Богомаз и татарочка. роман-фэнтези. александр терн

БОГОМАЗ и ТАТАРОЧКА. Роман-фэнтези.    Александр Терный.

Когда друг висит над пропастью, и с жизнью его связывает лишь твоя рука, а сил уже нет, превратись в бесконечность. Друг кричит: « Ну, подержи, подержи еще несколько секунд, я прощаюсь с миром». Вдруг он нашел маленький выступ, оперся, какая-то неведомая сила помогла ему выбраться. Тогда ты не думаешь, светлая она была или темная.

Это книга для тех, у кого нет сил, удержать самого себя. Пусть вместо руки у тебя лишь чашка кипятка, отнюдь не кофе, пусть ты закрылся в своей квартире, выживи – ни больше ни меньше, думай о бесконечном пути, думай хотя бы об одном человеке, который заплачет, узнав, что тебя нет. Знай, по твоей квартире Моисей водит евреев. А этот народ умеет топать.

Рождение нового человека мучительно, но время назрело. И если не сейчас, то уже никогда. Впереди сто миллиардов лет, за минусом каких-то пятнадцати. И вселенная разлетится на многомерные струны. Сделать надо невозможное – сохранить разум. Время относительно, как и пространство. А бесконечности нет. Можно сосчитать каждый атом, звезды, кометы, песчинки, и даже слезинки. Думаешь, их кто-то считает? Вряд ли. Я о боге. Простит меня господин Воланд, но в существование бога я мало верю. Воланду ведь я важен, а не человек, которого уже нет в Вашингтоне, который уже зарылся по самое «не хочу», и ждет, когда радиация спадет, и он сможет посмотреть на результаты своего труда, на косточки детей, трупики кошечек.

Основное противоречие «Мастера и Маргариты» не между властью и народом, а между быдловато-плутоватой Аннушкой и творческой личностью. Как мудра Аннушка, как живуча. Не черные воронки увозили людей, а их гнал по этапу  разлюбезный русский народ, и при этом не сомневался ни в чем, особенно в том, что прав. И он погонит вновь, только дай отмашку. И будет обвинять при этом ни себя, а Путина. Почему-то французы и немцы встают под ледяные струи, под пули, хотя им есть что терять, кроме квартиры-двушки. Кто они, российские белые вороны? Когда начинаются новые танцы у костра, присмотрись, не бьет ли в бубен Аннушка. Кукловодов вовсе не интересует форма власти. Их главный враг – инакость, девиация. И кричите, люди, при каждом ударе бубна, при каждом шаге Аннушки. Танцует народная трусость, жадность, тупость, зависть; танцует сам зверь, согласуясь инстинкту выживания. На Аннушке шкура волка и когти рыси.

Я знаю много людей, отвергнутых общественной моралью, которые подставляли свой живот под нож, направленный на другого. Я знаю, вернее знал, жадную бабушку, которая копила по копейке, и отдала все умирающей девочке. И та все равно умерла. Умерла и бабушка. Соседки собирали ей по 20 рублей на гроб. Положили ее в разных носках, что почище. – Лежит, как королевна. Дура, – говорили подружки. – Все отдала врачам. – И помянули ее парой ядерных огурцов, выпрыгивающих из банки, и самогонкой. Более страшного гроба я и не видел. Хочу, чтобы он увез эту истерзанную женщину в рай. Она превозмогла себя.

Я знаю малыша, который кинулся спасать тонувшего мальчика. И тот сел ему на шею, и чуть не задушил ногами. Пришлось щипать его, чтобы он соскочил. Тогда они спаслись. Можно ли вообще верить в чудеса? Можно. Недаром в России почитаем Николай Мирликийский. А мальчик до сих пор жалеет, что не утонул. Веселый такой был мальчик. Рядом с ним все смеются. Смеялись. 19 апреля у него отравили собаку Жулика, тоже очень веселую тварь, самостоятельно научившуюся танцевать за кусочек печенья. С этой собакой он дрался с другими собаками. Она умирала сутки, и так смотрела на него. И он больше не верит, что животные не думают. Собака упала в пропасть. Он надеется, что пойдет с ней по прямому лучу, возможно, еще с огромным алабаем Бураном, если тот простит его. 

Итак, прошло более восьмидесяти лет, как молчаливый мерцающий Воланд посетил Россию. И вот его время пришло. Или наше? Костер горел, бубен бил. Аннушка накрутила бигуди, наодеколонилась «Ритуалом», подкрасила съеденные временем губы.
-Краса полей и огородов, - довольно сказала она.
Подтанцовывали ей 13 серых жирных крыс. А где-то тревожно звенел третий звонок весеннего бала Сатаны. Бойтесь, прячьтесь, бегите. Кто хочет спасти душу свою, тот потеряет ее. На город полз мрак, именно мрак. И он не пропадал тогда, когда человек закрывал глаза.

И вдруг все просветлело. Они прибыли. Аннушка залила костер, спрятала бубен в мешок, раскрутила бигуди. Еле расчесалась. Переборщила с сахаром в прическе. Аннушку в 21 веке звали Христиной Поликарповной.

Дверь не скрипнула, ворона не каркнула, завыли собаки. Пришел тот, кто покажет зияющие ямы и скульпторам, и премьер-министрам-президентам, и заведующей аптекой Анастасии Петровне Рябчиковой-Бякиной, так удачно наладившей бизнес c таблетками для наркоты. Ворота ада шире ворот рая. И народец там весьма гостеприимный. Готовьтесь. Дорога в него выстлана мехами, деньгами, нефтью, розами зрителей, медалями и орденами. Она выстлана каждым бантиком с юбки, со шляпки. А вы что думаете? Что там будут одни неудачники. Нет, там будут люди успеха.

Глава 1. Прибыли.

Неслыханная низость! Он, играя, как вор вторгается в мой дом.

Лермонтов. Маскарад.

 Итак, город ласточек и хрустальных кукушек, прошло более восьмидесяти лет, как молчаливый мерцающий Воланд посетил Россию. И вот его кривоватая улыбка воссияла на фоне пурпурного майского заката над провинциальным городом. Из этого рта появилось фиолетовое облачко, похожее на рыцаря; пушистый хвост серо-черного кота; блеск глаз демона пустыни, облачко искорок Геллы. Может, кто-то и обратил внимание на подобные странности, но не придал значения. А зря. Они просто так не приходили. Им было что сказать, пусть и пустоте. А пустота процветала. У церквей побирались цыганки с мешочками дури. Торговки на рынке обвешивали самых бедных людей. Администрация заботилась о богатых. Суды работали в угоду власти, полиция жирела, доктора пили спирт. Умным отчего-то не везло, оттого их считали дураками. А крысолов играл и играл на свирели, заманивая за высокие кирпичные стены. Фиолетовое облачко становилось белым, потом серым. Уже проглядывали человеческие черты. Какими же кислыми были появляющиеся лица. Они делали свое дело. Они были безучастны. Сердце им вырвали тогда, когда свершили приговор. Обычно таким пустынным город был ранним утром. Пробило же девять вечера. Дело происходило в сквере Пушкина. Все учреждения вокруг закрылись. Не было видно троллейбусов. Где-то далеко, далеко кто-то кричал: Гражданин, гражданин».
И кто-то отвечал несуразно: «Скрипачка»! Прилетел радостный воробей, вдруг нахохлился и замолк. Все дышало холодом, жаром, чем-то иным. Дышало самим адом. Горел темный огонь, не дающий света.  Пространство кривилось. Вход в ад затягивался. Как мессир выбирал место для бала полнолуния, не знала даже его верная свита. На этот раз причина была. Мессир уважал месье Мишу Лермонто. Все тринадцать ликов сатаны благоволили поэту. Месье Миша понимал суть двух противоречий и скуку смысла бытия. Воланда восхищало описание лика гусара. Одни считали, что у Лермонто огромные спокойные глаза, другие маленькие и быстрые. Одни, что у него сардоническая улыбка, другие, что наивная. А лоб менялся от узкого до необычайно высокого. Князь Лобанов-Ростовский говорил: « Это был настоящий дьявол, воплощение шума, буйства, разгула, насмешки».
– Он так похож на меня, – усмехался Воланд, любуясь, как Коровьев бьет хлопушкой мух на асфальте. Знал бы Фагот, что была у мессира и вторая причина. Фиолетового рыцаря простили еще семьдесят шесть лет назад, но он противился уходу. Теперь ему предоставляли право выбора места вечного пребывания. Искупил ли он вину? Ответа на это не давалось. Надо меньше шутить. – Мише выделили лишь миг. Он погиб так рано, – сказал Воланд все тому же Коровьеву-Фаготу.  И тот вдруг отбросил хлопушку в сторону, переcчитал убитых мух и предстал во всей красе: в темном, как ночь, плаще, в доспехах, со шпагой, на черном коне с золотой сбруей. Рыцарь с трудом приподнял тяжелый подбородок. Воланд тихо продолжил: – Если бы я делал памятник Мише, то сделал бы его из острых углов, чтобы солнце и луна сверкали на нем, как на острие ножа. И украсил бы его черными бриллиантами.
- А почему не красными?
-Они дороги даже для меня.
-Кто же их тогда покупает?
-Коллекционеры. Мы отвлеклись.
-А говорили, что лицо месье достойно кисти Брюллова, – невнятно пробормотал рыцарь. Мыслил Фагот с быстротой ангела. Фиолетовый воин не хотел никаких перемен. Он стал частью мессира. А мессир был миром, или половиной мира.

-Нет. Брюллов бы не смог создать его образ. Я с Карлушей говорил. Ах, каким вином он меня угощал. Не шумите здесь особо. Город ласточек и хрустальных кукушек – это особый город. Азазелло собрал черные песчаные тучи, попрошу попридержать их. Великие пески пойдут на город тогда, когда люди сами откроют им ворота.
-А чем особ этот хиреющий грязный  городишко?
-Здесь любит бывать Мариам Сирианка.
-Песочек, значит-с, не пускать? – чуть ли не с усмешкой спросил рыцарь, с трудом повернув массивный подбородок. – Не будем, не будем-с насылать пески, и шалунишкам не позволим, – пообещал он, и придержал рвавшегося ввысь коня, напоминающего ураган.
-Твой мерин занимает слишком много места, – вновь проворчал мессир. Он вообще стал ворчлив. – Просуществуйте с мое. Все ноги копытами истоптал.
-Кто кому?- Фагот приподнял руки и тут же опустил их вниз. Конь превращался то в пони, то в деревянную игрушку, стал яблоком, а потом золотой подковой, которую рыцарь спрятал на груди. Он сам тут же превратился в клетчатого регента-переводчика Коровьева. В его руках появилась мухобойка. – Люди такие животные, вот и рвутся в партию животных, – шутливо и назидательно проворчал в тон мессира регент. – Напрашиваются на шуточки, стоя на коленях. Ну, как не припорошить их по горло? Не иначе где-то помойка рядом. В центре города? Спроси горожанина, так он ответит, что считает свой город самым чистым.
– Времени у нас мало. Не до мух.
-Ну, как же-сь не до мух. Они кусаются, и паспорт не спрашивают.
-Займись своими обычными делами, пока не получишь иные указания. Да, уважаемый регент, прочти «Маскарад», – тоном, не терпящим возражений, заметил Воланд.
-Неужели, мессир, думает, что я не читал «Маскарад»? Он мне вместо мармелада. Опять же, для мозга полезно. Я прикладываю этот «Маскарад» ко лбу, если переберу ликеру «Бенедиктин».

– Перечитай. Город славится красотками. Денисову следует верить, хотя бы в этом, – потер мессир ладони. Казалось, что он замерз. Но вдруг из его рта вырвалось огненное месиво. Все вокруг вспыхнуло пламенем. Темные крылья развернулись, как ладони. Весь облик стал черен. Даже глаза не давали бликов. Пришел повелитель огня – Сатана. Воланд стал необычайно сексуальным. Маленькие рожки не портили его. – Простите, – сказал он очень спокойно. – Изжога. Соды что ли выпить? У меня ладони всегда к деньгам чешутся. Ты не осведомлялся, не пришел мне гонорар за статью по истории Буртассии? Так узнай. А что нам лишние деньги печатать. Мы же не конвейер в Нью-Йорке.
- Да, деньги за книгу перевели на ваш счет. Но там банк что-то напортачил. О чем же мы говорили? Верить повесе Денисову? Ни за что. Гусар выплясывал и с попадьями, и с матронами, с серьезными купчихами; с дамами весьма полными, весьма худыми. Он даже с пьяными кабацкими девками плясал. А они щеки о шпалеры румянили, а то и свеклой. Так невыразительно. Провинция, мессир. Здесь слишком много ярких женщин, и слишком мало благородных. Как я не люблю эти помойки в центре городов. Ведь, несомненно, одной красоты королеве будет мало. Она должна быть и умной, и начитанно-образованной, и циничной, и толерантной. Или это не так? Хватит лица и хорошей родословной?
К Коровьеву подбежали две девушки. – А можно с вашим крокодилом сфотографироваться? Кукла, как живая, - сказала девушка потолще.
-Нельзя. Рабочий день пять минут назад закончился. Идите мимо, - посоветовал рыцарь, весьма мило.
Образ Коровьева постепенно таял в темноте и превращался в самого настоящего черта. Из темных впадин на мир смотрели суровые красные глаза. Жизни в них не было. По аллее понесло мусор. Красивое зрелище. Девушки перекрестились и с визгом побежали в центр города.
- Не надо было пиво с водкой мешать, - орала толстуха. –А ты мешай, мешай.

-Водки на бал заказывать? – спросил Коровьев-черт.
- Регент, а каждый раз спрашиваешь меня об одном и том же. Списки претендентов подготовили? Предварительный отбор произведешь сам. Торопись. Мариам Сирианка шалить здесь не позволит. Строга женщина, – постучал по набалдашнику трости мессир. Пудель на рукоятке чихнул, заворчал. Мессир поглаживанием успокоил его.
– Список есть, мессир. Всех уродин мы в отдельный скрижаль занесли. Есть, есть там очаровательные ворчуньи, и даже горбуньи. Может, пошутим, как с чилийкой. Пусть гостей встречает одноногая девственница. В какую коленку гости целовать будут? Хотя они у нас виртуозы, найдут местечко.  Мессир, вы бы в какое место безногую  королеву поцеловали?
-Я с вас три шкуры сдеру, если не угодите моим гостям, – прорычал Воланд. Он редко это делал.
– Не сдерешь. Нельзя содрать то, чего нет. А довольны ли вы, мессир, покоем? Покой – это прекрасно. Рыбы, выпрыгивающие чуть ли не на берег. Иногда ливень, но чаще солнце.  Тоска, – наигранно зевнул Коровьев, и сжал руки на груди. Пудель ощетинился на него. – Что заставит там биться сердце? Кстати, профессор Понырев Иван Николаевич разыскал супругу Мастера, Варвару Ниловну Селехметьеву. Они восстановили книгу «Понтий Пилат». Не дословно, конечно. Зато с продолжением, с подбором исторических справок. Могу доставить экземплярчик. Не спас себя прокуратор. Казнен-с. Книга вышла за авторством – самого мастера - Селехметьева Игоря Александровича. Подозреваю, что летал он иногда к Бездомному, с продолжением романа. Летал. Смысл? Слава после смерти?

-Маргарита Николаевна и Игорь Александрович там, где им и положено. Это не обсуждается. Ты прав. Шатающийся мостик, который никогда не разрушится. Да, к сведению, Арбат, после ваших c котом фейерверков, ничуть лучше не стал. А этот город и без вас выжигают. Будем им хорошая сковорода в месте вечного пребывания, – с легкой лукавинкой сообщил мессир.
– Из меди сковородочку заказать? Ведь они заработали на роскошную сковороду, с алмазной гранью по бокам. Только не китайскую. В ад, и китайскую, нельзя. Запреты, запреты. Одни запреты. Как работать? Не маловато ли, для вашей персоны, иметь четырех слуг. Вот, здешний повелитель не считает, что слуг должно быть мало. Ну, пару голов-то можно оторвать? – спросил черт. – Вы правы. Почему вы всегда правы? Еще и Сатану недобрым словом поминают. Я их, поджигателей, всех переписал. В ад. Какое коротенькое слово.
-Головы оторвать, говоришь? Хоть 13. И повесите их на осиновый кол прямо в бальной зале.  Пусть поют среди теней 13 крыс. Все развлечение.
-Непременно поют? – удивился помощник. – Таких, с поставленными голосами, только в церковном хоре можно набрать. Не иначе. Я не люблю осиновые колья. Разрешите заменить их липовыми. Они медом пахнут.
-Неужели ты считаешь, что, служа в церкви, эти люди не заслужили света? Больше не задавай мне никчемных вопросов. Все они всуе.
-Люди или вопросы? Подберем-с головушки. Даже с запасом. Мне интересно, а стало ли в России больше верующих? Ну, сказано, из церкви, значит из церкви.
-Верующих больше не стало. Атеизм правительством не ободряется. Президенты и попы лбы крестят во весь экран. К вере это не имеет никакого отношения. Они наивно полагают, что вера укрепляет их власть. Благо в меня верить стало гораздо больше людей. Не верят в бога, зато верят в науку. Браво. И никто вам не указывал на верующих людей. Оцените всех сами.
– В Сердобск следует слетать?
-Зачем? Я же не гоголевский ревизор.
-Ну, неужели и вас память подводит. Там проходят слеты ваших поклонников, самые крупные по всей России.
-Сатанисты что ли? Первый раз слышу. Это те, что надгробия рушат, собак и кошек мне в жертву приносят?
-И людей. Особенно их души.
-Ну, это дело милиции, блюсти простые законы. Не все земные глупости мне понятны.
-Так они незаконно это делают? – удивился черт. – Неужели незаконно? А я думал, что вы все одобрили. Ах, на самом деле, какие храмы вам посвящали в Персии, Индии. Отчего же все не возродить?
-Кому нам? Нас так много. Сатана, Люцифер, Белиах, Левиафан, Бегемот, Дагон, Аббадона, Азазель, Локки, Баал Зебур, Вельзевул, Самаэль? Кого забыл?
– Астарту и Воланда.
– У людей свои законы. Мне нет дела до них. Они их столько навыдумывали. У меня бал, а не экскурсия, и даже не суд. Хотя кое-куда мы и съездим. Выбери роскошную повозку.
– На экскурсион? Впряжем медведей. Куда-с прикажите?
-Медведей, так медведей, – махнул Воланд рукой. – Хоть слонов. Но чтобы с колокольчиками, с лентами. Хочу переплюнуть Деда Мороза с Сирианкой. Едим в Тарханы.
-А май на дворе?

2. Готовность, как у пионера.

..Я родину люблю И больше многих: средь ее полей Есть место, где горесть начал знать; Есть место, где я буду отдыхать...
 Михаил Лермонтов.

Воландр щупал свою больную коленку, с горечью вспоминал ведьму-красавицу.
-Ты все слышал? – сурово спросил он Коровьева. - Выполняй. Разговаривая с тобой, мне постоянно хочется вспомнить господа. Отдам тебя в свет. Вот будет хохота в раю. Будешь там яблоками питаться. И о водке лишь вспоминать. Утром встал – в сад, надо съесть десяток яблок, с улыбкой на лице. Потом в хор, петь молитвы. Не жизнь, а малина. Хотя какая там может быть жизнь. Каторга лучше.  Я бы провел опрос, узнал бы, многие ли довольны раем.
-Давайте бал в аду проведем. Это же нам посильно. Неужели в раю сухой закон. Что же тогда там делать? Прославлять господа. И мясо есть нельзя. Нет, в ад, непременно в ад. Там мне поблажки будут. А от яблок у меня понос с большой золотухой.

 Мессир превратился в звездное облачко и исчез. Черта же стало корчить. Он превращался в Коровьева, который быстро достал щеточку и почистил свой клетчатый пиджачок, стряхнул пыль с кепки и натянул ее на лысеющую голову. От фиолетового рыцаря, как и от рогатой твари ничего не осталось. Среди улицы металась какая-то странная деклассированная личность, со слезящимися глазами, любящая выпить и поспать. Воздух вокруг будто оцепенел. Коровьев мог глядеть в него, как в зеркало.  – Когда же выйдет из моды этот пиджак, – сказал мужчина и вторично почистил рукава. Они чище не стали. Засаленности заблестели сильнее.  – В рай. Да, там мне и место. Если бы этот рай не был таким кастовым. Ангелы с погонами. Святые все по рангу, на вытяжку стоят. Ну-с, с чего начнем? Мессир так щепетилен по части совсем ничтожной. То ему дворец подавай, но пещеру, то комнаты вполне терпимых людей. Где мы только не жили. В кинотеатре не жили и в бане. Поищем бездействующий ансамбль-апартамент. Королевой пусть кот и Азазелло занимаются. Кота создали по образу Бегемота – повелителя простых радостей, а демона по образу Азазеля – вершителя судеб. Они проказники по этой части. А уж мы, с Геллой, позаботимся о маскараде. Маски, маски. И много бриллиантов. От блеска будут слепнуть глаза. Мессир сначала даст задачу, которую в рамках закона не выполнить, а потом просит не поджигать город. Ему бы, спалившему сотню городов, говорить о противопожарной безопасности в Кемерово. Нас всех пора посадить в тюрьму. Некоторые и видели бога, но даже тогда сомневались в его существовании. Глупые люди. Им нельзя ни в чем на бога надеяться, для своей же пользы. Бедному Берлиозу пришлось за атеизм голову оторвать. Какая низость с нашей стороны. Низость, низость. Неверие – это не преступление. Я не устану повторять. Нам легко говорить о вещах, которые мы прекрасно знаем. Пора Мишу Берлиоза вернуть в бытие. Лишь бы Бегемот не опередил. Туда его, сюда его. Не повезло заслуженному человеку. Хотя при чем здесь мы? Масло пролила женщина из народа. Трамваем управляла комсомолка- девственница. Или врала? Берлиоза мы предупредили, а он все-таки пошел к вертушке. Если бы меня предупредили, что отрежут голову, то разве бы я пошел на рельсы. Неужели он на самом деле не верил в бога? Его же не с трибуны просили говорить, что бога нет. Правы-с мессир, прогресс на планете творят атеисты, верующие ждут рая не на земле, а на небесах. Эй, лентяи, выходите из тьмы.

Коровьев заложил руки за спину, посмотрел на небо. Солнце уже закатывалось за горизонт. Первой проявилась Гелла. Она была голой, и не напоминала гелиофобного демона. Не рубец на шее, Гелла была бы эталоном красоты. Облака еще густились вокруг нее. Она пребывала в позе эмбриона. Потом появился мальчик-паж с пушистым хвостиком и вечно молодым лицом. И последним предстал демон-убийца безводной пустыни. Доспехи на нем стали таять, обнажая торс. На одном из глаз вылезло бельмо, два зуба превратились в клыки. Белое смертное лицо демона покрылось бронзовым загаром. Он расправил плечи и поддернул узкие серые панталоны с небольшими аккуратными штопками на ягодицах.

Итак, они пришли в город ласточек, отнюдь не для того, чтобы чирикать. Задачи им уже поставили: найти королеву, найти место для бала, оторвать тринадцать голов, прокатиться в Тарханы. И никаких пожаров и песчаных бурь.
-Значит Тарханы? Пил я и духи, аж сопли выскочили, – сказал мальчик-паж. – А здесь водка хуже духов. Какое-то место неудобное. А я должен в бодрости пребывать. Оказывается, здесь всюду продают наркотические курительные смеси, и даже поительные. Не боятся люди бога. Даже я его боюсь. Преступники.
-Браво, – ответил Коровьев. – А я о чем? Дешевый спирт пить намного слаще, чем дорогущие духи. Кто не пробовал, попробуйте. Издам, издам я книгу « Сказки о Боге-батюшке или кто придумал продавать технический спирт».
– Я непременно хочу быть вашим соавтором, – заметил паж. – Фагот, ты же не знаешь пять доказательств существования бога.
-Ты уверен? Вопрос очень широкий. Очень, – уже отрешенно ответил рыцарь, подумав о чем-то своем. – И ты лжешь, что знаешь их. Врун. И на хвосте у тебя бурый прошлогодний репей.
-Протест. Репьи свежие. С фантазером бы я еще бы согласился. Но с вруном. Когда это я врал? Это в твоем замке не было должных книг, а при просвещенном французском дворе стояли книги Блаженного Августина, Иоанна Дамасского, и даже твоего любезного Ансельма Кентерберийского. Я уж не говорю о Генрихе Аврилакском. Но, несомненно, все идет от Фомы Аквитанского и его учителя Альберта Великого. Куда это мы прибыли? Что за город. Чистоплотной киске и прогуляться спокойно нельзя. Репьи. Уж не проделки ли великой ведьмы Казусины?
-13 век? Тогда вспомни о греках, – проворчал Коровьев. -Книги он видел, жалкий задавака. Я тоже не мало чего видел, но это не значит, что открывал. Казаусина в гробу устала переворачиваться. Какие-то еще доказательства? Это недоказуемо. Попы бы давно все доказали, была бы у них возможность. У тебя личность раздвоилась на кота и человека. Ты хороший экземпляр для доктора Сперанского. Шизофрения, батюшка Бегемот.
– Я согласен. Бог есть. Спроси, у кого хочешь, хоть у мессира, – совсем разобиделся мальчик-паж. – Я, конечно, повторюсь, но перечислю тебе пять доказательств. Доказательство через движение. Ведь ни что не движется само собой. Бог дал толчок движению. Второе доказательство через производящую причину. Есть начало и конец, и бесконечная середина. Первопричина – это бог. Третье доказательство – мое любимое. От существования вещей, способных обретать бытие и утрачивать его. Вещи могут быть и не быть. Это значит, что в мире всегда есть что-то необходимое. Это Бог. Четвертое доказательство от степеней совершенства. Теплое – горячее. И придешь к существованию сущего. И последнее доказательство, вреднейший из рыцарей, у вас меч заржавел. Человек знает о существовании бога. Здесь пойдем от телесного мира к уму, определяющему порядок в мире. Предметы, лишенные разума, подчиняются целесообразности и направлены к наилучшему исходу. Сейчас вселенная разлетается. Скорость постоянно возрастает. Куда летит, зачем? Кто ее направляет, полагает цель? Бог. Я думаю, что так объяснить существование высшего порядка не смог бы и профессор университета. Таковы мои аргументы в пользу существования бога. Да, пусть он здравствует на своих волшебных небесах, или где он там еще. Во мне его точно нет. И не только во мне.
-Если бы я не видел его, то ты не смог бы доказать мне существование априорно, вне опыта, – уж очень сухо, и совсем не радостно ответил Коровьев. – Повторюсь. Нужен ли он вообще в этом мире. Уж поставить в начало и конец мы бы кого-нибудь смогли.
-Вот так-то, любезный Фагот, отойдите от сомнений. Блажен, кто верует. Сотрите пыль с древних книг. Они весьма поучительны и правдивы, – замурлыкал паж. – Похоже, что ты стал материалистом. Подозреваешь, что есть силы более могучие, чем бог. Ты мне раньше никогда не говорил, что лицезрел высший свет. Мало ли привиделось. Глаза надо протереть и перекреститься. Хотя о чем это я. Какую-то глупость говорю. Залей очи глазными каплями. Я за 80 рублей купил отличные капли. Лучше касторового масла действуют.

 И все погрузилось во тьму. Квадратики окон в жилых домах светили, горели уличные фонари, но не освещали кружевные вязы сквера. Даже у проезжающих машин меркли фары. Люди были вынуждены подсвечивать путь мобильными телефонами. Казалось, что сама дорога просела. Они пришли в город ласточек. Они летали на сверхскоростях, они суетились, спорили.

Они делали свое дело. Гелла варила зерна. Азазелло чистил шпаги. Коровьев-Фагот читал путеводитель по городу и вписывал какие-то пометки на полях «Маскарада».
Бегемот рассматривал в лупу репей. – Ведьма Казусина, – ворчал он. – Что я ей сделал? Почему я-то? Мелко она стала плавать. На мессире волос больше.
В темноте творились весьма темные дела. Город же буднично дремал. Он еще не знал, что прибыл судья, лавирующий в вечности. Он, великий судья, сидел на берегу реки в деревянном кресле, прямо под открытым небом. Взгляд, помнящий все необходимое, смотрел безучастно. Он представлял собой глыбу, наполненную силой. Он не напоминал ангела, хотя был им. Это был царь Тирский, прекрасный в своем уродстве. Красный плащ висел за его спиной. Коричневая повязка закрывала лишь бедра. Посох он не выпускал. Пудель безучастно дремал, иногда открывал один глаз. У ног мессира стоял аквариум с рыбой уродцем о четырех лапках. Что делала рыбка, понять было невозможно.

 Немногочисленная свита Воланда никогда не называла его настоящим тайным именем. Хотя для них оно было не запретным. Эта свита не была в его храмах, в его кумирнях и жертвенниках. А его культ существовал столько, сколько и сам человек. А все дело в том, что цель-то у двух антиподов едина. Воланд попросил кресло, уселся, повернул голову. Казалось, что все его кости заскрипели. Рука судорожно натянула на живот плащ. Мессир отдыхал. Он вдруг недовольно завертел головой. Ему что-то потребовалось. Рыбка уродец заработала и руками и ногами, а они у нее были, пытаясь привлечь в себе внимание. Но мессир отмахнулся от нее.
– Найдите мне носки с двойной пяткой. Город славен ими. Еще Суворов советовал приобрести носки именно здесь, – очень сухо проговорил мессир в темноту. Он и сам стал сгустком темноты, с едва проглядываемыми белыми чертами лица и мерцающими зрачками. Голосу никто не ответил. Гелла принесла пару носок, с черными вставками из собачьего пуха.
– Может в гостиницу? – спросила она. – Хотя бы на одну ночь. Вы простужены.
-Не люблю я этих шумных гостиничных мест, – пожаловался ей мессир. – Служка пылесос включает. И гремит, гремит чем-то. Чем так можно греметь? Когда же вы подберете, что-нибудь достойное для моего проживания, – очень сердито добавил Воланд. – Обленился Коровьев. Вот сошлю его в Антарктиду, узнает, как надо служить.
-Всего несколько часов, мессир, у Коровьева все уже готово, – лаконично ответила Гелла. – Ах, да, мазь? Может оторвать служке голову? Или поцеловать его, в шею?
-Нет, мазь не надо, потерплю до места. Иди. Через полчаса сделай мне пылающий грог. И, пожалуй, все. Иди же. Рыбку забери. – Гелла растворилась в воздухе. – Эпоха. Какая-то жалкая суть. Да, все же 20 век, по большому счету, стал веком бед, не хуже и не лучше других эпох. Что же так грустно, и даже обидно мне за господа, – натянул на себя Воланд шерстяные носки. – Не плохие носочки.  Ведь кот спер их на барахолке. Бедная старушка. Эй, неугомонное создание, отнесешь бабушке сто рублей.
-Хоть миллион, – проворчал Бегемот из-за кресла.
-Достаточно ста рублей. Не отвлекай любезную Геллу. Чтобы тебе всю жизнь ловить мышей на цементном складе.

