«Ах, какая! Прямо яблочко наливное… Молоденькая, но уже все при ней… Сколько ей? 14… 15? Такой у меня еще не было… Разные были, но такой конфетки…»
Витьке уже исполнилось шестнадцать, а эти треклятые усы никак не желали расти. У всех мужчин они были. У отца - есть, у соседа дяди Паши вон какие усищи, как у товарища Буденного. Да, что старшие? Одноклассники его уже вовсю бреются.
Виктор в шестой раз подошел к висящему у окошка зеркалу. Покрутил головой, выпячивая верхнюю губу. Ничего не поменялось. Пегие, торчащие в разные стороны, как частокол, волоски, никак усами не назовешь. А сегодня на день рождение к Розочке Самусевич идти. Она первая красавица в школе.
«Так, что ж делать-то? Может чуть подстричь их?»
Сказано – сделано. Пощелкал ножницами справа, подровнял слева, но стало еще хуже. И вдруг в зеркале отразился портрет товарища Лаврентия Берия. Вот это находка
- Ой, какой, ты нарядный, Витька! Постой… ты чем-то под носом испачкал. Давай я вытру, - шурша кринолином платья, потянулась к нему именинница.
- Ничего я не испачкал, - Виктор резко отстранил руку девушки, - Это усы. Ясно!
- Ясно, - слегка опешила Роза, - …а пойдем я тебя с папой познакомлю. У нас сегодня двойной праздник: вчера папу главным инженером на заводе назначили!
После застолья и пламенных речей, в честь именинницы и ее отца, решено было устроить танцы.
Виктор, опередив других ухажеров, первый пригласил Розочку на вальс. От ее близости, смеха и выпитого шампанского, у него закружилась голова. Дальнейшее произошло, как в тумане. Вальсируя, он увлек партнершу в прихожую. В ту ее часть, где под лестницей были свалены пальто и шубы гостей. Сминая платье, его руки принялись жадно шарить по девичьим прелестям, а губы пытались сорвать поцелуй. Роза от неожиданности вскрикнула, и влепила ему звонкую пощечину. На крик девушки, забыв о танцах, прибежали встревоженные одноклассники. А Илья Маркович, отец Розы, взял Витьку за подбородок, и глядя прямо в глаза, сурово сказал:
- Научись бриться, сопляк, а потом уже…
Наутро вся школа гудела о вчерашнем происшествии. И кличка «Сопляк» надежно закрепилась за ним до окончания учебы.
Странная штука – память. С того злополучного дня рождения прошло уже больше десяти лет. Но Виктор Савельевич Темко, начальник управления следственного отдела ГПУ по городу С., помнил все до мельчайших подробностей. Эти презрительные взгляды одноклассников, это высокомерие учителей, эти ненужные слезы матери, наверняка привели бы тогдашнего Витьку в забулдыги - дворники. Но судьбе было угодно наделить его иной ролью.
Тем теплым майским утром, прогуливая урок ненавистной истории, он предавался своему излюбленному занятию. В тенистой части парка он подманивал голубей, дразня их хлебными крошками, рассыпанными на ладони. Как только одна из голубок доверчиво садилась на руку, Витька ловко хватал ее за ноги, и с размаху бил головой об росший поблизости дубок. Еще теплое трепещущее, в предсмертных судорогах, тело птицы, дарило ощущение собственного величия.
- А тебе их не жалко? – услышал он неприятный скрипучий голос, за спиной.
От неожиданности Витька даже выронил птичью тушку. Но повернувшись, и заглянув в лицо незнакомцу, в длиннополом макинтоше, он дерзко ответил:
- А чего их жалеть – то? Это ж твари!
- Ну, все – таки они живые, - не унимался мужчина.
- А вот поэтому мне их и не жалко! – с вызовом бросил парень.
Витька только теперь заметил, что у его собеседника нет усов. И даже бороды нет. Этот факт привел его в неописуемый восторг, который вылился в глупейшую улыбку. Безусый казалось не замечал ни дерзости, ни тем более неуместной радости со стороны паренька. Он преспокойно уселся на скамейку, и жестом пригласил Витьку составить ему компанию.
- Если я не ошибаюсь, ты учишься в 27 школе? И что там Яков Маркович? Все такой же поборник чистописания? Снижает отметки за каждую кляксу? – рассмеялся одними губами Безусый.
От его смеха, и в особенности от этого металлического блеска, появившегося в глазах незнакомца, у Витьки по спине побежали мурашки.
- А Вы… откуда знаете… что я в 27 школе учусь?
