Глава 12
Сколько они пробыли в небольшом, полностью закрытом, без... дверей помещении, ни Караваев, ни Соколов, не знали. Хотя им было и не плохо, и не хорошо. Их не кормили, не поили, но ни есть, ни пить не хотелось. Как и разговаривать между собой, что-то решать, планировать. Словно им взяли, и выхолостили мозги, или добротно их «вправили», и Караваев с Соколовым на сей момент стали почти что куклами... Хотя, нет, что-то человеческое в них все же осталось. Караваев, например, поймал себя на том, что вспоминает свое детство, юность, и ничто не мешает ему в этом. О чем думал Соколов, Федора Ивановича не интересовало, несмотря на то, что Константин был рядом.
Вскоре Караваев как будто прозрел, как и Соколов.
Они стали осматриваться, пока не задавая друг другу никаких вопросов. Затем Караваеву страшно захотелось врезать Соколова по физиономии. Врезать, и выпить. Эдак, граммов двести нормальной водочки, закусить черным хлебом с селедочкой и лучком, и пойти спать. Даже правая рука зачесалась. Но Федор Иванович пересилил это желание и, повернув голову направо, посмотрел на Соколова, который усердно массировал свою левую руку.
— Ты чего? — спросил Караваев.
— Не поверишь. Захотелось так врезать тебя по фейсу, что рука сама налилась свинцом. Вот ее и массажирую...
Караваев ухмыльнулся:
— А я-то думал... И мне захотелось. Но чего ты массажируешь левую руку?
— Забыл, что я левша?
— Да я и не знал об этом. Ну, раз не подрались, то, значит, Костя, не все еще потеряно...
— И что собираешься делать? — поинтересовался Соколов.
— Да ничего... Хотя, ждать. Нас привели сюда, как сам понимаешь, не для того, чтобы мы чего-то там делали. Здесь за нас все решают. Они «надели» на нас невидимые хомуты, поэтому куда сунешься? Да и помещеньице, сам видишь, не из тех, из которых можно убежать... Ни тебе окон, ни дверей... Будем ждать их прихода. Они тоже не лыком шиты.
О чем это ты? Соколов повернул голову к Караваеву.
— Ты разве не слышал, о чем говорили Судья и Защитница?
— Какой Судья, какая Защитница? И где мы? Нас посадили в кутузку, это я понимаю, но кто? Куда? Что-то голова у меня совсем не соображает. Словно перепил. Да так, что отрубился полностью.
— Значит, вернемся к нашим баранам. Мы отмечали в ресторане «Поплавок» твой день рождения... Так?
— Ну, так, — неуверенно согласился Константин. — Ну и что из этого? Причем здесь вся эта бадяга?
— После ты стал бить фужеры. Так?
— Не помню, — помахал головой Соколов.
— Потом в зале появились погоннички. Нас повезли в ментовку. А затем была хижина, в которой я крал книги...
— Да-а? — После сказанного Соколовым, Караваев понял, что Косте, видимо, промыли или прочистили мозги пока невидимые представители Галактики, или, может, и вправду они вместе перепили?
Да, они с Костей, несмотря на протест Ларисы, которая ни в какую не отпускала мужа с Федором, вместе перепили тогда в ресторане «Поплавок»?
— Слушай, Федя, а не окочуримся мы здесь без воды и еды? Мне кажется, что уже начало «сосать» под ложечкой, — вдруг перевел разговор на другую, более животрепещущую тему Константин.
— Не думаю, — коротко ответил Караваев. И добавил:
— Давай лучше немного помолчим, подумаем.
Соколов согласился.
* * *
Долго размышлять Караваеву и Соколову не дали. За ними снова наведался все тот же плюгавенький старичок.
— Ну, чего, подождали, пора и на судебное заседание... Голодным не пойду, — заупрямился Соколов.
