Одной страшной сказкой стало больше в приречных и морских кабаках. Рассказывают, что один глупый капитан назвал своё судно «Морёна», нежитью обитающей у берегов Чернолесья. За что и поплатился. Послали капитана судна и его команду проверять створные знаки; последний – близ проклятой земли. Тут то их Морёна и настигла: напустила колдовского тумана, напугала до жути, посадила корабль на мель. Ходит кругами, жертву требует. На беду на судне находились пассажиры, их-то и бросил в воду злой капитан, откупился. Только от судьбы не уйдёшь. Едва пришла «Морёна» в речной порт Риважа, едва кинулся он в управу обелить себя, так поскользнулся бедняга, упал в канал, да и утонул. Потому-то и говорят: не буди лихо, пока тихо.
Что из этого правда Тиссария для себя не решила, но капитана Ливана Куницу она более не видела с тех пор, как «Морёна» пришвартовалась у одной из пристаней шумной южной гавани. Собственно отдышаться вольным ветром принцессе не давали, а потому можно предположить, что Ливан Куница всего лишь отказался от речных экспедиций и занимается каботажем. Тиссария гнала дурные мысли прочь, и так слишком многое навалилось на плечи и конца этому не видно.
Принцессу поселили на окраине города в одном из храмов Пятилика - Книгочеев – как и многие подобные сооружения бывшим некогда поместьем богатого дворянина. Сам благородный человек давно упокоился в заповедной роще, отдав состояние за проход через Стража Врат; по слухам в вольном городе едва ли не через год появляется пущенный по миру богатый грешник.
И немудрено: за невысокими стенами, за утопающей в зелени долиной в широкой гавани раскинулся бархатом черепичных крыш, шпилями торговых домов и управ, изразцовыми башнями маленьких дворцов, и изящными небольшими домиками, освещёнными множеством красных фонарей – увеселительными заведениями, искусно вплетёнными градостроителями фруктовыми садами и оранжереями преславный город Риваж. На зелёной, с белыми барашками волн, неспокойной зимней глади, как бесчисленные рогозы вырастали мачты кораблей с той и этой стороны света. И как межа – вечно копошащиеся, освещенные кострами и фонарями, беспорядочные доки, где страшно потеряться, потому как именно здесь рождаются страшные сказки. Близ утеса, словно продолжение гор, не рождённый, со стенами из застывшей лавы – город, давший название городу – Старокамен. А ещё где-то там гильдия волшебников, покровители таинственных искусств, цирки и театры, ближе к берегу легендарное посольство Фаракка, давшее начало Надзору. Вот отчего казалось невероятным, что благообразный старец Аиран Блаженный – не последний человек тех, кто правит умами в обитаемых землях. Конечно, говорит о том не велено, да и желания не возникало. Раз существует Надзор, то и истории о том, что нечестивцу и смутьяну не укрыться от всевидящего взора и лютой смерти – правдивы.
А Тиссарии казалось невероятным иное: началась стужнева едина – зима, а всё вокруг наливалось цветом. И пусть с рассветом зябко и малахитовая долина застывает в снежном крапе, но лишь утром. К полудню солнце иссушало траву настолько, что густая сочная поросль напоминала жёсткую кошенину.
Принцесса пристрастилась тратить время праздно: сидеть на мшистом валуне под вязом, где под лещадной россыпью голышей пробивался родничок. Быстрый ключ тянул на собой травинки, мелкий сор и беспрепятственно подтачивал высокую ограду из ломового камня. Приятно думать, что обернись она родничком, непременно бы сбежала и от Трибунала, и от тёмного народа. Впрочем девушка лукавила: едва ли положение в храме можно назвать тюрьмой. Несколько гельдеров были отданы искусным портнихам и белошвейкам. Помимо наряда фехтовальщицы в гардеробе принцессы чудесное васильковое платье с оборками из щёлка и парчи и украшенное золотой нитью - для званных вечеров и нежно-розовое из тончайшего полотна, отделанного атласом и самоцветами - для торжеств, платье из плотного дорогого иссиня-чёрного сукна с серебряной вышивкой - для повседневного ношения. Несколько изящных шляпок, две пары башмачков на меху, перчатки, нитки жемчуга и... всего не перечислишь. Теперь она соответствовала виду и званию принцессы могла поддаться ухаживаниям молодых состоятельных лиц духовного звания. Но в дни сытости и праздности её одолевала тоска: слишком дорого обошёлся достаток.
Ей не мешали – она училась играть на свирели. И чем усерднее занималась, тем менее её отвлекали; всё служение в храме было поставлено внутренней красоте. Нет, не зря духовные учителя – покровители искусств и когда им по силам окружают своё существование роскошью и утончёнными наслаждениями. И созерцание богатства храмов прихожанами должны наполнять зачерствевшие души мирян небесной музыкой.
Храм, где жила принцесса, не имел своего прихода, а был скорее резиденцией местного духовенства; здесь коротали редкие выходные дни лучшие богословы, одарённые богом и толпой сочинители искусств, почтенные и видные законоучителя и пастыри. В ухоженном саду, полном скульптур и сооружений – вершин мастерства зодчих – исходили восторгом пышные свадьбы и навевали печальный лоск траурные службы. К тому же зажиточные духовные отцы получали немалую ренту от использования земли Храма и владений в доках. Мошна их лопалась от денег и многие дворяне по крови, приближённые короля, предпочитали оканчивать здесь земной путь: ближе и к богу, и к золоту.
Помимо немногочисленного клира, был ещё штат слуг: кухарки, прачки, истопники, подёнщики – жители окрестных деревень. В Храмах Пятилика набирали молодых людей, не обременённых узаконенным браком; предприимчивые селяне часто выпрашивали доходные места для своих дочерей, реже – младших сыновей, каким едва ли что достаётся из родительского котла. Зачатые дети считались божьими, а девки – благословенными невестами. Здесь таких набиралось с десяток: сопливых и пугливых девчонок. Принцессы они дичились, да и мыслях не было набирать кого во Вшивое Братство. Был среди них прехорошенький златокудрый ребёнок лет одиннадцати, как оказалось мальчик и, судя по положению в Храме, не из последних людей.
Местный настоятель недавно умер и доверенным лицом на время избрали некоего дородного старика Фэрана Белобока. Косматый, скрывающий за растительностью изрытое оспой лицо, начётчик и всё-таки искусный музыкант. Он мог развить любой мотив, набранный неопытной рукой, в сочинение, доставлявшее наслаждение даже неискушённому человеку. Кроме истовой веры водился всё-таки за ним грех – гордыня: в быту это проявлялось в том, что он не музицировал без слушателей, не читал вслух писание без учеников. Он до боли напоминал горилесских законоучителей; всё различие состояло в сытости и безбедности настоятеля. Более того, старик метил на высокую должность: шептались, что он вхож к самому Владыке Пятилика и имеет вес на Храмовом Соборе - высшем собрании церкви.
Праздность существования мэтра Фэрана проявлялось и в плотском желании. Огонь его чресл проявлялся деликатно, но не менее неприятно: якобы случайные касания и отеческие поглаживания. Не нужно быть опытной женщиной, чтобы понять причину столь тесного общения. Тиссария старалась как можно меньше попадаться ему на глаза и всё-таки порядком скучала, даже больше чем по пути в Риваж. Не было рядом верной подруги и кровника Ирин Полнорог. Несмотря на побои и повреждения, еле живую её отправили на одно из судов каторжной флотилии. Тиссария промучилась в горячке едва ни до окончания перехода и не знала о судьбе маршона. По скупым объяснениям Маны она поправилась, но ожидает решения где-то в тюрьме управы вместе с болящими женщинами и детьми. Тиссария не знала, как верить девчонке с холодными глазами и равнодушным лицом, для которой ложь – второе имя.
