Роковой оберег свекрови

Дегтярский Владимир


Недалеко от крупного областного центра стоит село. Обычное, без особых достопримечательностей. Если не считать традиционную стелу воинам Великой Отечественной да заброшенный колодец на окраине, из которого якобы когда-то пил воду сам Колчак. Так себе «памятник».
Но есть в Заречной одна история, которую в самом селе и в округе знают многие. Такое от людей не утаишь. Невозможно. Всякий из местных, проходя или проезжая мимо бабы Валиного дома, отводит глаза от вида жалкой худой старушки, сидящей в потрёпанном инвалидном кресле. Баба Валя ни с кем не здоровается, не отвечает на жесты и слова. И не потому, что имеет дурной характер или воспитание. Она глухая, немая и почти слепая. Давно не ходит и не разговаривает. Инсульт со всеми вытекающими.
Однако не всегда она была такой. Говорят, что до инсульта хранил её особый оберег, доставшийся от свекрови. Уже покойной, потому что на момент моего рассказа самой бабе Вале, (а когда-то Валентине Ильиничне – заведующей и хозяйке единственного в селе магазинчика) стукнуло восемьдесят. Оберег на вид самый обыкновенный: какая-то верёвочка, на ней мешочек с вышитым крестиком, а в мешочке почти истлевшая записочка «химическим» карандашом, с традиционным «заговором на сына». Кое-где аккуратно исправлена «по актуальности».
« …Николай, угодник Божий,
Помощник Божий ты и в поле,
И в пути, и в дороге.
Ты везде, в Небе и на земле.
Помоги мне, Божьей рабе Валентине (здесь бабой Валей исправлено – а было Клавдии Петровне, так свекровь звали),
Будь моим ходатаем пред Иисусом Христом.
Как Матушка о Сыне Христе страдала,
Как Она по Сыночку Своему горевала,
На радость Его благословила,
Ангелам-хранителям поручила,
Поручаю я раба Божьего Николая (тоже исправила – было Анатолий)
На милость Христа.
Господи, помоги, Господи, благослови
Моего сына, спаси и сохрани…»

В общем, ничем особым не выделялся этот оберег среди сотен и тысяч таких же. Разве что ещё небольшой прядью волос того самого Анатолия, имя которого прежде было на записочке. Но «дьявол в мелочах», как гласит пословица. А вот хранил или, наоборот, убил бабу Валю оберег свекрови, об этом людская молва не знает. Или умалчивает.
Покойная свекровь, мать Анатолия, растила сыночка одна. Мужа убило на войне, мужика в селе не найти, так что, подобно другим вдовам, всю ответственность взвалила на свои руки. Воспитывала, учила, любила сильно. А как ещё любить единственного сыночка, надежду всей жизни? После получения похоронки «заклятая атеистка», ровесница Октябрьской революции, Клава пошла в церковку, покрестилась (нашёлся в селе дед, согласившийся стать "крёстным",а ещё тётка, служка церковная, от доброты сердечной пошла навстречу Клавдии и стала той как бы "крёстной"), попросила у местной бабки-гадалки какой-нибудь оберег на сына. Та ей вручила мешочек, предварительно вписав нужные имена в бумажку, взяла «в благодарность» десяток яиц и литру молока, и отпустила с Богом. Клава нацепила оберег на шею и до самой смерти его не снимала. А чтобы не намокал во время купаний, тщательно завернула записочку в небольшой кулёчек из свиного мочевого пузыря, благо соседи недавно забили кабана. Вложила туда небольшую прядь Толькиных волосиков. Вышло вполне надёжное хранилище «реликвии».
Но одно дело мешочек. Совсем иное – реальная жизнь. Толик подрастал, становился парнем видным, красивым – в покойного мужа. Стали девки заглядываться: село же небольшое, женихов послевоенных лет мало. Начал Толя бегать на «свиданки». Забеспокоилась Петровна – уведут ребёнка, как я буду одна? Тихими уговорами, ночными молитвами, походами к гадалке, где обманом, а где и неприглядным действием, но помалу начала отбивать у сына желание ходить к девчонкам. Тихо радовалась своему успеху. Так дотянула Толю сперва до двадцатилетия, потом тридцати-, а потом и до сорокалетнего возраста. Но стали потихоньку сдавать силы, и однажды, после очередного напора (которых было всё больше), сдалась:
– Ну, давай, веди уже сюда эту Вальку твою, будь она неладна. Посмотрим.