-Да. Кто бы мне ее дал вторично, эту жизнь. Шахматы, карты, домино? Или может, в пятнашки поиграем? Мессир, носки вообще-то 250 рублей стоят. Плюс – собаку чесали. Думаете, что у нашего разлюбезного регента нет учета трат финансовых средств? Сообщу вам, мессир, что мы отчитываемся ему за каждую копейку. Порой и не помню, на что ее потратил. Все правильно, на пенсию ему пора. А меня, несомненно, с успехом, надо сделать регентом. Я бы сразу же зажарил вам рыбу-уродца.
– Ты вперед уйдешь на пенсию, чем он. Ну-с, итак, что за собака? Не хочешь же ты мне сказать, что боишься собак? – немного повеселел мессир. Кот умел поднять ему настроение.
– Разумеется, боюсь. Они грязные, гавкают. У меня аллергия на их пух. Бабка месяц собаку чесала. Я и сам не знал, что у собак очень полезный для мессира пух. Хотел вообще истребить их на всей планете. И такая не уступчивая бабка. Я бы и не воровал носки, уступи она рублей 20 рублей. Никакой мне благодарности. Одному докажи, что бог и даже вы, мессир, есть. А вам, мессир, доказывай свою порядочность. Право, без кефира сегодня не уснешь. Или я его с валерианой перепутал? Вступаю в общество защиты животных. Готовность, как у пионеров.
– Тебе бы говорить о порядочности, – вновь улыбнулся Воланд. – Принеси-ка мне кофе с ложечкой вишневого ликера. И рогалик с сыром.
-С пылающим ликером? Знаю где достать. В Тамбов слетаю. А рогалик точно с сыром? Может с гусеницами?
-Пылающий? Что-то не слыхивал о таком. Ты только бутылку принеси, прочту этикетку. А то купишь подделку. Вы экономите только на мне. Не вздумай воровать. А то живу, как ворона. Ем ворованное, сплю на ворованном. И не спорь со мной. Рогалик с сыром и курагой. То же мне – пионер, всем ребятам пример.
-Надеюсь, с червивой курагой? Всегда я второй. Какой второй. Последний. А мне ведь шестьсот лет. Кажется.
-Ты о чем? Второй, размечтался. Ты последний во всех очередях. Радуйся.
-Я так и знал, что Коровьев первый. Ну, и по делам ему. И чем вам воры не нравятся. Ну, живут на народной глупости. Я бы сослал их всех, воров, на Шантарские острова. Насколько бы воздух в стране чище стал. И детям было бы спокойнее. Мессир, помогите мне стать министром внутренних дел России. Я сразу наведу порядок.
-Каким же образом?
-Простым. Запрещу наличный расчет. Тогда и черного нала на производстве не будет. А куда рабочим наличные черные деньги девать, если на них ничего не купишь. И взятки не дашь. Зато объемы производства возрастут в три раза, так это государство и до Китая допрыгнет. Статистика же черный нал не учитывает.
-Наивный. Организуй партию, выиграй выборы, чтобы законы провести через парламент. Или ты думаешь, что в партии животных находятся идиоты? Они ли не знают, как победит коррупцию. При них никогда безналичных расчетов не будет. Они рвутся в эту партию, чтобы иметь хорошее кресло для взяток. Им надо лишь власть удержать. И плевали они на все. Так, хватит разговоров. Лети за ликером.
-И что за партия такая волшебная? Медведей что ли?

Кот церемонно вышел из кустов. Он был при бабочке, в лацканах от рубашки, с платиновыми запонками в виде черепов. На его голове стоял золотой поднос с фарфоровой чашкой и крошечной рюмкой ликера. Бутылку он так и не принес. Аромат кофе наполнил пространство. Кот поставил все перед мессиром и низко поклонился. В его лапах появилась лютня. Он запел очень чистым и тонким голосом отрока. Из соседнего дома закричали. Бегемот прекратил петь, с тоской посмотрел на мессира. Тот и не заметил, что наступила тишина. Он обретал черты иного существа.

-Вспомнились мангровые болота Сангабер. Эти шестижаберные акулы жрут все подряд.  Сожрать мою королеву. Неслыханно. Не подослал ли акул ты? – спросил немного устало Воланд.

Кот мурлыкнул и нехотя ответил: – Ничего подобного. Это акулы сами. Уж очень нежная кожа была у принцессы Балок-Марго. Но ведь и покусанная она провела бал. Вечно меня в чем-то подозревают. Мне явно надо добавить манкости в глаза. Ах, принцесса Балок. Вредности в ней хватило. А зубы у акулы были, как бритвы. Были, да сплыли. Принцесса повыбивала их. Даже я бы так не смог. Если бы я хотел угробить Балок-Марго, то тигров бы уговорил. Все родня. Они людей жрут, что кушают. Принцесса била меня палкой. Меня никто никогда не бил палкой. Железным прутом лупили, черенком от лопаты один раз огрели. А она грязной палкой. Непристойно для хозяйки бала. Коровьева во всем вините. Он специально подобрал ее, чтобы меня колотила. Она еще ваше кофе с коньяком выпила, три раза. И пирожное надкусила. Азазелло  и я возражали, чтобы она их надкусывала, но Фагот же главный. Хорошо, что здесь нет мангровых болот. Река рассекает самый центр города. Ничего речушка, даже катерки по ней шныряют.

3. Плавайте на диванах

Теперь молиться время, Нина: ты умереть должна чрез несколько минут.
Лермонтов. Маскарад.

 Река рассекала самый центр городка. Вода была еще холодной, и напоминала мазут. По самой середине плыл полосатый диван, на котором сидело две кошки. Да, и кошки ли это были. Они не метались, вели себя спокойно. Между ними стоял серебряный поднос со снедью. Когда на него падал луч света, то вся окрестность озарялась сполохами. На уголке подноса лежали фотографии женщин. На верхнем снимке было написано: « Княжна Лобанова-Ростовская, 45 лет, хромает, любит Пушкина и вист. Примесь кровей Романовых. Умна, образована, еще хороша». Надпись была перечеркнута, там было приписано: « Хромата помешает танцевать. Красота спорна. Кандидатуру отклонить по формальным основаниям. Не предоставила резюме. Кот Бегемот».
-Гелла, а почему тебе понравилась белая шкурка, а не рыжая? – спросил серый кот, что потолще. Это и был Бегемот.
– На меня ночью упал вместительный портфель с резюме, – проворчала Гелла. – Не их ли бесследно утратила княжна Лобанова-Ростовская?
Бегемот выпил полный стакан молока, на стенках которого остались следы сливок. Он попытался вылизать их, но язык не лез в узкое отверстие. – А говорят, что на базаре молоко водой разбавляют. Ложь. Пошлю хозяюшке открытку с благодарностью. А коровку домовой причешет. Я отнес сто рублей за собачьи носки. А торговка меня веником огрела. И кричала: «Подлый вор. Носки триста стоят». Там собачьей шерсти одна нитка.
-Ударила веником? Дубины под рукой не было, – не по-кошачьи хихикнула Гелла.
– Била, била и веником, но черенок разлетелся.
– Сто рублей принес? А говорят, что ты ей миллион притащил, – засунула Гелла в стакан длинный палец и облизала с него сливки.
-Кто говорит? Я же прятался от Коровьева. Ничего рыцарского в нем нет ни на грамм. Какой он рыцарь. Его перед смертью пытали. И он всех предал. Он типичный городской бандит, нацист, еврейский террорист. И кальвинист. Никакой он не шотландец. Его предки бежали в Эдинбург из Германии. Днем он тихий, а ночью грабит людей и кидает в них бомбами, и пакетами со сливками.

– А еще всюду говорят, что бабушка, торгующая носками,  с ума сошла.

– Их, бешеных бабок, санитарки в дурдоме мыть любят. Моют, моют и головой в таз. Раз несколько глотнуть ей придется. А может и миллион раз, по числу рублей в мешке. Доктору Стравинскому такие методы и не снились. Наука здесь продвинулась. Только не читают они, современные ученые, сказку об Алисе. Хочешь бежать вперед – беги назад. Найдешь там то, чего нет впереди.
-Так ведь не в больнице она, до сих пор по базару бегает. И миллионы не бросает, закинула их на перевес на спину. А они тяжелые. Ты ведь пару кирпичей туда подложил.
-Миллион и не деньги сейчас, даже квартиру приличную не купишь. Смоталась бы старая на отдых. В Кисловодске уже тепло. Опять же такие старушки любят Санта-Барбару. А здесь повезло женщине, вот тебе и первое доказательство существования нечистой силы. Хотел бы я бегать, бегать, ни о чем не думать. А еще лучше сел бы в поезд. И ехал бы, ехал бы. Покупал бы по дороге беляши. Как думаешь, киска Гелла, не отправить мне голову Берлиоза в Минводы? Пусть отдохнет там. Опять же, массаж ушей.
– Нельзя голову оживлять, даже с такими благими целями, как массаж ушей, – язвительно возразила киска.
-А почему нельзя? У Берлиоза весьма выразительный взгляд. Мессир, бывает, и стыдиться своих деяний.
-Сомневаюсь.
-Сомневаюсь? Даже у бога есть дела, которых он стыдиться. И потом, я же его творение.
-И не лучшее. Не богохульствуй. За тебя ему точно стыдно. На Земле выше всех свет очей людских президент Лукашенко, тьфу ты, Путин. А на небе Он.

 Начало мая было прохладным, но постепенно жара накрыла Среднее Поволжье. Сирень расцвела раньше срока. Все великолепно. Ласточки порхали, вороны каркали, кто-то фыркал, кто-то ломал кусты, на продажу. Рабочие зеленхоза вычищали накопленный за зиму мусор. Во дворах лаяли собаки. Дед выгуливал пару коз, прямо в центре города по свежей травке газона. Они с удовольствием жевали нежные листья, которые раскрывались на глазах.

Ничто не предвещало страшных событий. А Азазелло уже точил топор. Его белый глаз нет, нет и вспыхивал огнем. Сама Азазель потирала руки, шепча о страхе перед неизвестностью, ждущей за поворотом судьбы. – Тринадцать голов, тринадцать голов, – напевал демон Азазелло. Город оживал. Грязь подсыхала. Где-то голосил петух. Две дикие уточки лакомились у самого берега водорослями, довольно крякая. Мальчик кидал в плавающие бутылки камешки. Сумасшедшая бабушка добралась  до набережной, и бегала там. Удобное для отдыха место заполнялось людьми. А диван плыл и плыл, проплыл, правда, лишь метров сорок. И все ли его видели, и не видели. Отчего-то он не привлекал внимание. И лишь тринадцать крыс сурово смотрели на него из крохотных пещерок каменной набережной. Ловцы душ никогда не дремлют. Они бессонны. Это ты будешь спать, а они будут записывать все твои прегрешения за день. И когда-нибудь тебе его зачтут, немало удивив. И не они его писали, ты его писал сам.
– Кошки, кошки, – закричала аппетитненькая девочка, обвешенная игрушечными бусами из китайского набора. Она запрыгала на месте. – Мама, мама, они тонут. Их надо спасти. Где здесь спасательные круги? Почему в центре города никто не организовал спасание? А если ребенок будет тонуть?
-Верочка, как же их спасти, – безучастно сказала женщина, высморкавшись в свеженький платочек, извлеченный из обширного лифа синего платья. – Далековато. Лодок нет.
-Мама, вызови спасателей. А то орать буду. Упаду и буду дрыгать ножками. А земля холодная. У меня поясницу схватит. Позвони папе. Он быстрее все сделает. Плохо иметь мать-лентяйку. Даже не надушила дочке платочек. Сама-то настоящий жемчуг носишь. Мне стекляшки.

Губы у девочки были накрашены французской помадой. В общем-то, девочка,  как девочка. Она раскрыла игрушечную сумочку, достала оттуда флакончик духов, побрызгала их на себя, потом сняла бусики, и заменила их на другие.
-Какая же я лентяйка. Мало ты пожила, глупая дочь. Вот ты истинная лентяйка, бумаги нарезала и бросила на пол. А домработницы у нас нет. Деньги на домработницу из отца ведь выбить надо. Утром его на работу проводи, тебя в школу. Делать мне больше нечего. Я хочу жить, как в сериалах живут, но, видит сам бог, что не все получается. Вот будешь за собой вещи прибирать, куплю тебе бусы из чешского стекла. По магазинам надо пробежать – надо, и загореть надо, и маникюр, и прическу. Не жизнь, а каторга. Опять же сериалы ужасные. То главная героиня лесничий, то врач. Не учится же мне стрелять и клизмы делать. Папа? Да, дочь, придется тебя огорчить. Он для тебя уже ничего не сделает. Он узнал, что ты не его ребенок, – совершенно безучастно сообщила женщина.
-И он больше меня не любит? Просто не любит или совсем не любит? – поинтересовалась Верочка. Она-то знала, что все деньги у отца. Мать умела их лишь тратить.
-Сложный вопрос. Он привязан к тебе. Может и отойдет от удара, – призадумалась и женщина. – Зима ведь скоро. А я шубу в Италии заказала. Некая дура едет туда отдыхать. Думаю, что привезет. Дам ей на пару чашек кофе. И кто только ей путевку купил.
-Если это тетя Ляля, то папа купил. А кто тогда мой всамделишный папа? Он богатый?

-Так сразу и не ответишь. Столько времени прошло. Мужчина, мужчина, сплавайте за диваном, – крикнула женщина какому-то синюшному алкоголику, дремавшему на лавочке. Тот открыл глаза, закрыл рот, попытался застегнуть поломанный замочек на курточке.

-Сто рублей, – неразборчиво ответил этот человек  – И поцелуй.

-Да, ты пьян. Еще утонешь. За сто рублей я и сама утону.

-Я пьян? Ты сама пьянь, раз не видишь самого трезвого в мире человека. Что за бабы в России. Алкашка на алкашке. Посмотри, сияю от трезвости, как утренний ангел на сковороде с яичницей. Где твой диван? Тащи его сюда. Не случилось бы со мной несчастье. Диван, диван. Ау. Мы оперу, мы оперу, мы очень любим оперу, – вдруг очень красиво запел мужчина.

-Диван не мой. Кошки мои.

– Вижу, вижу. А с ними что делать? Утопить? Или сдерешь шкурку?

-Мне кошки нужны. Живыми.

– Деньги вперед.

-Ничего подобного. Отдам, когда сплаваешь. Я не верю таким личностям, как твоя. Нет в ней персонального благородства.

– Ты говоришь с честным гражданином России. Или ты Россию не любишь? Мамзель напыщенная. Не научил вас Путин – Родину любит. Бьется, бьется человек, а вам бы все за границу удрать. Я в пятом классе чемпионат города выиграл по картам. А чемпионат в бассейне проходил. И бывают же такие груди, как у тебя. На десять баб хватит. У моей совсем никакие. Она фигуру хранит. Штаны сниму, не укради. Много здесь вас душистых на туфлях. И детей таких же жирных рожают. И денег у вас никогда нет. Подъедут на иномарке, и «дай арбуз». Мне бы рюмку шампанского на дорожку.
– Добавлю к ста рублям бутылку пива «Жигулевского». Одну. И больше не кривляйся здесь. Прыгай в воду.
-Самого дешевого пива, – возмутился мужик. – Хорошо, согласен, но лучше «Ячменный колос». Он натуральный. И бутылку на два литра. Будем считать, что здесь не Колыма. Мне одни пустяки переплыть нашу реку. Я еще тот поплавок. И зимой в сугробах валялся, и осенью. По Ангаре плавал.
– Правда, что пиво «Колос» натуральное? Давно не пила настоящего пива. Ну, считай, что все ладненько. Плыви же. А то кошки пойдут на дно быстрее тебя. Смелей, трус. И не вздумай утонуть. Спасать некому. Все порядочные люди здесь лишь гуляют, а не алкашей вылавливают.
-Вода градусов 10, не больше.
-Алкаши живучие. Или плыви, или вон ушел за забор.
-Что заладила-то. Не бойся, милый заинька. Я Вовочка Бренькин. Хочу медаль за спасение утопающих. Утону, бутылку и стольник моей Таньке отдашь, Бренькиной. И передашь, чтобы одна выпила, никого в кампанию не приглашала. Ревнивый я, как оперный певец.
-А медаль за освобождение Будапешта не хочешь? – спросила женщина. – Кирпич тебе на шею.

 Мужик скинул треники, и остался в неопрятных длинных трусах. Он потрогал воду, поежился, и смело прыгнул в реку. Проплыл метров 20 и исчез. На поверхности появился огромный пузырь воздуха. Женщина надеялась, что мужчина появится, но чуда не произошло. – Мы ничего не видели, отойдем метров на тридцать, – сказала  мадам дочери. – О чем вообще алкашей можно просить, обладая моим умом. – Она набрала номер мобильного телефона мужа. – Уважаемый, Олег Аркадьевич, на линии ваша супруга, знакомая вам красавица Стефания. Верочка хочет кошечек. А кошечки плывут на диване по реке. Да, подожди ты. Чья, чья. Кошечки необычные. А на днях в «Современнике» выставка редких пород. Доставишь их, скажу, кто отец Верочки. Мне надо всех своих подруг переплюнуть. Они накупили дорогих кошек на сенном рынке. Килограммами покупали. Не у всех мужья жмоты, как у меня, страдалицы, – женщина становилась все спокойнее. Видно, она уже пережила смерть алкаша. – Когда приедешь? Через 20 минут. Здесь мужчина потонул или утонул. И никому дела нет. Никто и внимания не обратил. Что за люди, что за народ. Спасателям позвони. Телефон не знаешь? Да, алкаш какой-то. Вовочка Бренькин. Паспорт не показывал. Одежда на нем с помойки. Ждем-с. И «Нарзану» или «Куваки» привези. Пот одолел. Пользуюсь я всем подряд. Только пот тоже чем-то пользуется. Что за климат. То холод, то жара. И где на небе золотая середина? «Нарзан» в твоем багажнике третий день лежит, закипел. Я его пить не буду. Лучше ситро напьюсь в ларьке. И умру, как зараза, или от заразы. Попроси у продавца из холодильника. Мне ли тебя учить, как скандалить с продавцами. Плова очень хочется и манты, мантов, мант. Нет, не покупай. В татарское кафе завезешь на обратной дороге. У них мясо понатуралистей. И не дорого. И вкусно. Татары самые честные в мире евреи. Особенно твой злейший друг, Рашидка Дасаев. Травиться, так у него. Тебе выгода, если у него неприятности будут, когда умру от переедания.
-Может пивка? – спросил муж. – Кто же хранит дешевый лимонад в холодильнике.
– Возьми мне «Ячменный колос». Знающий человек подсказал, что его еще по той технологии делают, по советской, когда пиво жирным было. Оказывается, все дорогие марки производят из спирта, газировки и ароматизатора.
-«Ячменный  колос»? Новый бренд?
-Ага, я запустила. Издержки прогресса всюду. Значит и сок, и лимонад, и вино такое же не натуральные. Все вода, спирт и ароматизаторы.
-Молоко надо пить, – явно насмехался муж. – Там точно нет ни спирта, ни ароматизаторов.

-Хватит говорить. А если узнаю, что Ляльке Шнайдер купил путевку в Италию, разобью ее машину. У меня опять пуговка на лифчике оторвалась. Беда за бедой. В храм надо сходить. А лифчик слетел. Чудотворные иконы целовать желаю. Поем в кафе скоромного, и в храм. Как я хохотала в одном древнем храме. Я только в древние храмы хожу. Там вышитых икон навешали. А то свечки им, свечки. Я бы святым по сто грамм перед иконой ставила. Мне шуба нужна. В храм без шубы нельзя. Не Ялта.
-Батюшкам поставь, ведро коньяка. И все на небе озарится благодатью божьей. У тебя десять шуб.
-У приличной женщины их должно быть пятнадцать, на разную погоду. Сейчас даже летние шьют. Представляешь меня летом, в песцовой шубе? А я представляю. Колобок на ножках, как Пугачева.
-Да-с, – вздохнул Олег Аркадьевич. – Пугачева хоть со шпилек не падает.
-Я не падала. На мне каблуки подломились, или у меня. У меня все на месте, и не парик на голове, как у нее. И пью я в меру. И не хабалка, как она, и не педафилютчица. Почему это я не имею право хаять народную артистку. Я же не пение ее хаю, а жизненную линию грудь, изогнутую неимоверно. Ей теперь скандалы нужны, раз голос пропила, а скорее просто проела. Ну, петь не поет, музыку-то писать умеешь. А кого она все время привечает. Ни один не стал любим народом. Казахи, наркоманы, лесбиянки. Мне грамотный человек сказала, что все это девиация, какая-то там. Я до сих пор широко улыбаюсь на ее выступление в Сопоте. Слова забыла и растянулась на сцене. С ее-то тощим задом трусы показывать. Мне точно в Москве сказали, что пьяная была. Ах, не в Москве, здесь. Анастасия Петровна Рябчикова-Бякина., помнишь заведующую аптекой у которой изумруды в ушах, а любовник еще дороже. Ах, она мне такую таблеточку дала. Мне так весело стало, так стильно и покойно. У меня осталась одна, угощу.
-Хватит, не обижай даму. Я про Пугачеву. И таблетки не смей пить. Наркота.
-Все, это не телевизионный разговор, лаять на женщину. Жду, сокол мой ясный.

Диван плавно кружился в небольшом водовороте. Плавайте на диванах. Жуткое зрелище. Стефания отключила мобильник и помахала кошкам, даже рот растянула в виде солнечной улыбки. Тоже жуткое зрелище. Бегемот лениво ответил ей. Гелла потуже застегнула молнию на шкурке.
-Укушу ее ночью, – сказала она. – Тварь, а не жена. Эти богачи ищут, ищут жен. И по делам, находят благородных дур Стефаний.
-А, на мой взгляд, она умна. Летнюю шубу носит. Уютно.
– А дочка у них прелесть. Я такая же в детстве была. Вот и стала вампиром. И она станет.
-Ты стала самым добрым из всех вампиров, – то ли похвалил, то ли упрекнул Геллу кот. Откуда-то появился спасательный круг. Гелла повесила его на угол дивана.
-Держитесь, спасение близко, – крикнула им женщина с берега. – Не опускайте лапки в воду. Простудитесь. Что я не Илья пророк. Напустила бы ветру, и диван прибило бы к берегу. – Стефания сбежала по лестнице прямо к воде и опустила ногу. Вода оказалась ледяной. Одна из крыс тоже потрогала ее лапкой, и чихнула. – Как можно в такой воде утонуть? – задала Стефания резонный вопрос. – Из такой воды только выпрыгивать. Водки, жахну водки, – решительно добавила женщина. – Аж, ноги затряслись. Из такой кошки и мех будет дорогой. Может это новая меховая порода кошек. Есть же меховые кролики, и даже крысы. Наука не стоит на месте. Вечно куда-то пятится. 

-Гелла, мужик-алкаш нас спасти хотел, – сказал кот Бегемот подруге.
-Что же? Не нырять же за ним. Нет, Бегемот, он за нас просил сто рублей. Симпатичный получится утопленник. Ребрышки на пересчет. Ракам и откусить нечего. С реки вид на город не очень, – сказала киска. – Быстрее бы нас спасли. Унесет течением, как возвращаться будем. Твои любимые трамваи здесь вообще не ходят. Смотри, причал недалеко.

-На троллейбусе вернемся. И кораблики по Суре бегают. Гелла, давай якорь кинем, подождем, когда Олег Аркадьевич приедет. Только кого она ему назовет в качестве отца ребенка? Узнать что ли, кто папа девочки. И пригнать его на берег. Вот будет случайная встреча. Ты видела, как дерутся жирные бобры? Такого в космической опере не показывают. В деревне мужики и то хуже дерутся.
-Да, какая тебе разница. Это доподлинное право женщины, иногда приврать. Приподниму утопленника. Пить очень хочется.
-Что вдоль берега лавочки нормальные не поставят? Мы бы там посушились, понежились на солнышке.
-На солнышке? Смерти ты моей хочешь.
-Ты же мертвая. Подам жалобу в правительство области. В бюджет закладывают средства на содержание города. Куда деньги девают?
– А то ты не знаешь. Приходит новый мэр города и начинают устанавливать скамейки, производимые на его фирмах. Тоже с мостовыми, урнами, заборами. По всей стране есть свои «Лужков и супруга».
-И Путин и кампания.
-Система, созданная путинным. И предприниматели не имеют право покупать лавочки в другом месте. А водочка в городе плохая. Раньше ломовская водка вся бриллиантовыми медалями была обвешена. Теперь хуже паленой. И кузнецкая не лучше.

-А мне «Мордовия» понравилась. Азазелло за ней в Саранск летал. Мягкая, ароматная, – поведала новость Гелла.

– А мне даже на блюдце не налили. Пожадничали. Я здесь лишь молоко пить буду. Вроде продуктов полно, а пожрать от души нечего. В буфете театра «Варьете» и то лучше было. А здесь колбаса на пять процентов из мяса, сметана из сои. Пельмени забыл в холодильник положить. Они даже не протухли за ночь. Мир меняется. Мессир ворчит, что все по-прежнему, ничего не меняется. Пельмени одни прогрессируют. Вечный пельмень. Кости собакам делают. Я зубы о них сломал. Азазелло, истинная правда, съел. Ему что, после мордовской водки.
Гелла похлопала лапкой по воде. По поверхности пробежала мелкая рябь. Что-то захлюпало. Утопленник всплыл. Гелла достала трубочку для коктейля и вставила ее мужику в щеку. Тот заворочал глазами. Кровь потекла прямо в рот кошки-вампирши.