Тем не менее, когда в холле церковного дворца появилась нескладная девушка в чёрном с серебряными галунами кафтане и яловых сапожках, Тиссария уже спешившая занять излюбленное место в саду, затаилась. Помимо неё прибыл долговязый мэтр в подобных одеждах, кипучий в движениях и обладавший столь же резким голосом. Привратник проводил гостей по широкой лестнице мимо библиотеки, к резной дубовой двери – в кабинет настоятеля. Пролёт опустел. Тиссария с любопытством оглянулась – никого – и, потягивая воздух как зверёк, готовый учуять в любой момент опасность, тишком шагнула к двери. К решению её подтолкнуло ещё и то, что остался узкий зазор неплотно прикрытой створки.
– … и труды наши, – слышался мягкий, даже ласковый, голос настоятеля, – будут оплачены многократно. Мы все обеспокоены: эта ересь растёт отовсюду. Но вы же понимаете, что Риваж и подобные ему города имеют особую вольность.
– Вольная грамота, – Мужской голос звучал отрывисто, – и закон о колдовстве – разные документы.
– Но просвещённые люди, к коим я отношу и себя, могут сказать, что попрание закона есть возврат к смуте. В писании сказано: колдовство по умышлению есть зло, а добрый человек, пусть и маг, злого умышлять не будет.
– Кто вам сказал о попрании закона? – раздражённо возразили ему.
– Королевская и купеческая компания будет против передачи дел по колдовству Трибуналу. Вы же понимаете?
– Наконец-то вы пошли на попятную. Нам необходимо ваше слово на заседании Королевской и купеческой компании.
– Слово дорого стоит, – растеряно произнёс настоятель. Скрипнуло отодвигаемое кресло.
– Вы правы, – удовлетворённо согласился служитель Трибунала. – И чтобы несколько рассеять сомнения кого поддержать, а от чьего покровительства отказаться, я приведу один довод. Земли, названные Лиловой бухтой, до недавнего времени принадлежали маршону Эдвигу Золотоголовому. Собственно, не маршону, а служителю Храму Отца, отдавшего свой дворец за пост настоятеля. Места там святые, богомольные, там заповедная роща, почитай, всех глав орденов Пятилика развеяли. Паломники туда прибывают постоянно, местные жители сдают им гостевые дома. И вот настоятель Эдвиг обвинён в зверопоклонничестве, хотя весь его грех – незаконная винокурня. Селяне под опекой Трибунала. Теперь эти земли под защитой Пятилика и таковыми останутся, а вы получаете новый доход. У нас есть необходимые доказательства лжесвидетельства и, хотя едва ли ставить дело вам в вину, но… Скоро выборы настоятеля и не ваши покровители купцы будут вас выбирать.
– Зачем же вы, а? – вскинулся старик.
– Вы не могли бы нас оставить, майтра Мана.
Тиссария на цыпочках метнулась от двери к анфиладе и нырнула в ближайший проём – библиотеку, скрылась за одной из полок. Перевела дух.
Она уже достаточно пообтесалась в дворцовой науке, чтобы не рассуждать как подло действует Трибунал, хотя и они, и настоятель друг друга стоили. Закон о колдовстве, соблюдаемый в Риваже, единственное что сдерживает кару по отношению к ней. А как же регистр? Или в свете недавних событий, служению на Трибунал, это к ней не относится?
– Вы слишком навязчивы, – выговорили над самым ухом.
Тиссария обмерла: а может, не к ней.
– Видеть нужно не привлекая внимание, слушать, будучи невидимой. В анфиладе отлично слышно, что происходит из-за неплотно прикрытой двери, если напрячь слух. Также слышно и что происходит в коридоре. Сейчас нас точно не видят и не слышат. Вот вам первое задание. Нужно установить связи местного настоятеля: кто к нему ходит, с какими вопросами, поручениями, куда идут его письма, что он рассказывает девушкам на ложе. Передадите сведения через старшину дровосеков.
– Как вы смеете, – Задохнулась от возмущения Тиссария. – Это низко: заглядывать в бельё и…и…
Она, пунцовея, выглянула из-за полки, но Маны рядом не оказалось. Вновь она увидела служительницу ордена Стражей уже в холле рядом со спутником. Мана глядела перед собой, но если то, чему она учит – правда, то она сейчас проедала взглядом принцессу. Девушка отступилась от перил и прислонилась к стене, чтобы не видеть гостей, от которых не скрыться на валуне за игрой на свирели.
Мысли путались, Тиссария никак не могла сосредоточиться. Вскоре низкий гул накрыл залы – начались молитвенные песнопения, как оказалось впоследствии запоздалые: настоятель так и не явился к хоралу. Когда он вышел из кабинета, он не торопился, и вид имел угнетённый, как человек внезапно озадаченный. Немудрено: предлагают предать покровитель взамен должности настоятеля. Зная его гордыню, Тиссария почти не сомневалась, что он пойдёт на поводу у Трибунала.
– Доброе утро, мэтр Фэран, – приветствовала его принцесса, якобы случайно выходя из библиотеки.
– А? – Изумлённо поднял брови старик, всмотрелся внимательнее и сбивчиво произнёс: – Да, да, ваше Высочество, – и торопливо откланявшись, засеменил вниз по ступеням.
Тиссария последовала за ним и остановилась в холле. Права Мана: нельзя быть навязчивой. Настоятель поднялся по винтовой лестнице в голубятню, наверняка отправлять письмо. Содержание его так и так останется тайной, но возвращение посыльного можно и подождать. Укрывшись от многочисленных подружек, на крыше часто околачивался мальчишка из божьих детей или, судя по богатству, бастард родина или шуадье. Можно завести дружбу не только с ним, но и с одной из прачек, девочкой на год её младше, с которой спит мэтр Фэран. И к стыду своему принцесса не почувствовала себя гадко, ссылаясь на бремя праздности и тоску.
В этот день так и не удалось отдаться музицированию. Холодную лазурь к полудню сменили свинцовые мазки. Тяжёлые слоистые облака незаметно затянули небосвод; порывистый ветер вместе с духом водорослей словно вспорол ткань и из прорехи посыпались крупные снежные хлопья. Вдалеке заметались крики; несколько прачек, подобрав полы роб, сломя голову бежали во дворы снимать бельё, за ними с визгом припустили девчонки, неловко волоча большие корзины. И стало неуютно, тревожно, хотя до этого видели и переживали многие грозы, вьюги, дожди. Таков человек: если жить, ожидая – неважно что – всякое волнение перерастает в смятение, а то в свою очередь в боязнь и болезнь ума. Тиссария за две едины пережила такую смуту, что всякое волнение вдруг перерастало в неподвластный ей страх. Неподдающееся описанию чувство согнало её с валуна и ноги сами привели её не в холл, но в хозяйственную постройку. Она, решив, что промахнулась, хотело уже было выйти, но замерла, подивившись нахлынувшему спокойствию. Горький с кислинкой аромат трав, подвешенных парными веничками через жерди, запах свежей стружки, тяжёлый медовый дух из горшочков и промеж них скользили сливочные переливы – здесь обитал церковный врач. В отличие от затянутых в чёрный бархат собратьев, этот носил шерстяную разлетайку, вязанный берет, да растоптанные башмаки; он носил очки в железной оправе, но всё-таки щурился, рассматривая больного или собеседника. Он лечил не глядя, а на ощупь и не было такого простофили, что отказался от его рук. Он единственный из взрослых, перед которым не робели божьи дети. Но они же часто злоупотребляли его добротой, тишком опустошая запасы леденцов из патоки, мёда и лимонного настоя. Или глазели на подвешенные к потолку странные игрушечные корабли и шары, обтянутые сеткой, диковинных птиц, распластавшихся в полёте. Или ходили пугаться коллекции уродов, навечно замерших в зеленоватой спиртовой мути. Оттуда из-за перегородки звякнуло – хозяин дома. С ним Тиссария только пересекалась взглядами, да бездумно отвечала, когда он в первые дни пребывания справлялся о здоровье. Раны, нанесённые Бреоном Серым, зажили, остались белые шрамы, словно мгновенно обожглась, но играми скорее щеголяют мужчины, и девушка по бедовости своей не мучилась свершившимся.
