1.
Анастасия Ивановна уже много лет жила одна. Домик небольшой, всего в два окна на улицу, был тёплым зимой, летом же, исправно спасал от жары. В уютной деревянной хатке жила и кошка. Она от старости была уже ленива и любила валяться на кровати хозяйки. А когда весна начинала с крыш каплями сливаться на пробуждающуюся землицу, обожала философски разглядывать окружающий мир, в комочек, сжавшись, на сером трухлявом столбе, посунувшегося дряхлого забора.
Скотину, лет десять назад перестала держать. Молочко брала у соседки. Жила тихо, без особых волнений. Сил ещё хватало тянуть маленький огородик, где росла зелень и овощи разного названия, вкуса и формы. Там и цветам добрые всходы были. Двор давно зарос густой травкой зелёного налива и очень тонкого запаха, особенно утром, особенно после хорошего дождика. А если вдруг вредная, большая, дикая трава начинала наступать под забором или по углам двора, устремляясь жизнью вверх, сил ещё хватало быстро косой её утихомирить, скосить.
В хате стояла небольшая русская печь. Нагревалась она быстро, а тепло умела хранить долго, даже в лютые морозы. От количества дров во дворе, зависело, каким оно будет, это — зимнее счастье! Только третий жилец этого двора, ютился в старой покосившейся будке, где рядом всегда стояла железная миска, и вокруг никогда не росла трава. Дворняга, по кличке Жек, уже не молодого возраста, имел рыжий огненный окрас, лохматого длинного телосложения. Его уши уголками вверх, всегда были внимательны, приветливы. Глаза излучали радость бытия, а ноги были быстры, хоть и короткого вида.
В срок, получая то кашку, то суп, пёс жил довольный жизнью, всегда с большой уверенностью в завтрашнем хорошем дне. Он, по звукам в хате, по движению воздуха в сенцах, всегда чувствовал, когда старуха выйдет на крыльцо к нему. А к кому ещё? Он же у неё один: этот огненный, рыжий огонёк, судьбы умненький подарок, всегда улыбающийся комочек. Ни разу не было, чтобы он не встретил старую, в момент её выхода на божий свет.
Скрипнула покосившаяся дверь, а Жек, тут же, всё бросил, всех забыл, — замер на крыльце, весь трясущийся в ожидании. В любую погоду, в любые температурные минусы и плюсы на улице, вовремя, без опозданий у них здесь происходит любовная встреча. С улыбкой встретит, с лаской бросится к ногам, безумно радуясь их дружбе, совместной жизни на этом дряхлом, опустелом, заросшем дворе.
2.
Жек, любил свою болтливую хозяйку. Всю свою жизнь, прожив с ней бок обок, он знал по интонации её голоса, по телодвижению, всё, что она хотела от него, и чем была недовольна. По манере держать рука в руку, с частым громким высмаркиванием, на миг впадал в грусть, потому что знал, — старая приболела. И тогда он, изо всех сил пытался её развеселить. Прыгая вокруг, кувыркаясь по траве, то скулил, вытягивая морду к небу, искоса поглядывая на её грустные глаза. То наоборот, весело гавкал, наклонив голову, пытаясь, как «баран» забодать хозяйку.
Его ранимая душонка изо всех сил творила добро, чтобы хоть как-то отвлечь старуху от тяжких дум и уныния. И она, побухтев и насморкавшись, болезненно откашлявшись, сдавалась. Побеждённая бесхитростной, преданной божьей тварью, вся хворая, преодолев все свои муки, распускала на лице улыбку, и вступала с псиной в разговор:
— Што ты усё лыбишься, как Параня? — Нет для тябе ничаво у этой жизни, штобы грустным ходить! — Эх, мне ба такую жись…
3.
Рыжий, малый, прожив все годы в этом краю деревни, мог сравнить свою жизнь с существованием дворняг, которые обитали рядом: кто дальше, кто ближе. За то, что старуха с самого его щенятства, никогда не одевала на его тоненькую шею, тяжелый, всеми собаками ненавистный ошейник и цепь, он и любил старуху без остатка, дико, безгранично, самозабвенно. Купаясь в океане безграничной свободы, ужасом и страхом наполнялись его солнечные живые глаза, когда он видел через открытую калитку двора, грустную морду сучки Найды, коя жила рядом, соседкой.
