Барокко. Воля, воплощенная в камне

Иван Лупандин
Автор выражает благодарность Вадиму Волкову, записавшему лекцию, и Юле Никифоровой, расшифровавшей запись.

Для тех, кто первый раз присутствует, я расскажу идею этих семинаров. Речь идет о том, чтобы попытаться определить характер эпохи. Фрейд определял характер человека по его снам. Есть такая идея, что искусство – это сны человечества. Соборы, картины, музыкальные произведения – это то, что человечеству снится. Физика же есть продукт бодрствования. Физику во сне не придумаешь. Физика как состояние бодрствования каким-то образом связана с состоянием сна и в каком-то смысле объясняется путем анализа сновидений. Поэтому если мы анализируем искусство, культуру в широком смысле: готику, Ренессанс, барокко – то мы можем кое-что понять и в сознательной жизни человечества, т.е. в философии и науке. Поэтому я предлагаю сегодня продолжить наши штудии и заняться барокко. Как вы знаете, слово «барокко» означает «причудливый». Под барокко понимается стиль, связанный с очень интересными религиозными событиями, которые произошли в XVI веке в Европе. Прежде всего, это Реформация. Сама Реформация – это некое продолжение гуманизма на северной почве. Она проходила под гуманистическими лозунгами: «Долой схоластику, долой готику, да здравствует свободный человек». И мы тут с Вадимом вспоминали, что Лютер некоторые свои письма подписывал «Eleutherius», что означает «Свободный». Это как раз идеал гуманистов – «homo eleutherius» («человек свободный»). Реформация проходила под гуманистическими лозунгами, но, как ни странно, привела к тому, что сакральное искусство стало исчезать из церкви. Т.е. фактически было возрождено так называемое иконоборчество – движение, характерное для Византийской империи VIII века. Парадоксальным образом все эти, казалось бы, уже утихшие споры вспыхнули с новой силой. Все аргументы сторонников иконоборчества вновь были подняты на щит протестантами. Какое было главное обвинение протестантов в адрес Средневековья? Что Средневековье скатилось в язычество, в идолопоклонство. Все эти почитания мощей, святых, Богородицы, икон – это всё как бы язычество. У язычников было многобожие, а у средневековых христиан богов заменили святые. Тем более, что святые в народе стали восприниматься как покровители определенных ремесел или защитники в определённых жизненных ситуациях. Типичный, с точки зрения лютеран и кальвинистов, языческий заход. Распределили, кому молиться, к кому обращаться с какими-то конкретными просьбами. В противовес этому Лютер выдвинул чёткие тезисы спасения только верой, только Писанием, только благодатью. Единственный Спаситель – это Иисус Христос, и никаких рядом с Ним не должно быть других заступников и посредников. В той или иной мере в лютеранстве и в кальвинизме под иконоборческими лозунгами шла активная антикультурная работа. Т.е. сакральное искусство так или иначе уничтожалось, вытеснялось, исчезало из Церкви. Скажете, и что тут особенного, и кто там пострадал? Прежде всего оказался под вопросом алтарь как центр богослужения. Почему? За этим стоит интересная идеология. Что собой представляет, с точки зрения протестантов, христианское богослужение? Это воспоминание о Тайной вечере, т.е. о беседе Христа с учениками, т.е. это ужин (das Abendmahl). Т.е. что происходит в Церкви, когда вы приходите на литургию? Повторяется Тайная вечеря. А если вы спросите нынешних католиков или в Средние века готическое сознание вопросите об этом? Они скажут: то, что происходит на алтаре, – это Голгофа, это повторение голгофского жертвоприношения. Соответственно, как должен вести себя человек в Церкви? Радоваться, улыбаться, чувствовать себя освобождённым, именно элефтериусом, свободным, или он должен переживать, плакать, бить себя в грудь, стонать, сопереживать и т.д.? Есть знаменитая секвенция «Stabat Mater». «Стояла скорбящая Мать у креста» – вот это средневековое сознание, вот что должно происходить с человеком во время богослужения. Так же переживать, как переживала Мать Христа, потому что это бескровное повторение кровавой жертвы на Голгофе. Вот два совершенно разных восприятия. Они, кстати, символизируются положением священника относительно алтаря и мирян, молящихся в храме. В Средние века священник, как и сейчас в православной церкви, повёрнут на восток, к алтарю. Потому что он как бы замещает собой Христа. А почему Лютер решил повернуться лицом к молящимся? Почему священник лютеранской церкви обращён лицом к людям, как, допустим, я сейчас обращён лицом к вам, а не повернулся к доске и читаю лекцию спиной к студентам? Потому что богослужение, согласно лютеранскому пониманию, это Тайная вечеря. На Тайной вечере Христос беседовал с учениками лицом к лицу, т.е. Он не мог беседовать с ними, повернувшись к ним спиной: это и невежливо, и неконструктивно, нефункционально, потому что звук идёт в другом направлении. Можно просто не понять, о чём человек говорит. Если акцент смещается на беседу, то это совершенно другой культурный архетип, чем голгофская жертва. И еще есть тайные молитвы, которые священник произносит шёпотом. В православной церкви такого конкретно нет, но зато иконостас скрывает алтарь от народа. И поэтому простые верующие не видят, что происходит в алтаре. Это некий аналог произносимых шёпотом молитв на мессе в Средние века. Вы спросите – ну как же так, если это повторение Тайной вечери, надо чтоб всё было ясно, Христос же не шёпотом разговаривал со своими учениками? Он говорил с ними открыто, значит должно так быть и в Церкви. Раз повторение Тайной вечери, значит всё должно быть как на лекции. Я стараюсь изо всех сил громко говорить, чтобы всем было понятно. Я понимаю, что лекция – это не богослужение, но, в принципе, лютеранское богослужение строилось по типу лекции. Т.