Тиссария подошла к складной перегородке, всмотрелась в неясный силуэт за бумажным витражом и приличия ради откашлялась. Живой абрис сложился пополам, дробно застучал каблуками. От перегородки к дверке метнулся карапуз, подобрав подол платья одной рукой, другой – прижимал подмышкой бутыль. Тиссария крикнула вслед, скорым шагом последовала в проём и успела-таки заметить, что мальчишка поднялся по винтовой лестнице – в голубятню. Лучшего случая завести разговор с бастардом и не придумаешь; а лаской или угрозами – там поглядим. Заметив её, спросят – чего тебе, а она в ответ – негодника ищу.
В голубятне стоял тяжёлый дух от жмыха и помёта, шаг в сторону – на языке щиплет от кислоты, шаг в другую – шибает тухлым. Хочется скорее вниз или наверх, к насестам. Просторное светлое помещение с зарешётчатыми трельяжем окнами, но без сквозняков; под потолочными балками заросли венчиков аниса, источающие тонкий аромат. И глухо, иногда кажется совсем по-человечески, воркуют голуби. В голубятне решительно негде спрятаться, если только не выйти на крышу. Тиссария, поморщившись, уже было шагнула к люку, но заметила шевеление под маленьким письменным столом, чуть прислушалась – различила злое прерывистое сопение.
– Вылезай! – с напускной строгостью громко сказала принцесса. – Чего ты вздумал брать вещи у врача? Отвечай!
Тиссария чуть согнулась, заглядывая под столик. Согнувшись в три погибели, на неё глазел сердитый мальчуган. Он показался ей странным, но в этом она убедилась чуть позднее. Прижимая к себе бутыль с тёмной жидкостью, он показал девушке крепкий кулачок. Принцессу разобрал смех.
– А ну-ка, вылезай.
– Вот я тебе, – осипшим голоском грозил мальчишка. – Вот вылезу, я тебе покажу.
– Так вылезай.
– А я не хочу.
– Что это за бутылка? Зачем её взял? – Начала терять терпение Тиссария
– А чего они меня сладкого лишили, – плаксиво пошёл на попятную воришка. – А я не шалил вовсе. Они сказали – не можешь, а я сказал – могу и распополамил плитку. Руку отбил, во. А меня – без сладкого. А я это мэтра Ирана взял, он по чуть-чуть иногда даёт мне. Это – сладкое.
Пока делился бедой, силился подцепить пробку, но слабые пальцы лишь скользили. Мальчишка запыхался, засопел и до того забылся, что вылез из-под стола. Чувствуя, что не получается, вытянул челюсть. Сейчас заревёт, поморщилась Тиссария и со вздохом отняла бутылку. В ней оказалось сладкое креплёное вино «Изюм-Риваж» – дорогое даже по меркам людей среднего достатка. Что же, если мэтр Иран будет против, она посулит ему серебра из своего состояния. Тиссария откупорила бутылку и за неимением посуды тщательно проследила, чтобы мальчишка не отпил сверх меры. От глоточка от закашлялся и сморщился так, словно проглотил дольку лимона.
– Так сладко, что противно, – заявил он, отплёвываясь. Переведя дух, сказал: – Но ты хорошая, ты мне помогла.
– Думаю, тебе не стоит более брать чужого, – ласково заметила Тиссария. – Ты ведь не хочешь быть нехорошим мальчиком.
– Не поучай меня. Я последний властелин мира. Поняла?
– Кто? – склонилась над бесстыдником Тиссария.
– Властелин мира, – неуверенно пробормотал мальчишка, отступая. – Я сын принца, наследник Побережного королевства, Вилльямиль Великолепный. Только про это говорить нельзя, но ты меня всё равно слушайся. Поняла?
О тёмной истории гибели принца Побережного королевства не шептался разве последний дурак. Странный случай на охоте, поспешные похороны и исчезновение главных свидетелей – всё это позволяло судачить и о кознях Королевской и купеческой компании, а то и Надзора. Неудивительно, что мальчишку спрятали в отдалённый храм. И может статься: не только укрыли, но вырастили несколько подложных принцев, остающихся в твёрдой уверенности в своём благородном происхождении. Может быть стоило принять игру, но стоит поменять правила в свою пользу.
– Что же, мой принц, – самодовольно произнесла девушка. – А я наследница северных пиков и предгорий, майтр-гард, полковник и принцесса королевства Гор, Тиссария Горная.
Мальчишка задумчиво пожевал губы, внимательно рассматривая лицо равной себе особы. Затем глаза его заблестели и вдруг он оглушительно крикнул. Голуби возмущённо загомонили, заволновались, Тиссария обеспокоенно оглянулась.
– Вот здорово! – заверещал принц. – Ты теперь моя сестра, да? Всамделишная подруга. А эти поучители теперь мне ничего не скажут. Ты теперь моя сестра, да? – и так без конца.
Наконец Тиссария оборвала его, очистив платье от налипших пёрышек. Но мальчишка нипочём не хотел вести себя благопристойно: отмахивался, шмыгал носом. Кончились увещевания тем, что принц, ухватив девушку за руку, потащил к люку и вывел наружу.
Башенка голубятни граничила с одним из сводов храма и образовывала небольшую площадку. Конечно не разгуляешься, зато можно оглядеться как следует. И если бы не вьюга – рваные хлопья снега мгновенно запорошили глаза – можно было рассмотреть город. На горизонте разлилось некая чернильная клякса и оттуда, словно из дыры, валил ветер, шлифуя снежной крошкой не только каменную и деревянную твердь, но и мгновенно загрубевшую кожу. Но кажется мальчишке всё нипочём: карапуз, хохоча, вскочил на карниз и желая удивить новую подругу, сделал несколько шагов по узкому выступу. Тиссария испуганно вскрикнула, замахала на него руками и, видя, что тот не поддаётся, шагнула следом. Резкий вихрь едва не швырнул её, когда она ухватила мальчишку за воротничок; силком она втащила его обратно на площадку.
– Чего ты? – искренне удивился принц.
– Ты хоть думаешь? – задыхалась от гнева Тиссария. – Ты же расшибиться мог!
– Подумаешь, я здесь часто гуляю. Здесь никто не ходит, не кричит на тебя, не поучает.
Принц насупился и настал черёд девушки краснеть за себя. Ещё совсем недавно она сама была непрочь сбежать в подземелья или посидеть на крыше и её не заботило, что малыши могут сорваться с высоты. Когда это она успела обратиться в чванливую майтру? Просто видела, как умирают в драке вчерашние маломерки; оказывается, есть в молодости такая истина – смерть. Так вот как взрослеют.
– Идём, здесь холодно, – примирительно предложила принцесса.
Глухо ударили в колокол, и пока гул не утих, рассыпалась остальная медь звонницы, призывая на молитву. Тиссария, ёжась от холода, преклонила колени и торопливо отчитала здравицу. Потянула было мальчика за собой, да так и замерла.
– … И восславлю имя твоё, Всемогущий Отец, – нараспев говорил принц, истово обращаясь к снежной круговерти, – и преклоню колени в огне, ибо ты покой в душе моей. И сокрушу врагов твоих с именем твоим на устах, ибо ты щит и меч мой…
Девушка не посмела остановить принца Вилльямиля до того он показался суров; детское пухлое личико заострилось словно от времени испытаний. Он говорил здравицу без Писания и едва ли ошибся хоть в слове. Завершив молитву, он заметно просветлел и уже сам повёл Тиссарию назад в голубятню. В полутьме она не разглядела, как следует, но у мальчишки оказалось лицо старца: немного сморщенное, скорбное, с глубоко посаженными глазами. На вид ему было лет одиннадцать-двенадцать, но сейчас Тиссария терялась в догадках.
– Это законоучителя так выучили вас? – проникшись уважением, спросила она, выбивая зубами дробь.
Мальчик нахмурился.
– Я тебе говорил – они поучители. Поучают, а не учат. Я сам выучил книгу. Я говорил настоятелю Фэрану, что деяния его постыдны и не по Писанию.
– Так ты всё выучил? – изумилась Тиссария, но невольно осеклась: – Что такого постыдного делает мэтр Фэран?
– Он портит маленьких девочек, он пьёт много вина, он берёт золото у купцов и те творят ещё худшие дела. А он их прощает. Я говорил, а он не посмел меня отлупить и посадил в чулан.
