ГЛАВА 9
— Ну что, поставил машину в гараж? — спросила Татьяна, когда Караваев вернулся. — Садись пить кофе. Правда... он уже успел остыть. Я сейчас чайник вскипячу еще раз.
Караваев поднял глаза на Татьяну. Она уже оделась, причесалась.
— Да не надо ничего кипятить. Спасибо. Я попью холодный, — отмахнулся Федор Иванович. — И без сахара. — О том, что он заподозрил, не сказал. Решил когда поднимался по лестнице, что скажет об этом Татьяне позже.
Чтобы перевести разговор на другую тему, он подошел к стоявшей у плиты девушке сзади и обнял, охватив обеими руками ее упругие груди.
Девушка попыталась высвободиться, но Федор Иванович прижал ее к себе сильнее.
— Оставь, больно же, Федя, — попросилась Татьяна.
— Зато приятно, — сказал Караваев.
— Кому как, и когда, — тихо ответила Татьяна.
Федор с сожалением освободил девушку из объятий. Она сразу же повернулась к нему лицом.
— А ты знаешь, это здорово! — сказал Караваев, улыбаясь. — Здорово, что ты опоздала на тот адский самолет! — Сказал и снова попытался обнять.
— Перестань, Федя, щекотно, — вспыхнула Татьяна. — Я так разнервничалась, когда автобус опоздал в аэропорт. Я тебе уже говорила, что меня обещали отправить в Москву следующим рейсом. А тут — ты! Вваливаешься в зал ожидания...
— Я как увидел тебя, живую, такую же улыбающуюся, едва дар речи от счастья не потерял. А, знаешь, я бы почувствовал, что что-то не так…
— Да ладно тебе, почувствовал. Мой чемодан, ты не прихватил? — спросила Татьяна.
— Как-то не подумал, — оправдываясь, сказал Караваев. — У тебя там что, ценность какая? — спросил.
— Да нет, только вещи.
— Ерунда, завтра пойдем в гараж за чемоданом, если не возражаешь, Тань. А если что надо, наденешь мою рубашку…
— И то правда, — сразу же согласилась Татьяна.
ГЛАВА 10
Караваев, уже в который раз, поглядывая на милую, спящую Татьяну, думая о том, что что-то случилось с этим, его прошлым миром. Понятно, всё было, как всегда: и прибежавший к четырем часам вечера на кормежку ничейный Барбос, и приехавшая чуть погодя хлебовозка к магазину, что напротив дома Караваева, и все, как одна, любознательные пенсионерки у подъезда, всех имен которых Федор Иванович так и не запомнил. Разве что знал, как зовут соседку по этажу, в последнее время сильно располневшую Анну Матвеевну...
Оставив на диване Татьяну одну, Караваев снова прошел на кухню. Больше кофе не заводил — побоялся за сердце. А вот относительно курева, то снова бросил в уголок рта «бревнышко» сигареты, щелкнул зажигалкой. Дым тоненькой струйкой лениво потянулся к открытой форточке. Взгляд Караваева снова споткнулся на странной записке, которую ему оставил через соседку Анну Матвеевну Константин:
«Привет. Был у тебя. Куда запропастился? Городской телефон молчит. Мобилка тоже. Как привезешь чего стоящего — сразу звони. Твои раритеты упорхнули вмиг. Можем хорошо заработать. Пока. Костя. Звони, заходи. 18.07».
Хотя странная на этой записке была только дата.
«Сегодня шестнадцатое июля, — думал Караваев. — Почему же тогда Костя поставил восемнадцатое число? Ведь это же не год! Само собой понятно».
Не вязалось все. Включил миниатюрный «кухонный» телевизор. В самый раз на программу «Время». Когда показалась диктор, Караваев почти до предела уменьшил звук: не разбудить бы Татьяну. Смотрел на цветной экранчик без интереса. Просто по привычке. Уже прошло минут десять, и тут, неожиданно Караваев поймал себя на том, что он уже видел этот сюжет об очередной стычке в Государственной Думе. «А дальше, после интервью с думцами диктор расскажет о том, что в Санкт-Петербурге застрелили «авторитета» Михасько, — пронеслась в голове Караваев мысль.