е. всё должно быть предельно ясно. Есть даже возможность для каких-то вопросов или реплик. Как апостол Филипп просит Христа на Тайной вечере  – покажи нам Отца, т.е. беседа с учениками – это не просто монолог Христа. Это двустороннее общение. Именно здесь должна быть предельная ясность. А на Голгофе Христос молчит. Он произносит только семь слов. В общем, значимых, конечно. Но нельзя сказать, что Он с креста произносит какую-то речь. Это место страданий (не будем забывать!), где слова, если и говорятся, то очень скупо. И не всегда эти слова легко поддаются толкованию, например: «Боже Мой, почему Ты оставил Меня?» Голгофе присуща загадочность. И сама Голгофа глубоко символична. Конечно, это место, где распинают человека, издеваются над ним, причиняют ему страдания, но за этим скрывается тайна искупления. Есть второй план – невидимый. Реформация, поскольку она взяла идеологию богослужения как Тайной вечери, отвергла всё, с ее точки зрения, наносное, всё привходящее. И это был, конечно, удар по искусству. Был ещё собор кальвинистов и лютеран вместе. Они собрались во французском городе Монбельяр в 1586 году. К этому времени Реформация, можно сказать, бушевала костром во всей Европе. Пылали церкви, сжигались мощи, чего только не происходило. И некоторые фанатики-кальвинисты говорили, что надо разрушить все церкви до основания, потому что там было идольское капище, т.е. служились нечестивые папистские мессы. Поэтому эти «идольские капища» надо разрушить и построить новые церкви. Но победили умеренные, которые сказали: ладно, разрушать не будем, просто очистим церковь от всех изображений, от всех икон, от всех мощей, от всех дарохранительниц и проч. Оставим только алтарь, но алтарь сделаем по типу стола. Тайная вечеря – это же ужин, а ужинают люди за столом, а не за алтарём. Алтарь должен превратиться в стол, в «трапезу» (trapeza – по-гречески стол). Алтарь – это место, где приносится жертва. Если вы возьмёте Ветхий Завет, то алтарь – это место, где совершались жертвоприношения. А на Тайной вечере никаких жертв не приносили. Там просто Христос за столом беседовал с учениками. Алтарь лютеран и кальвинистов – это стол. Как я уже говорил на прошлой лекции, были случаи и погромов церквей. В частности, кафедральный собор в Антверпене был разгромлен кальвинистами в 1566 году. Крушили статуи, срывали иконы, разбивали мраморные алтари – просто настоящий вандализм. Естественно, потом пришли испанцы, наказали погромщиков, т.е. разгорелась настоящая война. Культурная война. Не просто убивали друг друга, но именно убивали под определёнными лозунгами. Например: «Римский Папа – Антихрист», «паписты – идолослужители». А что такое идолослужители? Назвать человека идолослужителем, идолопоклонником – это самое жуткое ругательство, какое можно только придумать. Т.е. мы христиане, мы кальвинисты, а «паписты» – это не то что какой-то вариант христианства, это просто идолопоклонники. Они поклоняются иконам, поклоняются мощам, они призывают святых, призывают Деву Марию – это чистое идолопоклонство. Поэтому в них ничего христианского нет, они смертельные враги, можно сказать почти дьяволопоклонники. Никакого компромисса, никакого «протянем друг другу руки», «обнимемся», ничего этого не было. Страсти кипели самые что ни на есть реальные. И в этой обстановке католики должны были как-то отреагировать на то, что происходит. Протестанты думали, что всё, мы сейчас всё захватим. И Испанию, и Италию, они стали проникать даже в Россию. Например, в Нарве сожгли икону. В пьяном виде бросили икону в печь. Но в результате там как-то получилось, что начался пожар и взорвались пороховые склады. И в результате войска Ивана Грозного быстренько воспользовались этим делом и взяли Нарву. Пограничный город был. Так началась Ливонская война. А Ливонский орден уже к тому времени секуляризировался, он уже был протестантским. 1558 год – год взятия Нарвы и начала Ливонской войны. Если бы протестанты дошли до Москвы, они и в Москве уже могли бы навести свои порядки, потому что с их точки зрения иконы никуда не годятся. Т.е. это была культурная война, но она была остановлена не только Иваном Грозным, но и братьями Гизами во Франции, королём Испании Филиппом II и т.д. Началась просто война настоящая. Как всякая война, она предполагает линию фронта и определённые лозунги, под которыми она ведётся. Но католики сразу поняли, что она не может вестись старыми средствами. Мало просто бросить девиз охраны архитектурных памятников – это не то, что вдохновит человека на ведение боевых действий. Никто не будет умирать за охрану памятников старины. Надо было именно сформулировать какое-то новое кредо и влить новый энтузиазм. И здесь очень помог новый орден иезуитов, который возник, можно сказать, из ничего. Один испанский дворянин получил тяжёлое ранение в какой-то мелкой стычке, осаде Памплоны, столицы Наваррского королевства, на которое претендовали с одной стороны испанцы, с другой стороны – французы. И в этой незначительной мелкой войне, о которой современный человек