Тетя Эльза Густавовна и барон

 
 Эльза Густавовна была нашей соседкой. Это была финка, огромная, как дубовая табуретка, спокойная, без всяких манер, без эмоций, надежная, как бетонный дот линии Маннергейма. Она попала в Ленинград в период финско-советской войны, когда тогдашний главнокомандующий вооруженными силами Финляндии, бывший русский кавалергард и любимец царя и царицы, нещадно, спокойно, методично, безжалостно уничтожал ростки коммунизма в своей беззащитной, поставленной между молотом и наковальней, Финляндии.

Бывший шпион российской контрразведки, волокита и вояка, подаривший в одной из своих "научных" экспедиций на Тибет маленький черный револьвер Далай Ламе со словами, что в период смуты он послужит лучше какой-либо из молитв, в путешествии, где он с финской скрупулёзностью собирал данные о воинских расположениях вероятного противника, позволил покинуть страну тем, кто не посмел прикоснуться грязной рукой к вышитому золотом мундиру кавалергарда, в том числе и Эльзе Густавовне с сыном.

Главной задачей барон видел обеспечение спокойствия и независимости своей тихой, скромной и беззащитной страны, где не принято ходить в дом без приглашения, много говорить, демонстрировать эмоции или амбиции, красть яблоки в чужих садах, а ближайший рыбак, торгующий свежей рыбой, живет аж за 30 километров!

Его балерина станцевала свою коронную партию-Тао Хое - китайской гейши в балете
"Красный мак". Никто не догадался, почему же это вышло так подлинно? Так нежно? Но никто и не мог оценить степень раздраженности барона, когда в этот же балет композитор и многократный лауреат Сталинских премий Рейнгольд Глиер включил аранжировку расхожей бандитской матросской песенки "Яблочко".
Он просто онемел и побелел от ярости. У него сводило скулы, и затрещали зубы. Он как-будто проглотил огромную еловую шишку:

 «Эх, яблочко! Да на тарелочке! Куда ты катишься, к любимой девочке?»

В его голове был тупой балтийский штиль без ветра и облачка, не предвещающий ничего хорошего. Ленинград все-таки верил, что от барона он не получит удара финского ножа в спину, вытащенного из потайного кармана или голенища сапога - просто потому, что кавалергарды так не поступают, а совсем не оттого, что он любил советскую власть- он ее презирал! Ненависть в этом случае была для него неприменимым понятием и слишком сильным чувством для сдержанного, безэмоционального северного характера.

Но дальнейшего безумства он вынести уже не мог, а в Москве жила, танцевала, блистала в лучших партиях Большого театра его балерина! И ни один снаряд с финской стороны не упал на город, безжалостно искалеченный пушками Круппа!
Выжила и его маленькая Финляндия! После прорыва блокады и изгнания полчищ серых крыс от Ленинграда, неожиданно для него самого, в душе барона вспыхнул концерт для скрипки Сибелиуса в темпе  «allegro moderato» и, как бы одновременно, прозвучали ласковые и наивные романсы Чайковского, под звуки которых он щупал дам в будуарах дворцов Санкт-Петербурга, а дамы шептали:
" Ясноглазый Викинг мой", прижимаясь в танце к выпуклостям белых лосин двухметрового кавалергарда.

Эльза Густавовна приходила и здоровалась своим раскатистым спокойным, тихим, но странным, для русского уха голосом.
" РРРаствуйте!!!",-говорила она, и ,казалось, что вот-вот треснут и упадут, разобьются стекла в окнах нашей квартиры от этого необычного дребезжания.

Дети называли ее "Тетя Эльза Густавовна". Именно так - ни "тетя Эльза", ни просто "Эльза Густавовна", а именно в таком странном сочетании. В этом было простое детское понимание этой огромной женщины, которая исподтишка кормила детей фруктовым мороженым в лавке, где она служила.

По международной конвенции Эльза Густавовна находилась под защитой
" Международного Красного Креста", поскольку считалась политическим эмигрантом.
Финны традиционно торговали в Санкт-Петербурге молочными продуктами и льдом для состоятельных господ. "Тетя Эльза Густавовна" тоже работала в магазинчике, где продавала молоко, творог и сыр.