— Тебя никто не спрашивает, — недовольно кинул старичок. — Как миленький, говоря по-земному, пойдешь. Обедать или ужинать будешь дома, если суд соизволит вас отпустить. Если же вам уготовлено пребывание в межгалактической резервации кислорододышащих, там и покормят. Кстати, — старик словно вспомнил, что еще хотел сказать, — межгалактическая резервация, а, по-вашему, тюрьма, настолько сильно влияет на людей, что они меняются практически полностью.
— И в какую сторону? — ехидно, или мне так показалось, взглянул на старика Константин.
— Именно в ту сторону и меняются, — ответил старик. Что он хотел этим нам сообщить, Караваев так и не понял — то ли в худшую сторону, то ли в лучшую. Как Федор Иванович сам догадался, старик видимо имел в виду, лучшую сторону... — Ну, ладно, поговорили, а сейчас меня попросили доставить вас на суд.
— Слушай, отец, мы на Земле, или где-то на небесах? — вдруг спросил, идущий вслед за стариком впереди меня Константин.
— На Земле, на Земле, — ухмыльнулся старик. — Велика важность доставлять вас то ли в резервацию или еще куда. — Вы находитесь на Земле, хотя и не у Хранилища, а на выселках.
— Не понял, где же мы, если не здесь? — снова спросил старика Соколов. — И что такое выселки?
— Да вот то и есть — временные выселки. Я имел ввиду помещение, где вы временно находились. Там идет обратный отсчет времени.
— Как это? — снова удивился Константин.
Караваев сразу не успел удивиться, поскольку слушал их разговор вполуха, но тут же к ответу старика прислушался.
— Ну, по вашим меркам должно было пройти в той комнатенке, на выселках, дня два или три земных, а прошло всего две или три ваших минуты... Это вам только казалось, что пролетела уйма времени... Потому, что в той комнате идет минус время... Вы даже помолодели на два или три земных дня... И вас никто не кинется искать. Даже если мы на земной год вас посадим в такую комнатенку...
— Интересно, — пробормотал Соколов.
Это же самое хотел сказать и Караваев.
— Ладно, дед, и много таких комнатенок на выселках? — снова спросил неугомонный и сверхлюбознательный Соколов.
— Не твоего ума дело, — почти огрызнулся старик. — Хватает, — добавил.
— А где расположено помещение суда? — теперь уже спросил Караваев. — Не в той же халупке? И почему я никого из присутствующих на суде, кроме Константина и вас не видел?
— А нет помещения у суда. Нет. Оно само по себе... А видеть... Зачем тебе смотреть на представителей иных миров. Они специально для тебя держать форму гуманоида, как вы говорите, гомо сапиенса, не будут. Разве что я, твоя Защитница и еще несколько, поскольку мы выходцы из одной, так сказать ветви, хотя и с разных планет кислорододышащих...
— Приехали, — то ли ухмыльнулся Караваев, то ли опешил окончательно.
— Да не приехали, а прибыли, — проговорил старик. — Мы уже на суде. Садитесь. Сейчас начнется очередное заседание. Чуть придется вам подождать. Еще не прибыл Обвинитель. Его ожидают с минуты на минуту. — Старик проговорил, и исчез, словно растворился перед ними.
— Во, как бывает, — Константин сел на лавку рядом с Караваевым. — Мы снова с тобой в той же развалюхе, на суде, у которого нет помещения, значит, говоря терминологическим языком, наверное, виртуальном, но который в любой момент может превратиться в, так сказать, нормальный, жизненный, что-ли... Ты меня понимаешь, Федя? — Соколов поднял на Караваева глаза. — Нет, мне кажется, Федя, что я потихоньку впадаю в тихую прострацию.
Караваев ничего не ответил Константину. И что он мог ему ответить? О чем дальше вести речь? Он практически ничего не понимал. Снова суд. Ладно, допустим, но сказанное стариком о минус времени никак не укладывалось у него в голове. Значит... Значит... «Во, втюхался! Мелькнула у Караваева мысль. — И врагу не пожелаешь! И привела меня ко всему этому та, вернее, и та идиотская хижина...»
— Встать, суд идет, — раздалось где-то впереди Караваева и Соколова. Только что шедший оттуда едва слышный гул прекратился. Остались лишь шорохи встающих людей. А людей ли?
