом. Он вёл машину на самой малой скорости, касаясь управления мягко, какими-то кошачьими прикосновениями, то и дело сверяясь с указателями курса и перемещения. Несмотря на кажущуюся лёгкость движений, на лбу его выступил пот. Наконец, он замедлил ход почти до нуля, прислушиваясь к поскрипыванию породы за обшивкой, и внезапно резко нажал на тормоз.
– Так, а теперь тихо, – предупредил он, – все разговоры только шёпотом… Раздраить носовой люк!
Оказалось, что Лукинский, перекрыв все нормативы точности, вывел «крота» таким образом, что нос машины всего лишь на каких-то полметра торчал из стены в помещении склада. То есть как раз настолько, чтобы открыть люк, не будучи при этом засыпанным измельчённым в молекулярную пыль диабазом. И рассчитал всё так точно, что «крот» высунулся именно там, где отсутствовали стеллажи.
– Учитесь, салаги, пока я жив, – гордо шепнул он, – теперь, когда задним ходом сдадим, стена восстановится – и хрен кто узнает, что мы тут вообще были!
Они осторожно выбрались в тусклый при дежурном освещении проход. Пидадоновский сейф стоял в конце его на деревянном помосте полуметровой высоты.
– А как мы его откроем? – спросил Артур. – Ключа-то у нас нет. А он ещё и опечатан…
– Никто его открывать и не собирается, – возразил Лукинский. – Учись, Заяц, правильно ставить задачи. Нам нужно не сейф открыть, а спирт достать… Ты тазик вот сюда подставь.
Артур повиновался.
– Так. Байдиков, теперь твоя очередь. Сможешь тряхнуть эту дуру так, чтобы бутыль внутри разбилась?
Байдиков всё понял. Он резко развернул сейф, отчего внутри явственно хрустнуло стекло, и наклонил его так, чтобы стекающая через тонкую щель вдоль дверцы жидкость попадала точно в таз. Только теперь Артур понял, для чего сержанту нужен был здоровяк Байдиков: ни один из них не смог бы и полминуты удерживать тяжеленный железный ящик.
– Пожалуй, хватит. Тут уже литров пять, нам больше не надо, – наконец, сказал Лукинский. Ставь назад. И смотри, печать не повреди. Пусть думают, что всё в порядке.
Байдиков вернул сейф в первоначальное положение, а Артур с Лукинским тем временем перелили спирт из тазика в заранее приготовленную канистру. Затем все трое осторожно, стараясь не шуметь, покинули склад.
Утро начиналось как обычно.
– Рота, смирно! – проорал дневальный. Дежурный по роте ефрейтор Гребе метнулся с рапортом:
– Товарищ, майор, за время вашего отсутствия никаких происшествий…
Пидадон махнул рукой, прерывая доклад.
– Вольно, – распорядился он.
– Вольно! – продублировал Гребе и принялся преданно есть начальство глазами.
– А почему это здесь у вас так хорошо пахнет? – недоумённо спросил замполит.
– Курсант Байдиков случайно разбил одеколон!
– Ага… Ну ладно.
В бытовой комнате курсанты занимались обычными утренними делами: брились, подшивались, чистили обувь. Когда туда ввалился тучный замполит, все разговоры разом прекратились. Последовала немая сцена, как в «Ревизоре» Гоголя, только действующие лица были иные: в центре – майор, прямо перед ним – сержант Лукинский и рядовой Зайцев, человек десять солдат вдоль стен на табуретах, а в углу, рядом с тазиком и лежащей в нём тряпкой присел виновник неуставного аромата Байдиков.
– Здравия желаю, товарищ майор, – весело произнёс Лукинский.
– Здравствуйте, здравствуйте, сержант. Ну, как дела?
– Всё в полном порядке, товарищ майор.
– Так-таки и в порядке? Ну-ну. А я уж думал, что вы всё же попытаетесь достигнуть некоторой известной вам цели. А вы…
– Я обычно достигаю поставленной цели, – скромно сказал Лукинский. – И сегодняшний день не исключение.
– Да что вы?! – казалось, сарказм замполита можно было пощупать руками. – Вы меня пугаете!
– Успокойтесь, товарищ майор. Не надо так волноваться! Вот, выпейте лучше, это должно вам помочь…
Фитюк подозрительно посмотрел на поднесённый ему стаканчик, понюхал, пригубил… И опрометью бросился на склад.
– Есть мнение, что очень скоро Пидадон вернётся, – обращаясь в пространство, сообщил Лукинский. – Поэтому лицам незаинтересованным желательно удалиться. Во избежание.
Никто не двинулся с места. Видимо, все оказались лицами заинтересованными.
Как и предсказывал сержант, майор вернулся быстро.
– Так, – с порога рявкнул он. – Где спирт?!
– Какой спирт? – непонимающе уставился на него Лукинский. – Товарищ майор, вы, кажется, слишком перевозбуждены, вам что-то мерещится…
Фитюк открыл и закрыл рот. Он тяжело дышал, с ненавистью глядя в честное лицо сержанта.
– Всё равно ведь найду, – тихо сказал он.
– Ищите, – так же тихо ответил Лукинский, прищурив глаза и оскаливаясь.
Офицер затравленно огляделся. Только теперь Артур понял, насколько был предусмотрителен сержант: запах шипра напрочь перебивал запах спирта.
Майор блуждал глазами по казарме. Внезапно просияв, он подскочил к огнетушителю – тому самому, выделявшемуся своей чистотой в ряду ещё четырёх таких же.
– Если хотели что-то спрятать, то надо было это замаскировать! – победно бросил он. – А вы, болваны, даже пломбу не удосужились исправить!
Недолго думая, торжествующий замполит схватил баллон и трахнул его головкой об пол.
Огнетушитель сработал штатно. Струя пены обдала майора с ног до головы. Пидадон ошеломлённо стоял, глядя, как всё увеличивающийся клуб пены подползает к его ногам.
Ефрейтор Гребе, опомнившись, схватил злополучный аппарат и пулей вылетел с ним из помещения. Слышно было, как он рядом с казармой сражается с непокорным устройством.
Лукинский подошёл к замполиту.
– Нет, всё-таки вам явно нездоровится, – нарочито озабоченно произнёс он. – Вам, товарищ майор, непременно следует показаться доктору.
Пидадон бешено обернулся к нему, молча потряс кулаками над головой и опрометью выскочил из казармы.
– Я думаю, сегодня он больше не вернётся, – сказал Лукинский, всё так же ни к кому не обращаясь.
Немая сцена закончилась: солдаты грохнули хохотом.
– Но в одном он прав, – продолжал сержант. – Если хочешь что-то спрятать, надо это хорошенько замаскировать. Байдиков!
– Я!
– Понял, для чего были нужны тазик и тряпка? Мы замаскировали спирт под воду. Пидадону и в голову не пришло, что тряпка может плавать в спирте, а не в воде для мытья полов… Короче, теперь спирт этот твой. Это тебе компенсация за одеколон. Но смотри у меня! Чтобы аккуратно, понял? Если что – я первый тебя на тряпки порву…
… На следующий день в расположении части появились гражданские. Возглавляли их упитанный профессор в очках с неимоверными диоптриями и хилый дрыщ восточного типа. Внешний облик ни того, ни другого, по определению Лукинского, не предвещал ничего положительного. Однако пиетет, с которым эту компанию обхаживал комбат Юркин, впечатлял. Как впоследствии оказалось, именно дрыщу предстояло сыграть значительную роль в предстоящих событиях.
При детальном рассмотрении дрыщ, именуемый Баевым Салимом Муминовичем, оказался доктором технических наук, компьютерным гением и автором программного обеспечения, установленного на центральном компьютере «крота» нового типа. Этот новый суперсекретный «крот» стоял теперь в центре автопарка и вокруг него возилась команда штатских специалистов из какого-то строго режимного КБ.
Когда Лукинский ознакомился с заявленными боевыми характеристиками машины, он восторженно схватился за голову и не отходил от комбата до тех пор, пока испытывать новую технику не было поручено именно ему. Сыграло свою роль и то, что накануне внезапной проверки – а ходили слухи, что прибудет лично заместитель министра обороны! – такого злостного нарушителя дисциплины, как сержант Лукинский, желательно было отправить с глаз долой, на какой-нибудь Богом забытый далёкий полигон. Как в Лукинском сочетался имидж разгильдяя и то, что ни одного факта, подтверждающего это, никто привести не мог, Артур был понять не в состоянии.
Поскольку рядовой Зайцев состоял в экипаже сержанта Лукинского, испытывать новую технику предстояло и ему. Поэтому согласно приказу, не теряя времени, Артур вместе со своим командиром и Салимом Муминовичем отбыли из родной и уютной подземной базы и взяли курс в неизвестность.
Салим, быстро перешедший с экипажем «на ты», оказался натурой азартной, женолюбивой и склонной к авантюрам, а также поразил количеством хранимых в памяти анекдотов. Было непонятно, как в свои тридцать три года столь разносторонне направленный Салим ухитряется уделять науке хоть какое-то время из своей активной и насыщенной увлечениями жизни.
Разместился Салим Муминович (или Мумин-оглы, как стал называть его Лукинский) сразу за креслами первого и второго пилотов. Перед ним располагалась панель испытываемой секретной аппаратуры – с большим цветным дисплеем, кучей дополнительных кнопок на клавиатуре и странной сферообразной мышью. Большой неожиданностью стала возможность связи с базой: до этого считалось, что практически никакие виды излучения в земной толще на сколько-нибудь большое расстояние распространяться не могут.
– Качество пока ещё не очень, – извиняющимся тоном сказал Мумин-оглы, – но мы работаем в этом направлении.
– Покажи! – потребовал Лукинский.
– Пожалуйста…
Оглы пробежал пальцами по клавиатуре, и из колонок послышался хрип и тональный вызов, подобные вызову абонента в телефоне.
– Хрр… Алло!
Артур узнал слегка искажённый голос младшего сержанта Котикова – тот как раз должен был дежурить в штабе.
– Борт два нуля семь, – взял микрофон Лукинский. – Движемся по графику, системы и параметры в норме.
– Хрр… Принято, системы в норме. Хрр…
– Как у вас там дела?
– Нормально. Хрр… А Заяц пусть… Хррр… готовит!
– Что готовит?
– Хрр… опу! Его Пи… Майор Фитюк очень ждёт!
– Чё?! – не выдержал Артур.
– Хрр… через плечо! Ты в стихе первые буквы… Хрр… читал? Хррррр… Вся часть уже… Хррр...
Тут система связи замолкла и дальнейший разговор поддерживать отказалась. Лукинский и Мумин-оглы вопросительно посмотрели на Артура. Тот, ничего не понимая, полез в карман: там у него случайно сохранился черновик с резолюцией замполита. Одного взгляда на бессмертное творение Степанова было достаточно.
– «П-и-д-а-д-о-н-д-у-р-а-к», – озвучил лингвистические изыскания Мумин-оглы. – Это кто такой Пидадон?
– Замполит…
– Хана тебе, воин, – хладнокровно сказал Лукинский. – Вешайся. И Степанову тоже хана.
– Почему?! Я-то здесь при чём? Я вообще ничего не знал!
– А кого это е#ёт?
Артур сник.
– Ты, главное, бумажку-то не выбрасывай, – продолжал сержант. – Теперь это твоя единственная защита. Когда Пидадон на тебя наедет, скажи, что офицерам покажешь. Там же его подпись. Если Пидадон не дурак, это его остановит. Но он дурак.
Жизнь внезапно повернулась тёмной стороной. Суровая правда, хохоча над неудачниками, готовилась преподнести жертве очередную порцию неприятностей. В том, что Пидадон способен отравить жизнь кому угодно, а уж тем более ему, Артур не сомневался. Слишком уж разными были их весовые категории в табели о рангах.
