1.
«Сегодня мне было грустно так, как не бывало никогда в жизни...»
На этом нужно бы поставить точку. А не три. Барон Л. привык — точнее, его так воспитали — говорить утвердительными предложениями. «Кратко и по делу», - как говорили друзья, коих было много. «Кратко и резко», - как говорили враги, коих тоже было много.
А еще барона учили сдерживать свои эмоции — и никогда о них не говорить. Не к лицу, мол. Уж лучше прослыть сухарем, чем сентиментальным нытиком.
Но от того, что чувство не названо, оно никуда не уходит.
Он бы мог закончить фразу. Написать, в чем причина этой грусти. Жизнь со всем ее смыслом, дарами, радостями и печалями просачивалась сквозь его пальцы, как пригоршня мелкого золотистого песка. Вечерами он не мог заснуть, несмотря на смертельную, с ног сбивающую усталость. И еще — он впервые начал замечать, как наступает зима.
Не то чтобы он не замечал этого ранее. Естественно, холодный ветер, внезапно вспугнувший стаю красноватых листьев, льдистая корочка на траве одним утром, первые колючие снежинки — их и видишь, и чувствуешь. Но еще до этого чувствительные люди понимают — пришла зима. По дыму из печных труб, по причудливо переменившемуся воздуху, по каким-то своим знакам — но они это определяют безошибочно. И барон Л. в прошлый август почувствовал, что зима придет уже скоро. И что она окажется последней. А значит, надо звать из города его сына и наследника. Вручать ему завещание, вводить в курс дела, и все это ненавязчиво, не упоминая ни слова «смерть», ни слова «состояние». Барон всю почти жизнь служил при королевском дворе и по дипломатическому ведомству, и умолчание было для него привычкой даже в семейном кругу.
Главное — надо было показать Полю — так звали его сына и наследника — то, что составляло его личное наследство. То, что хранилось подальше от чужих глаз и рук. Деяние его таланта и его сердца. Доказательство того, что и он, барон Л., царедворец, генерал-майор-и-кавалер, когда-то жил и любил. И, наверное, основную причину его нынешней грусти.
Барон отложил дневник и написал краткое, официальное послание сыну. Он не знал, когда и как тот получит его. Поль жил в свое удовольствие и преследовал простые радости не стесненного семьей и службой отпрыска богатого аристократического семейства.
Зима стояла близко. Он мог точно указать, какая из нависших над городом туч обременена снегом. Он мог определить, в какой час из этой тучи сорвутся и закружат над городом первые снежинки. И все алые черепичные крыши, шпили, наполовину теряющиеся в облачном мороке, извилины улиц, проложенные между старинных домов, дворцов, особняков и церквей, станут белее белого. И он вряд ли увидит, как растает этот снег.
2.
Поль Л., младший барон имел обыкновение просыпаться поздно, как и все аристократы. Во рту стояла сушь после вчерашней ночи. Острое плечо его крепко спящей подруги виднелось из-под края одеяла, и он привычным жестом потянулся к ней, но подумал: что-то изменилось. В нем ли самом, в том ли, что происходило вокруг. Он встал, накинул халат, посмотрел в окно. Выпал первый снег. Что в том? И на столе лежал конверт. Помимо всех прочих — счетов от портного, приглашений на балы и вечера. Почерк он узнал. Этим почерком были написаны наставления, которые он получал за годы учебы в университете. Отец всегда отличался краткостью в них, и за это Поль был ему неслыханно благодарен. Но годы учебы закончились, сменившись временем относительной независимости. И корреспонденция от отца закончилась. Юный барон, со своей стороны, общение инициировал редко, разве что, на каких-то крупных семейных мероприятиях. Поэтому требование от отца приехать к нему, в этот заштатный городок, бросив столицу, стало для него загадкой. Возможно, надо было думать о самом плохом. Отец был уже немолод и нездоров. Случиться может всякое.
Поль знал, что ему достанется многое. Все эти поместья в местах, которые он не знал и вряд ли посетит. Все эти богатства, доли владения в крупнейших международных предприятиях, золото и наследственные бриллианты, подлинники «старых мастеров», антикварная мебель — о каждом стуле и чашке можно было поведать долгую историю, если бы кто-то озабочивался ее досконально выяснить. Он, Поль, сможет все это продать, заложить, перезаложить ради своих удовольствий. Любой другой был бы счастлив. Но не он. И не сейчас. Наверное, он все же любил своего отца таким, каким видел его изредка — в памяти остались слабые, неуловимые картинки из детства, когда тот учил его охотиться и стрелять, ходить под парусом, в них всегда солнце и вечные летние каникулы.
Стоя перед зеркалом в гардеробной, наполненной синеватым светом зимнего пасмурного утра, юный барон Л. впервые ощутил тщету надежд и желаний. Мир показался ему замкнутым, эдакой вещью в себе, очерченным жирной линией циркуля кругом, побег из которого был бы невозможен.
Подумалось ему по дороге в столицу: если отец умирает, то он, юный барон Л., впервые рождается для того, чтобы продолжить некое дело. Или покончить с прошлым, начать свое собственное. Но для чего же?...
3.