-Содержание спирта приличное? – спросил Бегемот. – Дай попробовать. В следующий раз мессир выберет зимовку в Антарктиде. Где мы ему во льдах  королеву найдем? Пингвина придется принарядить.
-Там и женщины зимуют.
– Ему тяжко. У него комплекс бога. Надо его записать на прием к хорошему психологу, а лучше к психиатру.
-Суставы у него болят. С головой полный порядок. Мазь я уже приготовила. И носки ему прогревают ноги. И что Коровьев сутки с жильем тянет? Специально.
-Поддерживаю, поддерживаю. Но суток еще нет. Прибыли мы в 21 час, а сейчас лишь три часа по полудню. Надо немедленно построить трамвайную линию, запихать под трамвай какого-нибудь неверующего в бога и захватить его квартиру, – поймал кот рыбу и
 
 
проглотил ее. – Мелкая какая-то. Вот, раньше здесь стерлядь славилась. Я сюда за ней летал. А сейчас и лягушки подохли. Сегодня лягушки, завтра коты. Послезавтра люди начнут вымирать. Неладное что-то творится. Смотри, кажется, что господин Венченосов  пожаловал. Придется вновь смеяться. Что делать. Меня создали по образу Бегемота-дьявола. Я точно второй раз умру от разрыва живота.
На набережную подъехали две машины. Из одной вышли два охранника-громилы, а из другой господин Венченосов. Один из шести официальных городских миллиардеров. Мужчина оказался вполне очаровательным, как и ожидалось, толстым, в бархатистом черном пиджаке, белоснежной рубашке, с маленькой серьгой в ухе. На жену он не взглянул, сделал охране какой-то знак. Те заторопились, спустили на воду резиновую лодку.
– Не люблю утопленников, — сказал один из охранников. – Нырять я за ним не собираюсь. Кажется, труп у дивана болтается.
— Если всплыл, то уже протух, — усмехнулся второй. – Ну, и работка у нас. Друг в Москве. Там и работы-то, морду кому-нибудь набить, пристрелить. А здесь трупы лови. Премию просить надо.
-Котов привезете. Утопленника пусть спасатели вынимают, — крикнул им господин Венченосов. – Вот и начался купальный сезон. С началом. А потом дети идиотами становятся.
-Клетки не догадался прихватить? – спросила его жена, наступив Олегу Аркадьевичу на ногу.
-Кажется, это дикие степные кошки, — не ответил ей муж, морщась от боли. – Не погрызли бы моих мужиков. Лак на ботинке попортишь, — выдернул он все же ногу. — Зоопарковская стерва  навязывает всем попечительство над таким же котом. Кошек кормить нечем. А сама два раза отдыхать ездит за государственный счет, якобы зверей в Египте выбирать.  У подруги любовник в пригороде работает, так она ей командировку туда оформляет. А туда городской транспорт через каждые пять минут ходит. Ремонт клеток только на бумаге. И никто ничего не видит. Помолчу, чем она котов, окрысившихся от голода, кормит. Кроликами. Только жарятся эти кролики на  чужих сковородках. Вот выйдут тигры на прогулку, тогда спохватятся. А забавно бы было посмотреть, как поведут себя люди и кошки, столкнувшись, нос к носу без решетки. Тигров пристрелят.
— Эти кошки ручные, — успокоила его супруга. — Такие пушистики. Все обзавидуются, когда увидят их у меня на ласковых руках. Заявку выставочную надо подать. Сколько же они стоить будут? По 8 тысяч запрошу. Главное родословные бумаги оформить правильно. Не знаю, что за порода. Назову породу «вождь революции». Вожрев. Вымыть их не успею. Ведь кусаться будут.
Парни-охранники привезли котов и Бренькина к берегу. Утопленника бросили на набережной. – Тяжелее барана, — сказал один из парней.
-У него нездоровая худоба, — крикнула им Венченосова.
Второй охранник сбегал к машине, принес клетку и запихал туда живность. Кошки помалкивали. Бегемот хотел что-то сказать на английском языке, но подумал и решил, что данная публика не знает его.
-Ну, кайся, Стефания, — излишне скромно приказал Олег Аркадьевич жене. – Подозрения давно проникли в мою душу и в пятки. Верочка ни одной черточкой в меня не угодила. Могла бы подыскать себе любовника и поприличнее, чтобы мне стыдно не было за дочь. Если сейчас такая жирная, что с ней дальше будет.
Девочка была, как две капли воды похожа на Олега Аркадьевича.
- А ты на кого думаешь? – поинтересовалась супруга, направляясь к лотку с шашлыками. – У меня за всю жизнь, было всего-навсего пять мужчин. Алик, — обратилась Стефания к шашлычнику, — мне с косточкой, свиной, пожарь чуть побольше, чем всем. И перчик не жалей.
Алик, весьма симпатичный южный парень, широко улыбнулся. — Для госпожи Стефании все самое лучшее, — с гортанным акцентом сказал он.
-Не сверкай очами, — крикнул ему Олег Аркадьевич. – А ты, женушка, не уходи от ответа. Апполинарий? – спросил он.
-Да, точно он. Только я всегда звала его Аполлоном. Он так статен, крепок. Ты бы посмотрел на него в лучах заката. Он, когда за веткой тянется, то рубашка из штанов выпадает, видно его поясную часть. Да, вот, оно, фото, — вытянула женщина из сумочки крошечную фотографию, и протянула мужу. Тот внимательно рассмотрел ее.
-Это не Поллинарий. Это вон он, охранник. Когда же это? Это Хургада. Бесстыжая. С прислугой спать.
-Нет же, это Аполлон. Красавец. Это он, поспорим.
-А может и Поллинарий, если приглядишься. Солнце на фото прямо в глаза светит. Эта коротышка вся в него. Такие же кривые зубы. И нет в этом никакой странности. У Апполинария все зубы вставные. И пластмасса не из дорогих.
-А может Вера-дочка в тебя. Сделай экспертный анализ, — подошла Стефа к мангалу, за которым трудился рослый Алик. Она выбрала самый крупный шашлык. – Какие же здесь душки работают, в том году, правда, наглее был, — бросила она лукавый взгляд на парня, — но быстро отошла к мужу. – Олег, я же не утверждаю, что ты не отец. Ну, измена была. Но ты тогда и беден был, и пьян. И потом, опять же, эта Ляля Шнайдер на тебя глаз положила. Кто она по национальности? Немка? Эстонка? А может просто одесситка, как Явлинский с Жириновским? Вот я и отомстила тогда тебе. Ты с ней. Я с Аполлоном. Ничего странного. Если тебе можно, то почему мне нельзя? Феминистское движение набирает спортивный оборот. Молодцы хохлушки. Весь мир пристыдили своими сиськами. Лучше чем у хохлушек ни у кого грудей не.
-Русская она. Повторяю, Ляля – русская.
-Откуда у русской такая фамилия? Она за мужем не была. Ты спроси Алика, кто он по национальности. Он скажет, русский. Алик, ты кто по национальности? – крикнула женщина.
-Бакинский еврей, — отчего-то ответил парень. – По паспорту Иванов Олег Магометович.
-А мне шашлык? – крикнула дочь Вера, стоявшая у мангала. – Алик, угости шашлыком девочку-сироту.
-Вы с моим мужем прямо братья по крови. Он Аркадьевич, ты – Магометович. Не захотели отцы менять национальность. А ты,  дочь Вера, в детдом пойдешь жить. Олег Аркадьевич решил больше не кормить тебя, — сообщила девочке мать. – От меня-то он так легко не отделается. Все отсужу. Вплоть до подтяжек. Тяжелая судьба у русских женщин, с детства, моя крошка. И где взять такую ведьму, чтобы у меня все в этой жизни получалось? Верочка, поговори с папой, может и не бросит он тебя.
-Пусть только попробует. Я сдам его конкурентам с потрохами. Все расскажу. И пойду жить к отцу, настоящему. Фото рассмотрела. Такой папа всегда своим телом сможет заработать. Или в детдоме от вас отдохну. К бабушке не хочу. Тяжело-характерная она у меня. Папа ей ковров персидских не покупает.
-Ладно, супруга, заткни ей рот шашлыком, — решил господин Венченосов.  – Сделаю экспертизу. Уж очень наглядная девочка. Может и моя. Отправлю ее в деревню к родителям. Спрячу там от людских глаз. А то ведь разбалуешь ее. Посмотрим, что из нее вырастит. Пусть воздухом подышит лет двенадцать.
-И рот ей клейкой лентой заклей, — посоветовал супруга.
-А Ляля не еврейка. Она из благородных, — отчего-то перевел разговор на другую тему господин Венченосов. – Не престижно мне спать с хитрой еврейкой.
-Не хочу в деревню. Там навозом пахнет, а не воздухом, — закричала дочь.  Я тебе устрою чистую кредитную историю. А то всех своих уборщиц превратил в генеральных директоров. И дуры верят, что стали компаньонами хозяина.
-Умная что ли? Тогда в Англию, в закрытую школу. Подумаю над этим вопросом, — почесал лысину Олег Аркадьевич. – Настоишься там, в углу на горохе.
-Я? Нужна мне твоя Англия. Мечтать не вредно. Вредно не мечтать. Я им такие пробки на трассах устрою, что встанет все движение от Шотландии до Парижа, а может и до самой Москвы. Я им белый порошок рассыплю. Трубы проломлю. И буду лишь улыбаться. И колеса, колеса проткну. Я многое умею. Вступлю в молодежную партию Жириновского. В отличие от тебя, обожаю хитрых евреев. Мой отец несомненно Ляля Шнайдер. Вот образец для подражания. Да здравствуют евреи всего мира. У меня будет такая же машина, такие же кружевные лифчики, как у нее. И кофточки, чтобы груди на стол выпадали.
-Девочка моя, ты-то хоть не предавай меня. Я тоже могу ронять груди из кофточки. И они у меня побольше будут, чем у Ляли, без всякой медицины. Я же кормила тебя молоком до годика, — обиделась Стефания. – И никакой вещественной благодарности. От родной-то дочери. Конфуз в графстве Автралия.
-Современные дети едят смеси, — ответила Вера. – Где мой шашлык? Эх, хрен кавказский, сделай-ка мне шашлычок, и кетчупа туда, и горчицы. Не понравится шашлык, пожалуюсь на тебя хозяину. Пойдешь на панель, ублажать таких уродок, как моя мать. И лимонада хочу, каменского, или «Сахары» саратовской. Туда сахар кладут. Вырасти бы быстрее. Как мне все надоело в этом мире. И поговорить-то не с кем. И дел полно. Раскраски надо раскрасить. А здесь смотри на утопших уродов. И кошки совсем не красивые. Ни бантиков на них, ни розовых сапожек. Вы правы, мои бывшие родители. Детей с детства пугают, то селедкой, то детдомом. А я ребенок ранимый. Все чувствую до глубины сердца, и глубже.
-Дочка, куда же глубже-то, не переживай ты так. Съешь шашлычок, — посоветовала Стефания. – И похорошеет. Мне всегда помогает. Хочешь, Алик тебя на коленке покатает? Алик, покатаешь?
-Для вас, мадам, весь Кавказ, — ответил парень и потер отчего-то штаны.
 А в зарослях сирени, под зонтиком с поломанными спицами, стоял клетчатый гражданин и подкручивал тоненький ус. Он был без своего любезного пиджачка. И мало кто обращал внимание на то, что у недотепы был взгляд хищного зверя. А он присматривал головы. Счет им уже пошел. Коровьев вынул роскошную ручку с золотым пером и вписал первое имя — Стефания Венченосова. — Беснуйтесь, беснуйтесь, — прошептал он. — Диван-то вполне хороший. Где они его украли? Главное, чтобы не в администрации. А то следствие начнется. Опять же, нас ловить начнут. Нелепостей мне с ними хватает. Какой я к черту регент, мне и координатором-то слабо быть.
Диван неожиданно отплыл от берега, булькнул и утонул. Как и не было его на рисунке водной глади. Семейство Венченосовых уехало. Алик собрал остатки их шашлыков и вывалил на общую тарелку. А Вовочка Бренькин так и остался лежать на берегу. Бездомная собака подтащила к нему штаны и бросила их рядом. Коровьев вынул свой любимый платок и вытер им голову, а потом начал протирать всевидящие очки.
– Фу, — только и сказал он. И штаны сами собой натянулись на  утопленника. Запах серы перебивал все запахи.
 
– Не заехать ли сразу в «Современник»? – размышляла Стефания по дороге.
 В кинотеатре «Современник» было классно: высокие потолки, зеркала, яркие  афиши, улыбчивый персонал. Выставки кошек всегда проходили там с успехом, несмотря на высокую стоимость входных билетов. Две девушки, с нарисованными усиками, кричали проходящим людям.
— Последние билеты на выставку. Самые дорогие в России кошки госпожи Венченосовой. Спешите увидеть собственными глазами. Завтра, в течение всего дня. Выставка редких пород семейства кошачьих. Выручка пойдет в благотворительный фонд зоопарка и детей инвалидов. У нас и только у нас, всего два дня. Выставка благородных кошек. Самые дорогие кошки госпожи Стефании Венченосовой. Любите необычное и то, что любят господа, вам к нам на выставку. Вход дармовой – 500 рублей.
Глава 4.  Современник.
 Однажды в ночь сошлися тучи, катился гром издалека, И гнал, стоная, вихрь летучий порывом бурным облака.
Лермонтов. Корсар.
 