– А чего на неё смотреть? Продавщица из сельмага, не знаешь, что ли?
– Тьфу! Эта-то? Так старая девка же! Поди, как тебе уже лет-то?
– А я зато молодой, – съязвил сынок.
– Нет, ну так детей же не будет, может?
– Будут. Беременная она.
– Ой! Ты что несёшь, олух? – одурела от такой новости Клавдия Петровна.
– Ладно, мам, будет тебе. Не переживай. Вместе все живём. Досмотрим как-то друг дружку.
Всплакнула Клавдия. «Не доглядела…А что уж теперь? ОТДАМ.» Вот это «отдам» болью отозвалось в её эгоистичном сердце: возненавидела и Вальку, и того, кого она под сердцем уже носила.
– Ну, а как думашь, кого родит твоя-то…? – немного успокоившись, мать зло подняла лицо на Толика.
– Да всё равно. Кого родит, того и родит. Какая разница? – безразлично бросил Анатолий.
Привёл её в дом. «Познакомились». А что знакомиться? Через день: то за хлебом, то за спичками. Кто Вальку ту не знает? С её Толиком одногодки, «вдовьи детки» – наследие войны. Баба вроде честная, непьющая. Не слыхать, чтобы с мужиками водилась. Одна с матерью живёт, недалеко от «колчаковского» колодца: оно и хорошо, вода рядом, мальца помыть, опять же… «Мальца…Вот дура я старая! Не уберегла сына.» – сплюнула Клавдия Петровна. Потянулась рука снять оберег с шеи…Да одёрнула себя: «Ладно. Посмотрим.»
– Ну, а жить-то где собираетесь? – спрашивает мать.
– Да хоть и у меня, хватит места. И мама не против. Магазин опять же рядом, и колодец. – Валентина всем видом выказывала уважение к будущей свекрови. Но и по сути, предложение было правильное. Но одна мысль, что её Толика уводят из дому, «забирают» у неё – сковывала волю и разум матери.
– Так и у меня можно. А что? Дойдёшь до магазина своего. Для бешеной собаки сто вёрст не крюк. – Ничего глупей и неуместней придумать было невозможно. «Вообще сдурела тётя Клава!» – пронеслось в Валькиной голове. Но вслух поосторожничала:
– Тёть Валь, зря вы так. Я Толика всем сердцем полюбила. Не буду обижать. Увидите. И недалеко здесь. Всякий раз придём, поможем, что надо. И с ребёночком приходить будем…Что вы? Так, Толь?
– Мам, ну ты и вправду, чего?
…Свадьбы никакой не было. Какая свадьба? Расписались в один день, и на работу оба: Валентина в свой магазин, Толик на трактор – навоз сталкивать в силосную яму, такое удобрение было в их колхозе, «ноу-хау» по-современному.
В положенный срок родился ребёнок. Мальчик. Стали думать, как назвать. Клавдия Петровна предложила – Николай. Пусть в честь угодника Божьего Николая будет. Это она вспомнила, как в обереге записано. Согласились. Пусть будет Николай Анатольевич. Нормально.
Ну, и жили бы себе, как люди. Так нет же, с первых дней одинокого пребывания в ставшем пустым доме, тётя Клава начала мучить всех. Толика изводила упрёками, что редко к матери наведывается. Валентину в магазине всякий раз, как приходила за покупками, отвлекала дурными разговорами, да ещё при людях: один раз обозвала её нехорошим словом, когда той невмочь было слушать всякий бред уязвлённой старухи.
– Мама, шли бы вы домой. В воскресенье придём все вместе, печенья принесём, посидим. Ей-богу!
– Не надо мне твоё печенье! Ты у меня сына украла, торговка чёртова! – издевалась та…
Никак не могла смириться со своим новым положением. Сельчане вежливо обходили вниманием и стороной ставшую общеизвестной канитель. Никто не хотел навлечь на себя злобу или проклятия выживающей из ума Петровны. У каждого была своя забота и боль. А «чужое не болит». Тем более, все видели: чаще стала заходить Петровна к той гадалке, (которой уж и хату жгли, и скот изводили), а та всё живёт и дело своё гадкое делает. О чём они там шушукаются?