– Вы храбрец, мой принц, – кивнула Тиссария. – А настоятель Фэран плохой человек. Его бы свести с Трибуналом за это. А вы не знаете, с кем он водится ещё? Те наверняка плохие и я бы не стала с ними иметь дела.
– Все взрослые одинаковые, – сварливо заметил мальчишка, хмуря брови. – Все врут. А я храбрый лишь с именем бога на устах. Когда я вырасту, у меня будет армия, и я поведу её на битву с врагами церкви. Вы ведь полковник. Я дам вам полк. Вы ведь не предадите меня, не солжёте.
Тиссария торопливо отвернулась, чтобы мальчишка не заметил перемены на её лице. Не от смеха давилась она, от горечи: куда как ни подло пытается она использовать этого наивного, но благородного мальчугана.
– Нет, Ваше высочество, – не своим голосом молвила Тиссария, – я не обману вас.
Вилльямиль прильнул к ней, обхватил ручонками за пояс и вновь забубнил что-то из Писания.
– Но как же, Ваше высочество, – попыталась она перевести разговор в иное русло.
– Говорите, что многие лгут, а бутылку вина вы всё-таки украли.
– Нет, нет, – горячо заверял её принц. – То моё вино. Раз в едину прибывает посыльный от моего короля и мне много чего привозят. Но поучители много забирают себе. Говорят, что маленьким не положено. А я не маленький, я принц, Последний властелин мира.
Тиссария поверила всему, что говорил мальчуган. Он мог заблуждаться, но не солгать. Вино всё-таки девушка уговорила вернуть, но они сделали ещё по глотку, чтобы согреться. Угостившись сладким напитком, пригревшись, принц Вилльямиль разговорился и выболтал много пакостей о настоятеле, до того он ненавидел старика. Оказалось, к мэтру Фэрану наведываются именитые гости и, судя по описанию, один из них – человек от интенденсии. К ним приводят на ночь божьих детей, пригоняют ребятню из деревень и творят с ними непотребства. А бывало, что за звонкую монету в город отдают взрослых женщин и мужчин, которые должны церкви. Растление малолетних и продажа повинных – достаточно ли сведений для ареста настоятеля? Ведь даже махинации с землёй всего лишь бросят тень на преступника. Девочкам минуло двенадцать лет, они почти девушки и идут на ложе добровольно, а к должникам судьи относятся более чем сурово.
Во всяком случае, она получила – как бы это ни казалось подлым – доносчика. Девушка облегчала себе душу тем, что не так уж и лгала принцу Вилльямилю, что собирается вывести настоятеля на чистую воду.
Зарядивший на несколько дней мокрый снег, согнал детей ближе к кухне, в натопленные закутки. Но приметить возвращение голубя из города подсмотреть не удалось, но в остальном дело выгорело. Благодаря мальчишке удалось стать подружкой сопливым девчонкам, попавшим под подол мантии мэтра Фэрана и посетителей храмовой гостиницы. Они с детской непосредственностью рассказывали такое, отчего раскраснелся бы и последний бесстыдник. Но им всё нипочем: они не знали иной жизни. Когда одна из любимиц показала свежие кровоподтёки в неудобьсказуемом месте, Тиссария, сославшись на головную боль, вышла на кухню. На глаза попалась початая бутылка вина и чтобы унять тяжёлый шум в ушах, сделала изрядный глоток.
– Я вырасту. Совсем скоро, – шёпотом пообещал принц, заглянув на кухню, – И они поплатятся. Они поступают не по вере. Ибо сказано: роскошь развращает тело и душу, а потому блюди воздержанность.
– Они служат церкви, – горько сказала Тиссария. – Имя им – церковь.
– Неправда! Богу нужны не храмы, а чистые сердца.
Тиссария улыбнулась: этот мальчишка не по годам умён. Она подошла к нему и в порыве чувств потрепала того по голове. Ладонь скользнула по спине и сразу ощутила навершие, невидимое из-за кроя платья. Она по глупости попыталась исправить складку на воротнике и вдруг поняла: принц – горбун. Пока он мал это не бросается в глаза, но с возрастом неподъёмная ноша согнёт доброго мальчугана. Возможно, именно истовая вера поможет ему справиться и с недугом, и жизнью горбуна.
Вскоре она убедилась, что пытливость ума сочеталась с жёсткостью и слепому прочтению Писания, из которого выходило, что небрежная молитва – повод иссечь губу, дабы помнить нерадивость. Словами его могли умилиться палачи Трибунала, божьи дети и слуги его попросту боялись и избегали, оставаясь с ним наедине лишь по воле обстоятельств. Пока это мрачное помешательство происходило с ним нечасто, походило на припадки, но с возрастом должно было бы перерасти болезненность рассудка. За непочтительность принца не раз одёргивали и «поучали», предпочитая нотации суровым наказаниям. Отсюда легко сделать умозаключение – мальчик этот благородных кровей и неприкосновенного рода.
Он пытался пристрастить принцессу к чтению Писания, но девушка предложила иное развлечение – сказки. Совету принц воспротивился, считая небылицы смущением духа. Но когда Тиссария с досады рассказала о Морском дьяволе и о том, что видела его воочию, мальчик по-совинному вытаращился, притих.
– Ты меня не обманываешь, – восторженно шептал ей принц. – Ты увидела его, и молитва уберегла тебя.
– Мне помешали чары, мой принц. Оно сильный колдун. Такой же сильный как зверолюд, которого я встретила в Медвежьей пади. Он умел оборачиваться человеком.
– Ой-ой-ой, – пугался Вилльямиль, кусая кулачок. – Но ты теперь не бойся. Ты в храме под защитой веры. А когда я вырасту, то возглавлю войско, которое истребит всех нелюдей. И волшебников тоже. Колдовство – от Зверя, врага человека.
– Иной волшебник не виноват, что волшебник, – горячо возразила Тиссария, вспоминая, что под следствием. – Он родился с этой силой и не знает, что ему делать. Так гласит заповедь, вы же знаете. А если мой принц узнает, что я тоже маг, что бы он сделал?
Мальчик опешил, глубоко задумался и ответил так, что ёкнуло сердце:
– Мне было бы тяжело-тяжело тебя казнить. Я бы рыдал и молился за твою душу.
– А может быть регистр, запечатывающий силу волшебника, – это тоже решение, – осторожно подсказала Тиссария.
– Или так, – наивно согласился принц, но вдруг посерьёзнел и заметил: – Но ведь регистр – тоже умышленное колдовство. А как же заповедь: не колдуй умышленно.
На это Тиссария не нашлась, что ответить.
За эти дни друзья много беседовали, и к радости законоучителей принц поубавил пыл цитировать Писание и подмечать и грозить карами за мелкие огрехи.
Скуки ради принцесса затеяла игру в «бабки», а так как игра пришлась остальным по вкусу, она зашла в мастерскую и выпросила у местного мастера свинца, и объяснила, что ей требуется «биток». И выяснила, что даже мелкое дело становится известно настоятелю. Её призвали в кабинет мэтра Фэрана. Настоятель был явно не в духе и никак не мог собраться с мыслями: выбивал пальцами занятный мотив, жевал губы и посматривал в окно, дрожащее под градом ледяной зерни.
– Вы завели дружбу, Ваше высочество, – наконец выговорил он. – С мальчиком. И он наверняка поведал кто он.
– Он назвался наследником Побережного королевства, принцем Вилльямилем Великолепным, – небрежно ответила Тиссария. – У меня нет причин не верить ему. А также выяснять причины, зачем он здесь.
– Мальчик этот страдает телом и духом: умалишённый. Родители его люди высокородные и отдали отпрыска на воспитание и лечение души. Мне доложили, что вы благотворно влияете на него. Прошу вас и далее приглядывать за бедным мальчиком. Потворствовать его причудам, но не следовать им. Как то наш гость пытался убежать. Если в беседах промелькнёт опасная для самого мальчика мысль, сообщите мне. Заключим такой договор. Со своей же стороны сообщу служителям Трибунала о вашем примерном поведении. И помните, что мальчик этот болен рассудком и сказанное им так же далеко от истины, как истовый грешник от доли проповедника.