Выставки кошек в кинотеатре «Современник» проходили с неизменным успехом, несмотря на высокую стоимость билетов. Бегемот и Гелла смиренно приняли свою участь. На их клетке была надпись: « Единственные в России. Кот Баттерфляй-Ополлон и кошка Мирабелла-Онтуанетта. Порода: серебристые высокогорно-гималайские коты (и кошки).  Владелица – несравненная госпожа-меценат всех фондов Стефания Андреевна Венченосова. Пара кошек привезена прямо из Китая. Родители – чемпионы Китая. Все справки и копии справок имеются».
Кошки были голодными. Когда они принялись орать, то им заклеили рот скотчем. Они оторвали ленту, но орать больше не стали. — Волоски к скотчу прилипают. И как можно участвовать в выставке совсем не кошкам. Бегемот, чтобы я еще раз согласилась на твои провокационные проказы. Ночью удираем, — проворчала Гелла-Мирабелла-Онтуанетта.  — А потом посадим госпожу Венченосову в клетку для тигров.
-Я же не ныл, когда ты брала меня с  собой настоящих людей кусать. Пожалуй, пожалуй, стоит пристроить Стешку в клетку. Все едино крысы уже выбрали ее на кол. Только тигров-то за что обижать? Посадим ее в клетку для мартышек. И напишем « Самая породистая мартышка Африки – Стешка-Онтуанетта». Фото с мартышкой сто рублей. Я могу и сейчас удрать, — промурлыкал Бегемот. – Мессир сердиться будет, что бездельничаем здесь. Коровьев лично что-то помалкивает. И где Азазелло? Такое ощущение, что мы не единая команда. Никто нас не спасает. А потом выговоры в трудовую книжку, лишение премиальных.
— Не удирай, подожди темноты. Это не честно. Бросить меня одну.
-Ой, кто бы о честности говорил.  Я же знаю, что ты в синюю мазь не докладываешь кадмий. Думаешь, мессир не догадывается?
-Ему важнее внимание, а не какой-то кадмий, который трудно молоть. Я посплю. Разбудишь ровно в полночь, котик Баттерфляй. Красивое имя. Хорошо еще Муськой тебя не назвали. Вот бы Азазелло похохотал. Муська бегемот.
Бегемот достал откуда-то кусок бумаги и фломастер. Он вывел большими буквами: « Мы не настоящие коты. Наши кошачьи паспорта подделка». Бегемот прикрепил бумагу и почесал затылок.
— Как думаешь, кошечка Мирабелла-Онтуанетта, легче перепилить прутья или согнуть? Интересно, нас кормить будут? И чем? Не безвкусными же шариками из дохлых кур. Фу, какая это гадость. Попал я как-то в цех по производству смеси. Столько некрасивых костей, зерна. А мяса я там не нашел. Хочешь, дам книжку почитать? Женский роман. Жестокая вещица. Она видит его при свете луны. Сердце ее начинает трепетать, словно мелкая разменная монета в руке пенсионера. Красавица падает без чувств. А просыпается у горящего камина. И он приносит ей бокал вина. Все, бегу в издательство. Я великий писатель. Мессиру можно писать исторические книжонки, а мне нет. Не плохо напечатать этот роман на туалетной бумаге. Даже мужчины читать будут. Давай позолотим нашу клетку, кораллами покроем. Госпожа Венченосова  будет довольна. — Из глаз Геллы вышел луч, который принес ключи. — Волшебница, — восхищенно сказал кот. – Может для бала арендовать дворец спорта « Рубин»? Все на коньках. А я на лыжах. А потом лед растает, и все окажутся в море шампанского. Дорого? И я о том же. В мире кризис, а мы в шампанском. В кризис надо купаться исключительно в крови. Они, создатели кризиса, не видят крови, считают себя благодетелями народа, работу ему дают. Людское общество расслоилось на хищников и травоядных.
-На лыжах в крови? Воздух уже достаточно зноен, чтобы кататься на лыжах. А в шампанском, как купались, так и купаются. Да, и в крови тоже. Не знаешь, что за фильм здесь идет? Может, посмотрим? Хотелось бы что-нибудь легонькое.
-Кажется «Австралия». Я его еще в Америке посмотрел. Фильм роскошный, хоть и низкобюджетный. Какие пейзажи, стада. Попрошу мессира на следующий бал провести в Дарвине. И будет ему в королевы аборигенка. Я лично постараюсь. У них роскошные волосы. А как поют. Ты усни, и пусть тебе приснится «Австралия» в полном объеме. Показ «Царя» уже прекратили. Покойный Янковский был там великолепен, переиграл главного героя, грозного царя. Тот каким-то шутом, а не государственником, выглядит. Кажется, Янковский чувствовал, что это его последняя съемка. Мессир не разрешит слетать на его могилку. Он недолюбливает святого Филиппа. Бегает по небу, волнения поднимает. Разве можно так? Вдруг упадет. Святая Мариам расстроится.
-Только ей и дел, что Филипп. Не распускай нюни. Уж сколько их упало в эту бездну. И зубатых, и беззубых, с ногами и без ног, с головой и без. А забавно лежать в гробу без головы. Считается, что человек думает именно этой частью тела, — хихикнула Гелла. — Хотя, ты-то точно думаешь животом.
-Помилуй, Гелла, им думать приятнее. Он так бурчит. А голова лишь болеть умеет. И больше от нее нет никакой отдачи, в области пользы.
-Послушай, милый паж, а как ты погиб?
-Меня заморили голодом, за мой длинный язык. Долго морили. Два месяца.
-Неужели король?
-Разумеется. На меньшее я вообще не согласен. Хотя и королева была еще той змеей. Слава богу, всем святым, что ее в ад пристроили. Значит, встретимся там.
Кошки задремали. От принесенной еды и воды они отказались. Выкинули тарелочки на пол. Но у них загадочным образом появились бутерброды, кофе. А через некоторое время килограмм сыра.
– Кто подкармливает кошек непозволенным веществом? – крикнула уборщица Марья Федоровна, но опомнилась, вытащила из клетки сыр и спрятала его в ведро с мусором. — Обрежу, огрызки своим котам отдам. А сыр съедим. Хозяйка видно принесла. Люди не едят такой сыр, а она кошек кормит. По восемь сот рублей килограмм.
-Тысяча, — крикнул кот, заставив уборщицу завертеть головой.
-Какая же она гадина, эта госпожа Венченосова. – И Марья Федоровна показала Бегемоту язык, подмела вокруг клетки и ссыпала мусор на тарелку, стоявшую перед Геллой. Гелла тоже показала женщине язык и выкинула мусор назад. Женщина накрыла клетку тряпкой и вновь прибралась. Из клетки раздался вопль Бегемота: – Марья Федоровна воровка.
Уборщица вернулась, сняла тряпку, намочила ее и накрыла клетку. На пол стала капать вода. Марья Федоровна терпеливо стала ждать, что будут делать кошки. Но из клетки несся громкий храп. Сырая тряпка трепетала. А через некоторое время она упала на пол. Кошек в клетке уже не было. Там сидела внучка Марьи Федоровны и собачка Ляли Шнайдер. Они, правда, не капризничали, не кусали друг друга. Где в это время гуляли Гелла и Бегемот было не понятно. На просмотре фильма «Австралия» их не было. Когда Марья Федоровна увидела внучку с хищником, то у нее отказали ноги. Охрана вынула девочку, под рычанье собачки. Собака защищала кроху. — Кошек украли, — волновались люди. – Госпожа Венченосова нас в эту клетку посадит. Искать надо. И порода необыкновенно редкая. В Росси больше нет других представителей.
5. Сквер.
 Гелла и Бегемот объявились в центре города. Там было очень весело, много детей, катающихся на лошадках и паровозике. А в нескольких десятках метров от главной площади, в уютном скверике Пушкина, поднялся сильный ветер. Люди, отдыхающие там, ясно увидели тройку лошадей, черную, впряженную в лайковую коляску. Из коляски вышел худой мужчина, немного старомодно одетый. Мужчина ухмыльнулся, пожал плечами. – Коровьев, Коровьев, регент, — раскланялся он неизвестно кому. — Это все мессир. Он так утомил меня за эти резиновые годы. Провинцию ему, видите ли, подавайте. В Санкт-Петербурге были, во Владимире, еще при князьях, в Рязани сынка князя вниз ногами повесили. Но это что за город? Хоть бы Наровчат выбрал. Там еще живут предки мордовских отязоров. Рио – вот город пышного интеллекта. Или любимый Азазелло — город Рим. А здесь? Неплохие художники, паровозики, лошадки. Всего-то. Где их нет? Где слоны? Где ездовые ламы? Я регент, — слегка поклонился человек, но отнюдь не редким людям. Знал бы фиолетовый рыцарь, что ему уже не править балом. Кто-то захихикал в воздухе. И у зевак, а их было ровно 13, скажем, что штук, пробежал холодок по коже. А как еще считать головы? Среди обреченных людей крутилась и Стефания Венченосова. Ей сообщили о пропаже кошек в кинотеатре «Современник». Она была так рада. Уже готовила счет администрации. Ах, знала бы она, что не получит этих денег.
Тройка коней вдруг рассыпалась. Странные зверюшки разбежались в разные стороны. На земле осталась лежать огромная желтая тыква. Коровьев взял ее, и она заругалась, корча человеческие рожи. Коровьев поправил синий носовой платок в кармане серенького пиджака. Тыква вдруг превратилась в толстого пса мадам Шнайдер. Тот скрылся в густых кустах. Откуда вспорхнули голуби. Одно дерево зашаталось и повалилось на бок. А на вид оно было еще крепким. Поломанные ветви раскидало на десяток метров.
– Идите, идите, пока домой, — приказал Коровьев жертвам. – Пришли ваши последние деньки.
И люди пошли. Шли они цепочкой. Удивительное зрелище.
-У меня, кажется, крыша едет, — сказал поэт Чирьев, принесший к памятнику Пушкина повядший цветок нарцисса, подобрал на улице. Цветы разбрасывали еще днем, перед случайной траурной процессией. В другой руке поэта Чирьева была пятилитровая бутыль с пивом. — Ах, Александр Сергеевич, даруйте мне талант, превышающий ваш. Я бы вам тогда целую корзину цветов насобирал, а то и две. Не смотрите на меня укоризненно. Сейчас модно пить пиво именно из больших бутылок. Так дешевле. У меня же нет имения, как у вас. И пропивать мне нечего. Квартиру еще пять лет назад спустил. Живу у друзей.
-Дай-ка сюда цветочки, отдам их по назначению, — приказал регент поэту. И как не цеплялся за них Чирьев, Коровьев отобрал у него букет. – А то поймала одна дама свадебный букет, сделанный из кладбищенских цветов. И звали ее, кажется, Катериной. И жила она в Египте.
В сквере появились две старушки. Они увидели свою подругу, идущей отрешенно в  ряду предрешенных жертв бала. – Христя, Христя Поликарповна, — закричали они и кинулись за странной процессией.  Христя не понимала, что с ней происходит, гладила старческими руками серую крысу. Подруги привели ее в норму, согнали крысу и усадили подругу на ближайшую лавочку. Наконец, взгляд Христи обрел смысл. Она показала поэту Чирьеву язык.
— Гроза будет. Это миражи. И кони, и тыквы. Все миражи. И деревья падающие – миражи. Только стоять от них подальше надо. Присаживайтесь, подружки. Нюресса, хочешь, корвалол накапаю? – поправила Христина Поликарповна зеленую косыночку, а потом сняла ее, чтобы люди увидели, что в волосах дорогая заколка. Но подруги не обращали на это внимания. Христя вновь повязалась. Она попыталась спрятать под платок ушки, но те выскакивали назад. Христя зябко вздрогнула, хотя была  одета в утепленную синюю куртку и светлые штаны, с двумя желтыми штопками — очень типично для бабушек начала 21 века. На ней были туфельки без каблучков, толстые носки в красную полоску — все, как и положено в ее возрасте. В ее губах появилась тонкая дамская сигарета, из недешевых. А как же? Христя была удивительной женщиной. Она кушала на всех поминках города, ухитрялась и в свадебные залы проскользнуть, под видом уборщицы.  Прибыльное дело – она убирала со стола до шести бутылок водки, нарезку, виноград, конфеты. В одной столовой могли играть до пяти свадеб.
Христя толкнула застывшую в оцепенении Нюрессу, свою вечно модную подругу в ковбойской шляпе и высоких сапогах. Пять минут назад та скинула с себя джинсы с накладными карманами, сунула их в сумку, и осталась в колготках. Да, она была модна, модно опиралась на трость, и отнюдь не для эффекта. Здоровьишко подпортила. Сближало возрастных женщин безграничная любовь к выпивке и деньгам. Третью подругу, самую суровую, кликали Марфой Горячкой. Горячка — была ее настоящая фамилия, а не прозвище. Это женщина была из вечно простых коммунисток. Всю жизнь простучала кулаком по столу, накрытому красным сукном. То она культурой в исполкоме заведовала, то ячейку на большом заводе возглавляла. Но теперь приходилось работать, пенсии ей не хватало. Как она ненавидела Горбачева, с его перестройкой. Все у нее было и ускользнуло. Она из принципа даже свою квартиру не приватизировала, не верила, что страна покончит с коммунизмом.
-Нет уж, не капайте мне валерианы, дражайшая Христя, капай  его кошкам в свою перловку. Пойду, водочки капну. Ой, какой водочки – коньячка. Ой, опять оговорка – мятной настойки на Кокосовом молоке, — бросила окурок Нюресса, как мы уже отметили, весьма экстравагантная женщина. – Говоришь, Христя, заколка на тебе из натурального камня.
-А что? Завидно? – поинтересовалась подруга. – Натуральный изумруд.
 -Да, я бы сказала, что натуральней и не бывает. — Нюресса встряхнула своей кукурузно-каштановой головой, и запоздало спросила. – Что это было в сквере? Хороший закатик.  Словно кровью все подернулось. Не к добру. Ох, мало в нас веры и почтения осталось. Я же думала надеть брюки в розочку, с воланчиком. Надела эти десантные штаны. Брошу их здесь. С наркомана стащила. Он в кустах сдыхал. Видно, пропитались эти штаны непотребным зельем. Вот и миражи. Что им, наркоманам, водку не пить? Нет, им надо выручать афганских бандитов и цыган. Цыгане с американцами в сговоре, Россию хотят потравить. Потравят русских, сядут в кибитки, и будут кочевать по пустой степи. — Нюресса достала из кармана жилета газовый шарфик, яркого алого цвета и повязала его в виде банта. – Теперь и я на закат похожа.
-Согласна, на закат, который зовут мартышкиной задницей. В одном права, все американцы, — подняла окурок Марфа Горячка и докурила его. — И за меня стаканчик выпейте, благоверная, — вздохнула Марфа. – Печень, знаете. Ни пить, ни курить больше не буду. Что теперь с деревом-то миражно-упавшим делать? И зачем я только устроилась сюда дворником. Будете проходить мимо, так прихватите по паре веток, кинете на дороге. Машины их подавят немного.
-Размечталась. Буду я своими нежными руками ветви таскать. На диету пора садится, и печень болеть не будет, Марфушка, — ответила Нюресса.
-Не могу на диету. Работаю много. Есть не буду, так упаду. Алкашкой не я,  а ты становишься, любезная Нюра. Даю вам слово для пояснения, — заученно прорычала Горячка. – Говорите в порядке очереди.
-От алкашки и слышу, — буркнула Нюресса, и пошла за водочкой к магазину, но не дошла, достала плоскую фляжку и выпила из нее. – Из рук ведь вырвут, — вздохнула она. – Какая еще Нюра. Нюресса я. Я семечками на базаре не торгую.
-Что у тебя там, во фляжке? – крикнула ей уже Христина Поликарповна. – Капни, капни и нам.
-Кофе. Тебе нельзя. Голова закружится. Дорогим кофе можно лишь губы мочить.
-От кофе не морщатся на пол-России. Значит, иной напиток. Может морс?
-Ну, вы с Марфой не морщитесь и от спирта. А я дама скульптурная. Это ананасовый нектар. Я от нектара морщусь. С кем связалась, при моих-то талантах. Я в актерской семье рождена. Мой дед гонял корабли до Астрахани. А моя мама торговала в Елисеевском магазине, в самом престижном колбасном отделе. К ней все артисты за сервелатом хаживали. Она с Сазоновой дружила, с Пельцер. А мой дед, по отцовой линии, охранял театр варьете в столице.  Это лучший театр. И зачем я вышла замуж в провинцию? На погибель цивилизации, вышла.
-Артистка. У тебя один талант, спаивать дедушек до смерти, и прибирать к рукам их квартиры, — чуть тише ответила Христя.  - Ты в Москве-то ни разу в жизни не была. Ты в метро-то и войти не сможешь. Артистка из погорелого театра.
-Ой, какие квартиры, — услышала Нюресса. — Если я невезучая такая. Сужусь до сих пор за их имущество. Дети недовольны, что все мне досталось. До чего же люди жадные. А это законы такие. Я здесь не причем. Я их, дедушек, и кашкой, и салатами потчевала. Там много клетчатки. И как мне жить в таком злом мире. Может, все же поцелуемся?
— Целоваться не будем. Я с шавками, на букву «с», не целуюсь. Слишком много знаем друг о друге. Лучше уж нам помалкивать. Ухожу, ухожу домой, что-то мне этот вечер не нравится, — решила Христя Поликарповна. Она соскочила, и быстрым шагом пошла к кинотеатру «Современник». Нюресса остановила такси. — Сто, какие сто. За тридцатку довезешь, — орала она на всю улицу. – Обнаглели.
На алле осталась лишь простая коммунистка Марфа. Но у той ноги превратились в камень. Не волшебством. Выпила лишнее. Голова работала, даже язык шевелился, а ноги не слушались. Она прилегла на лавочку, накрылась шалью, и тут же захрапела, но вдруг очнулась. – Эй, поэт, как тебя там, Болячкин что ли?
-Чирьев.
-Прочти что-нибудь из последнего.
-Не пишется, мне Марфа Энгельсовна.
-Эммануиловна.
— Надо к Смирновой на могилу с поклоном съездить. Пушкину не до меня. А Марфа Смирнова – баба народная. Она за людей, как и вы, не успевшие навороваться в советское время. Пушкину такой слог и не снился.
-И тебе тоже. Хотя я тебя и не читала. Болтаешь много. Пучок- лучок.  Поговорю с коммунягами, может, пригласим тебя на вечер построенного социализма. Бутылку водки тебе за это хватит. А нам галочка в отчете. Слушали поэзию. Не то, что эти, победившие силы социализма. Воры, одним словом.
6. Поэт ушел в магазин.
Аллея почти опустела. Поэт ушел в магазин. А что делать, раз духовный кризис? Пить, пить и еще раз пить. Марфа уснула. По памятнику Пушкину пробежала чья-то невидимая рука. С него осыпался птичий помет, пыль. Пушкин благодарно поклонился. Огромная улыбка воссияла над сквером. Из кустов вылез кот, встал на задние лапки и пошел к лавочке, долго устраивался на ней. Вновь поднялся ветер. Тройка на этот раз не появилась, но появились люди. У женщины в руках были желтые мимозы, совсем не по сезону. Мимозы в марте отцвели. Женщина положила букет к подножию памятника и поцеловала Пушкина в губы. Как и дотянулась. Рядом стоял человек в черной шапочке с буквой «М».  Мужчина осмотрелся по сторонам и снял странную шапочку.
-Маргарита Николаевна, Игорь Александрович, а я думал, что букет мне, — замахал им кот лапой. – Мимозы сушеные что ли? Гелла уже и стол накрыла для вас. В чем,  в чем, а в гостеприимстве ей нельзя отказать. Я здесь новый салатик подсмотрел у несчастного писателя. Называется «Киан». Красная рыбка – 1 штука, 2 свежих огурчика, полпомидора,  горсть сырых шампиньонов, четверть яблока, оливки, лук ошпарить. Все порезать крупной соломкой, полить соком лимона и ложкой масла, присолить, настоять. Это лучшая закуска под водку, какую пробовал. А я еще тот гурман.
-Милый Бегемот, как давно я не видела тебя. Почему ты совсем не забегаешь за наш мостик? – спросила женщина.
-Дела, дела. Пенсию надо зарабатывать, — проурчал котик. – Пенсия нормальная должна быть. У меня трудовой стаж большой. 300 лет.
Маргарита Николаевна была все так же молода, как и восемьдесят лет назад. Она подбежала к коту и приподняла его в воздух. – Сколько же ты весишь, Бегемот? Такой тяжеленький.
-Не уроните, светлая королева. Строго слежу за своим весом. 45 килограмм. Мессир упрекнул, что я лентяй. Я ни разу не упрекнул его в алкоголизме и маниакальной депрессии. Меланхолия протравила его насквозь. Ему бы заниматься мировыми делами, а он все думает о чем-то, даже кожа пожелтела. Это от недосыпания, не иначе. Опять же, совсем не ест сырые овощи. Мне, как коту, их есть не положено. А я ем. Про травяные клизмы я вообще молчу. Капризный, как ребенок.
Кот и Марго присели. К ним степенно подошел Мастер. Марфа, отдыхающая на соседней лавочке, оттопырила ушки. — Наш добрый друг, вы очень эффектно доставили нас в этот городок. Как ваше ничего, здоровье? Где мы? – спросил мужчина.
-Игорь Александрович, это город ласточек и смешения кровей. Город поющих хрустальных кукушек, и соловьев. В редком городе поют соловьи. А доставил вас не я, а добрый скромняга Азазелло. Я в плену сидел. Не поверите, но и королевских кровей здесь не мало. Монгольские ханы, татарские и мордовские отязоры, даже потомки Рюриковичей. Список из сорока персон. И все Маргариты. Столько и в Москве не было. Или было? Достойных то ли мало, то ли много. Есть немецкие фоны. Ах, Ляля Шнайдер — по паспорту Маргарита Шнайдер. Друзья прозвали ее Лялькой, куколкой. Не еврейка она, настоящая немка. У ее предков было уютное королевство на склонах гор. Но у нее все в прошлом. Больна. Весьма смертельно. А мессир не любит больных. Какая от них радость? Никакой. На тот свет, пожалуйста. Без надлежащей очереди.
-Родина Мишеля Лермонто, — вкусно вздохнул Игорь Александрович.
-Да, поэтому и вы, и мы здесь. Бал полнолуния состоится через несколько дней. Вы сможете потанцевать там с Марго, как почетные гости. Приглашение и фрак вам доставят. Ваша шапочка обязательна. Надо женить мессира. И все проблемы отпадут. Он явно заслуживает строки в книге рекордов Гиннеса, как самый старый холостяк на планете Ал-лят три. Или пока об этом рано. Место бала даже не выбрали. Коровьев что-то нашел. Интересно, интересно. Что тут рядом? Лишь бы мышей не было. Увидят мышь и кричат: «Бегемот, Бегемот, мышь». А мне сразу дурно. Я могу и в обморок упасть. Что могу, постоянно падаю. Мышей даже слоны боятся. Здесь же маленький котик. А где вы взяли мимозу? Они очень милые.  И аромат приятный.
-Да, а они у нас в саду круглый год цветут. Мы бы хотели осмотреться в городе, — попросила Маргарита Николаевна. – В этом году первый раз покинули наш милый домик.
-Давно не выходили в так называемый свет, — поддакнул Игорь Александрович.
-Да, разве это свет. Это полутьма. Свет там, где гуляет Мариам Сирианка. Там все сияет. Когда туда приоткрывается дверь, то здесь прямо сквозит. Устанете гулять, я вас найду. Здесь есть такое сексуальное панно — «Кандиевское восстание». Художник умело пошутил. Но секрет панно я вам не сказу, рассмотрите его. Что же? Я убегаю. Вроде бы все вам сказал. Не все, так хоть что-то. Что-то Чирьев с бутылем не возвращается. Пора бы. Наверное, мелочи не настрелял.
Кот взмахнул лапами и исчез. Маргарита Николаевна и Игорь Александрович взяли друг друга за руки, и пошли смотреть белый свет. Вокруг было много света, шума, машин. Это первое, что им бросилось в глаза. Мир изменился, но стал ли уютнее? Он казался живым существом. Все летало, звучало, куда-то ползло. Но все было мертво. Не дерево, а пластик. На улицах вместо живых деревьев воткнуты пластмассовые пальмы, пихты.
 Бегемот промчался по центральной улице. Он обратил внимание на роскошное здание на улице Кирова. Там раньше было министерство сахарной промышленности. Балкончики, приятная покраска. И таких домиков было не мало. Кота заинтересовал заброшенный кинотеатр «Москва». Там же крутился и Коровьев-Фагот. — Осмотрел десять квартир, и даже в гостиницу заглянул, — проворчал Фагот. — Мессир не обожает гостиниц. Такие они убогие. Как тебе, Бегемот, это страшненькое здание? Сменить колонны на мраморные, дворик расширить, чтобы дилижансы расставить. И волне достойно.
-Не такое-то оно и страшное. Грязновато, вон кто-то следы ботинок оставил на стенах. Зачем? И как?
-Я думаю, что этот человек снял ботинки, намазал их грязью и шлепал по стене, — предположил Коровьев.  – Я бы так сделал.
— Центр города. Стены толстые. Никто и не заметит, что внутри достойно танцуют менуэт. Смотри, телефон для связи с владельцем вывешен, — сказал кот-Бегемот. – А надпись «скоро», почему-то черными красками нарисована. Похоронное бюро напоминает.
-Реклама – это угодное дело. Сейчас же и позвоню, — решил Фагот. – И все будет в порядке. И мессир успокоится. Нельзя врываться в чужой дом, без разрешения хозяина.
-Несомненно, хозяина обязательно надо на рельсы толкнуть. Вон, Чирьев идет. Давай его толкнем. Интеерсно, напишут о нем хоть что-то в газете. Это он сочинил «Рабы».
— Гадкий кот, а что это вы на реке устроили? Утопленник-то пошел домой.  Жена поругала, поругала его и велела ложиться спать. Даже не заметила, что он сдох.
-Да? Видно, там все похолодело еще до смерти. А жена у него любого мужика обопьет. Я с ней пробовал выпить. Пока стакан до рта нес, она уже бутылку осушила. Одним словом – Танюшка Бренькина. Вот Чирьев ее перепьет.
- Пожалуй, тебе, кот, уже и молоко не поможет. Ты до Бренькиной уже пил, — ехидно усмехнулся Фагот-Коровьев. — Ах, как я люблю компромиссы.
-А кто их не любит? Я весь напичкан компромиссами. Мессир грозит. За работу, рыцарь. Мы верные слуги. Хотя некоторые и зазнались.
-Кто зазнался? Покажите мне на него пальцем, - попросил Фагот.
-Звоните менеджеру, регент. Что тянуть. От судьбы не уйдешь.
-Звоню, любезный кот. Где же мои очки?
-Твои очки на переносице. Когда ты их только сменишь?
-Думаю, что на этой неделе.
-Что-то случилось?
-Это лишь предчувствие.
-Предчувствие никогда не обманывает. Считаешь, что подошел к пределу?
-Да. Мессир просил отыскать ему некоего Ринго. Сейчас у Чирьева спросим, где его найти. Шел бы, подкинул поэтом пятьдесят копеек. А то он никогда себе на пиво не настреляет. Не чтут в России поэзию.
«Прошёл нищебродский консилиум
Из завтрашних свежих гробов.
В краю, где прожиточный минимум
Равен зарплате рабов».
Это он написал. Еще он написал «Страну сплошных поэтов».
Чирьев уже изрядно выпил.
-Ей, господин поэт, - обратился к нему Фагот. – Ринго знаешь?
-Знаю. Он не жадный. Постоянно дает мне по стольнику. Бог ему судья. Раз больше дать не хочет, - ответил Чирьев.
-А как его найти?
-А вы мне телефончик напишите. Я вам перезвоню, когда встречу его. Он постоянно у новой бабы ночует. Здесь он только со мной может поспорить. Рад был пообщаться. Мне пора по делам. Дела, знаете ли, господа хорошие.
Поэт вновь пошел избитой для каждого в России дорогой. Кто-то уже махал ему там рукой.
7. Аренда.
Коровьев подошел к телефону-автомату. Трубка сама приникла к его уху. На обратной стороне провода, кто-то тяжко задышал. — Алло. Добрый вечер. Поздно уже, а вы на работе, — сказал клетчатый.
-Вы на мобильный телефон звоните. Представьтесь.
-А как вас именовать?
— Зовите меня Еленой Светлановной, менеджер по аренде помещений. Чем могу помочь? – спросил весьма колоритный голосок, обогащенный еврейским акцентом.
-Мы бы хотели арендовать все ваше здание, на малый срок. Скажем на неделю, — сообщил Коровьев.
-Минимум на три месяца. 400 рублей за квадратный метр.
-300. Все же в стране кризис.
-О чем вы вообще говорите, любезный. Кризис. У кого кризис, те даже попытку позвонить нам не делают. Не было бы кризиса, так его выдумали бы. Везде кризис перепроизводства, а у нас, как всегда, недопроизводства. Деньги завтра ждем. Номер счета нужен? Здание из кирпича, центральное отопление, подполье сухое. И кресла целые, порезанных почти нет. Там и бар можете разместить, и танцпол. Опять же, прохладно. В раздевалке все номерки целые. Вешалки в мешке лежат. Я сама вам все покажу.  Зеркала, правда, сняли, какой-то любитель старины купил. Площадь помещения знаете. Перемножите его на 400 рублей и получите нужную нам сумму.
— Мы наличными. Может, договор сначала подпишем?
— Мы честная фирма, не спрашиваем, где вы столько наличных денег взяли. Вы должны нам доверять. Ждем. Сейчас в кинотеатре никого нет. Придете в офис. Адрес нужен?
— Мы знаем, где вы находитесь.
-Все-то вы знаете. Вы сами-то надежный партнер?
-Самый что ни на есть надежный. И очень галантный.
-Представиться-то все же можете? Только сразу предупреждаю — в кинотеатре запрещается устраивать склад взрывчатки, оружия, селить таджиков и вьетнамцев. Что еще? Кажется все. Ах, да, петарды взрывать нельзя.
-Что вы, что вы. Какие петарды. Мы это понимаем. Я бы еще предупреждал, чтобы клиенты керосиновыми лампами не пользовались. Еще есть и такие любители. Я генеральный директор цирка «Ночной полет на розовом скелете», господин Коровьев Понос Забибулович.
-Понос Забибулович? Не слышала. Шамиеву не родственник? Ждем. Задержитесь на минуту, устную договоренность ликвидируем. Откат не даем.
-Ой, я уже волнуюсь. Зданьице лет десять пустует. Неужели у нас есть конкуренты?
-Не пустует, а реставрируется. Такого зданьица в центре больше нет. Это сахарная конфетка. Жуй. Глотай.
Коровьев повесил трубку, кивнул довольно Бегемоту. Хитрый кот усмехнулся. И в нем проявился его печальный человеческий образ, лишь на секунду. Он побежал в город к Игорю Александровичу и Маргарите. Те все еще рассматривали центральные улицы. Кот пристроился к ним.  – Жить будем в кинотеатре, фильмы крутить, — радостно сообщил он. – Фагот уже договорился об аренде. У енго профессионализма не отнять. Гелла лишь немного приберется там. Вход в кинотеатр через закрытую заднюю дверь. Почему же вы редко возвращались в реальный мир?
-Не хотели, — пожал плечами Игорь Александрович. – Нам было хорошо вдвоем.
Кот подал ему ключ от кинотеатра.  Тот раздвоился. Потом кот выдал им деньги. – Распишитесь в ведомости. Таков порядок, — сказал Бегемот. Он взмахнул и лапками, и хвостиком. Мастер и Маргарита засияли небесно. И на них сменилась одежда. Маргарита всегда была модницей. — Зеркало мне нельзя? – попросила она. И зеркало тут же появилось. На женщине было узкое черное платье с голой спиной, белые туфли на очень высоком каблуке. На ее шее висело изящное янтарное ожерелье. Она будто бы помолодела, исчезла ее древняя шляпка, изменился макияж и прическа. Мастер оказался в обычном сером костюме. Его тапочки преобразились в лайковые туфли.
-Мне пора смотреть арендуемое помещение, - сказал Бегемот. Кот исчез. Пара пошла дальше. Игорь Александрович нашел в кармане деньги и купил даме бордовую розу.
–Кавалер, подарите даме букетик ландышей, — подбежала к ним старушка. – 80 рублей. Даром, все даром.
-Аннушка из Москвы? — удивленно уставился на нее Игорь Александрович.
-Ошибочка, молодой хороший. Анютой мою бабушку звали. Почила, как лет тридцать. Царство ей небесное. Все говорят, что похожа, до крайности. Я Христина Поликарповна, пожалуйста. Меня в этом городе все знают. Как прожрала бабушка квартирку в Москве, так и живу здесь, в такой погани. Мне тогда всего-то шесть лет было. Хорошо еще мама сумела здесь прижиться, а то стали бы бомжами. Мертвых, конечно, плохо не поминают. Но дай бог, чтобы мою бабу Аню черти зажарили до золотистой корочки. Ничего хорошего мне и не лезет в головку, вспоминая ее.
-А далеко ли здесь до галереи? – спросила ее Маргарита Николаевна.
-А вон она, смотрите в гору, красивое здание. Немцы строили.
-Дайте один букетик ландышей, — попросил Мастер. – Я знал вашу бабушку.
-Вы? А сколько вам лет? – удивилась старушка.
-Я уже не помню. Не смотрите на мое лицо.
— Хотела бы я выглядеть, как вы. Правда, что я на обезьяну похожа?
-Если только на самую красивую, — неожиданно пошутил Мастер, и очень удивился этому. Он редко шутил. Христя была колоритна. Невысокого роста, с длинными руками, огромными толстыми ушами, широким губастым ртом. И вся в морщинках. Глазки бегают.
-Купите водочки, сигареты, спички, — не обратила внимания на замешательство мужчины Христя. – Быстрее думайте. Мне еще масло надо успеть налить. В 23 часа магазин закроют. А скоро уже девять. Я такая не шустрая, словно Марфа-коммунистка какая.
-Аннушка, не ходите сегодня за маслом, — попросил Мастер. – Сегодня они прибыли. Сегодня нельзя.
-Знаю, что прибыли. Я не Аннушка. Завтра масло дороже будет. Масло надо запасти. Тем более там скидка 20% для пенсионеров. Я и удостоверение прихватила. Все предрешено. Куплю я масло – не куплю, а оно обязательно прольется.
-Я вас предупредил, — сказал Мастер и подтолкнул Маргариту Николаевну вперед. Та не вмешивалась в разговор, счастливо смотрела по сторонам. Христя недобро проводила роскошную пару.
-Вот они и вернулись, — сказала старушка. – Бабушка не врала. Бойся меня, бойся, нечисть. У меня такая икона в закромах. Мало вам не покажется. Не заплатите мне за молчание, так всуну ее вам в пасти. Бабушку он мою знал. Довели бабушку до недержания мочи. А так, пожила бы еще. Крепенькая была, доблестная. Хабалка – одним словом. Пойду-ка, подежурю у «Москвы». Точно, возьмут они кинотеатр в аренду. Я-то со знанием дела. Надо было сидеть рядом и сдать самой кинотеатр. 
Полумиллионный город ласточек был заштатным. Его обычно упоминали следом за знаменитым Урюпинском. Губернатор области, Ванька-Доля, говорил, что город процветает. В городе отмечали все праздники, начиная от церковных и заканчивая днями рождений секретарш заводов. И все масштабно. Даже в бюджете закладывались средства на это, списывая их на проведение дня ребенка, семьи, инвалида и тому подобные мелочи. Таков был город. И вот в него пришла то ли весна, то ли зима-сумбур. Клетчатый, Азазелло, Бегемот появлялись то там, то сям. Они бегали по рынкам, по вокзалам, даже по администрациям. Они не баловали, не пугали людей. Они лишь наблюдали, и все записывали в блокнот.
Маргарита и Игорь Александрович не были судьями. Они просто гуляли. В сквере, близ областного ФСБ, играл духовой оркестр. Они постояли там. Музыка звучала великолепно.
Музыка была славной, смесь калинки-малинки и американского блюза. На главной улице города распевал ансамбль из Узбекистана, имитируя южно-американских индейцев. Ближе к фонтану жирный парень танцевал уже не индейские, а индийские танцы, изображая женщину. Его яркая косметика не выдерживала никакой похвалы. Пот размыл ее. Его одежда была не стиранной.
-Браво, Бобиков, — кричали ему. – Шибче задом верти.
Не смотря на угасающую зарю, было еще светло. Странно, но все скамейки на главной улице были выкрашены в бурый цвет. Лишь одна в голубой, на ней была огромная надпись «Нюресса – телефон на бумажке под железкой, секс-психолог с артистическим образованием. За водку не работаю».
Духовой оркестр ушел из сквера. Вслед им засвистели. Сразу же из близлежащего кафе зазвучала тихая музыка, позднего Андерсена из «АББА». Группа девочек стали танцевать под нее. Но музыка была заоблачной. Девочки махнули рукой и решили выпить пива. — Дядя, купи нам пива, нам не продают, — попросила одна из них Игоря Александровича. Тот растерянно посмотрел по сторонам. Он ждал помощи, и она пришла, в виде вынырнувшего из асфальта, превратившегося в человека кота-Бегемота. — Вам еще нет 18 лет. Вам нельзя, — ответил Бегемот. Девочки засмеялись и побежали в киоск, вскоре вернулись оттуда с 10 бутылками пива.
-А что за Нюресса на заборе прорекламирована?  То же что ли заняться сексом за деньги, — сказала самая молоденькая девочка.
-Ты уже стара, — ответила ей подруга. – У богатых только малолетки пользуются спросом.
-Да, я еще паспорт не получила, — удивилась девочка.
-А выглядишь старухой, лет на двадцать, — крикнул ей роллер, катающейся рядом. Девочка запустила в него бутылку с недопитой жидкостью. И попала. Роллер вскрикнул. Пиво облило его с ног до головы. Подъехали друзья парнишки. Они закружились по кругу, набрали скорость и уехали  в сквер Пушкина. — Чтобы ты упал, — крикнула ему вслед девочка. – Узнаю твой телефон и подпишу ниже Нюры. Хоть на новые ролики заработаешь. Кривоногий павлин в шортах.
Мимо роллеров пробежала Христя. Она встала на алее и вылила бутылку подсолнечного масла. – Вот так-то, — довольно сказала она себе. Ее зеленый платочек наконец-то закрыл уши. Роллер сделал резкий разворот, и старушка столкнулась с ним, взмахнула руками. Казалось, что падение шло в замедленной съемке. Пустой бидончик подлетел метра на два. Но бабка сумела поймать его еще в воздухе. Она огрела им парня. Парень ловко поднялся с асфальта и укатил прочь. Старушка поспешила сесть на лавочку. Заглянула в пустой бидон. К ней подбежали две ее подруги.
– Христя, Христя, как ты. А, масло пролила. Плохая примета. Оно же такое дорогое, — сказала Марфа. – Я сейчас маргарин сама делаю. Беру говяжий жир, топлю и мешаю его с растительным маслом. Добавляю туда красителя желтого и продаю масло, как топленное. Есть и ароматизатор специальный.
-Нюресса, это ты накаркала. Пролей, пролей масло. Вот и пролила. Может, не спроста  разлила его. Я знаю кое-что такое, что никто не знает. Так тому и быть, — сухо закончила Христя и засмеялась. – Я ему всю майку перепачкала. Не молодежь, а козлы натуральные. Голова что-то у меня кружится.
-Зубы не заговаривай, говори, что такого ты знаешь, — приказала мужеподобная Марфа Горячка. – А то нарисую очки-то под глазами. Кинотеатр в аренду сдали. Концерт там будет.
— «Москву»? Надо Светлановну расспросить. Она там всем верховодит. Мне бабушка рассказывала, что однажды пролила масло, на нем поскользнулся весьма приличный человек. А дело было на Патриарших прудах. И все это весьма страшно. А я такая суеверная. Да, что уж скрывать. Вся Москва это знала. Тогда на Патриаршие пруды приходила нечистая сила, почитай выше, это был царь Тирский, Велиор, или Воланд. Он и пихнул писателя под трамвай. И произошло тогда много других страшных событий. И люди пропадали, и дома горели, и власть буйствовала, не могла совладать с нечистью. Вот и посмотрим, кто на этот раз поскользнется на масле. Хоть бы Чирьев грохнулся. Раньше Есенин был, Маяковский, а теперь Чирьев.
-Я дама с накопленными знаниями, но ничего не знаю о царе Тирском, — сказала Нюресса.  Хотя Чирьева читала. Умирала лесная фея, распустилась ее коса. А вокруг земляника зрела, наряжая себя в жемчуга. А я строго сужу. Стихи прекрасные.
-Царь Тирский. Сатана это, — буркнула Марфа. — Даже я это знаю. Поликарповна, давай мы доведем тебя до дома. Копчик-то не ушибла? Хотя, возможно, что врешь ты все. У меня дочь на этих прудах живет. Нет там трамвайной линии. Если, конечно, ее не разобрали еще при Сталине. Царство ему небесное, отцу народа, защитнику крестьян и грузин.
-Ой, забыла вам сказать, я ведь перебралась в квартиру поменьше, теперь живу прямо над кинотеатром «Москва». Центр города, — сказала Христя Поликарповна. – А упала я очень сильно. Страшно мне. Чую, чую неладное в своей судьбе. Крыса за мной ходит. Нюресса, раскинешь карты.
-У тебя же такая роскошная квартира была, — удивилась Нюресса. — Раскину, конечно, как время будет. Хоть бы раз кило конфет мне за это купила. «Белочку».
-Да, квартира у меня была хорошая, из коммуналки переделывали. Ничего. Я любое время отсужу ее назад. Я подписи специально подделала, и покойного мужа, и сына. Мы подписывались не на своем месте. Формально – это неправильно. Вроде бы арендуемый кинотеатр скоро реконструировать начнут. Я ни за что не перееду в жилой микрорайон. Здесь история, здесь золотой преступный треугольник. Направо девочки стоят, налево цыгане наркоту толкают, на фонтане карманники. Всюду жизнь. А что делать в спальном районе? Там если ограбят кого, то все по мелочи. А здесь грабители только мобильники и деньги берут. А сумочки выбрасывают. Я их подбираю. Я их, грабителей, всех в лицо знаю.
-И мы тоже этот треугольник любим. Где родились, там и умрем, — поддержала ее подруга Марфа. – Какие парады здесь проходили. Коммунисты жили заботой о народе. И колбаса была вкусная. Где сейчас найдешь такую колбасу. И сырок «Дружба» другой.
– Не переедем отсюда, пусть убьют. У «Рубина» двухэтажный дом спалили. В четыре утра. Там сейчас платная стоянка. А люди на улицу ушли.
— Дали им квартиры, хоть и не всем. Но нервы людям помотали. И не один там дом сгорел, а пара. Умрем, как одна, — поддержала подругу Христя. — Но не я.
-Но не мы, — решительно подтвердила слова и Нюресса. — Смотрите, какой-то чудак в перчатках идет. Или москвич? Как открыли город, так и зачастили сюда из Голландии. Розы выращивают. А потом у людей понос. Икону стырили в церкви святителя Митрофана.
Мужчина приближался. Старухи развернули голову в его сторону.
8. Развернули головы. 
Старухи развернули головы. К памятнику шел высокий брюнет. У него была великолепная спортивная фигура.  Человек был похож на артиста Дмитрия Певцова, хотя и полноват. На всех его зубах блистали бриллианты. — Дорогой костюмчик, — заключила Христя. – Явно не от Юдашкина. А от настоящего портного. Банкир.
-Банкиры беретов не носят, и перчаток, — сказала Нюресса. – Артист. Я его в каком-то фильме видела. Я же из артистической семьи. Опять же, дед варьете охранял. И мать чуть ли не танцевала.
-Нет, это политик. Говорили, что какой-то депутат-коммунист в город приехал. Точно вам говорю, это он, — вмешалась Марфа Горячка. – Может, ставки сделаем? Человек вполне порядочный. Врать не будет. Одним словом, настоящий патриот. Спросим его, кто таков.
-Биржевой маклер, — поджала губы Нюресса, вытащила пудреницу с зеркалом, попудрила носик и понаблюдала в него за незнакомцем. – Нет, жулики повседневно одеваются. Они не желают быть заметными. Кто признается, что он жулик. У соседа собаку Жуликом звать. Когда он ее кричит, то пол-улицы оборачивается. Вы-то все верите, что нет в стране жуликов. Депутаты не в счет.
Незнакомец быстро дошел до женщин, повернулся к ним и сказал: — Да, я врать не буду, — остановился он и продолжил. — Христина Поликарповна, верните икону назад. Скажите, что нашли ее. Или просто подсуньте попу. Поверьте, я отнюдь не сторонник этих намазанных краской досок. Вы хотя бы знали, что эту икону написали год назад. Она списана с древних икон, не просто с древних, а самых древних.  Подумать только, Великий Собор запретил такое изображение Христа. От иконы исходит истинная чистота. На небе кто-то заикал, увидев ее. Подозреваю, что Мариам Сирианка.
-Ничего не знаю, — надула губы Христя. — Икона старинная. И возраст ее не важен. Если мы, старухи, ее признали, то она настоящая. Мы, а не попы, все истинно понимаем в этой жизни и молениях. И веруем мы истинно, а не для соседей, или денег, как наши президенты.
-Отдай, — глухо сказал человек. — А то сама поскользнешься на пролитом масле. – Почему-то незнакомец заговорил с немецким акцентом. Женщины переглянулись.
-Шпион, — прошептала умница Нюресса. – А мы ничего не знаем — ни про закрытые города, ни про химкомбинат. Они там маячки отключили. И еще мы не знаем, что военный аэропорт в Саратов перевели, но ракеты все еще стоят. Христя, подтверди, что вернешь икону. Найдешь на дороге и вернешь.
-И не подумаю. Я затраты понесла. Одному художнику на экспертизу носила. Он сказал, что икона очень древняя. Сирийская. Иисус был юношей неземной красоты. Истинный ангел. Я трогаю доску, а она греет душу. Краски приготовлены по старинным рецептам. Доска из ливанского кедра. Этот кедр сейчас не рубят.
-Не из ливанского, а из уральского, — сказал Воланд. — Я куплю у вас эту икону. Я знаю, кому ее подарить. Давно я не делал такой любезности свету. И делал ли вообще. Делал.
-С ценой-то я еще не определилась, милый фашист, или кто ты там. Спрошу 2 тысячи долларов. А она может 10 миллионов стоит.
-Не стоит. Икона – новопал, — просто ответил Воланд. Он знал, чего ждать от внучки Аннушки. — Я дам за нее 15 тысяч рублей. Настоящая цена. Она же не золоченная. Я найду вас. До свидания, милые дамы. Вам, Марфа, стоит бросить курение. Легкие сгнили. Вам, Нюра, стоит бросить пить поддельный коньяк, язвочки наметились. И вообще, подумайте о вечном.
-О покупке недвижимости что ли? Когда это я пила поддельный коньяк. Всегда в магазине покупаю. Неужели поддельный продают? Сейчас же какие-то коды в кассе выпрыгивают. Негодники, — вдруг налилась краской Нюресса. – И не называйте меня Нюркой. Повторюсь сто раз. А с Марфой вы правы. Она такая. От нее табаком пахнет, дешевым. Все на собрание коммунистов, а она в баню с мужиками, водку кушать. А какие сейчас мужики. Сразу валятся. Вот и кушает она эту водку одна. А что же вы про Христино здоровье-то ничего не сказали?
Воланд засмеялся. Зазвучал марш-алле. Христя Поликарповна театрально схватилась за сердце. Марфа за горло. Нюресса за живот. И вдруг их охватил страх. Все вокруг стало черным черно. Тысячи чертей выставили вперед огромные когти. И огромная крыса пошла по их головам. Она тянула лапы в сторону Христи. Но тут же все пропало. Христя достала грязноватый платочек и дрожащими руками вытерла лицо. У нее сильно защемило сердце, руки задрожали. А Нюресса даже обмочилась. И струйка медленно стекала на асфальт.
Воланд ушел. Точнее он будто бы уплыл. За ним проплыло две кошки. — Ни фига, я ему икону не продам, — сказала Аннушка. – Если про нее иностранцы знают, то она дорогая.
-А с чего это ты решила, что он иностранец? Ты, правда, ее украла? – спросила Марфа.
И головы старух вновь развернулись в сторону ушедшего иностранца.
-Я что, на воровку похожа? Взяла икону. Ее на помойку поп выкинул. Сам выкинул. Сказал, что икона плохая. Бог должен гордо стоять, а этот пригнулся к земле. Я не все поняла, что бубнил батюшка. Все они философии нажрались, накушались по Нюрессе. Я доску с мылом протерла, посушила. А потом этот скандал разразился. Сейчас на первый план вышел скандал с иконой воина-мученика Евгения Родионова. Вот, человек за всю страну пострадал, за веру пострадал, и людям от рака помогает. Его даже на Украине признают святым. А у нас не признают. Стыдно батюшкам. Все царей, которые страну развалили, в святые толкают, - почти пищала Христя.
— 10 миллионов. Столько и Рублев не стоит. Столько небоскреб не стоит. Этих икон на Западе вагон и маленькая тележка. Всю матушку Россию туда вывезли. Не даст он хорошую цену. Убьют тебя, Христя, — вмешалась Нюресса. – Сходи в комиссионный магазин. Там 19 век по 18 тысяч продают. А новопал, от хорошего художника, я сама слышала, по шесть тысяч идет. С золотом по восемь. Богомаза настоящие иконописцы не признают. Маляром зовут. И зачем ты только масло пролила. Я же видела. Не жулик он. Он нечистая сила.
-Все-то ты знаешь. А с ценой не угадаешь. Зашла в художественный салон, так там иконы по семьдесят тысяч лежат. Строгановская школа. Не продадут по такой цене, наивные люди. А я иконке-то помолюсь. Вымолю деньги. И не убьют меня. Прав, мой радикулит. Пора в Турцию. Немки ездят, и я поеду. Деньги есть. Раньше туда одни банкиры ездили, а теперь бедные женщины, такие, как я. Там вода, солнце, общество. И знойные турки, которые на мои морщинки и не посмотрят. Надену паранджу, — решила Христя. Она немного отошла от подруг, сделала  круг и затанцевала, да так ловко. — Курить хочется. Девки, вы хотите курить? – крикнула она. – курите, пока живы. На том свете не покурим.
-Я уже бросила, легкие беречь надо, — плюнула Марфа на асфальт. – Ты говоришь, как искусствовед.
-А у меня сигареты кончились. И не намекай, Христя, что хочешь у меня стрельнуть. Надо было у иностранца фирменных спросить, — вздохнула Нюресса.
-Ага, сейчас совсем другое курево, — заявила  Христя. Она сделала шаг и наткнулась на пачку сигарет «Наша марка», подняла ее, осмотрела и сунула за пазуху. Пачка была целой. — Лучше быть глупой, чем мертвой, — отчего-то добавила она. – Дома покурю. Солидной даме не благородно курить в парках, подворотнях. И при таких подругах. Одна алкашка. Почему одна? Обе. Про Марфу плохого не скажу. Честная женщина. Телефоны на заборах не пишет. Лето пришло, пора в тапочках ходить. Тяжело мне что-то. И худо.
И Христя вновь куда-то развернула голову.
-Дай полпачки. Ты же подобрала сигареты, — попросила ее Нюресса. И получила в глаз от подбежавшей к ней Христи. — Дура, — завизжала Нюресса и накинулась на подругу. Дрались они ровно три минуты. Пока их не разняла суровая Марфа. В конце аллеи появился жирный кот.
-Породистый, — сказала Христя, протягивая подруге сигаретку. – Поймаем? Продадим. Он сбежал от этого иностранца. В городе таких и не видела. Нюресса, пойдешь со мной в магазин, где икона за семьдесят тысяч лежит. Отвлечешь продавца, а я ее украду, в церковь отнесу. Грех, такие деньги на вере зарабатывать. Дорогая икона должна верующих радовать.
-Жадность – это не прощаемый грех, — поддержала ее Нюресса. – Только формат у той иконы маленький. Такие в церкви не нужны. Давай кота окружим. И набросимся на него. Этот кот сбежал с выставки. Госпожа Венченосова обещала награду тому, кто найдет кота.
-А еще больше тому, кто его не найдет. Она счет кинотеатру выставила, — усмехнулась Марфа Горячка. У меня подруга, Марья Федоровна, истинная коммунистка, там полы моет.
Кот в конце аллеи отчего-то помахал женщинам лапой и перебежал на другую сторону дороги. Он остановил такси и сел в него. — Коты на машинах не ездят. Это цирковой. Госпожа Стефа сама его выкрала. Говорят в цирке какое-то грандиозное шоу. Я с директором знакома, — сказала Нюра.
-Шоу не цирке, а в кинотеатре «Москва». Директора цирка на пенсию отправили, там уже новый человек. Стройка идет. Вот наворуются. Кто-то решил нагреть на этом лапу, — заключила Христя. Она сурово поглядела на подруг, и хихикнула. Христя  достала из отвисшего кармана бутылочку и выпила прямо из горла. – Это лекарство. Ты же, Нюрочка, из своей валерьянки мне выпить не дала, — пояснила она облизывающимся подругам. — И потом, желудки у вас больные. Марфа, вступись за цирк. Ты же старая коммунистка, член совета ветеранов. Это губернатор всюду нос свой жадный сует. Где стройка, там и он со своим пузом.
-Какой губернатор. Он же от рака умер. Так перед смертью его ФСБ в Москве остановило. Он с дочерью три чемодана денег вез. Все отобрали. Он и умер от печали. Коммунисты все знают, - сказала грозная Марфа. -С чего бы мне за цирк заступаться. Все ты правильно решила. Не из своей валерьянки, а своей. Учись правильно говорить. Дай глоток. С моими легкими полезно пить самогон. Будто ты у нас одна больная. Коммунисты давно не при делах. Есть у народа другая партия. «Партия животных». Старые коммунисты уже пробуют в нее перебраться. Напрасно. Мы еще вернемся к власти. Народ за нас.
— Если больная, так иди в больницу, а не чужие лекарства выпрашивай, — ответила Христя и побежала из сквера, прихватив по дороге кем-то брошенный букет нарциссов. – Цветы, цветы, весенние первоцветы, кому цветочек? — закричала она. Она удивилась, что с кинотеатра «Москва» посыпалась старая краска. Здание вело себя, как живое существо. Христя перекрестилась. Это же сделали и две ее подруги. И их сердца сжались в комочек. Страх вновь вполз в город. Было такое ощущение, что деревья кричат. Тринадцать жирных крыс прошли прямо по аллее, ни от кого не прячась. Из рук Христи выпал букетик.
 