И точно!
«В Санкт-Петербурге два часа назад у подъезда дома, где проживал известный авторитет Михасько, киллер пятью выстрелами из пистолета «ТТ» застрелил его. Убийце с места преступления удалось скрыться. Ведется следствие».
— Вот тебе, Федя, и Федькин день, — перефразировав известную поговорку, пробормотал Караваев. Затем он потушил в пепельнице догоревшую до фильтра сигарету и взял из пачки другую. — А, может, это все происки того, невидимого суда, и Татьяна — не Татьяна, а подмененная ими некая субстанция, слепленная по образу и подобию Татьяны? Да так, что не отличишь... Ну, правильно, они же грозились приставить ко мне Защитницу, Наблюдателя и Помощника Наблюдателя правда, пока никого из них не видел и не слышал... Ну, да ладно, Бог с ним. А Защитница — нормалек! Это же надо, чтобы так подгадали... Или это не Защитница вовсе, а действительно, самая что ни на есть, настоящая, земная Татьяна? А Наблюдатель и иже с ним, будут «приглядывать» за мной незаметно...
— Я не поняла, о чем ты, Федя, бормочешь?
Караваев поднял голову от стола. На пороге, прислонившись плечом к косяку, стояла Татьяна, которая набросила себе на плечи его клетчатую рубашку, висевшую до того на стуле в спальне.
Понятное дело, Караваев стушевался:
— Да так, всякая чепуха лезет в голову, Таня. Тебе кофе или чаю?
— А ты что будешь пить?
— Водку, — не раздумывая, бросил Федор Иванович. — И много!
— Ну, тогда и я тридцать граммов выпью. — Татьяна отстранилась от косяка, подошла к кухонному столу, села на табурет и добавила, — если не возражаешь.
— Да нет, почему же. Готовь стаканы, я сейчас из бара бутылку принесу, — засуетился Караваев.
Через минуту в ополоснутые стаканы приятно забулькала водка.
Выпили молча, похрустели вытянутыми из трехлитровой банки малосольными огурцами. Смотрели друг на друга и никак не могли насмотреться.
— Еще по одной? — спросил Караваев.
— Да нет, я не буду, Федя. А ты, если хочешь...
— Сам не буду.
— Ну, тогда хватит.
— Согласен, — сказал Караваев и тут же добавил, — хотя и не полностью.
Принятые «на грудь» сто пятьдесят расхрабрили Караваева и он поинтересовался:
— Вот ты сидишь передо мной, и смотришь на меня. А настоящая ли ты на самом деле?
— Я тебя не поняла, — Татьяна даже перестала жевать огурец, который только что достала из банки и надкусила.
— Вот и я тоже не понимаю, как же так случилось, что ты, улетев в Москву и оттуда, наверное, уже на другой конец страны, в то же время осталась в аэропорту Лесногорска. Ты ли это?
— Я опять же не понимаю твоего вопроса, Федор.
— Ладно, я так, — попытался отмахнуться Караваев, но Татьяна снова спросила:
— О каком моем отлете в Москву ты говоришь?
Караваев не выдержал, и все рассказал Татьяне: еще раз об избушке-хранилище, и о том, как его судили, да не досудили и разрешили взять, можно сказать, на поруки, и об аэропорте, о газетах, которые на глазах «помолодели» на два или три дня...
— Ты, наверное, все видел во сне, Федя, — неуверенно произнесла Татьяна. — Или просто очень устал, и все тебе померещилось... Мы даже не знаем, сколько времени прошло, пока мы тут у тебя. Сутки? Двое?
Караваев так на нее посмотрел, что Татьяна осеклась.
— А это? — Караваев достал из-под стола связанную стопку книг и, отодвинув стаканы и тарелочку с огурцами, поставил книги на стол. — Что ты скажешь об этом, Таня? — спросил он и, не ожидая ответа, начал развязывать тесемки. — Все эти книги, сама понимаешь, оттуда, из той замызганной, забытой всеми избушки, уж поверь... Хотя она только снаружи такая хилая развалюшка, а внутри, после первой комнатенки, это что-то. Там целый стадион, или еще больше огромных стеллажей...