Всю жизнь свою, когда-то красавица сучка протаскала, прогремела по двору ненавистную цепь и сейчас таскает, металлом тяжёлую, звоном громкую. В короткий срок улетела былая её красота. Клоками шерсть повисла, и только навек, тоска и печаль застыла холодцом в глазах облезлой сучки. Раз в год только, когда летом покосы начинались, злой Колька сцеплял свою охранницу с цепи. Вот тогда уж и радовалась душа у Жека, за чужое счастье, хоть коротенькое, хоть и чужое.
Вдвоём бегали, из края в край. Только коротконогому не угнаться, за высокой, стройной Найдой. «Но и пусть бегает!» — высунув язык, падая на землю, — думал обессиленный Жек. «У неё счастья — короткий век!.. Пусть дышит им!.. Пусть хоть на время, плохое испарится из её цепной, горькой жизни. В этом полёте, коротенького кусочка осязаемой воли, забудет звук гремящей цепи, запаха нечищеной будки... Пусть мир посмотрит, сил наберётся!..» — радовался Жек, ни на секунду не сводя глаз с любимой сучки. А та, от такого редкого счастья вся светящая, горела в ожидании, когда тронется телега с косарями в тайгу, совсем в другую жизнь.
Такая вольная жизнь, дорогого стоит! Поэтому Жек, готов в любое время года, в любой непогодный час и даже в грозу, бежать за хозяйкой проявляя чудеса безграничной преданности и смекалки.
4.
Когда приближалась зима, старушка обычно подходила к своим скирдам колонных дров, грустно разглядывая сухие поленницы, начинала вслух причитать: «Перадавали ж по радяву, да и по пряметам видно... зима будя холоднай, дров наверная ня хватить… — Придеться, по две печки топить у день»
После этого, молча выдвигалась в магазин, где покупала «беленькую». Пряча её под чёрную плюшку, меняла свои привычные нахоженные тропинки, и шла к пилораме. Там у старого коровника, у самого болотистого ручья, деревенские мужики пилят лес на доски и брус, для нужд колхоза. Рядом, как всегда сопровождающим бежит янтарно — огненное чудо природы, с болтающимся по сторонам языком, с гордо поднятой головой.
Старушка знала, когда обед у мужиков. Вот в этот раз, она подходит мягкой кошкой, стараясь валенком шумно не сломать прутик, щепочку, точно изучая обстановку. Нащупав в пространстве глазами старшего, подошла к нему с улыбкой, кротко, вроде не замечая остальных. Степаныч, весь прокуренный, щурясь от дыма пахучей махорки, на коленке точит напильником цепь.
— Васенька!.. кхе, кхе — старая приблизилась к нему совсем близенько, наклонилась.
— Здрастуй, Ивановна! — ответил громко, прокуренный, пропахший бензином, колхозом, точный пилорамщик.
— Што, в етот год, тожа зима сильно мёрзлая будя? — с усмешкой, но простодушно спрашивает Степаныч, подмигивая напарнику.
Тот, сидит на свежей чурке, ногу на ногу закинул, курит, густо дымит, и сразу ковыряется спичкой в зубах.
— Дык, ня хочеться Васенька родный, на старости, у зиму бяз дровок остаться. Ты жа знаешь, Сибирь жа... яна як влупить за пядесят, и полетять дровы у печку, как канфетки у рот! — отвечает старуха, не сводя глаз с кучи горбыля, и тихонечко кладёт под доски, смирную бутылочку «беленькой».
Не отрывая глаз от зубастой цепи, шоркая напильником, дымя махоркой, продолжая щуриться, колхозник с улыбкой заканчивает разговор:
— Хорошо! Хорошо, Ивановна! — напилим (сильно кашляет, сморкается) — и в тот, во-он угол набросаем, — тычет обрубком пальца в сторону крупных сосновых баланов.
5.
