Гены - сквозь поколения повесть

Гены - сквозь поколения. Повесть.
Сергей Тесаков

1. Преддипломная практика на Чукотке

На преддипломную практику студент геологического факультета МГУ Володя Лунов отправлялся на Север, на Чукотку. Худенький, небольшого роста, волосы блондинистые, слегка вьющиеся, улыбка умная и весёлая, часто насмешливая. В общем – очень симпатичный молодой паренёк. Двадцать один год.

Полевой геологический отряд, в котором предстояло всё лето поработать Володе, забросили вертолётом почти на самый север Чукотки, в тундру. Местами здесь попадались небольшие рощицы низкорослых полярных берёзок. А вокруг необъятные просторы заболоченной тундры. Постоянного человеческого жилья здесь нет. Только иногда можно попасть на стоянку чукотских оленеводов. Яранги, сработанные очень умело, покрыты оленьими шкурами. Людей, по национальности – чукчей, немного. Имена и фамилии у всех русские. Говорят и на своём чукотском языке, и практически все – и мужчины, и женщины, и дети - кое-как говорят по-русски. Лица почему-то смуглые. Поскольку одежда у мужчин и женщин почти одинаковая, отличить мужчину от женщины сразу не всегда удаётся. У всех – сапоги, или резиновые, или кирзовые. Балахонистые куртки из оленьей кожи, выделанной весьма искусно из шкурок маленьких оленят, очень мягкой и красивой – золотисто-коричневого цвета. Не промокает. Воротники, полы одежды оторочены мехом полярного песца. В ярангах полы покрыты шкурами белых медведей. Ходят в яранге босиком, сапоги обязательно при входе снимаются.

Геологи поставили свои палатки вблизи от чукчевой стоянки. Отряд небольшой, всего семь человек, пять мужиков и две геологини. В ярангах на стоянке у чукчей человек двадцать взрослых и несчётное количество детей разного возраста. Отношения между чукчами и геологами сразу сложились дружелюбные. И тем и другим было интересно познакомиться с другой жизнью. Хотя странническая жизнь геологов мало чем отличается от также постоянно странствующей жизни оленеводов, перегоняющих свои стада по тундре. Только у геологов оленей нет. Кроме примерно сотни оленей, у чукчей живут их умные и неутомимые помощники – собаки, в основном – хаски и лайки. Штук двадцать. Вот собаки не сразу признали геологов за своих. Но тоже довольно скоро перестали тявкать и рычать. Всё-таки очень умные животные – собачки.

Дней через десять после прилёта геологов у их начальника Владимира Ильича Аристова наступал юбилейный день рождения – полтинник! 22-го июля 1961-го года. Обсуждался деликатный вопрос – как отмечать? Только своим коллективом или пригласить и соседей? Ещё в Москве, в кабинете руководителя геологического управления, Аристова предупредили – ни в коем случае не поить чукчей спиртом, которым геологический отряд снабжен богато. Слабы чукчи к зелёному змею, пьянеют быстро, сильно мучаются похмельем. Да и опасно, в тундре у всех есть оружие, по пьянке могут и перестрелять друг друга. Владимир Ильич позвал в свою командирскую палатку Николая Чугуева, пожилого, если не сказать старого, то ли вождя, то ли шамана, самого главного у чукчей. И прямо спросил – стоит ли устраивать празднование своего дня рождения с приглашением чукотских друзей? Из-под седых бровей вождя вспыхнул быстрый взгляд: «Не бойся Владимир, у меня порядок всегда сильный, никто не будет дурить. Только горячительный напиток сделайте как русскую водку, а может, и пожиже разведите. И не как у вас, у русских, подряд целыми стаканами, а помаленьку, маленькими чарочками. Закуску мы выставим – и мясо, и рыбу, и травки всякие съедобные, которые нам тундра даёт, а вы и не пробовали никогда. Если не торопиться, хорошо закусывать – то и весело будет, и дурить никто не станет. У вас, я видел, гитара есть, хорошо геологи поют под гитару, особенно ваши грустные песни. И наши девки попоют, попляшут». На том и порешили.

Чугуев поручил своим мужикам сколотить столы и скамейки, поставили квадратом, скамейки вокруг только с внешней стороны столов – чтобы никто ни к кому спиной не сидел. С боков проходы, чтобы подносить угощения. Аристов посмотрел–посмотрел и предложил вместо скамеек сделать для каждого человека отдельную табуретку. Если кому захочется отойти от стола – отодвинул свою табуретку и никому не помешаешь, не надо тебя пропускать, соседям вставать. Это, конечно, усложнило задачу. Но наделали штук сорок табуреток. В чукотском становище такого раньше никогда и не бывало. Отдельно для детей сколотили из валявшихся без дела продуктовых ящиков, в которых вертолётом сюда завозились продукты и всякие хозяйственные надобности, что-то вроде невысокого помоста. На помост предусматривалось выставить всякие сладости и морсы. Сладости привезли геологи, а морсы из ягод соорудили матери всей чукотской детворы.

У геологов имелся радиоприёмник, питавшийся от аккумулятора. А в хозяйстве Чугуева оказался патефон и довольно много пластинок, в основном с русскими народными песнями. Так что музыкальное сопровождение обеспечивалось.

Летний день за полярным кругом все сутки напролёт. Но начать решили пораньше, к обеду. А день задался солнечный, весёлый. Небо не такое голубое, как на югах, нежно-голубоватое, с проседью. И сильного ветра, который часто в тундре жить не даёт, не наблюдалось, так – теплый ветерочек. Владимир Ильич ещё до вылета в поле закупил двадцать бутылок шампанского, готовился к дню рождения основательно. В разведённый спирт добавили бальзама и чуть-чуть сахара.

Принаряженные оленеводы и оленеводки чинно и сначала слегка смущенно расселись за столами. Геологи разместились вдоль широкого стола так, чтобы и их все видели и они всех тоже. Ещё до начала торжества на столах расставили закуски, о которых расскажем чуть позже (они того стоят). Для каждого застольника был заготовлен невиданный ранее не только чукчам, но и большинству геологов, столовый набор: две тарелки, кружка для безалкогольных напитков, небольшой стаканчик (это вместо рюмки), ложки, вилки, ножички. И вся посуда, кроме кружек, разноцветная, но не из стекла, а из бумаги или какого-то похожего на бумагу пластика. В то время в России об одноразовой посуде не слыхивали. Это Аристов привёз из Венгрии, где в прошлом году три месяца работал в советско-венгерской геологической фирме. Забегая слегка вперёд, нужно рассказать судьбу этой невиданной посуды. Владимир Ильич сказал, что мыть её не надо, а надо просто сжечь. Но не тут-то было. Хотя к концу гулянья большинство гуляющих довольно основательно поднаклюкались, посуду жечь не стали, а тщательно на следующий день отмыли, и каждый получил таким образом сувенир заграничный.

Начало торжества вышло весьма торжественным. Николай Чугуев сказал: - Мы все приглашены в гости к нашим русским товарищам. Нам надо познакомиться. Пусть Владимир Ильич представит своих коллег. А потом и я представлю наших людей.
- Это правильно – произнес Аристов. – Ну что ж, начнем с наших прекрасных женщин.
- Моя главная помощница, кандидат геолого-минералогических наук, мама двух прелестных девочек, Валентина Николаевна Рыбка. Прошу не путать с рыбой и не пытаться её съесть. Это фамилия у неё такая – Рыбка. Валентина Николаевна заулыбалась, кивнула всем присутствующим.
- Ольга Борисовна Боярская, младший научный сотрудник, специалист по минералогии, возраст женщин озвучивать нельзя, но все вы видите – Оля наша самая молодая и самая красивая. Ольга слегка закраснелась, зыркнула на начальника своими голубыми глазками.
- Старший научный сотрудник, кандидат наук, чуть-чуть старше меня (на пять лет), палеонтолог – Игорь Борисович Смирнов. Палеонтологи изучают сохранившиеся в горных породах остатки давно исчезнувших животных. Игорь Борисович прижал руку к сердцу и раскланялся.
- Михаил Абрамович Лившиц, мужчина в самом замечательном возрасте – сорок лет. Знает три (или больше) иностранных языка. Пишет стихи. Замечательно играет на гитаре и на моих нервах. Поёт. Ведущий инженер геохимик. Миша только покачал головой.
- Сергей Сергеевич Сергеев, в просторечье –три С. Наш главный картограф. Все наши результаты работы бережно размещает на картах (не игральных, а на геологических). Но и в игральные тоже может. Двадцать семь годиков.
Сергеев, цыганистого вида молодец, с чубом, холмиком трепещущим над широким, только наполовину загорелым из-за чуба лбом, карими глазами и загадочного вида улыбкой, раскланялся почти также элегантно, как Игорь Борисович.
- Ну и, наконец, наш общий любимец, студент Владимир Николаевич Лунов. Он помогает каждому из нас, набирается от товарищей знаний и опыта. Володя у нас на преддипломной практике. Володя просто встал и улыбнулся.
- Вот и вся наша геологическая семья. Нам нужны ещё двое или трое рабочих. Я прошу Николая подумать и разрешить кому-то из ваших мужчин на ближайшие три месяца стать нашими рабочими помощниками, естественно не бесплатно, зарплату обещаю не особенно большую, но вполне пристойную. По чукотской части собравшихся за столом прошел легкий шумок и переглядывание.

Николай Чугуев извинился, что будет говорить, не вставая: «Что-то поясница тревожит, поэтому я вставать, пока не начнутся танцы, не буду». Шутку встретили смехом.
- Больше половины нашей чукотской семьи имеет такую же фамилию, как моя – Чугуевы. Но начну я с другой фамилии. Вася и Фрося – вон они сидят с края, сейчас встанут и нам поклонятся. Они мои тоже родственники, но фамилия у них – ты, Володя, не удивляйся - обратился он к Володе – Луновы. Люди они молодые ещё, двадцать пять лет, народили уже троих девчонок. Вася самый из нас умелый собачник. И он их любит, и они его обожают. Стоящие чукотские Луновы переглянулись. Вася оказался совсем небольшим мужичком с блестящими на солнце почти черными густыми волосами и небольшой бородкой под широким ртом. Рядом с ним стояла на первый взгляд почти девушка, стройная, тоненькая, ни за что не скажешь, что родила уже троих детей. По чукотским понятиям просто красавица. Но для русских красавицей её назвать было бы трудновато. Лицо очень широкое, для девической стройности фигуры несколько непропорциональное. Носик маленький и тоже широкий. Глаза василькового оттенка, широко расставленные. Ямочки на раскрасневшихся щечках.
- Но это не все наши Луновы. Ещё три семьи: Егор с Ниной, Николай с Ниной и Фёдор с Бэлой. И тоже у каждой семьи по трое детишек. Я даже не всегда вспоминаю - как кого из их детей зовут. И мальчики, и девочки. Работящие товарищи. Фёдор – заслуженный оленевод. Ну, он и постарше, скоро будем отмечать шестидесятилетие. Привстали со своих табуреток сразу шесть человек.
- Остальные – Чугуевы. Мои сыновья с женами, племянники и племянницы. Коля, Слава, Яра и Тамара пока не нашли себе половинок, гуляют на свободе. Все заочно учатся в институтах. Работают, дурью не мучаются.
- Рядом со мной моя замечательная жена, Варвара. Остальных Чугуевых назову по именам. Всё равно сразу всех не запомните, но уважить надо, каждого поимённо обозначить: Угрюм с Верой, Федя с Раей, Василий с Василисой, Антон с Таисией. Пока он называл своих родственников, те парами вставали, улыбаясь и даже смеясь. Для геологов они все казались на одно лицо, как, наверное, и московские гости для хозяев поначалу были трудно различимы. Наконец торжественная часть благополучно завершилась. Слово для первого тоста снова взял Николай Чугуев. Встал.
- Редко нам в нашей далёкой от Москвы тундре выпадает удача повстречаться с московскими жителями. Поэтому сегодня и у нас праздник. И я от всего нашего людства хочу поздравить Володю с юбилеем. Помоложе он меня будет. А большой человек, доктор наук. По нашим обычаям к дню рождения полагается дарить подарки. Да вот беда – не было у нас заранее ничего заготовлено. Поскольку я уже несколько дней назад узнал о дне рождения Володи, три дня и три ночи наши мастерицы шили подарок. Это наш традиционный зимний наряд – чукотский тёплый, можно сказать, скафандр. В нём можно жить и зимой и летом. Зимой не холодно, летом – не жарко. Прими, Володя! Живи долго, пока наряд не сносится. А ему и сноса нет.

Все дружно зааплодировали. Московские мужчины лихо выстрелили пробками шампанского, быстро плеснули вино в кружки, все встали и стоя выпили за заздравный тост. Кое-кто из чукчей, особенно женщины, видимо, впервые пробовали шипучий сладкий напиток. Зацокали, закивали. Аристов было попытался сказать ответную речь, но не дали. – Это Вы в конце говорить будете, не полагается юбиляру в самом начале празднования речи толкать, а то гости подумают – расходиться нужно. А наш праздник только начинается. Эту тираду громко произнёс Михаил Абрамович. Описывать все тосты и речи, звучавшие больше трёх часов, не будем. И стихи были, и велеречивые пассажи, и признания в любви. Остановимся лучше на закусках и кушаньях.

Геологи смогли поставить на стол только сырокопчёную брауншвейгскую колбасу, да консервированные заливные языки. Предложение сварить гречневую кашу с мясными консервами было Николаем Чугуевым отвергнуто. Особенный маринованный дикий чеснок (черемша) с какими-то другими кореньями как закуска к шампанскому, конечно, не подходил, но как закусь к водочке очень даже пришелся. Рыба всех мыслимых и немыслимых способов приготовления – и совсем почти живая, только недавно пойманная, сырая, нарезанная тонкими ломтиками (не единой косточки), посыпанная солью и поперченная. И маринованная, да так вкусно, в маринаде невиданного для москвичей вида и вкуса, без уксуса, на терпком настое душистых трав. И горячая, запечённая в крупных листьях болотной кувшинки. И очень солёная, но искрящаяся прозрачным жирком, что твой осетровый балык. Про мясо оленьего ягнёнка, тающего во рту, зажаренного на углях, даже и говорить нечего. Уплетали с таким аппетитом, как будто никогда не ели. А москвичи и правда ничего подобного по вкусу не пробовали в жизни. Бёдрышки белой куропатки, в молочном соусе, с привкусом дичинки. Откуда-то взялись и свежие огурчики, и помидорчики. Грибы солёные, маринованные, жареные, варёные в сливках оленьего молока. Земляника, черника, где-то в укромном месте поспевшая к этому слишком раннему для неё времени морошка. В общем, Лукулл может отдыхать.

Всякому чревоугодию в конце концов наступает если не конец, то желанный перерыв. На столе появился знаменитый на всю тундру патефон. И пластинки с танцевальными мелодиями: Рио Рита, На сопках Манджурии, фокстроты, вальсы. Слегка отяжелевшие от напитков и еды хозяева и гости повставали, потоптались и стали приглашать женщин потанцевать, растрясти немножко засидевшиеся члены. Ребятишки, до того почти незаметно крутившиеся вокруг помоста со сластями, теперь ринулись тоже приплясывать среди взрослых, добавив громких звуков и веселья.

Чугуев неожиданно остановил патефон и попросил своих женщин исполнить чукотский танец, скорее пляску, но какую-то грустноватую. Танец выражал ожидание женщинами своих ушедших в море мужчин. Сначала под хлопки мужской половины компании женщины парами весело хлопотали, обменивались поклонами. Потом хлопки стали громче, но реже, пары выстроились змейкой и, покачиваясь, сделали круг вокруг импровизированной сцены. Хоровод остановился, женщины приложили руки к бровям и стали всматриваться в даль, как будто стоя на берегу океана. Под ровный стук мужских ладоней, изображавший шум прибоя, женщины в нетерпении затопали ножками в такт прибоя. Продолжалось это довольно долго. И вот на сцену ринулись мужчины, подхватили и закружили каждый по женщине. И кружились до упада. Геологи в восторге аплодировали.

Двое мужиков притащили котел с кипящей водой. В кружки посыпался привезённый геологами индийский чай «Три слона». Началось говорливое чаепитие. Компания расслоилась на группки из двух-трёх человек. Запылали два костра, придавая празднику неяркую в свете незаходящего солнца иллюминацию. Берёзовые дрова горели ровным пламенем почти без дыма, но аромат огня дополнил впечатления дня древним запахом и бродяжничества, и одновременно дома, жилища. Владимир Ильич, по виду абсолютно трезвый, наконец получил возможность сказать слова благодарности.
- День рождения нашего руководителя и любимого человека ещё не кончается – воскликнул Миша Лившиц сразу после речи Аристова. – Споём, ребята!

Он ненадолго отлучился в свою палатку и бережно, как самую большую ценность, принёс одетую в украшенный наклейками кожаный футляр гитару. Вообще, геологи таскают с собой в поле дешёвенькие гитары производства фабрики имени Луначарского в Ленинграде, которые служат всего один сезон или даже меньше. Звучат такие инструменты не артистично, но всегда их обладатель становится душой коллектива. Но у Миши гитара была совсем другого, аристократического происхождения. Сделана она была знаменитым до революции мастером из цыган. Досталась Мише в наследство от дяди. Сохранилась, в результате очень бережного отношения, как новая. Миша не так давно поменял только один колок, который выглядел на гитаре чужаком. В умелых руках музыкально одарённого Миши, настоящего виртуоза, эта семиструнная красавица могла любую компанию либо развеселить до экстаза, либо заставить рыдать особо чувствительные личности, особенно женского пола.

Объединили два костра в один, расселись, а то и разлеглись вокруг прямо на земле, подстелив куртки и телогрейки. Один Миша остался сидеть на табуретке.
Дым костра создаёт уют.
Искры тлеют и гаснут сами.
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами.

Никто не перешел в крик, геологи и геологини пели задушевно. Только Володя Лунов петь был не в состоянии – слегка перебрал спирта, временами как будто задрёмывал, судорожно просыпался и совершенно блаженно улыбался. Постепенно гулящие стали расходиться, сначала женщины потихоньку и поодиночке отходили от костра, уходили к своим ярангам, детям и хозяйственным делам. Некоторые чукотские мужчины, не выдержав, несмотря на обильную закуску, действия спирта с шампанским (эту смесь в народе называют «Северное сияние»), начали похрапывать прямо здесь, у костра. А геологи ещё долго продолжали петь и даже пустили по кругу кружку. Глоток из этой кружки окончательно добил Володю Лунова, и он отполз куда-то в сторону.

2. Полу-сон или полу-явь.

Утро следующего дня застало Володю спящим на земле между чукотскими ярангами. Он лежал на оленьей шкуре, под голову был подложен тюфячок вроде подушки. Парня заботливо укрывало простое солдатское шерстяное одеяло. Как он здесь оказался, кто о нём позаботился, что с ним происходило после последнего глотка из кружки у костра – ничего этого Володя не помнил. Володя и в Москве, в студенческих компаниях, любил выпить. И провалы памяти с ним случались. Но не до такой же степени! Было ещё очень рано, и Володя, побродив по становищу, решил ещё немножко поспать. Забрался под своё одеяльце и мгновенно погрузился в некое промежуточное состояние – и не явь, но и не глубокий беспробудный сон. И пригрезилось ему следующее.

Он полулежал в яранге и прихлёбывал из широкой пиалы очень вкусный, ни на что ранее питое не похожий, напиток. То ли чай с молоком, то ли какое-то неведомое молоко с вкусом целебных трав. Не горячее и не холодное. Напротив него сидели Николай Чугуев и Вася Лунов. Николай неторопливо расспрашивал Володю о его семье, о жизни в Москве, о родителях и прародителях, об учёбе в университете, о его увлечениях и пристрастиях. И Володя, обычно не любивший расспросов и не позволявший себе откровенничать с мало знакомыми людьми, почему-то пространно рассказывал о том, что сам он пишет стихи и неплохо рисует. О том, что у него есть любимая девушка.
- Володя, – начал говорить Николай, – у нас с Васей есть к тебе, наверное, неожиданный и странный разговор и предложение, скорее просьба. У Васи с Фросей родились три девочки, а очень они хотят мальчика. Они, как и ты, Луновы. И вообще для нашего народа нужно вливание свежей крови. Стань, пожалуйста, нашим родственником, отцом мальчика в семье Васи и Фроси. Вася станет твоим, считай, братом. Фрося согласна.

Что было и было ли – Володя сказать не мог. Что-то, возможно, и было, но отчётливо вспомнить Володя был не в состоянии. Окончательно проснувшись, он решил, что ему приснился очень странный сон, очень, вроде бы, натуральный и в тоже время фантастический. Володя вернулся в свою палатку в лагере геологов, сделал зарядку, умылся. И про странный сон постарался забыть.

В этот же день они вдвоём с палеонтологом Игорем Борисовичем отправились в трёхдневный маршрут для сбора образцов в дальних обнажениях в невысоких обрывах подмытого берега небольшой речушки. Когда они вернулись, оказалось, что оленеводы решили сменить стоянку. Встретившись с Николаем Чугуевым, Володя постеснялся задавать вопросы, вытекающие из его фантастического сна. С Васей и Фросей они уже увидеться не могли, потому что те уже ушли на другую стоянку. А Николай Чугуев дружески пожал ему на прощание руку и никаких слов не сказал.

3. Во время учебы в МГУ – друзья, компания

После первого курса студентам предстояло выбрать специальность и кафедру, на которой они будут дальше учиться. Вообще-то, за первый курс особой ясности с выбором дисциплины для своей будущей профессии у ребят не было. Только некоторые, кто, ещё учась в школе, посещали специализированные кружки юных геологов или географов, заранее готовили себя к конкретной профессии. А для большинства выбор кафедры определялся более или менее случайными обстоятельствами или советами.

Володя знал свой выбор. Его дедушка, которого Володя, правда, не знал, он ушел из жизни до рождения внука, оставил много дневников о своих геологических экспедициях. И мальчик с увлечением читал эти дедовы занимательные и очень интересные, хотя местами и непонятные из-за многих неизвестных терминов, книжечки размером с обычную записную книжку, с зарисовками местностей и разрезов строения горных пород. Зарисовки выполнены очень тонко заточенным карандашом, прямо готовые гравюры. Специальностью деда была геологическая съёмка и поиски полезных ископаемых. Так что Володя, ещё поступая в университет, выбрал кафедру. В группу геологов-съёмщиков вошли двадцать студентов. Быстро сдружились. Особенно способствовали этому вместе проведённые месяцы практик, которые геологический факультет в обязательном порядке проводил для обучения студентов основам профессии – умению ориентироваться на местности, составлять карты, описывать разрезы, ездить верхом на лошадях, велосипедах и мотоциклах, оказывать первую медицинскую помощь, собирать образцы пород и минералов, копать шурфы. Практики проводились и в Подмосковье, и в Крыму, и на севере – на Кольском полуострове.

Весь курс – человек сто – выезжает на природу, размещается в больших, военного образца, палатках. Днём – маршруты, лазанье по крутым склонам, работы лопатами, кирками, геологическими молотками, запоминание минералов, названий трав и деревьев, мошек и другой живности. Учёба. А вечерами – костры, гитары, песни, первые влюблённости, шутки и прибаутки, разговоры по душам, луна и звёзды.

4. Рождение, интернат.

У Васи и Фроси Луновых весной следующего года, в апреле, когда в тундре ещё почти зима, но уже попахивает весной, родился мальчик. Назвали Ваней. К удивлению и родителей и всего чукотского окружения, малыш был необычного для чукотских детей вида: волосики не темные, а светлые, кожица белая-белая, прямо светящаяся, глаза большие серовато-голубоватые и не чуть раскосые, как у чукчей. Николай Чугуев, увидев новорожденного, заявил, что наконец он дождался рождения будущего главы рода и знатного мудреца, каким станет Ванечка Лунов, когда вырастет.

До семи лет Ваня рос в семье как все чукотские детишки, сестрёнки - Майя, Аня и Эля, на два, три и четыре года постарше, возились и играли с ним, как с куклой, никогда не обижали. Мама Фрося, как ей и самой казалось, слегка побаивалась своего сыночка. Ещё младенцем, сосунком, мальчик иногда так внимательно разглядывал маму, что ей становилось не по себе. В остальном: пошел в одиннадцать месяцев, говорить складно и по-чукотски, и по-русски стал с двух лет, был терпелив и мало звучен, мог по два-три часа заниматься сам собой, улыбался часто, а смеялся очень редко – был ребёнок как ребёнок. В многодетной чукотской семье детей не баловали, с ранних годков девочки и мальчики по мере сил привыкали к труду, к чистке рыбы, к кухонным делам, к уходу за животными – собаками, оленятами. В пять лет Ваня умел самостоятельно разжигать костёр. Отец подолгу занимался с сыном, учил вязать сети, снаряжать нарты и запрягать ездовых собак, учил читать, писать и считать, показывал звёзды и рассказывал про каждую звездочку легенды, сложившиеся у чукчей. Про Полярную звезду, например, сказка рассказывала о самом умелом шамане, который при устройстве звёздного хоровода поставил эту не самую яркую звезду в самый центр мироздания и научил людей ориентироваться в тундре, находя на небе эту звёздочку.