— Ладно, верю, — согласилась Татьяна и сказала, что у нее после всего сказанного Караваевым возникли сомнения, так ли он все интерпретировал, не ошибся ли?
Караваев не обиделся на девушку, хотя готов был бороться за свою, уже полностью созревшую и сцементировавшуюся мысль о том, что все подстроено специально, и над ним непонятно кто решил провести эксперимент. Приходили же к ним на работу врачи из местной поликлиники со «светилами» из Москвы с медкомиссией. Проверяли своими аппаратами каждого работающего, записывали в свои талмуды результаты… За два дня их медкомиссия задолбала каждого. Но потом сказали, что у всех все со здоровьем хорошо… Сказали, и испарились…
ГЛАВА 11
Караваев встал с дивана, подошел к окну, отдернул плотные шторы. За окном было сумрачно. Взглянул на небо, придавленное почти сплошными тучами. Внизу никого не было. Ни вечно треплющих языками пенсионерок, ни забивающих «козла» дедков. Рядом с домом только сиротливо стоял «никому ненужный» его синий «жигуль».
— Сейчас утро или вечер? — с сомнением спросил Караваев у проснувшейся и сидящей на диване Татьяны.
— Ты у кого спрашиваешь? У меня? Да разве я знаю? Помню, что мы вставали, ели, ходили в ванную, затем снова ложились то ли спать, то ли «кувыркаться». — Татьяна вздохнула, натягивая на себя рубашку Федора. — Я думаю, что тебе сегодня в этом не помощник. Включи телевизор, узнаем.
«И то, правда», — подумал Караваев и, взяв пульт, нажал на кнопку первой программы.
«Телеящик» ощерился каким-то боевиком.
— Узнали, — нажимая на кнопки, сыронизировал Караваев. — По всем каналам шли боевики и многосерийные «мыльные» оперы.
— Да утро, Федя, светлеет, — Татьяна встала и подошла к окну. Значит, идем завтракать.
— Завтракать будем в дороге. Мне нужно обязательно разобраться кое в чем. Если не трудно, сделай, Таня, пожалуйста, по-скорому бутерброды с колбасой. Поедем к избушке, что у трассы.
— Зачем? — сразу воспротивилась Татьяна. — Она тебе сейчас нужна?
— Я же сказал, разобраться, — негромко сказал Караваев.
— Знаешь, я не поеду, Федя.
— Это же почему? — Караваев поднял глаза на Татьяну.
— Не поеду и все. — В голосе Татьяны слышалось упрямство. — Не хочу. Сам, Федя, разбирайся. Я у тебя останусь, приведу все в порядок. Или ты боишься меня одну оставлять, как бы не вынесла чего стоящего из квартиры?
— Да ладно тебе, шутница. Может ты и права, и тебе не стоит переться в тьмутаракань да соваться в ту хатенку, — пришлось согласиться Караваеву. — Прибирайся. Думаю, что я ненадолго мотнусь…
* * *
Дорога к избушке много времени не заняла. Разве что постоял минут пять лишних на заправке — оказалось, что сегодня суббота, и все рулили подальше от города, на свои дачи, и все, естественно, заправлялись по-полной.
Подъехал почти впритык к халупке. Жижа даже не побеспокоилась, проверить, свои ли? Видно, она «нюхом» учуяла, что «наведались» свои.
Обошел вокруг избушки. Никаких признаков жизни. Как и в первый, и во второй раз. Караваев коснулся двери. Раскрылась она уже почти без скрипа. Словно кто-то внял его замечаниям и смазал чем-то деревянные петли.
Все равно в избушку не зашел. Да незачем. Он сюда приехал не затем, чтобы снова воровать книги, если они там нынче есть. Он приехал к избушке, чтобы хоть что-то узнать новое.