И тут Артуру стало всё равно. Пидадон, не Пидадон – а пошло оно всё! И Серёга этот, сука, юморист херов, и придурок-майор, и служба, и всё остальное вместе взятое!
– Так, а теперь все дурные мысли выбросить из головы! – внимательно взглянув на него, скомандовал Лукинский. – Мы на боевом задании, сопли потом будешь распускать. А наша задача должна быть выполнена при любом раскладе…
В задание входила проверка двигателя нового типа, бортового локатора и совершенно уникальной станции слежения за электроникой предполагаемого противника. Для всего перечисленного борт должен осуществить скрытный бросок к полигону означенного противника, располагавшегося на дне Японского моря, занять там выжидательную позицию и провести разведку во время испытаний указанным противником боевой техники. После чего, по возможности не обнаруживая себя, убыть с разведданными к месту постоянной дислокации.
Ну что, двигатель они в настоящий момент как раз и испытывали. Имелся у него существенный минус: включиться он мог только на определённой скорости – примерно так же, как прямоточный реактивный двигатель в авиации, поэтому для начального разгона приходилось использовать маломощный вспомогательный движок. Но зато, выйдя на режим, выдавал такую мощь, что порода за обшивкой не шуршала, как обычно, а тоненько звенела. Управляемость «крота» при этом оказалась тоже весьма впечатляющей.
Так случилось, что командировка спецкоманды за декоративным лесоматериалом имела некоторые негативные последствия, что проявилось после прибытия высокой проверяющей комиссии.
Командир батальона подполковник Юркин, как и положено, отдав рапорт прибывшему генералу, согласно уставу отступил шаг в сторону и замер по стойке «смирно» на левом фланге от его, генерала, расположения. Прибывшее же высокое лицо пожелало лично укрепить боевой дух части и обратилось к личному составу с патриотической речью. Кратко охарактеризовав текущее международное положение, генерал углубился в детальный анализ конкретных ситуаций. Чувствовалось, что обращаться к народу он умеет и любит.
Подполковник Юркин, стоя навытяжку, вдруг ощутил какое-то подозрительное шевеление в паховой области, словно в районе интимного места ползало какое-то насекомое. Почесаться было никак невозможно, не говоря уж о том, чтобы снять штаны и проверить, что это столь дерзко посягает на честь и достоинство офицера, и поэтому Юркин решился терпеть. Вытерпеть ему пришлось и бомбёжку Югославии, и сирийский конфликт, и – на чём генерал остановился особенно подробно – недавние украинские события. За это время комбат окончательно уверился, что реально стал объектом интереса неизвестного насекомого и даже более того – жертвой укушения. Незаметно исследовав сквозь сукно подвергшееся атаке место пальцем, он лишь утвердился в своей догадке, однако, скованный субординацией и строевой дисциплиной, продолжал стойко переносить тяжести и лишения военной службы. Лишь после того, как солдаты прошли строевым шагом вдоль импровизированной трибуны, комбат кое-как сумел освободиться и пулей влетел в помещение медсанчасти. Там в это время фельдшер Кардунян играл в шахматы с пациентом – лейтенантом Ахтыблиным, который по причине лёгкой внутренней инфекции был освобождён от общего построения. Не обращая внимания на вскочившего лейтенанта, Юркин решительным движением освободился от форменных брюк и, согнувшись, выставил голый зад опешившему фельдшеру.
– Немедленно осмотреть! Там какая-то дрянь меня кусает!
Фельдшер Кардунян, исследовав представленный участок тела, вынес медицинское заключение:
– Там у вас клещ, товарищ подполковник!
– Какой ещё клещ?! Откуда?
– Видимо, с поверхности занесли вместе с деревьями. Вы уже третий пациент за сегодня. Сейчас я его удалю, а вам теперь необходимо пройти курс уколов. С энцефалитом шутки плохи.
– С каким еще энци… энци.. фаллитом?
– Заболевание такое. Правда, не факт, что клещ энцефалитный, но для профилактики… Да вы не беспокойтесь, товарищ подполковник, от энцефалита сейчас почти не умирают.
– Что? Умирают?
Юркин внезапно почувствовал, как у него дрогнуло сердце. Мозг комбата пронзила внезапная идея. Дело в том, что проверяющий генерал был однокашником подполковника по военному училищу, и Юркин недолюбливал его ещё с тех пор – за ссученность характера и непомерный гонор. Дальнейшие судьбы выпускников различались разительно: Юркин, у которого не было высоких покровителей, каждую звёздочку на погонах добывал потом и кровью (как ему представлялось), а у его соперника карьера неслась бешеным темпом – как считал комбат, за счёт лизожопства и угодливости. Поэтому в клещевой диверсии он увидел шанс уклониться от общения с лично неприятным ему начальством. Однако, опасаясь, чтобы подчинённые не заподозрили его в неуставной слабости характера, он нахмурил брови и распорядился:
– Младший сержант Кардунян, приказываю немедленно приступить к профилактическому лечению! На время моей госпитализации исполняющим обязанности командира части назначаю майора Фитюка, как старшего по званию. Лейтенант Ахтыблин, доведите до майора мой приказ.
– Есть!
Комбат безропотно вытерпел процедуру извлечения впившегося в тыловую часть насекомого-паразита и первую из серии причитающихся ему инъекций, после чего был подвергнут обеззараживанию йодом в зоне укушения и водворён в отдельную палату.
Таким образом, вся власть в части временно перешла в руки Пидадона.
Если бы об этом узнал Артур Зайцев, это, конечно, не добавило бы ему бодрости. Теперь он оставался один на один с неукротимым гневом замполита.
Но Артур знать об этом не мог. Отказавшая внезапно связь отрезала экипаж от руководящих указаний командования, равно как и от информации об оперативной обстановке. Однако боевого задания никто не отменял, и оно должно было быть выполнено при любых условиях.
Не особенно обращавший внимание на потерю связи Мумин-оглы планомерно продолжал вводить Лукинского и Артура в курс дела, раскрывая новые возможности оборудования и поясняя непонятные для них моменты.
– Активная система защиты анализирует излучение вражеских радаров и выдаёт собственный сигнал на той же частоте, но в противофазе, чтобы погасить отклик. Таким образом, противник не видит нашу боевую машину. Или видит её совершенно в другом месте – такой режим тоже возможен. Поэтому мы совершенно спокойно можем сидеть у них под носом…
– А мы их видеть будем?
– А мы их видеть будем.
Собственно, в этом и заключалась идея всего задания: притаиться и попытаться получить максимум информации о новой технике супостатов. Для этого Мумин-оглы собирался применить новейшую программу, разработанную им самим и позволявшую незаметно вклиниться в информационный поток вражеской системы.
Артур с сомнением поглядел на учёного: уж больно не вязалась неказистая внешность того со сложностью и монументальностью поставленной перед ними задачи. Вслух он, конечно, ничего не сказал.
К полигону они подкрадывались самым малым ходом: кроме активных радаров, нейтрализовать которые Салим пообещал клятвенно, нельзя было потревожить простейшие сейсмодатчики, которых тут, конечно же, было натыкано без счёта. Артур, который впервые участвовал в такой акции, был напряжён, Лукинский – молчалив и собран, а по поведению Мумин-оглы вообще ничего понять было нельзя. Учёный возился с аппаратурой, анализируя одному ему понятные закорючки на экране дисплея, и время от времени что-то бормотал на своём языке.
Однако ничего экстраординарного не произошло. Разведывательный «крот» вышел на поверхность (под «поверхностью» разумелось дно, над которым плескалось ещё добрых пятьдесят метров океанской воды) и мирно застыл среди отложений ила.
– Что же это за эксперимент такой, – не выдержал Артур, – что они проводят его не под землёй, а в воде?!
– Вот это нам и предстоит выяснить, – ответил сержант. – Салим Муминович, что там твоя аппаратура показывает?
– Показывает, что американцы в двухстах метрах от нас.
– Ни хрена себе! А что ж я их не вижу?!
– Значит, не только у нас разработана аппаратура подавления… И это неприятный сюрприз. Я их засёк только по компьютерной активности.
– А они нас?
– Пока нет… Не мешайте, я занят.
Повисло молчание. Артур, сидевший чуть сзади, от нечего делать принялся в который раз осматривать ходовую рубку. В полумраке зеленоватым цветом светились шкалы индикаторов, желтым – подсветка кнопок, красным – управление экстренными службами и режимами. Система жизнеобеспечения, ходовая часть, вооружение – всё было штатно. Только связь по понятным причинам была отключена.
– Оп-па!.. – вдруг присвистнул Мумин-оглы. – Поздравляю, мы не одни тут за нашими заклятыми друзьями наблюдаем…
– Что?!
– А то! Здесь китайцы, где-то в двух кабельтовых на норд-норд-вест!
¬– Та-а-ак… – протянул Лукинский. – Конкуренты, значит? Тоже зашли полюбопытствовать?
– Выходит, так.
– А это точно китайцы?
– Абсолютно. Тут я определённо сказать могу, я влез в их управление. У них стоит моя программа. Специально для таких случаев был сделан вариант с уязвимостью. Ну, они недавно хакнули наш сервер и скачали… Вернее, думали, что хакнули.
– И что теперь?
– То, что я могу контролировать их компьютер. Сейчас посмотрим, что они нарыли…
Салимовы пальцы забегали по клавиатуре. Некоторое время по дисплею сплошным потоком текли – нет, не цифры и не символы, такое бывает только в фильмах – а системные сообщения. Закачка чужой информации завершилась неожиданно быстро.
– Ну, в принципе, нам тут больше делать нечего, – потирая руки, провозгласил довольный Оглы. – Просто замечательно получилось: наши китайские коллеги, как оказалось, за нас проделали всю работу: они, судя по всему, здесь уже недели две рыбачат… Вот они, амерские данные – все характеристики как на ладони, красота! Ну, и китайские заодно.
– Хе! Недурственно получилось. Повезло.
– Так что, уже всё? – разочарованно подал голос из своего угла Артур. – Теперь домой?
Не то, чтобы ему так уж хотелось оставаться в этом месте, нет, наоборот – сидеть тут в постоянной опасности быть обнаруженным было попросту глупо, но поверить в то, что задание, о сложности которого им прожужжали все уши, было выполнено так просто и буднично, словно походя, сознание отказывалось. Не на то был психологический настрой. Где геройство, где преодоление трудностей, где лихой осознанный риск, наконец?!
Оказалось, что насчёт риска он попал пальцем в небо. Мумин-оглы оказался не тем товарищем, который мог уйти со сцены без рисовки и эффектного жеста.
– Ну что, покажем пиндосам кузькину мать?!
– Это в каком смысле? – спросил осторожный Лукинский.
¬– В смысле, я сейчас их пугану.
– Э-э, нет. Перепуганные янки дурные, могут и шарахнуть со всей дури. Это ж мы на территории их базы, а не наоборот.
– Шарахнуть? Куда там. Они нас не видят и не слышат!
– А вдруг. Мы ведь ни их, ни китайцев тоже не видим. А может, и у них что-нибудь этакое хитрое припасено…
– Вряд ли. Если бы нас засекли, уже в панике были… Хотите, кстати, послушать, о чём они говорят?
– А можно?!
– Со мной всё можно.
Надо было отдать должное хитроумной Салимовой технике: после щелчка тумблера из динамиков системы связи посыпались чужие команды и реплики. Хрипов, кстати, уже не было: видимо, Салим настроил-таки подавление посторонних шумов. Артур, в последнее время по настоянию Лукинского усиленно штудировавший английский язык, понимал практически всё. Действительно, враги не подозревали о близости ни российской, ни китайской машин.
Мумин-оглы вдруг, заговорщически округлив глаза, шепнул что-то сержанту на ухо – что именно, Артур не разобрал.