Осенью 1969-го года Ваня вместе с тремя одногодками должен был уехать на всю зиму из родного становища в городок Приполярный. Зимнее становище чукотского рода, в котором родился и жил Ваня, представляло собой большую деревню с добротными избами, с огромными по сравнению с избой крытыми дворами – загонами для скотины, для, в основном, оленей. Оленей в эти дворы загоняли только когда завихривались снежные бури, метели и вьюги. Но школы в становище не было. Не потому, что не могли построить школу, а потому, что в такую дремучую глубинку практически невозможно было зазвать учителей.

Школа, вернее – школа-интернат, была в городе Приполярном. Город построили в районе расположения богатого полиметаллического месторождения. Добычу вели как открытым способом, большим карьером, так и шахтным. Правда, шахты не особенно глубокие. Большой обогатительный комбинат, где добытую руду доводили до требуемой промышленностью кондиции, давал работу почти половине населения города. Город распланирован не стихийно, как многие старинные русские города, а весьма стройно и удобно. Широкие проспекты и улицы, с домами от двух до пяти этажей, выстроившихся в шеренги и образующих кварталы квадратной или прямоугольной конфигурации. В домах все удобства цивилизации – электричество, газ, горячее и холодное водоснабжение, отопление. Население города приближалось к семидесяти тысячам. Здесь, хотя город расположен значительно южнее Полярного круга, действовали северные надбавки к заработной плате, да и сама заработная плата была высокой. Поэтому рабочий люд и инженерно-технический персонал состоял из приехавших сюда либо по распределению, либо по найму специалистов, большинство с семьями. И люди оставались здесь десятилетиями.

Школа-интернат для образования чукотских детей - специализированное учреждение, полностью финансируемое государством. В городе, конечно, имелись и обычные средние школы, где обучались дети горожан. Но чукотских детей нужно было содержать весь учебный год. Только на лето детишек забирали родители в свои кочующие по тундре оленеводческие бригады. Интернат находился в самом центре города и располагался в трёх трёхэтажных зданиях, соединённых галереями: жилой корпус, учебный и столовая с другими хозяйственными отделами и службами. Интернат давал полное среднее образование (десять классов). Почти всегда было по два класса на каждый год. Человек пятьсот, а то и шестьсот ребятишек учились и жили здесь. Преподавание велось на русском языке, но были и уроки чукотского языка. Учителя были в основном русские, редко кто из учителей мог понимать по-чукотски.

К каждому классу прикреплялся воспитатель. Старались, чтобы это были мужчины, но, конечно, мужчин не хватало, и во многих классах воспитателями работали женщины. Воспитатель вёл своих воспитанников с первого по пятый класс, а с шестого по десятый приходил другой взрослый воспитатель. Иногда воспитатель продолжал работать со своим классом и все десять лет. Но это редко. Вообще, к сожалению, воспитатели менялись и ребятам приходилось приноравливаться к разным по характеру людям. В классах вместе учились и мальчики и девочки, а вот жили они в разных спальных комнатах. В комнатах мальчиков кровати располагались в два яруса. У девочек – в один. Спальные комнаты вмещали по десять–двенадцать человек. У каждого ребёнка был свой шкафчик и своя тумбочка. И уроки, и приготовление домашних заданий шли в классных комнатах, закрепленных за каждым классом. Кроме этих классных комнат, были и кабинеты по специальным предметам: физики, химии, географии, ботанике и естествознанию. Для учеников начальной школы ещё и игровые зальца действовали, а для старшеклассников – спортзал, библиотека, актовый зал, помещения для общественной работы. Папа Вася привёз Ваню для поступления в школу-интернат за три дня до первого сентября. Город на мальчика особого впечатления не произвёл. Отец ему много рассказывал о городах, даже о столице – Москве. Да и в книгах попадались фотографии и картины с видами городских кварталов. К этому времени Ваня бегло читал, и книги ему нравились. А вот интернат, где придётся жить без папы и мамы, представлялся не очень понятным. Сёстры, уже пожившие в интернате, рассказывали разные страшные истории про эту жизнь. Особенно про злюку–коменданта жилого корпуса Жанну Евгеньевну Борода. Это фамилия у неё такая – Борода. И в натуре Жанна больше походила на мужика, и бородка у неё жиденькая присутствовала, и она её не стеснялась и волосы не выдёргивала.

К началу учебного года всех новеньких первоклашек привезли, их набралось пятьдесят человек: двадцать шесть мальчиков и двадцать четыре девочки. Образовали два первых класса – «А» и «Б». Никаких предварительных собеседований с будущими воспитанниками не проводилось. Кого привезли первыми – попали в класс «А», остальных – в класс «Б». Ваня попал в «А». Пятнадцать мальчиков и десять девочек, всего – двадцать пять учеников. Первой знакомилась со своими будущими подопечными Мария Михайловна Веселова, молодая, только год назад окончившая педагогический институт в Иркутске и направленная по распределению в Приполярный. Семьи у неё ещё не было, жила она в отдельной комнате в общежитии обогатительного комбината, где ей выделили жильё. Маша была из многодетной семьи, как справляться с детьми знала и умела, детей любила. Девушка она была красивая, с очень правильными чертами чисто русского лица, слегка вьющимися каштанового оттенка пышными волосами, стройной слегка полноватой фигурой и весёлым характером. Педагогическая специализация у неё была – учитель географии. Но в интернате вакансии учителя географии не оказалось, и Мария Михайловна согласилась поработать для начала воспитателем нового первого класса.

Первого сентября в большом пришкольном дворе собралась большущая толпа учеников, учителей и родителей. Торжественно открывался новый учебный год. В интернате уже тогда, в 1969-м году, был подаренный директором обогатительного комбината ленточный магнитофон «Соната». Зазвучал гимн Советского Союза. С краткой речью выступил директор школы-интерната Давид Иосифович Трауберг – заслуженный учитель России, участник Великой отечественной войны, около шестидесяти лет, с седыми, но густыми волосами, с приятным баритоном.

Ваня среди колонки первого класса «А» выделялся своим слишком светлым, хотя и загорелым, цветом лица. Ребятишки-первокласники за прошедшие несколько дней пребывания в интернате уже друг с другом познакомились. Но пока ещё дичились. А Ваня вообще чувствовал себя одиноким и брошенным. Он и сам видел и понимал, что как-то отличается от остальных детей. Оказалось, что он отличается не только внешне. Он единственный в классе уже умел читать. И не только маленькие детские книжки с картинками. Ещё дома он внимательно изучил учебники для первого класса, которые отец купил заранее. Поэтому первые полгода сидеть в классе и слушать учителей, учивших его одноклассников читать по слогам и считать до десяти, Ване было не интересно. Ему бы сразу во второй класс. Но никому это не пришло в голову. Мария Михайловна одна видела, что мальчику неинтересно среди явно отстающих от него по развитию детей. Но ей не хотелось, чтобы Ваню отдали другому воспитателю, мальчик ей нравился, и она не решилась предлагать перевести его во второй класс. И, наверное, зря. В классе, вместо того, чтобы стать лидером, Ваня стал изгоем. Что прослужило причиной: то ли его внешность, то ли его знания, но другие ребята стали его сторониться. Может быть, ревновали к его знаниям. Физическое развитие многих мальчишек в классе было более крепкое. Ваня атлетизмом не отличался ни по росту, ни по весу. Поэтому более сильные пареньки, особенно Коля Трусов, постоянно его задирали. И жизнь в интернате для Вани была мучением. И продолжалось это вплоть до шестого класса. Ваня по всем предметам был отличником все пять классов. Учёба давалась ему очень легко, а кроме того, он был очень прилежным человеком, все домашние задания готовил тщательно. Почти единственной его отрадой стали книги.

Школьная библиотека в интернате была на удивление хорошей, да и библиотекарша Нина Ивановна Румянцева, пожилая интеллигентная женщина из семьи когда-то сосланных в Сибирь московских учёных, скоро отметила прилежного и очень ответственного, всегда в срок возвращавшего взятые в библиотеке книги, мальчика. И она потихоньку стала направлять его чтение, советовала – какие книги читать. Поэму Пушкина «Руслан и Людмила» Ваня знал наизусть уже в четвёртом классе.

На лето интернат практически пустел, ученики разъезжались по своим кочевьям, к родителям, к природе и труду, к любимым собачкам. В родном стойбище Ваня вновь становился равноправным с ребятами своего довольно многочисленного рода, здесь он пользовался заслуженным уважением, даже становился почти вожаком. Жалко только, что здесь не было библиотеки. Зато по нескольку раз перечитывались прихваченные с собой любимые книги: «Том Сойер», «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров», «Три мушкетёра», рассказы Джека Лондона. Ваня здорово наловчился читать вслух как дома, для своих сестер и папы с мамой, так и собрав вокруг себя ребятишек со всего стойбища. Конечно, это происходило нечасто, только когда на несколько дней оленьи стада оставались на одном месте. Дети оленеводов постоянно были заняты разного рода обязанностями: вода, дрова, костры, собаки, присмотр за малышами, готовка еды, сбор трав и грибов, стирка и чистка одежды и множество других хозяйственных дел. И мальчики и девочки умели всё делать без различия полов. Девчонки даже рыбу ловили лучше мальчишек.

5. Магадан

Весной 1962-го года Володя Лунов окончил Геологический факультет МГУ и был направлен на работу в Магадан по распределению, в Магаданский научно-исследовательский геологический институт. Московская прописка за выпускниками, распределенными для работы в северных районах страны, сохранялась. Володя был принят в Отдел геологии золоторудных месторождений на должность младшего научного сотрудника. Молодому специалисту дали отдельную однокомнатную квартиру близко от института. Вот только в этой квартире он бывал только зимой, да и зимой, не смотря на морозы и вьюги, геологи часто отправлялись в командировки на разрабатываемые месторождения, спускались в забои шахт и там продолжали изучать строение месторождений.

В те годы в Магадане, уже десяток лет переставшем быть одним из островов ГУЛАГА, оставались жить и работать специалисты и видные учёные, раньше отбарабанившие здесь кто десять, а кто и больше, лет ссылки или подконвойной судьбы. Но люди привыкают за долгие годы к жизни в этом не самом благодатном, суровом, но привлекательном природой и людьми краю Земли. Особенно для людей землепроходческих профессий: геологов, географов, биологов. Много оставалось и творческих личностей. Город по насыщенности интеллектуальной жизни вряд ли уступал столицам. За три-четыре последних года сюда приехало и много молодёжи, в основном выпускников московских и ленинградских ВУЗов, направленных по распределению.

В отделе института, куда поступил Володя, коллектив был сплоченный и увлечённый. Он стал самым молодым, если не считать двух пареньков – оба – Саши, работавших техниками-геологами и учившихся заочно в университете в Иркутске. Возглавлял отдел Алексей Дмитриевич Ваганов, старый геолог, работавший в Магадане ещё в лютые послевоенные времена. Могучий, смахивающий на медведя, с седыми лохматыми бровями и каким-то заскорузлым лицом, Алексей Дмитриевич поначалу производил на собеседника устрашающее впечатление. Да и бас имел глухой, низкого тембра. Но на самом деле это был на удивление добродушный, добрый, улыбчивый человек, заядлый охотник и рыбак, неутомимый путешественник по Чукотке. Его превосходно знали, уважали и любили не только в институте, но и в кабинетах геологических и не геологических начальников в Якутске, Хабаровске, Владивостоке, да и в Москве. Был он первооткрывателем нескольких золоторудных месторождений. Научных званий Алексей Дмитриевич не имел, но обладал таким запасом знаний, что в пору и академику. И очень старался, чтобы сотрудники его отдела становились как можно скорее зрелыми учёными, писали и защищали диссертации, писали статьи и книги, участвовали в научных конференциях и совещаниях.

Обрадовался, узнав, что Володя преддипломную практику проходил в чукотской тундре, в отряде Владимира Ильича Аристова, с которым был близко знаком.
- Ну, ты уже давно стал нашим, раз работал с Володей Аристовым. У этого мужика есть чему поучиться. И тундры нашей понюхал. Молодец, что согласился к нам на работу приехать, не побоялся Севера, - такой фразой приветствовал он Володю Лунова.

Семь лет жил и работал Володя в Магадане. Собственно геологические проблемы увлекали его только первые два года. Постепенно его всё больше и больше интересовали общие, фундаментальные закономерности развития природы, образование разного облика ландшафтов в географических поясах планеты, физико-химические процессы жизни и преобразования живых и неживых компонентов природной среды. Не хватало знаний по физике, химии, почвоведению. И Володя увлечённо занялся дополнительным самообразованием по недостающим, по его мнению, в его геологическом университетском образовании областям знаний. В 1966-м году Володя поступил в заочную аспирантуру Географического факультета МГУ, на кафедру физической географии.

В северных районах процессы жизни в течение долгой зимы заторможены, зато короткое арктическое лето даёт всему живому стремительное развитие, травы и цветы спешат во всю, кажется, оживает и неживая часть земной поверхности, ручьи и речушки яростно перестраивают свои русла, перетирают камни в песок, накапливают песчаные косы, в которых зачастую прячутся золотоносные россыпи. Наблюдения за этой суматохой, изучение жизни природы – вот что занимает ум и труд учёных. В своих полевых маршрутах Володя бывал и в тех местах, где работал с Аристовым и где впервые познакомился с жизнью аборигенов. И даже несколько раз пытался найти стоянки рода Николая Чугуева. Какое-то смутное воспоминание о фантастическом сне иногда посещало его. Но как-то не сложилось, не получилось. Бывал он и в городке Приполярном, где одно время была база геологической экспедиции, располагавшаяся в соседнем здании со школой-интернатом для чукотских детей. Но как раз весной 1969-го года закончился семилетний магаданский период жизни Володи. Этой весной он защитил кандидатскую диссертацию и его пригласили на работу в МГУ, на Географический факультет. Стал доцентом, с увлечением принялся читать лекции по физической географии студентам, таскать студенческие группы по меридианам, пересекая страну с севера на юг, изучая разнообразие ландшафтов.

6. Женитьба в 1970-м г. Сын Ваня

В тридцать лет, уже став доцентом и вполне респектабельным гражданином, Володя, наконец, женился на красавице Марианне Господиновой, за которой ухаживал ещё будучи студентом. Марианна училась тоже в университете, но на год старше. В дружескую компанию Володи не входила, у неё была своя компания, и за ней ухлёстывали не только ребята из группы, но и старшекурсники и аспиранты. Когда Володя уехал работать в Магадан, они наладили довольно интенсивную переписку. В один из приездов в отпуск в Москву, а потом ещё и в Крым, в санаторий под Ялтой, Володя пригласил присоединиться к нему Марианну, с которой долго не виделся. Марианна осталась работать в Москве в производственном геологическом тресте, работой не особенно интересовалась, но увлеклась киношной богемой. По-прежнему была окружена толпой поклонников, а вот ни к кому всерьёз душа её не прикипала. Образ Володи Лунова покидать её не спешил, подогревался его многостраничными письмами с яркими картинами такой далёкой и волнующей романтической дальневосточной жизни.

Встреча и месяц в Крыму, в походах на яйлу, в Бахчисарай, чеховские места заново воспламенил чувства обоих. Только вот ехать в Магадан, оставив родителей, Марианна не хотела. И до свадьбы дело не дошло. Но и терять друг друга не хотелось. Сговорились, что поженятся, когда Володя вернётся в Москву. А такая перспектива уже проглядывалась, диссертация была почти завершена, оставалось только её защитить. Защита прошла успешно, работу Володи высоко оценили ведущие учёные, чуть было не присудили не кандидатскую, а докторскую учёную степень. Но старперы из Учёного Совета на такой подвиг не решились, ограничились кандидатской.

Став доцентом в университете, буквально в тот же день, когда его приняли на работу, Володя попросил Марианну стать его женой, и она не отказалась.
Весна, свадьба, новая жизнь. И в положенный срок молодожёны обзавелись сыном Ваней. Родители Володи, и отец и мама, профессора в университете, подкинули деньжонок, и семья обосновалась в чудесной двухкомнатной кооперативной квартире на юго-западе Москвы.

7. Заболевание раком крови 1978-й

- Молодой человек, придётся Вам сделать все нужные анализы, какие – я вот написал Вам направления, и милости прошу ко мне, посмотрим, что с Вами делать, – благодушным голосом говорил несколько чудаковатого облика пожилой врач в университетской поликлинике доценту Владимиру Николаевичу Лунову, обратившемуся впервые за много лет к эскулапам. Обратился потому, что уже несколько месяцев как-то не очень хорошо себя чувствовал, по ночам подступала рвота, не удавалось, как привычно, бегом догонять автобусы, стал уставать работать над рукописями по вечерам. О своих недомоганиях Володя никому, даже жене, не заикался. А вот в поликлинику всё-таки решил сходить, пусть пообследуют.

Шел 1978-ой год, недавно Володя сдал в издательство свою монографию по проблемам физико-химических основ физической географии, дела и дома и на работе спорились, всё бы хорошо, но вот сбои со здоровьем начали беспокоить.
- Давайте-ка мы положим Вас на обследование в клинику. Не нравятся мне Ваши анализы. Так встретил врач забежавшего в перерыве между лекциями Володю.
- Ну, какая клиника? Дел по горло!
- Нет, молодой человек, может быть, я и перестраховываюсь, дай-то Бог, но лучше перестраховаться, чем потом совестью мучиться. И не надо отказываться. Я всё равно обращусь к Вашему декану. Главный врач клиники – мой хороший знакомый, учились вместе. Договорюсь, чтобы к Вам отнеслись со вниманием. Родных, у Вас ведь жена и дети, наверное, пока не расстраивайте, скажите – плановое обследование.
- Доктор, простите, я всё никак не спрошу Вашего имени и отчества.
- Лившиц Роман Ильич, прошу любить и жаловать. Но не жаловаться!
- Да я и не мастак жаловаться. Очень приятно познакомиться. Но Вы мне скажите прямо – что Вы подозреваете у меня.
- Это преждевременно. Мало ли, что может привидеться старому еврею. Зачем Вас пугать? Кровь мне Ваша показалась подпорченной, лейкоцитов маловато. Курите, небось, как паровоз. Вот и картинка может быть искаженной. Курил Володя, действительно, чуть не по две пачки в день. Бросать не хотел, а вот сократить - надо бы.

Роман Ильич написал ему направление в клинику и при нём позвонил главврачу. Они с ним обменялись какими-то шутками, как старые друзья. И договорились, чтобы Володя явился в клинику в понедельник, часам к одиннадцати, прямо к главному врачу, а не в приёмный покой.
- Ну вот, у Вас ещё целых четыре дня. Не волнуйтесь и не расстраивайтесь. Будем надеяться на лучшее. Запишите мой домашний телефон, если что – звоните, не стесняйтесь. Всего хорошего!
- До свидания!

Надежды на лучшее оказались напрасными. В клинике, после двухнедельного тщательного обследования был установлен жуткий диагноз – лейкемия, рак крови. Но в начальной стадии, когда пациенты вообще могут не чувствовать никакого дискомфорта.
- Это ещё Вам повезло, что заметили ухудшение здоровья. На этой стадии медицина почти сто процентов заболевших ставит на ноги. – заверил Володю лечащий врач в клинике. Володю перевели в онкологическое отделение Боткинской больницы. Описывать дальнейшие манипуляции, которым подвергаются заболевшие лейкемией, не будем.

За те полгода, что провёл Володя на больничной койке, постепенно стали рушиться и родственные, и дружеские связи. Поначалу частые посещения больного друзьями и коллегами, всегда на повышенном градусе шутливых разговоров для подбадривания, иногда с тайком пронесённой в палату четвертинкой – Да брось ты, от рюмки водки ещё никто не умирал, за здоровье! – становились реже и реже. Жена Марианна, ежедневно в первые два месяца на час-два приезжавшая в больницу и вынужденная таскать с собой малыша Ваню, похудевшая и подурневшая от свалившегося на них несчастья, и она стала терять надежду. Состояние Володи стало резко ухудшаться. Получалось, что для всех скорая кончина Володи как бы становилась ожидаемой и очевидной. Володя, конечно, чувствовал охлаждение внимания к нему. Обида на близких когда-то людей усугубляла и без того противные ночные размышления. Трижды навестил Володю, чего тот никак не ожидал, Роман Ильич Лившиц. Старый доктор не блистал бодрящим остроумием, выглядел очень серьёзным, но он, пожалуй, единственный, кто не терял надежды.

- Владимир Николаевич, как Вы смотрите на перевод Вас на лечение в Германию? Мой однокашник, старый немецкий доктор Ханес Тиргартен, служит в небольшой, но очень известной больнице, в ГДР, в городе Фрайбурге. Я написал ему, и он согласен Вас принять. Какие-то чудеса у него уже случались в практике. Роман Ильич пристально и даже гипнотически вгляделся в глаза Володи.

- Напишите в Министерство здравоохранения ходатайство о направлении Вас на лечение во Фрайбург и от себя лично, и от ректора университета. От врачей мы тоже соорудим письмо с обоснованием необходимости Вашего лечения там. Вы ведь немецким владеете? А Ханес учился в Москве, знает русский. В ГДР русский и в школах преподают. Так что Вам там скучно не будет. А слегка поправитесь – и во Фрайбургском университете, одном из самых старых университетов Европы, попреподавательствуете!

Надежда с новой силой встрепенулась. Сомнения в действенности ходатайства оставались, но письма были направлены. И, к удивлению и радости, в феврале 1979-го года разрешение на выезд Лунова Владимира Николаевича для поправления здоровья в Германскую Демократическую Республику было получено. Финансовое обеспечение и лечения, и проживания приняла на себя немецкая сторона.

8. Подросток.

Переход из пятого класса в шестой полностью изменил для Вани Лунова действительность. Во-первых, его перевели в другой по составу учеников класс. Способствовала этому Мария Михайловна, которая получила, наконец, должность учителя географии, вышла замуж за красавца Евгения Михайловича Смолина, инженера на обогатительном комбинате, они обосновались в новостройке, получили двухкомнатную квартиру, родили сына Мишу. Мария Михайловна продолжала покровительствовать Ване, хотя и перестала быть воспитателем. Мальчик ей не просто нравился, она скорее привязалась к нему почти как к своему ребёнку. И Ваня отвечал ей любовью. Возвращаясь из летней тундровой жизни в интернат, Ваня привозил Марии Михайловне вкусности чукотских мастериц такого варенья, какого никогда не найдёшь ни в каком магазине, такого неповторимого вкуса и аромата, что ум отъешь.

Воспитатель нового для Вани шестого класса «Б», на этот раз – мужчина, бывший военный, подполковник, вышедший в отставку, не старый ещё, лет пятидесяти крепкий и по-военному подтянутый Иван Иванович Ильин, только один год работающий воспитателем в интернате, но уже притянувший к себе любовь и восхищение ребят своего класса, при первом знакомстве с новым в его классе учеником – Ваней Луновым – как-то сразу почувствовал к мальчику личностную симпатию. И Ване новый взрослый понравился.

С учениками класса Ваня, конечно, был знаком, они уже сколько зим жили вместе в интернате. С двумя девочками из класса «Б» Ваня и раньше сдружился. Катя Светлова и Алёна Шкирдова были из рода, пасшего своих оленей по соседству с родом Вани, и они иногда встречались и летом на праздниках, в которых сходились попраздновать несколько чукотских родов и семей. Быстро выяснилось, что Ваня и в новом классе стал первым учеником по всем предметам. И здесь почему-то никто ему не завидовал. Ваня помогал в учёбе некоторым слегка отстающим ребятам, превратился из изгоя в героя и начал сам расцветать, расправлять плечи, перестал стесняться и побаиваться одноклассников. Двенадцатилетние подростки уже становились не маленькими детьми, а повзрослели, окрепли, особенно девочки.

Ваня начал задумываться о своём будущем. Пока будущее представлялось знакомыми картинами жизни оленевода. Отец продолжал учить сына мудростям кочевой чукотской жизни. А вот картины другой, взятой из книг и кинофильмов, не оленеводческой, а совсем другой, может быть, и городской жизни всё привлекательнее становились для Вани. В картинах и рисунках, а Ваня научился неплохо рисовать и карандашами, и красками, зарисовки природы перемежались с фантазийными сюжетами цивилизации в других условиях, в других странах, может быть, даже в Москве.