даже не имеет представления, был ранен один испанец, который на самом деле, как выясняется, был влюблён в какую-то знатную госпожу и хотел прославиться подвигами, чтобы завоевать её уважение и внимание. Поэтому в совершенно безнадёжной ситуации он решил оборонять замок в Памплоне, и в конце концов французы выстрелили в него из пушки и ядро перебило ему ноги. Он получил тяжёлый перелом, но мог, конечно, и умереть прямо на месте. Если бы он просто умер на месте, этот Игнатий Лойола, баск, кстати, по матери, то, наверное, история Европы пошла бы по другому пути. Но он не умер: французы, восхищённые его мужеством, не добили его, а, наоборот, французский врач даже перевязал ему раны и наложил шины. И в конце концов его отправили в собственный замок выздоравливать, где он пролежал почти год, кости неправильно срастались, одна нога оказалась короче другой, пришлось заново ломать. Если кто из вас ломал ногу, тот понимает, что это и сейчас, в XXI веке, не очень простая вещь и не всегда всё обходится хорошо. В сложных случаях вставляют стержни, а тогда, сами понимаете, что такое XVI век в смысле медицины. Короче, почти год он был прикован к постели. И поскольку читать было нечего, он думал рыцарские романы почитать, но ему не дали почему-то, или не оказалось. А оказались жития святых. Начал он читать жития святых и увлёкся. У него произошёл духовный переворот. Или, как бы сейчас сказали англичане, «he got religion», что в дословном переводе означает «получил религию», т.е. стал религиозным. Когда он уже вышел, наконец, то понял, что воин из него уже не получится, про ту женщину он забыл за это время и решил отправиться в паломничество в известный монастырь в Испании (Монсеррат), и там с ним произошёл ещё один "перелом" (т.е. душевный переворот), который определил его дальнейшую жизнь. Он встретился с мавром. Мавры тогда ещё были в Испании. Их, конечно, было не много, их пытались до этого изгнать из Испании, но некоторое количество всё-таки, видимо, оставалось. И они заспорили о Деве Марии. И мавр озвучил обычную исламскую концепцию. Да, Она, может быть, зачала и при этом чудесным образом осталась Девой, но, когда родила, Она уже, конечно, Девой не осталась. Это типичная исламская концепция. Мавр не придумал ничего нового, но то, что он озвучил, очень оскорбило Игнатия Лойолу, и он негодовал, как это мавр посмел в его присутствии хулить Богородицу. Их пути разошлись. Мавр поехал дальше, Лойола решил помолиться, и вот он думает – что мне делать? Преследовать мавра и убить его за такие слова или поехать дальше в монастырь молиться? И вот он решил, поскольку не знал, что лучше, отпустить поводья, и пусть осёл или мул, на котором он ехал, сам решает. И мул выбрал дорогу в монастырь. И когда Игнатий приехал в монастырь, он взял свой меч и положил его у алтаря, где была икона Богородицы. От меча отказался. Всё. Карьера воина закончилась. Что делать дальше? И он решил, что будет просто подражать древним отцам церкви, пустынникам, как Антоний-отшельник, будет жить очень необычным образом в покаянии и в посте. И прежде всего он решил посетить святые места в Палестине. Отправиться в те места, где Христос когда-то проповедовал, умер, воскрес и вознёсся. Это было не так просто. В то время эта территория принадлежала Турции. Турция как раз присоединила её. Потому что эта территория до 1517 года принадлежала Египетскому государству, тоже исламскому, а затем отошла к Османской империи. И таким образом святые места попали уже под власть турок. Турки, впрочем, хранили тот порядок, который был при египтянах, а египтяне, поскольку Франциск Ассизский в свое время подружился с египетским султаном, разрешили опекать святые места только монахам-францисканцам. И надо сказать, что францисканцы порой очень жёстко с паломниками обращались, никто не мог там действовать, как он хотел, всё было очень строго, потому что понятно было, что за нарушение дисциплины турки могли вообще запретить христианам посещать святые места. А Игнатий Лойола решил пойти один на гору Елеонскую, с которой вознёсся Христос, и там помолиться. И францисканец его там нашёл и говорит – ты нарушаешь, я тебя сейчас накажу. Францисканцам от Папы Римского дано было право отлучать от церкви паломников, которые нарушают порядок. В конце концов все кончилось хорошо, и Игнатий Лойола вернулся обратно в Испанию. В Испании он начал проповедовать, не будучи священником, будучи бывшим военным, по-нашему говоря, полковником в отставке. Бывший военный и всё. Образования он не имел, а имел лишь эту новообретённую веру, но он был, видимо, личностью, обладающей определёнными дарами. Его проповеди пользовались успехом, и он приобрел верных друзей и последователей. Это обстоятельство привлекло внимание испанской инквизиции. Возникло подозрение, не еретик ли он. Не в церкви, а прямо на улице собирает толпы, чему-то учит. Короче, его арестовали, три недели он провёл в тюрьме. В итоге его выпустили из тюрьмы, но сказали, что ему запрещено вести беседы на богословские темы, поскольку он не изучал теологию в университете. Это было время, когда католической Церковью ещё не была принята образовательная реформа, следствием которой было открытие семинарий. Семинарии – это некое новое изобретение, порождённое борьбой с протестантизмом, то место, где готовят только священников. А до образовательной реформы, принятой на Тридентском соборе, заседавшем с 1545 по 1568 год, люди заканчивали университет и получали степень магистра богословия – это и было приготовлением к священству. Получив степень магистра, можно было дальше рукополагаться в священники и т.