– О! Это прикольно, – хмыкнул тот. – Давай!
Пальцы Оглы забегали по клавиатуре. И после его новых манипуляций ситуация взорвалась.
Перед Артуром на обзорном экране вдруг возникла чёткая отметка чужого борта. И тут же в уши ударил всплеск боевой тревоги: на повышенных тонах посыпались команды, из которых следовало, что открывшийся враг американцами тоже замечен и начата подготовка к стрельбе на поражение.
– Я китайцам антирадар отключил, – похвастался довольный Мумин-оглы.
– Зачем? Их же сейчас грохнут!
– Ты за этих хитрожопых не бойся, – сказал Лукинский. – Их сейчас как корова языком… Салим, ты все нужные данные пишешь?
– А то! Это ж прямо феерия какая-то, боевой режим!
Однако везение не могло продолжаться вечно. Никто не мог предполагать, что обнаруженные китайцы на полном ходу рванут в их сторону. Поэтому чуть запоздавший залп американского «крота», не причинивший вреда удиравшему китайскому, тряхнул их машину так, что вылетевший из кресла Артур грохнулся головой о поручень.
То ли он на какое-то время потерял сознание, то ли ещё что, но в нахлынувшей темноте в голове его завертелись странные видения…
Прибывшая на базу подземных войск высокая комиссия пожелала убедиться, что огневая подготовка в войсковой части находится на столь высоком уровне, что личный состав с оружием в руках способен отразить нападение любых, пусть даже превосходящих, сил противника. То, что под землёй стрелковое оружие как минимум бесполезно, никто, естественно, в расчёт не брал. Поэтому на поверхности было оборудовано временное стрельбище, и батальон поротно командировался туда для сдачи контрольных нормативов.
Такое мероприятие, естественно, не могло пройти в один день, поэтому перед командованием встала задача организации пищевого снабжения прожорливых солдатских масс. Для решения этого вопроса в ближайшее фермерское хозяйство был отряжен старший лейтенант Ахтыблин с двумя приданными ему служебными духами из команды Макаки. Им предписывалось закупить свежую говяжью тушу и доставить мясо в специально организованный временный пункт питания.
– Бычка-то я вам продам, отчего не продать, – без колебаний согласилась доброжелательная и весёлая фермерша Глафира. – Мне так даже лучше, на мясокомбинат машину гонять не надо. Только забивать и свежевать сами будете. Сумеете?
– В мире не может существовать такой задачи, с которой бы не справился настоящий военный! – лихо отчеканил старлей, галантно подмигивая бойкой и плотно сбитой Глафире. Ахтыблин был в прекрасном расположении духа. Видимо, на его поведение положительно повлияло обилие света и оперативного простора.
– Ну, тогда вам и карты в руки! Занимайтесь. А мне ещё много куда успеть надо.
И фермерша, проигнорировав намёк на дальнейшее развитие отношений, упорхнула по своим делам. Разочарованный Ахтыблин остался наедине со смирным упитанным бычком по кличке Васька и двумя подчинёнными, личных имён не имевшими, которые с интересом наблюдали, как начальство станет действовать в создавшейся ситуации.
Начальство решило не медля приступить к первой части операции – забою; сей ответственный акт лейтенант решил произвести лично, в отличие от второй части; обдирать же кожу и потрошить тушу (под его, естественно, присмотром) должны были специально для этого и предназначенные знатоки-животноводы.
День выдался прекрасный. По небу плыли кудрявые летние облака. На вершине водонапорной башни исступлённо урчали голуби. Немного не в тему были лишь надоедливые жирные мухи, летевшие из располагавшегося невдалеке коровника, крытого новеньким светло-серым шифером. Но, конечно же, никакие мухи не могли идти в сравнение с дотошной въедливой комиссией, мытарившей где-то там, внизу, остальных офицеров, не столь везучих, как Ахтыблин. Лейтенант, представив эту картину, удовлетворённо улыбнулся и даже просвистел несколько тактов из мелодии оперетты «Летучая мышь». Жизнь складывалась исключительно хорошо.
Ахтыблин не спешил. Он пару раз обошёл бычка, легонько тыкнул его кулаком в бок, но никакой особой реакции не добился, кроме той, что животное мотнуло задней ногой и шумно выпустило газы. Памятуя о своём неудачном опыте с хряком Юркиным, старший лейтенант на этот раз решил не полагаться на табельный пистолет, а применить более действенный метод. К Васькиному рогу алюминиевой проволокой прикрутили толовую шашку с бикфордовым шнуром необходимой длины, после чего солдатам приказано было укрыться на безопасном расстоянии. Безответные духи схоронились в пустой силосной яме, откуда теперь то и дело выглядывали их любопытные физиономии. Бык же стоял с совершенно индифферентным видом, тупо пережёвывая жвачку и время от времени флегматично помахивая хвостом. Он и не подозревал, что истекают последние секунды его незадачливой жизни.
Ахтыблин, подражая героям вестернов, зажёг шнур от специально закуренной по такому случаю сигареты и офицерской рысью устремился прочь. Он совершенно не желал, чтобы брызгами оторванной головы был испачкан его парадный китель. Длины запала, по его расчёту, вполне должно было хватить, чтобы успеть отдалиться метров за сто.
И, конечно же, он успел.
Однако, удалившись на нужное расстояние и обернувшись, лейтенант обомлел.
Васька, до этого стоявший спокойно, теперь проявлял явные признаки недовольства. Видимо, шипящий возле уха огонёк ему совсем не нравился, а когда вдобавок бегущим пламенем быку случайно обожгло шею, он тряхнул ушами, недовольно взмукнул и телячьим галопом устремился в наиболее привычное и безопасное по его разумению место – в коровник.
Ахтыблин, раскрыв рот, стоял столбом – как того и требовала инструкция по подрывным работам, на вполне безопасном расстоянии от места взрыва. Только вот само это место на месте не стояло, и исправить такую ситуацию не было уже никакой возможности: до взрыва оставались считанные секунды.
Ахнуло так, что с башни порывом сорвало и бросило врассыпную стаю голубей. Обломки шифера с крыши швырнуло высоко в ласковое синее небо. Картинно, как в кино, вылетели ворота, а по всему фасаду коровника синхронно брызнули в стороны осколки стёкол. В воздухе, медленно оседая, закружились какие-то перья, пыль, старая сухая трава и всякий иной мусор.
Мясом батальон теперь был обеспечен гораздо более, чем полностью.
Зрение сфокусировалось с некоторым трудом. Гудела голова. Артур различил склонившиеся к нему озабоченные физиономии Салима и Лукинского.
– С тобой как, всё нормально?
– Да вроде ничего… Нос вот болит.
– Нос – фигня. Садись за управление, и давай отсюда ходу.
– Я? А ты сам что?
– Что-что. Я маленько кисть повредил. Болит, чёрт. Палец сломал, что ли? За штурвал браться больно. Давай, заодно попрактикуешься на новой машине.
Оказалось, что более-менее всё в порядке. Всё-таки конструкторы знали своё дело, борт практически не пострадал, чего нельзя было сказать об экипаже. Салим, везунчик, отделался легче всех, у него всего лишь побаливало колено, которым он неудачно приложился о пульт управления.
– Синяк будет! – бодро отозвался он. – Да это ерунда. Меня однажды в детстве кобыла брыкнула, вот это было ощутительно…
Артур взгромоздился на кресло второго пилота. На экране по-прежнему ничего не отражалось, но чужой «крот» никуда не делся: из динамиков всё ещё потоком лилась английская речь, хоть накала в ней теперь значительно поубавилось. Китайцев, как и следовало ожидать, и след простыл.
Лукинский здоровой рукой дотронулся до панели, поморщился и решил:
– Ладно, хватит с нас пиндосских штучек. Пора делать ноги. Заяц, давай медленно и печально… Аккуратненько так. Ну, как секс на похоронах.
Артур ухмыльнулся и потянулся, разминая спину, а затем тронул штурвал – нежно-нежно, как его учили, чтобы момент трогания с места был практически неощутим.
Он и был неощутим: с места они так и не стронулись. Проклятый взрыв повредил-таки вспомогательный двигатель, а основной при неподвижности «крота» они завести не могли.
Все сразу стали очень серьёзными. Отсутствие хода автоматически превращало «крот» в лёгкую добычу, и обнаружение их на территории вражеской базы являлось только вопросом времени. Никто не сомневался, что тщательное прочёсывание акватории рано или поздно, но начнётся непременно, и их, естественно, обнаружат, и тогда – бери их хоть голыми руками. Потому как даже полный боезапас в таком случае не поможет.
Ситуация складывалась безвыходная. Это не считая того, что запасы воды и воздуха тоже далеко не безграничны. Оставалась, правда, последняя возможность – спасательные камеры, но о таком варианте никто даже не заикнулся. Бросить борт и воспользоваться камерами означало преподнести врагу самые последние военные разработки, что называется, на тарелочке.
– Что делать будем? – глухо спросил Артур. Ему никто не ответил.
Потянулось безысходное время. Лукинский, шёпотом матерясь, пытался одной рукой наладить управление, Артур в меру сил ему помогал, Оглы как мог поддерживал советами, но всё было тщетно: двигатель умер, и все попытки завести его так ни к чему и не привели. Наконец, сержант сдался и, откинувшись в кресле, утомлённо закрыл глаза. То же сделал и Артур. Так они сидели некоторое время, слушая, как на чужом «кроте» идёт обычная, по-своему регламентированная жизнь.
Внезапно Артур открыл глаза.
– Салим Муминович, мы можем передать сообщение на свою базу?
– Можем. Только нас тогда обнаружат. А потом и вычислят наше положение. А если поймут, что мы даже двигаться не можем, то я не хочу даже думать, что будет.
– А может, и не будет. Может, они нас в плен захотят взять.
– Это мысль! – мгновенно активизировавшийся Лукинский был бодр и собран. – Может прокатить! Вполне может.
Из этого пассажа Артур уяснил, что Лукинский, точно так же, как и он, слышал старую армейскую байку про заглохший танк, который завели «с толкача». А Салим, наоборот, не слышал.
– Что может? – встрепенулся тот, то и дело переводя непонимающий взгляд с Лукинского на Артура.
– Так, – отмахнулся сержант, не отвечая на вопрос. – Говорить буду я, остальные – воды в рот набрали! Ясно? Муминыч, сейчас включишь связь, но по моему знаку сразу вырубишь!
Тот, пожав плечами, кивнул.
– Готов?
– Да.
– Давай!
Учёный щёлкнул тумблером.
– На связи борт два нуля семь, – начал Лукинский. – Из-за с попадания торпеды имеем повреждение двигателя. Вернуться на базу своим ходом не можем. Наши координаты… – он продиктовал ряд цифр. – Вариант дельта, повторяю, вариант дельта. Конец связи.
По знаку сержанта Салим мгновенно выключил передатчик.
– И что теперь будет? – спросил он.
– Увидим.
Они увидели, точнее, услышали. На американском «кроте», готовившемся было – судя по разговорам – к отплытию, вновь объявили тревогу. Теперь вся надежда была только на систему подавления, которая не давала определить их положение.
– А что это за «вариант дельта»? – полюбопытствовал Артур.
– На многие случаи специально разрабатывают условные коды. Для экономии времени, чтобы долго не объяснять, что случилось. «Дельта», например, значит то, что с нами нежелательно пытаться выходить на связь. Ну, и ещё кое-что.
– А-а…
– Думаете, наши успеют подойти? – спросил учёный. – Ох, боюсь я, что поздновато будет…
– Не бывает поздно или рано, бывает просто на хер не надо.
– Не понял?
– Вариант «дельта», в частности, предусматривает решение проблем своими силами, – задумчиво ответил Лукинский. – Ты что, думаешь, я сюда хоть кого-то потащу? Это ж международный инцидент, между прочим. Пиндосы ведь сюда сейчас всей стаей кинутся – думаешь, нет?