Изречение мэтра Фэрана показалось девушке курьёзным: настоятель грешил невоздержанно и тем не менее оставался настоятелем. Она, чтобы не рассмеяться, склонила голову к воротнику полушубка. Мэтр Фэран принял движение за знак согласия и по-отечески погладил девушку по плечу, не забыв коснуться пальцами оголённой шеи.
Невольно Тиссарии пришлось согласиться с доводами настоятеля, но эту оторопь как рукой сняло в один из зимних вечеров. С заднего двора в кухню вошли несколько мужиков в войлочных тулупах и, ломая треухи, вытолкнули перед собой своих отпрысков – детей не старше десяти лет. Их принял ближний помощник мэтра Фэрана, смотритель храма. Порядком скучавшая Тиссария, вспомнив былые дни во Вшивом братстве, влезла на антресоли и вместе с несколькими сопливыми девчонками наблюдала гостей. Мужики бессвязно просили пристроить ребятню и один из них, в барашковой шапке, прямо заявил, что они привели их за куивры. Смотритель и ухом не повёл, осведомился о цене и осмотрел нескольких детей, отмытых и послушных.
За торговлей ребятни их застал рассерженный Вилльямиль, не иначе науськанный злыми советчиками, дабы посмеяться втихомолку. Грозя карами из Писания, он повадился драться палкой. Смотритель попытался усмирить принца, но досталось и ему. Один из мужиков схватил палку, да так и пошатнулся от оплеухи мальчишки. Это казалось невероятным, но щуплый на вид подросток обладал значительной силой. А последующая тирада и вовсе заставила развести руками.
– Бог в детях твоих, не погуби их роскошью, ласкай их, но не отдавай сластолюбцам – так сказано! Убью вас всех, выродки, сучьи дети! Клянусь вам, клянусь! Мне скоро шестнадцать. Я вступлю в права. Я соберу войско. Вы поплатитесь. Я казню всю деревню. Слышите, то поют небесные силы!
Вилльямиль пошатнулся, упал, засучил ногами. Мужичье, порядком напуганное яростными речами и посулами кары божьей, спешно вышли вон. Смотритель, брезгливо глядя на припадок принца, кликнул слуг и врача. На помощь первыми выбежали божьи дети во главе с Тиссарией. Взгляд смотрителя не сулил ничего хорошего, но тот не посмел браниться.
Ребятня не посмела приблизиться, но принцесса без страха опустилась перед мальчиком. Вилльямиль медленно приходил в себя: с трудом отнял руки от лица, до того закаченные белки глаз вновь обрели ясность. Нечто подобное Тиссария видела у матери, и как объяснял врач, больным хоть и необходим покой, но оставлять их наедине с собой – опасно. Девушка с трудом подняла горбуна и помогла выйти вон из кухни. Для покоев принцу выделили комнатку, обставленную с примерной бедностью. Тиссария решила про себя требовать от настоятеля для себя и принца, хотя бы перину и подбитое пухом одеяло, а не тюфяк и шерстяное покрывало.
– А я-то думала, мой принц, вы ещё дитя, – сказала ему Тиссария, усадив на мешок.
– Для них, – кивнул Вилльямиль, – останусь малым. Они не учат. Писать едва могу. И говорить. Они меня погубят. У меня ещё сестра, – горячо заговорил принц, прижимаясь всем телом к девушке. – Зовут как меня – Виллиама, или Вилли. Она хромоножка, но преумная. За неё страшно.
От слез лицо его ещё более сморщилось. Нахохлившись воробушком, он походил на старичка и отчего-то припомнился маг Дюран Тану. Вот помяни нечистого, заворчала про себя Тиссария. Обещание, данное волшебнику, кануло в небытие, а ведь со дня их последней встречи она не передала ему ни полслова.
– Мне почти шестнадцать, – зашептал принц, содрогаясь всем телом. – По праву я уже наследник престола, а теперь ещё могу получить подвладычество.
– Как, как? – погрузившись в горькие думы, без интереса переспросила Тиссария.
– Это как принц, но принц церкви. Владыка стоит над храмами, а подвладыка – покровитель церкви. Мэтр Фэран хочет этого. Он будет моим духовным наставником. Тогда здесь сделают резиденцию самого Владыки Пятилика. И он сам хочет его престол.
– И тогда его даже Трибунал не достанет, – догадалась Тиссария, озабоченно меряя шагами покои принца.
Уж не этим ли озабочены черноплащники? Но разве его промашки с захваченной святой землёй не достаточно, чтобы обескуражить старика?
– Едва вам исполнится шестнадцать, – вслух рассуждала Тиссария, – вас возведут в сан подвладыки.
– И я отрекусь от престола королевства, – Хлюпнул носом Вилльямиль. – Я должен сделать это добровольно, как до меня сделали некоторые мои предки. О, моя бедная сестра. Что будет с бедняжкой? Её выдадут замуж. А я не переживу, не переживу этого.
Он заплакал по-детски, навзрыд и никак не мог успокоиться. Принц сучил ногами, изгибался всем телом. Тиссария подумала было, что начался новый приступ и следует кликнуть мэтра Ирана, но мальчик затих, время от времени всхлипывая. Девушка отдала ему свой платок.
– Помогите мне, – умоляюще прохрипел Вилльямиль, бодая её котёнком. – Мне нужно бежать, отыскать сестру. Мы поклялись друг другу быть вместе. Я лишусь чести, если не исполню клятву. Ведь так?
– Мой принц, – серьёзно спросила Тиссария, – когда вам исполнится шестнадцать?
– Через четырнадцать дней.
– Тех детей, что приводили деревенщины, должны были пользовать. Когда?
– Обычно раз по седьмому дню на едину. Через три дня.
Иного пути не намечалось: предупредить Ману, пусть поймают настоятеля с поличным. Надежда лишь на то, что это им и надо.
– Ну так я попробую за этот срок уличить мэтра Фэрана. Бежать сейчас вы не можете. Нужна ваша помощь, мой принц.
Бумаги и чернил у неё не водилось, но письменные принадлежности отыскались в комнате принца – худо-бедно его иногда учили. Тиссария скоренько написала записку о тайне настоятеля, свернула бумагу и за неимением печати приложила к расплавленному воску фибулу. Служилые люди не вхожи ко двору, а потому искать старшину дровосеков следовало в деревне и отыскать его принц наказал одной из божьих детей. Девочке посулили кары небесные и потому она, порядком напуганная, тотчас стремглав побежала исполнять поручение. Про себя она повторяла заученные слова: «Срочно, в тот же день, доставить письмо».
Пришедший мэтр Иран помешал им обсудить задуманное, но в этом помощи принца не требовалось.
По рассказам детей настоятель редко присутствовал на разгульном пиршестве, если только огонь чресл не изводил его до белого каления. А то, что настоятель должен оказаться на месте совокупления, сомнений не вызывало. Тиссария поймала себя на мысли, что постыдные прежде действия не вызывают у неё явного отвращения. Мэтр Фэран оказывал ей неуклюжие знаки внимания. Чего уж проще вести себя чуть вызывающе. Много ли надо мужчинам: взгляд, движение округлостей. Тиссария не знала, стара ли она для сластолюбца. Она почти взрослая, к ней можно свататься, но фигура её по-прежнему угловата и далека от женской красоты, не тронутой муками роженицы. Принцессе и самой стало любопытно: каковы пределы мужского влечения. Той же ночью она со стоном очнулась. Но то не были стенания ужаса. В голове – образ мальчишки в синей куртке, от коего источалась влага и сладкая истома окутывала всё существо. Рука сама потянулась закончить начатое сновидениями.
Настоятель, имевший до того вид властный, совсем растерялся, когда пересёкся взором с принцессой на следующее утро. Тиссария попыталась вложить в лицезрение всё невозбранное томление и в то же время прибавить лукавства. Пересечение взглядов длилось чуть дольше мгновения, но этого хватило на жар щёк сластолюбца. У юной искусительницы получилось привлечь внимание и он, не стесняясь, пожирал её глазами.
