В последнее время в мою жизнь всё чаще проникают восточные учения. Они появляются в разговорах с людьми, книгах, старой и новой музыке, философия страданий, которые даются, чтобы мы осознали свою природу и проснулись. Этот короткий рассказ представляет собой попытку зафиксировать идеи, о которых я не перестаю думать.
-Послушайте, госпожа, - сказал он, волнуясь. – Когда я был в Лояне, мне рассказывали, что даос Ли Бо смастерил нефритовую бабочку, способную обманывать птиц и предсказывать перемену цвета Шэнь-звезды. Я встречал тех, которые знали людей, видевших бабочку во время полёта. То, что может произойти между нами, не так ли чудесно, как звук её крыльев? Не стоит ли помочь друг другу разобраться в этом?
-Ну, - с улыбкой молвила девушка, - я думаю, что происходящее между людьми куда сложнее нефритовых насекомых. Не так ли? И всё-таки, если эта встреча при луне окажется для вас тем же, что и для меня, - так тому и быть!
-В таком случае, - сказал студент, - быть может, красавица заглянет ко мне? Моя хижина всего в двух шагах отсюда.
Девушка не возражала…*
Аркадий положил между страниц закладку, закрыл книгу и опустил её на нагретое солнцем дерево скамейки. Ли Бо мог позволить себе создавать искусственных насекомых, которых его соотечественники, флиртуя друг с другом, упоминали потом в беседах. Встав на путь отшельничества, даос избежал супружеских уз и не знал, что значило расходиться с женой. Опыт, отсутствовавший у Ли Бо, Аркадий приобрёл утром, когда зашёл на кухню. Он понимал, что разговор рано или поздно должен был состояться, и оттягивал неизбежное, как мог. Майя стояла у стола и поглаживала кофеварку, не отрывая глаз от белого кафеля стены. Аркадий понял, что момент настал, и застыл в дверях.
-Говори, не мучайся, - тихо попросил он.
Майя заговорила. Они обсуждали всё это уже десятки раз, но никогда в её голосе не было столько горечи и ожесточённости. Опёршись плечом на откос, Аркадий осознавал, что это конец, под пятью годами жизни следовало подвести черту, и слова только усиливали боль. Майя упрекала его в том, что он никуда не движется, в запале, не зная, как по-другому выразить разочарование, заполнить чёрную дыру предстоящей утраты. Она говорила правду. Аркадий не хотел двигаться в непонятном ему направлении, ему просто нравилось реставрировать здания в родном городе, возвращать домам, улицам и площадям столетней давности облик и красоту. Их маленькая компания состояла на балансе муниципалитета, мэрия платила им зарплату, не слишком высокую, но позволявшую вполне сносно существовать. Майя тоже любила красоту, но её значительно больше привлекало человеческое тело. Фирма по продаже косметики, которой она руководила, медленно, но верно укрепляла свои позиции в стране. Последнее позволяло периодически, хотя пока ещё осторожно, заговаривать о выходе на международный рынок. Майя хотела, чтобы Аркадий помогал ей, занимаясь созданием рекламы продукции. Его идеи, была уверена она, могли приблизить желанный момент прорыва в большой мир. Аркадий отшучивался, обещал подумать, понимая, что не бросит любимое дело. Понимала это и Майя.
Когда она ушла, унося пока только один чемодан, с белым лицом, сдерживая слёзы, Аркадий закрыл за ней дверь и вернулся на кухню. Он потрогал кофеварку, поверхность которой уже не хранила тепло её ладони, оделся, взял с полки книгу и вышел из дома. Воскресным утром на улице было пусто, люди ещё отлёживались в постелях, планируя отдать должное наконец-то утвердившейся в городе весне во второй половине дня. Аркадий перешёл дорогу, сел на скамейку у ночного магазина и посмотрел на свой балкон, где на верёвке одиноко висело полотенце Майи. «Как хорошо, что у нас нет детей», - подумал он и устыдился своей мысли, такой неуместно-земной на свинцовом фоне печали. Аркадий знал, что всё проходит. Молодость и красота просачиваются сквозь пальцы, в один момент утекает накопленное за годы, слава и успех эфемерны, как и сама жизнь. Тащить на себе это знание, просыпаться и засыпать с ощущением предопределённости было невыносимо. Единственным, что имело какой-то смысл, оставалось дело, которое ты искренне любил и занимался им, вопреки логике бессмысленного мира. Дело дарило радость и в то же время толкало на путь одиночества, потому что ты не мог заставить другого разделить с тобой твою настоящую жизнь.