С кинотеатра «Москва» вновь посыпалась старая краска. Ветер поднял ее вверх и унес за город. Вдруг прошел теплый дождь. И окна здания засверкали чистотой. Казалось, что дождь прошел и внутри помещения. Христя хотела перекреститься, но на нее уставился очень страшный человек, с бандитской рожей и бельмом. На его плече сидела крыса.
-Она? - спросил он животное. Та что-то прошептала ему на ухо.
Рука Христи опустилась. Она испуганно проводила человека. А тот словно растворился в стене здания. — Да, дела, — испуганно прошептала старушка. – Как мне жить в таком мире. Пожалуй, надо вспомнить все, что рассказывала мне бабушка о странных событиях в Москве. Кажется, она и сбежала из столицы по той причине. Нет, теперь и у меня сомнения. Сатана это был, в белых перчатках. И он уже прошел рядом со мной. Это верно без всяких сомнений. Ох, беда-то какая. Бежать, бежать из города. Как не хочется. Какая лень. — Христя посмотрела под ноги и увидела странную книжку в черном переплете. Она ногой подвинула ее, осмотрелась по сторонам и подняла. -Герберт Аврилакский. 999 год. — Христя открыла книгу. Она была рукописной. Христя сняла с себя платочек и завернула в нее находку, поспешила удалиться, решив, что книгу потерял иностранец. «Жизнь и смерть философа Иешуа Га-Ноцри», — прочла женщина название, а потом и первые страницы. – Иешуа Га-Ноцри жил на рубеже новой эры в Палестине. Смертный приговор ему был утвержден пятым прокуратором Иудеи Понтием Пилатом.
Книга была написана на немецком языке. Христя его не знала, но читала. Это испугало ее окончательно. И она смогла перекрестить лоб, облегченно вздохнула, хотя лучше ей и не стало.
 Глава 9. Ершалаим.
Когда же перед смертью с глаз завязка упадает, И все, что обольщало нас, с завязкой исчезает.
Лермонтов. Чаша жизни.
А гостевой комнате в Тарханах поселился Иван Николаевич Понырев, когда-то Бездомный. Он уселся поудобнее и развернул бандероль. – Нет, Варвара Силовна молодец. Как Мастер мог забыть ее имя. Цвет платья помнил, подлец, — по-доброму сказал литератор. Он достал небольшую записку. « Здравствуйте, мой дорогой человек, Иван Николаевич. Это Варя. Реставраторы нашей библиотеки восстановили все сохранившиеся черновики покойного супруга. Их не много. Я обнаружила в них конец романа о Понтии Пилате. Он пользовался работами историков и делал пометки. Берегите себя. Я очень вам благодарна, что вы сохранили память о нем на все эти годы. И вы для меня самый дорогой человек. Варя Селехметьева».
И Иван Николаевич раскрыл уже сверстанную книгу: « Итак, смертный приговор Иешуа Га-Ноцри был утвержден пятым прокуратором Иудеи Понтием Пилатом. Понтий Пилат был все же префектом, пришедшим на смену Валерию Грату в 6 веке, по протекции могущественного Сеяна».
 
 
 
Итак, смертный приговор Иешуа Га-Ноцри был утвержден пятым прокуратором Иудеи Понтием Пилатом. Времена менялись. Сеян, покровитель Понтия Пилата, был смещен еще в 31 году. И прокуратор боялся, что следом сместят и его. Философ Иешуа был притягателен. Именно притягателен. С ним хотелось говорить. Но нельзя. Пилат был политиком. Он понимал, что в провинции обстановка напряжена. Что народ готов поднять бунт. Иешуа должен был брошен народу, как кость. И хотя, по старинному еврейскому обычаю, Пилат умыл руки в знак своей невинности в смерти философа, но с себя он вины не снял. Каифа мог даровать жизнь философу, но не даровал, законно считая, что его проповеди разрушат не только Ершалаимский храм, но и опасны для самого государства, его вековых устоев.  Народ же оказался ничтожным, как и многие другие народы. Пилат всегда ненавидел евреев. И теперь знал, что был прав. У него была власть. И он часто использовал ее во вред целой провинции. Главной проблемой Ершалаима была вода. Ее-то и сделал прокуратор наконечником древка. Деньги храмовой казны, что должны были пойти на строительство водопровода, Понтий Пилат потратил на другое. На эти деньги были обновлены несколько храмов, укреплен  портовый мол, в столице провинции. А почему бы и нет.
Беспорядки начались на соборной площади, потом переместились на гору Гаризим. Пилат приказал безжалостно расправиться с людьми. Многие погибли на месте. Многие были пленены, казнены. Каифа уже жалел, что не удовлетворил маленький каприз прокуратора. Он мог бы убрать философа и иным путем. Подписи первосвященника на письме-жалобе к пропретору Виталлию не было. Письмо в Антиохию доставили выборные народа. Виталлию жалоба пришлась как нельзя кстати. В Риме в это время было вроде бы все спокойно. Император Тиберий был, конечно, стар, но власть держал крепко. Если бы не Калигула. Тот вступил в борьбу за Рим. И это все чувствовали, поминая славные времена императора Августа. А империя была огромна. Она могла поставить под копье 4 миллиона воинов. Понтий Пилат был верен Тиберию. И это весьма мешало интригам, творим в самой горячей точке государства.
 Неспокойно было на душе у Понтия Пилата. Он знал откуда ждать удара. На самое видное место была установлена копия статуи императора Тиберия. Он чуть ли не молился на нее. А что оставалось делать. Прошло три года после казни Иешуа. Страх переполнял не только прокуратора, но и весь Ершалаим. Он буквально струился по тесным улицам. После беспорядков на горе Гаризм, казнить могли любого, и ремесленника, и торговца, и крестьянина, и даже священника. А в Антиохии с ответом на жалобу народа тянули. Вителлию не выгодно было разжигать костер под своей собственной задницей. Но надо. Времени Тиберия пришел конец.
 Прокуратор Иудеи Понтий Пилат потянулся за плащом и надел его, кровавой стороной наружу. — Что он, кто он? Преступник. Мессия? Люди ждали мессию. Почему мне так грустно? Да, я правильно надел эту накидку. Ее следует носить именно так. И что такое жизнь, я узнаю лишь после того, как попаду туда же, куда ушел и он. Жаль, что мы верим в разных богов. Чтобы что-то узнать, надо пройти эту сумрачную грань. Кого же наказали боги, меня или его? Подозреваю, что я быстро прозрею. Записки уже ушли не только в Антиохию, но и в Рим, и на славный остров Капри. Тетрарх не так прост. Синедрион на его стороне. Мне верны лишь воины. Император меня в любом случае выслушает. Он ценит мою преданность. Иешуа умеет лечить гемикрамию. Умел. Что-то я читал в отчете. Кажется полотенце, которым утерся преступник, стало помогать людям при тяжелых заболеваниях. Случайность. Так творятся легенды. Смешно будет, если найду полотенце и попрошу написать мне портрет философа-словоблуда. Не мог, не мог я спасти его. Мог, но очень высокой ценой. Ценой своей жизни. И смерть уже стоит за мной. Какова же она будет? Уж лучше бы пришла болезнь, отвлекла бы от дум. Разрушить каменный ершалаимский храм? Произойдет и это. Вечности нет. Нет в этом мире. Так ли много образованных людей в проклятом городе? Бессмысленное действие? Отчего же. Чтобы создать что-то новое, надо разрушить что-то старое. Он прав. Путаница будет продолжаться. И меня за эти слова не казнят, а его распяли. Надо что-нибудь съесть. Хотя бы сушеных фиг с медом. Мой мозг должен послужить мне. Нужно сладкое. Цель одна, цель и долг — сохранить память о нем. Закажу восковой портрет. Художнику придется рисовать с чужых слов. И в тайне. Никто не должен знать, кто заказал портрет. Он заказан для потомков. Левий Матвей должен записать на бумаге все, что помнит. Это я профинансирую. Ученики философа получат от меня деньги. Да, возможно, что у меня появился бы человек, а не собака. Но не судьба. Кроме жены у меня нет друзей. Схожу в сад на Елеонскую гору. Вера теряется навсегда. И здесь он прав. Волосок. Не достоин Вар-равван жить. Даже я не могу тронуть бандита. Афраний, как всегда, прав. И все же я не трус. Точнее, я уже не трус. Злых людей нет на свете? Нет. Но есть трусливые. Трусость губит, калечит. Трусость убивает все: дружбу, доверие, любовь, даже успех. Пора в Кессарию Стратонову. Клавдия Прокула сердится. Как она защищала  философа. Не люблю я этот дворец. Для чего его построил Ирод? Все мы строим царство истины и справедливости. А поле, где мы его строим,  пусто. И император Тиберий — величайший из строителей. Мы лишь серые его последователи.
Пилат поднялся и подошел к чаше с водой, целиком опустил в нее лицо. Потом он стряхнулся, и боли при этом не было.
– Надо переодеться в бедняка, послушать, что говорят люди на рынке. А слышал ли философ меня? Я его услышал. Бессмертие — лишь в людской памяти. Человек смертен. Далее пойдет что-то иное. Смертно ли оно, это иное? Даже он не даст ответа. Каифа верит, поэтому и смел. Значит, я мало во что верю. Не преступление ли назвать Пилата Понтийского, всадника Золотое копье, трусом? Сегодня ночью легион Фульмината не уйдет за стены Ершалаима. Все будет тихо. Песок примет много крови. На Капрее будут довольны моими действиями. Я предотвращу многое. Этот народ не должен и думать о свободе. Пусть верует в своего единого бога, и молится ему. Я изгоню евреев из этих земель. Это народ рабов. Власть императора непоколебима.
-Письмо из Антиохии, от наместника, — появился из-за колонны секретарь.
-Положи на стол, — тихо сказал Понтий Пилат. — Накормили ли собаку?
-Я осведомлюсь, и распоряжусь, — очень дерзко ответил секретарь.
«Он знает, о чем послание наместника», — подумал прокуратор. — Тем хуже для народа Ершалаима, — громко сказал Понтий Пилат. — Да, попрошу осведомиться. Собака должна быть накормлена. — Прокуратор надел плащ белой стороной наружу. — Вся правда никогда не будет известна. Этот народ должен понести наказание. Славься кесарь император. Славься его имя. И пусть идет время, но слава императора лишь возрастает, — совсем перестал осторожничать главный бюрократ провинции. Секретарь попятился назад. Он и так слишком много слышал, и услышал. Он испугался за свою жизнь.
-Лишь бы эта любимая собака не сдохла. Как ее все не любят, — прошептал он. — Его дни сочтены. И дни прекрасной Клавдии Прокулы. Ее жаль. Добрейшая женщина. Славнейшая из всех жен эпохи вероломства и зависти.
-Вон, — сказал ему прокуратор. Секретарь со свойственной ему быстротой скрылся за колоннами.
Понтий взял уголь и начертал на стене лицо. И очень четко он вычертил крест за этой головой.
-Нет. Пока красавец  Фульминат будет тешить женщин в своем шатре на горе, и устрашать бунтовщиков, мне надо все обдумать. Слишком многое поставлено на кон. Начальник тайной стражи Афраний сейчас послужит результативнее. Прочь усталость, старость, сумерки с лица. У меня еще есть, что сказать. Пожалуй, я возьму это кресло в свою резиденцию. Больше я не допущу малодушия. Не я, а он выбирал, кому жить. И я должен оправдать его выбор. Он отдал на заклание себя, а не меня. Он мог убедить меня, и не стал. Поймут ли это люди. Умные поняли. Я не люблю пасху. Особенно предпраздничный вечер. Доволен ли я своей жизни? Тщеславие довольно, но и только. Почему человеку не дается второй шанс? Рим? Возможно.  Я достиг своей вершины. Дальше лишь падение. Я должен пасть достойно.
Прокуратор прошел к креслу и сел в него. Его спина выпрямилась. К нему подошла его верная Банга и села рядом. Ее видно накормили. С уголков рта капала кровь. Пес облизнулся и устроился  у ног хозяина. Золоченые бляшки сверкнули на его ошейнике. Глаза собаки были полны любовью. — Для собаки даже запойный одноногий хозяин, самый могучий, всесильный. Могу ли я защитить тебя, мой верный пес. Сколько тебе осталось жить? Столько же, сколько и мне. Никто не посмеет разлучить нас. Тебя убьют вместе со мной.
Из-за колонны вновь появился секретарь. — Афраний, — сказал он.
-Проси. Он знает, когда прийти. Афраний ходит совсем тихо. Но его поступь слышат.
 Каменный пол будто бы поглощал шаги Афрания. Прокуратор пригласил его в нишу, где стоял небольшой столик. Столик был накрыт куском очень дорогой красной ткани, поверх которой стояла тарелка с фигами и овощами. Это все. В нише было весьма прохладно. По ней проходил рукав водопровода. Отчего-то прокуратор поморщился. Он был недоволен обстановкой. Известковая побелка ниши потемнела и слегка потрескалась, создавая иллюзию архаичности постройки. Где-то пел гюль-гюль. — Роза зацвела, — понял причину своего недовольства Понтий Пилат. – Вырубать ее нельзя. Любимый цветок императора. Придется терпеть.
Афраний даже не поклонился. Любая мелочь была весьма наглядна для прокуратора. — Не знаю, будет ли вам это интересно. Красавица Низа умерла. Причин никто понять не может. Лавка была закрыта. Муж женщины уехал в Кессарию. Туда прибыли корабли из Мероэ. Утром лавку никто не открыл. И служанка, жившая в пристройке, пошла посмотреть, что с госпожой. Низа почла навсегда. Со слов служанки, перед сном она даже не зажгла свечей, — доложил начальник тайной стражи.
-Не было ли яду в воде?
-Воду служанка сменила вечером, перед тем, как госпоже лечь в постель. Я сам отпил из этого кувшина. Яда не было. Просто пришло ее время. С ее подругой Энантой я говорил. Та не знает ничего, утверждает, что Низа была накануне весела и на боли не жаловалась. Хотя Энанта, как-то ухмылялась. Низа сообщила ей о беременности. С мужем Низа жила давно, и детей у них не было.
-Как бы не заразила Низа подругу своей таинственной смертельной болезнью.
-Все может быть.
-Слухи о Низе должны достигнуть Каифы. Он должен помянуть ее в своих молениях, как поминает Иуду.
-Она гречанка. Он не будет поминать ее. Разве, что купит у ее мужа самый дорогой ковер. Каифа говорил с ней перед смертью. И даровал украшения и деньги. Но она не приняла его даров.
-Все те  же тридцать тетрадрахм?
-Лишь три. Он продешевил. И уже понял это. Но поздно.
-Он больше не снится мне, — вздохнул прокуратор. — А не была ли виновата эта женщина в смерти красавца Иуды из Кириафа?
-Если и да, что теперь из того. Ее больше нет. И все тайны она унесла с собой.
Прокуратор запустил руку в складки одежды и вынул оттуда мешочек с деньгами.
— Вы их возьмете без объяснений с моей стороны, — сказал Понтий Пилат. И начальник тайной стражи взял. — Я по-настоящему так и не вознаградил вас за ваш профессионализм, и умение думать. А это стоит дорого. Узнайте, кто мог быть отцом ребенка. Да, Иешуа говорил мне, что он сирота. Но до меня дошли слухи, что него была мать. Почему она не почувствовала, что сын нуждается в ней.
-Он хранил ее покой. Не поискать ли ее?
-Легенда возведет ее на должную высоту. Достойна ли она этого? Не желаете разделить со мной скромный стол? Наверное, завтра я покину Ершалаим. Я стал обрастать жирком. Во мне появился стержень. Наверное, это вера в бога.
-Стержень был в вас всегда, — уж очень по-доброму сказал самый умный и ловкий человек Иудеи, Афраний Тенет. И прокуратора передернуло от этого. Афраний играл. Он был игроком, крупным игроком. Он хотел сохранить свой пост и после ухода Понтия Пилата. И он хотел перемен.
-Я решил не портить иудеям новый праздник. Войска, стоявшие в этом дворце, а также у стен города, больше не войдут в Нижнюю часть.
-Он бы этого хотел. Никто не выходит без надобности из домов. Все боятся.
-Наивные. Стены домов еще никого не спасли. Ваша дерзость объяснима. И очень жестка. Но ничего. Перед вами иной человек, иной прокуратор. Жесткий, жестокий, но разумный. Прочтите это. Я еще не ознакомился с письмом сам. Вы сами решите, что предпринять мне по нему. Но скажите, ходят ли люди к его могиле в скале?
-Ходят. Во многом благодаря Левию Матвею. Тот суетится. У него в Кессарии гостят люди из Черного Египта, из Нубии. Они поклоняются философу, как богу. И они искренне славят ваше имя. Ваше, и вашей супруги, гостеприимно встретившей их в Кессарии, и опекающей их. Я до сих пор ничего не могу сказать об исчезновении тела преступника. Воины утверждают, что его выкрали последователи философа. Матвей же утверждает, что тело взлетело ввысь, яко шаровая молния.  И сгорели саваны.
— Вар-равван слишком много пьет.
-Столько много, что уже тревожит меня. Не слишком ли сильная буря зародилась в сердце Срединного моря? Не пострадать бы и нам от ее налета.
-Если мы и пострадаем, то совесть наша будет чиста. Мы, верно, служили империи. И нет у нее более верных слуг, чем мы. Да, пусть здравствует император Тиберий.
-Да, славится империя во всех веках.
Понтий вздрогнул при этих словах. Афраний его не боялся, абсолютно.
 Слуги развешивали факелы. Колоннады стали освещаться.  Обычно испепеляющее солнце скрылось среди густых облаков. — Остановите их, — попросил прокуратор безликого стража. — Сегодня мне будет светить лишь луна. Пора, пора, туда, по светящейся дороге. Кто-то же откроет мне дверь.
-Спокойной жизни, — слегка согнул голову Афраний. – Позвольте мне оставить вас?
-Оставить меня. Да, вы свободны. А я нет. Грех не попробовать быть. …Каким?
-Верным.
-В своей верности я не сомневаюсь. Это цель моей жизни.
— Простите.
-За что? А головные боли приходят реже. Мне надо было спасти Иешуа, хотя бы как врача. Отправил бы его в Рим. Он бы стал величайшим лекарем человеческих тел. Императоры тоже болеют и страдают. И врач здесь надежнее, чем…
-Высшие силы?
-Самые высшие, самые. А что за слухи о царе Тирийском? Насколько он могуч, этот невидимый царь?
-Он видимый. Он появляется там, где хочет. И он неуловим. У него невидимые стражи. И он наводит страх на Сирофиникию, Галилею, Самарию, Иудею и Идумею. Он говорит то же самое, что говорил и Иешуа, но его слова воспринимаются иначе. Если он говорит, что все люди добрые, то думаешь, что все люди злые. Если он говорит, что храм разрушат, то я уверен, что этот храм еще постоит. С его появлением пришли на наши царства беды, засухи, болезни.
-Это плата народу за его трусость. И мою. Я больше ничего не боюсь.
-У вас есть и жена.
-Прекрасная жена. Я очень боюсь за нее. Этот страх не изжить. Ты прав, мудрейший из стражей империи.  У меня есть слабое место.
Афраний поклонился и удалился. Прокуратор закутался все в тот же плащ. Он усмехнулся. И это усмешка была зла. Он был зол на этот мир, на богов, на императора, на слуг, на Иешуа, Афрания, жену Клавдию. И на себя. Но больше всего на иудеев, да и самаритян, во имя которых и погиб философ-бродяга. Лишь собака не раздражала его. И он подозвал ее и поцеловал в кончик носа. И она широко лизнула его.
-Прости мне все, в чем я согрешил до сегодняшнего дня, избавь меня не от физических, а от душевных болей, молись за меня своему богу. И не печалься. В отличие от меня ты свободен. Кто просветит меня? Я должен просветить себя сам. Хочу ли я добрых дел? Хотел бы попробовать. А там видно будет. А пока я буду мыть руки водой, на виду у всех. Евреи вздохнут свободно. Но успею ли я сделать и для них что-то хорошее. Тяжелый народец. Но до смешного живучий.
 10. Яростные лица.
До изгнания евреев с родины оставалось еще более тридцати лет.  Сколько крови ждало благословенную землю. Знал бы это лукавый Каифа. А царь Тирский знал. Знал и шептал на ухо Понтию Пилату. – Как прекрасно цветение садов в оазисах, политых кровью, — слышалось прокуратору. — Как пестует мать дитя, закрыв очи мужу.
-Я очищу эту землю от неблагородного народа. Здесь будут жить лишь римляне. Провинция станет новым Римом.
Банга вновь лизнула хозяину руку, и он накрыл ее углом плаща. Прокуратору хотелось подумать, полюбоваться закатом. Но внезапно очень захотел спать. Глаза сами собой стали закрываться. И это был не тяжелый сон. Этот сон превратил вечер и ночь в одно мгновенье.
-А если уснуть на миллион лет? — спросил себя пробудившийся утром прокуратор. – Неужели и этот сон пройдет также быстро. Я спал, но мне было так хорошо. Во сне я был свободен. От кого? От жизни.
Банга даже голову не повернула. Прокуратор убрал с ее спины кромку плаща. Слуга внес кувшин с водой. Понтий Пилат опустил в него руки, набрал в ладони воды и напился. Ему показалось, что вода пахнет розой, ненавистной ему розой. Он сурово посмотрел на слугу и тот вжал голову в плечи. — Принеси мне цыпленка, — распорядился прокуратор. – Я буду ждать новой ночи. День для труда. Ночь для отдыха. Не забыть бы про портрет. Афраний найдет кого-то похожего. Судьба исполнена. Жестокая судьба. Где же ты был раньше? Твои ответы честны. Мои нет. Я так и не прочел письмо. Но придется. Афраний подскажет мне, что написать в ответ. Он изощрен. И, наверняка, он уже встречался с царем Тирейским. Не хватало мне еще и темных сил. Хотелось бы старость прожить в покое. Но уйти со службы нельзя. Это цепь, от которой не освободиться.
Афраний объявился без представления. Видно охрана и не заметила его. – Больше не носите плащ кровавым подбоем наружу – сказал он. – Это будет вам дорого стоить. Таковы мои выводы из письма. Письмо не содержит ничего важного. Но оно важное. Вас проверяют на верность императору. Вителлий просит умерить пыл, вывести конницу из города. Время иудеев еще не пришло.
-Нет более верного подданного в империи, чем я, скромный прокуратор Иудеи.
-Думаю, что это надо доказать не только словами.
-Немного переусердствовать?
-Много, мой прокуратор.
-Но как это сделать без крови? У вас есть дополнительная информация?
-На словах, мой прокуратор, лишь на словах пострайтесь. Больше слов и меньше дел. В Риме не спокойно. Оппозиция окрепла. Мое знание подтверждено заблуждением многих и многих. Простого изложения его вам будет недостаточно. Доверьтесь мне. Никто так доподлинно не знает вашу преданность Тиберию. Яростные лица просветлеют, умывшись кровью. Да, в Риме просветлеют, а в Антиохии нет.
-Я все понял. В умении носить белый плащ, не запятнав его кровью в тяжелые времена, и состоит умение государственного деятеля. Вителлий здесь образец. Что есть подлинно? Ничего.  Подлинны лишь заблуждения. Я приму ваш совет, как бесценный. И я буду лишь осторожным наблюдателем за чередой событий. Конницу пора вывести. Мои сны чудесны. Буду больше спать. — Афраний положил письмо и растворился в утренней мгле. Они давно знали друг друга. И лишних слов им просто не требовалось. — Все традиции Иудеи будут соблюдены. Я не нарушу ни одной, — едва слышно проговорил Понтий Пилат. – Вот, и я выставлен на поднос. И я ничего поделать не могу. Так же, как и ты, философ. Хотя ты мог. Я расспрошу о твоем входе в город. Свидетели ведь есть. Тот же сборщик налогов, бывший сборщик. Ничто больше не нарушит твоей любви к людям. Я не в твоих руках. Я в руках дьявола. Избавь меня от этого. Хотя выбор делала не темная сила. Выбор делал я сам. Всегда сам. По своему выбору я и отойду от сатаны. Новый храм, новая жизнь. Мне в него уже не войти. Бесконечное, необъяснимое, необъятное. А был так мал, так предсказуем, хотя все же и не во всем. Оставил ли ты хоть одну строчку? Пусть не мне, пусть кому-то другому. Ты сказал, что Матвей записывал все неправильно. Надо перечитать эти записи. С греческого на арамейский слово ересь переводится, как мнение. В чем различие веры и религии? Религия – это лишь платье веры, в котором бог пожелает увидеть тебя. Лучше быть голым. Что-то не нравятся мне слухи о царе Тирейском.
Собака вдруг завиляла хвостиком. Значит, она почувствовала кого-то хорошего, но никто так и не пришел. Прокуратор подозвал ее к себе, и та отвела взгляд. Понтий Пилат накинул плащ белой стороной наверх. – Да, славься император Рима, Тиберий, — сказал он громче обычного. – Надо приступать к делам бренным. — Бокал с водой зашатался сам собой и опрокинулся. Прокуратору вдруг показалось, что из него вылилось красное вино, или сама кровь. Он ткнул в лужу пальцем. Это была лишь вода. – В чем же источник любой смуты? Или единого источника нет. Я ответа не знаю, — уже не для случайных ушей сказал прокуратор. – Бокал плох, ножка кривовата. Я не хочу иметь такую же ножку и упасть. А упасть можно, даже без толчка. Затаиться. Сейчас это важно. Нельзя, чтобы императору бросилось в глаза моя излишняя усердность. Неслыханные перемены. Всему приходит конец. Даже власти императора. Неужели перемены рождены им? И кто буду я? Я все сделал правильно, послав его на смерть. Храм заскрипел. Не слишком ли я откровенен, пусть и самим собой. Больше я не буду думать об этом. Я слышал, как этот лукавый Каифа говорил, что если плохо хотя бы одному еврею, то плохо всем евреям. Странная у них вера. Но среди людей всегда властвовал грех.  Хотя я говорю чушь. Всегда властвовал Тиберий. Надо определиться со своим путем. Любой император всегда заинтересован в таких людях, как я. Я служака.
Собака напряглась, коротенькая шерсть на загривке встала дыбом. И из темной аллеи вышел человек. Он был закутан в черный плащ, волосы схвачены темной бечевкой.  Прокуратор где-то уже видел его. Но он не мог уловить черточек лица. Оно играло.
-Все уже решено, но не до конца. Готовься, — сказал таинственный незнакомец. И прокуратор понял, что он хотел сказать. И как не старался пришелец не запомниться, но чем-то запоминался. А не заметить его было невозможно. И вдруг все растаяло.
-Мираж, — сказал Понтий Пилат. – Охрана, — крикнул он, — осмотреть все окрестности. Никого ко мне не пропускать. Возможно, что в саду кто-то прячется.
И за зеленой стеной застучало с десяток ног. Казалось, что их топот долетает до самой Капреи. Прокуратор поднялся. – Вот и сюда пришел царь Тирейский. В Кессарию, — крикнул он, и тихо добавил, — встречусь с коптами. Жена сообщала, что они весьма образованы и умны. Надо почитать, что пишет грек Гермидий. Странно иметь своего биографа. Это письмо не в будущее. Это письмо мне. Умру, и все перепишут.
Почему Понтий Пилат не любил дворец, в котором жил в Ершалаиме, потому что он напоминал ему о судьбе Ирода. Из дворца, вернее из двухэтажной башни, просматривался весь город и гиподром. Вокруг была пустыня, а внутренний дворик всегда влек прохладой. Белый мраморный бассейн уже не пугал людей. Великолепные стены из стуко-штукатурки имитировали мрамор. Всюду фонтаны и водопады. Здесь когда-то Ирод утопил брата жены Мариам, первосвященника Иудеи Аристобола Хасманея. Да, Ирод убил сначала старейшин, потом царя, потом деверя, позже он убьет и детей. Хасманеи были у власти 126 лет. Ирод уничтожил их, с подачи Саламеи. Потом он убил в Ершалаиме всех младенцев мужского рода.
-В Кессарию, — повторил прокуратор.
Искусственный порт Кессария и столица провинции была римским городом. Иудеи чувствовали себя там иностранцами. В амфитеатре Кессарии шли гладиаторские сражения, одни из самых жестоких во всей империи. Административное деление Палестины было очень сложным. Северной ее частью и Галилеей правил Ирод Антипа. Когда Марк Антоний был свергнут, а к власти пришел Август, то жизнь правителя Галилеи повисла на волоске. И Ирод заявил новому императору, что служит лишь Риму. Это было смелым заявлением. Ирод служил не только Риму, но и дьяволу.
 Впервые Понтий Пилат поехал в Кессарию в коляске, а не верхом. Больше он в Ершалаим никогда не вернется. Он еще не знал этого. Вителлий принял решение. Он послал в Кессарию своего доверенного человека, для встречи с Афранием. Слишком много крови пролил прокуратор. С одной стороны римский легат хотел предотвратить восстание, а с другой обрести любовь народа. Народ считал Понтия Пилата палачом страны знойного солнца. Все знали, что годы правления Понтия Пилата подходят к концу. Не знал лишь сам Пилат. 36 год накатывал на Иудею, как ураган с моря, как черная грозовая туча. И Афраний был прав, буря рождалась в Риме. Тиберий  предчувствовал свой конец. Кто-то уже сжимал руками подушку, которая без каких либо следов лишит его воздуха. Тиберия пугали слухи с Востока. Нет, он и знать не знал, кто такой философ Иешуа. Его пугали слухи о царе Тирском, или Тирейском. Кто-то называл этого царя магом, кто-то воином тьмы, а кто-то и сатаной. Говорили и о близком конце света. Не было, не было радости в глазах императора. И какая радость, когда годы дали о себе знать. Он уже больше возлежал, чем сидел. Нет, совсем немощным он еще не было. Но не был он и всесильным.
— В Сирии стоит 8 легионов, по пять тысяч в каждом легионе. Куда еще больше, — вздыхал Тиберий. – Я не отдам ни пяти земли. Рано подчеркивать палочкой мои дела. Все еще впереди.
Но все было уже сзади. Правители никогда не чувствуют этого.
 