– Ну, на этот случай у нас оружие в готовности, – тихо сказал Артур.
– Ты, Заяц, без команды не вздумай, – сурово обернулся к нему сержант. – Это самый крайний случай. Это войной пахнет. Не забывай, что мы на их территории, а не они на нашей.
– Да я так только сказал. Держать-то их на мушке надо?
– Надо. Но без паники.
– Вот я и буду держать. Как только засеку.
– Правильно… Ну что, я думаю, они уже прониклись нашим сообщением. Пусть думают, что у нас нет выбора…
И тут Лукинский отдал команду, от которой у Салима Муминовича отвалилась челюсть:
– Передать код национальной принадлежности и выключить генератор защитного поля!
– Что?!
– Был бы ты военным, – зыркнул на него сержант, – тебя бы за это «что» на месте расстреляли. Запомни, командир знает, что делает. Всегда.
– Так если они по нам выстрелят?
– Есть такая вероятность, – признал Лукинский. – Но китайцев-то они отпустили? Значит, не хотят инцидентов.
– Это называется отпустили?!
– Если б действительно хотели грохнуть – грохнули бы… Так что – команду исполнять. И давай без пиз##жа.
На Мумин-оглы было жалко смотреть. Он и так-то выглядел дрыщом, а теперь вообще скукожился и как бы стал ещё меньше в размерах. Но команду выполнил. Молча.
– Если в первые десять секунд не долбанут, мы выиграли, – глухо уронил Лукинский. – А если да, то лупи из всех калибров, Заяц… Если успеешь.
Время, казалось, остановилось. На американском «кроте», судя по доносящейся по связи беспорядочной мешанине слов, изумились такой наглости. И тут ожил международный коммуникационный канал. Американский капитан проинформировал, что постороннее судно, вторгшееся в акваторию полигона, находится под прицелом всего комплекса вооружений и предложил немедленно сдаться. На что Лукинский на превосходном английском ответил, что также в достаточной мере оснащён средствами поражения, однако против дальнейших переговоров возражений не имеет.
Произошла дискуссия, во время которой Артур прилагал все силы к тому, чтобы не дать Салиму вставить ни слова. Он, конечно, знал, что задумал командир, и восхищался, насколько грамотно тот выбирает выражения.
Вскоре американский борт подошёл вплотную и, высунув манипулятор, вставил его в специально открытый для этого Артуром технический лючок. Когда люк был снова закрыт и с силой прижат гидравликой (при этом его створка даже несколько смялась), обе машины оказались намертво сцеплены жёсткой механической связью.
– Американские коллеги приняли решение отбуксировать нас на свою базу, поскольку наш двигатель не работает, – подмигнул Лукинский. – Правда, на какую именно базу, не уточняли. А я лично имел в виду, что на нашу… Так что когда войдём в породу, врубай, Заяц, основной движок. Он много мощней ихнего... Янки не в курсе, так что будет им сюрпрайз. Потащишь два борта сцепкой. Только не дёргай, чтобы не дай бог не оторвались, понял? А они пытаться будут, обязательно. В общем, действуй аккуратненько…
– А если выстрелят?
– Ни в жизнь. Это ж не только нам, но и им смерть верная. На такое ни один пиндос не решится… И эти очкожуи мне ещё про почётные условия сдачи заливали!
– А если вдруг не заведёмся?
– Надо, чтоб завелись, – скрипнул зубами сержант. – Надо. У нас другого выхода нет. Иначе нам и в самом деле писец…
Двигатель завёлся.
В части же продолжала свирепствовать проверка. Майор Фитюк, замещавший ловко увильнувшего командира части, скрепя сердце вынужден был прибегнуть к традиционным мерам. Из таинственных представительских средств была выделена необходимая сумма для приобретения высококачественного алкоголя (медицинский, а тем более технический спирт были с негодованием отвергнуты), офицерские жёны мобилизованы на кулинарный фронт, а отделение ефрейтора Гребе брошено на обеспечение комплексного мероприятия, именуемое для краткости «сауна». Поскольку никакая баня в условиях подземелья не могла похвастаться классической атрибутикой, поступила вводная организовать это мероприятие на поверхности. Поблизости, в пределах одной-двух минут хода на крейсерской скорости, имелось уникальное место – такое, что и речка рядом, и чистый песчаный бережок, и хвойный бор на означенном бережку. Всё это располагалось на территории учебного полигона ничего не подозревающей гвардейской дивизии, имевшей счастье размещаться прямо над БОН СУАР. Это было очень удобно: мало того, что пейзажи на полигоне, несмотря на наносимый время от времени ущерб, отличались красотой и поэтической романтичностью (природа залечивала раны поразительно быстро), так ещё и охранялись эти заповедные места по всему периметру от сторонних посетителей вполне надёжно. Ну, “корпоративный стиль, ёпта” – по выражению того же Гребе.
На высоком песчаном бережку менее чем за сутки возник новенький сруб с размещёнными внутри скоблёными полк;ми, уютным предбанником и печкой-каменкой. Белели свежими донцами специально изготовленные липовые шайки. Веники имелись на любой вкус: берёзовые, дубовые и для особо тонких извращенцев – можжевеловые. По специальному помосту разгорячённым телам удобно было перемещаться из парилки прямо в прохладные речные струи. Тот, кто засомневается и скажет, что в такое верится с трудом, является непроходимым пессимистом и не имеет ни малейшего понятия о возможностях нашей армии.
Из соображений секретности местное командование ставить в известность, естественно, не стали, просто стороной, через генштаб, удостоверились, что в ближайшее время никаких артиллерийских стрельб или бомбометаний не запланировано.
Только тот, кто надолго бывал лишён прелестей наземной жизни, может оценить великое и неброское очарование родной среднерусской природы. Отделению Гребе завидовали жутко, а те благословляли судьбу и ходили именинниками: ведь ходили они не в опостылевших коридорах и штольнях, а по настоящей травке под натуральным солнышком! И что с того, что приходилось валить лес, шкурить стволы и заниматься различными хозяйственными работами: можно подумать, под землёй они сидели бы сложа руки! Кроме того, настоящий солдат всегда найдёт способ увильнуть от слишком уж обременительных обязанностей.
Как бы там ни было, а свою задачу отделение выполнило. И теперь комиссия во главе со столичным генералом могла приступить к отдыху от непосильных трудов на тщательно подготовленной к этому территории. Без такого финального аккорда процесс подписания соответствующих актов проверки, конечно же, воспринимался бы неполноценным, причём обеими сторонами – как проверяющими, так и проверяемыми. Начать операцию «сауна» было решено невзирая на то, что комиссия пребывала не в полном составе: из испытательного рейса ещё не вернулся ведущий специалист Баев.
Можно бесконечно спорить о роли личности в истории, но в данном случае личность Салима Муминовича Баева никак не могла повлиять на неотвратимость начала «сауны». Простые человеческие слабости и устремления – это такой фактор, перед которым порой отступает любая историческая необходимость. Поэтому в случае возвращения специалисту Баеву могла быть предоставлена лишь жалкая имитация выбора – присоединиться к начавшемуся согласно непреложной исторической неизбежности мероприятию либо нет.
Итак, звёздные погоны покинули натруженные плечи, форменный китель и штаны с лампасами были аккуратно сложены в предбаннике на табурет, и началось то, что высший командный состав любит и умеет лучше всего остального. Разоблачённая комиссия, шлёпая босыми ногами по мокрому полу и предвкушающее погогатывая, приступила к вожделённому священнодействию. Душистые веники обрушились на заждавшиеся банной ласки сиятельные спины. Послышались довольные покрякивания и вскрики, уханья, требования «поддать ещё»; начались плескания в прохладных речных струях после очередного захода в ад парилки. И снова, и снова – до изнеможения и блаженного экстаза. А дальше – возлежание в истоме и расслабленный отдых на плетёных креслах-лонгшезах, в накрахмаленных белоснежных простынях первого срока с синими казёнными клеймами.
И охлаждённая финская водочка под янтарный сёмужный балычок, и коньячок с лимончиком, и неизбывный салат оливье, и активно гонящий слюну шашлык под красное кахетинское, и различные истории, которых у любого уважающего себя офицера старше капитана количество бесконечное.
Естественно, спиртное перепадало и обслуживающему персоналу. Как гласит армейская мудрость, сколько солдата ни корми, он всё равно напьётся. Так и случилось.
Рядовой Байдиков, запнувшись о собственную ногу, уронил сковороду, полную шкворчащей жареной рыбы, на аккуратно сложенную генеральскую форму. Жертвенно трезвый ефрейтор Гребе, на глазах которого произошла эта катастрофа, несколько секунд беззвучно глотал воздух, а затем выкатил глаза и оглушительным шёпотом выстрелил:
– Бляяяя… Ну всё, писец тебе, воин, вешайся теперь!!
Несмотря на это мощнейшее заклинание, ни китель, ни галифе в первоначальное состояние возвращаться не желали. Байдиков, бледно улыбаясь, тщился водворить масляные ломти обратно на сковороду, но лишь ещё больше размазывал жир по одежде.
Сделав неимоверное волевое усилие, Гребе попытался взять ситуацию под контроль. Речь его была нечленораздельна, но многословна. В результате Байдиков с комплектом одежды и набором моющих средств срочно убыл к водоёму на предмет выведения появившихся пятен, сопровождаемый ускоряющим ефрейторским пинком.
Однако беда не приходит одна. Верховный главнокомандующий России, заслуженно славящийся своими внезапными проверками целых военных округов, внезапно – по своему обыкновению – объявил тревогу, и войска, до этого мирно квартировавшие в казармах, пришли в движение и согласно распорядку выдвигались на позиции, предписанные соответствующими планами.
Гвардейская дивизия, подтверждая звание элитной, приступила к учебным стрельбам уже через два часа после развёртывания, перекрыв все нормативы. Первые разрывы легли в некотором отдалении от банной идиллии, поэтому у высокой отдыхающей комиссии было несколько секунд на то, чтобы мгновенно протрезветь, осознать ситуацию и принять единственно верное решение об экстренной эвакуации. Паника и неразбериха, естественно, присутствовали в полной мере. При этом ввиду отсутствия личного обмундирования голому генералу-замминистру пришлось на бегу тривиально драпировать чресла мокрой простынёй.
В голове майора Фитюка проносились обрывки мыслей. Если бы кто-то попытался их озвучить, то вряд ли даже квалифицированный психолог смог разобраться в неконтролируемом потоке его сознания:
– Пути господни неисповедимы… Диверсия, бл@дь... В смысле, администрация ответственности не несёт… Ох, в капитаны, а то и в старлеи… Ну почему, почему именно я?!
Пидадон откровенно трусил. Тривиальная пьянка, как оказалось, была сопряжена со смертельным риском, более того – с неучтённым и вовремя не купированным риском, и теперь недовольное начальство срочно возвращалось в батальон, постепенно, но неуклонно переходя от состояния напуганности к состоянию крайнего раздражения. Майор обречённо стоял посреди плаца, ожидая прибытия «крота» с подвергшейся обстрелу комиссией.
К одинокому замполиту опрометью подбежал дежуривший в штабе младший сержант Котиков:
– Товарищ майор, разрешите обратиться?!
– Нучотамбля? – злобно и не по уставу откликнулся товарищ майор. Что ж, не стоит быть слишком строгим к реакции товарища майора: ситуация складывалась так, что кому-то необходимо было отвечать за случившееся, а непривычный к ответственности Фитюк никак не мог придумать, как этого избежать.
– Борт два нуля семь докладывает, что прибывает на базу в сопровождении захваченного боевого «крота» Соединённых Штатов и просит организовать соответствующую встречу! По варианту «сигма»!
