Он наконец-то понял, что такое семья. Долгие годы семейной жизни, вначале в качестве сына, а потом и мужа, сплелись в один ясный образ. Огромный сгусток воспоминаний, направленный против него, оставался и у его родителей, и у жены. Что-то забыть и простить могли друзья, в школе, на работе, случайные знакомые, но семьи помнили всё.
Это был, образно говоря, осьминог, собранный из маленьких креветок, которых по отдельности можно было бы легко раздавить улыбкой или откровенным разговором.
Он ощутил на себе цепи придирок и недовольства. Не помнил уже, когда им были полностью довольны.
Стоило ему не помыть за собой тарелку или не там оставить туфли, как это сгусток воспоминаний снежным комом наваливался на него. Жена вспоминала, что он недостаточно зарабатывает, что они хотели сходить в гости, а потом перенесли встречу, что он не интересуется, как у неё дела, что он, наоборот, достаёт её ненужными расспросами.
Он бы рад забыть о своих недостатках и слабостях, но ему в любой ссоре могли напомнить об этом.
И его мама, и жена ссорились лучше его. Папа в его семье хотел быть на стороне сына и сглаживать конфликты, но в наиболее принципиальных ссорах неохотно становился на сторону матери. Отец, по его мнению, был создан для семейной жизни, а мама нет. Он думал, что уж точно найдёт женщину, по характеру не похожую на мать.
И вот его снова пилят почти с материнской интонацией, а дома нет отца, способного заступиться за него.
Он думал о других стратегиях поведения в семье и не находил ничего. Он мог быть либо подкаблучником, либо домашним тираном, либо продолжать эти бесконечные семейные ссоры. Идти на компромиссы и уступать всё ещё было слабостью, за которую не поощряли, а наказывали.
Он хотел создать семью, в которой ссоры были бы крайней мерой. Он хотел воспитать детей, без крика и ругани, и показать своим родителям, что так возможно. А теперь он радовался, что у них с женой нет детей.
Он засиживается допоздна в офисе, нагромоздив себя рутинной работой. Она его не только отупляла, но и притупляла боль какой-то своей бессмысленностью.
Он не хотел идти домой и не понимал, можно ли считать домом место, куда ты не хочешь возвращаться. Это, скорее, напоминало гостиницу, в которой ты должен постоянно отчитываться перед администрацией.
Он вспомнил пустоту холостяцкой жизни, от которой когда-то бежал. Картина обывателя с пивом в руках перед телевизором теперь казалась идиллической. Он не мог себе позволить привести друзей домой и смотреть футбол. Вернее, он знал, сколько будет недовольства до этого, во время просмотра и после. Что это ему ещё и припомнят.
От семьи невозможно было скрыться. В детстве родители узнавали, что он начал курить – сейчас узнают, что он зашёл в бар с друзьями. Общество пытается контролировать человека с помощью высоких технологий – женщине этого не нужно, её муж и так на виду, будто подопытный кролик. Любой его косяк заметят и запомнят. Словно Интернет, с которого почти невозможно что-то окончательно удалить.
Когда-то он полюбил её за свободу. Им было просто и радостно вместе. Бытовуха не казалось каким-то препятствием. От того, что миллионы людей сталкиваются с такой же проблемой, ему легче не было. Ведь однозначного решения ещё никто не придумал.
Он зависит от политики, общества, погоды, своего здоровья, семьи. Скучно и тесно было, к любому его шагу могли прикопаться.
Нужно было бежать. Снимать с себя деловой костюм, кольцо, отключать телефон и уйти в ближайший лес, чтобы там громко кричать от тоски. Напомнить себе о том, что он всё ещё свободное грубое животное, а не только задёрганный мужчина с кризисом среднего возраста.
Или можно было всё простить. Забыть об этом клубке воспоминаний, перечеркнуть прошлое и создавать семью с нуля, будто переписать книгу, помня о замысле. Все ведь просто хотят нужными и счастливыми.
Можно, но не нужно. Эйфория возвращения быстро пройдёт, а боль останется. Он поставил подпись под документом, который представлялся ему вольной грамотой. Они развелись.