Накануне тайного званого вечера погода выправилась: с моря несло терпким духом, от солнечных лучей деревья исходили соком и казалось вот-вот начнут плодоносить. Тиссария не торопилась занять мшистый валун во дворе; новая игра пришлась ей по душе. В очередной раз застав настоятеля, она, подчиняясь, словно колдовскому наитью, скинула полушубок, обнаружив не зашнурованный лиф. Встав напротив залитого светом окна, девушка изогнулась, и нарочно нагое её тело обрело чёткий абрис. Она услышала сдавленный хрип и вновь накрылась мехами. Тиссария не принимала игру всерьёз; забава походила на поддразнивание мальчишек в Горилесе, когда с девчонками они купались в грязных, тёплых заводях. Но с тех пор появились округлости, и сама она источала женское таинство. Ей стало и стыдно, и страшно, когда принц вдруг начал рассказывать ей, что разгульные пиршества – поклонение Зверю, проявление худшего в человеческой природе. Вилльямиль невольно напомнил ей, что она сама грязнокровка, нелюдь, если верить Бреону Серому. Но испуг как рукой сняло, когда она заметила раны принца. Мальчишка держался сдержанно и постоянно баюкал руку. Тиссария силком заставила показать ей – и вскрикнула. Такое она видела лишь однажды в школе: наказывали ученицу, обвинённую в воровстве. От ударов прутом кожа нехорошо посинела.
– Это никто, – всхлипнул принц. – Я сам. Я поступил плохо. Я видел вас сегодня в библиотеке и поступил плохо.
Тиссария не понимая его горя, прижала мальчишку к себе, но тот вырвался.
– Нет, нет, я не могу. Это снова начнётся.
И он сбежал. Обдумав случившееся как следует, принцесса отвесила себе пощёчину. Бедный мальчишка видел её флирт с настоятелем и познал тайну своего тела. У него нет даже старших товарищей, обычно снисходительно объясняющих простакам источник их томления. Ей самой уж точно не следует говорить на щекотливую тему.
На следующий день пыл игры иссяк, но как ни была погружена в свои мысли принцесса, она не могла не заметить преображения мэтра Фэрана. Старик явно вожделел и бросал на неё призывные взгляды; кривые пальцы сами тянулись к бархату девичьего платья. Невольная холодность Тиссарии только усугубили томление. К вечеру в слезах она застала одну из девочек и та, захлёбываясь, поведала ей о мужской неудаче настоятеля и последующих побоях. Тиссария подарила ей куивр и дала поплакаться у себя на плече, шепча какие-то глупые слова утешения. Принцессе стал бесконечно противен храм, грандиозный в своём великолепии, но бездушный – в обитателях. И гаже всего, что в одеяниях веры – последнего утешения всякого человека – скопилось лицемерие, похоть и властолюбие.
– Вера во Всемогущего Отца, – отрешённо заметил принц, когда они пустопорожне беседовали в его покоях, – вот вера истинного человека. Когда я вырасту, то прикажу потворствовать строительству его храмов.
Он вынужденно лежал на подушках. От сырости ноги его заболели, и передвигался принц с трудом.
– А храм Пятилика? – Тиссария принимала эти разговоры как игру и отдушину одновременно. – А есть народы, которые верят в мнимых богов. У инородцев свои боги, у островитян – свои.
– А все другие поступают противно вере, а значит вероотступники, а значит их нужно казнить или выгнать.
– Бог един, – сухо возразила принцесса, – во множестве лиц.
– Я так только путаюсь, – качал головой Вилльямиль, – и народ мой тоже. Оттого шатание и смущение.
Тиссария пожалела про себя, что плохо вслушивалась в речи законоучителей: их знаний и словоблудия хватило бы взволновать наивного и одновременно проницательного принца Вилльямиля.
Накануне решающего дня принцесса плохо спала, часто просыпалась. Ей казалось, что некто, шаркая, ходит в коридоре, а когда, холодея, заперлась на замок, услышала, как некто несильно толкнул дверь. Это ветер, успокаивала себя девушка, но не посмела загасить свечу. Глядя на махонький огарок, задремала, но от липкого страха она исходила потом и на утро встала с дурной головой.
За окном – темень. Но время от времени торопливо проходят белые чепчики; служанки, согнутые по тяжестью груза, несут из храмового подвала медные яндовы. А вчера законоучителя торжественно вносили в залы бухты виноградной лозы из тех кустов, каким не делали чеканку. Близился день Винодара. С десяток дней назад собрали последний урожай, готовили виноградное сусло и опустошали земляные кувшины со старым вином, известным до северных гор под названием «Братской годины» и подаваемым к большим праздникам. Тиссария сообразила, что злополучный день приходится на праздник Винодар и это – к худу для заговора. По словам Вилльямиля в книге Исхода есть рассказы о стародавних временах, когда человек отдавая честь напиткам Винодаровой едины открывал дух не только радости, но и похоти. От дня греха появлялись в том числе и «божьи дети». Гости настоятеля не совершают преступления и даже совершают обряд угодный Пятилику. Для настоятеля это может означать лишь осуждение и неудовольствие прихожан Храма Сынов. Так ли тяжела вина, что за отступником придут служители Трибунала. Возможно лишь то, что в храме едва ли будут священнослужители. По слухам, великолепный Риваж переживал божье перерождение и несмотря на роскошь и утончённость, даже богачи косо поглядывали на дома терпимости, находя, что истинно верующий может найти иные развлечения для души, а не плоти. Но вожделение сводит с ума – и вот в стенах храма царит разврат под прикрытием веры.
Завтракала в гостиной вместе со стариком законоучителем, впрочем, добродушным и сонным. Когда служанка – из божьих детей, также соблазнённая даровыми куиврами – подала десерт, довольно обстоятельно, не боясь присутствия, нашептала, что на задний двор велели поставить чан и греть воду для детей. Едва ли юных обитателей храма погонят в изморось купаться, зато деревенской ребятне эдакая сырость нипочём.
– Да-а, – густо потянул старик, когда служанка удалилась. – Ждать нам сегодня гостей.
– Будет званый вечер? – деланно оживилась принцесса.
– Много званых, – неожиданно сварливо отозвался законоучитель, – да мало избранных. И ещё менее святых. И менее святых – правды.
– О чём вы говорите? – Наморщила лоб Тиссария.
– Вот и наш воспитанник – Вилльямиль, – пространно продолжал старик, – святой правдолюбец, а от его правды на душе горше. Его разум блуждает в лабиринте суеверий, его вера – плод незнаний. Таковым нужны наставники, но их нет. Властолюбцы правят ревнителями и простаками. А будет наоборот – смута вселится в мир.
Тиссария тихонько встала и вышла, а законоучитель продолжил рассуждать сам с собой. Вездесущая служанка шепнула, что старик этот давно выжил из ума и коротает в храме последние дни. Но всякие безумные слова действуют на сломленное сердце, – какое было у принцессы – подобно глотку крепкого вина нуждающимся, погрузив её в смущение и возбуждение. Тиссария не раз вспоминала слова умалишённого и чем более видела, тем более ей казалось, что постигает их смысл.