«Меня называли вором. Я никогда ничего ни у кого не крал. А здесь... Ведь избушка, судя по ее ветхости и запустению, могла быть ничьей. Вернее, она когда-то была чьей-то. Но это было так давно... И начал набирать вес я не потому, что вкусно и сытно питался. Понятно, я должен был подумать о том, что тот огромный зал, похожий на стадион и уставленный почти километровыми стеллажами с книгами, не мог существовать в этой халупке...»
Караваев за размышлениями даже не заметил, что к нему подошел Константин.
— Слушай, Федор, как ты попал сюда? — спросил Соколов. — Смотрю, стоишь, на небо зыришь...
— Гм, это я должен у тебя спросить, — удивился Караваев. Затем он взглянул в сторону жижи. Она, при виде незнакомца изрядно волновалась, пузырилась, исторгая из своего нутра зловоние. Хотя ветер и сносил вонь не в их сторону, поэтому дышать было сносно.
— Я-то? Меня сняли с постели двое неизвестных, и не знаю, на чем приперли сюда, даже не объяснив, в чем дело. Лариса моя в трансе. Токмо, как говорил мой дед Понтифий, руки на груди сложила и заплакала.
— Бедняжка, — только и сказал Караваев.
— Я?
— Лариса твоя.
— Да ладно там, она переживет, — бросил Соколов. — Послушай, это что за халупа такая здесь стоит?
— В ней я книги и иконы, картины нашел, из нее и таскал.
— Ну, тогда класс! Пошли, вдвоем наберем побольше... Говоришь, много там добра?
— Километры полок... Но я никуда не пойду. Я здесь не за тем, чтобы красть чего...
— Ну, ну, там посмотрим. Пойдем, раз такие пироги. — Соколов подтолкнул Караваева.
— Ты ведь был уже там, на суде, но тебя выставили оттуда, отключили и отправили в межпараллели ожидания, что ли.
— Чего? — Соколов ухмыльнулся. — Ты мне поговори, ученый. Я первый раз здесь, и впервые эту халупку вижу. Ну, приперли меня сюда какие-то хмыри. Бросили здесь, у избы, и, ни слова не сказав, уехали. Я думал, когда меня везли сюда на машине, каюк мне. Даже Богу начал молиться. Пытался вырваться. Но руки у них цепкие. Хотел кричать, когда у поста полицейская машина проезжала, так один как взглянул на меня, что и речь у меня отнялась, и я весь ватный сделался. Мне даже, Федя, показалось, что ноги мои, как корни деревьев, через пол машины вросли в землю. А как сердце мое стучало, ты бы его послушал. Я такого бешеного ритма никогда не забуду. Понятное дело, решалась, можно сказать, моя судьба. Короче, струсил я по самое «во». Правда, в штаны не наложил, и не обмочился. Но перепугался, скажу, здорово. Какого рожна, думаю, они меня сюда притащили, а потом бросили? А тут смотрю, ты возле избушки... Сразу отлегло... Все, пошли в хибару...
Караваев и сам не знал, почему он снова поддался на уговоры Соколова, но вошел в избу.
В ней все было, как и раньше. Короче — дичайшее запустение...
Ноги у Караваева подкосились и он опустился на грязную, запыленную скамью. И вспомнилось все. И снова послышался уже знакомый Караваеву голос Судьи. Нет, не Судьи, а, видимо, его подчиненного, возможно, устроителя суда что ли. Этот голос звучал перед тем, как появился суд:
— Ну, вот и хорошо. Присаживайтесь, господин Караваев, и вы, господин Соколов, тоже.
— Слышал, какую я речугу только что толкнул, — вдруг зашептал прямо Караваеву в ухо Константин. Я бы их еще не так словами долбанул, да с корабля на бал. Суд долбанный. Мне, знаешь, пальца в рот не клади... Да и ты не будь мямлей, в лоб им давай тут же, словом жги! Виновного нашли. Вот вам, выкусите!
— Нечего я не слышал, — в ответ зашептал Караваев.
— Не понял? — удивился Константин.
— Свидетель Соколов, вам никто не разрешал пока разговаривать с подсудимым. До выяснения. И вам, подсудимый тоже. Сядьте, сви¬детель на свое место. Сейчас должен появиться суд.
— Ну вот, поговорили... — вздохнул Соколов.
