«Оргазм, как момент смерти! Твоя душа отделяется от тела и взлетает в одно мгновение. Исчезает собственное «Я» и сначала бывает страшно, но очень быстро наступает блаженство от ощущения себя светом, как чистой мировой энергией. И в этот миг ваша душа становится богом!» Эта мысль пришла ему рано утром, почти с рассветом, и он поделился ею в полдень со своей подругой, как раз после очередной чувственной встречи. А стоило ли?
- Не говори чепухи и не забивай себе и мне голову подобными сентенциями. Лучше принеси покушать! - всё было, как и всегда. Иногда её прагматизм просто пугал. Кто-то из двоих тянет тягловую лямку прагматизма, когда другой плавает в розовых мечтах романтического океана, пуская пузыри. Соедини обоих – получится чудесная пара!
- Котёнок, ты как-то обмолвился… расскажи мне про свои амуры в Буэнос-Айресе, а я пока «синеньких» покушаю и тебя послушаю,- её вкрадчивый голос будил удивительные и очень редкие воспоминания его молодости. Сколько же ему тогда было? 26 или 27? Где-то так…
В тот год его 165-суточный рейс неожиданно затянулся ещё на месяц: они чуть не утопли в конце рейса, проходя экватор в Гвинейском заливе, по пути в Пуэнт-Нуар. Из двух главных двигателей этого самого большого рыболовного судна в Советском Союзе – БАТСП, один «дал дуба», а второй еле пахал, шли носом прямо в ураганный шторм. Кэп был злой и очень упрямый: упрямый, потому что белорус, а злой… ещё во время перехода всех достал капитанский петух, которого кэп взял с собой в рейс, - он кукарекал, скотина, ровно в 5 утра, и уже в самом начале промысла обнаружилось, что этот петух имел очень пакостную привычку при отдаче трала садиться на кожух лебёдки и мерзко вопить по-петушиному, чуть ли не заглушая скрежет и рёв этой самой лебёдки, - вот его и пихнул кто-то из «добычи» (из траловой команды) под ваера лебёдки, получился фарш. Наш кэп это дело запомнил и, несмотря на шушуканье и робкие протесты почти всей команды, собравшейся в салоне в спасательных жилетах по самой настоящей, а не учебной тревоге, он кратко проорал для всех: «Идём в Буэнос-Айрес, в ремонт. Всё! А теперь боритесь за живучесть!» И мы, повернув на 180 градусов, и борясь за «живучесть» корабля и свою собственную, ещё две недели пёрлись, чёрти как, под 6-7 узлов к берегам Южной Америки, к устью Ла-Платы.
Неделя в Буэнос-Айресе – это было что-то! Дешёвое и классное пиво, граппа, асада из буйволятины, помидоры сладкие, апельсины и оранжад, кофе на каждом шагу. Тряпки стоили дорого – не подступиться. Хорошо, что стояли у «стенки» - можно гулять до полуночи. Как-то вечером в порту от нечего делать, увидев небольшое скопление людей и услыхав громкую музыку, он подошёл к толпе: там просто танцевали танго, где-то 5 или 6 пар, под живой аккордеон - это было супер! Он загляделся, тоже начал прихлопывать в ритм, как и окружающие, ещё не зная, что сегодня состоялся карнавал в честь дня какой-то революции, удачно совпавшего в этом году с праздником очередной святой матроны, коих в католической церкви, хоть пруд пруди, а во время и после любого карнавала именно женщины, как правило, выбирают себе мужчин для дальнейшего любовного времяпрепровождения.
Пока он хлопал ладошками и глазами, к нему степенно и торжественно подошла высокая аргентинка, протягивая руку для поцелуя. «Буэнос! Ан идо?» - ему было понятно, что ручку, любезно протянутую к его губам, необходимо чмокнуть, и далее куда-то идти с дамой. Чмокнув и прошептав «Буэнос ночес!», он поплёлся вслед за ней в танцевальный круг, причём был взят за руку горячей ладошкой, и осыпан целой грудой фраз, вопросительных по интонации, на что отвечал твёрдое: «Си, сеньора!» Они начали танцевать, - а он танцевал танго всего третий раз в жизни, - и она сразу же спросила: «Кенес ту? Ун поляко?» - на что получила его находчивый ответ: «Найн! Сой русо! Сой русо пескадор». От страха и волнения у него вылетело из головы, как по-испански звучит «нет». Она широко и удивлённо распахнула свои чёрные глаза и, улыбаясь, стала говорить медленней и громче, более короткими фразами: «Ту бьен байяс!» и «Ё оптадо пор ти! Миа ноче!» Вот вторую фразу он понял прекрасно - его нагло сняли, чтобы провести с ним ночь! В башке сразу закрутилось «русо туристо облик аморале» и «всё пропью, а флот не опозорю». А между тем, они танцевали, и весьма неплохо. Под музыку очаровательного Либертанго. Музыкант был классным лабухом: он то вставал и пританцовывал со своим аккордеоном, то снова садился на стул и раскачивался в такт с ритмом. Медленно подплыла ночь, она уже съела напрочь все звуки портовых причалов, звон шагающих кранов и шелест забортных кранцев, и, шаловливо посверкивая многочисленными звёздами, приняла в свои любовные объятия всех веселящихся и танцующих.
Всё это он рассказал своей любимой, на что она вопрошающе изрекла:
- Как хоть звали эту твою латинку? Она – проститутка?
- Вовсе нет – она учётчица чего-то там в порту на каком-то складе. Консуэла её звали.
- И как же вас отпускали с ночёвкой?
-Да, никак! Уже перестройка шла, были отменены журналы прибытия-отбытия с борта судна с обязаловкой расписываться. Главное, чтобы на следующий день подойти к трапу не слишком рано – только в 10.15-10.30, в тот промежуток, когда народ прётся в увольнение.
- Ну, и как она в постели? – не унималась его подруга.
- Да, ничего особенного… не помню уже. Что за дурацкие вопросы? Ты же сама попросила рассказать, а теперь специально цепляешься, как репейник!
- Значит, я уже и репейник?! Отож!
- Кисулик, перестань сердиться! Люблю я только тебя одну! А эту Консуэлу даже в лицо не помню – давно очень было.
Он вовсе не собирался рассказывать, как любила целоваться эта Консуэла, и какое безумно шикарное у неё было бельё – он такого в жизни ещё не видел, как он трясущимися руками отстёгивал её чулочки от пояска, медленно стягивал миниатюрные трусики (он тогда слыхом не слыхивал и видом не видывал такие чудесные трусики, кои тоже назывались "танго"!), целуя животик и ниже его, и как долго ему пришлось потрудиться, чтобы её сурово набухшие, словно каменные, светло-коричневые губки размякли и раскрылись, как лепестки орхидеи, а потом они ополаскивались под малюсеньким душиком в 1,5 кв.м и снова любились там же, а утром с первыми лучами солнца Консуэла разбудила и помучила его своими губками и язычком, чтобы довести минут за 7 до финального аккорда – до секундного обморока. Всё это было табу!
- Всё-таки все вы, мужики, глупые, как хоботковые опоссумы! – изрекла его подруга. - Вас пальцем помани, и вы, задрав хвост несётесь за любой бабой! Куда, зачем?! А вдруг там – плаха с топорами? Всё – по барабану! И ты ходок – ещё тот! Тебя на цепь надо и - с коротким поводком. Специально для тебя куплю! И ещё – хлыстик. Всё – я наелась, наслушалась пакостных сказок и отдохнула. Люби меня, котичек!
И он любил её!.. День пятый.