Караваев тоже встал. Соколов даже не пошевелился.
— К вам это тоже относится, пока еще свидетель, — донеслось из «виртуального» зала.
— Щаз, так и встану, — Соколов, ухмыльнувшись, проигнорировал и это предупреждение, и поплатился, поскольку спустя секунду или две вскочил со скамьи, как ужаленный. — Ну, дают, — только и пробормотал он. Константин трясся со страха. — Могли и ушей лишить... Ты представляешь, Федя, за уши меня подняли!
Караваев промолчал. А что он должен был ответить Соколову?
— Садитесь, — послышался уже знакомый Караваеву голос Судьи.
Чтобы не слышать больше всякой дребедени, Караваев решил не слушать, то, о чем будет говорить дальше Судья. Лучше было думать о чем-то приятном. Например, о Татьяне, о его с ней отношениях в теперешнем, и как в ближайшем, так и в отдаленном будущем... А что ему оставалось делать? Слушать перепалки между Судьей, Защитником, Обвинителем и прочими, которых и в глаза не видел до тех пор, пока его не посадят в их тюрьму или не отправят туда, куда и Макар телят не гонял... «Нет уж, — считал Караваев, — пусть Судья и иже с ним выговорятся... Ну и что, что этот суд добрался неизвестно откуда сюда по мои, так сказать косточки? Да пошли все они лесом, и подальше. Кажется, так сказал в свое время и Костя»…
Караваев скосил глаза на Соколова, который просто-таки умывался то ли холодным, а, может, и горячим потом — при таких раскладах и в такой обстановке — все возможно. Затем он вздохнул и вытер пот рукавом рубашки…
Судья неожиданно замолк, и в избе воцарилась тяжелая, грозная, спертая тишина. Караваеву, сидевшему на темной от старости скамье, стало не по себе. Ему хотелось, чтобы Судья не молчал, а все говорил и говорил. Он даже представлял Судью, этого, по-видимому, убеленного сединами и знаниями пожилого человека, почему-то добряком. Почему, Караваев не смог бы, спроси у него в этот момент, объяснить. Он уже не чувствовал ни угрызения совести, ни страха, поскольку очень устал. И оцепенение медленно начинало разливаться по его телу.
Федор Иванович начинал понимать, что все слова Судьи, все речи тех, кого Караваев не видел, но которые, судя по голосам, существовали, не сон, а реальность. Необратимая реальность, где должно быть начало, середина и конец.
Понимал ли это Константин, который сидел, насупясь, в этой тесной комнатенке в полуметре от Караваева? Ясно, в аферу с книгами из Всегалактического запасного культурного фонда Караваев втянул и Соколова. Это был бесспорный факт. Но разве не Соколов научил Караваева этому ранее?
Только книги, молчаливые, умные свидетели... И сколько их там!!!
Наконец Караваева снова коснулись слова Судьи:
— Вы, господин Караваев, воровали из Всегалактического запасного культурного фонда. Так?
— Да ничего я не воровал. И не знаю, что это у вас за фонд...
— Как так? Мы же вам все объяснили...
— Вернее, не знал...
— Все понятно, — проговорил Судья. — Вопросы к господину Караваеву у Обвинителя, Защитника и Наблюдателя есть?
Видимо все названные лица кивнули отрицательно, поскольку Судья тут же проговорил:
— Вопросов к господину Караваеву Федору Ивановичу нет. Тогда переходим к допросу свидетеля господина Соколова.
Караваеву все так надоело, что он решил не слушать перепалки Соколова с судом, его разглагольствований...