— Да уж, — еще глубже вздохнул Караваев.
— Встать, суд идет, — произнес знакомый женский голос Защит¬ницы Караваева.
Караваев и Соколов поднялись.
— Садитесь, — сказал устало Судья.
Когда Караваев и Соколов уселись, и перестали скрипеть неви¬димые лавки или стулья, либо кресла, на которых расселись Присяж¬ные и Заседатели, Обвинители и Защитники, а, может, еще и зрители, слово взял Судья:
— Рассмотрев все стороны дела о похищении во Всегалактическом Культурном центре книг, картин и икон Федором Ивановичем Караваевым, о их воровстве, а также рассмотрев отчеты Защитника, Наблюдателя и его помощника, мы решили считать господина Караваева виновным...
«Но ведь я разве воровал? — спросил сам у себя Караваев и ужаснулся этой мысли. — Но кто они эти Судьи и Заседатели? Кто? Почему-то мне кажется очень знакомым голос Судьи. Чей же это голос? И почему меня судят? Судят неизвестные, которых я не вижу, и, быть может, никогда не увижу. Неужто они действительно не из мира сего? Вернее, не с Земли, а с какой-то другой галактики, пос¬кольку говорят о некоем Всегалактическом Культурном центре. Но зачем тогда его поставили здесь, на Земле, да еще и в этой пустоши? Может за¬тем, чтобы я наведался сюда, да утащил несколько экземпляров книг, и временно порадовался счастливой удаче? Или где-то там, в далеких космических мирах эту коллекцию нельзя держать, и держат здесь, на Земле, поскольку это так называемый, земной фонд? И Защитница с голосом тоже весьма знакомым мне... Вот уж абракадабра суетная... Ладно, допустим, что все это не выдум¬ка, не игра моего больного воображения, а реальность, но зачем тогда данный суд? И что же припаяют за содеянное, на восстановление которого у них пошло столько материалов и сил. Разве они не могли изъять все это у тех, кто приобрел те книги у Константина? Тут что-то не то, не так. — Караваев охватил голову ру¬ками и до боли сжал ее. — Здесь что-то не так? И чем они займутся дальше? Высосут, как воду из бутылки всю имеющуюся в моем мозгу информацию? Или даже этого не удосужатся сделать? Да и кто я для них? Песчинка? Да нет, и того меньше. И что они могут постичь нового, так сказать, «прополоскав» мне мозги на каком-то своем сканере, что ли, или на чем-то еще? Да ничего интересного из моих мозгов они не почерпнут... Ну, потянул я, Караваев эти книги и картины...» — снова подумал он и, словно проснулся — к нему вновь донеслись суровые слова Судьи:
— Федор Иванович Караваев совершил преступление, которое соответствует определенной статье нашего судебного разбирательства. В то же время мы не сомневаемся в том, что это он совершил несознательно. Хотя воровство налицо и от него он никуда не денется, да и не отвертится. Мы все данное прекрасно понимаем и, естественно, расцениваем поступок Караваева незаконным. Поэтому хочу сказать, что нельзя торговать, продавать и покупать то, что зовется культурой твоей страны, твоего народа, культурой Земли. Да, мы создали Всегалактический культурный центр, не только для того, чтобы сохранить и приумножить все то, что, мог создать житель той или иной цивилизации. Мы создали его для того, чтобы каждый мог пользоваться ею, своей культурой. Да, мы окружили ее Зоной. Зоной вне критики. Никто не мог попасть туда просто так. Сработал стереотип, который еще, к сожалению, присущ нашей материальной зоне, материальному барьеру, или, как Караваев назвал, жиже. Мы соз¬дали ее для того, чтобы ни один человек не мог по¬пасть в нее, в эту закрытую для землян Зону.
— Зачем тогда было создавать эту библиотеку, или центр, если он заказан для жителей Земли, то есть тех людей, которые создали свои произведения, свои, как вы сказали, культурные ценности... — вдруг произнес Соколов.
Впереди застучал деревянный или какой-то другой молоточек. Скорее всего Судьи:
— Помолчите, свидетель, мы в свое время дадим вам слово.