До вечера она караулила двор на площадке близ голубятни, время от времени отогреваясь близ насестов. Голуби бурно судачили о присутствии принцессы, и курьёзная эта мысль вызывала пусть лёгкую, но улыбку. Тиссария всё чаще искала способы забыться. Давным-давно, в Горилесе, её спасали ссылки в охотничий домик, позднее – доброе вино; в злосчастном храме она пристрастилась к музыке и по ночам – к постыдным движениям. Из всего перечисленного она жаждала двух вещей: чёрного побережного и объятия любимого. Одна ночь страстей окупила бы все безрадостные будни. Ёжась от холода и сырости, она вдруг увидела сквозь снежную круговерть знакомое лицо из прошлого; в отличие от иных неприятных личностей, это вызвало чувство стыда. Ей привиделся Эдар Клык – первая любовь. Жаль только, что эта любовь явилась в то время, когда молодой человек предпочёл карьеру чувствам, а девушке пришлось быстро взрослеть. Новый предмет томления вытеснил старый, оставив на душе комок досады: они так и не встретились, не обмолвились ни пол словом. Согревшись телом и мыслями, она успела задремать и очнулась с одеревеневшими членами. Разминая тело, она выглянула наружу: над верхушками костлявых крон опускалась чернеющая полынья неба – вечерело. Она заполошенной курицей выскочила на крышу и, опираясь на небольшой парапет, глянула вниз – ни следа кареты или дилижанса, чьи обода обычно выписывают невообразимые вензеля перед парадным двором. Необычайно смутившись, Тиссария поспешила вниз к покоям принца. Проходившая мимо девчонка упомянула, что мальчик в купальне. Вилльямиль сидел в кресле и морщился от усилий служанки – той самой, что наушничала принцессе, – массирующей ему ноги. В купальне разожгли печь, горячий воздух быстро нагревал малое помещение. Вилльямиль шикнул на девчонку. Оставшись наедине, порядком взволнованная, первым делом Тиссария осведомилась о гостях:
– Нескольких я уже видел, – наивно заверил её Вилльямиль. – Они приехали ещё вчера. Кто-то явится с заднего двора, как обычно.
Тиссария было напустилась на помощника, но тот и бровью не повёл; принцессе пришлось бранить лишь себя: заговорщица из неё никакая. По словам принца особые гости старались не попадаться на глаза обитателям храма; кое-кто из законоучителей открыто негодовал подобному проведению Винодара, ведь грех, по их словам, свершается в помутнении рассудка, но не после тщательной подготовки. Тиссария хмуро выслушивала брань: едва ли вины настоятеля достаточно для прибытия Трибунала. Кстати припомнился Театр страха в Весёлом Плясе, красный дворец и присутствие духа не оставило принцессу.
Тайная зала – громко сказано. Это были старые чулана для сна бродячих проповедников. Теперь под сенью праведности творились непотребства, угодные разве что человеку. Вскоре священнослужители уединятся или соберутся за братским столом – и вкусят выдержанного вина. От греха подальше женщины закроют свои каморки на засов. Божьи детей вместе с королевскими детьми так же попытались запереть, но принцесса сурово прогнала служанку. До этого наушница сообщила ей, что настоятель заперся в кабинете и едва ли собирается навестить особых гостей. Почуял, взволновалась про себя Тиссария, неведение, что творится в ночь Винодара – едва ли грех.
Тиссария не знала, когда прибудут черноплащники и прибудут ли вообще. Она решила про себя одно: не бросать на произвол деревенских ребятишек. Кстати припомнился Театр страха в Весёлом Плясе, красный дворец и присутствие духа не оставило принцессу. Несмотря на мольбы принца, она отправилась к кабинету настоятеля. Мимоходом заглянула на кухню, сделала глоток из наполненной яндовы, чтобы появился нездоровый блеск в глазах. Она считала себя неплохим подражателем, но на ум не приходила ни одна развратница; волей-неволей пришлось играть Бриэль Бешеную.
Кабинет не был заперт и Тиссария бесцеремонно распахнула тяжёлые двери. Изящная дорогого дерева, позолоченная меблировка: резные комоды, самшитовый стол, секретер на дубовых опорах в виде свёрнутой виноградной лозы. В мягком кресле, поближе к камину, сидел мэтр Фэран. Принцесса застала его в непотребном виде; старик, запахнувшись, попытался рассердиться.
– Что за ночь, – выразительно, но безжизненно заметила принцессы, выслушав упрёки старика. – Какая тоска. Винодарова ночь – а такая тоска. Расскучайте меня, мэтр Фэран.
– Как?.. Да-да, – ошеломлённо отозвался настоятель.
Тем не менее косился он с подозрением. Оставалось лишь одно средство – страсть, затмевающая разум. Девушка не раз видела, какие подчас безумные, опрометчивые, противоречивые поступки совершают люди.
– В Весёлом Плясе мне довелось побывать в Театре удовольствий, – Испытующе вгляделась в старика принцесса. И угадала – он слышал о нём. – Это был необычный опыт. Я также удостоилась приглашения жены шуадье Мариан Калины присутствовать и наблюдать… – её заметно передёрнуло. Хотя и не видела, что творит хозяйка красного дворца, но одни подземелья чего стоят. – Я грешна, отче, отпустите.
Тиссария, поравнявшись с настоятелем, согнула колени ровно настолько, чтобы оказаться ниже старика. Тот торопливо коснулся мягкими, не знавшими тяжёлого труда, ладонями её лица и, пробормотав молитву, отпустил скверну с глаз долой. При этом глаза его ненадолго стали маслеными. За этот промежуток Тиссария ударила в самое сердце.
– Сегодня Винодарова ночь. Я хотела бы вновь испытать… Это особенное…
Лицо её приобрело отсутствующее выражение, взгляд затуманился. Она представила как мучает призрачным червём Бриэль Бешеную и от кажущихся пыток закружилась голова. Так её, так, услышала Тиссария свой голос, похожий на удары молота о наковальню. А в промежутках между ударами – явственное бормотание:
– Делали вы или делали с вами?
Принцесса неопределённо кивнула. Она никак не могла взять в толк о чём речи настоятеля. Старик часто-часто задышал, как если бы запыхался, в глазах вспыхнул живой огонёк. Тиссарию передёрнуло от отвращения, но дрожь эту он принял за вожделение: костлявые пальцы прошлись вдоль бархата её платья.
– Братья наговорили мне держаться подальше от старых чуланов. Сегодня ночь невозбранного греха – так какая разница, какой будет грех.
– У меня комнатка, тихая, натопленная, – зачастил настоятель. Но принцесса прервала увещевания надменным капризом:
– Глупый. Я веселиться хочу. – И легким танцевальным шажком направилась к двери.
Старик попался в нехитрую снасть неопытной девчонки: пошлёпал за ней послушным бычком.
Минуя лестницу, сам взял её под руку. Они даже затаились у колонны, пропуская двух братьев, спешивших в одну из компаний с домашней снедью на подносах.
Принцесса сама на себя напустил жути, вообразив чулан вторым подземельем Калины и потому мягкий свет, едва ощутимый чад, неслышность происходящего, подействовали на неё подобно хмелю. Небольшая гостиная, уставленная удобными диванчиками, столики, полные яств и газированного вина, переходила в коридорчик, увешанный лёгкой воздушной тканью. За шёлковыми накидками и балдахинами скрывались комнатки. Это очень напоминало мимолетно увиденную гостиную публичного дома в Борителе. И дети в льняных рубахах напоминали «дружочков» и «подружек», если бы не скверно подстриженные и не отмытые патлы. Изящно одетые мэтры угощали их сластями, кормили с рук и принц Вилльямиль гневно изрёк бы: животные вы, кормите с рук дитя человеческое, ибо так же приручил вас Зверь, враг человеческий. Мысль о ярости принца придала ей сил и помогла уйти от напора настоятеля, обратив явное насилие в прежнюю игру: от флирта до холодности. Тиссария тут же заговорила с сухопарым мэтром, укутанным в тёплый плащ; белки его глаз были нездорово желты. Повеса, клокоча больным горлом, перебросился парой учтивых фраз и сделал всё, чтобы показать, что принцесса ему безынтересна. Зато к ней качнулся захмелевший кавалер, судя по золотой шнуровке на куртке и кружевам, из высших офицеров; суконным языком попытался заговорить. Мэтр Фэран решительно отстранил наглеца: взыграл гонор. Да и был ли он стариком, едва миновало сорок. Об этом вдруг подумала, обессилев, принцесса. Вино на голодный живот – к худу. Она подхватила горсть ягод; проглотив сладкую мякоть, поняла – пьяная вишня. Сама не помнила как оказалась на диване, прижатая к подлокотнику осмелевшим мэтром. Он склонил седеющую голову к её бедру и, целуя бархат, пальцами скользнул к подолу. Тиссария, рассмеявшись, от души отпихнула любовника. Пальцы их сомкнулись, и старик показался ей сильным. Она упала навзничь, попыталась ударить ногой и оказалась в новых объятиях. Дохнуло кислым перегаром, перед глазами – золотые галуны.