- О! – многозначительно закатил глаза к верху Безусый, - нам много чего известно.
- Кому это нам?
- Нам – это людям, которые стоят на страже интересов Родины. И неусыпно ведут борьбу против врагов советского народа. Ты хотел бы участвовать в этой борьбе?
Витька дернул острым кадыком, и молча кивнул.
- Тогда слушай, Виктор. Враги нашего Отечества повсюду. Они умело замаскировались, и ждут удобного момента, чтобы нанести свой подлый удар. Возможно, они есть и в твоей школе. Поэтому ты должен внимательно слушать, записывать и передавать мне все разговоры учителей и одноклассников, которые покажутся тебе подозрительными. Понял?
- Да, - хрипло ответил Витька.
В тот год Виктор Темко не только закончил школу, но и помог в разоблачении нескольких «вредителей», из числа учителей. Поступив в университет, он и там отличился. Оставаясь незаметным, он раскрыл настоящий «заговор». Его стараниями заслуженные профессора и их ученики отправились на великие стройки страны.
Но амбиции молодого борца с контрреволюционными элементами, требовали от Витьки выхода из тени. Он подал рапорт о зачислении его в органы ГПУ. И как же велико было его удивление, когда он был зачислен в штат без предварительной полугодовой проверки. «Безусый» дал такую рекомендацию, что его тут же включили в состав «тройки». Но ограниченность «выдаваемого «лимита» на расстрел не приносило ему ожидаемого удовольствия. Смерть приговоренных наступала очень быстро, в некоторых случаях почти мгновенно. А ему хотелось заглянуть в глаза умирающему, и прикоснуться к этому мраку, называемому небытие.
Но были и свои плюсы в этой «работе». Он в тайне брал себе на память «сувениры». Ничего особенно ценного с общественной точки зрения. Виктор отрезал, у казненных им, усы. Для этих целей он даже приобрел специальные ножнички. «Трофеи» он вклеивал в толстенный альбом для марок, не забывая при этом, подписывать, кому они принадлежали при жизни.
Надолго задержаться в рядовых сотрудниках карательных органов Витьке не пришлось. Начавшаяся борьба с «Ежовщиной», позволила ему быстро продвинуться по карьерной лестнице.
«Заместитель начальника следственного отдела в его то годы! Это вам не фунт изюма! И внеочередное звание тоже пришлось кстати. Приказ прислали в аккурат перед самой войной. А так бы загремел на фронт, как его одноклассники. Теперь же у него бронь. Так что пускай другие шагают под пули фашистов. А ему, Виктору Темко, надо ловить шпионов в тылу!» - весело насвистывая песню «Мы красные кавалеристы», размышлял Витька.
И «немецкие лазутчики» не заставили себя долго ждать. Они проявились, как реакция на лакмусовой бумажке. На металлургическом заводе, находящемся на окраине города, и возглавляемым на тот момент товарищем Самусевичем, произошла небольшая, но все – таки авария. И Виктор незамедлительно сигнализировал об этом инциденте своему начальству. На следующий день ему приказали разобраться, а виновных наказать по всей строгости военного времени.
Так пробил звездный час Витьки Темко, которого теперь иначе, как Виктор Савельевич никто не смел называть.
Как и положено, с обыском к директору завода, нагрянули на рассвете. Перепуганные соседи в роли понятых, обреченно потухший Илья Маркович, в роли арестованного, сосредоточенно суровые сотрудники ГПУ, в роли искателей, и растерянные жена и дочь, в роли родственников врага народа. Такие картины уже давно и привычно вошли в жизнь Виктора Темко. Подперев дверной косяк спиной, он равнодушно тянул папироску, и отрешенно щурился от табачного дыма.
Искали не долго. Среди бумаг обнаружили запрещенного Б. Пильняка «Повесть непогашенной Луны». Виктор тут же оживился, и, подойдя вплотную к Самусевичу, тихо процедил свозь зубы:
- Ну, теперь посмотрим, кто из нас сопляк, товарищ бывший директор, - и уже конвоирам в голос бросил, - Увести!
Нахлобучив на голову шапку, и накинув пальто, Илью Марковича вытолкали на улицу. Следом выбежала Роза. Она схватила Виктора за рукав. Он резко развернулся, и уже хотел оттолкнуть ее руку, но задержался. Огромные, как у испуганной лани, черные глаза, разметавшиеся, от сильного ветра, каштановые кудри, и этот аромат духов, вдруг всколыхнули то, что он считал давно утраченным. Но это длилось лишь мгновение. Из «воронка» его окликнули, он вздрогнул, и сухо сказал:
- Ваш отец, гражданка Самусевич…
- Я знаю. Витя, ты можешь помочь? – с мольбой в голосе спросила она.