— Я вас понял, господин Судья, — с ехидцей произнес Соколов и тут же добавил: — Помолчу.
— Я продолжаю, — произнес Судья. — Как же попал сюда Федор Иванович? После пересмотра данных записей, он попал в Зону совершенно случайно. Сработала так называемая самозащита Зоны, к тому же, и защита человека, попавшего в нее. Опять же повторюсь, Караваев попал туда случайно. У него было другое задание. Вернее не зада¬ние, а цель, которую он должен был выполнить во что бы то ни стало. Федор Иванович задался этой целью. Вот материальный барьер и срабо¬тал. Но не в полную силу. Он пропустил Караваева, его маши¬ну сквозь зону по дороге, которую построили люди уже после создания здесь Всегалактического культурного центра. Пропустить-то пропустил, но затем сработали другие защитные формации. Они-то и... — Судья на миг замешкался, чтобы, наверное, перевести дух, — они-то и привели Караваева к этой халупке. Единственное упущение Зоны — она почему-то не соизволила распо¬рядиться «прибрать» в домике, завуалировать все то, что пока должно было быть недоступно человеку. Зона же позволила, не сделав даже минимального запрета, вынести из центра несколько фолиантов. Это упущение будет расценено как преступление, и за это понесут наказа¬ние Операторы Материального барьера, в понимании Федора Ивано¬вича Караваева, жижи. Хотя мы не снимаем вины и с Создателей Зоны. Они должны были учесть подобное, но, к большому сожалению, случилось то, что случилось. Жижа позволила все это совершить.
И теперь мы должны заниматься еще и Операторами Материального барьера, самой жижей. Понятно, как говорится у землян, запрещенный плод сладок, но ведь он практически всегда бывает с кислинкой. Это уже потом. Вот такой сладкий плод и сорвал Караваев, и он оказался с кислинкой. И для него, да и для всех...
— Позвольте задать вам, господин Судья, вопрос, — раздался голос Защитницы Караваева.
— Да, пожалуйста.
— Вернее, это не вопрос, а, возможно некий небольшой экскурс в ваше и наше недалекое будущее и настоящее.
— Мы вас слушаем, — голос Судьи стал бодрым, ничуть не ершистым. Казалось, что он подобрел.
— Как я поняла во время расследования этого дела, мы живем в преступном мире, господин Судья, Присяжные и Заседатели, да и просто, интересующиеся этим необычным делом. Чтобы избавиться от преступников на наших планетах была проведена так называемая поголовная чистка. Для этого наши правоохранительные органы должны были быть хитры, говоря земным языком, как лисы.
— А преступники, чтобы остаться на насиженных местах, шустры, как крысы, — рассмеялся кто-то в зале. Его, как и других присутствующих, кроме Соколова, сидящего рядом с ним и молчащего, Караваев так и не увидел.
— Всё, всё, на сегодня все, — произнес Судья. — Слушание дела далее переносится на следующее заседание, о котором мы сообщим всем заинтересованным и присутствующим дополнительно.
— Но позвольте поинтересоваться, господин Судья, если всех преступников доставили на эту планету со всей Галактики, то что вы хотите от нее и от них, пускай и далеких отпрысков главных преступников?
— Я уже пятьдесят земных лет занимаюсь различными судебными разбирательствами, судебной практикой здесь, на Земле, и пришел к выводу, что на этой планете в настоящее время построить хоть чуть-чуть беспреступный, не алчный мир невозможно.
— Почему? — раздался женский голос из зала. — Ведь у нас, например, все это уже позади. Да и во многих других мирах тоже... А здесь...
— Земля — это дыра, понимаете, преступная дыра... — голос предыдущего спросившего был настойчив.
— Да нет, в Галактике не может быть, как вы говорите, преступных дыр. Определенные преступные группировки могут существовать, но всю планету записывать в преступники, это нонсенс. Поэтому мне хотелось бы узнать у господина Судьи, почему на этой планете невозможно построить мир без преступников?
— Да потому, что преступниками здесь рождаются. Ребенок еще не родился, а в его генах уже вовсю течет преступная кровь...
