Я весь вечер перемалывала полученную информацию, время от времени приставая к бабулечке и вытягивая из нее все новые и новые сведения. Зерно на мельницу моих раздумий поступало сильных сортов — из него получалась отличная мука для рассуждений. В результате я никак не могла сосредоточиться на учебе, да еще и тело отчаянно ныло, памятуя о серьезном передозе нагрузки.
Как назло, в наших краях невозможно обеспечить достаточный напор воды, чтобы нормально вымыться под мощной струей. Я вообще такое счастье за прошедшие после переезда из города годы испытала лишь однажды, когда по неопытности согласилась на тяжелую утомительную поездку «на экскурсию». Нам с Ленусиком и классной руководительницей (благодаря классной, разумеется) достался приличный номер с великолепной душевой кабинкой. Век бы не вылезала! И плевать на остальные «развлечения», до которых надо было добираться в галдящем шумном автобусе.
Ленка называла меня «старой брюзжащей каргой», а я привыкла к тишине в доме, даже когда в нем вечером появлялся Санька, настрадавшийся от гиподинамии в детском саду. Поэтому я никак не могла понять, что приятного в том, чтобы слушать бубнеж равнодушного экскурсовода, заглушаемый гомоном милых одноклассничков. Не, во многих своих проявлениях они действительно милые люди, но только не в отношении «заткнуться и хоть пять минут дать послушать». Но, увы, им пофиг на историю и архитектурные красоты древнего города. А уж ржать всю дорогу, швырять банановую кожуру из окон и поджигать чехлы на задних сиденьях — невинные детские развлечения. Впрочем, последнее я быстренько так прекратила: встала и, никому не жалуясь, выхватила у Алексеева зажигалку, тут же вышвырнув ее в окно. Ну огребла, чо… От классной, за то, что шляюсь по салону во время движения.
Ах, да, я ж собиралась поплакаться о водоснабжении в станице. Не хватает на всех водички-то. Несмотря на вроде как запущенную в эксплуатацию «новейшую насосную и очистительную станцию». Выборы грядут! Но как не было нормального напора, так и нет.
А раз напор слабый, то использовался бак-накопитель. Самой простейшей конструкции. В ванну ставился пластиковый бачок на шесть ведер, и мылись, поливая на себя из ковшика, а вода продолжала течь в постепенно пустевшую емкость. Не очень удобно, приходилось следить, чтобы пена не попадала в чистую воду, но запас воды обеспечивал приличную скорость смывания с себя этого самого пенообразующего вещества, а то струйкой толщиной в мизинец я бы промывала волосы до скончания века.
И вот стояла я так, плескала на себя обжигающе горячую воду, терла несчастную задницу очень жесткой мочалкой и вспоминала все, что удалось узнать о Годунове.
Ну, во-первых, это, конечно, не Годунов. Это Горний. Горний Глеб Гордеевич. Аха-ха! Вот уж тренировочка так тренировочка для окончательного изничтожения моего, кажется, уже дано исчезнувшего «х». И звучит куда более прилично, хотя и не вызывает ненависти — почти обязательного условия максимального прогресса. Да-да. Именно. Если ты не будешь отчаянно ненавидеть причину, побудившую тебя совершенствоваться, то и прогресс не будет отчаянно приемлемым для тебя.
Возможно, есть люди, добившиеся серьезных высот только благодаря неослабевающему интересу к хобби, ставшему смыслом жизни и любимой работой, но мне пока такие не попадались. А хотелось бы встретить. Очень хотелось бы.
Потому что не хочется думать, что мать прогресса — ненависть. Ненависть к обстоятельствам, загнавшим тебя в ловушку, из которой выбраться — дело чести, ненависть к сопернику, ненависть к себе.