Глава 11. Его нельзя не заметить.
 Собранье Зол его стихия. Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые, и пену рек, и шум дубров.
Лермонтов.   Мой демон.
 Синоптики не ожидали резкого похолодания в ночь на третье число Мая. Луна выцвела, как зимой. Дорога превратилась в каток. Редкие автомашины ехали очень осторожно, постоянно скользя. Однако, не смотря на это, по трассе легко мчалась весьма странная повозка, открытая карета, запряженная медведями на коньках. На зверюгах были судейские мантии, к их макушкам крепились флаги губерний, прочая красота. Медведи были очень шустры. Они несли карету, как воздушный шарик. В ней сидел лишь один человек, в черной маске с хищным носом. Он был угрюм, не смотрел по сторонам. Да, такого нельзя было не заметить. Его очи сверкнули. Он только что вернулся из прошлого, легендарного и такого далекого. — Завернем на родник, — сказал он мишкам. – Мариам не любит ждать. Она так ничего и не поняла. И уже не всем душам хватает ангелов. А у меня черных ангелов хватает всем. Значит я сильнее. Возможно, что я ревную ее. К нему.
 Лед с дороги вдруг сбежал в сторону. И карета покатила туда же. Она промчалась мимо странной церкви, где сиял крест с полумесяцем. Это была история. Ходят, ходят легенды по древней атмисской земле. И они противоречат официальной версии того, что национальные меньшинства в России не преследовались. Крест сохранился со времен, когда Иван Самодур силой насаждал христианство в землях населенных татарами-мешари. Отказавшихся от крещения людей топили. И таких оказалось тысячи. Женский плач до сих пор несется над долиной реки Кевда. Старые женщины, которые еще хранят в сундуках платки, украшенные монетами, в день памяти вытряхивают их на свет, повязывают на голову и идут не в церковь, а к реке. Молодежь не помнит, или не хочет помнить о трагедии. Она обрусела, как обрусели мордовские села, где поклонялись силам природы, как обрусели крымские татары, привезенные на север во времена Кати-Немчуры. Обрусели даже китайцы, появившиеся в России во времена Брежнева-Губки бантиком.
Село Кевда, куда свернула повозка, было огромным. Это был сельский мегаполис. Вокруг него били сказочные родники. Около одного любила бывать царица цариц, сирианка Мариам, мать Иешуа. Эту женщину он нежно любил. Бродя по Палестинам, он скрывал, что у него есть мать. А Мариам была женщиной своеобразной и своенравной. Она всегда почитала власть, ненавидела все необычное, нестандартное. И переубедить ее в неправоте было невозможно. Да, она помогала женщинам праведным, женщинам, похожим на нее. И была весьма любима среди христиан. Она была земной и понятной. Считает кто-то молитвы, направленные на небеса. Так вот, народ считает. На первом месте стоит Матрона, на втором Сергий Радонежский, на третьем Серафим Саровский, и лишь за ними на седьмом месте Мариам Сирианка. Богохульство? Справедливость.
 
Воланд нарвал по дороге цветов медуниц, купав, и даже ранних ландышей. Рассветало. Медведи остановили карету  на крутом склоне близ небольшой часовенки, из-под которой бил родник. Многочисленные деревянные желоба несли ручейки в реку Варежгу и образовали под склоном небольшой водоем. Село Холеневку снесли лет тридцать назад, решением директора совхоза. Сады же там сохранились, и еще плодоносили.
Великолепная Мариам Сирианка сидела на лавочке. Темно-коричневая вуаль лишь слегка закрывала ее золотой лик. Небольшая радуга-дуга освещала ее лик. Она поджимала под себя ножки в лайковых туфельках с розовыми жемчугами.  За спиной женщины стоял драный полусогнутый Левий Матвей. Он отчего-то казался постаревшим. Левий был в длинной суконной рубахе, таких же штанах. Одежда выглядела мятой и неопрятной. Он суетливо перекладывал из руки в руку какие-то свитки.  За его ухом торчало гусиное перо, которым он стал пользоваться в последнее время.
-Не скучно ли в свете? – спросил их Воланд.
-Как может наскучить чистая вода, звенящий воздух, смех, красные цветы? – спросила Сирианка Мариам. – Я люблю свет. Разве может наскучить то, что любишь? Ты предвзят. Объелся грязи. Или чем-то недоволен? Тебе никогда не будет прощения.
-Не вам решать. Помилуйте, я знаю все ваши слова, не надо повторяться. Мне в вашем свете надоело многое. Особенно толпы глупых мучеников, пострадавших за веру. Им всем в ад надо, за то, что обрекали своих детей, матерей, близких на верную смерть. А вы их в рай. Особенно меня восхищает мать София. Сколько в ней мудрого, сердечного. Она любила бога сильнее своих детей. Нонсенс. Благо времена сейчас все же изменились. Сейчас не найдешь и пары матерей, готовых распят или сжечь своих детей во имя пустой веры. А тех, которые найдутся, в клинику, незамедлительно. Зачем вызвали пред свой светлый лик?
-Надо решить вопрос с Мишей Лермонто, — сказал Левий Матвей. – Конечно, это не дело. Он не адепт света.
-Не надо ничего с ним решать. Надо дать ему право выбора, — жестко ответил Воланд. – Он заслужил это.
-Нами еще ничего не решено. Ты пригласишь его на бал полнолуния и объявишь, что он получит ответ, — сказала Мариам. Ее лицо танцевало не хуже, чем лицо  Воланда. А за ее спиной стоял не только Левий Матвей, но и ангел, отнюдь не белый, а двукрылый. Одно его крыло было черным, другое белым. Марьям улыбнулась ангелу, погрозила ему пальцем,  и тот побелел.
–Как часто силой мысли в краткий час я жил века и жизнею иной. И о земле позабывал, — прочел Воланд. — Разве этому человеку нужен ваш свет. Редеют бледные туманы над бездной смерти роковой, и вновь стоят передо мной веков протекших великаны. В этом человеке главное дух, а не тело. Он мыслитель от стиха. И ненавидим мы, и любим мы случайно, ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, и царствует в душе какой-то холод тайный, когда огонь кипит в крови.
-Есть у него и более зловещие строки, — сказала Мариам. — Я так смеюсь, когда их читаю. Не обвиняй меня, всесильный, и не карай меня, молю, за то, что мрак земли могильной с ее страстями я люблю; за то, что редко в душу входит живых речей твоих струя; за то, что в заблужденье бродит мой ум далеко от тебя. Не смешно ли? За одни эти слова его надлежит бросить в гиену огненную. А рот залить свинцом. Но я милостива, преступно милостива. Угодники молят за Мишу. Это же форменное безобразие. Им по статусу не положено. Нет, Матфей на моей стороне. Он всегда верен. Подумаешь, ждать Мише пришлось дольше, чем полагается. Трудно с такими нестандартными людьми, как он.
-Три ночи я провел без сна – в тоске, в молитве, на коленях – степь и небо мне были храмом, алтарем курган, — продолжил Воланд. – Мариам, вы тоже очарованы им? И все ваши угрозы — пустые слова.
-Ответа вы не получите, — сказала сирианка. – Не обрубить бы крылья его ангела? Или подщипать их немного. Все занятие, такой бездельнице, как я.
-А вы это сможете? – с усмешкой, от которой перевернулись все трупы в радиусе километра, спросил Воланд.
-Я не пробовала. Зачем тешить того, кого многие народы принимали за самого сильного из богов. Того, чьи храмы все еще откапывают в Персеполе и Сузах.
-Вы льстите тому. Надеюсь, что наша встреча не пустая. Счастливых прогулок по радуге. Не поскользнитесь.
-Красивого бала, создание божье, — встала во весь рост Мариам. А она была женщиной не маленькой. Она выставила ладони наружу.  И невидимая непреодолимая стена закрыла ее от мира. Даже великий Воланд не в силах был преодолеть эту грань.
-У тебя есть чему поучиться, — заключил он.
-Разумеется. Серьезности, высокой нравственности, щедрости, — ответил уже далекий голос.
-Да, я подумал о другом. Ты веришь сама в свой образ. Странно. И это не лицемерие.
-Святая всегда безгрешна. Таковы устои этого мира. Я же не напрашиваюсь на твой бал. Хотя ангелов туда надо послать. Для присмотра. Говорят, что там пьют слишком много вина, обнажают непристойные места, паясничают. Все это весьма непристойно. Ах, о чем и с кем я говорю. Это твои проблемы. И когда люди поймут, что ты жалок? Чем ты их прельщаешь?
-Я щедр.
-И я не скупа…
Образы растаяли. Исчезла даже карета. Медведи были, и вот их не стало, как не стало воздушных домов, статуй свободы, и кучи другой белиберды. И что-то произошло с природой. Воздух стал сухим. Дыхание Азазелло сказывалось. Но дело было не в этом. Березы закружились в хороводе, заскользили по пригоркам, птицы оглушительно запели, по зеленым полям пробежала волна. Родники зазвенели весенней капелью. Одуванчики раскрыли свои золотые корзиночки и воздух наполнился ароматом меда. Где-то зажужжала пчела. А где-то запели беззубые старушки, да так красиво: — Я ли в доме не жена, я ли не хозяйка. Три дня печь я не топила, а в печи все жарко. Три лукошка толокна продала соседу, накупила я вина, завела беседу.
Из реки Варежги вышли русалки, и расселись по ветвям ив. Они стали заплетать волосы, невиданной красоты. Их движения были плавными. Иногда серебреные волосы падали на землю и сверкали там, как нити жемчуга. Лилии еще не расцвели, а то они бы украсили себя этими белыми цветами. Из омута всплыл труп цапли. Он расправил крылья и полетел. Воланд выпрямился. По бокам проявилась свита мессира. Геллу защищала непроницаемая вуаль. Гелиофобные духи всегда боялись света, да и шума. Бегемот на этот раз имел образ человека, даже не мальчика-пажа. Коровьев и Азазелло облачились во фраки с шелковыми серыми лацканами. Бегемот подал мессиру пригласительный билет на бал для Миши Лермонто. И все завертелось. Нет, обычных туч не было, сверкали молнии. Нет, нет, и с неба падала птица. Воланд и оные опустились на землю уже в Тарханах. Село просыпалось с первыми лучами солнца. — Надеюсь, написано без ошибок? – спросил Воланд, открывая пригласительный билет.
-Гелла печатала, — потупил взор Бегемот. – Я, конечно, пытался что-то подтереть, но она оттаскала меня за шиворот и бросила под кровать вместо коврика. И она бросала на меня каких-то мышей, без единой капли крови.
На внутренней стороне пригласительной открытки сияла луна. Сумрачный фон был высвечен черными буквами. « Многоуважаемый месье Мишель Лермонто, некто почитатель приглашает вас на весенний бал полнолуния. За вами будет выслана карета.   Распорядитель бала регент Коровьев». Чуть ниже было приписано: «Секретарь бала и художественный руководитель арт-программы – кот Бегемот». Воланд протянул руку, и одна из русалок преподнесла ему шелковистое перо гуся. Воланд сделал на открытке приписку: « Уважаемый Миша, я буду очень рад видеть вас на своем приеме. Я тот, о ком вы очень много писали. Воланд, царь Тирский». Потом он зачеркнул имя Коровьева и вернул перо. Это было всеми замечено.
Русалки превратились в фонтаны и растеклись. Одна из них бросила к ногам Воланда горсть жемчужин. Смех русалок сливался с журчанием родников. А жемчужины поднимались в воздух и лопались, как пузыри. При этом звенел смех. Воланд направился к склепу поэта. Сопровождение засеменило за ним, тяжко вздыхая и протирая глаза носовыми платочками. У всех в руках были цветы. У Бегемота огромная корзина с желтыми нарциссами. У Геллы желтые ромашки, те, что любила незабвенная Феврония. Сам Воланд нес две лимонные розы. Сельчане с любопытством провожали гостей. Они навидались всякого.
– Комната не нужна? Я вас первая заметила. Такого красавца невозможно не заметить, – крикнула Воланду старушка Тоська, из местных проныр. — Гостиницы у нас нет. В музеи в гостевой комнате Ираклия Андронникова сейчас Иван Николаевич Понырев живет. Поэтовед. Приболел. Медсестра к нему с сумочкой прибегала. Он же после инсульта не оправился. Ведь не молод. И голова у него едет. Он ночью выл на лугу. Все собаки от этого безобразия лаяли до утра.
— Бездомный? – глухо поинтересовался сам Воланд.
-Какой еще бездомный. Иван Николаевич, уважаемый профессор. У него квартира на Тверской улице. Он сейчас главный специалист по Лермонто. Так нужна комната? У меня и горячая вода есть, и прокорм со своего огорода. И дешево. Соглашайтесь. У соседей дороже, и худее. И драться с ними надоело. А если переманят вас к себе, то придется. Я уж и козу у них крала, и в замок вечного клея наливала, и ужей пускала. Не помогает. Жадные они, эти соседи, — поведала Тоська.
— Нет, нам квартира не нужна. Мы отбудем в город, — ответил Воланд. – Да, гостиница здесь бы не помешала.
-Скоро выстроят. Люди не забывают поэта. Дивный был человек, — сказала старушка. – Благослови вас господи.
Воланд лишь улыбнулся. Он и ранее бывал в этих местах. Село заметно преобразилось. Дома были подкрашены, улицы позеленели. Вдоль дороги не валялся мусор. Музей отреставрировали. Даже пруды почистили, хоть и не основательно. Воланд и свита дошли до фамильной часовни Лермонто. — А здесь раньше кладбище было, — сказал Коровьев. – Теперь усыпальница с картинками бога Саваофа и Архистратига Михаила со своим войском. Пускай холодную землею засыпан я, о друг! Всегда, везде с тобой душа моя.
Усыпальница была ухожена. Белые стены были чисты. Вообще вся постройка казалась выразительной и скромной. Воланд  поклонился и вошел в склеп, положил на плиту букетик цветов. Свита безмолвно стояла за его спиной.
— Помянем Мишу, — сказал Бегемот, превращаясь в кота. Он разложил небольшой столик, накрыл его белоснежной шелковой скатеркой и выставил на него бутылку вина, фрукты и зефир, подумал и положил в центре жареных перепелок. Воланд сам опустил под крышку усыпальницы пригласительный билет. В воздухе проявился образ поэта. Он ничего не сказал, лишь благодарственно склонил голову и исчез.
-Пожалуй, все, — решил мессир. – Надо бы купить лошадок. Не все на медведях кататься. Проедем до Опалихи. Не много ли здесь церквей.
-Всего две, — подсказал кот-Бегемот. Ах, и одна освещена, как церковь Марии Египетской. Как я люблю ее. Как мы  с ней схожи. Она в раю, а я непонятно где.
— Скажи-ка, Бегемот, что не так в музее?
-Здесь не воруют, в отличие от зоопарка. Это уже отличие. Просто они не подчиняются Ваньке Доле. Не подчинялись. Умер Ванька в израильской клинике. В аду его с триуфом ждут. Вина он не пил, так ему золото плавят. Ему на день рождения по 5 тысяч долларов дарили, и еще на отпуск столько же. От каждого министра, директора крупного предприятия. И в Москве обо всем прекрасно известно. Он обеспечил самый высокий процент Путину. Не нам же со всем этим разбираться. А недостатки. Мало спонсоров у музея, точнее их нет. И село современное, а должно стать таким, каким было при Лермонто. Новые постройки вон отсюда, за черту музея. В музее уже делаются попытки восстановить кухню того времени, свадебные обряды. Нет, они определенно молодцы. Вдоль дороги лед стал таять. Ручьи побежали, как весной. Не пора ли назад? Лодка потребуется. Поедем, или сделаем запись в книгу почетных гостей.
-Верни им вазочку, — сказал Воланд. – Зачем она тебе? Ты же не Аннушка.
-На память.
-Ворье на ворье. Ну, понимаю шерстяные носки. А здесь музей. Плохо, кот.
-А я у Миши разрешения спросил. Он сказал, что могу здесь брать все, что угодно.
-Врешь.
-Можно мне зефиру? Или я прошу слишком много? – поинтересовался кот.
-Что же, пора, — не ответил мессир.
-Пойдемте, верну вазочку, — удрученно решил кот-Бегемот.
-Иди, а мы навестим кое-кого, — сказал Воланд.
Пространство искривилось.
Глава12. Голова.
Не прошло и несколько секунд, как Воланд, Игорь Александрович и Маргарита Николаевна оказались в тихом уголке парка. Они увидели одиноко сидящего человека. Он был необыкновенно бледен. Рядом с ним лежала книга.
— Вот и все, — сказал мужчина. – Успел даже прочесть. Больше я ничего этой жизни не должен.
Воздух зарябило. И невидимые гости появились на тропинке. Человеком был академик Иван Николаевич Понырев-Бездомный. Его щеки налились румянцем, но он не встал. Воланд был в образе профессора черной магии, все в тех же белых перчатках, с тростью, хорошем фраке. Маргарита Николаевна подбежала к Ивану и расцеловала его.
— Ну, что ты нам скажешь, поэт? – строго  спросил Воланд.
-Спасибо, — тихо ответил академик. – Спасибо за все, за жизненный урок. Лишь благодаря вам я шел достойно. И, в общем-то,  легко. Вы за мной? Я готов. Значит в ночь? Заслужил.
-Нет, ты уходишь в свет, — сказал мессир. – Возможно, что и утром. Не ложитесь спать, поброди по полям. Здесь прекрасно. Позвоните Варваре Ниловне. А вы, прощайте с ним, — сказал мессир Мастеру и Марго.
Иван Николаевич даже не понял, была ли это встреча реальной, или это были бредни умирающего мозга. Так выключают компьютер. И на экране монитора еще долго светится тоннель.
-Так мало, - сказал Иван Николаевич. – Увидимся ли мы еще? Должно быть увидимся. Иначе нельзя. Им хорошо. А у меня в жизни в личном плане так ничего и не было. Обидно. И винить здесь некого. Вот, и навестили. Они знают больше меня. Должно быть снова бал. И я не приглашен.
Необычные гости музея «Тарханы» покинули усадьбу. А проявились они в городе на набережной. По Суре летали катера, вызывая накат волн на берега. Дикие утки дремали в тростнике и были недовольны производимым шумом. Однако они не улетали. Удивительно, но прямо в городе, на крошечной отмели, жила самая настоящая выдра. Ее подкармливали люди. Она уже и не боялась их, и очень любила карасиков. На странную группу,  идущую по дорожке, никто не обращал внимания, хотя не обратить на них внимания было невозможно. Впереди шел плечистый яркий брюнет в белых перчатках, чуть сзади клетчатый, Гелла в роскошном восточном наряде, жирный кот и низкорослый силач с клыками — воздушный демон Азазелло. Игорь Александрович и Маргарита отстали от них и чему-то смеялись. Не понятно было, что могло связывать столь разных персон. В городе они были третий дней. Никто не ловил их, не свистел вслед. Свита не хулиганила, так приказал мессир.
— Вот, и сирень скоро зацветет, — сказал Воланд. – Часы Бездомного сочтены. Сто с лишним годиков прожить, не каждому дано. И плодотворно прожить. Не видел он личного счастья. А Варвара Ниловна. Она любила его. Русской женщины доброты всегда хватало.
-К нему претензий нет, — сказал Коровьев. – Жил достойно, если не считать редких всплесков заболевания шизофренией. И о Вареньке заботился. Может доставить его на бал для допроса по полной форме, с пытками и шалостями?
-Нет, такой чести он не заслужил, — сурово ответил мессир. – Правда, что в сквере Пушкина нашли голову Берлиоза? Прямо в луже с маслом, что Христя пролила. Мы же голову в череп-чашу превратили. Хотелось бы взглянуть на этот раритет. Кто же ее выудил из небытия?
-Да, никто ее не выуживал. Я пил из рюмочки, а не из кубка. А одному пить нельзя. Так алкоголиком можно стать. Вот, я и вернул Берлиоза назад. Не всего, а лишь голову. Часть тела можно возвращать. Мы с ним общались. Он, кстати, уже и в сатану, и в бога уверовал. А потом он мне надоел. С ним и поговорить не о чем. Он все знает. Такой начитанный. Что просто раздражает. Я голову и спрятал. И подзабыл. А какая же ему разница, уважаемому мною Михаилу Александровичу. Даже память о нем стерта. Его не было на этом свете. И из энциклопедии его удалили. И все газетные вырезки убрали в спецхран. И книги пожгли. Кроме нас и Бездомного о нем никто не помнит. Даже родственники. Имеются и такие.
-Убери голову, закопай ее где-нибудь в парке, — приказал мессир. – Не кощунствуй.
-А может, разбудим ее? И посадим на кол вместе с другими головами. Я его последний раз еле нашел, — с хитринкой предложил кот.
-Не заслужил, — вновь кратко ответил Воланд. – Голос у него не зычный. Мне хор нужен, а не писк дохляка.
В лапах кота появилась голова Берлиоза. Веки головы даже не вздрогнули. Кот побежал в сквер, вырыл ямку лапами и закопал ее, плюнул на землю. И тут же на этом месте выросла молодая осинка, затрепетала молоденькими листиками. — Вот так-то, — потер кот лапки. – Как вам там, под землей?
-Темно, холодно, одиноко, — раздался голос Берлиоза.
-Ждите, может, и получите прощенье. И благодарите мальчика-пажа. Встретил сегодня Бездомного. Постарел премного. Пора ему на покой. Он не увидит разваливающуюся луну. Он потухнет. Да, могу перезахоронить вашу голову на дороге. Трамваев здесь нет, но есть автобусы. Будут ездить над вами. Все веселей.  Иногда я буду подкидывать вас каким-нибудь девчонкам, чтобы напугать. Весело, не правда ли? Не слышу. — В ответ раздался лишь тяжкий вздох. — У тебе нет легких. Нечего вздыхать. Да, будет с тобой вечная тьма.
-Вы меня ни в  чем не убедили. Во тьме прекрасно. Ни злобных соседей, ни орущих деней. И я не хочу в ваш свет. Здесь лучше.
-Свет не наш. Короче, кому что.
-В вашу тьму я тоже не хочу. Потушите меня. В небытие лучше. Мне всегда нравилось спать. А небытия нет. Я живу вечно. Пробудили – и я вновь и вновь жив. Понимаешь ли ты меня, все же не очень глупый кот.
-Очень даже мудрый. Так спи. Не жалко. Тяжело говорить с книжниками. — Кот вдруг очень посерьезнел. А на осину, выросшую над головой, сначала упали капли дождя, потом ее опалило огнем, потом снегом, но она не погибла. — Не пора ли мне поиграть в клубок? – задал себе вопрос Бегемот. – Куда он покатится, туда и побегу. Кто-то где-то орет. Кто же, где же? Пока, головушка. Мне пора готовится к весеннему балу. Итак будет всегда.
Бегемот проехал по луже и скрылся за углом дома. — Пора подумать и о кольях, — вскрикнул он. – Азазелло без меня справится с головами. На то он и воздушный демон. А я почти ангелок, только черненький. Быть земным демоном скучновато. Тьфу, на все четыре стороны. И все.  Да, не обратить внимания на нас нельзя. Смотрят все, как на приведение какое-то. А я вполне приятный котик. Ну, большой. Я же питаюсь хорошо. Может я манул? Чем бы, чем бы побаловаться? Третий день в городе, и все ничего. Может съесть луковицы тюльпанов на улице Славы? Ну, если не голову, хоть палец кому-нибудь оторву. Итак, палец или луковицы. Какой же я глупый. Можно и то, и другое.
К Бегемоту подбежал драный уличный кот, обнюхал его, и хотел помочиться.
— Фи, фи, — закричал на него Бегемот. – Вот кого на кол надо. Орать умеет. Как заорет во время полонеза, так все королевны в обморок попадают. Красивая сцена.
Наступала ночь. Из подвалов выбрались бомжи, пошли собирать пустые бутылки. Где-то вновь кричала женщина. Где-то ругались. Где-то пели. Где-то раздался визг тормозов.
— Нахал, нахал, — закричали рядом. Бегемот аж сжался в размерах. Мимо пробежала женщина средней полноты. У нее треснули сзади брюки и никто не сказал ей об этом.
-Смотри, какой мужчина в белых перчатках, — сказала одна девушка подруге.
-Где, где? Я никого не вижу.
-Где у тебя глаза? – спросила девушка, уже немного раздраженно. – Не молод, но как хорош. Такого мужчину нельзя не заметить. Он губитель женщин. Я догоню его. Где же, где же он?
 А он уже шел дальше. И свита бежала следом. Лишь кот время от времени останавливался.
– Конечно, это все белые перчатки, — ворчал он. – Где же мои-то такие же. Все дело в них. Этого кота нельзя не заметить. А я тут постоянно головами занят. В них и мозгов-то не осталось.