…Сколько еще времени прошло — Караваев не знал. Да, он поглядывал на свои часы, но стрелки на них были неподвижны. Словно их кто-то взял и остановил. А мысли его расплескались в приятной неге. Как в небытие упорхнула неказистая хатенка, с разрушенной печью, и все-все... Караваеву вспомнилось детство. Беззаботное, яркое. Его детство... Он лишь иногда «вываливался», как из небытия на судебный процес, а потом снова «уходил с него не попрощавшись»... А Соколов, которому Судья дал слово, все тарахтел и тарахтел. Он говорил обо всем, виляя, как хорошо поддатый мужичок по мощеной булыжником улице. И о Всегалактическом культурном фонде выдал такое, что у Караваева уши стали пухнуть. Мол, он создан не для того, чтобы мертвым грузом лежать в запасниках, а приносить людям пользу. Пусть и одному человеку... Затем, закончив свою длинную тираду, Соколов спросил согласен ли Судья и все присутствующие на суде.
— Не согласны, Константин Степанович, — тут же, не раздумывая, ответил Судья. — Этот фонд — запас на случай... исчезновения вашей цивилизации, и хра-нить его надо до тех пор, пока не исчезнет угроза…
Караваев похолодел.
— В войне? Да? Ядерной? Будет в-война, да? И всё пойдет прахом?
— Вы, люди, можете уничтожить себя и без войны. Вы понимаете, Федор Иванович? — В голосе говорившего выплеснулась вдруг жуткая тоска, так что Караваев весь покрылся ледяными сосульками и он только коротко произнес:
— Понимаю...
— Чепуха! — заявил Соколов. — Не надо нас пугать экологией и прочими катаклизмами. Жили и жить будем. Сами-то, небось, не без греха, раз соорудили фонд для всей Галактики. Не так ли? Другие-то цивилизации давно загнулись, наверное? Вот вы и сидите здесь, прячетесь.
Караваев слушал Соколова, и ему становилось все страшнее и страшнее.
— А вы что думаете, Федор Иванович? — женский голос заставил его полностью очнуться.
— Н-не знаю, — прошептал Караваев. — Не думал... Это неправда... Отпустите меня, я больше не буду. Честное слово.
— Слизняк! — сплюнул Соколов. — Они уже полутрупы, хранители эти. Что они могут с нами сделать? Пошли отсюда.
И тут Караваев словно очнувшись, понял, что все это суд, эта хатенка, старая-престарая, наверное, ему померещились, поскольку поймал себя на том, что его «жигуленок» мчит на преде¬ле по дороге, ведущей в Лесногорск. Машинально взглянул на время. До начала регистрации оставалось тридцать пять минут, а он, Караваев, был уже в городской черте — впереди замаячили первые девятиэтажки, и в самом начале «трассы показался огром¬ный дорожный щит со стрелкой, поверху которой было написано «Аэропорт».
Почти не притормаживая, свернул налево и случайно увидел на заднем сидении «Жигуленка» дремлющего Соколова. Он в полудреме чему-то улыбался. Рядом с Константином лежала увесистая связка книг с золотым тиснением на корешках. В руках он держал две увесистые зеленые папки. На одной их них четко читалось слово «Дело».
«Да что же это такое в самом деле? Зачем все это?» — в ужасе подумал Караваев и резко ударил по тормозам.
Соколов, очнувшись, испуганно спросил:
— Ты что это, Федор? Что случилось? С машиной что?
— Да ничего! — резко сказал Караваев. — Откуда? — кивнув на книги, спросил Федор.
— От верблюда, — полное лицо Соколова расплылось в довольной масляной улыбке.
— Из... фонда? — не поверив, спросил Караваев.
— А то откуда же? Пока ты там мучился да отнеки¬вался, я кое-что разнюхал. Хо-о-рошая, знаешь, избушка, фонд этот, зо-ло-тая, — лет на сто хватит. Я как увидел ее прелести, едва с ума не сошел! Клад в энной степени. А этих хранителей можешь не бояться, если бы они могли что-нибудь с нами сделать, не устраивали бы этот идиотский суд.
— Они столько средств там потратили на воссоздание того, что я и ты... — опешил Караваев.
— Слушай, Караваев, не бузи, надоел.
— Как ты оказался возле избушки?