Час от часу не легче! Сигма – это же высший уровень угрозы!
– Боевая тревога!!! – заорал Пидадон, ринувшись к штабу. – Экипажи – по машинам!
Взвыла сирена, солдаты и офицеры сломя голову бросились по местам согласно боевому расписанию, заревели двигатели заводящихся машин. В дальнем углу пещеры в хозяйстве Макаки тонким голосом верещала перепуганная свинья.
Прибывавшие «кроты» выползли на плац практически одновременно. Пидадон, приоткрыв рот, наблюдал, как под прицелом всех имеющихся в наличии стволов открывались люки. Из первого выбрались члены высокой комиссии. Все уже более-менее привели себя в порядок, и лишь звёздный генерал был задрапирован в простыню наподобие римского патриция. На голове у него, однако, красовалась лихо выгнутая форменная фуражка.
Сцепка же из двух «кротов» (впоследствии этот случай с лёгкой руки Лукинского вошёл в историю под названием «союз-аполлон») выпустила из своих недр командира американского экипажа – высокого негра – и троицу Лукинский-Зайцев-Баев, причём у сержанта средний палец на правой руке вызывающе торчал жестом «фак» из-за наложенной шины, а американец обалдело таращился на диковинную простынную форму главного русского командира.
– Товарищ генерал! – чеканя шаг и сверкая кроссовками, Лукинский подошёл к генералу-патрицию. – Задание выполнено! В результате форс-мажорных обстоятельств произошло механическое сцепление с машиной условного противника, которую пришлось доставить в расположение части. С нашей стороны потерь нет. Ходатайствую о поощрении особо отличившихся в операции рядового Зайцева и гражданского специалиста Баева. Сержант Лукинский.
Генерал после секундной паузы – всё-таки на его сообразительность влияла мощная доза алкоголя – медленно поднял руку к фуражке.
– Благодарю за службу!
– Служим Отечеству! – хором ответили Лукинский и Артур.
Пидадон понял, что запланированное им взыскание рядовому Зайцеву временно откладывается.
Дембель
План-схема Батальона Особого Назначения Секретного Управления Армии России (БОН СУАР), висевшая в штабе аккурат напротив входа, пришла в ветхое состояние. Это выражалось в порыжении бумажного носителя с вкраплением многочисленных чёрных точек, свидетельствующих о имевшем место пребывании мух. Как эти надоедливые насекомые просочились в расположение подземной базы – неизвестно, но они тут вполне обжились, символизируя собой всепобеждающий принцип адаптации живой природы к любым условиям. Что ж, если здесь выдерживали солдаты, отчего бы не выдержать и мухам?
Локализация чёрных точек странным образом совпадала с расположением кабинета заместителя командира части по политработе майора Фитюка. Майор слыл своеобразной легендой. Непредсказуемые военные боги обделили его излишней остротой ума, поэтому для продвижения по службе замполит руководствовался исключительно своим героическим рвением, слегка скорректированным соответствием уставу.
Обветшание документа Фитюком было признано недопустимым с точки зрения обеспечения международного стратегического паритета. Задача восстановления боевой мощи страны была возложена на ефрейтора Степанова – непревзойдённого оформителя «боевых листков» и по совместительству штатного поэта гарнизона. Новая схема по масштабности должна была затмить предыдущую, ограничиваясь лишь габаритами участка стены, на котором предполагалось её размещение.
Ситуация осложнялась тем, что майор напрочь не признавал принтеров с их цветными картриджами. Оформлению надлежало быть исключительно ручным, для чего были выделены пузырьки с цветной тушью производства прошлого века, антикварные рейсфедеры и музейного вида перья «редис», сохраняемые в сейфе для исключительных случаев – вроде нынешнего.
Впрочем, так ситуацию воспринимал только сам Степанов. С точки зрения замполита никаких сложностей не могло существовать в принципе.
Но и это было не всё. Согласно требованию законодательства, ефрейтор Степанов вскоре должен был быть уволен из рядов Вооружённых Сил в связи с истечением срока службы. Срок этот кончался ровно через три недели. Кто служил, тот знает, что это такое – последние дни, когда организм категорически отказывается признавать естественное течение времени… Конечно, можно было плюнуть на всё и тупо отбыть этот отрезок времени – против приказа министра обороны был бессилен даже Фитюк. Но для солдата-дедушки каждый такой день представляет огромную ценность, а майор вполне мог сдвинуть дембель на самый последний срок. Так бессмысленно дарить своё время родной части Степанов не собирался. Возникла классическая ситуация «дембельского аккорда», когда увольнение в запас напрямую зависит от срока исполнения задания.
Невербальная формулировка отношения Степанова к создавшейся ситуации описывалась всего двумя словами: «Бл@дский Пидадон!» (таково было прозвище замполита, передаваемое солдатами от призыва к призыву). Однако в устах ефрейтора она почему-то трансформировалась в тривиальное «Есть, товарищ майор! Разрешите идти?».
– Идите, воин, идите, – благодушно ответил Пидадон.
Нагруженный бесполезным канцелярским скарбом Степанов направился, конечно же, к своему старому приятелю – Артуру Зайцеву, с которым его связывали не только дружеские узы, но и множество совместно пережитых приключений.
– Совсем Пидадон ох@рел, – резюмировал тот. – Ничего, Серёга, что-нибудь придумаем.
Старшему сержанту Зайцеву оставалось служить столько же, и он так же, как и все остальные, старался не напоминать начальству о своём существовании. Иначе точно так же можно было залететь на аккордные работы.
– В крайнем случае, привлечём Лукинского, – подумав, добавил Артур. – Уж он-то товарища в беде не бросит.
Лукинский являлся личностью легендарной. В народе он был больше известен как Лука и пользовался популярностью не только среди рядового состава, но имел ощутимое влияние и в старшем офицерском корпусе. Даром что носил погоны всего лишь лейтенанта. Конечно, командование скрипело зубами при каждом очередном его фортеле, и выговоров и взысканий у него было, пожалуй, не меньше, чем благодарностей. В каждом крупном подразделении, как правило, есть такой везунчик-лихач, которого судьба, словно в насмешку, то бьёт, то возносит на гребень успеха.
Лукинский славился непревзойдённым профессиональным мастерством. Он единственный мог сделать петлю Нестерова на неповоротливом «кроте» с полной боевой загрузкой, а любимым его тактическим приёмом был иммельман, на который «крот» теоретически вроде не был и рассчитан.
Но и пользовался Лука своим исключительным положением, что называется, на всю катушку:
– Жизнь прожить нужно так, чтобы не было мучительно больно при встрече с командованием, особенно при отсутствии вазелина – говорил он, лукаво прищурив глаза. – И поэтому мы сделаем вот как…
И, конечно, делал.
Обстоятельства осложнялись намечавшимся визитом министра обороны. Естественно, эти сведения были глубоко секретны, из области «совершенно неизвестно, что случится послезавтра в восемнадцать ноль-ноль, поэтому к этому времени будьте готовы». В связи с этим во всех подразделениях гарнизона был объявлен аврал, каковой теперь и действовал на постоянной основе. Командир части полковник Юркин в сопровождении начальника штаба и дежурного офицера лично и неоднократно проверял боеготовность, должную внешне проявляться идеальной чистотой помещений и полной рабочей загрузкой личного состава. Возможность появления проверяющего начальства даже в самом невероятном месте держала в неослабевающем нервном напряжении не только солдат, но и офицеров.
– Не так страшен главный командир, как его дурак подчинённый, – вздыхал старший лейтенант Ахтыблин, искоса поглядывая на комбата. Ахтыблину как раз выпало счастье быть дежурным по части, и вздыхал он, конечно, про себя, а внешне имел бравый вид и по-уставному ел глазами сопровождаемое руководство.
Зайдя как-то в солдатский сортир и склонившись над латриной, Юркин внезапно ощутил дискомфорт.
– Почему плохо пахнет, старлей?! – возмутился он.
Конечно, в части существовала и офицерская уборная, расположенная в здании штаба, и в ней, естественно, аромат стоял совсем другой. Дезодорантов там не жалели.
– Это дерьмо, товарищ полковник! – козырнул Ахтыблин. – Натуральный запах. Ничего нельзя поделать. Сами знаете, доступ свежего воздуха у нас ограничен.
– Я-то знаю, – буркнул комбат. – А вот вы, лейтенант, ни х@ра не хотите подумать. Кругозор нужно расширять, а не водку трескать!
– Виноват, товарищ полковник, я если и употребляю, то только во внеслужебное время!
– Да я не о том, – поморщился Юркин. – А вот почему бы не применить смекалку, раз уж даже простого воздуха достать не можете? Вы о «люстре Чижевского» слышали?
– Никак нет. Такая служебная информация в часть не поступала.
– При чём тут «поступала» или «не поступала»! Физикой нужно интересоваться, товарищ офицер, инициативу проявлять. А то так и закиснете со своими тремя звёздочками… Ладно уж, провожу ликбез: ежели взять высокое напряжение, и один электрод заземлить, а на другой нацепить кучу иголок – а это и будет так называемая «люстра» – то с каждого острия начнут стекать ионы, каковые и очистят атмосферу. Вот возьмите-ка да соорудите такую конструкцию.
– А какое напряжение должно быть на электродах?
– Будьте же самостоятельны, лейтенант! – громыхнул комбат, сам смутно представлявший электрическую схему и её параметры, поскольку с того момента, как он случайно наткнулся на неё в интернете, прошло уже почти два часа. – Найдите чертежи. Уточните номиналы. В парке есть учебный борт, а на нём – высоковольтный блок. Разрешаю временно задействовать. Кстати, жидкое дерьмо прекрасно проводит электрический ток, так что с качеством контакта проблем не будет… Выполняйте!
– Есть выполнять…
Насыщенная биография лейтенанта Ахтыблина в далёкой уже юности уже включала в себя успешную починку бытовой розетки, поэтому он с полной уверенностью считал себя докой в вопросах электрики. Сложность предстоящих работ его не пугала. Угнетала только врождённая лень и офицерское нежелание заниматься этой рутиной лично.
Лукинский, которому Ахтыблин пожаловался на подкинутую работёнку, сперва хотел что-то сказать, но затем внезапно улыбнулся и проглотил уже готовую выскочит фразу.
– Чтобы не возиться со сборкой-разборкой аппаратуры, лучше подогнать борт в нужное место, – предложил он, ухмыляясь своим мыслям. – Могу помочь. А то ведь тебя только пусти к штурвалу, весь сортир развалишь.
– Будь другом! – обрадовался Ахтыблин. – Как говорится, моя благодарность не будет иметь границ в пределах разумного... А я пока пойду иголки доставать. Их же хрен знает сколько надо.
Через полчаса Зайцев и Байдиков – жертвы, имевшие неосторожность первыми попасться старшему лейтенанту на глаза – уже сидели с паяльниками в руках, претворяя в реальность громады комбатовских планов. За неимением хлорного железа (без флюса стальные иглы паяться отказывались) приходилось пользоваться аспирином. То есть ацетилсалициловой кислотой, которая, по словам Лукинского, вполне годилась для снятия плёнки окислов. Ушко помещалось на таблетку, прижималось раскалённым жалом паяльника и, действительно, кое-как поддавалось облуживанию. Едкий дым при этом выделялся такой интенсивности, что беспомощным туалетным ароматом запросто можно было пренебречь.
– Рекомендую надеть противогазы, – с кислой миной пробурчал Лукинский. – Серьёзно. Это кислота, а лёгкие вам запасные не выдадут… И, кстати, первое время постарайтесь посещать уборную пореже – ну, когда подключите свою колымагу.
– А чё, это опасно, что ли?
– Да нет. Просто не советую. Интуиция. Токи-то там мизерные… А поскольку бьёт напряжение, а убивает всё-таки ток, то ничего с организмом не случится даже при случайном разряде. Тут другое…
– Что?