Глава 6. Вкусный палец.
Так перед праздною толпой И с балалайкою народной
Сидит в тени певец простой И бескорыстный, и свободный…
Лермонтов. Русская мелодия.
 И все. Все затихло. Бегемот выбирал себе в шкафу джинсы. Через минуту он проявился перед Марго и Игорем Александровичем в человеческом образе. — Не соизволите посетить со мной уютное заведение и отведать пирожное, или отпить чашку зеленого чая с лимоном? – галантно спросил он. — Бар «Блюз».
-Милый Бегемот, я уже не слежу за фигурой, — ответила дама. – Достаточно ли демократично в том заведении? Мы плоховато выглядим. Мне отчего жаль Ваню Бездомного.
Кот взмахнул лохматой лапой. Марго и Мастер преобразились. На них появилась современная одежда. Они пошли по обезображенной пристройками старинной улице. Приходилось все время лавировать между людьми, подниматься в крутую гору. По ту грань жизни одышки это не вызывало. Они уставали лишь в эмоциональном плане. Они не являлись частью мира. Хотелось ли? Сложно ответить.
-Я все время там, в эпохе Пилата, — сказал Игорь Александрович.
— А я в этих ужасных сталинских временах. Тогда у меня была надежда, — вздохнула Марго.
-А теперь нет? – заискивающе спросил Бегемот.
-Нет. Плодами любой революции, да и контрреволюции, всегда пользуются негодяи. Я там много думаю. А что остается. Живем на всем готовом, — уже улыбнулась Марго.
-Пришли, - сказал Бегемот.
Бар «Блюз» был небольшим, хоть и двухэтажным. Марго решила сесть в верхней зале. Бегемот вертелся, вертелся и превратился в кота. Он любил наслаждаться едой в животном обличии. Две девушки, сидевшие за соседним столиком, даже не заметили этого. Марго сделала заказ. Официант принес салат, бифштекс, протер пару вилок грязным полотенцем. Он и не взглянул на Бегемота. Тот пододвинул к себе котлету и пиво. — Маловато будет, — проворчал он. Кот недолго сидел за столом, тихо сполз на пол и исчез, а вскоре появился с тарелочками в лапах: селедочка, салат с крабами, грибной жульен, мясо по-французски, фаршированные помидоры. Сами собой на столе появились напитки: коньяк в большой рюмке, белое вино.
– Не мог ничего выбрать в баре, – сказал кот и протер вилку салфеткой. – Плохо промыто. Видел бы Коровьев эту мойку. Он такой чистюля. Помоют в горячей воде и грязной тряпкой насухо протирают. Я однажды так брюшным тифом заболел. Эх, намучалась со мной Гелла.
-Бегемот, не порть аппетит, – попросила Марго. Игорь Александрович молчал. Он аккуратно съел салат и отставил тарелку в сторону. Кот облизал с нее майонез.
— Уберите, — крикнул Бегемот официанту. Тот будто впервые увидел кота. – Со своим нельзя, — сказал юноша. – И коты не едят с людьми.  Не положено по санитарным нормам. Бар могут закрыть.
-Уберите со стола, – махнул котик лапой. – И принеси три молочных коктейля. Какие наивные официанты. А если бы Куклачев пришел со своими кошечками-звездами?
-Простите. Но мне трудно адекватно реагировать, когда со мной разговаривает кот. Что-нибудь еще желаете, господин говорящий кот? Может косточек принести? У нас остались.
-Нет. Пустые тарелочки не призабудьте. Что за моду взяли навязывать котам обгрызенные кости. Ах, какой у нас был повар. Гусиная печень, трюфели. И не толстый был. Он первым ввел  в моду идеальную чистоту на кухне. Вот, про врачей, что мыли руки перед операцией, помнят, а о поварах нет. А отличий между ними мало.
В бар зашла компания из четырех пузатых мужчин. Все они были в футболках с надписью: «СБОРНАЯ РОССИИ». Они сели рядом, пнули кота, и тому пришлось спрыгнуть на пол. Официант подбежал к ним. Мужчины и не посмотрели на него, выставили на стол банку черной икры, водку, хлеб. Официант ловко порезал им буханку. – Исчезни, — сказал ему самый толстый мужик. Он намазал руку черной икрой и протянул ее по направлению к Мастеру. – Слижи, – попросил он. Мастер молча смотрел на него. – Лежи, — повторил мужик. И слизнул несколько икринок сам. Наступила тишина.
Из-под стола выглянул кот и предположил: – А здесь с чужим нельзя. Давайте я слижу. Я очень люблю икру.
-Это еще что за чудо? — удивился мужик. Кот  одним махом слизал всю икру и откусил мужику палец. Голая кость так и осталась торчать из руки. Мужик взвыл, схватил тяжелую пивную кружку с соседнего стола и ударил кота по голове. Раздался колокольный звон.
– Убили, — вздохнул кот и лег на банку с икрой. Потом он съел всю икру и запустил банкой в мужика. Тот еще тряс окровавленным пальцем. В кота полетело все, что не попадя. Толстяки атаковали его. Он ловко уворачивался.  По столу били скамьями, картинами, бра. Все разбили вдребезги. Но стол был очень крепкий. Кот орал женским голосом. Приехала милиция. В проходе появились два не менее толстых, чем  мужики, милиционера.
–Он откусил мне палец, – кричал пострадавший пучеглазому милиционеру. – Разрежьте его. Палец еще можно пришить. Дайте мне нож, дайте. Он всю икру съел. Она 50 тысяч стоит.
-Сами угостили меня, – ответил кот. – Икра была вкусная, пальчики проглотишь. Я и проглотил. Я могу компенсировать утрату.
-Я твоего хозяина угощал, с синяками под глазами, а не тебя. Ненавижу таких тихонь, как он. Они все такие трусы, — закричал мужик. – Сидит, молчит. Кота вперед толкает. За живность даже женщины заступаются. Ненавижу трусов. И не понимаю их. Мужиком надо быть. Выходи драться.
-Трус ли я? – спросил себя Игорь Александрович. – Вряд ли. Уточним, не во всем трус. Боюсь темноты. Здесь и доктор Сперанский не помог.
-Всем приготовить документы. Кота забираем. Будет нас веселить, — сказал милиционер, потирая пухлую ладонь. – К деньгам чешется. А с пальцем решайте сами. Хозяина кота мы не можем тронуть. Он палец не откусывал. И кот не собака, на которую нужно намордник надевать.
-Хозяин кота не я, — ответил Игорь Александрович. – У него один хозяин. Очень величественный. Лучше вам с ним не связываться.
-Меня нельзя забирать. Я редкий. Я высокогорный гималайский, — взвизгнул Бегемот. – Я свободу люблю. Второй раз в клетку. А вот документы, командировочные удостоверения почтенных господ, Игоря Александровича и Маргариты Николаевны. Да, совсем забыл, я кот госпожи Венченосовой.
Помимо этого кот протянул бандиту-толстяку две десятитысячные купюры.
-Мой палец миллион стоит, – сказал толстяк.
Кот поставил на стол два чемодана с деньгами. – Здесь за два пальца, — сказал он. И тут же откусил мужику и второй палец.
Милиционер посмотрел на чемоданчики, открыл один. Он был набит деньгами.  Милиционер снял с себя фуражку и кинул туда одну пачку, а потом выстрелил в кота. Кот упал замертво.
-Вот и решение, — сказал милиционер. — Думаю, что один чемодан наш, ладонь-то не зря чесалась. Милиционер подмигнул своему товарищу. Но вдруг из его рук выпали паспорта и командировочные удостоверения.
— Специальный уполномоченный по правам человека Маргарита Николаевна Путина и помощник депутата Думы господина Кр…Руцкевского. — Милиционер отодвинул чемодан с деньгами, поклонился, козырнул. – Ошибочка вышла. А вы, толстомордые, чтобы убрались отсюда немедленно. Вам ли с депутатами тягаться. Вы грязь этого мрака. Мы на улице вас подождем. — Милиционеры исчезли каким-то странным способом.  Будто бы их и не было в кафе. Умеют. На столе осталась лежать фуражка с деньгами.
— Какой черт пригнал нас сюда, — услышали бандиты их голоса через закрытую дверь. – Пусть сами разбираются. И зачем я в кота выстрелил. Это же уникальное животное. Госпожа Венченосова порвет нас.
— Правда, зачем? Если стрелять не умеешь, — промурлыкал кот. Он открыл глаза и выплюнул один палец. Официант быстро прибрал со стола, палец сунул толстяку в карман рубашки. – Идите, идите, — шипел он Игорю Александровичу. – Они не будут разбираться, что вы депутаты.
Марго положила деньги за заказ на стол, и встала. — Странная у вас милиция, — вздохнула она. – И трусливые бандиты. В наше время и те, и другие сразу же стреляли.
-Официант, а мне валерианы, если можно, — сказал кот. – Я так переволновался. Эти преступники такие жестокие. А полиция такая справедливая.
-Поищем, — ответил официант. – Уходите, прошу вас. Они убьют всех. И меня. У этих дурней разума нет. Они не знают, кто такой Руцкевский. Они телевизор не смотрят.
— Да, палец уже не пришить, — буркнул толстяк. — 20 минут прошло. Может в лед его сунуть. Выплюнь второй палец, — рявкнул он. Кот лишь поднял лапы вверх.
– Не будем доставлять неприятности всем этим замечательным людям, — сказал Игорь Александрович. – Мы не вправе судить никого. Бегемот, только не выцарапай им глаза. И выплюнь палец.
-Замечательным. Вы не книгу пишите, чтобы называть этих дерьмовых людей замечательными. Мало ему. Идете, а то откушу ему руку, по локоть, — рассержено сказал кот-Бегемот. – Испортили такой вечер. Надо найти другой ресторанчик, куда такую дешевую публику не впустят.
Мужики лишь таращились на троицу. Они боялись кота. Игорь Александрович вышел. Маргарита остановилась на секунду перед зеркалом и тоже ушла. Кот подошел к столу толстяков, размахнулся лапой и проехал по их лица. Со щек мужиков полилась кровь. Кот пропал.
-Что это было? – спросил беспалый.
-Торжество справедливости, — ответила появившаяся в баре рыжая Гелла. Ее шею укрывал платок. – Вы испортили замечательный вечер. И я должна подумать над этим. Но вряд ли вам что-то еще поможет, господин Беспалый. Считай, что время затикало, как мина с часовым механизмом. Считай, что тебя поставили на счетчик.
-У нас сходка сейчас, а то ушел бы этот кот отсюда. А если живы будем, то подарим тебе манто из кота, — сказал беспалый толстяк Гелле.
-Вряд ли, — оскалила та клыки. Мужики отшатнулись. – Если завтра принесете шкуру этого кота, то я заплачу вам миллион. Нет, не рублей, евро.
Мужики переглянулись и молча кивнули. В баре потемнело. Потом свет восстановился. В зале было пусто,  сбежали даже официанты. Лишь девочка бармен глупо хлопала глазами. Она достала пузырек с духами и побрызгала на себя. – Да, приятный запах. У меня и ключей-то от помещения нет.  Странный какой-то вечер. – Она стала убираться, расставлять стулья. На полу валялись и деньги, но она смела их в пакет и бросила в угол.
 Бандиты стояли в подворотне. — А где у нас епархия? – спросил Беспалый. – Все же я герой. Другой бы человек без пальца в обморок упал. А я пиво пью. Интересно, в епархии на входе паспорт нужен? Я свой потерял где-то. А милиционеры – красавцы. Миллион бросили. Скажешь кому, не поверят. Кто же такой этот кот? Говорящий кот. Я преступник по всем статьям, которые существуют в уголовном кодексе, — замотал Беспалый рукой. — Больно все — таки. Хоть бы он бешеным не был. Вдруг, бешеные коты умеют разговаривать, — крикнул мужик. В воздухе появился непонятный человек. Он принес вполне реальный лист бумаге, на котором было написано: «Счет вам предъявят чуть позже, чмо жирное». Беспалый несколько раз перечитал бумажку. Но прозрачного клетчатого человека уже нигде не было.
— Перепил, — замотал Толстый головой. – Мы же не заплатили бару за понесенные убытки. Счет, быстро, — заорал он. Он открыл дверь бара и кинул на барную стойку тысячную купюру. – Ей, белобрысая, сдачи не надо. Чтобы котов я у вас больше не видел. Вывесите табличку, что вход с котами запрещен. Клиентов теряете, чмошники, чмошники. Где, где мне его искать. Миллион евро? С похожего содрать шкуру и подсунуть бабе. В зоопарке, в цирке? Где в этом городе прячутся коты. В парке на деревьях. Нет, на кладбищах, объедки подъедают. Этот кот, скорее всего на набережной, там, где катают на катерах. Нет, он домашний. Надо на Московской его искать. Я туда. А вы в разные стороны, — приказал он друзьям.
-Здесь только стульев разбили на 20 тысяч, — сказала барменша. – Плюс пара рюмок, салатики.
 Но девушку никто слушать не пожелал. Бандиты покинули улицу. Беспалый подбегал к каждому дереву и звал: «Кыс-кыс». Его друзья вертели пальцем у лба. Наконец, Беспалый сел на лавочку у фонтана и заплакал. Проходящая мимо бабушка дала ему таблетку валерианы. Наконец, он успокоился, перевязал кость носовым платочком, осмотрелся вокруг. – Как-то грязно здесь, плохо дворники работают. – Он оторвал повисшую на одной ниточке пуговицу. – Жирные, что вы там стоите, идите сюда. Ой, напьюсь, поехали в «Хуторок». Я вдруг понял, что не поймаю его, как бы ни хотел. И нет его на набережной. Это сатана тянет меня в реку. Мне мой дядя рассказывал, что его постоянно русалки в реку манили. Если он пьяный шел с работы, то они всегда ждали его у реки. И нельзя было идти за ними. Нельзя бегать и за котом. Смерть. Жуткая смерть. Жизнь будет уходить из тела медленно.
-Наконец-то одумался. Мы уже давно все поняли, — сказал ему один из подошедших друзей. – Беда пришла в город.
-Нам до этого дела нет. Мы беспредельщики, — вяло ответил Беспалый.
Через час патрульная машина ГАИ обнаружила стоявшую в глухом дворе машину-такси. В затылке водителя торчала отвертка. А кампания Беспалого плясала в «Хуторке».
— В епархию, — повторял Беспалый. – Не хочу сатану, не люблю его. Не хочу в реку. Там раки сожрут, и не подавятся. Пензенская епархия располагается в старой части города. В епархию, я сказал. Где этот таксист, который не хотел нас везти?
Беспалого все игнорировали. Официантка в украинских лентах не успевала развозить заказы. Ей бы радоваться, а она ворчала: — Ну и жрать, ну и проглоты. — Но она говорила это весьма тихо. А, подходя к столу, низко наклонялась, чтобы было видно ее сладкие груди. — Что еще закажем? Коньячок, жареные колбаски, шашлык из всех видов мяса.
Ее весело хлопали по заднице и кричали: — Водки, водки, красавица. На хрен нам ваш коньяк.
А было уже совсем темно. И темнело все сильнее. Благо «Хуторок» никого не интересовал, разумеется, кроме веселящейся публики.
-Сердючку не включать. Она антироссистка, — кричала утомленная мужчинами дама.
-В епархию, в епархию, — старался перекричать ее Беспалый.
А в полиции шло совещание на самом высшем уровне. На работу вызвали всех замов.
-Мадам Путина по правам человека не просто так приехала, — говорил начальник. – Ох, кому-то придется поплатиться погонами. И ни кто не спросит, как фамилия. Разнесут всю систему к чертовой матери. Надо установить за москвичами наблюдение. Никто нам за это ни что не сделает. Ни спать, ни спать. Пронесет, и сможете спать еще год. Таковы реалии. А сейчас ни спать.
Глава 14. Епархия.
Справедливо ли описано у меня общество? – не знаю.
 Лермонтов. Странный человек.
Епархия располагалась в старой части. Здание отреставрировали, срезав всю лепку. Оно стало буро-желтым, невзрачным. Оттого архиепископ, управляющий епархией, и приболел — сквознячки гуляли по коридорам. А со сквознячками внутрь проникали ни одни микробы, но и случайные посетители. И все чихали, кашляли и целовали батюшке пухлую руку.
Отчего-то дом звали «Домом губернатора». А какого губернатора, каких времен – никто не знал. Умерший глава областной администрации Ваня-Доля не раз бывал в здании, но лишь от скуки. До определенного времени, как любой коммунист, он был атеистом. И вдруг пришлось стать православным, да и мусульманином. К власти его привела мясная татарская мафия. Этого никто не скрывал.
Ване часто говорили, что ночью по епархии бродят приведения. Он был очень смелым человеком. А кого ему было бояться в городе. Все, что он хотел в этой жизни, у него в свое время случилось. И не осчастливило его. При жизни он не был ни счастлив, ни здоров, ни почитаемым народом. Одна бабка, приходившая на прием, пообещала оправиться на его могиле. Да, и родственники супруги шептали ему на ухо, что о нем думает народ.
– Да, плевать мне на то, что будет после моей смерти, — смеялся он. – Сейчас ни одна фирма без моего разрешения не работает.
И вот, смерть пришла, в общем-то ожидаемо.
 Архиепископа на время тяжелой болезни временно заменял московский засланец, человек просвещенный, уважаемый и относительно устраивающий всех. Он был последователем Иоанна Кронштатдского, хотя делами этого не подтверждал.
«Каков молодец», — говорили о нем пожилые женщины из приживалок. – Собирается по домам граждан пройтись. Беды народные выслушать. Помолиться за болящих, скорбящих.
Его звали отцом родным. О них ли были его думы? Да нет. Его беспокоила икона святого пастыря. Да еще замироточила икона новомученика Евгения, не признанного в Москве. Другому бы радоваться. Но Москва лишь хмурила брови. И о чертях стали поговаривать, о каком-то коте, о какой-то девушке-вампирше. Вот тогда-то и пришел к засланцу Беспалый, показал палец, отгрызенный Сатаной. Засланец-архиепископ не стал медлить, тут же вызвал машину, хотя до бара было метров двести. И послал туда настоятеля старейшей в городе церкви. Тот лично освятил «Блюз». Он-то знал, как бороться с нечистой силой. Без душевного истощения бесов не победить.
Приближались майские праздники, день Победы. Это и скрадывало происходящее в городе.
– Молится, молится святому Киприану, — бубнил себе под нос архиепископ-засланец. – Ох, так ли все прекрасно в этой жизни? И насколько я здесь застрял. Никогда еще я не был далек от своих радостей. Но делать нечего. И стройку затеяли, прямо под носом. И жить негде. И предшественник никак не уйдет в райские кущи. Ни отопления доброго в моем архиерейском домике, ни полов гранитных. Какая же площадь здания? Я этажей-то не знаю сколько. Далек он от мирских забот. Да, батареи-то повесили не того цвета, не богоугодного. Надо подрядчиков попросить сменить их. И теплые полы не помешают. Ноги-то нежные у меня. Стоп. А как же гранит? Надо заставить выломать его. Сначала теплый пол, а сверху уж гранит.
Отличительной чертой епархии было то, что там не было длинноногой секретарши, милиционеров и рекламы на стенах. Охрана была, весьма серьезная. У нее всегда можно было узнать, где же сам архиепископ, принимает ли. А после прибытия в Пензу исполняющего обязанности засланца, к жизни вдруг вернулся и больной поп. И в доме губернатора стало два отца родных. И посетителей непременно стали спрашивать: «Вы к какому»?
-Нам все равно, — обычно отвечали те.
По старым грехам направляли к старому архиепископу, по новым и будущим — к исполняющему обязанности засланцу. Больной был мужчиной не жадным. Про нового еще ничего никто не знал. Иногда к ним были даже очереди. В основном в приемную рвались предприниматели, которые хотели, чтобы глава церкви непременно присутствовал на открытие их ресторана, магазина или фирмы. Всем в глаза бросался ящичек для сбора пожертвований. Там лежали в основном десятки. Пожертвования предпочитали отдавать лично в руки славного попа-батюшки. Отдавали в основном новому засланцу. На старом архиепископе ставили жирный крест. Все, как и в мирской жизни. Если молишься на дорогую икону, то молитва быстрее дойдет до бога.
Иерархия в церкви была весьма славной и мало того, она была сутью русской православной церкви. — Икона должна быть дорогой, — твердили приживалки.
У посетителей епархии была и иная цель для визитов, в божественных коридорах на них обращали внимание другие предприниматели, а также власть имущие бюрократы. Они хвастались друг перед другом, какие подарки преподнесли самому и засланцу. А новый духовный лидер находил в столе своего предшественника весьма дорогие вещи: спутниковые телефоны, золотые иконки в настоящих бриллиантах, швейцарские часики, перстни с изумрудами, доллары редкой тысячной купюрой. Все это просто валялось в столе. Исполняющий обязанности ничего не трогал. Мало ли что. Опять же, татарская мафия вездесуща. Не захочет ли забрать подарок обратно.
На большинстве дверей не было надписей, но кое-какая информация в глаза посетителей все же бросалась: «Девеево, выезд по пятницам. Посещение могилы Саровского, мощи и прочее. Оплата наличными. Местные родники, только дорога; болезни; бизнес; любые вопросы и пожертвования; запись в очереди; личное». Все чинно, и без апломба. Кое-где стояли плевательницы. Вещь нужная, но забытая. При всем при этом помещения пустовали и выглядели, как заброшенный амбар. Одним словом – шел ремонт. А служки походили на больших крыс, все время нюхающих воздух. — Дай вам бог здоровья, — говорили они друг другу. — И вам, и вам, да и вашим близким, — получали они ответ. — И всем людям на планете. Да, пусть светит солнце, и пусть не будет войны. Славься наш славный президент и премьер-министр. — И так далее, и тому подобное, все строго и чинно по принятым шаблонам.
В соседнем кафе знали всех постоянных посетителей дома Губернатора. Они, посетители, продолжали свой день именно там. Кафе было одним из самых дорогих в городе, и отвратительных. Особенно отвратительны там были бармены, вечно пьяные, навязчивые.  - Кто пьет чай, пейте быстрее, — орали они на все помещение. – Мест мало. Есть темное немецкое пиво, то, которое любит Путин. Любите Путина, покупайте пиво. Не любите – вы отстой и лузер.
Часто в кафе устраивали постные дни, тогда готовили рыбку, грибы с луком. Изображающие из себя верующих людей всегда очень щепетильны по поводу соблюдения постов, традиций. В кафе играл магнитофон, чаще крутили красавицу Ирсен Кудякову. В саду стояли резные белые стулья, которые были очень тяжелые, и их нельзя было украсть. Однако драться ими было можно. Но дрались не так-то и часто. Теперь в кафе все говорили об одном, о голове, появляющейся у памятника Пушкину в луже из масла.
— Но позвольте, откуда же она берется? – спрашивали люди друг друга. – Куда же милиция смотрит. Кто разливает это масло? А правда в ней всегда человеческая голова лежит. Ужасы. Какие ужасы. Скажи кому, то не поверят. Пойду, расскажу соседке Мане, кузине Мариэль, подруге Жене.
-Слезьте с подоконников, — кричал бармен. – Там сидят лишь те, кто коньяк заказывает. В долг никому не даем. Хозяин больше не разрешает. У кого нет денег, водку  и ту берем паленую.
Кафе было удобно расположено, конец центральной улицы города. Вечный праздник скрашивал  некую грусть стоявшего рядом таинственного Дома Губернатора.
— На прием к новому управляющему не желаем? – ходил между столиками красивый молодой монах.
В углу кафе сидел батюшка без прихода. Он всегда носил рясу, заплетал волосы в длинную косичку. А кем он являлся на самом деле, да бог ему судья. Он был весьма неопрятен, в бороде торчали остатки еды, трава. Батюшка мог дать любую справку, помолится за кого-нибудь. И все недорого. Почему-то он всегда сидел на толстой книге. Поговаривали, что это Библия. На самом деле это была книга с рисунками финского художника Тома. Стоила она 100 евро. — Я здесь до семи, — иногда говорил батюшка, но сидел всегда до закрытия. К нему подсаживались и монашки, и совестливые проститутки, и просто верующие женщины. С ним было легко и просто. С монашками он говорил о вере, с проститутками о грехе, с прочими гражданами о здоровье, счастье мирском, бытие и мире в целом. Он никогда не отказывался от рюмочки. А рюмочка у него была носима с собой, на 200 грамм.
В кафе редко танцевали, епархия через дорогу. Но уж если кто-то пускался в пляс, то до изнеможения. Танцующие падали на пол, и через них перепрыгивали. Иногда в кафе приходила очень красивая девушка. Ее мама была известной в городе верующей. Девушка собирала информацию. Мама потом ходила по тяжело больным людям, молилась за них, приводила нотариуса и переводила их жилища на себя. Этим и жила. Про это все знали. Но с женщиной общаться не переставали. Ее боялись. Говорили, что она могла напустить порчу, помолившись святому Трифону, а то и Киприану с Устиньей. Побаивались и того, что она была связана с наркомафией. Ее 12 летний сын торговал наркотиками близ спорткомплекса «Рубин».
Кафе, как кафе, место, где пьют, собирают информацию. — Бутылки не бьем, ставим на пол, — кричал официант. – А то не напасешься на вас бутылок. – И он пробегал между столиками. Ближе к полночи приезжал хозяин, за выручкой. К нему всегда приводили самую толстую в городе проститутку. И он закрывался с ней на полчаса, прямо в подсобке. Хозяин был из басурман, что возьмешь с нехристи. А дома сердитая тощая жена.
— Что, что, они учудили?  У него была актриса из «толстушек»? Марина? – шушукались монашки с проститутками. – Неужели она Лялю Шнайдер перещеголяла? Что, что он ей обещал? Сухой рыбы. Каково напряжение. Мешок сушеной рыбы? Дал?
-Представляете, девочки, а известный актер, из сгоревшего театра, был захвачен мужем, бежал в одних трусах наизнанку по всему городу, — говорила тощая некрасивая проститутка. – А еще говорят, что я дорого беру. А здесь трусы не могут правильно надеть. А мне общаться с ними приходится. Порой сама готова платить, лишь бы ушел.
-А как фамилия известного актера? – спрашивала ее толстая монашка, сестра Феопистия.
-Откуда я знаю, просто известный актер, — ответила некрасивая проститутка, Болонка. – Сегодня известный, а завтра неизвестный. Все они пьяницы.
-А правда, что у хозяина кафе пистолет под свитером? – спросила вновь монашка. – Бога он не боится, а еще чеченец.
-У него фабрика печенья, там он с ружьем ходит, но платит рабочим хорошо. А здесь он праздник никому не портит. Он понимает, — ответила ей Болонка. Монашка ей поднадоела, право богу, ей уже и уйти бы за монастырские стены. – А та, Марина, из толстушек в комбинации приехала. Она, конечно, называет это платьем, но это нижнее белье. У нее мужа убили. Отравила жена брата, из-за квартиры. То же был известный артист, вел программу с погодой. Известный наркоман.
-Пойду, кофе выпью, — прикрыла глазки монашка. Феоптистия подошла к бару и положила на столик двести рублей. Бармен налил ей граненый стакан водки, сунул пару бутербродиков.  Она осторожно выпила, аккуратно закусила, и, шмыгнув носом, ушла.
— Что за непристойное общество, — сказала она себе. — Чтобы я еще зашла сюда. У нас уже ко сну собираются. Не заметила бы мое отсутствие матушка-настоятельница. Право, побранится, ко сну отходя. И где настоятельницу учили браниться, загадка, — толстушка перекрестилась и пошла. — А мама дома ремонт затеяла, — вспомнила она. – Попрошусь к ней. Тяжело ей без помощи. Правда, что я на Монну Лизу похожа. Ах, заманчиво все это и грешно. Люблю я на птиц смотреть, сколько в них божественного. Они же летают, яко ангелы. И во мне есть божье. Как вообще в людях. Бог же создал нас по своему подобию. Это же не просто так. В этом великий смысл. Ни какие-то обезьяны не похожи на бога, и не змеи, и не кенгуру, а мы, люди. А потом ученые откопали какие-то кости на Алтае. Говорят человекоподобные твари, умели ожерелья делать. Но все это отнюдь не от бога, а от соблазнителя людского. И неандертальцы, и карлики от сатаны.
Где-то зазвонил колокол, за ним другой, третий, четвертый. В епархии погас свет. Ночной сторож, из бывших военных, лег спать. Монашка поспешила в монастырь, ворота-то перекрывали, а стены были очень высокими, не перелезть. Она и камешки к стенам подставляла, но у нее ни разу ничего не получилось.
-Говорят в доме губернатора и заночевать можно на матрасе, - сказала монашка сама себе. – Может зимой и придется спать там. Или снега к забору намету.
Епархиальный дворец был весьма величественен в темноте. На него крестились, как на храм.
15. Икона. 
 Христя наблюдала за сквером Пушкина. Ей и спрятаться-то было негде, сидела на автобусной остановке. А взор у нее был чистым — прополис в глаза капала. Ее внимание привлек крепкий мужчина. У него  не было ни бельма, ни клыков, он будто бы ни шел, а скользил по воздуху. Мужчина свернул к кинотеатру, обошел его и исчез. Христя кинулась домой. Жила-то на втором этаже этого здания. Она старалась через пол прослушать, что творится внизу. Но ответом ей была тишина. Женщина боялась, но страх никогда не сдерживал ее. Она решила переночевать у Марфы; взяла икону в руки и завернула в чистую тряпочку. Часы пробили десять вечера. Две доски из пола выскочили наружу. И в комнате появилось два человека. Мужчина, который плыл по тротуару, но уже с клыками, а также красивая женщина с взглядом сумасшедшей убийцы.
-Тебе было приказано отдать икону в церковь? — неприятным голосом сказал мужчина.
-Я и несу ее туда, — взяла себя в руки Христя. – Завтра несу. Да, чтобы вас. Зачем полы-то ломать.
-Сегодня же, — сказала женщина. – Или это будет твоя последняя ночь.
-А деньги? – спросила Христя. – Сатана мне миллион долларов обещал.
-За продажу ворованного имущества не миллион долларов полагается, а статья, и рудники, — крикнул Азазелло. – Ты не получишь ни гроша. Верни ворованное. И будешь жить. Последний раз предупреждаю. Или сброшу с крыши дома. Повесишься на трубе вниз головой.
-Если я встану на букву закона, то ничего не воровала. Батюшка выкинул икону на помойку. Я и подобрала ее там. Отмыла, маслом рыжиковым натерла. Даже не прогорклым.
Христя сбросила тряпку с иконы и протянула лик в сторону непрошенных гостей. От доски будто бы свет изошел. Все потемнело. Геллу приподняло в воздух. Ее рыжие волосы встали дыбом. Ноги у нее стали исчезать. Она закричала от боли. В ее руках даже рупор появился. И вдруг она упала на пол, стала покрываться трупными пятнами и полетела в проем в полу. Азазелло все же погрозил пальцем и тоже исчез.
-Вот это сила. Здорово. Я вам еще покажу, сатанинское отродье, — довольно сказала Христя. – Что же мне делать? — Она осторожно взглянула в дыру на полу и отшатнулась. Сотня скелетов прибирались внизу, мели, мыли, красили. Христя вернула доски на место и заколотила их самыми крупными гвоздями, нарисовала мелом крестик.
— Придется отдать икону, — решила она, – сатанинские силы несравнимы с моими. — Христя положила икону в целлофановый пакет, с яркими гвоздиками. Пакетик был стареньким, низ уже протерся. Она завязалась шалью и вышла на улицу. Туч на небе не было, но ветер дул. Христя перекрестилась. Она решила идти в Дом Губернатора. Ветер будто бы подталкивал ее в спину. Она и шага прибавить не могла, а ветер дул и дул. Христя упала несколько раз. У Дома Губернатора она остановилась, решила понаблюдать за зданием, привычка. Сторож уже лег спать, но его поднял громкий стук в дверь, стучали ногой. Мужчина включил освещение, слегка шаркая ногами, пошел к входу. На пороге стояла Христя Поликарповна. Ее лицо почти полностью закрывал зеленый платок. Шаль спадала на плечи. Она, ничего не говоря, прошла внутрь. И остолбенела. Она попала в часть дома, где предстояло жить главному батюшке. Там шел масштабный ремонт. Пол покрывали мраморной плиткой, отопление вели чешской дорогой трубой, окна меняли на деревянные.