9. В десятом классе разговор о своём рождении с отцом. 1978-й

Летом 1978-го года уже крепкий шестнадцатилетний юноша, уже десятиклассник, Ваня прибыл на каникулы домой и включился в знакомое с детства, привычное, привольное житьё оленеводов. Отличия внешности Вани от внешности окружающих чукотских парней с годами становились всё заметнее. Естественно, что он и сам это видел и уже давно стал задумываться о причинах. Даже с отцом у Вани не было никакого сходства.

Но отца Ваня очень любил, старался во всём ему подражать, специально придумывал всё новые и новые вопросы о жизни, об устройстве мироздания в понимании чукчей. Обладая современными знаниями о строении Земли, о закономерностях в природе и обществе – всё это не только, да и не столько из школьных учебников, а из множества прочитанных серьёзных книг, Ваня удивлялся цельности картины мира, существовавшей у его народа. В одну из коротких, ещё весенних, северных ночей отец с сыном остались вдвоём сторожить оленей. Можно было бы и попеременно поспать в небольшой палатке, натянутой на невысоком возвышении, но они сидели у костерка, пили чай и с удовольствием не спеша говорили обо всём на свете.
- Пап, а как ты объясняешь для себя, что я так на тебя не похож? - решился Ваня задать отцу давно мучивший его вопрос.
- Одинаковых людей, зверей, вон даже оленей – не бывает. Природа любит разнообразие. Ты ведь читал в книжках про генную теорию. Где-то в хромосоме малейшее изменение – и изменяется когда внешность, а когда и характер потомков по сравнению с родителями. Ты наш родной сынок, а что не очень похож – так мы тебя не меньше любим. Может быть, даже и больше. Расскажи-ка ты лучше, каким видишь своё будущее.
- Я пока не знаю. Знаю только, что мне нравится учиться, и я обязательно постараюсь после школы поступить в институт, хочу стать биологом или географом. Есть даже такая специальность – биогеография.
- А как же наша семья, наша тундра, наши олени? Ты почти всё умеешь, из тебя выйдет хороший оленевод, я думаю. Но, конечно, и учёных людей среди нашего народа должно быть больше. Я тебя ни к какому решению не склоняю, сам выберешь свою судьбу.
- А пока пойди-ка вздремни часок, а я посижу, посторожу. На этом разговор прекратился.

Ваня почувствовал, что отец ушел от его вопроса, перевёл разговор на другую тему, заговорил о его, Вани, будущем. Для самого Вани его непохожесть на чукчу оставалась интригующей загадкой. В школе, в городе все давно перестали обращать внимание, привыкли. И в своём клане тоже. Но когда встречались с людьми из других чукотских кланов, нет-нет да задавались, не напрямую, тактично, вопросы – откуда у вас этот русский парень? Маму Фросю спрашивать Ваня считал невозможным. Она к сыну всегда относилась как к божеству, смотрела на него с таким обожанием, такой любовью.

Глава рода Николай Чугуев, уже очень старый, но не дряхлый, старикан, к Ване относился как к будущему вождю, всячески подчёркивал всегда и везде, что только в нём видит своего преемника. Ваня и побаивался старика и стеснялся его восхвалений, тем более что всё яснее понимал, что будущее у него, у Вани, скорее всего связано не с тундрой и оленями, а с дальнейшей учёбой, с наукой, с городом и городской цивилизацией. Поэтому расспрашивать Чугуева о загадке своего отличия от чукотского народа не решался.

10. Уход из МГУ, переезд в Германию, во Фрайбург 1979-й

Доктор Ханес Тиргартен, высокий пожилой человек с чисто немецкой арийской внешностью, но тёплыми, не арийскими, глазами, мягким баритоном, почти без акцента по-русски встретил Владимира Николаевича: - Добро пожаловать, будем надеяться на хорошее, ни в коем случае – не унывать (это самый большой грех). Располагайтесь в нашем уютном отеле, здесь не пахнет госпиталем. Палата, простите – гостевая комната, думаю – вам понравится. Из окна чудесный вид на наш фрайбургский знаменитый Мюнстер. Зовите меня просто – Ханес, а я, с вашего позволения, буду звать Вас Володей. - Договорились?

Комфортность обстановки, в которую попал Владимир Николаевич, во-первых, как рай от ада, отличалась от московской больницы, во-вторых – благоприятно подействовала на настроение пациента и на ход лечения. Конечно, и здесь были ежедневные капельницы, физиопроцедуры, таблетки, уколы. И весь этот объём препаратов воздействовал на организм, субъективно Владимир Николаевич поначалу чувствовал постоянную слабость, с трудом перемещался по комнате-палате, всё время хотелось спать, однако сон получался какой-то неглубокий, поверхностный, то ли сон, то ли дрёма, с обрывистыми картинками, Особенно часто снились какие-то развалины, трущобы, свалки то строительного мусора, то ржавеющих останков техники – автомобилей, тракторов, самолетов или вообще непонятно чего. И он бродил, не находя выхода, по этим пространствам, мучительно переживая затерянность в хаосе. От таких сновидений хотелось вырваться, избавиться, скорее проснуться.

В комнате-палате интерьер никак не походил на больницу. Книжные шкафы, письменный стол, журнальный столик, торшер, изящные матовые бра у кровати, уютный старинный диванчик с гнутыми ножками и парчовой обивкой, на подоконнике несколько красочных керамических горшков с живыми цветами, на стене – копии картин Пикассо и Марка Шагала. Аппетита не было, но невозможно отказаться, когда попеременно (через день) то очень хорошенькая, миловидная, голубоглазая блондинка Эльза, то высокая, стройная кареглазая брюнетка Хелена, ввозили в комнату передвижной столик на колёсиках, на котором благоухала чашечка кофе со сливками, тосты со сливочным маслом и ломтиком остро пахнувшего сыра, каким-либо фруктом – киви, виноград, дыня. Девушки (высококвалифицированные медицинские сестры) улыбались так приветливо, приветствовали так радостно, что аппетит, которого вроде не было, просыпался. Володя старался с девушками вести себя как совершенно здоровый человек, балагурил на смеси русского и немецкого (а иногда и английского) языков. От общения с красотками-сестричками настроение всегда вскипало, хотелось жить.

Телевизор, телефон и даже персональный компьютер (он в России только-только начал появляться, а в Германии уже не был редкостью) были для Владимира Николаевича не просто игрушками. Он, не смотря на хворости, когда час в день, а когда и побольше продолжал заниматься творчеством: и по своей географической специальности, и рисовал, и стишата складывались. Телефон давал возможность поддерживать связи с коллегами и друзьями. Уже пошедший в школу сын Ваня тоже говорил с отцом по телефону. Планировался приезд во Фрайбург жены и сына, когда Владимир Николаевич окрепнет. Но пока - как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается – лечение шло с переменным успехом, то улучшение, то опять сбой. Ханес Тиргартен навещал больного почти ежедневно, они подолгу обменивались мнениями по самым разным житейским и общечеловеческим коллизиям, выйдя на балкон, где стояли два удобных пластмассовых кресла, пластмассовый же столик, на котором кроме вазы с цветами обитала обширная пепельница разноцветного чешского стекла. И врач, и пациент понемножку покуривали, шутливо обвиняя друг друга в недостатке воли, чтобы покончить окончательно с этой вредной, но и тому и другому приятной привычкой.

Договорились раз беседовать по-немецки, раз – по-русски, обоим  - и польза, и ещё раз польза, одному – чтобы не забывать, а другому – чтобы совершенствовать. Шутки-шутками, но Владимир Николаевич всерьёз стал подумывать о возможности попробовать попреподавать во фрайбургском университете, если здоровье в конце-концов позволит.

К весне 1980-го года вроде бы болезнь удалось если не окончательно победить, то во всяком случае заметно усмирить. Но Ханес убедил Володю в необходимости оставаться в Германии под наблюдением и продолжением лечения.

В соседнем с клиникой пятиэтажном старинном кирпично-каменном, в готическом стиле построенном, доме была арендована двухкомнатная квартира на втором этаже, и Владимир Николаевич перебрался туда из своей, хотя и уютной, но все-таки поднадоевшей, комнаты-палаты. Стараниями Ханеса, привязавшейся к Володе сестрички Хелены, фрау фон Мольтке, пожилой аристократки из соседней квартиры, которая за очень скромную плату согласилась оказывать соседу некоторую помощь в содержании его нового временного жилища, квартира приобрела весьма привлекательный вид, окрасилась уютом и теплом. Тепло поддерживалось не только недавно проведенном в старинное здание паровым отоплением. Здесь действовал тоже много повидавший на своем немалом веку камин, разевающий свою не очень прожорливую глотку и одаряющий владельцев квартиры всполохами живого огня, запахом костра, так приятного человеку скитальческой профессии.

Фрау фон Мольтке оказалась очень интересной собеседницей, попросила при обращении к ней не употреблять приставку «фон». Жила она одна. У её двоих детей – сына Юргена и дочери Беатрис – образовались свои семьи, росли четверо детей (два внука и две внучки фрау Мольтке). Муж фрау Мольтке, на десять лет её старше, полковник немецкой армии, в начале 1945-го года был тяжело ранен и в 1965-м году скончался в военном госпитале. Дети часто навещали стареющую мать, привозили, даже летом иногда оставляли на недельку, кого-нибудь из внуков у бабушки погостить. Но одиночество все равно подкрадывалось, подруг у фрау Мольтке в самом Фрайбурге почти не осталось, две близкие подруги юности остались в западной части Германии, и связь с ними была возможна только по переписке. Поэтому, да ещё и потому, что фрау Мольтке и Ханеса Тиргартена связывала старая дружба еще со времен, когда Ханес был семейным доктором полковника Мольтке, представленный ей русский ученый, поселившийся по соседству, фрау Мольтке понравился. Для неё он оказался и приятным собеседником, разнообразившим жизнь.

Шестидесятипятилетняя пожилая, но совсем не старая, строгая с виду, но, как оказалось, сердечная, женщина и Владимиру Николаевичу пришлась по вкусу. Вечерние чаи под еле слышные звуки классической музыки перед камином стали для обоих чем то важным, интересным и нужным. Слегка окрепнув, Володя начал прогулки по городу, так сильно отличающемуся от вида русских городов.

Фрайбург – город в федеральной земле Баден-Вюртемберг, экономический и культурный центр Шварцвальда. Город был основан в 1120-м году. В значительной степени Фрайбург обязан своим процветанием университету, основанному в 1457-м году. Габсбурги жили в этом городе в 1368-1805-х годах и были вытеснены наполеоновскими войсками. В 1821-м году во Фрайбурге обосновался епископ, что сделало город еще более авторитетным и способствовало его развитию. Фрайбург сильно пострадал во время двух мировых войн ХХ века.

В сердце Старого города стоит готический Мюнстер – собор из красного песчаника, построенный в стиле высокой готики в XII – XVI веках. Тонкая резная башня собора высотой 116 метров – символ города, на нее можно подняться и полюбоваться на черепичные крыши, улочки, мощеные рейнскими камнями, Швабские ворота XIII века, университет Альберта-Людвига и море зелени, окружающее Фрайбург. Неподалеку от Мюнстера – два бывших монастыря, в которых сегодня разместились музеи Фрайбурга – краеведческий, музей естественной истории, музей средневековой живописи. С другой стороны от Мюнстера – бывшие дома городской знати, две ратуши – Старая, XVI века, и Новая, неоготическая, построенная в начале ХХ века. В окрестностях Фрайбурга раскинулись виноградники. Здесь можно перепробовать все сорта вина и выбрать тот, который действительно по вкусу. Университетская клиника Фрайбурга - одна из крупнейших клиник мира. Она знаменита своей богатой историей и является одним из старейших и авторитетнейших медицинских учреждений Германии. Клиника была основана на базе медицинского факультета Фрайбургского университета имени Альберта Людвига. Дневные, а иногда и ночные, прогулки по узким средневековым улочкам и переулкам стали для Володи подспорьем в лечении.

К декану Естественного факультета Фрайбургского университета доктору Вальтеру Розенбауму Владимир Николаевич попал после звонка из советского посольства. Посол обратился с просьбой рассмотреть возможность принять на работу русского ученого, кандидата географических наук, имеющего опыт преподавания в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова, владеющего немецким языком, находящегося в Германии на лечении в клинике Фрайбурга. Между университетами Фрайбурга и Москвы уже осуществлялись сотрудничество, обмен студентами и преподавателями. Поэтому особых затруднений в получении разрешения на преподавание для Владимира Николаевича не было. Единственное возможное препятствие – уровень владения немецким языком. За почти полуторагодовалый период жизни в Германии Владимир Николаевич освоил язык вполне прилично, на бытовом уровне вообще трудностей не возникало. А всё-таки опасения оставались – читать лекции это не совсем тоже самое, что попросить что-нибудь купить в магазине или спросить дорогу. Кроме того, нужно переписать свой курс лекций на немецком языке, поупражняться в ораторском искусстве на знакомом, но все же не родном языке.

Визит к декану прошел с блеском. Володю приняли сердечно, попоили кофе, угостили рюмочкой местного знаменитого ликера – «Молоко Богородицы». Оговорили и деловые вопросы. Володе предложили читать свой курс ландшафтоведения студентам последнего, пятого, курса, два раза в неделю по два академических часа. Это и не очень трудоёмко для не совсем здорового человека, и в то же время – вполне важно и интересно. Володя стал готовиться к началу занятий в университете, к сентябрю 1980-го года.

11. Поступление в МГУ 1979-м году.

В мае 1979-го года семнадцатилетний юноша Ваня Лунов с золотой медалью окончил школу, получил аттестат зрелости, оттанцевал на выпускном вечере, почти со слезами на глазах простился с Марией Михайловной и Иваном Ивановичем – своими любимыми и любящими воспитателями, и на вертолёте прилетел в тундру к семье, маме и папе, к сестрам, к оленям и собакам. Сразу по приезде парня зачислили в оленеводческую бригаду, которую возглавлял его отец, к этому времени уже начинающий седеть сорокадвухлетний мужчина.
- Пап, ты, возможно, и не очень захочешь отпускать меня в Москву. Но я очень хочу попробовать поступить в МГУ. Отпустишь?
- Я давно понял, что ты захочешь учиться дальше. Конечно, мы тебя снарядим, и деньжат для этого скопили. Попробуй поступить. Держать тебя у оленьего хвоста я не буду. Документы для поступления в университет начинают принимать в первых числах июня. Долго обсуждали – каким способом добираться до Москвы. Подороже – на самолёте из Хабаровска, подешевле, но и подольше, - на поезде из того же Хабаровска. А до Хабаровска – хочешь–не хочешь – только самолёт. Решили – Бог с ними, с деньгами. Самолёт. А уже почти конец мая, времени маловато. Фрося извелась в сомнениях и тревогах, очень ей не нравилась мысль об отъезде любимого Ванечки в эту далёкую чужую Москву. Но это видно было только в её глазах, вслух она своих сомнений не выражала.

Сам Ваня почему-то не особенно волновался. В себе он привык быть уверенным, хотя дальше Приполярного никуда раньше не уезжал, к путешествию в Москву был готов. Считал, что и к приёмным экзаменам в университет тоже готов. Может быть, только с английским языком могут быть затруднения. Читать-то он умеет, а вот говорить – не очень. Отец было тоже собрался лететь с сыном в Москву, хотелось поддержать. Но отговорили – и Ваня, и Фрося, и мужики из бригады: - Как же ты нас в самое трудное время бросишь? Твой Иван – парень самостоятельный. И без тебя справится.

И вот она – Москва! Из внуковского аэропорта на автобусе прямо до метро Университет, а здесь совсем близко это знаменитое, по книжкам и фильмам знакомое, здание Московского университета. Пешочком Ваня добрался до самого здания, но сначала двинулся на смотровую площадку – увидеть сразу всю Москву. Да ещё к парапету не так просто пробраться, протолкаться через заполненную молодёжную толпу абитуриентов, тоже желающих поглазеть, полно. В основном сплошь недавние школьники, лишь кое-где попадаются их родители, тоже с удовольствием разглядывающие столицу с высоты Ленинских гор.

С рюкзачком за плечами и чемоданом в руке в толпе не особенно-то легко передвигаться. Но пробрался, минут десять разглядывал панораму города. Никого-то здесь не только родного, а даже и знакомого, у него нет. Пора идти в приемную комиссию, сдавать документы, получить направление в общежитие. В приемной комиссии Географического факультета на 18-ом этаже оказалось довольно многолюдно. Секретарь комиссии, светловолосая, весьма привлекательная женщина лет пятидесяти, с некоторым удивлением рассматривала протянутые ей Ванины документы: аттестат зрелости с золотой медалью из школы-интерната какого-то неизвестного города Приполярного, паспорт с записью «чукча» в пятом пункте, а паренек по виду на чукчу ну совсем не смахивает. – Вам нужно написать автобиографию, присядьте, пожалуйста, вот за тот столик. – Да я заранее написал, – сказал Ваня и протянул женщине листок с четким почерком написанной автобиографией: Я, Лунов Иван Васильевич, родился в оленеводческом стойбище Ягодное в Чукотском национальном округе 25 апреля 1962-го года. Национальность – чукча. Отец Лунов Василий Николаевич, бригадир оленеводческой бригады, 1936-го года рождения, национальность - чукча. Мать Лунова Евфросинья Николаевна, работник оленеводческой бригады, 1936-го года рождения, национальность – чукча. Учился в школе-интернате для чукотских детей в городе Приполярном. В 1979-м году окончил десять классов школы. В каникулярные летние месяцы работал помощником оленевода. Член ВЛКСМ с 1976-го года.
- Молодой человек, а Вы не родственник одного из наших преподавателей, доцента Владимира Николаевича Лунова? – спросила у Вани секретарша.
- Нет, и никогда не знал, что в Москве есть мои однофамильцы.

- Поскольку у Вас золотая медаль, то Вам предстоит сначала собеседование с председателем приемной комиссии. А уж он решит, нужно ли Вам сдавать вступительные экзамены или допустит Вас только к приемному собеседованию. Андрей Кириллович сейчас в отъезде, примет Вас завтра. А сейчас считайте, что вы приняты абитуриентом. Скажите, пожалуйста, у Вас есть жильё в Москве или Вам нужно получить общежитие у нас в университете?
- В Москве у меня даже знакомых нет, не то что жилья.
- Ну, хорошо. Тогда вот Вам направление в общежитие. Надо спуститься вниз, пройти в зону «Б» и там подняться на десятый этаж к коменданту общежития. Я ему сейчас позвоню. Устраивайтесь и завтра к десяти часам приходите сюда. Всего хорошего!

Слово «зона» Ване было знакомо. На Чукотке ещё до сих пор догнивали остатки ранее действовавших лагерей для заключенных. Их-то и называли зонами. Но откуда зоны в МГУ? Спустившись на лифте вниз, Ваня не сразу сообразил – где же эта зона «Б». Спросил у пожилого дяденьки с большим портфелем, стремительно почти бежавшего к лифту. – Поверните направо, молодой человек, потом ещё раз направо, увидите коридор и идите по коридору. Скоро сами всё здесь будете знать. Счастливо! И дяденька шмыгнул в подошедший лифт. Оказалось, что у МГУ есть не только главный вход, есть и ещё входы во все четыре стороны света. В конце коридора вниз по обеим сторонам спускались две лестницы. И там, внизу, очевидно располагалась столовая, оттуда раздавались звуки, явно издаваемые ложками, вилками и тарелками. Лифт на десятый этаж, а вот и комната с табличкой «Комендант общежития Кузнецов Валерий Константинович». Ваня постучал, услышал «Войдите», открыл дверь и прямо у порога увидел тщедушного вида мужчину в подобии военной одежды – кителе темно-синего цвета, украшенного орденской планкой над левым нагрудным карманом. Под носом у мужчины довольно пышные усы, надо лбом – залысины, глаза с заметным блеском, тёмные, в глубоких глазницах. Улыбка приветливая. – Здравствуй, племя молодое, уже, считай, знакомое. Валентина Павловна мне звонила, велела пригреть и разместить паренька с далёкой Чукотки. Вы – Лунов?

- Здравствуйте, да – моя фамилия Лунов, а зовут Иваном.
- Хорошо. Сейчас пойдёте на четырнадцатый этаж, в комнату 1428. Ключ висит на доске при входе на этаж у стола дежурной по этажу. На столике у дежурной есть городской телефон. Но звонить можно только при необходимости с разрешения дежурной. Номер телефона, пожалуйста, разглашайте поменьше. А то дежурная забегается вас разыскивать. Пока будете в этой комнате первым жильцом. Обязательно прочитайте правила жизни в нашем общежитии. Они висят на двери комнаты, внутри. Две комнаты, на двух человек каждая, объединены в блок. Туалет с раковиной, но без душа, один на эти две комнаты. В конце коридора имеется комната-кухня и там же рядом – душевая. В блоке есть электрический чайник. Готовить еду в блоке не разрешается, только чай. Постельные принадлежности лежат на кровати, застелете сами. Одному Вам долго оставаться не придётся, едут абитуриенты со всей страны. Если Вас примут в университет, возможно, переведем в другой блок, со своим душем. А пока располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Будьте здоровы!

Ваня попрощался, поднялся на четырнадцатый этаж, получил у дежурной девушки ключ. Войдя в блок, Ваня выбрал левую от входа в блок комнату (от неё и туалет ближе), в комнате выбрал левую кровать. Примерно такой апартамент он видел в гостинице «Дружба» в Приполярном. Там он назывался номером «Люкс», и поселяли в него только самых солидных начальников, приезжавших в город в командировку. Правда, там комната предназначалась для одного человека.

В большое окно хорошо была видна Москва. Время уже подходило в двум часам дня. Вообще-то Ваня собирался поехать посмотреть центр Москвы. Пока достал из рюкзака хлеб, копченую рыбу, полоску копченого мяса, выданный Фросей большой термос с ещё теплым сладким и терпким настоем тундровых трав. Перекусил и почувствовал, что довольно-таки здорово подустал. Всю ночь в самолете только немного подремал, не спалось, всё переживалось – как-то встретит его Москва, университет. Завёл будильник на ручных часах, подаренных ему Николаем Чугуевым на прощание при выезде из становища, на пять часов, постелил постель и, еле уже соображая, лег и тут же крепко заснул.

Разбудил Ваню не будильник (его он не услышал), а вошедший в комнату парень – невысокого роста, с тёмными волосами, нос с горбинкой, цвет лица слегка смугловатый. Войдя, он нечаянно задел стул, стул с грохотом свалился, что и возвратило Ивана к яви.
- Простите, пожалуйста, мою неуклюжесть. Я не хотел вас беспокоить. Меня поселили в эту комнату. Я из Армении, зовут Владимиром, отчество – Ашотович, фамилия – Арутюнов. Живу в Ереване. Приехал поступать на Географический факультет. Ваня сначала сел на кровати, потом встал, протянул руку, представился. Сказал – Спасибо, что разбудили, а то вообще всё проспал бы. Рад познакомиться. Я тоже собираюсь на Географический. Так что будем готовиться вместе. Располагайтесь, а я пока достану кое-какую еду, что родители заставили взять с собой.

Наступал уже вечер, ехать в город, пожалуй, было уже поздновато. Да и новым знакомым было, конечно, интересно друг с другом познакомиться поближе, поговорить, пообщаться, рассказать о себе и послушать о жизни совсем в другом краю. Володя тоже извлёк из большой сумки свои припасы: яблоки, сушеный чернослив, круглую лепёшку лаваша, бутылку сухого вина.
- Я вообще-то совсем вина не пью – сказал Володя. – Но родители тоже пол-сумки всякой всячины наложили, а отец и вино добавил. Сказал – пора тебе становиться мужчиной. От сухого вина ещё никто алкоголиком не стал, и новых товарищей угостишь нашим армянским вином. Налили по половине стакана красного, очень ароматного, вина, выпили на брудершафт, посмеялись, закусили черносливом и разрезанным пополам яблоком. И решили пойти осмотреть университетское здание изнутри и снаружи.