Все годы, пока уже и Коленька рос, и в семье сына Толи было всё более-менее сносно, не снимала оберег Клавдия Петровна. Сделалось её мечтой – отобрать сына у «злой невестки», вернуть своё счастье, чтобы было, как раньше. Мечтой и целью жила одной: любой ценой – забрать! Коля вырос, в тридцать лет стал Николаем Анатольевичем, главным агрономом. Отца в его семьдесят на пенсию не стал отправлять, оставил на тракторе – пока силы есть.
 Вот уж девяносто лет отметила баба Клава. Сама себе налила сто грамм. Толика с Валентиной (коим самим по семьдесят-то годков!) и Колей на порог не пустила, хоть те пришли с букетом, тортиком и вином «по случаю». Постояли у запертой двери, подождали полчаса и ушли.
На другой день соседи бабы Клавы, завидев ту лежащей у порога хаты, вызвали сельского фельдшера, сообщив о случившемся Валентине и Анатолию. Валентина, хоть и немолодая женщина, а продолжала «рулить» своим маленьким бизнесом: тот небольшой сельмаг прирастал все годы, став вполне приличным сельским «супермаркетом». Сама Валентина Ильинична, не сговариваясь специально с мужем, продолжала опекать Колю, стараясь ограждать того от назойливых сельских невест. Конечно: главный агроном колхоза, почти хозяин магазина, и – холостяк! Самое то! И родители старые – считай, не помеха! Надо брать! Ан нет, уж Валентина Ильинична своё дело туго знает: КОМУ ПОПАЛО НЕ ОТДАСТ КРОВИНОЧКУ!
Побросали свои дела, прибежали к дому бабы Клавы. Там фельдшер с чемоданчиком уже оказала первую помощь. Лежит Клавдия Петровна в большой комнате на кровати. Дышит ровно, не стонет.
– Ну, что, баба Клава, получше вам? – молодая врачиха собрала чемоданчик.
– Да, милая…Спасибо тебе... Иди.
– Ладно. Я пойду. Если что, позовёте меня. – Обратилась фельдшер к родственникам, уселась в свои «жигули» с красным крестиком на лобовом стекле, и уехала.
– Толя.. ты выйди... мне нужно Валентине сказать…– Не поворачивая головы, свекровь взяла невестку за руку.
«Смотри-ка: Валентине… В жизни так не называла…С чего бы?» – занервничала Валентина Ильинична, слегка отдёргивая ладонь. Но старуха ещё сильней вцепилась костлявыми пальцами. Толя вышел из дому.
– Что вам? – Валентина всмотрелась в лицо умирающей женщины.
– Возьми у меня на шее оберег... Носи его всегда... Там заговор на сына…
– Какой заговор?
– Чтоб охранял сына…
– От чего охранял-то?
– От всего…
Валентина потянулась к верёвочке, приподняла голову свекрови и осторожно сняла с её шеи амулет.
– Надень себе…– прошептала баба Клава.
Валентина послушно выполнила просьбу, не подозревая ничего дурного.
– Будь ты проклята…– почти беззвучно вымолвила старуха, испустив дух. При этом глаза у неё широко открылись, а сухие ладони сжались в кулаки, скомкав простыню. Клавдия Петровна умерла.
В каком-то жутком забытьи, не снимая страшного оберега со своей шеи, Валентина Петровна выбежала прочь из помещения. Анатолий, не зная, что случилось и куда бежать, сначала вошёл в комнату с мёртвой матерью. Присел у кровати. Зарыдал в голос, закричал на весь дом…Когда слёзы полились, замолчал, дал волю своему горю. Вскоре собрался с мыслями, набрал номер фельдшера и сына…
Сбылось проклятие свекрови. Валентина Петровна, придя в себя после потрясения, сперва хотела выбросить чёртов оберег, но затем интерес взял верх, решила посмотреть, что внутри того мешочка с крестиком. Разрезала, пальцами размяла высохшую кожу внутри мешочка, аккуратно развернула бумажку. Прочла без особого изумления: ничего там не было особенного. Молитва, какие-то имена, ничем не примечательная вещь. Нельзя в этих случаях одно знать – главное: а что за смысл вложен в эти слова? Какое желание? Какая цель? С каким духом внутри такого мешочка хранятся заветные буквы, и ещё зачем эта прядь истлевших волос? «А проклятие? Это зачем? Сына её я храню, внука родила, её старалась не обижать…Зачем проклятие? За что?» На всякий случай исправила имена в бумажке, а оберег дрожащими руками нацепила себе на шею. Зачем?