— Выследил, конечно. — Соколов снова ухмыльнулся. — Узнал твое «расписание» и поехал. Борька подбросил, не зная, куда и зачем везет. Хотя, может и не Борька? Как по мне, то он. Но будто бы были каких-то два хмыря... И кажись они меня привезли... Короче, точно не помню. То, что я хотел вычислить твой маршрут, признаюсь, было, а вот как к халупке попал, хоть убей, сейчас не скажу. Договаривался-то с Борькой, а потом, знаешь, провал. Вот приедем, у Борьки спросим...
— Но ведь суд, Костя... — простонал Караваев. — Ты по¬нимаешь, о чем шла речь? Не о нас — о жизни на Земле! И фонд этот создан на случай, если...
— Слушай, Караваев, опять же,не бузи, надоел. — Но суд... Неужто он ничего тебе не дал? — в голосе Караваева прозвучало отчаяние. — Или горбатого могила исправит?
— Су-уд! — издевательски протянул Соколов. — Этот суд, Федя, для нас не указ. Кто они такие? Чужие твари, неизвестно для каких целей построившие этот... фонд. И от¬куда тебе известно, что они бескорыстны? Чушь. Нет в мире бескорыстия и честности. Все потихоньку тянут к себе, такова человеческая природа, и никаким пришельцам ее не переделать. Понял? Забыл, что ли, свое высказывание: «Все, что плохо лежит, — мое»? Я его на всю жизнь за¬помнил, Федя. Молодец! Голова у тебя на месте, варит! Кстати, я там такой раритет, Федя, раздобыл, что ты свои волосы последние на голове вырвешь! Смотри, — Соколов потряс перед изумленным Караваевым черной книжицей. — Догадываешься, что это?
— Не очень, — только и ответил Караваев.
— Читай, книголюб. — Соколов сунул ему книжку. — На нашем, кстати, языке сварганили твари пришлые…
Строки надписи поплыли у Караваева перед глазами после того, как он прочитал: «Дело № 1 о воровстве жите¬лем планеты Земля Караваевым Федором Ивановичем из запасного Всегалактического культурного фонда книг и картин с корыстными целями»…
Глава 13
Ночью Караваева вовсю мучил кошмар. Он накатывался на него океанскими волнами, чтобы потом, как во время отлива, отпустить... И повторялось это снова и снова...
Он приехал с Константином в Лесногорск еще засветла. Как добрался домой после того, когда завез Соколова, не помнил.
Они застали Ларису зареванной. Ладно бы это. Жена Константина обзвонила всех. Дошла через знакомых до начальника областного управления по борьбе с организованной преступностью. Спецназовцы не заставили себя долго ждать, навалили в квартиру и устроили там засаду. А еще целый день мучили Ларису расспросами, допросами. Вконец уколебали.
Не успели Соколов и Караваев войти в квартиру, как им дюжие молодцы в масках заломили руки. Слава Богу, что ни Караваев, ни Соколов не сопротивлялись, а то и зубы повыбивали бы, да печенки поотбивали...
Все быстренько само собой сложилось после того, как Лариса признала и Костю своего, и Караваева. Им сразу позволили подняться с пола, правда, допрос молодой лейтенантик устроил обоим с пристрастием. И о книгах тоже расспрашивали: где взяли, зачем, почем, и так далее. С трудом отмахались... Понятно, возможно до поры — до времени... А после, часов в одиннадцать ночи, наконец, отпустил лейтенантик Караваева. Правда, подписку о невыезде с Федора Ивановича взял.
Татьяна из квартиры никуда не испарилась. Даже попыталась посадить Караваева к столу ужинать... Но разве до ужина ему было после всего. Он был рад, что башка вконец не поехала.
И все это происходило уже в двадцать третьем веке!
Татьяне ничего не стал рассказывать. Сразу завалился на диван. Даже одежду не снял.