Утром следующего дня Иван, перекусив в столовой, к десяти часам прибыл в комнату приемной комиссии Географического факультета. Уже знакомая секретарь комиссии Валентина Павловна заглянула в кабинет председателя и поманила Ивана – Входите, Андрей Кириллович вас приглашает.
За большим столом в кресле сидел тот самый дяденька, у которого Ваня накануне спрашивал дорогу в зону «Б».
- Так мы с Вами уже почти знакомы, у лифта вчера виделись – этими словами встретил Ваню председатель. – Давайте окончательно знакомиться. Меня зовут Андреем Кирилловичем. Он вышел из-за стола, изящно чуть-чуть поклонился и протянул руку. Иван представился.
- Ну, что ж, Ваши документы я уже посмотрел. Впечатляют! Do you speak English or German?
- I understand English, but don’t speak it, – запинаясь от неожиданности, ответил Ваня.
- Замечательно. Никогда бы не сказал, видя Вас, что передо мной житель Чукотки, настоящий чукча, да ещё говорящий по-английски. А скажите, пожалуйста, что привлекает Вас в географической науке, почему хотите поступать на наш факультет?
- У нас в тундре очень интересные ландшафты, очень разнообразные, особенно летом. И очень хрупкие. Я читал научные книги по географии Севера и хочу этим заниматься.

- Так-так! С Вашей золотой медалью Вы можете поступить в университет без вступительных экзаменов, если пройдёте удачно вступительное собеседование. Но имейте в виду, собеседование, пожалуй, тоже требует хорошей подготовки. На собеседовании Вам могут назадавать вопросы по всем предметам. Но я вижу, что Вы обязательно победите. Считайте, что Вы допущены к собеседованию. Комиссия для собеседования с отличниками соберётся дня через два, когда и в какое время – Вам скажет Валентина Павловна. Желаю удачи! Можете быть свободны. Очень рад с Вами познакомиться, Иван Васильевич.

Уже будучи студентом-первокусником, побродив по Москве, по Красной площади, посетив два спектакля в Театре имени М.Н. Ермоловой, купив подарки, Ваня полетел домой.

2. Гибель отца 1986-й, приезд к матери 1986-й. Мать говорит о Володе. 1986-й

В аспирантском общежитии МГУ, в таком же блоке из двух комнат как у студентов, только аспирант занимает комнату один, Ваня жил уже почти два года. Библиотека, работа на кафедре, занятия в своей комнатушке, выезды со студентами в район прохождения практики студентами в Подмосковье. А в хорошо уже знакомой Москве – концерты, время от времени – походы в театр, пешие и автобусные туристические маршруты по Москве. Такого, как в студенчестве, компанейского веселья и множества приятелей – не стало, бывшие студенты поразъехались кто куда. С таким же как он аспирантом в соседней комнате дружба как то не завязалась. Конечно, соседи общались как приятели, приглашали иногда знакомых на небольшие вечеринки. Но душевной близости не сложилось.

В этот день Ваня уезжал в библиотеку имени Ленина. Хотя в университетской библиотеке находил почти всё, что нужно, но всё же некоторые материалы можно было посмотреть лишь в ленинке. Вернулся довольно поздно, около девяти часов вечера. Дежурная по этажу в общежитии куда-то отлучилась от своего поста. Снимая с доски ключ от своей комнаты, Ваня увидел на крючке для ключа подвешенную за уголок телеграмму. Развернул, увидел – телеграмма на его имя, слегка удивился, но читать прямо здесь у стола дежурной не стал. И только уже войдя в комнату, развернул бланк: «Иван Васильевич, с прискорбием извещаю Вас о гибели Вашего отца в авиакатастрофе. Начальник горотдела милиции Приполярного полковник Исаев. 20 апреля 1986 г.». Руки у Вани сами упали вдоль тела, телеграмма упала на пол. - Что же делать? Звонить. Но в Приполярном сейчас ночь, четыре часа ночи. Есть домашний телефон у Ивана Ивановича Ильина, но вряд ли он что-нибудь знает. Надо лететь домой! Но как дожить до утра? И вообще – как теперь жить? Эти мысли завертелись в голове. Хотелось прямо сейчас что-то делать, куда-то бежать, невозможно вот так сидеть и тупо глядеть на стену. – А знает ли мама? Возможно – уже знает и плачет от горя. И не знаю – хватит ли денег на билет самолётом до Хабаровска. У кого бы можно занять? В университете работает касса Аэрофлота, но сейчас она закрыта, откроется только утром в девять часов. Или прямо сейчас рвануть в аэропорт? Нет, ведь денег нет наличных, а сберкасса тоже откроется только завтра.

В бессилии что-то делать сидел, подперев голову и утирая влажные глаза.

К середине дня в пятницу 23 апреля Ваня прилетел в Приполярный и - прямо в городской отдел милиции. Начальник отдела, полковник Исаев Дмитрий Яковлевич, оказался на работе, в своем служебном кабинете, и не занят, что-то писал в раскрытом обыкновенном блокноте.
– Вы ко мне? По какому делу? Здравствуйте, проходите, садитесь, пожалуйста.
– Я Иван Лунов, Вы меня известили о гибели отца. Я к Вам прямо с самолета.
- Быстро добрались из Москвы. Я Вам очень сочувствую. Тело Вашего папы ещё здесь, в городе. Завтра планируем везти в Ягодное. Подробностей трагедии я не знаю, знаю только, что упал, вернее, совершил экстренную и не очень удачную посадку самолет-кукурузник ПО-2 из нашего авиаотряда. Перебрасывал рабочих на новое месторождение золота для разведочного бурения, а затем должен был подбросить нескольких оленеводов к их стоянке. Но самолет попал в мощную грозовую бурю. Каким-то чудом летчикам удалось самолет посадить на каменистом поле. Видимо, шасси ударилось о большой камень, самолет задел крылом землю и завалился на бок. Все, кроме Вашего папы, остались живы. А он при падении ударился виском об угол скамьи и сразу насмерть. Рация самолета работала, послали вертолёт, и он всех пассажиров вернул сюда. И тело Вашего папы тоже. Это всё, что я знаю. У Вас есть, где остановиться в городе? Или пойдёмте ко мне домой.
- Спасибо! Я здесь учился и жил. Пойду после морга к моим знакомым, не беспокойтесь.
- Ваня, запишите мои служебный и домашний телефоны. Завтра утром, в девять часов, позвоните мне. Я буду знать, когда вылет вертолёта в Ягодное. До встречи.

Выйдя из милиции, Ваня сначала отправился в морг городской больницы. Хромой и хмурый патологоанатом провёл в покойницкую и дал Ване возможность взглянуть на тело отца. Рану на виске чем-то замазали. Василий Николаевич выглядел просто спящим человеком, только слишком глубокие складки вдоль непривычно выдвинувшегося носа изменили его образ, Ваня даже не сразу узнал. Поцеловал холодный лоб. До этого момента ему всё не верилось, что отца больше нет. Умом понимал, а душа не принимала.

У Веселовых телефона не было, и Ваня отправился в их знакомую ему квартиру без предупреждения, зная, что ему всегда там были рады. С Марией Михайловной поддерживалась не очень частая, но зато подробная переписка. Подходя к дому, уже во дворе с детской площадкой, Ваня видел идущую перед ним, как ему показалось, старушку, направляющуюся к нужному и ему подъезду. Обгонять он её не стал, шел сзади. И уже поднимаясь по ступенькам к двери подъезда, женщина обернулась, и Ваня узнал Марию Михайловну. Она тоже его узнала и припала к его плечу, горько и громко рыдая.
– Мария Михайловна, милая, что же Вы плачете, слезами горю не поможешь.
Ваня думал, что она плачет, соболезнуя его потере. Сквозь слезы, почти неразборчиво, Мария Михайловна сбивчиво стала что-то говорить, Ваня слушал и не понимал – о чем это она говорит.
- Спасибо, ыыы, Женя, мой Женя, ыуи, Миша. Почти насильно Ваня посадил женщину на приподъездную скамейку, обнял, гладил по голове, успокаивая. Наконец, рыдания утихли.
- Ванечка, откуда ты здесь? Ведь ты в Москве. Я не могла тебе сообщить.
- Мне из милиции телеграфировали о гибели моего папы.
- Что-оо? Что ты говоришь! Вася тоже погиб? Боже мой, Боже мой! Я не знала. Мои ведь тоже погибли, одна я осталась.

Теперь у Вани от неожиданной для него новости помутилось сознание. Уже поднявшись на третий этаж, войдя в квартиру, сняв с Марии Михайловны пальто и усадив её на диван, сбегав на кухню за чашкой воды, Ваня вдруг сам выпил воду, побежал опять на кухню за водой для Марии Михайловны.
- Отца завтра повезут хоронить в Ягодное. Он летел на самолёте, самолет упал, папа ударился головой и умер. А что у Вас-то случилось?

- В воскресенье, 31-го марта, Евгений взял с собой сына и они решили с утра поехать на снегоходе то ли на охоту, то ли на рыбалку. Всюду ещё лежал снег, он и сейчас не сошел. Я Женю отговаривала – не надо никуда ехать. Куда ж вы поедете? – спросила я. – Да недалеко, к озеру Рыбьему. Не волнуйся, часам к пяти вернёмся. И не вернулись никогда. Прождав до девяти вечера, изведясь, я побежала к соседям на первом этаже, у них есть телефон. Стала звонить в милицию. Дежурный меня отругал: - Что Вы паникуете! Погода вон как испортилась. Нечего зря беспокоиться, вернутся Ваши мужики, где-нибудь заплутали.
– Глаз я ночью не сомкнула, в пять утра сама пошла в милицию. Свет у них в окне горит, а дверь закрыта. Стучала, стучала, наконец, открыли. Заспанный дежурный нехотя записал моё заявление, спросил – знаю ли, куда они отправились. – Темно ещё. Рассветёт – пошлем поисковую бригаду. Ждите.

- Нашли сначала снегоход. Почти рядом с берегом около трещины во льду. А дальше оказалась  широкая, припорошенная снегом, полынья. Откуда в нашем-то морозе на озере образовалась полынья – никто объяснить не может. Следователь предполагает, что Женя не заметил трещины, на скорости влетел в неё, и они с Мишей полетели в полынью, видимо, ударились, потеряли сознание и погибли от холода в ледяной воде. Там и глубины-то нет, около метра. Так вмёрзшие их тела и нашли. В одно мгновение оборвалась жизнь. Я тоже уже не живу. Похороны организовал комбинат. А я оказалась в больнице в беспамятстве. Только три дня назад меня выписали. Хожу как потеряная, места себе не нахожу.

Два горя слились для Вани в одно безутешное отчаяние.
- Мария Михайловна, поедемте со мной, будем хоронить папу. Я думаю, что Вы можете помочь маме Фросе переживать потерю папы, вместе переживать все-таки легче. Не знаю – как она.

Утром полковник Исаев сказал Ване, что вертолёт будет в двенадцать часов. А до этого нужно организовать гроб и привезти покойника на аэродром.
- Машину я Вам предоставлю – наш милицейский газик. К сожалению, я сам поехать на похороны не могу, хотя Вашего папу я давно знал, и для меня его гибель – тоже горе. Полетит следователь Михаил Витальич Сумской, ему надо еще поговорить с оленеводами, летевшими на том самолёте. Хотя и так всё ясно – без аварий по причине ненастья не обходится. По рации в Ягодное уже сообщили, там ждут.

Похоронные хлопоты, особенно в те годы, когда ритуального сервиса, можно сказать, не было – были не простым делом. Но отвлекали на какое-то время от свалившегося несчастья. Простенький гроб в мастерской около городского кладбища нашелся. Там же Ваня купил венок, состряпанный из лапника пихты, неизвестно как попавшего в Приполярный. Искусственные цветы – розы, лилии, слегка поблекшие и припыленные. Весна здесь еще только просыпалась, живых цветов собрать в лесотундре невозможно. Мария Михайловна сходила в свою школу и в небольшой пришкольной ботанической галерее позаимствовала, с разрешения учительницы природоведения, два горшка с распустившимися нарциссами.

Провожать Василия Николаевича пришли все члены клана, а также оленеводы из других чукотских семей. Собралось почти около сотни людей. Здесь же и дочери Васи с мужьями и маленькими детьми. Осунувшаяся, постаревшая Ефросинья Николаевна, в темной, почти черной поддёвке, с непокрытой, тронутой ранней сединой головой, держала себя в руках, не рыдала, только беспомощно оглядывалась, как будто искала и не находила мужа. Хоронили не по чукотскому обычаю, а как принято у русских – в могилу, в землю. Чукотские стариканы не одобряли отход от своих представлений о способе отправки умершего человека к праотцам – вывезти на оленьей упряжке в тундру и оставить на возвышении, на волю солнца, дождя и ветра – но вслух не пеняли.

Удивительно, что вместе с людьми к месту похорон собрались все собаки Ягодного. Ведь Василий Николаевич Лунов был знаменитым на всю тундру собачником, кажется, знал собачий язык, шептался с каждым псом. И собаки его любили. Длинных поминальных речей говорить не стали, два-три слова. Крест на могильный холмик пришлось устанавливать Ване. На поминки собрались только близкие, посидели, вместе помолчали, никаких алкогольных напитков не было, попили чаю с молоком.

Ваня бережно уложил маму в постель, она от усталости и горести еле держалась на ногах. Мария Михайловна все время была рядом с Фросей, поддерживала.
Майя, Аня и Эля – сестры Вани – тоже, конечно, были обескуражены неожиданной гибелью отца, тоже наплакались. На семейном совете, собравшемся тут же, когда завершилось поминальное молчание, решили, что старшая из сестёр – Майя - со своей семьёй перейдёт в отцовский дом, к маме. Займет Фросю заботами о внуке и внучке. Ваня было задумался – не бросить ли науку, аспирантуру и не остаться ли в родной тундре. Но мама Фрося категорически воспротивилась.
- Что ты, сынок, ты уже отвык от оленеводческого труда, не дури, возвращайся в Москву. Окончишь аспирантуру, приедешь на работу куда-нибудь сюда, поближе – в Магадан, Хабаровск или Владивосток. А мне доченьки не дадут киснуть.

Ваня остался дома до девятого дня, чтобы вместе с родными помянуть отца. Помогал сестрам в обустройстве осиротевшего дома, перебирал хранящиеся в сарае-мастерской инструменты, еще недавно служившие в ловких и умелых руках отца.

Двадцать пятого апреля Ване исполнилось двадцать четыре года. Но какой же это печальный день рождения! Утром мама Фрося как-то смущенно попросила Ваню пойти с нею на свежую могилку, сделать там скамеечку, поправить холмик. Захватив пару столбиков, чисто струганную доску, лопату, гвозди, молоток, уложили все это на тележку и не спеша пошли вдвоем на кладбище.

Солнце пригревало через полупрозрачную пелену тоненьких облаков. Фрося расспрашивала сына про его жизнь в Москве, про людей, с которыми он общается, про его научную работу. Пришли, Фрося опять заплакала, Ваня выкопал ямки, установил столбики, укрепил, прибил доску – получилась скамейка. Сели, пригорюнились. Чтобы как-нибудь отвлечь маму от грусти, Ваня стал ей рассказывать об одном преподавателе в университете. – Знаешь, мам, там на Географическом факультете, до моего поступления, оказывается, работал наш однофамилец, тоже Лунов, Владимир Николаевич. Он очень известный ученый. Мы учились по его курсу лекций по физической географии. А еще им написаны интересные статьи и особенно для меня важная книга – монография. К сожалению, он заболел раком крови и несколько лет лечится в Германии. Так что лично мне с ним познакомиться не пришлось. А жаль, мне хочется с ним познакомиться.

- Ну, вот, сынок, и пришло время тебе узнать мою тайну. Мне Вася рассказал, как ты спрашивал его о своей непохожести на настоящего чукчу. Отец не решился тебе сказать правду. А теперь я, вот, решилась. Тот человек, о котором ты мне рассказываешь, по крови – твой отец. Уж четверть века почти прошло. Тогда остановились около нашего становища геологи. Праздник устроили. Наш вождь – Чугуев – уговорил тогда сначала Василия, а потом и меня, попробовать забеременеть от студента, Володи Лунова. Так, говорит, надо для освежения нашей чукотской породы. Мальчишка-то вряд ли что помнит – пьяненький он был. А у нас с Васей всё девчонки рождались, а мы хотели иметь сына. Говорить об этом мне и сейчас неловко, уж и не знаю – как я согласилась. Тоже ведь московского шипучего и сладкого вина попробовала, вот и потеряла разум. А весной уж ты родился, родной наш сыночек.
- Что-то в этом роде я и подозревал – подумал Ваня.

13 Размышления Вани Лунова.

Вернулись Ваня с мамой домой уже к вечеру. В мае вечера ещё очень даже не теплые, здесь, в тундре, не то что в Москве – холодновато. Протопили печку, поужинали. Спать Ваня устроился на отцовской кровати. А сон-то и не идёт. Все мысли вертятся вокруг Владимира Николаевича Лунова – оказывается его, Вани, кровного отца. Не так-то просто осознать эту новость. Поскольку Ваня кроме одной, от силы двух, рюмок сладкого вина в жизни не выпивал, представить себе – что это такое быть пьяным – не мог. И, уж конечно, не мог понять – как это человек может не помнить, что он спал с женщиной. Да и что это за спаньё с женщиной, Ваня тоже представлял только теоретически. Не верилось, что его кровный отец мог не знать, что у него родился в тундре ребёнок. Честно говоря, не мог он понять и своих маму и папу. Как это скрывать от сына, что он и сын и не сын, маме – сын, а папе – не сын. А ведь папа Вася так меня любил, столько со мной занимался, столькому меня научил. И получается, что я полу-чукча, полу-русский. И как теперь получится встреча и знакомство с Владимиром Николаевичем? Нужно ли искать и знакомиться? А, наверное, надо познакомиться – интересно и страшновато. А вдруг этот Владимир Николаевич – не очень порядочный человек, ведь вот не знал обо мне. Или знал, да не захотел знать? Да и как его искать, ведь он где-то в Германии лечится? Ну, это, допустим, не вопрос. Наверняка на факультете его адрес имеется, поскольку он на факультете работал, а может быть и сейчас числится. И каким же должен быть текст моего письма к нему? Здравствуйте, вы мой папа? Или сразу взять, да поехать в эту самую Германию? В туристическую поездку. Говорят, что теперь не очень сложно войти в состав туристической группы в ГДР. Да, но для этого деньги нужны! И следует ли ехать, может, проще – письмо написать? Он-то и знать не знает о моём существовании. А может – и пусть не знает! А если придётся когда-нибудь где-нибудь встретиться, на том же факультете, например. Как держаться?

14. На лечение на Чукотку. Лекарь Митрий Дормидонтович. 1986-й

Чудо – не чудо, но болезнь, стараниями доктора Тиргартена, Владимира Николаевича почти оставила. За почти шесть лет жизни во Фрайбурге обрёл Владимир Николаевич облик немецкого профессора. Фрайбургский университет стал даже более знакомым, чем МГУ. Однако, в гостях – хорошо, а домой всё больше и больше тянет. Правда, в Москве дома практически не осталось. Связь с женой постепенно скукожилась. С шестнадцатилетним сыном Ваней, которого Владимир Николаевич по два раза в год вызывал к себе во Фрайбург, душевные связи, наоборот, становились всё более горячими, несмотря на охлаждение между родителями. Володя предполагал, что у Марианны образовались новые чувственные отношения с неизвестным другим мужчиной. Ревности он не испытывал. Но, пожалуй, именно поэтому не особенно стремился возвращаться в Москву.

Однокомнатную квартиру в районе Сиреневого бульвара ему оставила в наследство бездетная двоюродная тетя, и он даже в эту квартиру прописался, чтобы не платить двойную квартплату в их совместной с женой квартире. Так что жить ему в Москве было где. И с Марианной они развелись. Неожиданно Ханес Тиргартен посоветовал Володе для закрепления успехов в лечении отправиться не куда-нибудь, а на Чукотку. Оказывается, в городе Приполярном живет некий жрец или мудрец, собиратель лечебных трав и минералов, создатель некоей микстуры, благотворно влияющей при лечении лейкемии. Его препарат известен и в европейских странах, получил международную сертификацию. Зовут его Иванов Митрий Дормидонтович. Его приглашали и в Москву, и в Лондон. Но Митрий Дормидонтович уезжать никуда не соглашается, ссылается на слабое владение иностранными языками, а, главное, на богатство чукотской природы, которая дает ему все необходимые растительные и минеральные компоненты.

Это предложение Володю заинтриговало и заинтересовало. В конце марта 1986-го года занятия в университете по его курсу закончились, и Владимир Николаевич решил последовать совету Ханеса. Тем более, что ему давно хотелось вновь побывать на Чукотке, возобновить знакомства с работающими там учеными, самому поработать в полевых условиях.

Получив ответ на посланное в адрес Митрия Дормидонтовича письмо с просьбой принять его и с согласием, Владимир Николаевич сердечно распрощался с фрау Мольтке, с Ханесом, с коллегами по университету, залетел на пару дней в Москву, созвонился с Магаданом, с огорчением узнал, что старик Алексей Дмитриевич Ваганов ушел из жизни. Теперь отдел в институте возглавлял молодой кандидат геолого-минералогических наук Александр Иванович Вьюнов, в бытность Володи в Магадане еще учившийся в Иркутске на геолога и работавший в отделе техником-геологом. Но они, конечно, были знакомы. Саша сообщил, что у них как раз в Приполярном в этом году трудится экспедиционный отряд, и Владимира Николаевича, конечно, там приветят и во всем помогут.
- Я и сам туда дней на десять в июле подъеду, так что увидимся. До встречи!

И вот он, знакомый, но, конечно, заметно изменившийся, правда, не в лучшую сторону, город Приполярный.

На зданиях, на столбах электрических еще развеваются флаги и транспаранты первомая. Их не снимают, впереди День Победы – 9 мая. База отряда геологов располагается в арендованном небольшом деревянном доме на окраине Приполярного. По двору бегает устрашающего вида пес, и, войдя в калитку, Владимир Николаевич в некоторой нерешительности остановился. Псина, мотая хвостом, подбежала и принялась лизать руки незнакомца. Как потом выяснилось, грозный с виду и имеющий соответствующую кличку – Грозный – кобель хасской породы – исключительно дружелюбное и ласковое животное, никакой не сторож, но зато неутомимый охотник. На приветливое поскуливание собаки на двор из дома вышел одетый в штормовку, бородатый и под бородой – краснощекий – мужчина.
– Вы случаем не Владимир ли Николаевич Лунов?
– Я и есть.
– А меня Вы, похоже, не узнаете. Я – Саша 2. Мы с Вами вместе работали у Алексея Дмитриевича.
- Ох, Саша, добрый день! Вас теперь и не узнать. Из мальчика – вон в какого красавца вырос. Я, простите, запамятовал Ваше отчество, да и фамилию впридачу.
- Зовите просто Сашей. А так – Долгов Александр Викторович, начальник этого небольшого отряда. Мы с Вьюновым и работали, и учились, и снова в институт работать приехали вместе. Теперь он – заведующий отделом, а я – его заместитель. Да Вы проходите, сейчас как раз собираемся обедать. Милости просим!

На базе, оказалось, сейчас находятся только четверо, остальные – уже в поле, в полевом палаточном лагере, километрах в ста от города. А Долгов специально накануне вернулся в город, что бы встретить гостя. Ему по рации передал Вьюнов о приезде Владимира Николаевича и просил встретить.

За обедом выпили за встречу по рюмке привезенного Володей коньяка. Кроме Саши, на базе были два рабочих, нанятых на летний сезон – молодых парней, еще не достигших восемнадцати лет, которых в армию призовут осенью, а пока они решили подработать у геологов. Вася и Сергей – русские, но с несколько чукотским обликом, возможно, за счет прямо-таки средиземноморского загара. И еще миловидная женщина – Веселова Мария Михайловна. Она на лето тоже решила податься к геологам, варить им варево. После гибели мужа и сына Мария Михайловна не знала куда себя деть, в школе – каникулы, в городе одной оставаться – с тоски свихнешься, уезжать куда-то далеко не хотелось, нужно быть поближе к людям, работа, наверное, лучшее лекарство.

Владимир Николаевич рассказал, что приехал сюда лечиться у местного лекаря Митрия Дормидонтовича Иванова и, если удастся – поработать в поле. Мария Михайловна, оказалось, знакома с Ивановым, подсказала – как найти его дом.
– У него есть еще и кабинет в городской поликлинике. Вы зайдите сначала в поликлинику, может быть, сегодня он там. А он знает о Вашем приезде? А то это человек особенный, с причудами. Может и не принять.
- Да нет. Он прислал мне согласие.
- Вот и хорошо.

С Сашей договорились, что Владимир Николаевич поживет несколько дней на базе, а когда соберется в полевой лагерь, Саша пришлет за ним машину – их старенький, но вполне исправный вездеход со сменным шасси. Летом он бегает на колесах, а зимой, а иногда и летом – по заболоченным участкам, переходит на гусеничный ход.