д. Такая же система сохраняется у лютеран и у англикан до сих пор. Университетский диплом открывает путь к церковной карьере. Если человек не имеет диплома, то ни о каком рукоположении речи быть не может. Необразованных людей в священники не рукополагают. Итак, Игнатию Лойоле предложили поучиться в университете. Он решил отправиться учиться в Парижский университет, где он оказался в очень странной ситуации. В то время в университет поступали подростки – 14-16 лет, даже, может быть, и моложе. А ему уже далеко за 30. И он оказался среди юношей. Что делать? Он не растерялся. Учился он неплохо. Он стал проповедовать среди молодых студентов и нашёл последователей. А в то время Парижский университет бурлил, потому что там вели активную пропаганду сторонники Лютера, и молодёжь не знала, куда пристать, кого послушать. И если бы не было этого совершенно нового варианта, предложенного Игнатием Лойолой, может быть, те студенты, которых ему удалось привлечь своими проповедями и своим примером, стали бы в конце концов протестантами. Потому что протестанты предлагали что-то новое, а старого уже никто не хотел. А тут Игнатием Лойолой было предложено тоже что-то совершенно новое, необычное, и это, конечно, увлекло некоторых студентов. Эти первые последователи Игнатия Лойолы стали впоследствии ядром ордена иезуитов. И вот интересно, что когда Игнатий Лойола прибыл в Рим, чтобы просить у Папы разрешения на создание нового ордена, он получил от Папы небольшую церковь Санта-Мария-делла-Страда. Когда орден стал бурно расти, решили эту церковь снести и на её месте построить новую, которая стоит и по сей день и является крупнейшим памятником барокко. В любой статье, посвященной барокко, обязательно будет упомянута эта церковь, которая называется Иль-Джезу. Она и сейчас есть, и если кто хочет побывать в ней, нужно просто приехать в Рим, сесть в метро, добраться до станции Colosseo, там выйти, заодно Колизей посмотреть и потом идти примерно 15 минут по Виа деи Фори Империали до Пьяцца Венециа, а там свернуть направо. Пока будете идти по Виа деи Фори Империали, слева будут развалины Римского Форума. От Пьяцца Венециа до церкви Иль-Джезу уже рукой подать. Что значит Иль-Джезу? На самом деле это церковь в честь Святейшего Имени Иисуса (La chiesa del Santissimo Nome di Gesu). Потому что сам орден носил имя Иисуса. Мощный фасад, роскошный интерьер. Строил её Джакомо да Виньола – известный итальянский архитектор. Освальд Шпенглер говорит, что «церковь Иль-Джезу – это воля, воплощённая в камне». Эпитет, конечно, красивый – «воля, ставшая камнем» (steingewordner Wille). Что это значит? Что наступила новая эпоха – эпоха сильных личностей, эпоха яркой воли. И вот Игнатий Лойола был с этой точки зрения такой же, как Лютер. Сейчас всё решалось сильными личностями. Просто жить по-старому было уже невозможно. Если появилось новое движение, ему можно было как-то противостоять только созданием альтернативной новой идеологии. Игнатий Лойола привнёс этот момент. И, соответственно, всё, что связано с иезуитами, связано как-то с барокко. И сама церковь Иль-Джезу считается типичным памятником барокко. Или еще один хрестоматийный памятник барокко – церковь иезуитов в Вене. Что отличает эти церкви, если в них заглянешь? Причудливость. Конечно, причудливость, но главное – это избыточность, роскошь. Все это – вызов кальвинистам: ах вы, значит, против изображений, так вот мы в пику вам еще больше нарисуем и изваяем. Если вы входите в церковь Иль-Джезу, то справа и слева везде алтари, алтари, алтари…Может быть, 20 алтарей. Красиво, но главное, что это тоже в пику кальвинистам – вы уничтожаете алтари, а мы, наоборот, их украшаем, мы их золотим, вы против мощей, а мы даже одну руку Франциска Ксаверия – одна рука только, которой он крестил индусов – вот мы одну руку возьмём и целый алтарь воздвигнем над ней. Потому что война. Война предполагает некую бескомпромиссность. Помните как у нас рисовали Гитлера, карикатуры? Бесноватый фюрер, т.е. это вообще какой-то больной человек, крыша поехала у него, и непонятно, как он вообще управляет Германией. Так же негативно католики того времени изображали Лютера. Всё позитивное, что было у Лютера, замалчивалось, а всё негативное выпячивалось. Утверждали, что Лютер покончил с собой, что он много пил пива, непомерно растолстел, и живот его стал похож на бочонок. Иезуит Риччиоли в «Реформированной хронологии» писал о Лютере: «Bonum erat ei si nunquam natus esset homo ille» («Хорошо было бы ему, если бы никогда не родился человек оный»). Это не что иное, как аллюзия на слова Иисуса Христа об Иуде Искариоте: «Лучше было бы этому человеку не родиться» (Мф 26, 24). Короче, шло очернение. Протестанты, конечно, не оставались в долгу и вовсю чернили католиков: что они идолопоклонники, поклоняются Деве Марии, как богине, и т.д. Никакого желания понять друг друга не было, и это непонимание приводило к таким эксцессам, как Варфоломеевская ночь. А искусство обслуживало интересы этой войны. Война имела своего рода культурное измерение, и барокко – это было знамя в этой борьбе. Украшение церкви было неким принципом. Мы украсим наши церкви, чтобы показать, как эти кальвинисты глубоко заблуждаются, какие они варвары.