Девушка не трогала Караваева: вид у него был еще тот! Решила, что утром про все расспросит. У нее еще неделя отпуска, так чтобы спешить, сильно не спешила. А Караваев ей понравился. Ну, может, чуть с вывихами мужчина. Да разве сейчас найдешь нормального мужика? Без какой-то там левой или правой извилины, что не туда завернула. Да еще в ее-то годы, отнюдь не юные. Проморгала в свое время, голову павой продержала... Наперебиралась, вот и расплачивается. Это хорошо, что такого, как Федор, наконец, встретила. А то все пьянчужки да раз в десять завихнутее Караваева. Короче, дебил на дебиле и дебилом погонял... А все нормальные уже детьми обзавелись... Разве что в любовницы ее с дорогой душой и еще подороже мошной, десятки порывались взять... Но не разбивать же семьи, не лишать же детишек отца... А женщин — мужей, пусть и кобелястых...
На том берегу хорошо. Там мужиков — штабелями, но все они в оковах семейных. А ей суждено, значит, жить на этом. Личных плавсредств нет и в помине, и не планировалось, а самолично, «вплавь» не добраться...
Широка жизненная река. Широка...
Хотя, могла Татьяна и «плавсредства» раздобыть, и мужика не только подцепить, и не одного, но разбивать их семьи Татьяна была не намерена. Уж лучше самой... Как же, дюже правильная вышла. Да, наверное, она думала, что и Караваев из того же теста, с такими же «правильными вывихами»...
Как это Федор попридержался? И почему его никто из девок не заарканил — пока покрыто мраком. То ли от любви всеобильной, толи еще чего, в чем она, Татьяна Петровна Скоробогатова пока не разобралась — времени, проведенного с Караваевым — кот наплакал, да и повытер «кот» слезы все под собой. А вот в сексуальном плане Караваев мужик замечательный. Татьяна откровенно призналась, что такого блаженства никогда еще не чувствовала, как с Караваевым...
История...
По рассказам Татьяны, Караваев как упал на диван, так и отключился. Словно литру на грудь принял, а перед этим уже был хорошо поддатым...
Правда, от Караваева ни водкой, ни самогоном, ни винищем не несло. Но все равно, как сама рядом с ним легла, долго прислушивалась, дышит ли? Раздела спящего. Прижималась к нему грудью горячей, всем телом... Бревно бревном...
Успокоилась, когда Федор негромко захрапел.
Она и сама, насильно угомонив восставшую страсть, начала подремывать, как вдруг Караваев так закричал, словно его резали тупым, ржавым ножом.
Почти всмерть перепугал Татьяну. Вскочила, включила свет. Едва добудилась. Пришлось надавать ему по щекам, пока он с трудом разодрал веки на глазах.
— Ты чего это, Федя? — Скоробогатова сама не своя. — Сначала храпел, ну это ладно, устал. А потом начал дико кричать. Будто тебя резали тупым ножом или рвали плоть голодные волки...
Караваев сел на диване, с трудом переводя дыхание и ошарашенно оглядываясь по сторонам. Как ни странно, но он ничего не видел перед собой: ни встревоженной Татьяны, ни включенного света... Словно кто-то взял и нахально выключил свет, или выколол ему, пока он спал, глаза. Слышать — слышал, но ни зги не видел... Ни впереди, ни по бокам, ни сзади...
— Где я? — спросил.
— Дома, Федя... Ты так кричал...
— Кричал? — переспросил Караваев. — Что кричал? О чем?
— Да ни о чем. Кричал, и все. Наверное и соседей переполошил...
— Да?
И тут Караваеву вспомнилась изба. Плесень. И запах столетней гари, несшийся из печки с, может, двести лет назад обвалившимся сводом. И все остальное. Старое, дряхлое, разваливающееся, изъеденное всем, чем ни попадя...
Продрало холодом, словно рашпилем по дереву кто провел. И после этого Караваеву вспомнился сон, и то, от чего он кричал.
Опять же проклятая Караваевым изба. И суд. Не тот, который был раньше. Хотя до сих пор невидимый... А Судью, судя по голосу, заменили. Его неприятный, почти женский голос, был во сто крат резче. Скорее всего, у Судьи было задание посадить Караваева за решетку или отправить к черту на кулички в обязательном порядке. А того, мягонького Судью, сменили...