Сразу после обеда обитатели базы погрузились на машину, прихватили с собой и Грозного и отбыли. А Владимир Николаевич отправился знакомиться с лекарем. В поликлинике Митрия Дормидонтовича не оказалось.
- Он был с утра, но уже ушел, – сказала Володе молоденькая сестричка в регистратуре. – У Митрия Дормидонтовича нет никакого графика приема. Он – сам по себе, пациентов приглашает сам, в регистратуре никаких историй болезни его пациентов не ведется. Пришлось идти разыскивать дом, где проживал Иванов. Хотя Мария Михайловна и рассказала – как дом найти, но нашел не сразу, побродил по пригородным улочкам, сплошь застроенным деревянными домишками. Дом оказался сравнительно большим, двухэтажным, с мансардой, широкими и высокими окнами, приветливым, украшенным резьбой, крыльцом. На столбиках-колоннах крыльца вырезаны причудливые фигурки и мордочки зверей. Ограда вокруг дома низенькая, забором не назовешь. Никакой кнопки электрического звонка не видно, но висит шнурок с рукояткой. Володя подёргал за шнурок, где-то за дверью раздался мелодичный звон колокольчика. Дверь отворилась, и пред ним предстал небольшого росточка мужичок-лесовичок из сказки, в куртке-безрукавке из оленьего меха, с вязаной шапочкой на голове в форме колокольчика, на ногах – тапочки, тоже из оленьей кожи. Лицо скуластое, глаза, совсем необычно, очень синие и большие под лохматыми седеющими бровями. Бородка узенькая свисает с подбородка.
- А вот и долгожданный гость пожаловал, здравствуй, заходи, будь здоров, – неожиданно сильным баритоном приветствовал хозяин Володю. – Сапоги скидывай, вон тапки возьми.

Они прошли в светлую горницу с объемным столом, двумя лавками деревенского образца, застеленными оленьими ковриками, могучим старинного образца шкафом, явно самодельными картинами на стенах с видами тундры в разные сезоны в самодельных же, очень изящных рамах.
- Что ж, давай знакомиться, заграничный профессор. Вижу – ты и есть Владимир Лунов. А меня зови Дормидонтычем. Родители вот придумали имя – Митрий, а мне не нравится. Зовусь Дормидонтычем. Длинновато, но зато уважительно.
- Я, действительно, Лунов. Вы, я полагаю, всё и всех насквозь видите. Вот, прибыл к Вам на консультацию, немецкие врачи к Вам послали. Хотя, честно говоря, чувствую я себя вполне превосходно. Собираюсь и в поле поработать, в геологическом отряде со старыми знакомыми. Это, конечно, если Вы не отсоветуете.
- Ни в коем случае! Лечиться надо бегая, а не лёжа. Сейчас мы с тобой чайку попьём, поговорим, ты порасскажешь о житье-бытье, я послушаю, а уж потом будем тебе лечение определять. Ты не обижайся, я со всеми привык на ты, выкать не люблю, цирлих-манирлих не по мне.
- Дормидонтыч, мне сказали, что Вы коренной чукотский шаман, а я что-то не вижу в Вас почти ничего чукотского.
- Никакой я не шаман, да и чукча – только наполовину. Мать моя – точно чукча, а отец, не поверишь – еврей. А фамилия Иванов – это отец когда-то, перед арестом, сменил фамилию на русскую, но не помогло. Истиной фамилии отца я так никогда и не узнал. Он умер через три года после освобождения, мне тогда только два годика было. И воспитывался я в чукотской семье, там и к врачеванию пристрастился. Был у нас, царство ему небесное, настоящий шаман, дед Ефрем. Он меня почему-то выделял, много со мной занимался, таскал по тундре, учил травы собирать, сок из них доставать, смешивать, перегонять, настаивать. Ты знаешь, у чукчей раковые заболевания почти не известны, только в последнее время стали иногда русские врачи диагностировать. Для них главное зло – зеленый змей, от него и туберкулез, и белая горячка, и другие болячки.

Весь вечер Володя и Дормидонтыч провели в душевных разговорах, как будто всегда были знакомы и близки. Как врач, хотя настоящего медицинского образования у него не было, только фельдшерские курсы, Дормидонтыч тщательно осмотрел Володю, изучил привезенные бумаги с результатами анализов за разные годы, заключения лечивших Володю врачей.
- У тебя есть где жить-то? А то можешь и у меня остаться, место найдём. Я для тебя должен немножко поколдовать, чтобы сотворить нужную микстуру. Готова будет через два дня.
- Жильё у меня есть – геологическая база, спасибо! Не буду Вас собой стеснять. Да мне и поработать с книжками надо, оживить в памяти материалы по природе Чукотки. Есть у меня к Вам один вопрос. Сочетается ли Ваша микстура с небольшим принятием алкоголя? Я не алкоголик, но вообще выпить люблю.
- Пей себе на здоровье. Микстура тоже не безалкогольная. Из некоторых трав иначе как спиртом ничего не вытянешь. Только не до бесчувствия.
- Да что Вы, я уже и не помню когда много выпивал. Раньше, когда помоложе был – бывало. А с этой болезнью, черт бы её побрал, и с врачами, дай им Бог здоровья, вообще почти забыл о змее.

Договорились, чтобы Володя на следующий день явился в поликлинику, в кабинет Иванова часам к десяти.
- Еще парочку анализов сделаем. Ты не забудь, мочи принеси. Семнадцатого мая Дормидонтыч велел Володе навестить его дома, не очень поздно. За прошедшие дни Володя вдоволь начитался своих книжек, составил план выполнения намеченных полевых исследований, побродил по городу, заглянул в школу-интернат для чукотских детей. Здесь разговорился с комендантом школы - средних лет мужчиной с выправкой старшины, Зозулей Михаилом Михайловичем. Разговор зашел об учителях, и Володя наслушался всяких хвалебных слов об учительнице географии Марии Михайловне Веселовой, которую, к сожалению, постигло такое большое горе.

К Дормидонтычу Володя захватил бутылку французского коньяка, по-настоящему – французского, купленного в Германии, а не в нашем каком-нибудь магазине. Думал – что бы такое презентовать так понравившемуся ему лекарю. Решил – подарить припасенные заранее, на всякий случай, швейцарские часы знаменитой стариной фирмы «Омега». У Володиного отца были часы этой фирмы, ещё дореволюционного производства, не наручные, а которые нужно было носить в специальном кармане сюртука, на длинной серебряной цепочке. Володя хранил их как память об отце. Подарочные же часы – наручные, с элегантным ремешком крокодиловой кожи.

На этот раз Дормидонтыч провел Володю на второй этаж, в свой кабинет, скорее даже – лабораторию, оснащенную приборами, ретортами, склянками, горелками, да ещё и книжными шкафами, вдоль левой стены – для специальной литературы, вдоль правой – для художественной. Володя подивился богатству библиотеки, но вслух об этом говорить не стал. Дормидонтыч показал на две литровые бутыли, наполненные красновато-бурой жидкостью.
- А вот и моя отрава для тебя. Будешь пить по пятьдесят грамм утром и вечером. На двадцать дней хватит. А там – посмотрим. Вообще-то, курс рассчитан на два месяца. Но – увидим – как на тебя действует. Ты через три недели со своего полевого пристанища ко мне приезжай. Я приготовлю добавку.
- Дормидонтыч, а как ты смотришь на то, чтобы закрепить нашу дружбу чарочкой-другой французского коньяка?
- Не откажусь, хотя годики советуют не злоупотреблять. Русские считают нас, чукчей, слабыми на алкоголь. А я вот, видимо, благодаря еврейской крови, не подвержен этой слабости.
- А ещё я хочу сделать тебе небольшой подарок. Именно – подарок, а не плату за лечение. Не откажись, пожалуйста! Это швейцарские часы, говорят – очень неплохие.
- Я, ты знай, приношений ни от кого не принимаю, ремесло не разрешает. Но твой подарок приму, вижу - от чистого сердца. Спасибо!

До позднего вечера засиделись за понемножку опорожняющейся бутылкой, душевными переживаниями прошлого, намерениями на будущее. Вернувшись на базу, Володя по рации связался с Сашей Долговым и попросил прислать за ним машину завтра.

В середине мая весна здесь, близко к полярному кругу, только-только приступала к своим обязанностям, снег сошёл на склонах пологих холмов южной экспозиции и оставался в низинах. А на оттаивающих участках проклюнулись первые подснежники. Почти до самого полевого лагеря геологов шла асфальтированная дорога, проложенная лет десять назад к карьеру, где добывалась руда. Дорогу ежегодно поправляли, но, тем не менее, езда по ней была делом довольно трудным.

За баранкой сидел черноусый кавказского вида шофёр, как выяснилось во время знакомства – грузин, человек лет сорока-сорока пяти. Представился Георгием. За трёхчасовую дорогу он поведал Володе о том, что попал сюда совершенно добровольно, просто захотел повидать мир. Прилетел в Магадан за свои деньги. Увидел объявление – требуется водитель для работы в геологической партии на летний сезон - и решил попытать романтики. В Тбилиси у него тоже работа водителем и тоже в геологической организации. Грузовик, на котором он работает, практически принадлежит ему самому. Летом его прикомандировывают к геологическому отряду приезжающих из Москвы ученых, изучающих нефтяные месторождения в Дагестане, Чечне, Осетии. Но в этом году он взял на лето отпуск за свой счет и вот отправился на другой конец страны. Совсем не на заработки, не за длинным рублём. С рублями у него и так всё в порядке. Грузовик, который он полностью содержит за свои кровные, ремонтирует, поит бензином, служит источником его благополучия. Осенью он совершает четыре рейса из Грузии в Россию, куда-нибудь в Архангельск, Вологду, Череповец, с грузом мандаринов. Загружает по шесть тонн. Имеет один рубль с килограмма. Главное – выбраться из Грузии. Здесь гаишники со своих грузинских мандариновозов берут слишком много. А в России – лафа: дашь милиционеру сотню и можешь спокойно ехать тысячу верст. Бланки путевых листов, которыми его снабжает главный механик гаража, к которому приписана машина, заполняет сам и, таким образом, сам себе хозяин. Так за осень он обеспечивает себя и свою семью на целый год.

Володя прикинул, что грузинский водитель может зарабатывать в год в пять раз больше, чем доктор наук, и почти в пятнадцать раз больше, чем инженер с высшим образованием. Но, естественно, не стал делиться этими расчетами с Георгием. В дороге они, считай, подружились.

Приехали в лагерь уже к вечеру. Геологи протянули от карьера временную линию электропередач, провели свет в палатки и установили в палатках электроплитки для сугрева (ночи ещё оставались холодными). Для Володи уже была натянута просторная шестиместная палатка, установлена раскладушка, покрытая кошмой и оснащенная спальным мешком, поставлен небольшой складной столик. Такой комфорт в полевых условиях – редкость.

По вечерам народ собирался в командирской десятиместной палатке, чтобы пообсуждать результаты трудового дня, попить чайку, а то и попеть под перезвон гитарных струн. Все двенадцать человек, работающих в отряде, были молоды, так что Володя в свои сорок шесть лет оказался самым взрослым, уважаемым аксакалом.

Поскольку Володя не служил в этом отряде, а был, скорее, гостем, он не участвовал в производственной программе отряда. Но всегда участвовал в постановке задач, давал, если к нему обращались, советы, опираясь на свой немалый опыт. То есть, оказался полезным членом команды. В геологических экспедициях, как правило, складывалась атмосфера дружеского согласия между людьми. Все хозяйственные хлопоты раскладывались на всех, не нужно самому заботиться о покупке продуктов, считать деньги, готовить пропитание. Еду либо готовила повариха (если такую брали на работу), либо готовили сами по очереди. Такой маленький коммунизм.

Конкретно в этом отряде стряпнёй занималась Мария Михайловна. А все, когда нужно, помогали: дрова, костёр, вода, картошку почистить, рыбу и птицу разделать (это когда удавалось рыбу поймать, а птицу – подстрелить). Владимир Николаевич чаще других на весь день оставался в лагере и поэтому чаще других помогал Марии Михайловне. И времени для общения у них было достаточно, чтобы ближе узнать друг друга. К этому добавлялась взаимная симпатия, возникшая сразу во время первого знакомства. Постепенно от общих разговоров о книгах, о людях, вообще о жизни, стали они затрагивать и интимные стороны своих жизней, делиться своими внутренними чувствами, рассказывать о своих привязанностях и привычках.

Мария Михайловна много и интересно рассказывала о чукотских детях, которых она уже семнадцать лет учила и воспитывала в школе-интернате. Об одном мальчике, её любимце – Ване Лунове – Владимир Николаевич услышал много странного и любопытного. И что мальчик заметно отличался даже по облику от чукотских ребят, хотя и мать и отец у него – чистокровные чукчи, и о его ярких способностях и душевном богатстве.
- Мы с ним недавно виделись. У него, как и у меня – большое горе: погиб в авиакатастрофе его отец. Ваня уже закончил МГУ, сейчас учится в аспирантуре на Географическом факультете. Прилетал на похороны отца. И меня обласкал. Рассказ Марии о мальчике поверг Владимира Николаевича в ступор. Невольно всплыли в памяти картины его первого полевого сезона на Чукотке, празднования дня рождения Аристова совместно с оленеводами, его опьяненный сон среди яранг. В душе зашевелились сомнения – а вдруг и правда, что это его ребёнок, которого он никогда не знал, даже не предполагал о его существовании.

Говорить Маше (они с ней не так давно перешли на ты) о своих сомнениях и переживаниях Володя поначалу не решился. Но его тянуло побольше узнать о мальчике. Да и какой это теперь мальчик, уже совсем взрослый человек. И даже его, Владимира Николаевича, коллега, да ещё и на своём родном факультете.
- Машенька, а какой он специальностью овладевает?
- По моему, он учился на кафедре физической географии. Занимается изучением ландшафтов.
- Ну, это уж совсем чудеса – подумал Володя. – Тем же, чем и я. И небось мои книжки и статьи изучает.
- Значит, Маша, растёт мой коллега, одной дорогой со мной идёт, вероятно, заочно меня знает, потому что курс лекций по ландшафтам написан мною, хотя читает этот курс другой преподаватель, пока я шесть с лишним лет лечился и работал в Германии. Вот вернёмся с тобой в Москву, и ты меня с ним познакомишь.

Слова о совместном возвращении в Москву выскочили из Владимира Николаевича автоматом, видимо, это в его внутреннем мире связь с Машей казалась само собой решенным делом. На самом деле, никаких разговоров, даже намеков, на такой поворот жизни между ними не было. И хотя Мария Михайловна тоже чувствовала взаимное между ними притяжение, но пока в её мыслях ничего такого не возникало. Вырвавшееся у Володи предположение не осталось для Маши незамеченным. Только она, скорее, испугалась, чем обрадовалась.

Володя увидел вздрогнувшие ресницы Маши и тут только осознал смысл соскочившего с языка предложения. Но, как говориться, слово – не воробей… Наверное, если сейчас не продолжить, не высказать невозможность жить без неё – потом может и не сложиться. И он, помолчав, совсем другим, не повествовательным, а просящим тоном промолвил:
- Машенька, я знаю, что тебя удивили мои слова. Они вырвались ненароком, но в них высказалась моя душа. Я ничего не прошу, кроме твоего согласия стать моей женой. Если не можешь сразу, я буду ждать.
- Ой, у нас же всё сгорит – воскликнула Маша и побежала к костру, где на лежащей на рогулинах поперечной дубинке висел котелок, в котором тушилось мясо.
- Вот, оставила бы ребят без второго, совсем ты меня заговорил. Какая же я буду жена, если без обеда вас всех оставлю. Слово «жена» ясно означило состоявшееся и принятое решение. И она, и он радостно рассмеялись.
- Скажи, пожалуйста, а с родителями Вани ты знакома?
- Да, конечно. Мы не так часто встречались, только когда Василий Николаевич приезжал за сыном. И с Фросей иногда виделась. На похоронах Васи – тоже. У неё, кроме Вани, ещё три дочери. Живут они в одном стойбище, помогут матери в жизни без Васи. Да и Ваня собирается после аспирантуры перебраться работать на восток, так он мне говорил. Володя решил пока воздержаться от откровений по поводу зашевелившихся в сознании предположений о возможном его родстве с Ваней. Побудем пока однофамильцами.

15. Размышления Лунова старшего.

Когда наступила ночь и Владимир Николаевич забрался в свой спальный мешок и попытался заснуть – оказалось, что новость о возможном существовании его совсем незнакомого чукотского сына заснуть не даёт. Совсем ведь взрослый человек. И ты ни капельки в его судьбе не участвовал. Невозможно так вдруг назвать сыном совсем незнакомого человека. Да и он о тебе никогда не знал. В этом Маша уверена. И какая странность судеб – на тот же Географический факультет, и одинаковые фамилии. По рассказу Маши – очень одарённый парень и очень душевный, просто хороший человек. Нужно завтра же ехать в Ягодное, может быть, он ещё не уехал в Москву. А как его встретит Фрося (кажется, так зовут его мать?). Её-то я вообще практически не помню. Нет, всё-таки алкоголь – яд. Всё из-за него, проклятого! Но ведь прошлого не изменишь! Надо о будущем думать! Может быть, узнаем друг друга, понравимся один другому, простишь ты меня? Настоящий твой отец – Василий – погиб, а тут у тебя новый папаша образовался. Да ещё и коллега по профессии. Всё, решено, завтра же еду в Ягодное.

16. В Ягодном.

Как только наступило утро, Владимир Николаевич попросил начальника отряда Сашу дать ему машину, чтобы добраться до Ягодного. Но оказалось, что до Ягодного в это время года на машине ещё не добраться. Да и далеко. Нужен вертолёт, но своего вертолёта у геологов пока нет. Возможно, арендуем, но это в конце июля или начале августа, если деньги будут. Надо договариваться с буровиками в городе. Их вертолёт часто используют и для нужд оленеводов. Созвонимся, выясним – когда планируется залёт в Ягодное.

Через три дня, утром, прямо чуть ли не на палатки геологов приземлился вертолёт МИ-4. Из вертолёта выскочил худенький мужичок, почти мальчик, с пилотским шлемом на улыбающейся голове. Оказалось – это штурман вертолёта Сергей Бубнов.
- Кто тут знаменитое геологическое светило? – закричал Сергей неожиданно громким басом. Саша Долгов по приятельски поздоровался с Сергеем. Они и раньше были знакомы. Это Саша по телефону, договариваясь о вертолёте, так охарактеризовал Владимира Николаевича – мол – ученый из самой Москвы, надо доставить в Ягодное по очень важному делу. И обратно привозите, когда он справится с делами.
- Может, чайку попьёте? Глуши свой летающий гроб.
- Да нет, спасибо! У нас полный борт буровиков и чаёвничать сейчас некогда.
- А вот и Владимир Николаевич, знакомьтесь. Он уже собрался. Но на обратном пути обязательно чего-нибудь попьём. Пригибаясь под крутящимися винтами, Сергей и Владимир Николаевич быстро пошли к вертолёту, и через минуту, оглушительно заверещав, вертолёт пошел вверх и на север.

У Володи была мысль попросить Машу лететь с ним в Ягодное. Но вертолёт прибыл так неожиданно, что выполнить задуманное не удалось. Да и в Ягодное упредить по рации о своем прибытии Володя не успел. Так что свалится он с неба без предупреждения, без приглашения. О том, как найти дом Луновых, можно не беспокоиться – там все друг друга наверняка знают.

Через сорок минут вертолёт приземлился на окраине Ягодного, где была оборудована посадочная площадка. Никого сажать в вертолёт в Ягодном не планировалось, поэтому как только приземлились – приоткрыли дверь, Володя спрыгнул на землю, а вертолёт тут же взлетел. Помахав улетающему вертолёту, Володя направился к небольшой будочке с флагштоком и колыхающемся на ветру ветроуказателем. У крыльца будки Володю встретил пушистый, немолодой, с умными глазами пес, видимо, привыкший к прибытию незнакомцев. Приветственно, с достоинством махнул два раза хвостом и так взглянул на Володю, что без слов был понятен вопрос: - Чего надо?

- Здорово! А где же дежурный? – обратился Володя к псу. Что-то проворчав, псина подняла трубой хвост – Внимание! – и, не торопясь, потрусила по дороге, приглашая Володю следовать за собой.
- Ну, ты и умён! – с восхищением высказался Володя, и они двинулись к посёлку.

При подходе к первому дому, из-за дома вдруг выскочила целая стая собак, штук восемь, причём, было видно, что все собаки пожилые. Сопровождающий Володю пёс что- опять негромко проворчал и вся стая молча расступилась. Людей видно не было. Пёс повёл Володю дальше, мимо стоящих по обеим сторонам улицы домов.
- Балда я балда – подумал Володя – ведь оленеводы небось погнали оленей в тундру, и вряд ли я кого-нибудь застану, кроме стариков. Надо было сначала как-то связаться, выяснить – есть ли на месте Фрося Лунова, а уж потом вызывать вертолёт.

Между тем, они подошли к хате, не окруженной забором, и с висящим красным флагом на углу дома. Сразу видно – общественное здание. Володя поднялся на крыльцо и постучал в дверь: - Есть кто живой? – спросил он довольно громко. Дверь тут же распахнулась, и из-за неё выглянула девическая мордашка, на вид лет шестнадцати, с несколько растрёпанными тёмными волосами, с широким чукчевым носиком:
- Ой, а Вы кто такой?
- Во-первых, здравствуйте! Во-вторых – как Вас величать прикажете? А меня зовут – Владимиром Николаевичем Луновым, прошу любить и жаловать, и будем знакомы! Я прилетел к вам в Ягодное на вертолёте, чтобы повидаться с Евфросиньей Николаевой Луновой.
- С тётей Фросей? Ой, да Вы входите, входите! Я здесь дежурю у рации. Катя меня зовут. У нас почти все уже в тундре, остались только старики да из молодых только я и ещё трое ребят. Мы помогаем пожилым. А тётя Фрося приболела и пока осталась тоже дома. Вам повезло, что она здесь сейчас. А вообще-то, если бы не приболела, тоже ушла бы в тундру. А документ у Вас есть?

Володя рассмеялся, достал из кармана куртки паспорт и справку от пограничников, с печатью.
- А Вы молодец, Катя! Правильно – бдительность никогда не лишняя. Катя внимательно изучила паспорт и справку, покраснела от смущения, вернула документы Володе.
- Владимир Николаевич, я здесь одна и уходить от рации не могу. Сейчас я кого-нибудь из наших позову, и он Вас проводит к дому тёти Фроси. Эй, Серый, сбегай, позови Витьку или Алёну.

Последняя фраза была обращена к сопровождавшему Володю кобелю. Собака прянула ушами и степенно пошла, на прощанье махнув Володе хвостом.
- Ну и собаки тут у вас! Умнее многих наших алкашей. А Вы, Катя, уже окончили школу или ещё учитесь?
- В этом году окончила. Осенью поеду в Приполярный, буду поступать в кулинарное училище. Страсть люблю готовить и умею, но нужно ещё поучиться.
- А зачем Вам тётя Фрося? Вы родственники небось, Вы ведь тоже Лунов?
- Да нет, мы с Ефросиньей Николаевной – однофамильцы. И не виделись почти четверть века. Я её и не узнаю. Да и она меня, наверное. Я знаю, что Василий Николаевич недавно трагически погиб. Вот хочу повидаться с Ефросиньей Николаевной, выразить соболезнование. Как она? И чем хворает?
- У неё просто после смерти дяди Васи силы куда-то подевались. Вот и осталась пока дома. Но собирается в тундру, за ней Коля, муж дочери Майи, скоро приедет.
- Ох, что же это я, заговорилась! Вам чаю или вот очень вкусное молоко, пожалуйста, попейте с дороги!
- Спасибо! Думаю, что Ефросинья Николаевна меня тоже чаем угостит. А впрочем, от стакана молока и у Вас не откажусь. А Вам – вот очень вкусная швейцарская шоколадка. И он достал из рюкзака и вручил Кате большой шоколадный набор, содержащий два десятка разного вида шоколадок в красивой коробке.

Скрипнула дверь и вбежала ещё более юная по виду девушка.
- Здрасьте! Ты чего меня зовешь?
- Вот, Владимир Николаевич, знакомьтесь – Алёна. Она Вас и проводит к тёте Фросе. Алёнка, это к тёте Фросе в гости товарищ прилетел, Владимир Николаевич его зовут. Проводи его и возвращайся, будем шоколадом лакомиться.
- Их дом недалеко, через три дома. Скажите тёте Фросе, что я к ней в обед забегу.

Володя встал, и они с Алёной пошли по улице. Все дома здесь очень похожи друг на друга, все добротные, сложены из брёвен, отличаются разве что наличниками на окнах. Пес Серый прошел им настречу, направляясь к своему посту у вертолётной площадки. Снова помахал хвостом, приветствуя знакомца. Володя тоже помахал рукой.