Русский человек, воспринимая эту ситуацию, скорее склонен сочувствовать в этом случае католикам. Почему? Потому что сами наши послы, если верить «Повести временных лет», находились под очень большим впечатлением от красоты богослужения в храме Св. Софии в Константинополе. Т.е. эта красота богослужения, красота церкви, архитектура и иконы, всё это, безусловно, подействовало на наших предков. Есть тут такой момент – красота как некий путь. Конечно, кальвинисты говорили что эти люди неграмотные, всё, что происходит во время богослужения, они не понимают. Они только глазеют на все эти иконы и фактически ничем не отличаются от каких-нибудь древних греков, которые поклонялись своим красивым статуям. Если послушать обе точки зрения, то понятно, что примирить их в тот момент было невозможно. Тем не менее в результате возник этот новый стиль – барокко.
Что ещё произошло с иезуитами? Это действительно был орден, который увлёк людей на какие-то очень интересные дела, потому что это было что-то новое и непонятное – что дальше произойдёт? И вот, например, один из учеников Игнатия Лойолы, один из его первых сподвижников – Франциск Ксаверий – решил отправиться в португальские колонии. Португальцы, как вы знаете, ещё в 1498 году проложили новый путь в Индию через Африку. И пока они дошли до Индии, они везде отвоёвывали у местных жителей какие-то небольшие территории, мы бы сказали, военные базы, или заключали соглашения с местными правителями. Маршрут был такой: Мосселбай, Мозамбик, Момбаса, Малинди и, наконец, Гоа – это фактически недалеко от Бомбея такая бухточка. Обычно что делали португальцы? Строили крепость, чтобы обеспечить безопасность от возможного нападения местных жителей, неважно, кто это были – язычники или мусульмане. В данном случае надо было прежде всего уберечься. Кто ехал в эти колонии? Прежде всего, конечно, авантюристы, искатели приключений, и, конечно, нравственность была не на высоте. Ехали, конечно, без жён и детей и там заводили «колониальных жён». И Франциск Ксаверий нашёл новый способ общаться с этими португальцами – он, как писал Генри Кольридж (внучатый племянник знаменитого английского поэта-романтика Сэмюэла Кольриджа) в своей книге «Жизнь и письма святого Франциска Ксаверия», вёл «святые разговоры» («Apostolical conversations»). Т.е. он не обличал, а просто пытался поговорить с людьми по душам и даже мог наблюдать какой-нибудь шахматный поединок. Однако вскоре выяснилось, что его призвание не обращение этих заблудших португальцев, а обращение в христианство местных жителей Индии. Он начал с племени или, точнее, касты «парава», живших на границе с Цейлоном. Это была по существу отдельная каста, племя, которое занималось вылавливанием жемчуга. И они в пику мусульманам, которые фактически эксплуатировали их, по демпинговым ценам скупая у них жемчуг, решили принять христианство. Они толком, конечно, не знали, что такое христианство. Только знали, что португальцы – враги мусульман, а им самим мусульмане надоели, и они решили объединиться с их, мусульман, противниками. И как раз в этой ситуации там оказался Франциск Ксаверий, который наладил настоящую катехизацию, выучил даже местный язык. Вообще, Индия – это страна, где около 2000 диалектов и языков. И вот он выучил язык, на котором говорили парава, и, что самое интересное, привлёк на помощь местных детей. Дети оказались его наиболее восприимчивой аудиторией. Долго он проповедовал на «жемчужном берегу» христианство, следы которого остались там до сих пор. В конце концов он перебрался в город, где пребывали мощи апостола Фомы, и потом, когда он молился у этих мощей, у него было видение или откровение, что нужно ехать дальше. И он поехал в Малакку на территории нынешней Малайзии, тогда это тоже была португальская колония, а оттуда перебрался в Японию. И везде, и в Гоа, и потом Рио де Жанейро, в Мехико, Лиме, Маниле – везде строились храмы в стиле колониального барокко. Единственная страна, где не осталось памятников барокко – это Япония. Дело в том, что, когда Франциск Ксаверий прибыл в Японию, его сначала встретили там дружелюбно, и он даже вёл там катехетические беседы, но при этом столкнулся с довольно организованной интеллектуальной оппозицией. О содержании беседы Франциска Ксаверия с синтоистскими жрецами потом даже вспоминал Кант (впрочем, в книге Канта «Религия в пределах только разума» эта беседа перенесена в Северную Америку, где также вели миссионерскую деятельность иезуиты, но Франциска Ксаверия там, конечно, не было). Короче, синтоистские жрецы задали Франциску Ксаверию вопрос: «Почему Бог, зная, что дьявол соблазнит Адама и Еву, не уничтожил дьявола? Надо было или вообще его не создавать, или после его бунта немедленно уничтожить». Еще японцев волновало, почему так поздно доставили им такую важную весть. Ведь Христос умер в I веке н.э., а Франциск Ксаверий прибыл в Японию в XVI веке. Не связана ли такая задержка с тем, что Бог не любит японцев? Кстати, такой же вопрос в свое время поставили и наши предки. Может быть, нас не любит Бог, раз мы приняли христианство только через 1000 лет. Но тут митрополит Иларион Киевский (XI век) дал очень чёткий ответ. Поскольку Сарра родила Исаака очень поздно, т.