Невидимый Судья посылал его на высылки с Земли. Понятно, на каторгу... Обещал в первый же год напрочь сгноить, чтобы нигде даже его духом не воняло... Вот как!
Сгноить... И добился бы того сурового приговора, если бы не Защитница.
«Молодец, баба! — Думал Караваев. — Хвалю таких, разбитных, которая за словом в карман не полезет!»
Опять же, с приятным, бархатным голосом, но невидимая, как Караваев не напрягал глаза, как не приказывал мысленно, как не просил вслух и мысленно, чтобы открыла свое личико... Судья не разрешил... Запретил просто из своих собственных соображений, поскольку его просили разрешить увидеть Защитницу. И не только невидимые Караваевым зрители идиотского суда, но и помощники Судьи. И даже прокурор.
Не разрешил Судья. Сухо запретил, сославшись на какой-то там Всегалактический подпунктик в ихнем «Уложении»...
— Вы, подсудимый Федор Иванович Караваев, увидите ее только перед кончиной, — сказал, как отрезал Судья, продолжая заседание, длившееся, как показалось Караваеву, вечность...
Защитница таки спасла Караваева. Сама взяла его грехи на себя. И угодила на выселки. Да нет, на каторгу...
И Караваев увидел ее, уже каторжную, худенькую, как спичку, длинноволосую, харкающую кровью, всю в синяках, без кровинки на лице... Но все равно, и сейчас, до ужаса красивую. И надсмотрщик-боров, каких еще поискать, бил ее за какую-то мизерную провинность со всего размаха огромной плетью с десяткой или больше разветвлений со свинцовыми шариками на концах…
Защитница уже упала на твердую, каменистую почву и не могла подняться, а он все махал и махал ручищей с плетью...
Домахался…
Выбил из девушки окровавленную душу, исполосовал ее до окровавленного, бесформенного куска...
Затем боров крякнул от удовольствия, отошел от неподвижного кровавого месива, похлопывая по руке деревяшкой от плети, высматривая среди копошащегося месива пока еще живых, очередную, самую немощную жертву. Плановую для него, четвертую или пятую на день. Чтобы много не копошилось на руднике...
Каторга...
Зачем лишние едоки... Не отработал пайку, уходи к праотцам да праматерям...
Как из-под земли появились могильщики и, лопатами сгребли и соскребли всё, что осталось от его прелестницы в небольшой черный мешок. Один из них, в рванье, передав напарнику лопату, взвалил мешок на плечи и понес. Куда понес? Да куда надо. Понес, чтобы Караваев больше никогда не увидел свою Защитницу, чтобы больше не миловался ее красотой, чтобы все время маялся оттого, что теперь не встал на защиту... Хотя, кто он для них? Да и кто бы ему позволил это сделать? Те, кто над ним и над всеми землянами? Нонсенс!
И такая боль пронзила Караваева, такая безысходность навалилась на него, что он сначала завыл, почти по-волчьи, а затем закричал, в ужасе убегая от того места, где навеки вечные простилась со своей жизнью его, такая красивая и такая беззащитная его... Защитница...
А ведь эта участь могла постигнуть его, Караваева. Нет, он бы не выдержал на каторге и недели... Забили бы вусмерть.
— Что с тобой, Федя? — как из подземелья к нему донесся голос Скоробогатовой.
— Погоди, Таня, не спеши спрашивать. Я еще и сам не знаю, что со мной происходит. Скажу, как узнаю. И все после той избушки проклятой, — Караваев с трудом вынырнул из тисков сна, а, может, и скрытой яви иной параллели, в нынешнюю явь. И только после этого, как прозрел, словно кто-то открыв на окнах ставни, избавил его от непроглядной страшной, длящейся вечно, ночи.
Сообразил, что дома. Увидел взволнованную Татьяну, наконец улыбнулся ей. Хотя улыбка и была вялой, она вселила во встревоженную женщину некую успокоенность, уверенность...
— Хорошо, — просто согласилась Татьяна. — Ты кофе будешь, Федя? — спросила она.