– А, ничего. Ерунда. Забудьте.
Как говаривал Козьма Прутков, порою усердие превозмогает даже разум. И, как итог, вскоре над каждым очком повисло ажурное сооружение, долженствующее наполнять атмосферу мириадами живительных отрицательных ионов. Подводящий кабель аккуратно протянули по потолку, высокое напряжение с учебного борта поступило на кончики игл – и процесс облагораживания атмосферы начался. Результатом визуального контроля Ахтыблин остался вполне доволен:
– Бля, как красиво!
Неизвестно, чем это было вызвано – то ли минимальной флуктуацией количества посетителей, то ли изобретение гениального Чижевского реально работало, но органолептическая обстановка демонстрировала некий прогресс. Появилась возможность дышать носом без риска упасть в обморок.
В это время Степанову поступила новая ориентировка:
– Отставить чертёж, товарищ солдат, – раздражённо бурчал Пидадон. – Я вижу, вы не успеваете. Поэтому придётся сделать по-вашему: распечатаете всё на листах А4 и наклеите на стену, а потом, уже после убытия… Гхм… То есть я не то хотел сказать… После моего дальнейшего указания перенесёте схему на ватман и закрепите поверх. Действуйте.
Министр прибыл ровно в то самое неизвестное время икс в сопровождении командующего округом и ещё нескольких высоких чинов. Выстроенный на плацу батальон переживал торжественность встречи, томясь в парадной форме одежды. Было забавно видеть, как Ахтыблин путается в болтающемся офицерском кортике, или как безмолвно страдает пузо майора Фитюка, нещадно перетянутое новенькой портупеей.
Терпеливо выслушав рапорт комбата и поздоровавшись с личным составом («здра!» «жла!» прогремело, отражаясь от стен раскатами грома), министр в сопровождении старших офицеров отправился в штаб. На плацу под ярким светом ламп остались шеренги солдат да два позабытых лейтенанта: Ахтыблин и Лукинский. Первый – в силу отсутствия непосредственного приказа, второй – из-за присущей противоречивости характера. Некоторое время ничего не происходило: начальство, видимо, игнорировало их существование, сосредоточив всё внимание на прибывших гостях.
– Батальон! Вольно! – внезапно скомандовал недобро улыбнувшийся Лукинский. – Торжественный марш отменяется. Поэтому – разойтись!
– Ты что?! – испуганно вскинулся Ахтыблин. – Команды же не было!
– А ничего. Как они к нам, так и мы к ним.
– А кто отвечать будет?!
– Я отвечу. А ты иди в штаб. Ты ж дежурный, блин, по части. Не забыл?
В просторном кабинете комбата народу поначалу набилось до тесноты. Однако через некоторое время командиры рот, остерегаясь излишнего внимания начальства, стали под разными предлогами «убывать в своё расположение»: лишний раз мозолить глаза начальству не хотелось никому. А в высших сферах события разворачивались своим чередом: выяснилось, что прибывшие очень даже в курсе, что у полковника Юркина сегодня день рождения, и в качестве подарка ему были преподнесены три ящика настоящего немецкого пива. Тут же нашлась вобла, из сейфа были извлечены совершенно случайно случившиеся коньяк и водочка особой очистки, и официальный визит сам собой вступил в наиболее приятную фазу. Фаза эта продолжалась уже часа три, когда понукаемый совестью Степанов появился в штабном коридоре, чтобы расклеить на стене распечатанный на особо качественной бумаге план части.
– Здравия желаю, товарищ генерал! – приветствовал он заметно отяжелевшего министра, временно покинувшего душный кабинет комбата: несмотря на все усилия приточной вентиляции, дышать там становилось затруднительно.
– Как служба, воин? – благодушно поинтересовался генерал, пытаясь сфокусировать взгляд на листах.
– Да вот должна бы уже закончиться моя служба, товарищ генерал! – лихо заявил Степанов. – Сейчас только наклею документацию – и всё. Должен быть уволен в запас согласно подписанному вами приказу. Только вот никак не отпускают!
– В запас – это хорошо… А что за документация?
– План данной войсковой части. Осталось заверить у командира батальона. Разрешите обратиться к полковнику Юркину?
– Не разрешаю. Не стоит отвлекать человека в день рождения такой мелочью. У тебя ручка есть?
– Так точно.
– Давай!
На заглавный лист пала утверждающая резолюция, сопровождаемая лихой министерской подписью. После чего генерал лично помог солдату увековечить дислокацию на стене с помощью китайского клеящего карандаша, символизируя этим совместным действием единение высшего командования с рядовым составом.
И тут неизвестно, что произошло: то ли захотелось министру навечно остаться легендой в памяти солдат, то ли случайно щёлкнул в генеральской голове некий переключатель. Он покровительственно потрепал Степанова по плечу, оглянулся на дверь кабинета и взревел:
– Комбат!!
Скорость материализации полковника Юркина и ещё нескольких штабистов можно было бы считать подтверждением явления телепортации.
– Товарищ генерал…
– Отставить, полковник! Вопрос: что в расположении части делает этот гражданский? – министерский палец упёрся в Степанова. – Почему он ещё здесь? Немедленно оформить проездные документы и отправить домой!
– Есть отправить!
– Товарищ генерал армии, – на свою беду встрял Пидадон, – Этому солдату ещё предстоит…
– Ничего уже не предстоит. Вот вы, майор, и займётесь этим лично. И немедленно!
Под холодным взглядом министра Пидадон внезапно осознал, что умеет ходить строевым шагом. Дальнейшее его действия вылились в местное предание, сохранившееся на скрижалях истории под названием «пузырик на ножках». Деревянной походкой он проследовал в канцелярию, сомнамбулическим движением выхватил из кучи бумаг нужные, автоматически вписал фамилию и заверил бланк печатью. На всё про всё потребовалось, как впоследствии утверждал Ахтыблин, не более одной минуты двадцати пяти секунд. Хотя и трудно говорить об адекватном восприятии течения времени сознанию, замутнённому профессиональным рвением.
Гражданское лицо Сергей Иванович Степанов удостоился чести отбыть из расположения части на комбатовском «кроте». Том самом «кроте» новейшей конструкции, который в своё время испытывали Лукинский, Зайцев и Мумин-Оглы. Согласно распоряжению министра, борт пилотировал персонально майор Фитюк.
Содержание общения этого гражданско-военного экипажа вряд ли когда-либо станет достоянием гласности, поскольку беседы отнюдь не были ни сердечными, ни достойными упоминания в силу их немногословности. Как бы там ни было, через час, взбороздив рубкой поверхность глухого оврага на окраине затерянного среди просторов страны полустанка, «крот» выплюнул из своих недр бодрого и весёлого Степанова, оставив внутри равного ему по настроению, но со знаком минус, майора Фитюка.
– После приобретения билета позвоните мне на сотовый, – напутствовал последний счастливого ефрейтора. – Согласно указанию, я должен убедиться, что у вас всё в порядке. Буду ждать звонка через час.
Выпустив телевизионную антенну, Пидадон поудобнее устроился в кресле и решил вознаградить себя просмотром футбольного матча на первенство мира. Раз уж выпала такая участь, рассуждал он, грех будет не воспользоваться представившимся случаем. Вскоре в рубке уже вовсю гремели трибуны, орали болельщики, а косноязычный комментатор вымучивал из себя натужные фразы, пытаясь как-то заполнить время репортажа.
Через час, однако, звонка не последовало. Раздражённый Пидадон вынужден был звонить сам.
– Как у вас дела, Степанов? – недовольно спросил он. – Почему не выходите на связь? Доложите обстановку. Режим секретности соблюдаете? Шпионов вокруг не обнаружено?
– Нахожусь в здании станции. Количество пассажиров – три. Полчаса назад в вашем направлении проследовала телега с двумя лицами предположительно цыганской национальности. Идентифицировать их как вражеских лазутчиков затрудняюсь, – с явной подначкой откликнулся хлебнувший воли (а возможно, и чего-то более существенного) Степанов. – А более местных жителей не наблюдается.
– Хорошо. Билет приобрели?
– Да.
– Как будете садиться в вагон, сообщите.
– Знаете что, – после непродолжительного молчания донеслось из трубки, – я сейчас очень близок к осуществлению одного из своих самых заветных желаний.
– Какого именно, солдат?
– А вот какого: идите на х@й, товарищ майор! – чётко и разборчиво отозвался телефон.
Дальнейшие попытки связи оказались невозможны из-за недоступности абонента, «находящегося вне зоны покрытия мобильной сети или отключившего телефон».
После такого трогательного прощания жизненные пути собеседников разошлись: угрюмый замполит развернул боевую машину на обратный курс, а бывший ефрейтор навсегда затерялся в потоке безликих пассажиров, перемещающихся неисчислимыми и запутанными маршрутами.
В части же события продвигались своим чередом. Командованию были продемонстрированы боевая выучка и профессионализм экипажей вкупе с возросшей военной мощью. Для этого была объявлена боевая тревога и даже активизирован местный сегмент системы «Периметр», носивший на западе название «Мёртвая рука».
– Вольно, вольно… – кивал головой утомлённый министр. – Молодцы. Такие орлы да с такой техникой никакому врагу не по зубам!
Сержант Зайцев, возглавлявший своё отделение, беспрекословно соглашался с озвученным суждением. Ещё бы! Да у него один амбал Байдиков запросто бы мог выиграть небольшую войну. Причём даже без всякой техники.
Вскоре рядовому составу разрешили вернуться к обычным занятиям, а приятная фаза инспекции вступила в завершающую стадию. После отбоя офицеры (исключая, естественно, томившихся в наряде), скрашивая скромным застольем суровые армейские будни, в массовом порядке познали смысл жизни, постигли дзен и приступили к философским беседам. То и дело возникали глубоко осмысленные диалоги, наподобие такого:
– Нет-нет, только водка… Пиво, господа, не делает человека лучше.
– Но оно хотя бы пытается!..
– Да, но что значит попытка без чётко выраженных результатов?
– Ах, без результатов?! Наливаем…
Все три пивных ящика были достойным образом оприходованы, поэтому в малогабаритном штабном сортире создалась непредвиденная очередь. Томящийся полковник Юркин, не смея беспокоить вольготно расположившегося внутри министра, вынужден был снизойти до посещения солдатской уборной. Ворвавшись в помещение (рост внутреннего давления в организме весьма способствовал суворовской быстроте и натиску), он во весь свой гигантский рост воздвигся над очком. Блаженство, однако, длилось считанные секунды: как только вырвавшаяся на волю струя достигла дна, сработали безжалостные законы физики. Сопротивление среды между катодом и анодом люстры Чижевского упало ниже пробойного, и полковник получил жесточайший высоковольтный разряд.
Надо признать, анатомические данные комбата восторжествовали над электрическим ударом судьбы: хотя он и пал на колени, но при этом не замочил ни репутацию, ни военную форму. Полковник был повержен, но не сломлен. Более того, он проявил несгибаемую силу духа и с боевым кличем «твою мать!..» при помощи попавшейся под руку швабры одним махом низверг коварное изобретение инженера Чижевского, доказав на деле, что перед идейной устремлённостью ничтожны все ухищрения технической мысли. Люстра канула в очко, переведя всю систему в режим короткого замыкания.
Однако технический гений разработчиков военной техники, конечно же, предусматривал и такой поворот событий. Генераторный блок не выключился, не сгорел и не прекратил работу. Более того, даже в таких непростых условиях он продолжал выдавать номинальную мощность. И теперь упавшие в зловонную жижу провода принялись разлагать содержащуюся в ней влагу на кислород и водород.