Подходя к дому, Володя почувствовал внутри ощутимое волнение. Ещё бы! Как-то встретит его нечаянная мать его нечаянного и пока незнакомого сына? Ну, да мы же взрослые люди. Всё будет хорошо.

Алёна побежала вперед, крикнула: – Тётя Фрося, к вам гости! Открыла калитку и впустила Володю во двор, очень чисто выметенный, украшенный по краям дорожки зеленым ковром травы с маленькими бело-фиолетовыми цветочками. Навстречу гостю с крыльца сошла повязанная черным платочком смуглая невысокая женщина лет пятидесяти, без улыбки на лице и с вопросительными глазами.
- Ефросинья Николаевна, добрый день! Решил явиться к Вам, простите, что без приглашения. Я – Лунов Владимир Николаевич. Когда-то давно мы с Вами были знакомы, я тогда был студентом. Может быть, и Вы меня помните?
Фрося остановилась и внимательно, не говоря ни слова, вгляделась в незнакомца. Конечно, Владимир Николаевич уже только чуть-чуть напоминал былого кудрявого паренька, каким он помнился Фросе. Но узнать всё же можно. На лице Фроси появилась неуверенная и смущенная улыбка. Она протянула руку, здороваясь с Володей.
- Вот уж не думала, что когда-нибудь увидимся. Очень рада! Но это так неожиданно! Откуда Вы узнали, где я живу? - Алёнка, спасибо, давай-давай, беги к Катерине.

- В геологическом отряде недалеко от Приполярного, где я работаю, я познакомился с Марией Михайловной Веселовой, она там кашеварит. И она мне рассказала о Ване Лунове, которого учила в школе, и о Вас. Я ей не сказал, что мы с Вами когда-то были знакомы. Из её восторженного рассказа о замечательном мальчике Ване, не совсем похожем на коренного чукотского паренька, который учился в МГУ в Москве и сейчас учится там же в аспирантуре, я понял, что мне необходимо с Вами обязательно увидеться. Я знаю и о постигшем Вас горе, царство небесное Василию Николаевичу. Можем ли мы с Вами поговорить?
- Чего только на свете не бывает! Конечно, заходите в дом, милости прошу. Сказать, что я удивлена, значит ничего не сказать. И как Вы меня здесь застали, ведь я случайно не в тундре. Сначала расскажите о себе. Кто Вы теперь?

Пришлось Володе кратко изложить свою биографию, сидя напротив Фроси за широким столом, накрытом цветной скатертью, и прихлёбывая чай давно забытого чукотского вкуса. Рассказал и о том, как попал снова в Приполярный для лечения у Митрия Дормидонтовича, и о том, что теперь чувствует себя практически здоровым и вот теперь волнуется и переживает о встрече с Ваней, если, конечно, его предположение об отцовстве подтвердится.

- Владимир Николаевич, что я могу сказать? Да, был наш с Вами грех, вернее – мой грех, как-то уговорили меня, тогда молодую.дурочку, да ещё и слегка пьяненькую, и муж Вася, и дед Чугуев на этот поступок. Вы-то вообще не должны ничего помнить, уж слишком нетрезвы были. Но к следующей весне родился в нашей семье сынок. Он сразу оказался совсем непохожим на чукчу, и я поняла, что это ваше, скажем так, влияние. Он оказался очень умненьким и спокойным ребёнком. Вася в нём души не чаял, учил его нашим чукотским уменьям, рассчитывал, что Ваня тоже будет оленеводом. О Вашем участии в его рождении мы никогда ему не говорили, да и между собой - тоже. Но, конечно, его самого беспокоило его отличие от окружающих чукотских детей. И в прошлом году Ваня задавал отцу вопрос о причине его непохожести даже на отца. Но Вася как-то отговорился, не стал ему ничего объяснять. И вот совсем недавно, когда Ваня прилетал на похороны Васи, сидели мы с ним на могилке (он там сделал скамеечку), и Ваня мне стал рассказывать, что на факультете в МГУ есть наш однофамилец – Лунов Владимир Николаевич, известный ученый, с которым он пока, к сожалению, не знаком, но по учебнику которого учился. И вот тогда-то я и рассказала сыну о Вас. Не знаю, как он это воспринял. Наверное, переживает, но мне виду не показал. Он уже почти взрослый, двадцать четыре года недавно исполнилось. Оленеводом он, конечно, не будет, раз уж выучился на ученого. Его все здесь знают и любят, и уважают. И мы с Вами через Ваню – родственники, получается.

За какие-то десяток минут между практически незнакомыми людьми установилась волнующая и приятная для обоих связь.
- Ну, что ж, вернусь в Москву – познакомлюсь, наконец, с неожиданно образовавшимся сыном. Вы, Фрося, не думайте про меня плохо. Я действительно ничего почти не помнил все эти годы. Ещё тогда, когда очнулся, мне казалось, что мне привиделся какой-то чудной сон. Но для меня он так сном и оставался. А теперь будем дальше жить, уже учитывая, что и сны бывают чудесные.
- Так я напишу Ване о нашей встрече? – спросила Фрося.
- Пожалуй, не спешите, пожалуйста, ладно? Неожиданное знакомство нам с Ваней будет интереснее. Думаю, что мы подружимся, и тогда Вам напишем, или, лучше, вместе приедем.

17. Перед возвращением в Москву.

Возвратился Володя в свой геологический отряд на том же вертолёте. Как ни хотелось ему поскорее вернуться в Москву, делать этого не стоило. Нужно до конца пройти курс питья Дормидонтовского зелья. Нужно влюбить в себя Машу, чтобы она когда-нибудь согласилась стать его женой и ехать с ним в Москву. Нужно закончить начатую ландшафтную съёмку. По прилёте, оставшись с Машей наедине, смущаясь и подрагивая голосом, Володя рассказал Маше о своих и давних, и теперешних приключениях, в результате которых её любимый ученик Ваня оказался родным его, Володи, сыном, с которым он пока ещё не знаком.

- А если выйдешь за меня замуж, то получишь своего Ваню в пасынки.
- Как же без меня интернат-то останется? Это ведь моя любимая работа. Да и не очень я хочу в вашу Москву. Что я там делать буду?
- Будешь руководить школой юных географов при нашем факультете. Ведь у тебя тоже географическое образование. И большой опыт воспитания подростков. Работа интересная и нужная. Квартирка у меня в Москве есть, небольшая, но уютная. Соглашайся! И она согласилась.

В конце августа Володя с Машей, попрощавшись со ставшими почти родными геологами, на геологической машине с Георгием за рулём приехали в Приполярный.
- Давай распишемся здесь, в Приполярном. А то в Москве в очереди придётся стоять. Никакой свадьбы устраивать не будем. Дормидонтыч, я думаю, согласится быть свидетелем, а в свидетельницы пригласи кого-нибудь из подруг, у которой язык покороче. Маша, на всякий случай, не стала полностью увольняться с работы, упросила дать многомесячный отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам. Отметили событие дома у Дормидонтыча, засидевшись за разговором и музыкой почти до рассвета. Дормидонтыч приказал писать ему, сообщать о здоровье, не забывать старика и весной обязательно прибыть в Приполярный.

18. Встреча

В начале сентября на факультете ещё было пустынно: первокурсников отправили под Можайск в колхоз, а у студентов старших курсов занятия начинались только в октябре. Володя приехал к двенадцати и сразу зашел к декану, которого на работе не оказалось. Секретарь декана, многие годы вершащая судьбы и правосудие, Любовь Казимировна, огромных размеров бабища с остатками слегка подвянувшей красоты, как к родному кинулась к Володе:
- Боже мой, Владимир Николаевич, вот так праздник! Дайте-ка я Вас обниму. Какими судьбами?
- Здравствуйте, незабвенная Любочка! Как жизнь? Вы всё молодеете! Пришел вот проситься на работу. Что Василий Андрианович, будет сегодня?
- Будет, будет. К часу обещал пожаловать.


Они минут пятнадцать оживлённо потрепались как старые хорошие знакомые. Володя немножко рассказал и про Германию, и про Чукотку, преподнёс Любови Казимировне флакон французских духов, от которого она для приличия поотбивалась недолго. Поведала Володе последние новости о жизни факультета.
- Люба, Вы не знаете аспиранта с такой же как у меня фамилией?
- Знаю, конечно. Очень приятный молодой человек и, говорят, очень способный. Он живет в общежитии, в зоне «Б». Сейчас посмотрю номер блока. 1409. Не знаю только – в Москве ли он. Я его давно не видела.
- Спасибо! Я, пожалуй, пойду здороваться на свою кафедру, давненько я здесь не был.
- Сходите, сходите. Только, я думаю, вряд ли кого там застанете. Может быть, только Ивана Васильевича Знаменского. Вы с ним не знакомы. Это у нас новый доцент, перевелся к нам из Саратовского университета.
- Да, лично не знаком. Но статьи его просматривал. Вы предупредите, пожалуйста, Василия Андриановича, когда он появится, обо мне. А я к часу подойду.

Действительно, на кафедре оказался только рано седеющий, лет пятидесяти мужчина с мягкой фигурой, в очках, с приятной улыбкой. Познакомились. По первому взгляду друг другу понравились. О работе говорить не стали – потом, потом. Буфет на восемнадцатом этаже пока не работал. Поэтому Владимир Николаевич спустился на лифте, прошел в профессорскую столовую, взял чашку кофе и маленький пирожок с малиновой начинкой.
Вообще-то, его ждали на работу и во Фрайбурге. Но с появлением Маши он решил вернуться на работу в МГУ. А во Фрайбург, конечно, съезжу – надо Ханесу Тиргартену показаться, мадам Мольтке навестить, да и Машу прокатить по Германии. Но сейчас главное – встретиться с Ваней. Вот только здесь ли он?

Поднявшись снова на лифте, Володя сразу попал к уже прибывшему декану. Отношения у них были хотя и очень хорошие, но с некоторой прохладцей. Обнялись, похлопали друг друга по плечам, справились о здоровье. Володя сразу приступил к двум заранее намеченным делам: о работе для себя и о работе для Маши.
- Вот и прекрасно, ты (или Вы) я уж не помню – мы с тобой на брудершафт-то пили? – заговорил Василий Андрианович.
- Пили, пили – воскликнул Володя – но давай о делах – на Вы. Я как-то не могу с деканом на ты разговаривать.
- Ну, черт с тобой, на Вы так на Вы. Не знаете Вы ещё, Владимир Николаевич, не знаете, что, к большому огорчению, недавно скоропостижно скончался Виталий Львович Штейн. Вы с ним, кажется, были очень дружны. Сердце. И у нас вакантна должность заведующего Кафедрой физической географии и палеогеографии. Уже объявлен конкурс на замещение этой должности. А Вы ведь уже получили во Фрайбурге звание профессора. Я с удовольствием буду с Вами работать. Подавайте документы на конкурс. Думаю, что конкурентов у Вас не будет.
- Как же жаль Виталия Львовича. Да, я действительно только сейчас от Вас услышал о его кончине. Я ведь лишь два дня назад вернулся с Чукотки. А за предложение кафедры – спасибо! Не знаю только – справлюсь ли? И хворь моя, вроде и отпустила, но следить за ней придётся.
- Ничего, на этой кафедре народ дружный, особых трудностей не предвижу. Так договорились?
- Ещё раз спасибо! Я подумаю. А документы на конкурс пока подготовлю.
- Ну, и отлично!
- Василий Андрианович, у меня к Вам есть ещё одна кадровая проблема. Дело в том, что неожиданно для себя я на Чукотке, в городе Приполярном, встретил женщину и влюбился, и женился (второй раз), и привёз её в Москву. Мария Михайловна Веселова (менять фамилию на мою – категорически отказалась) училась на Географическом факультете Иркутского университета, то есть имеет высшее географическое образование. Преподавала семнадцать лет географию в школе-интернате для чукотских детей в Приполярном. Детей любит и, по отзывам, дети её тоже. Как Вы смотрите – нельзя ли пригласить её на работу в школу юных географов, действующую при нашем факультете? Я думаю, что она вполне способна и руководить этой школой, если не сразу, то через какое-то время.

- А ты говоришь – хворь! Вот жена – это хворь так хворь. Поздравляю! И на работу возьмём, для начала – заместителем директора школы. Я как раз подумывал о необходимости найти подходящего человека в помощь Клавдии Ивановне. Возраст у неё уже давно почтенный, и становится ей трудновато рулить школой. Приводи свою зазнобу.

Договорились, что через два дня Володя с Машей явятся на факультет и будем оформлять.
- И это ещё не последнее к Вам дело, Василий Андрианович. Мне известно, что в аспирантуре нашего факультета учится мой однофамилец Лунов Иван Васильевич. Хотел бы услышать Ваше о нём мнение.
- Тебе достаточно узнать, что его научный руководитель – это я, Ваш покорный слуга. Парень замечательный. Я к нему почти как к сыну отношусь. А что по национальности – чукча, так это даже хорошо. Да и на чукчу он совершенно не похож. Предполагаю его соблазнить после защиты кандидатской остаться у нас работать. Но, к моему сожалению, он собирается после аспирантуры драпать на Восток, поближе к своей Чукотке. Ну, это мы ещё посмотрим. Так что теперь у нас будут два Лунова. Кстати, он скоро должен ко мне придти. Подожди немножко, и я вас познакомлю.
- Спасибо! Слушай, у тебя в кабинете наверняка курить запрещено, да ты и не куришь сам. Пойду-ка я пока отравлюсь на лестницу.
- Ну, давай, травись. Но надолго не исчезай. Ваня вот-вот должен подойти. Володя выскочил на лестничную площадку, жадно закурил. Встречу с сыном он предполагал как-то по другому. Как себя вести? Ведь я знаю, что он мой сын. И он знает, что я – его отец. Но, может, это и к лучшему. Будем однофамильцами для всех посторонних. А как у нас сложится – увидим.
* * *
Племянница Дормидонтыча – Алия

- Нечего мне про себя особенно рассказывать, Володя. Пожилой, одинокий старик. Разве что люди меня знают. Ну, это и понятно – многим я с лечением помогал.
- Да не скромничай, пожалуйста, Дормидонтыч. Тебя и за границей уважают. Считай – мировая известность.

Владимир Николаевич прилетел в Приполярный весной 1987-го года по требованию Митрия Дормидонтовича, содержащегося в письме от него. Прилетел один, на несколько дней, оставив все дела и жену в Москве. Остановился в доме Дормидонтыча. Оказалось, что в доме есть и удобная гостевая комната. За прошедшую зиму лекарь, кажется, ни чуточки не изменился – всё такой же лесовичок сказочного вида. Володя за всю жизнь не выпил столько чая, сколько за эти три долгих вечера за разговорами с Дормидонтычем. Теперь Владимир Николаевич уговаривал старика приехать к нему погостить в Москву.
- Приезжай, Дормидонтыч, мы с Машей будем очень рады. Москву посмотришь, со своими сыновьями тебя познакомлю. Ты ведь историю мою знаешь. Почти пол-жизни не знал, не ведал, что у меня на Чукотке растёт сын. Встретились мы с ним и ожиданно, и неожиданно. Знали уж: он от матери и я, сначала от Маши, а потом и от самой Ефросиньи Николаевны, о нашем с ним прямом родстве. А встретились в кабинете декана как однофамильцы. Ни я , ни он виду не подали. Чин-чином познакомились, пожали друг другу руки. «Очень приятно, будем знакомы. Я давно Вас заочно знаю, читал Ваши статьи и монографию».

Я дождался, пока Иван с деканом обсуждали иванову диссертационную работу. Ходил по лестнице вверх-вниз с семнадцатого этажа на восемнадцатый и обратно, курил. Наконец, вижу – идёт ко мне чем-то в облике на меня похожий парень.
- Ну, вот и встретились, – говорю. - Как думаешь – срастёмся?
- Срастёмся, – говорит.

И поехали мы с ним в зоопарк. За три часа, пока мы прогуливались по зоопарку и ели мороженое в маленьком зоопарковском кафе, наговорились за всю прошедшую друг без друга жизнь. Приглянулись друг другу. Потом поехали ко мне домой, на Сиреневый бульвар, где меня ждала Маша. И для неё состоялся сюрприз – наше с ним вдвоём появление. Она ведь его очень хорошо знает, учила его всю школу, как родного сына почти полюбила. В общем, мы сразу стали родными.
- Да, Володя, чудеса – твоя судьба. Хорошо, что всё так удачно сложилось. А за приглашение в Москву – спасибо. Приеду. У меня там племянница есть.
- Постой, Дормидонтыч, ты же говорил, что один на свете, что родственников у тебя нет.
- Я и сам долго так думал. Но чудеса не только в твоей жизни случились. В моей – тоже. Сейчас я тебе расскажу, слушай!
- Я тебе уже говорил, что мой еврей отец после освобождения из-под стражи сошелся с моей чукотской матерью. Её звали Ксения Николаевна Иванова. В тысяча девятьсот двадцать пятом году родился я. А отец – Дормидонт (даже отчества его не знаю) через два года умер, не прошли без следа годы заключения. Мама вместе со мной вернулась в тундру к своим родичам. И я рос, как все чукотские дети, в оленеводческом стане. Дед Ефрем (царство ему небесное) выделял меня – тоже, как и твой сын, не очень похожего на чукчу, много мной занимался. Уже годам к тридцати я стал довольно известным среди чукчей врачевателем. Поэтому собственно оленеводством я почти не занимался. Тогда же я построил в Приполярном этот дом, практически своими руками. А вот с женщинами как-то ничего не получалось. Несколько раз почти доходило до чего-то семейного, но всякий раз разглаживалось. Так семьей и не обзавёлся.

Где-то году в тысяча девятьсот шестьдесят пятом, я в этот год жил в стойбище оленеводческом, к нам нагрянули военные из лагеря для заключенных, чтобы закупить оленей на мясо. Лагерь этот содержал зеков, работающих в руднике на рудном месторождении. И время от времени лагерное начальство посылало к чукчам покупателей оленьего мяса или живых оленей. В этот раз меня попросили с ещё двумя мужиками отогнать в лагерь десяток оленей. Мы и погнали. В лагере нас пригласили на ужин в офицерскую столовую. Пришел и начальник лагеря – здоровый мужик лет сорока в чине майора, с орденской планкой на кителе. Нас стали с ним знакомить: - Вот, знакомьтесь, наш начальник – Эдуард Дормидонтович Иванов. Мои соплеменники и не знали, что моё отчество тоже Дормидонтович. И тут, при знакомстве, я представился полным именем – Митрий Дормидонтович Иванов. Мы с начальником лагеря, майором, подивились совпадением наших фамилий и отчеств. Но на этом наше знакомство и оборвалось. Через два года мне стало известно, что в лагере уголовники (к этому времени политических заключенных уже практически не оставалось, выпустили, признав реабилитированными) взбунтовались. Уголовники, оказывается, были недовольны тем, что политических выпускают, а их – нет. В лагере произошел бунт, несколько офицеров, в том числе и начальник лагеря майор Иванов, были убиты. Только в семидесятом году, незадолго до смерти, моя мать поведала мне, что у отца – Дормидонта, ещё до встречи с ней была то ли сожительница, то ли жена, ещё когда он был заключенным. Звали её Руфина, работала врачем или медсестрой и, кажется, у них был ребёнок, мальчик, по имени Эдуард. Так что возможно, что у меня есть (или был) сводный брат – Эдуард Дормидонтович Иванов.

После рассказа матери я понял, что этот погибший начальник лагеря и был моим сводным братом и что мы даже встречались однажды. Поехал я в этот лагерь (его только недавно, году в восьмидесятом закрыли). Попросил поднять документы и попытаться узнать судьбу жены начальника лагеря. Документов никаких не нашли, но очень уже пожилой фельдшер, продолжавший жить и работать в лагере, вспомнил, что, да, была у начальника баба – Наталья Сергеевна, очень красивая. Когда произошел бунт и начальника убили, она была в положении. Сразу после гибели мужа она уехала, кажется, в Москву. Ничего больше мне узнать не удалось. Но я решил попытаться найти Иванову Наталью Сергеевну. Послал запросы в Министерство внутренних дел, в справочное бюро Москвы, в Министерство здравоохранения. В запросе указал ориентировочно вероятные даты рождения Натальи Сергеевны с 1920-го по 1940–ой годы. В течение полугода никаких ответов на мои запросы не пришло. Я уже махнул на это дело рукой. И вдруг приходит послание из Московского справочного бюро. В послании сообщалось, что по моему запросу выявлено, что в городе Москве проживают тысяча сто тридцать восемь гражданок с фамилией Иванова и именем Наталья Сергеевна. А вообще граждан с фамилией Иванов или Иванова – несколько десятков тысяч. Если Вы заинтересованы в получении сведений (год рождения, адрес, телефон, если имеется) по Ивановым Натальям Сергеевнам, нужно оплатить получение такой справки на сумму сто десять рублей тридцать восемь копеек (110 руб 38 коп). Реквизиты прилагаются. Начальник отдела по работе с населением Горбунова М.В. Обрадоваться-то я обрадовался. Но зачесал в затылке. Ладно, деньги – столько я найду (а это, считай, месячная зарплата!). А вот как смогу написать больше тысячи писем всем этим Натальям Сергеевнам? Оплатил. Через месяц получаю заказную бандероль, а там – список адресов. Послал я благодарственное письмо в справочное бюро Москвы и сел писать обращение к неизвестным мне Натальям Сергеевнам.
- Сейчас я тебе его прочту – у меня с десяток копий сохранились.
Дормидонтыч достал из шкафа папку с завязками, открыл и протянул Володе бледно-желтый лист с еле видимым текстом.
- Читай, а я пока чайку налью.
«Уважаемая Наталья Сергеевна Иванова, добрый день! Обращаюсь к Вам с просьбой. Я разыскиваю родственницу, Иванову Наталью Сергеевну, которая была женой моего брата майора Иванова Эдуарда Дормидонтовича, служившего в 1968-ом году начальником лагеря для заключенных (в/ч 1442) на Чукотке. Если это не касается вас, отвечать мне не нужно. А если - это Вы, напишите мне. Зовут меня Митрий Дормидонтович Иванов. Я работаю медицинским работником в городе Приполярном и очень хотел бы установить с Вами родственную связь».
- Прочитал? Вот такое послание нужно мне было направить в более чем тысячу сто адресов. В те времена множительная техника была под строгим учётом – чтобы, не дай Бог, ни у кого не было возможности множить листовки или ещё какие антисоветские материалы. Но и писать от руки или печатать на пишущей машинке моё послание – виделось мне слишком трудоёмким. Я, правда, знал, что в городском отделе милиции какой-то множительный аппарат есть. Среди офицеров милиции у меня были пациенты. И вот по совету одного из них я записался на приём к начальнику городского отдела милиции подполковнику Исаеву Дмитрию Яковлевичу. Пришел и поведал ему мою просьбу – размножить письмо. Пришлось рассказать ему всю мою историю поисков жены брата. Хороший мужик оказался. Мы теперь с ним поддерживаем дружбу. Дал он разрешение и команду изготовить мне на аппарате Термо-копир тысячу двести экземпляров письма. Только Дмитрий Яковлевич предупредил меня, что копии изготовляются на специальной термо-бумаге и что через пол-года или год текст прочитать будет невозможно, поблекнет. – Так что ты с отправкой писем не тяни – сказал он мне. На нашей почте я стал известным чудаком, когда пришел и попросил продать мне тысячу сто тридцать восемь конвертов и такое же количество почтовых марок. – Да Вы что, гражданин? У нас столько ни конвертов, ни марок нет. Надо специально заказывать. Закажем, ждите, недели через две, может быть, доставят. Когда конверты и марки были получены, я упросил двух девушек, работавших на почте, напечатать на конвертах адреса получателей и отправителя по моему списку. Пришлось девушкам за работу заплатить. В общем, целый месяц я этим делом занимался. А потом осталось только ждать – попадёт ли рыбка в мою обширную сеть. В успех я особенно не верил. И как-то сижу я дома, вот здесь же. Не помню, чем занимался, читал, должно быть. Вдруг, а дело уже к вечеру, звонит мой колокольчик у двери. Открываю – а это девушка Вера, с почты, сама прибежала и принесла мне письмо от Ивановой Натальи Сергеевны.
- На-ка, читай вслух. А я пока горло чаем угощу. Я не помню, чтобы я так долго кому-нибудь что-нибудь рассказывал. Даже горло пересохло. Ты тоже пока попей чайку с мёдом!
Володя вынул из конверта страничку голубой бумаги и всмотрелся в незнакомый, а потому не сразу понятный, почерк. Сначала прочитал про себя, а потом уже и вслух:
«Уважаемый Митрий Дормидонтович, очень удивилась, получив Ваше письмо. Я действительно – Иванова Наталья Сергеевна. И это я была женой майора Иванова Эдуарда Дормидонтовича. Я вышла за него замуж в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году. После его смерти я уехала в Москву. Но Эдик никогда не упоминал, что у него есть брат, говорил, что один у матери Руфина Эмировны, отца никогда не знал и не видел, детство его прошло в Казани. Поэтому, может быть, это – какая-то ошибка? Наверное, нам с Вами нужно встретиться и выяснить по совместным воспоминаниям – являемся ли мы родственниками. Подробности своей жизни я пока расписывать не готова. Жду от Вас дополнительной информации. Всего Вам доброго! Наталья.
P.s. Это случайность, что у меня осталась фамилия – Иванова. Могла бы и поменяться, если бы ещё раз вышла замуж. Но не вышла. И Вы чудом меня нашли».
- Видишь, Володя, как в жизни бывает. Эдуард и не мог знать обо мне, ведь я родился позже и от другой женщины. А я-то, после рассказа матери, был уверен, что у меня был сводный брат. Написал я Наталье об этой моей уверенности. И мы сговорились, вернее, списались – встретимся. А для этого нужно мне было ехать в Москву, Наталья написала, что сама она на Чукотку ехать не может: и денег на такую дальнюю дорогу у неё нет, и дочку–школьницу оставить одну не может.
- Ну, раз уж у меня образовалась в Москве племянница (других родственников ведь нет), решил я добираться до Москвы. Но, давай-ка, перенесём этот разговор на завтра. Ночь на дворе. Нужно поспать. На следующий день – весенний, солнечный, даже по чукотским меркам – тёплый и душистый – Дормидонтыч с утра ушел в поликлинику. Это был его приёмный день, принимал своих пациентов. А Володя с нетерпением и любопытством ждал продолжения истории. По просьбе Маши сходил в школу-интернат, пообщался с директором и двумя педагогами, в отделе кадров передал заявление от Маши об увольнении по собственному желанию, выслушал огорчительные сетования по поводу её ухода из школы и пожелания счастья. Вернулся домой часов в пять, уже вечерело. Дормидонтыч уже был дома, приготовил ужин и копался в своих кореньях и настойках. Сердечно они друг с другом поручкались, поужинали, и Дормидонтыч приступил к своей повести.
- Собрался я в Москву только в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Телеграфировал Наташе о своём приезде, было это в середине мая. У меня в Москве есть и знакомые, мог и в гостиницу устроиться. Но Наталья просила ехать прямо к ней. Жили, да и сейчас живут, они в небольшой двухкомнатной квартирке на Амурской улице, недалеко от метро «Щёлковская».
- Слушай, я тоже живу в этом районе, на Сиреневом бульваре и эту Амурскую улицу знаю. Вот приедешь ко мне и совсем близко от своих родственников будешь, – встрял в рассказ Володя.
- Ну и замечательно. Слушай дальше. Прилетел я в Москву в субботу, в Домодедово. Думал взять такси, но жалко стало денег – таксист запросил двадцать рублей. Поехал на автобусе, потом – на метро, с пересадками, до «Щёлковской». Наташа в письме нарисовала мне – как идти от метро до её дома. Вещей у меня было с собой не очень много – рюкзак с гостинцами (рыба, мясо копченое, варенье) и со сменой белья. По рисунку легко нашел пятиэтажку, где живёт Наталья с дочкой Алиёй. Звонить не стал, хотя Наталья мне телефон сообщила. Пришел, поднялся на второй этаж, звоню. Наташа мне фотокарточки свою и дочери присылала. Но всё равно вживую мы никогда не виделись. Открывается дверь, и меня встречает девочка. Я даже остолбенел – какой красоты оказалась девочка. Ещё ребёнок (ей тогда восемь лет было), а уже видно – чудо. Волосы каштановые, густые-густые, лицо очень милое, носик с небольшой горбинкой, губы замечательно очерченные, брови широкие, но не сросшиеся, ресницы длинные, а глаза – синие, не голубые, а именно синие.
- Вы, наверное, дядя Митрий. Мы с мамой Вас ждём. Здравствуйте.