Анастасия ждёт морозы, и снег с неба густой, как гусиный пух, белый. Пусть селяне валенками, санями, тракторами и машинами его утрамбуют, чтобы полозья скользили не трудно. Вышла Ивановна на крыльцо, глянула, прищурившись на яркий диск далёкого солнца, и говорит Жеку, кой уже крутится у ног.
— Ну што, сяводня с табой дровы возить будям!
Берёт саночки и закрывает за собой калитку.
Идут медленно, вместе. Впереди, за невысоким забором виднеется золотистая горка. Эта пирамидка радует старушечий глаз. Она, можно сказать каждую зиму в этом уголку вырастает, даря покой и удовлетворение старой. Сырое дерево теплом играет, там пахнет опилками и смолой лечебной. Там напиленный горбыль лежит, за водочку — напиленный.
Пыхтит старушка, аккуратненько, ровненько складывая дровишки. За много лет, опыт заимела Ивановна, как правильно укладывать жаркие дрова в ржавую ванну, что к саночкам, сыном когда-то была прикручена. «Сырыя ящё! — думает старая, — многа ня буду накладывать — надорвуся...». А ей хочется больше, — с горкой! Только здоровья уже нет! Сносилось оно, стёрлось, в голодную войну в лесосеках, на колхозных полях и фермах осталось. Слезами вытекло, от потерь родных, коих войной поубивало и от болезней всяких позабирало.
Выпрямляется бабушка, глаза вытирает, они слезятся от хивуса. Это он игривый, не в срок догонялки затеял, гоняя ершистую злую позёмку. Поворачивается к псу, и улыбкой освещая своё морщинистое лицо, говорит:
— Ну-у, от... и пришла твоя пора старухе памохчи, — давай, ищи сябе дровину, тольки ня надорвися!
Жек, виляя хвостом, знает, что хочет от него хозяйка. Какой десяток лет, он с ней, в белую снежную погоду ходит сюда.
Осмотрев небо, старушка осеняет себя крестным знамением, просит помощи, сил, у неба, у Господа. Отдышавшись, кряхтя, подымает драную верёвку с земли, изо всех сил, резко, отрывает саночки с сырыми дровами, и трогается в путь. Жек, важно, излучая гордость и значимость своего предназначения в жизни, подходит к горбылю, и несколько секунд изучает мозгом и глазом вес каждой палки. «Надо, чтобы от тяжкого, — пузо болью не надорвать, но и позором себе репутацию не испортить перед глазами старой, — думает серым веществом пёсик. Да и в глазах селян, слабаком не слыть, — и маленькую не взять, чтобы не истолковал народ за хитрость и лень собачью…»
Выбрав, хватает её зубами, и пристраивается с боку еле ползущей хозяйки. Так и идут в деревню, на свою одинокую улицу. Вместе отдыхают. Она, тяжело дыша, садится на дрова, опять сморкается, опять причитает. И Жек, бросив палку, выслушивает хозяйку, языком тряся, лёгкими воздух, гоняя, даёт понять, что кашу не зря ест. Собака преданно смотрит в выцветшие старушечьи глаза, и думает, что сегодня он заслужил даже добавки.
Опять в путь, скоро уже и дом. Старуха любит с собакой ходить за дровами. Его ум и преданность согревают её душу. Ей нравилось, что деревенский человек останавливается, когда видит такую редкую дружбу и родство. Много лет, таким образом, они ползают, жизнь свою скучную продлевают. Всё здесь давно отлажено, всё взаимосвязано. Подчинено одному: чтобы зиму прожить не переживая, в печали себя вгоняя, от того, что дров не хватит.
6.
Старость, — любит тепло, и в покое — сознание. Тогда и болячка лишняя не прицепится, и каша будет в срок сварена, для этого коротконого, что рядом пыхтит, но тащит полешко. Так и жили в согласии, два этих существа под синим небом, листая в прошлое, как численник — календарь, времена года.
Любил Жек, когда в лесу наливалась спелым соком ягода, или вкусный гриб. Вот и сегодня они идут в лес. Старушка, держа на руке плетенку — корзинку, закрывает на палочку входную дверь, говорит:
— Ну што, чертяка... знашь уже куды пойдём? Знаяшь... потаму, аж светишься!.. Вижу, вижу! Радости-то, полныя штаны, да?..