С языка уже была готова сорваться гадость, но неожиданно для самого себя он ответил:
- Приходи завтра… вечером...
Адъютант доложил, что в приемной ожидает посетительница по фамилии…
- Да - да, - махнул Виктор, - зови.
Роза появилась в кабинете, будто темное облако. Черное длиннополое пальто, собранные в тугой пучок волосы, и отсутствие косметики, только подчеркивали ее красоту.
Темко невольно сглотнул, но тут же овладев собой, с деланным равнодушием указал на стул. Она присела на краешек, и нервно теребя бахрому платка, осторожно спросила:
- Витя, что с папой? Ты что - то узнал?
- Да, - сухо ответил он, - Ваш отец будет осужден и расстрелян, как враг трудового народа.
Роза побледнела, и закрыв лицо руками, тихо заплакала. Виктор, выждав, обнадеживающе продолжил:
- Но приговор могут заменить… на лагеря…
Плечи девушки перестали вздрагивать, она медленно подняла голову, и с глазами полными слез и надежды, спросила:
- А что нужно сделать? Надо написать старосте Калинину? Или самому товарищу Сталину?
Темко откинулся в кресле, сложил руки на груди и медленно по слогам сказал:
- Нужно встать на колени.
- Что?... Зачем на колени?... Ты хочешь, чтобы я просила кого – то, стоя на коленях? Молилась? – растерянно бормотала Роза.
- Нет. Я хочу тебя кое с кем познакомить… - произнес он, выходя из-за массивного стола, и расстегивая галифе.
Позже он уже потерял им счет. Виктор взял за правило, каждую среду с утра обходить, растянувшуюся на сотни метров, очередь. Люди, в ней, терпеливо ждали возможности передать скудные посылки, содержащимся за стенами каземата, родственникам. И узнать от лейтенанта, с каменным лицом, хоть что-то о судьбе своих близких.
Но Темко, в этой очереди, интересовали только молодые женщины. Он выбирал их, как породистых коней: крутой круп, ладные ноги, и обязательно темные вьющиеся волосы. Постоянным сопровождающим, в этих обходах, был его верный адъютант Масягин. В противоположность невысокому и худосочному Виктору, его подчиненный был рослый и широкоплечий. Когда Темко кивком указывал: «Эта», адъютант просто брал девушку под локоть, и вел в кабинет к своему начальнику. Как лошадь под уздцы.
После короткой разъяснительной беседы с «избранницей», которая состояла из запугиваний лагерями и уговоров спасти жизнь родного человека, Виктор выжидал нужное время. Посетительницы реагировали на его предложение по-разному. Умоляли, плакали, призывали к его партийной совести, возмущались, пытались ударить его по лицу, но в конце концов соглашались. И тут он переходил к активным действиям.
Для этих целей он переоборудовал крохотную комнатку, примыкающую к его кабинету, в спальную. Начальству, наличие дивана, он объяснил тем, что приходится часто задерживаться допоздна.
Естественно помогать «врагам» трудового народа он и не думал. Но его «дурочкам» этого знать было вовсе не обязательно. Масягин внимательно следил, чтобы ни одна из них больше не появлялась ни в очереди ни, тем более, в приемной.
Сегодняшний обход ничем не отличался от предыдущих. Те же понуро – ожидающие фигуры вдоль мрачной стены, те же потухшие глаза, и то же серо-ненастное небо по средам. Но Темко эта обстановка не угнетала. Наоборот он чувствовал себя повелителем судеб этих униженных и бесправных людей. Ведь только он способен подарить им надежду. Пускай и несбыточную, но мог.
Она стояла в самом конце очереди, спиной к нему, беседуя о чем – то со старушкой. Из-под лилового беретика, на плечи ниспадали волосы, цвета спелого каштана. Он придирчиво осмотрел ее ладную фигурку, и остался доволен. Девушка была совсем юной.
«Ах, какая! Прямо яблочко наливное… Молоденькая, но уже все при ней… Сколько ей? 14… 15? Такой у меня еще не было… Разные были, но такой конфетки…»
Но вдруг что-то до боли знакомое мелькнуло в этих наивно-доверчивых глазах. То, что он уже давно оставил в той прежней жизни, безусого паренька Витьки. Жаркий август в Малиновке, вкус молока из крынки, купание в прохладной речке, душистый сеновал в поле и ее глаза. Как же ее звали? Луша… Луша Шевелькова. Она была старше его на несколько лет. Их поставили в пару, скирдовать просушенную траву. Она звонко смеялась, глядя на его юношескую нескладность. А он старался быть серьезен, засматриваясь на ее колышущуюся грудь. А потом раскат грома, объявил о скором приходе дождя. И они укрылись от его капель в стоге сена. Волна страсти накрыла их, как проливной дождь…
За спиной вежливо кашлянул адъютант. Темко очнулся от наваждения, и привычно бросив: «Эта», зашагал прочь.