А дух и сила проклятия бабы Клавы уже раскручивали маховик беды.
Как подменили Валентину Ильиничну. В магазине проходу не давала девчатам! Чуть что – уволена! Слово не так – заявление на стол! Увидит кого рядом с Николаем – замучает вопросами: кто да зачем? За один год довела до того, что ушёл из колхоза сын, уехал в город и там тайно стал жить с простой продавщицей из универмага: стыдно было перед людьми. Новое руководство тут же отправило деда Толю на пенсию, отняв «приватизированный» трактор. Местные жулики, уловив момент, сперва обанкротили, а затем отняли у Валентины Ильиничны её детище – магазин. Всё прахом пошло! Но и то – не всё. Быстро от всей беды спился и умер её Толя. Неуёмная Валентина достала в городе Николая, стала изводить того вместе с молодой женой Лизой всяким вздором. Так, что даже участкового вызывал, чтобы успокоить мать. Та придумала врать, что, мол, видела Толикову жену с каким-то ухарем в кафе…Истерики, крики, стучания в дверь, звонки телефонные, оскорбления в адрес малознакомой девушки, чёрт знает что ещё!
После набега на городскую жизнь сына, баба Валя вернулась домой и наглухо слегла. Соседи обратили внимание, что неделю не выходит из дому. Вызвали милицию и скорую. Установили: инсульт. Лежит неделю, не реагирует на окружающих, не слышит, не говорит, а только того, что дышит. Николаю сообщили – тот плюнул и решил не ехать к матери. «Будь что будет!» Собрал вещи и ушёл от своей продавщицы (которой тоже вся эта деревенская "санта-барбара на чёрта сдалась")к другой женщине. Чтоб и адреса никто не знал: «Да и вообще, наплевать!» Несколько дней однако продавщица Лиза подождала Колю. На звонки тот не отвечал. Со съёмной квартиры пришлось съехать. Перед уходом случайно нашла бумажку с телефонными номерами, которую Коля обронил, впопыхах бросая прежнюю жизнь. Среди прочих нашла номер Валентины Ильиничны. Набрала. Ответил молодой женский голос.
– Скажите, а как мне услышать Валентину Ильиничну? – спросила Лиза.
– Вряд ли это удастся. А вы кто?
– Просто Лиза. Мне нужно.
– Я фельдшер местный, меня зовут Татьяна. Вы приезжайте сюда, если хотите. Мы, вообще-то, от сына её ждём звонка.
– Я приеду. Скажите адрес.
Городская девушка Лиза приехала в Заречное, в первый раз в своей недолгой жизни выехав из города в село. Нашла бабу Валю. Первым делом сняла с её шеи проклятый «оберег», выбросив его в мусорное ведро в углу фельдшерского пункта. Зачем она это сделала? Зачем приехала в чужое для неё место? Спросите у неё. Кто-то назвал Лизу «городской сумасшедшей», кто-то заподозрил в поиске выгоды, кто о чём… Но только сама девушка знала, зачем...
 Вот уже восемь долгих лет она ухаживала за тётей Валей. Готовила кушать, убирала в доме, как-то мыла неходячую чужую женщину…Вовсе не ждала Колю – почти забыла его имя. Это просто есть – и всё. Может, это спасение такое или наказание? Прощение свыше для бабы Вали, бабы Клавы, бабы Дуси…? Для всех свекровей? Это невозможно объяснить простыми словами. Она просто делала то, зачем вдруг позвал её Господь. Это просто есть.
Однако есть один человек, знающий ответы на эти вопросы. Та, которая сидит в потрёпанной инвалидной коляске. Она не может говорить, плохо видит и слышит. Но её мозг работает, как часы. Она всё ЧУВСТВУЕТ. И душа её всякий день радуется своему Ангелу-хранителю, снявшему проклятый оберег.
...Но только никто не заметил в тот день, когда Лиза приехала в Богом забытое село спасать странную бабку, как девушка вдруг достала из мусорного ведра какой-то мешочек и сунула себе в карман джинсов...


В.Дегтярский