А пёсик, изнемогая, вертится, в ногах мешаясь. Визжит, тыкается носом в ноги хозяйки. Ивановна знает, что эти тычки, — есть главная, пиковая точка эйфории собачьего счастья!
— Ну, што ты изводишьси? Идём жа у лес! Там тябя бабочки и птички ждуть.
Жек, распластав свою морду в улыбке, несётся на своих коротких ногах туда, где растёт малинка вкусная, — большая, пахучая! Знает и болото, где чёрные, спелые ягодки смородины гроздьями к воде ветку гнут. Знает все полянки и пригорки, где грузди вкусные, хрустящие, сибирские, под иголкой сосновой, свои мохнатые шляпки прячут.
Пока старушка лазила по болотам, отбиваясь от мошки, пёс изучает лес, ковыряется носом в норах, ловит бабочек, гоняется за юркими бурундуками. Любознательно изучив округу, набегавшись, весь уставший, напившись лесного пьяного воздуха, заваливался спать под сухим, трухлявым пнём. Солнышко ещё хорошо светит, тёпленько, в меховую рыжую шкурку, лучики пускает, поэтому собачонке глубоко спится, здоровьем дышится. Он, то похрапывает, то вздрагивает, сопит, продолжая во снах гоняться за юркой, прыгучей и летающей живностью.
Когда лукошко наполнялось ягодой, в лесу раздавался крик:
— Же-е-к!.. Же-е-к!.. Жече-ек!..
И откуда-то, из огромного зелёного, оранжевого, жёлто-бурого леса, вылетала эта сонная счастливая мордашка. На коротеньких ногах катилось Настасьино счастье, отдушина, забота.
— Ну, што, выспалася твоя давольная морда? — Вижу! Вижу! — глазы твои посоловевшия...
Выкидывая из корзины лесной мусор, старушка радовалась:
— Ну, думаю, хватить нам з тобой, штобы с чайком зимой побаловаться.
Ударив сильно по щеке, убив кровососущую тварь, буркнула:
— Ух, черти! Як заела ета мошка! Вродя ужа и мазью намазалася, а усё равно заядають, летая целымя полчищами... А божья мелкая тварь, уже в агонии, предчувствуя первые холода, свою смерть, бешеным клубком вихрилась над собирательницей, и её улыбчивым, неунывающим сонным другом.
7.
А ещё, он любил ходить со своей охранительницей в маленький деревенский магазин. Жек был беззлобный собакой. Те годы прошли, когда он участвовал в собачьих свадьбах, ватагой гоняя по всей улице и округе. Теперь его все дворняги знают, никому он не соперник, годы бурного загула прошли. Теперь для порядка, иногда, какая псина, выше его ростом и клыками длинней, с ходу подлетит из подворотни и злобно рыкнет, обнюхав, отбежит: «Что взять с этого старья?!»
Поэтому, мирно, смело, идут они вместе с хозяйкой за вкусным. Нравится Жеку «магазинное», на запах — приятное. Сидя у крыльца его, изнемогал в ожидании, когда старуха выйдет с потяжелевшей сумкой. Сопровождая старую жизнь, он бежал рядом с покупкой, пытаясь нюхом определить: что там, на этот раз лежит, что ему перепадёт, обломится? И уже у калитки, уставшая Ивановна, отдышавшись, по-доброму бухтя, осторожно ставила сумку на покосившуюся лавочку, рылась в поклаже.
Дворняга же, стреляя искрами неподдельной радости, тихонечко скулил, мотая головой, раздирая глаза, в предвкушении того, что там будет ему брошено на траву. Обычно, Настасья, порывшись, бросала ему и пряник, и печенюшек пару, с конфеткой в мягкой обвертке. Жек, обожал сладкое. Поэтому, с пустым желудком наскакивая на пахучую еду, не торопился сразу проглотить, не жуя. Он любил смаковать такую редкую пищу. Жевал медленно, спокойно, без рывков, постоянно прогладывая по сторонам, откуда могли налететь голодные дворняги.