– Прекр-р-ратить! – гневно пронзительно каркнули. – Оставь её, скотина!
Голос слишком высок для настоятеля. Тиссария ахнула: принц Вилльямиль. Одному богу известно, каких усилий стоил ему этот поход. Бедняга искал рукой опору, в другой – качался клинок.
– Засада, это, вроде, твоя шпага, – Пьяно захихикал один из гостей, прижимая к себе хорошенькую девочку.
– Щенок! – Мгновенно взвился мучитель принцессы и, пошатываясь, шагнул к Вилльямилю.
Мальчишка, постанывая от возбуждения и боли, попытался остановить кавалера взмахами клинка. Но мужчина, прозванный Засадой, был пьян не настолько, чтобы не справиться с ребёнком. Он перехватил запястье Вилльямиля, вывернул, завладел шпагой и угрожающе приставил лезвие к уху мальчика.
– Ты схватился за оружие, сучонок. За это одна кара для мужичья – смерть. Но я сегодня добрый, так что возьму на память лишь кусочек.
– Не смей! – завизжала Тиссария, вскочив на ноги. – Или… или!..
Что она могла в отсутствие силача Морана или смельчака Симона – схватилась за поднос, чтобы отбить мальчишку. Присутствующие расхохотались.
– Скотина, – заругался горбун, сжав не по возрасту сильными пальцами руку кавалера, – я принц Вилльямиль Великолепный, последний властелин мира.
Засада взвыл, и неосторожно поднятое лезвие ранило принца, неглубоко, но кровь потекла обильно. Далее всё происходило мгновенно. При объявление титула гости переглянулись, кавалер озадаченно вгляделся в мальчишку, пробормотав: «Это – королевское отродье?». Тиссария, видя кровь, вскрикнула, заломив от отчаяния руки. Болезненного вида мэтр вскочил, скинув плащ и обнажив даго, хотя всё оружие, запрещённое в церкви, оставили в холле.
– Измена! – вскричал он и пока все удивлённо воззрились на него, оттолкнувшись невероятным образом, нанёс неуловимый удар широким клинком.
Засада схватился за горло, выпучив глаза. Густая тёмная кровь обильно просачивалась сквозь пальцы; кавалер медленно осел на ковёр. Вилльямиля стошнило. Дружок Засады, вскрикнув, сам схватился за несуществующий эфес, но был сбит на пол вторым нападавшим.
– Измена! – заголосили за дверью и в чулан ворвались люди: черноплащники, вперемешку с законоучителями.
Тиссария бросилась к плачущему принцу, накрыла его, попыталась нащупать рану. Но её грубо стащили, мальчишку взяли в охапку. Когда прибавили света, среди десятков лиц Тиссария узнала одно: желанное и ненавистное – Ману Замарашку. Девушка шагнула к обмелевшим гостям и спокойно объявила:
– Именем короля и Трибунала, вы арестованы за измену и попытку убийства принца Вилльямиля Великолепного, последнего властелина мира.
Заголосили все разом, возражали хором, угрожали, выкрикивали громкие титулы - всё это напоминало сцену ареста состоятельных зверопоклонников в подземельях Калины. Дюжие воины подняли на ноги мэтра Фэрана. Настоятель затравленно оглядывался.
– Мэтр Фэран, – Покосилась на старика Мана. – Вы под домашним арестом.
Его увели, когда он, наконец, выдавил из себя: «Это – наущение!». Пока разгоняли пиршество, служительница Трибунала удостоила принцессу кивком головы. Она уже собиралась уходить, когда Тиссария наконец крепко на ней повисла.
– Зачем? Зачем?
– Возьмите себя в руки, Ваше Высочество, – всё так же безмятежно посоветовала девушка и, как бы не старалась принцесса, её усилий не доставало смутить воина. – Настоятель Фэран помогал заговорщикам. Этого достаточно, чтобы держать его в узде. Вы со своей ролью справились блестяще.
– Вы… вы! – Задохнулась от возмущения Тиссария. – Вы сделали из меня шлюху.
– Мы не неволили вас в выборе средств. Так что вы сами избрали оружие обольщения. Такова жизнь: кто-то машет клинком, а кто-то – ножками.
Тиссария набросилась на девушку, беспорядочно размахивая кулачками. Мана помогла ей лечь на диван после неуловимого короткого удара под дых.
– Сегодня отдыхайте, – напутствовала её служительница Трибунала. – Выпейте вина, полегчает.
Она оставила рыдающую девочку наедине с тяжёлыми мыслями. Первая из них – броситься в реку и сгинуть. Сколько раз её окунали в ледяную воду, отпускали, давали вздохнуть и вновь брались за ворот. Уже точно – она полукровка. Так где эта сила, потусторонняя мощь, какой славится тёмный народец, вроде пастухов Лимиэля Серебряного. Нет её и не было: она всего лишь Тиссария, маленькая Тиса. Она совсем уж было обмякла, но далёкий, отражённый многочисленным эхо, крик вернул её в чувство. И чувство это было – гнев. Там страдал Вилльямиль, мальчишка, что доверился ей.
Она настигла черноплащников не в холле. Немалая часть законоучителей с лампами в руках столпились при входе в покои богатых священнослужителей. Черноплащники выталкивали их. А среди них, причитывая, пытался проникнуть врач, мэтр Иран. «Дряни, скоты!», – исходил воплем принц Вилльямиль. И едва принцесса позвала, тот сменил гнев на слёзы:
– Тиса, спаси меня! Мне больно!
На плач явилась Мана и как заправский школьный секундатор раздала тумаки направо и налево. Черноплащники уже не церемонились и жалобщики разбежались кто куда.
– Принцесса Тиссария Горная, я прошу вас уйти, – с нажимом произнесла Мана. – Так нужно. С Его высочеством всё будет хорошо, он под защитой.
– Нет! – вскричала девушка и кинулась бы к мальчику, если бы не бдительные черноплащники.
– Оставьте её, скоты! – завизжал принц, и силы ему хватило высвободиться от одной пары рук.
– Ваше высочество под защитой Трибунала, – ласково склонилась над ним Мана. – А эта девчонка вам не нужна. Её судили как колдунью и приговорили к регистру и опеке.
– Не-е-ет! – в свою очередь горько закричал принц. – Я не верю. Тиса, скажи!
Что она могла сказать? Девочка только заглянула в блестящие от слёз, полные надежды, доверчивости, глаза принца и язык прирос к нёбу. Тот понял, сгорбившись так, что тяжёлые кулачки почти касались пола. Он по-прежнему по-собачьи глядел на Тиссарию, ждал. Ну что стоило солгать, раз уж прослыла распутницей. Тиссария смолчала.
– Изменники, – глотая слёзы, прошептал Вилльямиль и, свернувшись калачиком, затих на руках Маны.
Та легко приподняла мальчишку и без видимых усилий отнесла в покои. Черноплащники заняли проём – неусыпная охрана. Тиссария побрела восвояси. Дорогой ей встретилась служанка, ведущая под руку безумного старика. Законоучитель скрылся в нужном чулане, оставив девушек одних.
– Ты служишь Трибуналу? – недобро осведомилась принцесса.
Кто как не эта девчонка подстрекала принца взяться за шпагу, а может даже надоумила затеять склоку с деревенщинами. И всё, чтобы пролилась невинная кровь. Принцесса поймала себя на мысли, что будь в руках клинок, то крови бы прибавилось. Но служанка не посмела поднять глаз, лишь сотворила какой-то пасс и сжала оберег на шее.
Да если бы была сила-то, горько усмехнулась про себя Тиссария, размела черноплащников, Ману эту несокрушимую придавила и сказала принцу Вилльямилю… А что сказать ненавистнику магии? Разве только очаровать, околдовать.
Тиссария, подобрав оборки, почти побежала в покои. Но её настиг каркающий голос: «Меньше святых – правды! А уж она горька!» Она обернулась: безумец махал ей рукой. Как ни была мала толика правды, горше её пробовать не приходилось.