Власти к ней были расположены, как к жене финского коммуниста. Ей дали большую комнату в грязной коммунальной квартире, что по тем временам было неслыханной роскошью. Конечно же, Эльза Густавовна знала также о судьбе тысяч финнов, изгнанных из своих хуторов и поселений, где они мирно сажали свою дурацкую морковку, картошку и капусту, заготавливали сено на зиму и доили жирных, холеных, откормленных коров, молились в церквях и по праздником пели свои заунывные песни, сидя за столом среди многочисленной родни.
Она знала о судьбе финнов и ингерманландцев, традиционно живших здесь еще до времен Петра Первого. Оскорбленные, растоптанные, ограбленные, объявленные врагами русского народа, многие из них были расстреляны или закончили жизнь в сталинских лагерях, причем, единственной виной их было только то, что они были финнами и хотели жить своей спокойной хуторской жизнью ,и не могли, не желали принимать, понимать и участвовать в реализации идей мировой революции и классовой борьбы.
Таракану нужна была свежая кровь! Ему нужен был живой человеческий материал. Он без этого не мог существовать - он не мог остановиться, насосаться до изнеможения этой горькой и черной человеческой крови , и отправил, тех, кого не уничтожил, этих белоглазых, простых и глупых людей  на Крайний Север и Дальний Восток -далеко и надолго, с детьми и жалкими пожитками, чтобы, наконец, полакомиться их плотью и кровью их детей, сделать их покорными и получить из громадных подземных шахт " Норильлага" так необходимый для его танков, самолетов, кораблей - никель!

Эльза знала об этом!
Она говорила сыну Петро: "Я думаю…".
И думала…

Иногда, придя к нам в дом, Эльза Густавовна садилась, опиралась своими огромными локтями на стол, выпивала чашку чая с пряниками или дешевыми леденцами, предложенными любезными хозяевами ей, и… долго-долго молчала. Это молчание казалось бесконечностью - это было настоящее финское безобразие!
Просто беспредел, пытка молчанием!
"Когда же ты хоть что-нибудь скажешь, чертова кукла!",- думали все.
Она продолжала молчать.
Но в нашем доме ей было хорошо - ее понимали, принимали и всегда предлагали чай и дружеское участие!

Ее сын Петро, с огромными синими, как финские озера, глазами и светлыми, тонкими и прозрачными волосиками, жил при ней. Женщиной он не обзавелся. Власти определили его работать на механический завод и, как все северные мужчины, за редким исключением, он потихоньку стал попивать, а затем просто пить безудержно и без остановки, что северным мужчинам совершенно противопоказано. Петро умер через несколько лет от пьянства и безнадежной тоски, бессмысленно и бестолково.

Когда сына не стало, "Тетя Эльза Густавовна" взяла краюшку хлеба и пошла в ближайшей парк, где долго-долго смотрела на плавающих уток. Стая птиц во главе с селезнем с зеленым крылом разрезала осеннее темное стекло пруда.
Она всматривалась в бархат черной воды, потом покормила их хлебными крошками, зашла к нам домой, попрощалась и поклонилась в пояс до земли.

Она совершенно не понимала кратких изложений истории и литературы. Все? Финал? Честно говоря, она и не знала, как это все закончить пристойно? По-хуторски. По-человечески. По-людски.

Тетя Эльза Густавовна взяла маленький коричневый и допотопный дерматиновый чемоданчик, поместила туда фильдеперсовые чулки, серую холщевую блузку, грубую деревенскую юбку, аккуратно сложила всю простую бедняцкую одежду, положив сверху маленький молитвенник, села на поезд " Лев Толстой"- "Ленинград-Хельсинки ", наполненный веселыми и беззаботными туристами, жующими жвачку, с пивом в руках и, не обращая внимания на их бессмысленные разговоры и смех, поехала туда, где на белом озере, среди кривых северных березок и сосен, плыли в маленькой утлой лодочке, рассекающей воду среди тины и белоснежных и желтых водяных лилий, а на дне охотилась за рыбками большая пестрая щука, души ее сына Петро и мужа, а в воздухе, казалось, был разлит острый и резкий аромат французского одеколона, смешанный с терпким запахом гуталина начищенных ботфортов барона, с ароматом чистой ледяной воды и желтой слезы сосновой смолы, и где-то, уже очень далеко, уже за теми далекими елями, на другом берегу мироздания, в бескрайней пустоте неба, вдруг послышался стук серебряных подков последней любимой лошадки русского кавалергарда, волокиты, шпиона, маршала, главнокомандующего, барона - Кэтти,
и прозвучали, как предсмертная молитва, звуки концерта для скрипки Сибелиуса в темпе "allegro moderato" и ласковые аккорды романсов Чайковского.