Жек, знал, что не все собаки в деревне живут в таком комфорте, как он. Не всем к столу, и первое, и второе, к сроку ставится в миске. Хозяева здесь все разные. У одних, сердце с добром родилось, таким и умрёт, жизнь прожив. У таких хозяев скотина любая, живущая во дворе и в хате, не ложится спать голодной. Другой, от бедной колхозной жизни, микробом жадности с детства заражён. Без сострадания живёт, взаперти совесть свою держа.
У всех здесь, своя правда жизни. Многие собаки всю жизнь полуголодные прожили, и околели с пустыми желудками, мёртво скаля не стертые об еду ещё зубы, над которыми любят кружить, жирные, падальные мухи. Поэтому глаз да глаз, и отобрать могут! Здесь сильных много, наглых и дерзких. Отберут, не глядя на возраст мирного Жека.
8.
Время тогда было строгое. Одни новости в деревню, бригадир привозил с правления колхоза. Другие, самые важные — всегда по районной радиоточке диктор читает. В каждой хате стоит радио. Там после выступления хора имени Пятницкого, уже третий день, строгим «районным» голосом, женщина читает по бумажке, что властью написано, и милицией поддержано. Деревенские прильнули к динамикам.
Там говорят: в деревнях и сёлах много собак бездомных развелось, и участились случаи нападения их на людей. Строго, приказным порядком говорит диктор, чтобы хозяева своих охранников на цепь посадили. Главное, о том, что специально обученная группа милиционеров, будет ездить по населённым пунктам, и отстреливать, когда-то, кем-то, брошенных собачек.
Все в деревне слышат этот страшный указ, только Анастасия не знает об этой страшной новости. Ей Бог зрение сохранил хорошее, зато отнял немного слуха. Может в это время была бы дома, услышала бы предупреждение. Только она уже три дня, скрепя костями и стеная недовольством, доски старые таскает. Надо в заборе дырку заделать, чтобы свиньи чужие, во двор и огород не залезли к ней. Рупор в хате беду вещает, только старушка молотком по гвоздям стучит, то сгибая их, то разгибая.
9.
Третий день уже на исход пошёл, а Жек, понять не может свою улицу. Столько лет живёт в этом краю, всех вольных собак знает наперечёт: с одними дружит, с другими нет! Крутит головой пёс, вопросами себя мучая. Вот катится по деревне мотоцикл, — «трынчит», изредка, дымком из «выхлопной» постреливает. Но-о!.. ни одна «вольняшка» не вылетает из подворотни. А вот и быстрая машина, на ямах прыгает, несясь по прямой улице, оставляя за сбой клубы серой пыли. Опять не преследуют её псы, как заведено всегда в деревне.
Стоит лай! Только он во дворах звук рождает, там и оседает его злобный напор. Что произошло в этом мире?.. Жек, крутит головой: «Что поменялась на белом свете?..». Он растерянно смотрит, то в небо, то на избы людские. Страшная тревога закатилась прямо под собачью ложечку, засосала больно. В смятениях терзаясь, побежал Жек к тем, с кем любил гулять на воле.
То, к одной подбежал калитке, то к другому другу, – постоит, полает. Отвечают друзья, но они цепью за шею к будке привязаны. «Почему на цепи?..» — неустанно мучает себя вопросом собачонка. Вернулся к дому, лёг на траву, в небо смотрит. Но покоя былого нет. Ни одна собака не бегает по улице, такого никогда не было на памяти Жека.
10.
Анастасия Ивановна, сидит в хате у окошка, где света больше. Она штопает дырявый носок. А по деревне, с того края, медленно крадётся — катится чужая машина. Газ-63 тентом обтянутый, человеком в фуражке с кокардой управляется, рядом такие же сидят, внимательно деревню изучают.
Пёс, лежит у дома, в травку мордочку уткнул, глазками даль изучает. Всё ближе, и ближе приближаются чужие, неизвестные. Лают собаки, разрываются. Но ни одна не мчится за чужаками. «Нет! — Такого не может быть в моей деревне!» — думает Жек. «Чужие: это значит — непрошенные!» Поднялись ноги Жека, и рванул он к чёрной, страшной машине.