Караваев кивнул.
Татьяна вскочила с дивана как на пружинах. Накинула на прозрачно-белое женское тело его огромную, грубую, мужскую рубашку в клеточку. Босиком прошлепала по цвестастому линолеуму на кухню.
Караваев не пошел за ней. Остался на диване. Не было сил. Словно сон забрал их у него почти все, оставив самую малость. Для того, чтобы он мог разлепить веки и хоть что-то ответить Татьяне, когда она вернется с кухни.
Сон, или видение, исподволь проваливались в непонятное Ничто, хотя образ Защитницы стоял у Караваева перед глазами и долго не уходил в небытие. Красива она была. До одури. Красива, и неизбалованно целеустремленна. Об этом сказали Караваеву тогда, перед самой ее смертью ее глаза, спрятанные далеко-далеко-далеко, и так близко... Но потом и она растаяла, как дым выкуренной и брошенной в пепельницу сигареты...
Дымящаяся чашка кофе появилась спустя короткое время.
— Осторожно, горячий, Федя, — предупредила Татьяна, подавая Караваеву кофе.
Федор с трудом протянул трясущуюся руку к чашке.
Татьяна испугалась, но тут же взяла себя в руки. Видимо, она понимала, что даст Бог, оклемается ее Караваев, оклемается...
— Э, нет, так ты весь кофе на себя расплескаешь, — сообразила Скоробогатова. — Я тебя сама напою.
Зачерпнула ложечкой, поднесла к губам. Одну, вторую, третью...
Силы возвращались к Караваеву. Рывками, но возвращались! И это его обрадовало, завело.
Взял из рук Татьяны чашку, залпом допил уже чуть остывший кофе, поставил чашку у дивана на пол и, ухватив за руки Татьяну, повалил на себя, сладкую...
* * *
Утро пришло радостно-солнечное. Разгоряченный постелью и близким женским телом, пахнувшим степью и какими-то особо приятными цветами, Караваев как ни в чем ни бывало, вскочил с дивана и рьяно принялся за зарядку. Руки на пояс. Наклон влево, наклон вправо... Лег, разгоряченный, на прохладный пол, покрытый линолеумом, стал поднимать поочередно ноги...
Скоробогатова смотрела на него, пораженная такой проворностью и такими переменами. Словно несколько часов назад Караваев не был немощным, что и чашку в руках держать не мог. А потом, словно в него бес вселился...
К ее радости...
Увидев заинтересованно-восхищенный взгляд Татьяны, Караваев перестал заниматься зарядкой, вскочил на ноги, подал руку.
Завтракали тем, что нашли: небольшим куском копченой колбасы из холодильника и четвертью зачерствевшего батона. Бутерброды запили крепчайним — по две ложечки на чашку — кофе.
Скоробогатова ни о чем не спрашивала. Понимала: придет время, и Федор все расскажет.
Мирную тишину взбудоражил ворвавшийся телефонный звонок. И Караваев и Скоробогатова вздрогнули от неожиданности.
Караваев схватил мобильный. Буквально через несколько секунд бросил его на стол и обессиленно опустился на кухонный табурет. Глаза его потухли и от веселого, задорного Караваева осталась лишь одна грустная пустота. Его словно кто-то пополам согнул. На щеках болезненно вспыхнул румянец, чтобы в секунду превратиться в белизну только что постиранной простыни.
— Что? — с трудом выдавила Татьяна. — Кто звонил?
— Да так, — вяло произнес Караваев и надолго ушел в себя.
— Они? — через время спросила Скоробогатова. Спросила просто так, чтобы что-то спросить. Татьяна даже не знала ничего. Просто так зачастую спрашивают. То ли из любопытства, то ли из-за того, чтобы облегчить участь близкого или знакомого.
Караваев поднял на нее невидящие, безжизненно-потухшие глаза и обреченно кивнул. Тут же подумал: «А ведь понимает меня Танюха. Даже не зная всего, а понимает... Значит, я для нее что-то значу...»
Глава 14
За Караваевым пришли трое в погонах.