Аркадий спросил себя, завидовал ли он бабочке Ли Бо, не чувствовавшей боли, в отличие от людей. У людей было тело, требовавшее пищи и сна, изнывавшее от жары и холода. Ещё люди обладали чем-то невидимым, не фиксируемым приборами, и это что-то могло трепетать и ворочаться, заставляя страдать. Одни говорили, что страдания посылал бог, помогая нам проснуться, другие видели в них наказание за грехи. Аркадий часто думал, что не просивший появиться в мире человек не должен был платить такую цену за свою слабость. Ещё его удивляли те, кто узурпировал бога, назвав себя единственными носителями истины, отказывая всем остальным в праве идти другой дорогой. Так люди узурпируют власть, не понимая, что это она управляет ими.
Он вдруг осознал, что не испытывал боли, которую ожидал. Она была с ним, но словно окружённая вакуумом, как при местном наркозе, когда оперируемый находится в сознании. Майя могла сейчас чувствовать то же, и Аркадий попросил неизвестно у кого, чтобы это была не та пустота, к которой стремились подобные Ли Бо, иначе к чему тогда, проходя через страдания, пробуждаться?
По улице растекалось тепло, солнце усердно отдавало его, словно прося прощение за долгую зиму и дождливую, никак не желавшую наступать весну. Тепло обволакивало тело, и понемногу в нём, где-то среди пустоты внутри, начинало зарождаться чувство голода. Аркадий вспомнил, что ничего не ел с вечера. Плоть требовала своё. Отныне все заботы, которые Аркадий делил с Майей, ему придётся взять на себя. Ему надо будет научиться готовить так, чтобы тело не износилось раньше времени, следить за своим жилищем. Только дело имело смысл, но в том, чтобы не опуститься, была некая доблесть. Простой человек Аркадий не мог достичь высот духа отказавшегося от материальных ценностей Ли Бо, но вряд ли от него это требовалось. Лишившись иллюзий-костылей, отбросив их и оказавшись на четвереньках, как на заре жизни, он должен был заставить себя подняться на ноги. «Один день отсрочки, - внезапно прошептал Аркадий, обращаясь неизвестно к кому. – Только один день, а завтра я начну. Мне просто нужно придти в себя».
Ответа не последовало, и Аркадий встал со скамейки. Он зашёл в магазин, поздоровался со знакомой продавщицей и попросил хот-дог. «Побольше острого, если можно», - сказал он, надеясь, что жгучий соус хотя бы на несколько мгновений разъест пустоту и вернёт ему ощущение жизни. «Что это вы с утра по хот-догам? Жена уехала, продукты закончились?» - улыбнулась ему продавщица, открывая дверцу микроволновки. Аркадий виновато развёл руками. Он вспомнил, как читал, что Будда на некоторые вопросы учеников отвечал благородным молчанием. Молчание Аркадия было другого рода. Придёт время, и он, возможно, сможет говорить об этом, но только не сейчас.
Вернувшись на скамейку, Аркадий отодвинул книгу подальше, чтобы случайно не капнуть на неё соусом, и принялся за еду. Насыщаясь, чувствуя, как голод понемногу сдаёт позиции, он смотрел на дома на своей стороне улицы. Окна, за каждым из которых куда-то шла жизнь, вспыхивали бликами, лёгкий ветер покачивал перекинутое через верёвку на одном из балконов полотенце. Аркадий повернул голову и увидел присевшую на спинку скамейки бабочку. Ярко-оранжевая, с маленькими чёрными точками, её крылышки подрагивали, то ли радуясь теплу, то ли пытаясь что-то сказать человеку рядом. Аркадий заворожено смотрел на бабочку, на то, как поднявшись в воздух, она стала набирать высоту, улетая вверх и вдаль, всё выше поднимаясь над домами, улицами и площадями старого города.
*Цитата из рассказа Андрея Полякова «Стеклянный шар».