е. Исаак родился почти от столетней женщины, то сколько же она ждала? Вот так и русские тоже – они поздно родились, но это хорошо, это знак Божественного избранничества, поскольку Исаак был «сыном по благодати» и символизировал благодать. Я не знаю, что ответил японцам Франциск Ксаверий, использовал ли он тот аргумент, который привел митрополит Иларион Киевский. Но уже после смерти Франциска Ксаверия какой-то из японских императоров просто приказал всех христиан-иностранцев изгнать, местных христиан казнить и впредь христианских миссионеров в страну не пускать. И поэтому ни одного памятника барокко в Японии не сохранилось. Там сейчас есть христианские церкви, но это уже либо необарокко, либо неоготика. В Китае тоже нет памятников колониального барокко (кроме руин собора Св. Павла в Макао, построенного португальцами в 1602 году и сгоревшего в 1835 году), хотя иезуитов не изгоняли оттуда, поскольку китайские императоры очень ценили их астрономические знания. Иезуиты продемонстрировали китайцам, как определять долготу по затмениям спутников Юпитера. Китайцы были достаточно мало образованны как астрономы, они считали, что земля плоская. Поэтому даже птолемеевская система, тем более система Тихо Браге, уже была для них каким-то открытием. Гелиоцентризм иезуиты, конечно, не могли проповедовать, он был запрещён, но спутники Юпитера никто не запрещал (всё же это реальное явление!), и ими пользовались для определения долготы. Для этого существовали специальные таблицы – таблицы Кассини. Каков был принцип действия? Возьмем, например, лунное затмение – оно же одновременно наблюдается во всех точках Земли. Но что значит одновременно? Одновременно с астрономической точки зрения, но в Москве вы его увидите в полночь, в Новосибирске в 3 часа ночи и т.д. Т.е. сравнивая то время, когда оно наблюдается в Гринвиче, и реальное «солнечное» время в вашем месте, вы можете определить долготу места, где вы находитесь. Но лунные затмения – события сравнительно редкие, а затмения спутников Юпитера происходят гораздо чаще. Поскольку в Китае других способов определения долготы не было, то этот способ активно использовался. Потом, конечно, нашли другие способы. Я просто показываю на конкретном примере, чем именно иезуиты прельстили китайского императора. В итоге он разрешил им жить в Пекине, но запретил строить храмы. А если бы разрешил, то, конечно, строили бы в барочном стиле (как в Макао).
Переходим в Голландию. Что происходит в это время в Голландии? То, что мы называем сейчас Голландией, это часть «низких земель», т.е. «Nieder Laende», или по-английски «Low Countries». К этим «Low Countries» относилась и Бельгия. Но в результате Cеверные Нидерланды оказались в руках кальвинистов. Кальвинисты-голландцы восстали против испанцев, т.е. фактически кальвинизм стал лозунгом борьбы за независимость голландцев от испанцев. И голландцы под кальвинистскими лозунгами прогнали испанцев. Но испанцы закрепились в Южных Нидерландах, т.е. в Бельгии. В частности, в Антверпене. И Антверпен остался католическим. Поэтому в архитектуре Антверпена активно представлено барокко. А если вы обратите внимание на архитектуру Амстердама, то там барокко не будет. То же самое касается и живописи. Рубенс жил в Антверпене, и у него живопись барочная (например «Успение Пресвятой Богородицы»). Много у Рубенса и обнаженных женских тел («Венера в мехах» и т.д.). А Рембрандт, живший в Амстердаме, напротив, очень аскетичный и даже мрачноватый. Скажете, как же Рембрандт нарисовал «Возвращение блудного сына» или «Жертвоприношение Авраама», если он был кальвинистом? Почему кальвинисты не возражали, если они противники икон? Они не возражали, потому что картина Рембрандта «Возвращение блудного сына» – это не икона. Это просто иллюстрация к Священному Писанию. Такие иллюстрации кальвинисты не запрещали. Я вам рассказывал, собор был в Монбельяре, где было принято такое компромиссное решение, что если речь идет просто об иллюстрациях или о картинах на библейский сюжет, то это ничего страшного. Главное, чтобы их не целовать, не поклоняться им, а просто на них смотреть. Но в целом голландцы предпочитали светскую живопись, например натюрморты. А Рубенс, поскольку он жил в католической части Нидерландов, в Антверпене, мог спокойно писать алтарные образы и т.