- Ты, что совсем дура?! Ты не понимаешь, что в такое сложное военное время, каждый чем-то жертвует?!
Виктор уже битый час уговаривал девушку, а она никак не могла понять, какой жертвы от нее требует этот худой дяденька, с враждебно торчащей щеточкой усов. Ведь она пришла сюда, чтобы разыскать своего отца.
- А ты знаешь, что твой отец - враг трудового народа, - значительно произнес Темко.
- Он не враг…
- Молчать! Если ты пришла его искать здесь, значит он контра! А с такими у нас разговор короткий. Расстрел!
Чем больше он наседал, тем больше она вжималась в скрипучий деревянный стул, и испуганно хлопала длинными ресницами. Улучив момент, когда он потянулся за папиросами, лежащими в нижнем ящике стола, она вскочила, и кинулась к двери. Но та была заперта. Девушка, затравленно озираясь, прижалась к холодной шершавой стене, и сдавленно выкрикнула в пустоту:
- Помогите! Пожалуйста…
Темко, с незажженной папиросой во рту, медленно поднялся из-за стола, и подошел вплотную к девушке:
- Сбежать собираешься? Не выйдет… сука!
Возбудившись от собственного крика, и ужаса в ее глазах, он ударил ее наотмашь по лицу. Закрываясь руками, и плача она упала на пол.
- Встать! На жалость, давишь, тварь! Тогда получи! – пошли в ход хромовые сапоги, - Вот, тебе! Вот!
Но «тварь» почему-то перестала вздрагивать, и рыданий больше не было слышно. Тело девушки, распластавшееся на грязном полу, стало похоже на старую тряпичную куклу. Темко брезгливо толкнул ее носком сапога в бок. Ее рука безвольно стукнулась об пол. Широко распахнутые глаза, казалось, пытались разглядеть голубую даль небес, свозь облупившийся потолок кабинета. А вокруг головы медленно растекалось кроваво-алое пятно.
Случившееся, с роковой неизбежностью, достигло сознания Виктора: «Что делать? Одно дело, когда «враги» подыхают в допросной, а другое – тут… Ничего… скажу, что она пыталась меня убить… Точно! Диверсия против сотрудника ГПУ…»
Трясущимися руками Темко достал из ящика стола самодельную «финку». С трудом разжав пальцы убитой, которые сжимали чью – то пожелтевшую фотокарточку, он вложил в них нож. А фото автоматически сунул в карман гимнастерки.
И уже придя в себя, он рявкнул:
- Масягин!
Адъютант, незамедлительно появился на пороге, заняв весь дверной проем.
- Прибери здесь, - Темко кивнул на лежащее тело, - и принеси мне ее документы.
В бумагах значилось: «Шевелькова Катерина Викторовна». В строчке отец прочерк, мать - Лукерия Осиповна Шевелькова.
«Не может быть! Так, место рождения – поселок Малиновка… Дата рождения… А может это не его Луша… Дата смерти матери… Причина смерти – при родах…», - бормотал он.
Темко начал нервно шарить по карманам, в поисках валидола, но вместо пилюль достал фотографию. И остолбенел. Еще не веря в происходящее он прочитал на обороте: «Любимой Лушеньке от Вити».
«Господи! Это моя же моя… моя дочь… и я… я сам ее…сам…»
Чья – то невидимая рука сильно сжала левую сторону груди. Затем в глазах потемнело, и ослепив яркой вспышкой света, увлекло в черную бездну.
- Ну, вот, ты и очнулся горемычный, - услышал Темко дребезжащий старческий голос, - А то дохтур, говорит: «Ентот не жилец».
- Где я? – спросил он, - Я что умер?
- Неее милок. Тебе на тот свет дорога заказана.
- Почему заказана?
- От того, касатик, что ты энтому миру не все долги еще выплатил.
- Что ты мелешь старая! На Колыму захотела? – пригрозил Темко.
- Сам ты старый, - беззлобно огрызнулась санитарка, и сунула ему в лицо зеркальце.
На него смотрел седовласый старик, с блеклыми глазами. Только усы оставались по - прежнему черны, будто отражали суть его души.