Вот, читала недавно о работе спецназовца. Хардингуш его ник на ЖЖ. Он вел потрясающий блог об уничтожении банд террористов в Ингушетии. Нашла случайно, благодаря одной, довольно глупой истории, после которой… мне прислали приглашение в одну из групп, посвященных спецназу и армии. Вот в этой-то группе я впервые увидела этот странный ник. Перешла по ссылке и месяц ходила сама не своя, перечитывая короткие и емкие, как мощный пинок под зад, посты, пересматривая ужасные видео с мест событий.
Как он выжил, Хард этот? Что заставляло его лезть под пули и выживать? Как он смог остаться нормальным после всего пережитого? Жениться, воспитывать детей? Любовь к делу? Интерес-хобби?
Ненависть.
Он написал, что подал заявление о переводе в спецназ под влиянием событий в Беслане. Это стало его личным триггером — гибель детей.
Ненависть.
Я до того задумалась, что очнулась, только окончательно продрогнув. От великого до смешного, право слово! Сижу, понимаете ли, голышом на бортике ванны и рассуждаю о серьезных вещах. А виноват в том, что я еще и открытую бутылку с шампунем уронила в бачок с водой, этот самый три «Г». Триггер, блин. О, кажется, я придумала бывшему Годунову новое прозвище. А вот чистой воды, чтобы сполоснуть волосы, теперь нет. Блин.
— Ба!
Прискакал мелкий:
— Ты опять полотенце забыла? Или станок? Тебе принести? Синенький? Красненький? А можно тот красивенький серебряный, как у папы?
— Бабушку зови! И не лазь по моим полкам! Порежешься еще.
— Ба! Ба-буш-ка! Тебя Олька зовет!
— Да не ори ты так, бабулю инфаркт хватит.
Бабулечка оперативненько нагрела в кастрюльках воды из "стратегического запаса" и спасла меня из холодного плена тоненькой струйки.
Я отогрелась, воспряла духом и принялась распутывать влажную паклю темно-русых паутинок, заменявших мне волосы, но быстро сдалась. Занятие это не для слабонервных — хочется выдрать клочки к чертям и обрить голову под ноль. И татуировку сделать на черепе: «I hate long hair!». К толстым щекам и почти азиатским скулам — самое то. Буду неотразима и неподражаема! Вряд ли кто еще в нашей стране захочет мне подразить. То есть подражать.
— Ба! Спаси, пожалуйста!
Санька поскакал за расческой. Ну не умеет этот ребенок не скакать. Он так и перемещается — галопом. Он же ребенок! Кроме того, он намного лучше меня знает расположение вещей в моем собственном шкафчике и на трельяже в прихожей.
Бабулечка уселась в кресло, подперла поясницу подушкой в вязаной разноцветными треугольничками — синими, белыми, бирюзовыми — наволочке, а я примостилась на низенькой скамеечке у ее ног. И мы занялись привычным делом: бабуля чесала, я ойкала. Обычно я сопровождала этот долгий процесс чтением вслух, и тогда Санька вскоре прекращал прыгать через мои вытянутые на полкомнаты ноги, притаскивал поролоновый матрасик, ложился рядом и так и засыпал, слушая «Джен Эйр», или «Гордость и Предубеждение», или «Ребекку». Что уж он там понимал в перепетиях любовных романов, было непонятно, но слушал довольно долго.
В последнее время мы все чаще смотрели экранизации прочитанного. Начали с «Джейн Эйр». Сперва на русском, потом на английском. Было интересно — сюжет-то уже известен. Да и диалоги примелькались. Я переводила бабуле и мелкому, что говорят, но зачастую и перевода не требовалось. И так все понятно.
Но сегодня вместо просмотра меня вынесло на второй круг разведдопроса. С целью уточнения данных.
— Так он местный?
— Нет. Приезжие они. Сын у них — отец Глеба — непутевый какой-то, спился да и траванулся чем-то по пьяни. Глеб тогда еще и колледж не окончил. Обычное дело. Так они с дедом дом в городе продали и сюда, на пенсию. Курортников держали, пока дед жив был. Звали и невестку с собой, но что ей, балерине, здесь делать в глуши? Отказалась.