д. Алтарные образы – это очень характерный жанр для барокко. Но вот иконы... Тридентский собор принял такое постановление, что иконы мы почитаем, есть такой латинский глагол «venerare», но не поклоняемся им (соответствующий латинский глагол – «adorare»). Это всё же некий уход от постановлений II Никейского Собора, где говорится, что мы иконе можем и поклоняться, если на ней изображена человеческая природа Божественного Лица, и это поклонение относится к Божественному Лицу, поскольку человеческая и Божественная природа пребывают в Христе «неразлучно». Это тонкий вопрос, но Тридентский собор решил не обострять полемику. Надо же было как-то возвращать этих протестантов обратно в католичество, и некоторые, кстати, вернулись. В Польше, Венгрии, Чехии были такие моменты, когда непонятно было, кто победит. В итоге в Польше всё же восторжествовало католичество и вместе с ним барокко, и через Польшу барокко попало в Россию. Разными путями, но прежде всего потому, что всё-таки соседи, и тут как раз патриарх Никон решил украсить изразцами собор Новоиерусалимского монастыря, а изразцы в России делать не умели. Поэтому позвали польских мастеров. Так потихонечку через польских мастеров, польских архитекторов, живописцев проникали барочные идеи. Поэтому говорят: «нарышкинское барокко». Есть еще «петровское барокко» и «елизаветинское барокко». После Елизаветы – уже всё, о «екатерининском барокко» говорят очень редко, а если и говорят, то характеризуют его как «барочетто», или «позднее барокко», и называют «последним отголоском барокко». Екатерина – это уже классицизм, новый стиль, которому мы посвятим отдельную лекцию. К нам, естественно, барокко пришло позже. Потому что пока там всё раскручивалось, к нам уже пришли отголоски тех споров. На самом деле, первая книга, написанная в России против протестантов, – это «Камень веры» Стефана Яворского, где автор отстаивает иконопочитание и т.д. аргументами, очень похожими на аргументы католиков, которые те использовали в борьбе с протестантами в конце XVI – начале XVII века. Потому что идеи протестантизма стали проникать в Россию лишь при Петре I. Были предприняты попытки протестантизировать православие, стали раздаваться голоса, что иконы не надо почитать, монашество надо отменить. И тут как раз Стефан Яворский оказался очень кстати. У него, конечно, было много противников, восторжествовавших временно при Бироне (впрочем, сам Стефан Яворский к тому времени умер, и гонению подверглись его ученики и последователи). Но Елизавета Петровна, придя к власти, повелела переиздать «Камень веры», и это было знаковым событием. А искусство послушно идёт за идеологией, поэтому ничего удивительного, что при Елизавете Петровне пышно расцвело барокко.
        Теперь поговорим о некоторых тонких вещах. Есть такой термин «монстранция». Он связан с учением о пресуществлении. Я даже не знаю, видели ли вы когда-нибудь монстранцию? Она похожа на солнышко в миниатюре, в центре есть отверстие, куда вставляется освящённая, пресуществлённая облатка, Тело Христово. Протестанты говорят, что это идолослужение. Берут хлеб и говорят, что это Христос. И ходят за хлебом, как за Христом. Понимаете? Был такой архиепископ Кентерберийский Джон Тиллотсон. Он написал даже целую книгу «A Discourse against Transsubstantiation» («Трактат против пресуществления»). Он говорит, что даже не знает, с чего начать: говорить, что яйцо это не слон, а мушкетная пуля не пика? Непонятно, с точки зрения Тиллотсона, что здесь вообще обсуждать. Хлеб есть хлеб. Хлеб мы в каком смысле освящаем? Мы освящаем хлеб, как евреи освящали какие-либо вещи, изымая их из профанного узуса, т.е. из профанного использования. Например, я освятил тетрадку, значит, нельзя теперь в ней писать какие-нибудь нехорошие вещи, похабные стишки, а можно в ней писать только что-нибудь хорошее и святое. В этом смысле Библия – святая книга. Потому что Библию нельзя использовать в профанных целях, как поступила Хиллари Клинтон, когда во время очередной ссоры швырнула в своего мужа Библией, – это произвело очень негативное впечатление на американцев. Как можно бросаться священной книгой? Это как поджечь американский флаг. Не то чтобы Бог там, в Библии, но Библия – это книга, выделенная из профанного, светского употребления. Предназначенная для особых целей. Так же и освященный хлеб. Когда священник во время англиканского богослужения произносит молитву над хлебом и говорит: «This is My Body» (Сие есть Тело Моё), – то хлеб, как учит архиепископ Тиллотсон, не превращается в Тело Христово, но остаётся хлебом, хотя этот хлеб теперь символизирует пребывание Христа с нами и т.д. А когда католики говорят, что действительно что-то произошло, пресуществилось, – это они впадают в идолопоклонство. Соответственно, в протестантской церкви не может быть монстранции.  Один из жанров искусства просто исчезает, он невозможен ни у лютеран, ни у англикан, ни у гугенотов. Потом, что касается алтаря. Алтарь – это, согласно кальвинистам, стол, значит, всякое украшение алтаря считается ненужным. В принципе, алтарь должен выглядеть максимально скромно, да и, вообще говоря, и алтарем не должен называться, потому что месса не жертва, а воспоминание Тайной вечери. Опять возможности для искусства исчезают!  Потом, что касается Богородицы, – сложный вопрос.  