— Не понимаю вас. Наши Наблюдатели порой противоречат друг другу.
— Их не так много на Земле — возле каждого землянина Наблюдателя не поставишь. Да и наши Наблюдатели, хоть это и покажется странным, сами становятся на Земле преступниками. Данный мир толкает их к этому...
— Даже так? А почему их не лишат командировочной визы на эту планету? Здесь должны работать самые безукоризненные, самые стойкие Наблюдатели. Ведь они на службе у Всегалактического суда.
— К сожалению, на Земле даже самые из самых стойких не выдерживают. Они попадают в так называемые землянами дурдомы, на других так косо все земляне смотрят, что... Третьи просто... спиваются. Удивлюсь, если вы, уважаемый Главный Судья скажете, что не пробовали горячительного пойла, которое готовят земляне.
— И вино, и виски, и, так называемую, водку, — с каким-то сожалением, или, быть может, так показалось Караваеву, произнес Судья. — Ведь я здесь сужу уже пятьдесят земных лет. Для того, чтобы судить, нужно знать не только Всегалактические или земные законы, но и по роду службы разбираться в земных обычаях... Когда попробовал, как вы называете, «пойло», то впервые осознал, что недаром эту планету с ее Солнечной системой забросили подальше от центра Галактики...
— Ну, и...— не выдержал женский голос.
— А чтобы другим неповадно было подобное пробовать, о таком слышать...
— Согласна.
— Земля, к вашему сведению, большая свалка. Сюда свезены не только вредоносные отходы с большей части населенных планет Галактического братства, но и самые отъявленные преступники. Шесть кислорододышащих планет, которые мы очистили от скверны, отправили своих головорезов и прочих, говоря земным языком, свихнутых, на околицу Галактики в Солнечную систему, на Землю. И вот здесь было организовано шесть рас, из которых к данному периоду выжили лишь четыре — европеидная, монголоидная, негроидная и австралоидная. Остальные две великаноидная или атлантоидная и гномоидная — исчезли. Так называемое в Галактическом сообществе, шестирасовое стояние не выдержалось временем...
«Вон оно, как! — подумал Караваев. — Интересно выходит... Значит, на Земле было... шесть рас...»
— Вы не выключили господина Караваева и господина Соколова из общего дознания, — пронеслось у Федора Ивановича в голове. — Я, как Галактический Обвинитель, довожу к сведению присутствующих, что ему, землянину, не все положено знать...
Вдруг у Караваева словно что-то щелкнуло в голове и он почувствовал, что проваливается куда-то, как в пропасть. Голоса Судьи, Защитницы, Обвинителя, а также шепот «зала», поскрипывание невидимых «кресел» вдруг стали отходить как бы на задний план и спустя несколько секунд, напрочь пропали. Но, как показалось Караваеву, не надолго. Впереди, чуть левее от него послышался стук молотка, затем скрип кресел, шаги. Спустя пару минут, все стихло, и Караваев понял, что он пока свободен, но спустя еще минуту усомнился в своей уверенности, поскольку перед ним и перед Соколовым вдруг материализовался какой-то плюгавенький мужичонка:
— Вас, Федор Иванович и вас, Константин Степанович, прошу следовать за мной, — без акцента проговорил мужичок. — И прошу не баловать, не то...
— Что, не то, — пренебрежительно спросил Соколов.
— Не то мне придется применить криммер.
— Что есть криммер? — словно иностранец, поинтересовался Соколов.
— Индивидуальное силовое поле, силовой колпак. Или же для того, чтобы доставить вам удовольствие, попробовать, говоря по вашему, хомут...
Караваев промолчал.
— Мы что, лошади? — возмутился Соколов.
— Нет, не лошади. Наш хомут — не лошадиный, но он поведет вас туда, куда нам надо. Вы даже забудете, что можете сопротивляться. Это межвременной деинсталлятор. Наш хомут будет на долю секунды опережать ваше стремление уйти в неповиновение и направит ваши мышцы, вопреки вашей логике и уму в то русло, которое необходимо нам. Так, что прошу следовать за мной...