Захожу в квартиру, молодая ещё женщина Наталья взяла меня за руку, провела через маленький коридорчик в большую светлую комнату с широким окном, за которым виден балкон.
- Давайте знакомиться. И заулыбалась. Улыбка тёплая. Дочь на маму не очень похожа. У Натальи глаза серые, нос прямой, фигура для женщины за сорок ещё стройная, хотя и несколько полноватая.
- А Вы нисколько на Эдуарда не похожи. Он был очень большой, руки как лопаты. Кажется, только голос Ваш похож. А это наша дочка - Алия Эдуардовна, дома, да и в школе, отзывается на Алю.
- Квартира у Вас, Наташа, хоть и небольшая, а, по-моему, уютная.
- Да, но про квартиру – целая история. Давайте сначала поедим вместе, ведь уже время к обеду. А Вы ещё и с длинной утомительной дороги.

Я достал гостинцы, приведя маму и дочку в восторг. Дочку, в основном, благодаря варенью. На маленькой кухоньке уже был накрыт стол. Бульон. Пирожки с мясом. Котлеты с жареной картошкой. Бутылка вина и четвертинка водки.
- Наташенька и Аля, зовите меня Дормидонтычем. Я привык, что меня все так величают. А за знакомство можно и по рюмке выпить. Ты, Наташа, что предпочитаешь?
- Я, хоть и женщина, да и не пью почти, только по праздникам. Пожалуй, лучше рюмку водки.
- И это правильно. Самый безвредный, даже полезный напиток. Ну, будем знакомы и здоровы!
Аля после обеда удалилась в свою десятиметровую комнату. Судя по царящей там тишине, она прислушивалась к нашей с Наташей беседе.
- Про себя Вы мне довольно много написали в письмах. А теперь я Вам поподробнее расскажу о нашей жизни. Познакомились мы с Эдуардом в феврале тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в подмосковном военном санатории. Было мне тогда двадцать пять лет. Я уже окончила медицинский институт, стала работать в научно-исследовательском институте крови.

Почему-то в профкоме мне предложили путёвку в военный санаторий на двенадцать дней, и почти задаром. Жила я тогда у своей двоюродной тёти в самом центре Москвы, на улице Кирова, в большой коммунальной квартире. И стояла на очереди для получения своего жилья. И в самом начале года, в январе, получила ордер на комнату в новостройке, как тогда казалось – у чёрта на рогах, на окраине города, в бывшей деревне Калошино. Метро здесь ещё не построили. На эту же квартиру получила ордер девушка Настя, на два года меня моложе. Мы с ней созвонились и поехали вдвоём смотреть квартиру, на которую нам выдали ордера. От метро «Преображенская площадь» в переполненном автобусе доехали до остановки «Монтажная улица» и сразу от остановки увидели метрах в трёхстах пять новеньких, беленьких, пятиэтажек. В первом подъезде первого дома нам дали ключи от квартиры в четвертом по пути доме. Женщина-диспетчер сказала, что нам повезло. Только в этом четвёртом доме постелены паркетные полы, в других – ленолиум. Обрадованные, мы пошли смотреть квартиру. Но радость наша быстро улетучилась: квартира нам показалась очень маленькой. Как в такой квартире могут жить две семьи – непонятно. Это тогда творилось такое безобразие. А Настя была уже практически замужем, только они ещё не расписались. Но делать нечего – бери, пока это-то дают. Я Настю успокоила. - Обживайтесь, я пока поживу у тёти, в центре, мне оттуда удобнее на работу ездить. У меня, правда, ордер был на большую двадцатиметровую комнату. К февралю я прописалась на новом месте жительства, заботы вроде кончились, и поехала я отдыхать в санаторий. В санатории меня посадили за стол в столовой, за которым уже были пожилые муж с женой и не очень молодой, лет уже за тридцать, старший лейтенант. Это и был Ваш брат Эдуард. С первого же дня он начал за мной интенсивно ухаживать. И не прошло и двух недель, а мы уже побежали в ЗАГС. Теперь немножко о биографии Эдуарда. Из того, что он мне про себя рассказывал. Как он говорил – в нём сидят три крови: половина – еврейская, от отца, четверть – татарская и четверть – русская – от матери. Мать – Руфина Эмировна – полу-татарка (отец – татарин), полу-русская (мать – русская). Мать работала поваром на кухне в лагере, где Дормидонт – Ваш батюшка, отбывал за что-то наказание. За что – не знаю. И Эдуард не знал. Как уж случилось, что Дормидонт, будучи заключенным, женился на Руфине – тоже неизвестно. Только известно, что как только родился Эдуард, Руфина забрала ребёнка и уехала к родственникам в Казань. Так что и детство и юность Эдуарда прошли в среде татарских родственников матери. Он и татарский язык знал. Во время войны, в тысяча девятьсот сорок втором году, Эдуарда призвали в армию и направили в военное училище Наркомата внутренних дел. Через два года, со звёздочкой младшего лейтенанта на погонах, Эдуард окончил училище. Но на фронт его не послали, а стал он служить во внутренних войсках, в основном, в охране заключенных. Человеком он был артистичным, одарённым, рукастым. И внешностью обладал привлекательной – высокий, широкоплечий, с задорным и независимым видом. Но, как он сам смеялся – кипучесть всех трёх кровей здорово осложняла ему жизнь. Характер у него был вспыльчивый, горячий. А разнообразные таланты – и на гитаре, и на гармошке играл, и стихи писал – почему-то не нравились его начальству. Его часто переводили из одного лагеря в другой, «забывая» представить на повышение в звании. Так что он к моменту нашей встречи, за четырнадцать лет службы, дослужился лишь до старшего лейтенанта. Правда, как только мы поженились, ему присвоили звание капитана, а ещё через три года – майора. Как только окончился его отпуск, мы с ним уехали в его лагерь, где он сначала был заместителем начальника лагеря, а потом стал начальником. Так что я Вашей Чукотки тоже хлебнула. Детей у нас долгие годы не получалось. Жизнь в охране лагеря мало чем отличается от жизни заключённых. Вы, наверное, тоже лагерей повидали. А про наш лагерь что ж рассказывать! Бараки для зеков. В этом лагере содержалось человек двести заключенных, в эти годы уже почти все – уголовники. Ограда из колючей проволоки. Четыре вышки-башни с пулеметами. Конечно, отдельный барак – столовая и кухня. Ещё домик – медицинский пункт с небольшим лазаретом. Я там и стала работать врачем. За ограждённой зоной – изба для начальника лагеря с семьёй, огромный бревенчатый дом (считай, тоже – барак) с небольшими отдельными квартирами для четырёх офицеров (у трёх из них – семьи, с женами и детьми) и барак для роты солдат охраны. Отдельно – псарня для десятка волкодавов. Вот и всё устройство лагеря. Да, ещё отапливаемый гараж для  трёх грузовиков, на которых возят заключенных на работу в рудник и обратно, и козлика командирского. Неподалёку небольшой посёлок - шесть или семь, что ли, изб. Там живут наёмные работники, в основном, расконвоированные, но не захотевшие уезжать, бывшие зеки со своими приживившимися к ним бабами. Жизнь в этом Богом забытом месте не сладкая и для заключенных, и для их охранников. Ежедневные утром и вечером поверки. Погрузка и разгрузка зеков для вывоза на работу. Дежурство на продуваемых всеми ветрами сторожевых вышках и на контрольно-пропускном пункте у ворот лагеря. Больные и прикидывающиеся больными. И офицеры, и солдаты, постоянно находясь вместе, видеть уже друг друга не могут. И все равно по вечерам офицеры собираются в отдельной большой комнате в доме начальника лагеря. Эта комната служит подобием клуба. Здесь и кинофильм прокрутить можно. Зекам тоже кино иногда показывают, прямо в бараке, на экране-простыне. Единственная радость в жизни – отпуск. Каждый год мы уезжали то в Крым, то на Байкал, то на Кавказ. Месяц пролетает очень быстро и нужно опять возвращаться в опостылевший лагерь.

В конце мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, вечером, офицеры собрались у нас в доме. Решили отметить день рождения переведённого к нам, взамен уволившегося из армии пожилого капитана, старшего лейтенанта. По такому случаю на столе, с разрешения Эдуарда, появилось давно припрятанное шампанское, коньяк и водка. Началось застолье. Уже выпили по две рюмашки и тут раздались винтовочные выстрелы. Видимо, бунт готовился давно и ждали только удобного случая. Все наши пятеро офицеров схватили свои пистолеты и бросились гурьбой на улицу. Но что они могли со своими пистолетами против оказавшихся в руках бандитов винтовок. Эдуард успел приказать лейтенанту Волкову по рации связаться с командованием и сообщить о бунте. И он смог это сделать. А наших выскочивших из дома мужиков расстреляли прямо у дома, всех сразу. Я была в это время на седьмом месяце беременности. Я спряталась в небольшой каморке, расположенной за русской печкой. Вход в каморку был завешен ковром, и её не так легко можно было обнаружить. Что стало с лейтенантом Волковым и вообще -  что происходило – я не знаю. Сначала в доме топали и орали мужики, раздавался звон битой посуды. Потом все стихло. Но я сидела в тёмной каморке, дрожала крупной дрожью. А на рассвете услышала гул вертолётов. Раздалась стрельба, но скоро стихла. В дом вошел какой-то мужчина и громко воскликнул: «Есть кто живой? Выходи! Всё кончилось.». И я решила выбраться из каморки. – Вы кто будете? – обратился ко мне военный с погонами майора. – Я жена начальника лагеря, майора Иванова. – Вам пять минут на сборы, возьмите только документы, и я Вас возьму с собой. Полетим на вертолёте. А здесь мои бойцы будут наводить порядок. Этот незнакомый мне майор, конечно, увидел, что я в положении, живот мой был уже большой. Оглядевшись, я увидела, что в доме полный разгром. Как у меня в каморке оказались мои и Эдуардовы документы и даже деньги, я и сейчас сказать не могу. Но оказались. Я набросила на себя шубейку, повязала большой серый платок и, сопровождаемая майором, вышла из дома. Рядом с домом стоял большой вертолёт, винты его вращались. Майор помог мне забраться по железной лесенке в вертолёт и мы сразу взлетели. Уже в вертолёте майор мне представился Сергеем Николаевичем Костровым. Летели недолго, может быть – полчаса.
- У Вас есть родные и где-нибудь жильё? – спросил меня Сергей Николаевич.
- Есть тётка и квартира в Москве.
- А деньги какие-нибудь есть?
- Есть, рублей пятьсот, и ещё на книжке есть, не знаю сколько.
- Хорошо. У нас сегодня, буквально через час, отправляется самолёт в Москву. Он, правда, небольшой, полетит с двумя промежуточными посадками. Но для Вас это самый быстрый способ добраться до Москвы. Напишите мне Ваш адрес в Москве. Наше ведомство Вас в Москве найдёт. Мы своих в беде не бросаем. За погибшего мужа оформят Вам пенсию и ребёнку тоже, когда родиться. Постарайтесь не волноваться! Сейчас я договорюсь с лётчиками, чтобы Вас взяли. Так неожиданно я возвратилась в Москву, без мужа, но с ребёнком в животе. На военном аэродроме где-то под Москвой меня посадили в машину и привезли на железнодорожную станцию. Пожелали счастливого пути и исчезли. Решила я ехать прямо сюда, в эту квартиру. Больше мне было деваться некуда. Моя соседка Настя с мужем уже обзавелись двумя детьми. И когда я неожиданно свалилась им на голову, они не особенно расстроились. Оказалось, что они в ближайшее время должны были по очереди получить новое жильё, поскольку были прописаны уже четверо в десятиметровой комнате. Так что пожили мы вместе в тесноте недолго. А когда в июле я родила Алю, то уже всю квартиру оформили на меня. А имя дочери заказал ещё Эдуард, пока был жив. – Если девочка будет – назовём Алиёй. Алия Эдуардовна – правда звучит очень хорошо? Так я её и записала. Живём с дочкой дружно, хотя поначалу мне она досталась нелегко. Ну, а теперь она уже почти большая – восемь лет скоро будет. Было попыталась я года два назад устроить свою женскую судьбу, ещё раз выйти замуж. Но мой возможный кавалер совсем не пришелся по вкусу дочке. Она вся в отца, тоже от него разных кровей и талантов унаследовала. Пришлось мне от этой затеи отказаться. Работаю я в соседней поликлинике, две минуты ходьбы от дома: врач-невропатолог. Не бедствуем. Дочке назначили пенсию или пособие в связи с гибелью отца. Да и у меня неплохая зарплата. Вот и весь мой рассказ.

Ваня Владимирович

- Никогда не думал, что ты меня замечала. И что когда-нибудь произойдёт то, что происходит сейчас. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Зачем я тебе?
- За всем!
- Алия, уйди, пожалуйста! Ты просто решила поиграть с мальчиком. Это бесчеловечно.
- Дурачок ты, Ванечка, маленький влюблённый дурачок. И ничего не понимаешь ни в себе, ни во мне, ни вообще в жизни. Честно говоря, и я мало чего понимаю. Понимаю только, что из вас двоих я всегда любила тебя. Пойми ты, я совершила почти непоправимую ошибку, когда вышла замуж за твоего брата. Он очень хороший человек, любит меня, выполняет все мои желания. Но мне с ним холодно. Он слишком правильный. Я бы ни за что к тебе не явилась, оставаясь его женой. Вчера проговорили всю последнюю ночь и развелись. И я пытаюсь исправить свою непоправимую ошибку.
- Ты ушла от Ивана?
- Мы это решили вместе. Лучше с болью разорвать сейчас, пока жизнь не засосала, чем существовать вместе только по обязанности.
- Алия, но ты меня совсем не знаешь. Да, я давно, с первого знакомства, влюбился в тебя. Думал, что это никому не видно. И даже представить себе не мог себя рядом с тобой.
- А я тоже давно поняла, что не могу жить без тебя. Может быть, и с тобой у нас ничего не получится. Я взбалмошная, избалованная, чудная женщина. Поцелуй меня!
Ваня осторожно поцеловал Алию в щечку.
- Ты целуешь меня как покойницу. Сейчас я тебе покажу, как надо целовать любимую девушку.
Алия привлекла Ваню к себе, обняла и целовала долго-долго.
- А теперь давай рассказывай всё-всё про себя, чтобы я тебя узнала. Хотя я и так всё про тебя знаю, чувствую, догадываюсь.
- Я не умею про себя рассказывать.
- Всё-всё, начиная с детства. Мне нужно всё про тебя знать. Где живет твоя душа, о чём размышляет ум. Кого любишь и кого ненавидешь.
- А что же будет с братом, с отцом, как твоя мама примет ваше с Иваном расставание?
- Не знаю. Как-нибудь утрясётся. Мы ведь с твоим братом вместе почти и не жили. Я – в Москве, он – на Чукотке. И ни в какое стойбище я ехать не собираюсь.
- Но, ты ведь знаешь, что у меня такая же профессия, как у отца и брата. Тоже буду в экспедиции уезжать.
- А я с тобой буду ездить, хоть поварихой, хоть кем хочешь. У меня профессия свободная – журналист. А писать статьи и очерки везде смогу, даже в тайге.
- Значит – ты хочешь, чтобы я на тебе женился?
- Мне всё равно. Хочешь – женись, не хочешь – я и без замужества согласна.
- Ну, нет! Я просто так, как сейчас многие живут – вроде любовников – не хочу.
- Тогда – женись! Только знай, что чьей-то рабой, даже твоей, я никогда не стану. Я девушка эмансипированная.
- Алия, ты знаешь – я тебя боюсь, не знаю – как до тебя дотронуться. Так это неожиданно.
- Не бойся, Ванечка, нам будет хорошо вместе, вот увидешь.

Разговор происходил в маленькой комнате в квартире на Амурской. Эту комнату Алия всегда считала своей. Ваню она призвала к себе по телефону – Приди, пожалуйста, ты мне очень нужен. Как только Ваня вошел в квартиру, Аля потянула его в свою комнату, закрыла дверь, и стала его обнимать. Разговор закончился тем, чем только и мог закончиться.
Когда вернулась домой после работы Наталья Сергеевна, Алия её встретила словами:
- Мама, не удивляйся, вот Ваня – мой новый муж. И ничего с этим поделать уже невозможно. Я тебе потом всё объясню.

Наталья Сергеевна всегда понимала, что дочь – наследница черт её отца. Но именно такую она и любила. Ваню она, конечно, давно знала. Ещё в восемьдесят седьмом году, во второй приезд Дормидонтыча, она познакомилась с семьёй Владимира Николаевича Лунова, и с женой Машей, и с обоими сыновьями. Когда Аля в прошлом году вышла замуж за старшего сына Владимира Николаевича чукотского Ваню, Наташа восприняла это с некоторым удивлением. Иван Васильевич был на шесть лет старше двадцатичетырёхлетней Алии, защитил после окончания аспирантуры кандидатскую диссертацию, уехал работать в Магаданский институт арктической экологии, уже заведовал там отделом. Он часто и на довольно длительное время приезжал в Москву. Но своего жилья у него в Москве не было. Останавливался у отца с Машей. Поскольку квартиры были близко, а с семьёй Владимира Николаевича у них установились очень близкие дружеские отношения, Наташа с дочерью и семейство Луновых часто проводили много времени вместе. Владимир Николаевич обзавёлся автомобилем – УАЗ-469, в который вмещались оба семейства сразу, и они совершали увлекательные поездки по Подмосковью, часто с палатками, шашлыками, костром и задушевными разговорами до полуночных звёзд.

Особо близких отношений у Алии с сыновьями Владимира Николаевича Наташа не замечала: дружеские – да, но, казалось, - не более того. А младший Ваня вообще дичился Алии. И вдруг в прошлом году Алия и старший сын Иван огорошили всех сообщением о том, что они расписались. Наташа предложила новоиспечённой семье жить в её двухкомнатной квартире. – Я перееду в маленькую комнату, а вы устраивайтесь в большой. Но Алия категорически от этого варианта отказалась. Предполагалось, что через какое-то время Алия уедет к мужу в Магадан. Удивило и то, что никакой свадьбы не было. Через неделю Иван улетел в Магадан.

Владимир Николаевич и Мария Михайловна к новости, и для них неожиданной, отнеслись вполне положительно. – Надо собирать деньги на кооператив. Получить квартиру от МГУ, хоть ты и заведующий кафедрой – нереально. Тем более в наступившие трудные времена. А у Ивана в Магадане есть служебная квартира, пока там поживут.

Однако, Алия за год так в Магадан и не наведалась. А теперь, также неожиданно, как поженились, уже и разженились.

Здесь уместно рассказать о младшем сыне Иване Владимировиче.