С одной стороны, англикане утверждают, что они признают первые четыре Вселенских собора, а третий Вселенский собор, который состоялся в Эфесе в 431 году, признал Деву Марию Богородицей. Почему? Потому что она родила Христа, а Христос – это Божественная Личность. Поэтому можно называть Деву Марию Богородицей. Англикане не возражают. Но они возражают против Вознесения Богородицы, или Успения, – взятия Её на небо. Соответственно, картины, такие как «Вознесение Марии» Тициана, в протестантских церквях мы увидеть не можем. А в Иль-Джезу вы можете найти фреску «Вознесение Марии», пусть и не кисти Тициана. Ещё очень интересный момент. Писал ли И.С. Бах реквиемы?  Не писал. Почему? Потому что реквием предполагает молитвы за усопших. Т.е. какие-то жанры исчезают в результате. Это нельзя, это нельзя… это идолопоклонство, это лишнее. Англиканский священник сказал мне в ответ на мой вопрос, почитают ли они святых: «У нас есть святые». Я спросил: «Можете ли вы им молиться о поддержке, о заступничестве?» Он ответил: «Why not ask our Lord Jesus?» Иными словами, если есть Иисус Христос, зачем нам эти святые? Зачем просить святых о помощи, когда в Евангелии сказано: «О чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам» (Ин 16, 23). В результате все эти святые выпадают из искусства, они как бы лишние. Дева Мария, в принципе, тоже лишняя. Она, конечно, хорошая женщина и даже у Битлз упоминается в песне «Let It Be». Но в принципе все эти чётки, чтения молитв Богородице по чёткам – это всё не нужно. С точки зрения искусства выпадают какие-то возможности, где мастер мог бы себя проявить. Вспомним опять секвенцию «Stabat Mater». Трудно представить себе, чтобы протестантский композитор написал мелодию к «Stabat Mater». Как вы думаете? А вот Перголези, католик, написал. Такая же ситуация и с реквиемом. На самом деле как-то надо проводить усопших – это понятно. Нельзя просто зарыть в землю и всё. Читается Евангелие от Иоанна: «I am the Resurrection and the Life». Помните сцену похорон Джеральда О’Хары из «Унесённых ветром»? Эшли читал молитву. Джеральд О’Хара был католиком, но католического священника не оказалось, а Эшли был протестантом и молился, как принято было у протестантов.
        И, наконец, святые. Каждому святому может быть посвящен отдельный алтарь. Например кардинал Роберт Беллармин, знаменитый, в частности, как оппонент Галилея, причислен к лику святых, и, соответственно, есть специальный алтарь, ему посвящённый, а под алтарем покоятся его мощи (в церкви Св. Игнатия Лойолы в Риме). Опять же можно пышно украшать все эти алтари и раки с мощами.
        И последнее, о чём я хотел бы сказать, – это оратория, музыкальный жанр. Он тоже в каком-то смысле барочный. Он связан с ещё одним святым – итальянским религиозным деятелем XVI века Филиппом Нери. О нём вообще мало кто чего знает в России. Как-то он здесь не очень популярен. А ораторию как музыкальный жанр знают. И не очень понятно, почему оратория стала музыкальным жанром. Может, кто-то проходил музыкальную литературу? В принципе, если покопаться, то можно дойти до Филиппа Нери. Оратория – это, вообще говоря, часовня, место для молитвы. Прямого отношения к музыке не имеет. Часовни были повсюду. Это всё равно что назвать музыкальный стиль часовней. Русский человек не поймёт. Часовня – это часовня, а музыка – это музыка. Но дело в том, что Филипп Нери организовал коллективные молитвы с римской интеллигенцией и, чтобы увлечь своих слушателей, просил композиторов писать музыкальные духовные сочинения, которые они там и исполняли. И эти сочинения стали называться ораториями. А монашеская конгрегация, которую он основал, называется ораторианцы. Отсюда пошёл музыкальный жанр оратории, который, кстати, распространился и среди протестантов. Гендель писал оратории, будучи протестантом. Это было уже после Тридцатилетней войны, когда все устали и религиозные споры потихоньку сошли на нет. Гендель уже представитель не только барокко, но и классицизма. Классицизм знаменует собой окончание споров вокруг религии. Люди устали от споров. Закончилась Тридцатилетняя война, она шла с 1618 по 1648 год, подписан был Вестфальский мир и было принято решение «cujus regio, ejus religio» («чьё царство, того и вера»). И вот все успокоились, всем надоело воевать из-за веры, и в конце концов шведская королева Христина, дочь главного героя Тридцатилетней войны протестанта Густава-Адольфа, приняла католичество, отказалась от шведского престола, и это вообще смешало все карты. То же самое в Англии. Победили пуритане, которые вообще отменили епископов. Но умер Кромвель, вернули опять Карла II, сына казнённого Карла I. Произошли в XVII веке изменения, которые привели к тому, что страсти поутихли. Появились какие-то новые интересы, новые увлечения. И тогда возник новый стиль – классицизм. А в XVIII веке наступает эпоха Просвещения. Появилась новая мистика, масонство, иллюминатство. Иезуитов, кстати, запретили, в 1773 году. Папа Римский Климент XIV издал буллу «Dominus ac Redemptor», объявившую о роспуске ордена иезуитов «на вечные времена». Вот вам и финальный аккорд, символизирующий конец барокко. Потом наступила Французская революция и т.д. О классицизме же и эпохе Просвещения я поговорю подробно в следующей лекции.