Не следует думать, что такие ситуации – имеется в виду офицерские возлияния – слишком уж частое явление в вооружённых силах. Это не так. Но в этот раз фортуна решила-таки выкинуть свой фортель: совпадения факторов, имеющих даже мизерную вероятность, иногда могут иметь место. И примерно через полчаса ефрейтор Гребе, неизвестно каким образом попавший под эту практически не имеющую аналогов волну конвергенции, вошёл в помещение санузла, имея в зубах дымящийся неуставным образом экземпляр сигареты Camel. Таким образом потомок арийской расы праздновал день рождения: по стечению обстоятельств он совпадал с аналогичной датой комбата Юркина. По упомянутой причине ефрейтор был утомлён алкогольной интоксикацией до статуса частичной невменяемости.
О философском состоянии умонастроения Гребе может свидетельствовать фраза, глубокомысленно оброненная им при взгляде на потолок:
– А так ли уж добер ман такая собака?
Не стоит пытаться искать какой-то смысл в этом высказывании. В случайностях вообще содержится минимальное количество смысла. Решительно осудив недостойное поведение ефрейтора, вернёмся к событиям текущей ночи. А они разворачивались своим чередом.
Пидадон вернулся в часть явно не в духе. Придравшись из-за какой-то мелочи к дежурному по автопарку сержанту и объявив тому пару внеочередных нарядов, разгорячённый майор вошёл в штаб, надеясь поправить настроение участием в финальной стадии заседания инспекционной комиссии. И тут ему в глаза бросился обновлённый план части, закреплённый на стене генералом-инспектором совместно с убывшим Степановым. Вернее, не весь план, а один из его фрагментов, по недосмотру приклеенный вверх ногами. В результате штабная казарма оказалась повёрнута к плацу задом (что не соответствовало действительности), более того – флаг части, поднимаемый на утреннем разводе, находился в совершенно неподобающем месте. Скривившись, Фитюк мысленно наградил обоих военнослужащих, принимавших участие в обновлении документации, нелестными эпитетами. Вслух он это повторять, естественно, не стал.
Однако, когда, принеся новый тюбик с клеем, он приступил к отдиранию неправильно висевшего листа, его остановил случайно оказавшийся поблизости Лукинский:
– Товарищ майор! Что вы делаете?!
– Да вот исправляю ошибки! – долго сдерживаемое раздражение Пидадона прорвалось, наконец, наружу. – Что за бестолковый солдат этот Степанов! Ничего невозможно доверить!
– Подождите! Этого делать нельзя!
– Почему это?!
– Как почему?! Видите – вот подпись. Вы что, собираетесь отменить то, что утвердил сам министр обороны?!
Пидадон осёкся. Действительно, если подумать, то может произойти неприятность. Ещё неизвестно, как высокий генерал отнесётся к такому самоуправству. Что для него какой-то там майор…
– Что же делать? – в замешательстве спросил он.
– Как что? Выполнять указания командования, разумеется!
– В смысле?
– В том смысле, что придётся перестроить штаб и перенести флагшток. Всего-то делов.
Пидадон недоверчиво посмотрел на план, прикидывая возможные изменения.
– Но… Но тут получается, что мой кабинет оказывается там, где сейчас уборная?
– Что же делать. Не беспокоить же министра из-за такой мелочи!
Замполиту на миг показалось, что глаз лейтенанта как-то издевательски блеснул. Но, конечно, такого никак не могло быть на самом деле.
Прогнав чёрные мысли, майор Фитюк решил отложить проблему на утро, а пока – интеллектуально и эмоционально развлечься в элитном обществе. И хотя министр обороны пожелал с часок отдохнуть в отдельном помещении, весь остальной бомонд расположился в кабинете комбата. Но судьба и тут лишила майора заслуженного отдыха: всеобщее добродушие и расслабление воли прервал ворвавшийся сержант Котиков. По-уставному сделав три строевых шага в направлении комбата, он вскинул руку к пилотке:
– Товарищ полковник, борт 007 перешёл в боевой режим и готов к пуску ядерных торпед!
– Что?!!
Юркин, как настоящий боевой офицер с традиционной алкогольной ориентацией, в экстремальных ситуациях трезвел буквально на глазах, максимально напрягая не только кору, но и древесину головного мозга. Вершиной неимоверных интеллектуальных усилий явилось мощное вербальное деяние, запрограммированное в организме на уровне погонных звёздочек:
– Боевая тревога!!!
Взревела сирена. Рассыпая адреналин, офицеры ринулись в автопарк, где тщетно пытавшийся остановить толпу караульный был мгновенно смят и приведен в состояние полного ничтожества. Более серьёзных последствий удалось избежать только из-за того, что патроны часовым предусмотрительно не выдавались никогда.
Борт 007 мирно отсчитывал минуты до ядерного апокалипсиса. Впрочем, не совсем минуты: до автоматического пуска торпед оставалось чуть более полутора часов. Да и сами торпеды должны были следовать до намеченных целей не менее полусуток: всё же земная твердь накладывала определённые скоростные ограничения. Реально же времени было гораздо меньше: через какое-то, явно небольшое, время должен был вернуться в рабочее состояние министр, удобно устроившийся отдохнуть на кожаном диванчике в задней комнате за кабинетом комбата. И хотя звукоизоляция данного помещения находилась на должном уровне, слишком долго августейшая дремота продлиться не могла. А предстать перед венценосным начальством в роли проштрафившегося командира части… Нет, этого Юркин даже представить себе не мог. Вот ядерную атаку на США мог, а этого – ну никак!
Самое неприятное заключалось в том, что проникнуть на борт и отключить аппаратуру не представлялось возможным: на входе отсутствовал оптический датчик, и по линиям ладони идентифицироваться теперь было нельзя. Пидадон, холодея, вспомнил негодяя Степанова, телегу, цыган и своё футбольное ожидание в глубине оврага. В голове начала складываться логическая цепочка. Выводом её стало несложное умозаключение: поскольку на крепёжной штанге красовался свежий спил, сверхсекретное оборудование сейчас наверняка уже находилось в пункте приёма чёрных и цветных металлов…
Оптимальной линией поведения замполиту представилась как можно более быстрая ретирада из центра событий. Он бесследно дематериализовался в мгновение ока – так, что впоследствии никто не смог вспомнить, как и когда это произошло.
После нескольких минут неразберихи выяснилось, что обычный допуск на борт по паролю невозможен: в боевом режиме эта функция отключалась. Правда, искусственный интеллект охотно вступал в общение, но пускать кого-то внутрь отказывался категорически. Телефонная консультация с генеральным конструктором Баевым (того срочно нашли на другом конце страны) не прибавила оптимизма. Ну, действия исполнительного устройства основаны на логике машины Гёделя – кому от этого легче?
Понятное дело, пришлось принять очевидные меры: взбунтовавшийся борт 007 обездвижили – закрепили внешним якорем; выпуски торпедных отсеков срочно прихватили сваркой. Министр обороны оказался настоящим мужиком и несмотря на все настояния категорически отказался эвакуироваться. Но даже его присутствие не могло повлиять на хронометры, продолжавшие методично отсчитывать время до рокового пуска. Подрыв же даже одной торпеды на месте означал бы конец для всей базы. Конечно, оставалась крайняя мера: вырезать в корпусе новый люк. Но это означало полный выход из строя флагмана подземного флота. И, как следствие, смену погон у многих здесь присутствующих. На вытянувшиеся офицерские лица лёг отпечаток надвигающейся катастрофы.
Все имеющиеся в наличии «кроты» штатно комплектовались экипажами и срочно убывали с базы, рассредоточиваясь согласно оперативной дислокации.
– Заяц, ты же недавно проходил комбинаторную логику… Или как там она называется? – требовательно спросил хмурый Лукинский. – Помнишь что-нибудь про тест Тьюринга? Как нам проще всего сломать машинную логику?
– Да х@й его знает, Лука… Это ж больше года назад было!
– Ну, задвинь этой дуре парадокс какой-то, что ли! Может, чё и перегорит, а? Товарищ генерал, разрешите нам с сержантом пообщаться с бортовым компьютером!
– Валяйте…
Лукинский подтолкнул Артура поближе к микрофону.
– Вселенной будет приятно, если вход откроется, – вкрадчиво начал он.
– Делать вывод о вселенной меня не уполномочили, – мгновенно отреагировал искусственный разум. Отвечал он хорошо поставленным баритоном и отзывался на имя Фёдор.
– Так ведь надо, Федя, надо… – продолжал лейтенант. – Откройся, а? Ну, что тебе стоит?
– Противоречит инструкции.
– Ну, хорошо… А хотя бы задачку решить нам можешь помочь?
– Конечно. Я же запрограммирован на всемерное содействие человеку. В данный момент процессор загружен на семь процентов, вся остальная мощность в вашем распоряжении.
– Давай, Заяц! – шепнул Лукинский. – Ну?!
– Так, – прокашлялся Артур. – Ситуация такая: парикмахер бреет всех мужчин, которые не бреются сами. Вопрос: бреет ли парикмахер сам себя?
– Это так называемый парадокс Рассела-Цермелло, – спокойно ответила машина. – Решения не существует. Кстати, у меня встроенный алгоритм защиты от подобных противоречий.
По рядам офицеров пронёсся лёгкий шумок, общим лейтмотивом которого было: «вот же сука!».
Артур беспомощно посмотрел на Лукинского. Тот, пожав плечами, принялся упражняться в словесной каверзности и заковыристости. Не было, казалось ни одного коварного вопроса и хитроумного казуса, который он бы не обрушил на неприступный электронный мозг, но результат неизменно оказывался один: входной люк оставался задраенным, а неутомимый Фёдор, словно насмехаясь, предлагал дальнейшую интеллектуальную помощь. Постепенно зрителям это надоело, и офицеры один за другим исчезали. Тем временем техники подтянули аппаратуру плазменной резки.
– У вас пять минут, воины, – посмотрел на часы генерал. – Сумеете – обоим повышение в звании.
Лукинский словно не слышал. Артур буквально кожей ощущал, какая работа мысли идёт в его мозгу. У него и самого трещал череп от напряжения.
– А что, если попробовать закольцевать логику? – предложил он.
– Что? – резко повернулся Лукинский.
– Ну, это ведь машина Гёделя. И она уже мыслит на уровне, когда мы не можем отличить её от человека. Так?
– Ну.
– Значит, она должна оптимизировать свою программу применительно к обстоятельствам. Методом самообучения.
– Так-так-так… – протянул Лукинский. – Ну и молоток ты, Заяц!
И шепнул несколько фраз в микрофон.
Вот теперь можно сказать, мы сделали всё, что могли, – вздохнув, резюмировал он.
Когда плазменная струя горелки уже готова была коснуться поверхности, люк открылся. Юркин ринулся внутрь, и тут же послышалось клацанье тумблеров и его торжествующий рык:
– А вот х@й тебе в нос! Бл@дская п@здопроушина! Глупожопое з@лупоглазое уё@ще!
– Не обращайте внимания, товарищ генерал, это специальные технические термины, – отреагировал Лукинский, снова ставший ехидным и саркастичным.
– Ничего не расслышал, – холодно поджав губы отозвался министр.
– Запомни эту минуту, Заяц, – шепнул Лукинский Артуру. – Где, если не в армии, тебя по-настоящему научат материться!
Напряжение постепенно спадало. Кое-кто уже позволял себе улыбнуться.
– А вот этот Фёдор… Что вы ему сказали, старший лейтенант? – спросил генерал. – Знаете, мне по-настоящему интересно!
– Ничего особенного, – весело блеснул глазами Лукинский. – Это всё вот он, – он мотнул головой на Зайцева. – Толковая голова. Это он подсказал насчёт Гёделя и кольца логики.
– Это я слышал. Машина Гёделя. И что?