Поль шел рука об руку с отцом по длинной портретной галерее. Изображения закованных в латы предков. Причудливые гербы семейств, роднившихся с Л. во веки веков. Вельможи в пышных париках, чопорные дамы с раскрытыми веерами. И вот настоящее время — люди, которых юный Л. помнил. Половина из этих людей была ему незнакома — чьи-то дядюшки, двоюродные тетки, седьмая вода на киселе, а другая — ненавистна и презираема. Он подумал, что с этими-то людьми придется делить наследство, они, как черти из табакерки, выскочат и начнут судиться, что-то предъявлять, совать ему в лицо бумаги на подпись. Такова жизнь.
Вскоре отец раскрыл золотистую портьеру. «Ты волен все это продать», - сказал он, не глядя на него. «Но этот портрет оставь при себе».
На него глядела неизвестная женщина. Она не была похожа ни на мать Поля, вечно оставшуюся юной и красивой — она умерла в 20 своих лет, сразу после его рождения. Ни на тетушек, которые заботились о нем все детство. Ни на кузин. Художник изобразил ее стоящей на балконе, глядящей не на зрителя, а куда-то вбок, словно он рисовал модель украдкой, без ее ведома. На ней было легкое платье прошедшей эпохи — наверное, лет за 10 до рождения Поля были в моде такие туалеты. Платье было синим. Волосы у незнакомки пламенели медью, выделяясь на темном фоне. Там, на портрете, шел дождь — не изображая струи дождя, художник как-то сумел передать саму атмосферу. На бледном, без румянца, не слишком красивом лице девушки были видны слезы.
«Кто она такая?» - вопрос Поля прозвучал в ушах отца некоей бестактностью. «Кто? Можешь звать ее феей страны слез».
Последняя фраза прозвучала неким диссонансом. В мире отца не было ни фей, ни слез. В мире Поля, к слову, тоже этим явлениям не было места. Одни бумаги, взведенные курки, жирный блеск золота, которым расплачивались за службу — и за услуги. Поль иногда задавался вопросом — а плакал ли его отец когда-либо, кроме раннего детства? Плакал ли он, когда родился его единственный сын и умерла юная супруга, трепетная леди, запечатленная в портретной галерее невестой во всем кипенно-белом? Поль был бы не удивлен, узнав, что нет, и в таком трагичном случае слезам не было места.
«Кто хотя бы автор этого портрета? Он хотя бы известен?», - продолжал спрашивать юный барон.
«Кто автор, говоришь? Так это я».
«Но... Как?»
«Грехи и причуды молодости, сын мой».
Фраза была произнесена так, что Поль понял — никаких дальнейших вопросов ему задавать нельзя. Останется только догадываться.
А сам старший барон Л. вспоминал. Эта девушка была дочерью хозяина трактира. Там, в той стране, куда он по недомыслию отправился служить. Ему было лет меньше, чем Полю сейчас. Разумеется, сердце билось часто, взоры женщин и девиц обращались к нему благосклонно. И вот, оставшись на постой, он с легкостью обрел рыжеволосую возлюбленную. Как же ее звали, Бог мой? Магдаленой? Аннелизой? Фредерикой? Словом, как-то очень типично для того места и времени.
У него, у Л., были с юности некие артистические амбиции, которые он благополучно похоронил. Его собственный отец осмеивал попытки юноши рисовать, говоря, что в роду Л. художников отродясь не было. А Л. сам не был столь уж уверен в своем таланте и призвании. Поэтому с готовностью смирился с родительской волей и пошел по военной стезе.
И вот, в пыли дорог, в бесконечной усталости он нашел эту девушку, этот дом, это синее платье, рыжие волосы, серо-зеленые глаза, готовность подчиниться ему и дать ему все то, о чем он позабыл — спокойствие, мир, уют. И, возможно, нечто большее. Благодарностью от него стал этот портрет. Но девушка дар не приняла. Более барон никогда не рисовал ни людей, ни пейзажи, ни города. Да и смотрел на эту «фею страны слез» только тогда, когда они, эти слезы, подступали к глазам — но проливать их было запрещено.
Полю он ничего не рассказал. И тому оставалось только догадываться — да, грехи молодости, артистические причем, да и любовные тоже, то прошлое отца, в котором не было места ни ему, ни всему тому, к чему он привык. И, естественно, он оставит это прошлое при себе.
4.
Полина, студентка академии искусств, в который раз останавливалась перед портретом неизвестной в синем платье — так было описано в каталоге единственного в городе художественного музея. Картина ничем не примечательна, к тому же видна рука любителя, а не профессионала — но именно в этой наивной трогательности, неверности штрихов скрывалось для Полины ее очарование. Что странно. Девушка была перфекционисткой во всем — и от других требовала того же. И странно, как художнику удалось передать дождь — и слезы на лице?
Она начала постепенно копировать картину. И по мере работы над картиной в ее жизнь врывалось нечто, не имеющее к ней отношение. Она стала чувствовать зиму до ее прихода. Вот как сейчас. Вчера никто не верил в то, что осень не окажется бесконечной. И только мимолетный взгляд на портрете неизвестной подсказал Полине, что завтра все черепичные крыши старинного города В. завалит снегом. А еще портрет говорил, что скоро она разучится плакать.