Сидит Настасья в хатёнке, думы думает, стежок за стежком, ниткой дырку стягивает. Хлопок! — Один! — Второй! «Неужели на улице стрелять начали — дурьё колхозное?..» — скорым голубем прилетели вопросы к старухе.
Мгновенно бросает шитьё, и, кряхтя, с болями в спине, в ногах, выскакивает на крыльцо. «Какому пьяному дураку, приспичило бабахать у её дома!» — волнительно бьются вопросы в высыхающем уже мозгу. Через забор, через ворота, ясно проглядывается, как дальше продолжает плыть милицейский Газ по пыльной дороге.
Не остатками слуха услышала, а сердцем женским беду почуяла. Бросилась к калитке... а там... из подворотни, голова Жека пытается пролезть в знакомую дыру. Передними лапами гребёт землю, чтобы скорей спрятаться от боли, что два раза «вдарила» в бок, и спину. Скребёт землю, а в глазах ужас пулями застыл. А задние, не двигаются, — отнялись! Не слушается тело, так жутко больно простреленное. Плетями тянутся за дырявым телом ноги.
11.
Мир наполнился криком! Тягучая кровь, полосой, по траве зелёной, красным стелется с улицы во двор. Кричит от боли Жек, передними лапами землю рвя в куски, и старуха проклятья сыпет убийцам, слезами обливаясь, вытаскивая любимого пса за голову из подворотни. Вытащила, а собачка, дёргаясь, хочет голову поднять, и в руки верные её всунуть, потому как помнит, точно знает, — в них его спасение!
Запричитала, заголосила Анастасия, проклиная извергов. Бросилась в хату, простынь рвать на куски, мази и настойки под лавками искать. Слезы, мутным взгляд сделали. В слепоте этой страшной, ударилась больным мозолем об угол, чуть не упала, не разбилась. Руки трясутся, ноги не успевают за мыслями, нос наполнился горькими соплями... совсем уж тяжко стало дышать.
Мечется по двору, хате и сенцам старушка.
— Жечек, роднянький! — потярпи трошечки! — всхлипывая, колдует над простреленным, истекающим кровью, телом друга. — Потярпи чуточки! — Я счас родный, — я счас, кровиночка моя! — плакала бабка, языком слизывая с губ натекающие соленые слёзы. «Кто вам дал право изверги, такое творить с невинной душой?..»
Настасья что-то лила, мазала, не помня себя, и крутила-крутила рваную простынь. Руки, измазанные алой липкой кровью, тряслись, — не слушались.
«Будьтя вы прокляты, убивцы!.. — гореть вам, тварям, всем в аду!» — стонала, ревела, выла бабская душа, уже понимая, какое дорогое и любимое божье существо, нелёгкой судьбы, — подарок, она теряет.
А Жек, уже в прощальном тумане уходящей жизни, пытался выдавить из себя терзающий его вопрос, что камнем придавил его умирающую душу: «За что?.. За что?..» Последними ударами достукивало огромное, доброе сердце — собачью жизнь. Ещё раз попытался поднять голову, посмотреть в глаза своей хозяйке: «За что?..» — а в ответ, только кровавые пузыри выкатывались пеной из открытой пасти.
12.
Земле придавала на огороде. Задник его, травой ровной и чистой весь зарос. Здесь любил лежать и радоваться жизни её верный друг, когда она неделями копала картошку. «Земля пух!» — воткнув в неё прощальную лопату, — подумала старушка. «Мягко тебе будет лежать мой верный!»
Всё глубже и глубже оголялась земля. «И мне, не долга осталось» — вновь назойливые мысли зашевелились в старушечьей голове. Стоя на коленях, и руками аккуратно утрамбовывая холмик тёплой земли, горько проронила:
— Встретимся у другом мире...
Кряхтя поднялась, сбила землю с коленей, растерев слезу на ввалившейся щеке, шмыгая носом, добавила:
— Ты тольки, обязательна найди мяне там.
Январь 2018 год.