– Этот алгоритм предполагает самосовершенствование. Поэтому я просто попросил, чтобы Фёдор сам решил, каким образом можно заставить себя открыть этот чёртов люк. Ну, изобрёл бы какой-то особый выверт...
– И что же он конкретно придумал?
– Понятия не имею, товарищ генерал. Да теперь это и не важно…
События этого наполненного неожиданностями дня, однако, на этом не кончились. В тот самый момент, когда майор Фитюк, подвергшийся внезапному приступу медвежьей болезни, воссел на унитазе, брошенный окурок ефрейтора Гребе вызвал детонацию газа: гремучую смесь исправно вырабатывала погружённая в дерьмо люстра Чижевского. Пьяным везёт: Гребе, сокрушив телом дощатую перегородку, отлетел на десяток шагов (избежав, впрочем, членовредительства), где и расположился на отдых. В результате взрыва канализация на мгновение стала порталом в ад: гидравлический удар, которому подверглась фекальная сеть, привёл к краткому, но обильному выбросу содержимого из всех щелей и отверстий. Пидадона аккуратно приподняло над сиденьем на полметра, а мелкодисперсное орошение полностью довершило антураж. А поскольку морально-нравственная надстройка неразрывна с материальным базисом даже у замполитов, настроение последнего, и без того мрачное, резко опустилось ниже критической отметки.
Порою беспристрастная судьба отыскивает виновных, наказывает невиновных и поощряет непричастных. Иногда это у неё получается оптимальным образом…
Если военнослужащему объявить взыскание, не объясняя, за что – он всегда сам найдёт причину, а вот поощрение каждый раз приходится заслужить. Этим объясняется статистический сдвиг в частоте наказаний, явно превалирующих над стимулирующими факторами.
Близкую по смыслу тираду произнёс Лукинский, вручая Артуру новенькие погоны прапорщика. Сам он красовался уже с тремя звёздочками на плечах.
– На, владей! – саркастически произнёс он. – Пока что неофициально. Формальная бумага будет завтра-послезавтра, а приказ уже подписан. Не благодари, я тут не при чём.
– Какой приказ?
– Тебе министр что обещал? Внеочередное звание, так? Так вот, у него это быстро, оказывается. С поверхности уже звонили, поздравляли… Так что дуй в штаб. Там для тебя контракт готовят.
– Какой ещё контракт?
– Соответствующий. Ты ж теперь прапорщик. Почти офицер.
– И что?
– И ничего. Теперь иди согласовывай условия. Положено так.
– Постой… А этот контракт… Он на какой срок?
– По положению – три года минимум. А так кто его знает. Сам увидишь.
– Чё?! Каких ещё три года?!
– А ты сколько хотел?
– Да на хрена мне это вообще?! – вскипел Артур. – Мне ж до дембеля всего ничего! Не желаю я быть никаким прапором! Я тебе не Гребе, на сверхсрочную не останусь!
– Зная тебя, я в этом не сомневаюсь.
– Значит, я так и скажу: не хочу, и всё.
– Стоп! – поднял ладонь новоиспечённый старлей. – Это армия. Тут не бывает «хочу» или «не хочу». Есть приказ. Можешь его обжаловать, но сперва исполни.
Артур осёкся.
– А есть хоть какая-то возможность не подписываться под всей этой бодягой?
– Не подписать? Есть, конечно, – насмешливо усмехнулся Лукинский. – Например, прямо сейчас бухаешься в ноги к нашим эскулапам, и они тебе гипсуют кисть. Скажешь – в носу ковырял, палец вывихнул… Только вряд ли поможет. Тут тебе что-то особенное выдумать надо.
– В каком смысле?
– А в таком. Если, скажем, совершить проступок, несовместимый с присвоенным званием, то – гарантию даю! – дембель задержат по максимуму. Этакий выверт на всю часть тень бросит, а Юркин злопамятный, станет тебя мурыжить до последнего. А тебе ж хочется в первых рядах?
– Ну.
– Поэтому такой способ оставим на крайний случай.
Артур перевёл дух. Первое острое впечатление миновало, возвращалась способность рассуждать трезво.
– Так. Я знаю, что делать, – решил он. – Сейчас пойду в машинный парк. Может, Фёдор что-нибудь придумает. Он же у нас специалист по нестандартным ситуациям.
– Хороший ход, – одобрил Лукинский. – Айда вместе, мне тоже интересно.
Искусственный разум, рассмотрев ситуацию со всех сторон, предложил совершенно дикий выход:
– Нужно сменить фамилию, имя или отчество. Тогда приказ будет относиться к иной личности.
– Не пойдёт, – отказался Артур. – Я, знаешь ли, как-то привык к своей фамилии. Ты что-нибудь другое можешь предложить?
– Могу. Смерть или серьёзное увечье, препятствующее прохождению службы.
– Блин, ещё лучше... А что-нибудь не такое кровожадное?
– В общем случае – нужно создать условия, чтобы приказ было невозможно исполнить физически.
– То есть?
– Разделить субъект и объект в пространстве или во времени. Других вариантов нет.
– О! То, что надо! – встрепенулся Лукинский. – Спасибо за идею, Федя! Это я беру на себя. Жди, Заяц, здесь, и никому из начальства на глаза не показывайся. Я мигом.
Таким образом Артур Зайцев, прапорщик поневоле, оказался заложником неприятнейшей ситуации: пассивно ждать, осознавая при этом, что поощрение командования порой может оказаться хуже наказания. Ожидание, впрочем, длилось недолго. Вскоре вернулся довольный Лукинский со свеженапечатанным приказом.
– Как говорится, на нет и суда нет, – объявил он. – Это я о тебе, Заяц. Исчезни. Так ты эту чёртову бумагу подписать не сможешь, следовательно – юридически исполнение приказа придётся отсрочить. Запускай крота, съ@бывамся отсюда!
– Куда?!
– За молодым пополнением. Первое, что в голову пришло.
– А как же…
– Ты чё, не слышал, прапор х#ев?! Шевелись! А то Юркин может и передумать.
Упоминание воинского звания побудило Артура к бешеной активности. Все остальные вопросы он задавал уже устраиваясь на месте пилота.
– А ты что, тоже со мной?
– Тоже.
– Постой! А как же твоё звание?!
– Ничего. Наше от нас не уйдёт. Трогай!
Ускорение вдавило их в спинки кресел. И только после того, как база осталась далеко позади, до Артура дошло:
– А что будет потом, как вернёмся?!
– Да не бзди ты, придумаем что-нибудь…
И, помолчав, Лукинский добавил:
– Всё-таки Юркин – настоящий мужик. Обещал прикрыть, если что. Не каждый на себя взял бы такое. С министрами шутки плохи…
Артур словно бы находился в каком-то оцепенении и не вполне осознавал свой неопределённый, подвешенный в воздухе статус. Он инстинктивно отказывался принимать, что судьба вдруг повернулась вот таким странным образом, но одновременно вынужден был признать, что реальность именно такова, какова она есть. Настойчивые разговоры с Фёдором ни к чему не приводили – хитроумный машинный разум не мог предложить разумного выхода из сложившейся ситуации:
– При заданных граничных условиях удовлетворительное решение задачи отсутствует, – был его неизменный ответ.
Лукинский сосредоточенно молчал, игнорируя попытки Артура завязать разговор на эту тему. Это значило, что у него тоже не появлялось никаких обнадёживающих мыслей. Он выглядел отрешённым, временами едва заметно улыбаясь чему-то своему, но не желал делиться – чему.
Новобранцев они приняли на той же станции метро, с которой зелёный призывник Зайцев некогда начинал свою армейскую жизнь. Артур ожидал каких-то особых чувств, но в душе ничего даже не колыхнулось. Да, тот же антураж, да, всплывающие воспоминания… И всё. Скорее всего, такая апатия объяснялась его непреходящим ошеломлением. Он отстранённо наблюдал, как Лукинский споро налаживает дисциплину, изредка взрыкивал на особо ерепенистых гражданских петухов, но по большому счёту был далеко от происходящих рядом событий. И лишь когда они прибыли в часть и он увидел на плацу шеренгу увольняющихся в запас, сердце его стиснула холодная невидимая рука. Вот так, ни он сам, ни Фёдор, ни Лукинский ничего не смогли сделать. Глупо было и надеяться.
Перед строем дембелей расхаживал Ахтыблин, проверяя форму одежды на соответствие уставу. Слышались его наставительные речи:
– Я понимаю, что вам сейчас на всё наплевать, и каждый из вас желает выглядеть красиво… Но! Никаких лишних аксельбантов, меховых погон или вшитых золотых шнурочков! По крайней мере – имейте совесть! – не сразу же за воротами части! – Ахтыблин помолчал и добавил, понизив голос. – С нас же за это спрашивают… Конечно, если нормальный солдат имеет возможность сделать пакость офицеру и не делает её, значит, он ненормальный. Всё понимаю. Но прошу. Досматривать личные вещи не буду... Всем всё понятно?
– Так точно!
– Разойдись…
Артур с тоской смотрел на знакомые лица. Вот здоровяк Байдиков, вот ничем не примечательный Рыбин – за всю службу никогда ничем не выделялся, а тут гляди-ка, выглядит, как плейбой! Вымытый, вычищенный, на человека похож. И все они поедут домой, а он, прапорщик Зайцев, нет…
Оставалось одно: общественно-порицаемое деяние, несовместимое с воинским званием… Какое? Прилюдно дать оплеуху Пидадону? Насрать перед штабом? Глупо, блин… Очень глупо. Может, просто улечься в казарме на койку и игнорировать любые приказы?
Артур устало откинулся в пилотском кресле и закрыл глаза.
– Чего вы теряете время, гражданин Зайцев? – вдруг громко и официально обратился к нему Фёдор. – Вам сегодня надлежит убыть из части для постановки на учёт в своём военкомате! Идите и собирайтесь!
– Не смешно, Федька, – огрызнулся Артур. – Будешь издеваться – сожгу тебе блок питания… Вот, кстати, и появится, за что разжаловать.
– Серьёзно, Заяц, – неожиданно поддержал машину Лукинский, – можешь опоздать на отправку.
– Чего?!
– Ладно, не будем тебя томить. Мы тут с Фёдором аферу одну провернули… Только ты – язык за зубами, понял?
– Эй! Поподробнее! – сердце у Артура радостно ёкнуло. Чёрт, неужели и тут Лукинский вывернулся?!
– Короче, на часть пришёл новый приказ. Ты теперь не прапор, а всего лишь старшина. А это сержантский состав. И сегодня ты отбываешь домой.
– А как… Как вы это сделали?!
– Это в основном Федина заслуга. Он связался с министерским бортом. Там стоит аналогичная программа. Ну, они перетёрли между собой кое-какую информацию, и пришли к выводу, что оптимально будет сделать так, как я уже сказал. В общем, о новом приказе министр не знает. И, надеюсь, не узнает. Так что беги, собирайся… Мне тоже надо кое-что прихватить.
– Нет, Лука… Я не могу вот так сразу. Как-то неожиданно... Я-то думал, мы с тобой ещё посидим, как люди… Проставиться хотел…
– Не, ну я же говорил, он нормальный пацан, – сказал Лукинский, обращаясь к Фёдору. – Друзей не забывает. Честно, Заяц, мне тоже тебя будет недоставать. Но ты зря всполошился. Отправка через три часа, за это время можно успеть попрощаться со всеми, с кем надо. И я, кстати, тоже с вами отбываю. Отпуск у меня.
– Вот это отлично! Эх, ну и загудим же!
– Ну, ты-то загудишь, конечно, а мне много нельзя.
– Это ещё почему?!
Офицер застенчиво улыбнулся. И это было так непривычно – видеть на его лице смущение, что смысл сказанных им слов не сразу дошёл до Артура. Лукинский, словно сам не веря в то, что говорит, мечтательно произнёс:
– Видишь ли, я, брат, женюсь!