До семи лет Ваня рос в дружной семье с мамой Марианной и папой Володей. Ни любовью, ни заботой, ни игрушками ребёнок не был обделён. Поскольку и папа, и мама работали, с трёх лет Ваня дни проводил в хорошем, если не сказать – привилегированном, детском саду. И ходил он в детский сад с удовольствием, не капризничал. Развивался, как и все дети из интеллигентных и вполне обеспеченных семей. Особыми талантами не выделялся, но и не отставал от других мальчиков и девочек. Благополучная жизнь изменилась как раз тогда, когда Ваня должен был идти в первый класс, в школу. Тяжело заболел отец. Марианна в течение полугода почти каждый день металась между работой, домом и больницей. Помощи ей ждать было неоткуда – и Володины, и её родители уже покинули наш мир. В школе мальчик не сразу вписался в коллектив класса. Несмотря на то, что он оставался в школе на так называемый продлённый день и там же делал уроки, к пяти часам он приходил домой и оставался один на один сам с собой до прихода мамы. А она часто возвращалась поздно. Друзей–сверстников не находилось, поскольку Марианна строго запретила Ване уходить из дома на улицу. Единственным занятием для мальчика стало чтение книг, тем более, что дома была к тому времени составлена внушительная библиотека. Но книг, предназначенных для ребёнка, в ней почти не было. Марианна, конечно, переложила на отдельную нижнюю полку книги, по её мнению, подходящие для сына – Жюль Верн, Джек Лондон, Аркадий Гайдар, Чуковский, Дюма. А мальчик начал читать и совсем уж научные книги по географии, биологии, про животных и про растительный мир, пристрастился изучать энциклопедию. Постепенно из жизнерадостного ребёнка Ваня стал превращаться в одинокого, молчаливого, неулыбчивого подростка. Когда отца отправили на лечение в Германию, у мамы стало больше времени для ребёнка. Но всё равно он надолго оставался предоставлен самому себе и стал меньше общаться с мамой душой, отношения как-то охладели с его стороны. Учился Ваня вполне успешно, претензий к нему со стороны учителей к Марианне не возникало. Общение посредством писем не давало мальчику полного представления об отце. Вроде отец где-то и есть, но в текущей жизни отцовской любви не ощущалось. Образ его из памяти исходил, растворялся. У мамы, молодой ещё женщины, была компания друзей, в основном, из около киношной полу-богемы. В квартире довольно часто появлялись интересные люди, устраивались дружеские вечеринки с песнями под гитару, стихами, рассказами о съёмках фильмов. Но Ваня в этих вечеринках практически никогда не участвовал, отсиживался в своей комнате, стеснялся. Гости, конечно, время от времени обращали на него внимание, задавали глупые вопросы.- как учишься, чем занимаешься, как дела. Но не более того. Полным потрясением для Вани стала поездка его к отцу во Фрайбург. Мама почему-то поехать к мужу в Германию не смогла. Ване уже исполнилось двенадцать лет, когда Владимир Николаевич с помощью немецких коллег договорился, чтобы сына на три недели привёз во Фрайбург советник немецкого посольства в Москве. Он же сопровождал Ваню и при возвращении в Москву. Как уж это мероприятие удалось осуществить – для Вани осталось неизвестным. Но – вот поезд отправляется с Белорусского вокзала в Германию и Ваня сидит в двухместном шикарном купе, разглядывает мелькающие за окном картины. За три недели, проведённые с отцом в его фрайбургской квартире, мальчик, если и не совсем преобразился, то повзрослел – это точно. И Владимир Николаевич по-новому полюбил сына, не маленького ребёнка, а уже почти юношу. Он был приятно удивлён обширностью знаний такого ещё юного существа. И огорчён его излишней стеснительностью. Настоящей душевной близости между взрослым мужчиной и мальчиком, хотя они и были отец с сыном, всё-таки не наладилось. Мальчик, безусловно, влюбился в такого умного, интересного, доброго, красивого, много-много знающего, но мало знакомого мужчину. Стеснялся его, смущался, прятал своё восхищение. До поездки в Германию Ваня к физкультуре в школе и вообще к спорту относился совсем холодно. Ни в какие секции он не ходил, ни зарядки по утрам не делал, ни холодного душа не принимал. И только здесь, глядя на отца, который сам утро начинал с весьма продолжительной зарядки, с обязательным обливанием холодной водой, к чему и сына с первого же дня сначала принудил, а потом подробно и увлекательно объяснил, Ваня дал себе зарок начать заниматься спортом, например, плаванием. В Москве, недалеко от дома, действовал бассейн. И, возвратившись домой, Ваня попросил маму купить абонемент в бассейн, стал регулярно делать зарядку. Если раньше парнишка выглядел, в сравнении со многими сверстниками в школе, слабаком, то через год в этом отношении его стало не узнать. Переписка, а время от времени и разговоры по телефону с отцом, стали для Вани интересным делом. Отец без нажима, без нравоучений внушил Ване, что учиться нужно обязательно упорно и целенаправленно, чтобы после школы поступить в университет. Ещё одним удивительным событием в жизни Вани стало знакомство со старшим братом, о котором раньше известно не было, и с новой женой отца. Когда в Москву с Чукотки приехал с Марией Михайловной отец и призвал Ваню знакомиться, Ваня как раз окончил десятый класс и собирался поступать в университет. Отец позвонил и попросил Ваню приехать к нему домой, на Сиреневый бульвар. – Приезжай завтра к обеду. Тебя ждёт сюрприз. Отец встретил Ваню словами: - Ничему не удивляйся, я и сам ещё нахожусь в удивительном состоянии. Вот, знакомься. Мария Михайловна недавно стала моей женой, для тебя – мачехой. Будем надеяться, не такой, какая была у Золушки. Но это ещё не все удивительности. Представляю тебе твоего сводного брата – Ивана Васильевича Лунова, с которым и я познакомился только вчера, хотя, как оказалось, я – его родной отец, а он, соответственно, - мой родной сын, как и ты. Сразу всё это осмыслить и понять – очень трудно. Поэтому лучше начать знакомство с вкусной и полезной еды. После обеда, во время которого все вновь познакомившиеся порассматривали дружка дружку, Владимир Николаевич кратко поведал Ване историю происхождения новоявленного брата и новоиспечённой мачехи. Мария Михайловна с первого взгляда Ване понравилась, благодаря её весёлой улыбчивости, милому образу, приятному голосу. А брат – совсем уже взрослый мужчина, чертами похожий на отца, показался Ване вообще принцем из сказки. Забегая вперёд, скажем, что братья скоро очень сдружились, несмотря на девятилетнюю разницу в возрасте. Появление новой отцовской семьи пришлось для Вани очень вовремя. Дело в том, что с матерью Марианной отношения у него становились всё сложнее и сложнее. Полтора года назад к ним в дом зачастил Роман Львович Тальберг, пухловатый среднего роста мужчина с высоким, каким-то юношеским голосом, с повадками, напоминавшими игривого котёнка. В жизни он был довольно известным режиссёром документальных фильмов. Ваня довольно скоро понял, что у мамы с этим Романом Львовичем – роман, и дело идёт к свадьбе. Сказать, что мамин новый избранник Ване не нравился, значит ничего не сказать. Он его просто возненавидел, не смотря на всяческие попытки Романа Львовича заручиться Ваниным снисхождением. Объяснить самому себе – чем ему не нравится Роман Львович – Ваня не мог. Не нравится – и всё тут. Произошел малоприятный разговор с матерью. Ваня ей сказал, что жить в одной квартире с Тальбергом он не будет. Давай тогда разменивать нашу квартиру. Но до размена дело не дошло. Оказалось, что у Тальберга, кроме квартиры, есть ещё комната в коммунальной квартире рядом с метро «Университет», которая пустует. Он её сдавал в аренду, но как раз сейчас жильцов в ней не было. И Ваня перебрался в эту комнату, перевёз своё нехитрое хозяйство – книги, одежду, маленький столик. Комната была хороша ещё и тем, что в университет отсюда можно было ходить пешком. А в университет-то Ваня и собрался поступать.

Разговор с Алиёй, с которого началась эта главка повести, состоялся в девяносто третьем году. Ваня только год назад получил диплом, в аспирантуру поступать не стал, а работать его приняли на своем факультете во вновь созданную Амурскую экспедицию, которая выполняла геологосъёмочные и экологические работы по договору с Хабаровским геологическим управлением на побережье Охотского моря, в ста километрах севернее города Николаевска на Амуре. Сразу после окончания университета новоиспеченный инженер-географ четыре месяца провел в поле, потопал с рюкзаком за спиной в маршрутах по упруго качающему тебя стланнику и багульнику лесотундры на охотском прибрежье, близко познакомился с дальневосточными бичами, как правило бывшими зеками, на лето устраивающимися работягами в геологические отряды. За прошедшие студенческие годы Ваня близко сошелся в отношениях с братом и отцом, стал общительным членом студенческой компании, научился кое-как бренчать на гитаре, распевать с друзьями бардовские песни (его звучный баритон девушкам очень нравился). А за год после окончания учёбы втянулся в интересную научную работу, под влиянием отца стал подумывать и о сборе материалов для будущей диссертации. Что же касается сердечных дел, то здесь сложилась патовая ситуация. Он буквально с первого взгляда влюбился в Алию и эта влюблённость сделала других девушек для него неинтересными. Свои чувства Ваня тщательно от всех скрывал. А то, что Алия вышла замуж за брата, принесло Ване тяжелые переживания, и только трудности изнурительной работы в поле как-то помогли перенести это горе. И вот теперь в одно мгновение всё вдруг опрокинулось.

Вторая Фрося

Семейные изменения так или иначе коснулись всех Луновых и Ивановых. Больше всего, конечно, Алии и обоих Вань. У одного – ушла жена, у второго – пришла. Всё надо переиначивать. Иван Васильевич в своём Магадане принялся заливать горе то безостановочной работой, то – алкоголем. Стал наведываться к маме Фросе в Ягодное. Однако, чукотские девушки никакого впечатления на него не производили. Да и он на них тоже: слишком учёный, слишком русский по виду, да уже и слишком пожилой.

У Алии с Ваней – медовый месяц – в экспедиции на охотском побережье. Алия, как и обещала, напросилась ехать с молодым мужем на полевые работы. Её оформили рабочей. Поварихой она не стала, на эту должность взяли мужика из бичей, когда-то в прошлой жизни имевшего специальность шеф-повара. А Алия стала ответственной за упаковку и хранение разнообразных образцов: кусков горных пород, шлихов для минералогического анализа (часто с крупинками золота), образцов почвы, отмытых останков костей, баночек с водой из разных источников. Когда Ваня отправлялся в не очень длительные маршруты – дня на три – Алия увязывалась с ним, хотя ходить по лесотундре, кормить комаров, бояться медведей – не особенно подходящее занятие для женщины. Но с милым – рай и в палатке. Через два месяца нелёгкой, но очень интересной жизни в экспедиционных условиях, Алия стала себя неважно чувствовать. И предположила, что, пожалуй, она – в положении. Довольно долго свои недомогания она старалась от Вани скрывать. Но и он скоро увидел, что что-то не так. И через неделю после объяснения с женой, в результате которого открытие открылось и для Вани, он уговорил Алию возвратиться в Москву, проводил её в Николаев на Амуре, посадил на пароход до Хабаровска. Решили, что на самолёте лететь не надо, что нужно ехать на поезде. Возвратившись в Москву, Алия после посещения врача уже не сомневалась, что ждёт ребёнка. Двойственные чувства её охватили: и радость, и тревога, и страх. К настоящей семейной жизни ни она, ни её молодой муж готовы не были. Своего отдельного жилья у них не было, приличной заработной платы они пока не зарабатывали, повиснуть своими трудностями на родителях тоже не хотелось. Алия даже подумывала прервать беременность, но врач категорически запретил – поздно уже, голубушка. И мама, и Ванины родители только обрадовались сообщению о грядущем событии. Особенно радовалась Мария Михайловна. Она вообще к детям очень тянулась. Потеря сына никогда из её души не уходила, и перспектива нянчить новорожденного ребёнка её увлекала и соблазняла. Работа в школе юных географов была не особенно сложной, у Маши было много свободного времени, и она стала готовиться к рождению малыша даже более интенсивно, чем сама Алия. Начались разговоры и размышления о приобретении квартиры для молодых. Но по этой проблеме вариантов решения не просматривалось. У Владимира Николаевича и Маши была маленькая однокомнатная квартира. У Натальи Сергеевны – хотя и двухкомнатная, но тоже маленькая. Наступивший капитализм хотя и сделал покупку квартиры формально лёгкой, не то, что при социализме, но для покупки нужны были деньги. А вот денег-то как раз и не было. Небольшие вклады на сберкнижке Владимира Николаевича в одночасье превратились в нули. Бизнесом никто в семье никогда не занимался. Залезать в долги – не хотелось, да и не у кого было взять в долг большую сумму.

Пока решили, что молодая семья разместится в квартире на Амурской, а там дальше будет видно.

В конце сентября вернулся из экспедиции Ваня. Он по-прежнему квартировал в коммунальной квартире в комнате, принадлежавшей Роману Львовичу Тальбергу, уже несколько лет – второму мужу Марианны, Ваниной мамы. Ваня с матерью связь не потерял, звонил и хотя и не часто, но посещал маму. По возвращении из экспедиции поехал повидаться с мамой, рассказал о своей женитьбе и о том, что ближе к Новому году ожидает рождения ребёнка, вернее, сразу двух детей. К этому времени стало известно, что Алия носит под сердцем двойню.

В редакции газеты «Комсомольская правда», куда Алия после окончания факультета журналистики МГУ пришла работать штатным корреспондентом, особого недовольства перспективой декретного отпуска сотрудницы не выражали, наоборот, желали ей счастья. В сентябре в газете был напечатан большой очерк Алии о трудностях жизни рабочих известного авиационного завода в Николаевске на Амуре. Материал для этого очерка Алия успела собрать за три дня жизни на промежуточной базе экспедиции в городе, а также из рассказов двух бывших работников завода, которые на летний сезон нанялись рабочими в геологическую экспедицию, чтобы подработать. На заводе зарплату не платили уже несколько месяцев.

Двадцатого декабря тысяча девятьсот девяносто третьего года, когда в Москве после затяжных ноябрьских морозов наступила оттепель, Алию на соседской машине отвезли в родильный дом. Ваня постучался в соседнюю квартиру уже поздно вечером, в начале одиннадцатого, и попросил соседа Костю срочно везти жену в роддом. Вызывать скорую и неизвестно сколько ждать её приезда не стали, боялись, что вот-вот начнутся роды. В роддоме их сначала отругали, не хотели принимать без скорой помощи, но в конце-концов сжалились и приняли Алию. А двадцать третьего родились мальчик и девочка. К удивлению акушеров дети оказались абсолютно разными: мальчик со светлыми волосиками, довольно для двойняшек крупный, со светлой кожицей. А девочка – сразу видно – брюнетка, миниатюрная, с чуть раскосыми глазками и не такой светлой как у брата кожей. Уже через две недели стало отчётливо видно, что малышка имеет ярко выраженные чукотские черты. Как раз на Новый год приехал в Москву Иван Васильевич и примчался поздравить брата и свою бывшую жену Алию с новорожденными. Одного взгляда на девочку хватило, чтобы увидеть её сходство с мамой Ивана Васильевича Ефросиньей Николаевной. Произошло чрезвычайно редкое событие – женщина родила двух разных деток сразу от двух отцов. Алия ничего никому объяснять не стала. И оба Вани не задали ей ни одного вопроса. Итак всё было ясно. Поначалу девочку собирались назвать Наташей, а мальчика Володей. Но теперь совместно решили назвать девочку в честь бабушки Ефросиньей.

В этот же январь произошло ещё одно неожиданное событие. Роман Львович Тальберг подарил Ване свою двухкомнатную квартиру, которую он несколько лет сдавал, а сам жил в квартире Марианны, оставшейся у неё ещё со времён её жизни с Владимиром Николаевичем. Для Вани принять этот дар от человека, к которому он всегда относился сдержанно, если не сказать – плохо, оказалось весьма болезненным. Но и отказаться в создавшейся ситуации он не смог. Все годы студенчества он жил в комнате, принадлежавшей Тальбергу, но это как раз его не беспокоило. Считал, что раз Роман Львович живёт в его, Ваниной, комнате, то и он может жить в комнате Романа Львовича. А вот такой царский подарок принял и с благодарностью, но и с некоторым внутренним предубеждением. Роман Львович, в отличие от почти нищих учёных, в новой российской действительности оказался вполне успешным человеком, фактически владел собственной студией документальных фильмов, снимал и заказные рекламные клипы и отсутствием средств не страдал. Подаренная квартира располагалась в районе Измайлово, близко от жилья и Владимира Николаевича, и Натальи Сергеевны. После того, как квартиру освободили последние квартиросъёмщики, два Вани в четыре руки сделали сами косметический ремонт – переклеили обои, отциклевали кое-где пол и покрыли лаком, заменили треснувший унитаз, покрасили подоконники, вызванный мастер покрыл ванну новым слоем эмали. Квартира стала как новая. Но до весны решили пожить у Натальи Сергеевны. За ребятишками стали ухаживать сразу несколько нянь – Маша почти каждый день навещала, помогала Алие справляться с детьми, Наталья Сергеевна, конечно, тоже участвовала. Дети оказались разными не только по внешнему виду. Мальчишка не давал никому расслабиться, орал и дёргался. А девочка была совсем тихая, посапывала себе в кроватке. Пришлось даже купить и поставить в разных комнатах две детские кроватки, чтобы один другой не мешал жить. На семейном совете с участием обоих отцов было решено не разглашать сведения о пикантной ситуации в семье. Только бабушке Фросе сын во время поездки в Ягодное под большим секретом (мама, пожалуйста, не рассказывай никому) поведал правду. Фрося подивилась новости и сказала, что чудеса в их жизни не прекращаются. – Ванечка, сынок, как ребятишки подрастут, привези их, пожалуйста, ко мне. Хочу увидеть внучку и внука. В девяносто шестом мне исполнится шестьдесят лет. Приезжайте все, устроим праздник. И Ваня пообещал это организовать.

Все вместе летим к Фросе

Время, хоть и кажется, что ежедневно двигается еле-еле, на самом деле идёт очень быстро. Вот ведь совсем недавно родились Фрося с Володей, а им уже перевалило за три года. Уже бегают, поют, вполне по-взрослому разговаривают, иногда ссорятся, но чаще миролюбиво вместе играют. Главная в этой паре – Фрося, Володя едва успевает за ней, а в сложных ситуациях вообще прячется за её спину. Мама Аля исподволь готовит малышей к детскому саду, рассказывает им сказки про специальный дом для ребят, где всё-всё интересно и очень хорошо. Алия уже формально вышла на работу, да и не только формально. Раз в месяц уезжает на пару дней в командировки для сбора материалов по заданию редакции, по ночам стучит по клавиатуре компьютера – набирает свои корреспонденции. На эти дни поочерёдно Наталья Сергеевна и Мария Михайловна берут выходные на работе и занимаются внуками. В отце и деде ребятишки души не чают, когда мужчины дома, дети им прохода не дают, виснут на них, втягивают в свои игры. Решено, что в детский сад ребят отдадут ближе к осени. А по весне, где-нибудь в июне или начале июля вся семья собирается отправиться на Чукотку, к бабушке Фросе. Приглашен на праздник и Дормидонтыч. Ему уже стукнуло семьдесят, но выглядит он молодцом. Он тоже числит себя дедом Алиных деток, посылает им вкусности, требует присылать ему фотографии внука и внучки чуть ли не ежемесячно. Как это ни удивительно, вместе со всеми собираются на Чукотку и Марианна – ведь она тоже бабушка – и Роман Львович. В общем – набирается целый караван. Первоначальный замысел – всем нагрянуть в Ягодное – по зрелому размышлению пришлось отклонить. Во-первых, потому, что непонятно как и где разместить в Ягодном сразу столько гостей, дом у Фроси хотя и просторный, но все-таки недостаточно просторный. Во-вторых, и это главное, большинство чукотских оленеводов в эту пору в Ягодном отсутствуют – вместе с оленями уходят в тундру. В третьих, не ясно – возможно ли будет добраться до Ягодного на машинах. А об аренде вертолёта даже речи нет. Не потому, что дорого, а потому, что вертолёт практически не у кого арендовать, все организации – в состоянии реорганизации. Другой вариант, предложенный Дормидонтычем, - собраться в Приполярном. Здесь можно договориться с директором гостиницы и разместиться в не особенно комфортных, но вполне приличных гостиничных номерах. Банкет устроить в действующем при гостинице кафе. Но при этом варианте потребуется Фросе вместе с дочерьми, мужьями дочерей, детьми (а уж собираться на юбилей Ефросиньи Николаевны – так всем, всей семьёй) добираться до города из Ягодного. То есть, и этот вариант сильно зависит от проходимости дорог для автомобилей в это лето. В действительности удалось реализовать оба варианта. Сначала в Приполярный прилетели Владимир Николаевич и его старший сын. С помощью полковника милиции Исаева и с использованием милицейских средств радиосвязи удалось выяснить, что дороги от Ягодного до Приполярного проходимы. Связались по рации с Ягодным, договорились, что вся чукотская часть семьи будет через три дня готова ехать на автобусе в город. В милиции нашелся вполне работоспособный автобус ПАЗ, а у одного из пациентов Дормидонтыча – вездеход Мицубиси Паджеро. Иван Васильевич поехал за родственниками. В некоторых местах дороги мощный вездеход очень пригодился, вытягивал на тросе автобус, когда тот начинал буксовать. Пока шла доставка людей из Ягодного, в Приполярный прибыла и московская ватага. Все разместились в гостинице и, наконец, в пять часов вечера в просторном помещении зала для собраний при гостинице началось знакомство ранее или совсем не знакомых, или еле знакомых друг с другом членов одной большой семьи. Конечно, самым трогательным стало знакомство Ефросиньи Николаевны с впервые ею увиденными внуками – Фросей и Володей. Роман Львович притащил с собой своего сотрудника – оператора с портативной японской кинокамерой, чтобы увековечить в киношном формате праздничную атмосферу встречи семьи. Роль устроителя и организатора, а заодно и тамады, взял на себя Иван Васильевич. Когда все перезнакомились, перецеловались, переобнимались, Ваня велел двигаться к накрытому на тридцать с лишком персон столу в кафе. Ребятишки Ваниных сестёр Майи, Ани и Эли – числом шесть штук (три девочки и три мальчика в возрасте от десяти до двенадцати лет) поместились в дальнем от председательского места конце стола. Во главу стола усадили Ефросинью Николаевну и Дормидонтыча. Чукотская часть семьи расселась по одной стороне стола, московская – по другой. Маленьких Фросю и Володю посадили на подложенные на стулья подушки (чтобы всем их было видно) слева и справа от Алии.
- Дорогая многонациональная семья, всем ещё раз добрый день! Вести праздник должен был бы наш замечательный Митрий Дормидонтович Иванов – по праву старейшего. Но он отказался и передоверил это мне. Собрались мы, наконец, все вместе. И по очень радостной причине – празднуем юбилей моей мамы – Фроси. Давайте сначала поздравим её, пожелаем счастья и здоровья! Ура! – провозгласил Иван Васильевич.

Все пригубили свои бокалы – у взрослых с шампанским, у детей – с клюквенным морсом. Теперь слова попросил Дормидонтыч.
- Многие говорят, что чудес на свете не бывает. Я-то всегда знал, что бывают чудеса. И наше с вами сегодня семейное торжество – прямое доказательство чуда. Сейчас я перечислю, из каких народов и кровей составилась наша семья – русские, чукчи, татары, евреи, а если покопаться глубже, то и ещё какие-нибудь варяги найдутся. Вот с нами за одним столом сидит маленькая Фрося. А в её жилах – есть все перечисленные мной крови. А разве не чудо, что многие из нас встретились благодаря случаю. Вот Володя приехал ко мне из Германии на лечение – случайно узнали обо мне вообще немцы. И случился случай. А это и есть чудо. Или, что вообще случается крайне редко – у одной мамы Алии детки сразу от двух пап, да ещё и братьев. За чудеса и нашу чудесную семью!
Никто не отмолчался, каждый из присутствующих сказал: кто небольшую речь, кто всего пару слов. Даже маленький трёх с половиной летний Володя довольно громко сказал: - Я маму люблю.

Закуски, мороженое, чай – и к десяти часам застолье постепенно завершилось. Перед тем, как все стали расходиться, Иван Васильевич предупредил, что завтра решено всем отправиться ещё и в Ягодное. Как-нибудь уместимся в автобусе и джипе.
Дорога в Ягодное занимает целый день. Для чукотских обитателей и дорога, и окрестности, и красоты – привычны. А вот для москвичей, особенно тех, кто впервые на Чукотке – только успевай пошире глаза раскрывать. Лето в лесотундре (в окрестностях Приполярного) и в тундре (ближе к Ягодному) – пора буйства красок. Растёт всё и цветёт почти одновременно. Пейзажи меняются как в калейдоскопе. Приехали в деревню к вечеру, но полярный день темноты не даёт. Разместились в домах Ваниных сестёр, места всем хватило. Бабушка Фрося, наконец, смогла близко пообщаться с внуком и внучкой. Как это ни странно, дети её не дичились, всё им было интересно и в доме, и во дворе. Две пушистые собаки сразу предложили малышам играть, разрешали на них вскарабкиваться. Утром ребятишек покатали ещё на одомашненной оленихе, спокойно относящейся к наездникам. Опять во дворе дома был установлен длинный стол, расставлены стулья, на стол – невиданные москвичам угощения. Праздник продолжился. Повесть на этом закончилась, а жизнь чудесной семьи, конечно, продолжилась.

Содержание
Володя
1. Преддипломная практика на Чукотке.
2. Полу-сон или полу-явь.
3. Во время учебы в МГУ – друзья, компания
5. Магадан
6. Женитьба в 1970 г. Сын Ваня
7. Заболевание раком крови 1978
10. Уход из МГУ, переезд в Германию, во Фрайбург 1979
14. На лечение на Чукотку. Лекарь Митрий Дормидонтович. 1986
В Приполярном. Знакомство с Марией Веселовой 1986
15. Размышления Лунова старшего.
16. В Ягодном.
17. Перед возвращением в Москву.
18. Встреча
Ваня
4. Рождение, интернат.
8. Подросток.
9. В 10-ом классе разговор о своём рождении с отцом. 1978
11. Поступление в МГУ 19797
12. Гибель отца 1986, приезд к матери 1986. Мать говорит о Володе.1986
13. Размышления Вани Лунова.