— О! Так Глебу есть в кого?
— Он барелин? — Санька на миг оторвался от традиционных прыжков через мои ноги. — Шире!
Я раздвинула ноги шире, и жеребенок принялся скакать через каждую, а не через две вместе.
— Не говорят «баЛерин»! Говорят «танцовщик».
— Барелин! Барелин!
— Будешь глупости говорить, сдвину ноги опять!
— Танцовщик!
— Колледж, ба? Культуры? И подготовки колледжа хватило, чтобы танцевать прям вот в самом «Тодесе»? Я думала, что туда только после хореографического училища берут. Ну или там гимнастов всяких — не ниже КМС — кандидатов в мастера спорта. У них там такие солисты — прям танцевальный спецназ!
— Оленька, ну уж я не знаю подробностей. Может, и не в «Тодесе». А, может, и в «Тодесе», но не на первых ролях, а, как это говорится: «пятый лебедь в восьмой линии». Но да, колледж. Наш, местный, его многие заканчивали — вон, до сих пор в клубе старички работают. Тогда, правда, такого вычурного названия не было. КПУ и КПУ — культпросветучилище, хореографическое отделение.
— Бабуля, ну не верится как-то. Не может быть… Наша учительница из студии говорила, что в колледжах и даже в университетах классики той — от силы три занятия в неделю, да и поступают туда уже взрослыми. Какая там может быть особая классика-то? Мышцы и связки уже не те. А Глеб двигается, как профессионал! Как будто в Большом Театре танцует! Хотя… не мне судить. Я ж сама только и того, что чуток в студии позанималась да все балеты по сто раз пересмотрела, что смогла найти в интернете. Какой из меня эксперт? Ой!
— Прости, милая, задумалась. — Бабуля выпутала запутавшуюся в волосах расческу. — А ты, смотрю, всерьез им заинтересовалась. Вон какая счастливая целый день по дому летаешь, а раньше только и делала, что словечки с диктофона бубнила. Да и как не заинтересоваться? Понимаю. Только вот…
— Ой, бабуля, я тебя умоляю. Он мне в отцы, поди, годится, если судить по тому, насколько ты младше его бабушки. Она ведь совсем старенькая.
Я раздраженно сдвинула ноги, забыв о Саньке. Тот споткнулся и шлепнулся на меня, впилившись железобетонным лбом мне в нос.
Разбил. Нос.
Пришлось успокаивать ревущего и жалеющего меня мелкого, бабулю, суетившуюся вокруг меня с мокрым полотенцем, ждать, пока кровь перестанет идти.
— Да ладно вам, ну хватит уже, ну… Не сломал ведь, — гундосила я. — Ну бывает, мне уже не больно. Санька, ну отцепись уже от меня, хватит обниматься, а то я тебя кровью измажу. Ба! Не надо звонить родителям, лучше расскажи еще про Глеба. Кстати, как мне его называть-то? Глеб Гордеевич? Ну тупо как-то. Кстати! А он седой уже, что ли? Или волосы от природы белые?
Бабуля, видя, что помирать я не собираюсь, а нос и вправду не сломан, хоть и распух, вновь вернулась в кресло.
— Санька, я расческу на кухне забыла, пока за полотенцем бегала, неси сюда! И умойся заодно.
Мелкий, наконец, прекратил мазать меня соплями и побежал выполнять поручение траурным бегом (есть у него и такой аллюр, не вприпрыжку, то есть).
— Белые? — удивилась бабушка, вновь начиная разбирать мои волосы на прядки и раскладывать по плечам. — Всю жизнь черным был, как грач. Я всегда удивлялась — волосы иссиня-черные, а кожа бледная. Не смуглый, видно, что не из местных. А что гриву обесцветил, так, может, мода пошла такая, кто их, городских знает?