-Есть здесь кто-нибудь, кроме тебя, душа моя? – спросила гостья. – Батюшка, или монах?
-А кого надо-то в полночь?
-Лучше архиепископа? Главного.
-Никого нет. Ни засланца, ни старого. Они здесь еще не живут. Ремонт. Не видишь что ли? Что у тебя за дело? Все спят, помолившись перед этим. Я ночной директор.
-Мне мерещится отрезанная голова Берлиоза.
-Кого?
-Берлиоза. — И Христя Поликарповна вытащила из кармана старую фотографию. — Смотри, это фото еще моя бабушка взяла в одном журнале. Она тогда убиралась в типографии. Это и есть Берлиоз. Голову ему отрезало восемьдесят лет назад. И теперь призрак головы является в сквере Пушкина. И при этом ничего не говорит. Просто лежит, закрыв глаза. Поэтому я и принесла иконку этого необъяснимого Иешуа, пастыря защитника людского. Возьми ее и скажи попам, что подбросили икону. Погубит меня эта дорогая штука. Может и премию какую церковь даст. Разумеется не тебе, а мне.
-Только не за эту икону. Она же пропала. По милициям затаскают. Кто-то говорит, что икона святая. А кто-то совсем другое. Бывают иконы, одержимые самим дьяволом.
— Не ври. Враль. Она бесов гонит. Проверено лично.
— Богомаз, писавший доску, не такой и святой. Он вообще не святой. Он не от мира сего. Сложно, все сложно. Лучше тебя к самому засланцу утром прийти. Должен быть спозаранку.  Отец по утрам все осмотрит, деловой человек. Он икону эту не возьмет. Выкинь. Политика церкви такова, старые иконы жечь. Люди приносят иконы,  а их сжигают. Слишком много всего они на себя приняли. Хранят только по-настоящему чудесные. А это редкость, как жемчужина в раковине.
-Старухи признали эту икону. Она творит чудеса. И этого достаточно. Богомаз угадывает желания святых. Вот и думай. Я икону сдала, ты принял. И я пошла. Впервые даю что-то кому. Ой, без снотворного сегодня не усну. Жалко ведь. Выпить нет ничего? Сердце заломило.
-А сколько стоит икона?
-А тебе зачем знать? Ах, ты, хрыч, без эполет. Передумала я. К тому же решила, что здесь сам архиепископ, а не какой-то сторож. Хоть бы милиционер сидел. Неужели у церкви нет денег на вневедомственную охрану?
— Управляющий три раза в неделю прием ведет. Так, что мы здесь одни. Клади икону и иди. Но я за сохранность отвечать не буду.
Сторож вырвал икону у Христи. Бабушка вытащила из сумки газовый баллон и брызнула ему в лицо, еще пнула мужика между ног. Икону не бросила, аккуратно завернула в косыночку. И тут на нее накатил страх. Он спустился с неба в виде темного пятна-кляксы. Христя бежала до самого дома, перегоняя такси. А клякса гналась за ней. — С дороги, с дороги, — кричала она редким прохожим. — Надо было в дурке полежать, — наконец добежала она до своей квартиры. — Нервы ни к черту стали. Зачем мужику глаза спалила?
Навстречу ей вышел кот и спросил: — Отдала икону, как было сказано? – спросил он.
-Чуть душу дьяволу не отдала.
-Такая мелкая душонка ему не нужна, — сердито ответил Бегемот.
— Он, этот жалкий сторож, хотел отнять у меня икону, и продать. А потом сказал, что церкви эта икона не нужна. Сами несите ее туда.
-Делать нам нечего. Не будешь носить в неурочное время. Конечно, Гелла была не права. Но что поделаешь с вампиром. Любит ночь. Отнесешь ее завтра, прямо в ту церковь, из которой ее выкинули. Нечего тебе в епархии делать. Богомолки попа избили, за эту икону. Много я пожил на свете, но попов редко били. Враги разные били, коммунисты за ноги раздирали, но не верующие души.
-Далась вам эта странная икона. И кот ты не правильный. Это не ты из цирка сбежал?
-Я. А заодно из зоопарка, с выставки.
Кот взмахнул лапой и содрал с Христи Поликарповны пол-юбки. Старуха быстро открыла дверь, перекрестилась и забежала в квартиру. Там на нее уставилась огромная сова. Старушка так и села, как стояла.
— Отнесу, отнесу, — пробормотала она.
-Выпей эликсиру молодости и усни, — сказала сова.
-Я стала понимать язык животных. Вот, похвастаюсь перед подругами, — вдруг успокоилась Христя. – Какой большой попугай. — Она выпила эликсиру из поданной ей маленькой бутылочки, спокойно вернулась на кухню, закусила моченым яблочком.  Все зубки у старушки были на месте. И вдруг ее часики бешено закрутились. А одна из гирь ударила ее по рту. Христя выплюнула на пол сразу три зуба. — Да, — грустно посмотрела в зазеркалье окна старушка. – Придется искать медицинское золото. Или у меня были где-то царские монеты. Да, кажется, я была там, где до веселья очень далеко. Попала я в переделку. Не до жиру, не до миллионов, быть бы живу. Не связывайся с нечестью. Я это каждому скажу. Если они дадут одно, то другое отнимут. Дадут денег – отнимут здоровье. Дадут детей – отнимут родителей. Кто-то же должен выгнать нечисть из города. Правительство, милиция, доктора-психологи, попы. Я.
 А внизу шмыгали метлы. Что-то перетаскивали. Христя поняла, что видит все, что происходит в кинотеатре. По натертому паркету там шел огромный скелет древнего мамонта. И другие скелеты с поклоном пропускали его. Разве уснешь при таком шуме. Христя поворочалась, поворочалась и захрапела. Только губы задрожали. Хороший эликсир.
— То же нашли тихое жилище, заткните вы эту бабушку, — проворчал мессир. – Ну и храп. — Рот у Христи широко раскрылся, и в него влетело яблоко. Она завертела глазами, но яблоко съела.
 А цвет Дома Губернатора становился все ядовитее и ядовитее. Таковы результаты того, что свобода вероисповедания гарантировалась конституцией. Власти, как и всегда во все времена, нужна духовная опора. Религия здесь в первых рядах, во всем золотом блеске. Хотя менталитет людей уже поменялся. И нет у них веры никому, ни властолюбцам, ни депутатам, ни правительству.
Христя вдруг проснулась. Подошла к иконе и развернула ее. Сияние небесное вновь озарило темноту. Скелеты тут же быстро заделали дыру в полу.
-Силы невиданные. А подруги Маляр, Маляр писал икону. Он настоящий Богомаз. Ох, найду я его. Это же бесконечный мешок денег. Мир наш грешен, как волчий капкан.
Христя подложила икону под подушку. И вновь сладко заснула.
Глава 16. Больничка.
 Я был  там, откуда веселье очень далеко: я видел одну женщину,
Слабую больную, которая за давнишний проступок оставлена
мужем и родными; она — почти нищая; весь мир смеется над ней,
И никто о ней не жалеет…
Лермонтов. Странный человек.
 Я был там, откуда веселье очень далеко. Но оно есть и там, за высоким тюремным забором душевной больнички. Раньше забор был пониже. А теперь выздоравливающие больные обложили его камнем. Получилось красиво и весомо. На спортплощадке одинокая женщина  играла сама с собой в волейбол. Она перекидывала грязный мячик через сетку, а потом переходила на другую сторону и перекидывала его в обратном направлении. И так бесконечно. На ее шее висела настоящая медаль. Она иногда становилась к стене и куда-то задумчиво глядела.
— Чем нас сегодня покормят? – спрашивала она себя. – Картошечки хочется с салом. И принести некому. В этой замечательной стране душевнобольные никому не нужны. Клавдия, — крикнула она санитарку, несшую чаны с обедом, — что там у нас?
-Пшенная каша с куриными косточками, хлеб, чай без сахара.
-Все?
-Мало. Здесь не санаторий. Тебе же пенсию платят. Можешь в буфете булочек купить. Рассольник еще с солеными огурцами. От вчерашнего обеда много огурцов осталось. Это не объедки, просто остались и все.
— Я наследная больная. Бабушка говорила мне, что раньше в психушке ей давали горячее молоко, вареное яйцо и котлету с макаронами. И в хлебе не ограничивали. И чай с сахаром. Мама говорила, что ей давали какао на воде, морковную котлету с макаронами и салат из соленых огурцов, щи настоящие.
-Когда это было. Забудь про советские времена. Вот выгонят вас всех. И будете бродить по городу, как в Америке.
-А мы профсоюз организуем. Будем толпой громить магазины. Как забежим в магазин, нахватаем всего и бежать. И нас опять сюда. А сажать в тюрьму нас нельзя. Мы идиоты. Мы неадекватные люди.
-В тюрьме лучше кормят. У меня сестра там работает. Бросай мяч. Иди со мной, а то кашка остынет. Я найду тебе сахарку к чаю, ношу еду в платные палаты. А им там не до еды. В основном наркуши. Я и уношу все домой. Не думай, что с вами кто-то нянчиться будет. Чекотило тоже лечить надо было, а его признали здоровым, чтобы расстрелять. И вас всех расстреляют. Скажут, что сами нашли пистолет и перестреляли друг друга. Дел-то. Беззащитные вы. Вечером поможешь мне сумки до остановки донести.
-Воруешь? Что сумки. Я тебе котел могу дотащить. Я очень сильная. Меня даже санитары боятся. Я ведь не люблю сидеть со связанными руками. А меня часто наказывают.
-Вот, ты какая. Я не ворую. Беру остатки. Знаешь, сколько продуктов остается по всей больнице. Можно свиноферму прокормить.
-Я, конечно, дура, но не полная. Есть все хотят. Положишь мне 4 ложечки сахара. Сахар больным весьма к здоровью. Не была бы я так занята игрой, то помогла бы тебе везти чаны. А почему ты никого не взяла себе в помощь?
-Да довезу. Лень бежать за помощниками. А медсестра трубку не снимает.
-Она звонок тише сделала, чтобы не раздражал. Журналы ей мешает смотреть.
Клавдия куда-то заторопилась. Больные уже дожидались ее. В клинике все было расписано. В такое-то время процедуры, обход, и обед. Клавдия кормила людей в маленькой столовой. Она была шустрой женщиной. Быстро установила бачки, наполнила миски. — Обед, обед, — крикнула она.
Больные были выучены. Они брали лишь по одной миске и уходили за стол. Остатки еды вываливали в специальный бак, ополаскивали тарелки. Сама санитарка понесла еду в палату, где лежал лишь один человек. Его все звали Богомазом. Его накануне привезла милиция. А потом оказалось, что он и есть знаменитый художник, который написал икону Иешуа. Философ на ней стоял с белой овечкой на плечах. Такое изображение признавали допустимым. Уже в дальнейшем вместо овечки стали изображать белый шарф. Многие катакомбные церкви имели именно такое изображение философа. И как не боролась с ними официальная церковь, но доски выжили.
 Богомолки продолжали требовать возвращения иконы Богомаза в церковь, в ту, где находилась чудотворная икона Казанской божьей матери, подаренная городу царем Иваном Самодуром, после казней кевдинских буртассов.
Двери в палаты не закрывалась. Это был один из методов лечения. Все равно не убежишь, вход-то перекрывался. Больница была весьма демократичной. А точнее работники просто ленились закрывать-открывать двери. Клавдия принесла Богомазу троечку котлет с барского стола. Был в больнице и такой. Там кормили проверяющих из Москвы, налоговиков, финансовую комиссию, всяких других – пожарников, санэпидемстанцию, журналистов.
-А вас переводят в наркологическое отделение, — обрадовала Клава больного. – И сам архиепископ хочет посетить вас, принесет прорись новой иконы. Я сама слышала, когда поила их кофе. Ах, как достала его икона Евгения Родионова.
-Это не моя работа. Я ее тоже написал, но по-своему, по реальному фото этого парнишки. Эх, как мне тяжело целовать руку батюшке. Тошнит.
— Пить вам нельзя. Вас от этого тошнит, от водочки, значит.
-Клавдия, я вообще не верю в бога. По большому счету. Почему же у меня иконы получаются? Парадокс. И батюшки именно меня просят расписывать храмы. Я редко соглашаюсь. И без помощников не работаю. Они меня не богомазом, а маляром зовут. И на «эй».
-А вы никому этого не говорите, что не верующий, а то вас продержат здесь. Ведь не может человек, не верящий в бога, нарисовать святую икону. Бог вас признает. Может за талант. И нет абсолютно неверующих людей.
-Согласен. Никому не хочется уходить в пустоту. И вообще, если есть душа, то есть и бог. Эволюция не смогла бы за три миллиарда лет создать душу.
-Я матушку вашу известила. Она не знала, где вас искать, извелась вся. В милиции факт вашего задержания ей не подтвердили. В скорой помощи тоже. А сюда она не звонила. Что делать здесь здоровому человеку.
-Клавдия, а как вы думаете, если я соглашусь нарисовать эту икону, то выпустят?
-Несомненно. Здесь известные психиатры, ни одного неугодного сюда припрятали. Политику можно быть неадекватным, а творческому человеку нельзя. Он должен быть холодным, как ночная сосулька. Соглашайся со всем, чтобы не сказали. Намалюй эту икону, а будет она святой или нет, не твое дело. Ты ешь. Я бы не рвалась никуда отсюда. Настоящая жизнь только здесь. Здесь все открыты, как на ладошке.
-Аппетита нет, право, Клавдия. Я не жалею, что попал сюда. Меня это заставило призадуматься. Икону батюшке напишу.
— Я санитарка не из простых, меня многие знают. Я даже покойного губернатора кормила, раз десять. И Матвиенко у нас обедала, когда министром работала. Ее потом на шашлык повезли к татарам и разбили по дороге. Фигура у нее такая ладненькая. И одевается со вкусом. Все идет своим чередом. Вам во многом повезло. Церковь — это миллионы. Дружи с батюшками. Мир нашему дому.
-Десять с половиной тысяч квадратный метр иконы. Сейчас может и дороже, - сказал Богомаз.
В палату вошел доктор. Богомаз присел на кровать. — Я ваш лечащий врач, доктор Психейкин, профессор. Больше не пейте, молодой человек, добром вы не кончите, — сказал он, повторив слова Клавдии. Та лишь улыбнулась этому.
-Я пью, как все русские люди, — ответил больной. – Не было у меня белочки. Милиция все придумала. Они тысячу рублей с меня просили, а я не дал. Вот, и пихнули сюда, а не в вытрезвитель.
-Так, забудьте все. И потом, в шортах еще рано ходить. То же вам минус. И не деритесь больше ни с кем. Новый архиепископ лично звонил начальнику милиции. Стращал его карой небесной. На тебя даже протокол не составили.
-Составили. Я его видел. Значит, меня выпишут?
-Да, даже в наркологию не переведут. Пообедаете и можете выписываться. Одежду вам выдадут. А вообще-то, чем в шортах, лучше в больничном халате домой идти. И не сердитесь ни на кого. Кстати, сколь же вам лет?
-27.
-Молоды еще. У вас все еще спереди. Будьте как все. Как я, как Клавдия. Девиация – это самое опасное заболевание в России. Мне бы этого не знать.
-Быть как все?
-Не хотите же вы на милиционеров пожаловаться?
-Разумеется, нет. И я не узнаю их. Они все на одно лицо. Есть, я не буду.
-Тогда я вашу тарелочку заберу. Дурочка Женя поест. Она постоянно голодная. Сейчас надышится свежим воздухом, а ей подарок, — санитарочка Клавдия прихватила тарелочки и  удалилась.
-Доктор, а я нормален? Может мне остаться на обследование?
-Нет, — отчего-то вздрогнув, ответил доктор. – Эти богомолки и меня изобьют. Вы нормальны в рамках возможной реальности. Ибо каждый человек  девиационнен, и имеет какие-то отклонения от нормы. И, пожалуй, истинно ненормален тот, у кого таких отклонений минимум. Общество, вот главный микроб всех болезней, в том числе и психических.
-А если я тараканов увижу.
-Хорошо. Выпишу вас завтра. Вы подготовитесь, успокоитесь. Но завтра, чтобы вас здесь не было.
-Доктор, а бог есть?
-Как доктор, я думаю, что нет. Хотя, не уверен.
-Доктор, правда, что сумасшествие можно определить по глазам?
-Я определю. Это с опытом приходит. Методики нет. Отдыхайте.
— У меня какое-то предчувствие беды.
-Хорошо, выпишу через три дня.
-Нет, завтра. Я сегодня спокойно усну. Я решил писать икону Мариам Сирианки и Понтия Пилата с Клавдией. Это вновь не понравится церкви. Могут запретить писать иконы.
-Я конечно в большей степени не верующий человек, как отметил вам раньше, но историю знаю. Церковь недооценивает роль Понтия Пилата и жены его Клавдии.
-Не все церкви признают их святость.
— Церкви. Жалуйтесь на них в антимонопольный комитет. Понтий раскаялся в содеянном. Он способствовал сохранению памяти о философе. И погиб он, как истинный святой.
-Интересно, я ничего не знаю об этом.
-Так загляните в исторические справочники. Вчера смотрел новинки издательства АТС. Вышла новая интересненькая книга «Реставрация романа «Понтий Пилат», авторы произведения Варвара Селехметьева, академик Иван Понырев и Игорь Селехметьев. Вчера же первый каналу дал сообщение, что академик умер. Книга редкость. Тираж всего 5 тысяч. Понтия топили три раза. И он не тонул. Его признали великомучеником за веру. Ну, пожалуй, все. Значит, решено, выписываю завтра. Молодой человек, у меня такое впечатление, что вас просто разорвут. Нельзя писать чудодейственные иконы, к которым сама церковь отнеслась прохладно. Пока на земле властвуют деньги, новый храм не построить. Деньги — мерило вложенного труда.
— Храм? Его построят дети, которых будут растить в чистоте, доброте, достатке. Дети должны получить все: бесплатные садики, школы и институты, с бесплатным питанием и одеждой, лечением и тренировками.
– С вами интересно, но меня ждут больные. Не представляете, насколько интересен каждый больной. Он ярче здоровой толпы. Но тебя я не воспринимаю, как больного. Ко мне иногда приходят алкоголики, и разговаривают, как люди, которые еще что-то значат в этой жизни, а они уже ноль. И я сразу ставлю их на место. Кто-то говорил, что людей испортил квартирный вопрос. А в настоящее время людей портит водка. Пьянство – наиглавнейший вопрос в России.
Богомаз остался один. Он вообще находился в палате один, хотя кроватей было шесть. Он со злостью сбросил с себя больничную пижаму, подошел к окну. Ничего, кроме дворика не увидел. Он пожалел, что отказался от выписки.
–Какая-нибудь цикломания, — сказал он вслух.
-Шизофрения, — услышал он из-за спины, и вздрогнул. Сзади стояла женщина.
-Я Женя. Это мне отдала Клавдия твои котлеты. Ну, я и украла у нее ключ от вашей палаты, — сказала гостья. – Знаете, меня считают очень красивой. Дурой, — добавила она. – А у тебя красивая фигура, хоть ты и маленький. Говорят, чем короче ноги, тем мужчина темпераментнее и ценнее.
Богомаз покраснел. Он только осознал, что стоит голым. У женщины были темно-русые волосы, заплетенные в косу до самого пояса, очень высокая грудь. После того, как она бросила заниматься спортом, то сбросила лишний вес, но все же оставалась крупноватой. Лицо у нее было ангельским, и в то же время вульгарно-порочным, что и привлекало мужчин. Пухленький ротик напоминал сердечко.
– Правда, что у меня очень красивое имя. Евгения. Санитары обедать сели. Обход доктор заканчивает. И тоже уйдет. До четырех никаких процедур. У нас есть время.
Маляр ничего не ответил. Он просто подошел к женщине. Сумасшествие аппетитной красавицы его не останавливало. Женщина спросила, вернее попросила: — Женись на мне. Может я смогу стать вполне адекватной. Мне просто секса не хватает. Я бы всех лечила сексом. Ввела бы в больнице должность – секс инструктор. Ты, после этой лечебницы, здоровую супругу не найдешь.  Это клеймо на всю жизнь. А я так хочу детей. А врачи не советуют. Болезнь передается по наследству.
— А что такое шизофрения?
-Вообще-то инакость мышления.  Шизофреники думают иначе, чем другие люди. И все это очень сложно. И интересно в какой-то степени. И опасно. Они, я же не шизофреничка, могут вообразить себя кем угодно. Построить вокруг себя целый мир, со слугами, воинами, подданными.
-Звездочетами и феями.
— Я часто воображаю себя королевой. Правда, красиво. У меня есть государство. Южана. И столица – Рагажа. А там стоит огромный замок. Тебе хорошо со мной? Я могу провести тебя в свою сказочную страну, – решила Евгения. – Хочешь, завтра поиграем в мяч? Тебе разрешат. Ты не буйный. Ты даже санитаров не бил. А я так их бью. Вот, если я схвачу кого, то задушу.
-Женя, я вообще дерусь плохо. А ты мне понравилась. В тебе красота русских цариц. Хотя я не ловелас, чтобы давать оценку.
-Ты слишком тихий. Секс должен быть буйным. Я тебя научу. У меня было очень мало мужчин. Я их иногда бью. Они после этого больше не приходят. Мне пора. Ключ отберут. Клавдия догадается, что я его взяла. Надо спрятать лучше.
-Меня завтра выпишут.
-Жаль. Полежи недельку. Натвори что-нибудь. Я буйство умею изображать.
-Мне очень хочется почитать историю жизни Понтия Пилата. А я встречусь с тобой, когда выйдешь отсюда. Хочешь?
-А мама у меня из окна выбросилась. Она, когда приступы подступали, стала нож брать. А хороший человек, даже при приступах, не может убить другого. Мама была доброй. А я злая. Я убью, обязательно убью. И мне за это ничего не будет. Я же в Чечне воевала. А все, кто в Чечне воевал, неподсудны.
— Женщин в Чечню не брали. Ты меня обманываешь.
-Это простых уличных женщин не брали. А я спортсменка. Я чемпионка мира по борьбе. Я инструктор МВД по боевым искусствам.
— А в чем твоя злость?
-Я ненавижу людей. Всех. Ты мне нравишься. Ты похож на мою маму. Только не выбрасывайся в окно. Ты мне скажи, я лучше убью тебя сама. Самоубийство – это грех. Кто на страну работать будет, если в тяжелую минуту все бросать.
— Я хоть за жизнь и не цепляюсь, но выбрасываться не буду.
-А ко мне тетя иногда приходит. Я попрошу ее взять книги из библиотеки. Здесь библиотека есть. Попроси любую книгу. Они ее выписать могут из областного хранилища. Ну, что? До завтра. А почему тебя зовут Маляром?
-Богомазом. Потому что я стал писать иконы, а специального образования у меня нет. Вот, настоящие иконописцы и прозвали меня Маляром. А я их плакатчиками. У них иконы, как плакаты, или как мультфильмы. Щечки в розочку, линии по линейке и циркулем.  Нет. Они пишут лучше меня, но мне их иконы не нравятся. В них нет души.
— А здесь многие медсестры сексом занимаются. Сюда мальчишек, что от армии косить, кладут, ложат. Они их и соблазняют.
-Мне это не интересно. Завтра я еще буду здесь. Можно будет утром поиграть в мяч. Все развлечение. Будешь стоять на воротах?
-Я еще подумаю. А сейчас я растаю среди облаков. Мой истинный дом на луне. Я и тебя туда возьму. Там хорошо. Там нет ни докторов, ни вредных соседей, ни милиции. Там так вольно. Там живут звездочеты. Я хожу туда прямо из своей столицы, прямо по хрустальному мосту. Вот скуплю все бриллианты мира и украшу этот мост драгоценными камнями.
-Да, думать в нашей стране не запрещено. Запрещено, но как это проконтролировать.
Евгения соскочила с кровати и побежала к дверям. Ее, как и не было. Богомаз остался один.
– И звездочеты, — тихо сказал он. – Для чего считать звезды тому, кто может считать монету. Откуда эта фраза? — Богомаз страшился вспомнить, откуда он знает эту фразу. Он просто лег, и ему стало очень страшно. – Уж не болен ли я на самом деле? Лекарства пить не буду. – Какое же сегодня число? Четвертое Мая. – У него дернулся правый глаз. Он прижал его ладонью. – Вот так и пропадают люди. — Всю ночь Маляр не мог уснуть. Он крикнул медсестру, и та дала снотворное. Он трусил. Лучше бы если он был в палате не один. Ему слышались таинственные шорохи, шаги. Кто-то плакал. Где-то шелестела одежда. Пугало замкнутое пространство. Утром он проснулся и, увидев, что рассветало, уснул вновь, уже здоровым сном. Клавдия принесла ему завтрак. Поставила тарелочку с манной кашей на стол, налила ему густого компота, положила кусочек хлеба и яблоко, от себя. Санитарочка не стала его будить, хотя было положено. Проснулся Маляр уже в полном здравии. Сон убрал страхи. Вновь запахло бромом, хлоркой. В коридоре стоял какой-то гвалт.
Для чего тому считать звезды, кто может считать звонкую монету? Он и сам не знал. Маляр он и был маляр. Как объяснила ему Женя, у него признали шизофрению.
— Это психическая необычность, еще во многом не объяснимая в своих глубинах, — сказал утром почитаемый доктор Психейкин. – Выйдите, — попросил он зашедшую за тарелочкой санитарку Клаву.
-Здравствуйте, доктор, не в коридоре же мне стоять. Вы, как хотите, но я чашку заберу. И супчик сегодня съедобный будет. С картофелем, с жирком. Больной, но вы же не притронулись к завтраку. Я оставлю. Ешьте обязательно. Врачи не знают, что первое лекарство для больных – вкусное яблоко, котлетка, колбаска.
-И любовь. Я не про секс, а про то, что тебя просто любят. Как мне кофе хочется, — вздохнул Богомаз.
-Нельзя вам, оно нервы расшатывает, — сказала санитарка. — Соседей у вас так и нет. Как будто бы мор какой на дуриков напал. Такое у нас редко бывает. Мир сложен и болен.
-Клавдия, говорите приличным для нашего заведения языком. У вас же медицинское образование, — приказал врач. – Значит, выписываю вас, больной. Дуриков у нас нет, есть обыкновенные люди, чем-то расстроенные. В городе спокойно. Вот и у нас пусто. Документы на выписку готовят. В полдень сможете выйти. Ну, все. Не попадайте больше к нам.
-Хорошо бы, — ответил Богомаз. – И спасибо, мне здесь было не плохо. Кажется, я обрел душевный покой. Я стал понимать людей, любящих психушки.
-Вот и ладненько. Ну, будут проблемы, приходите на прием. Пристроим вас сюда. Здесь хорошая берлога. Но лучше вам со мной больше не встречаться. Чревато, — слегка поклонился доктор. – Психические заболевания заразнее гриппа.
-Значит, у меня на самом деле шизофрения?
-Нет. Но запись в медицинской карте вам не помешает. Уж поверьте мне на слово. Оно в жизни еще не раз вам поможет. Ибо больным многое прощается. Даже покушение на устои общества. О чем это я? Вы же не будите покушаться на устои общества?
-Можно мне выйти на спортивную площадку? Хочется попрощаться с одним человеком.
-У Евгении на самом деле шизофрения. И с очень интересным течением. У нее нет второго «я», но есть вторая жизнь. Она живет в двух мирах. За вами кто-то придет?
-Нет. Мама, видно, приболела. И она не знает, что меня выписывают.
-Здесь очень трудно найти вход. Клавдия принесла вам штаны и свитер из дома. Повторяю, нельзя ходит в шортах. Весна еще. Прохладно. Застудите детородные органы. И многое другое.
-Значит, все это правда? – спросил Маляр.
-Не знаю о чем вы. Но здоровых людей мы больше не держим, — подумал о чем-то своем доктор Психейкин.
Через полчаса Богомаз уже переоделся, поблагодарил Клавдию за заботу и вышел на спортивную площадку. Евгении не было. Маляр взял кусочек глины и нарисовал на серой доске ее портрет. Он увидел очень крупного и красивого жука, который проснулся совсем недавно. Жук не замечал человека, смотревшего на него. — Счастливый, — подумал Богомаз. Потом он зашел в больничную церковь. Богомаз когда-то писал для нее, и тогда сделал там тайничок. Батюшка в церкви редко бывал. Ее открывала его супруга и уходила куда-нибудь. Больные тоже не торопились в храм. Маляр достал из тайника маленькую иконку Николая Чудотворца Мерликийского. Он отнес ее на кухню и просил передать Клавдии.
— Ровно в полночь у памятника Пушкину в луже крови появляется отрубленная голова, — говорила одна из поварих. — И она летает между деревьев и откусывает уши одиноким прохожим. Я сама видела, как грузили на машину покусанную головой женщину. Говорят, что ей, этой покусанной женщине, от бешенства будут уколы делать.
17. Богомаз.
Богомаз пошел домой. Что с ним происходило. Раньше он никогда не замечал того, что происходило вокруг. В глаза ему бросились цветы. Нет, они не были ни ароматными, ни красивыми. Выделяла их желтизна.
— Кажется, они ядовиты, — что-то припомнил Богомаз. Он наклонился и понюхал их. Запах был, но не яркий. Ему надо было идти дальше. Неизвестно, что было с матерью.
Но мать встретила его в дверях, и лишь виновато улыбнулась.
– А поесть-то и нечего, — сказала она. – Я деньги на похороны стала откладывать. Не хочется, чтобы у тебя проблемы со мной были. И картошки нет. Даже посадить нечего. Зимой съели. И проездного у меня нет. Будем без картошки сидеть.
-Мама, у меня есть готовые иконы. Сходишь на рынок и продашь. Я в больнице поел. Обо мне не думай. Сама ела?
-Не помню. Чай пила с сухарями. Сухарики стали плесневеть.
-Мама, мне необходимо в библиотеку сходить. Интернет-то не оплачен.
-А иконки-то хорошие. У меня Параскеву Пятницу просили. А что доктор сказал?
-Я здоров.
-Вот и чудненько. Не блаженствуй ты. И держись подальше от церкви. Туда ходят одни грешники.
-Мама, ну тебе-то что попы сделали?
-Ничего. Так я не о попах, а о простых женщинах. Избить батюшку. Если богомолки такие, что о бандитах говорить. Я сейчас ванну приготовлю. К тебе какие-то люди приходили. Икону просили.
-Никому дверь не открывай. Они думают, если иконы рисую, так богатый человек.
-Помилуй, а то люди не знают, что у тебя даже ботиночек нет. Жениться тебе надо. Жена-то тебя и работать заставит. Вот, на мебельные фабрики художников берут. Дизайнерами.
-А я маляр. Мама, я в маляры пойду. Дела мои плохи. Может нам в деревню жить уехать? Я бы корову держал?
-Сейчас квартиру продавать нельзя. Инфляция в стране. И будем бомжами. И дом не купим, и деньги пропадут. Я-то лекарство не приму и умру, а с тобой-то что будет.  Обидно мне за тебя, сынок. И без штанов.
-Прости меня, мама.
-Это ты прости меня. Не могу я накрыть тебя защитным покровом, как богоматерь. А так бы мне этого хотелось.
-Выпить бы.
-Нечего, сынок.
-Ладно, я в ванную.
-Пойду, рюмочку у соседки займу. Но не больше.
-Не надо. У меня про выпивку просто так вырвалось. Ни к чему все это. Иначе на самом деле попаду в эту клинику. Знаешь, она остров.
-Нет, сынок, она воронка, куда легко влететь. И трудно вылететь.
Богомаз посмотрел на порванные в коридоре обои. Мать их подклеивала много раз. Они были разными по степени окраса. Часть выгорела, а часть была новенькой. Полы тоже облупились. Про мебель Богомаз и думать не хотел. Хуже их квартиры не было  во всем доме. Он был плохим хозяином.
— Надо раздобыть денег, — решил он. – Маме стыдно за меня. Я плохой сын.
Он подошел к крану и напился холодной воды. Отчего-то ему захотелось перекреститься. Но только захотелось. Он не перекрестился.
 А всех небуйных больных вывели на покраску спортплощадки. То-то было весело. Сестры ласково покрикивали на них. Они кокетничали. Всем было хорошо. Лишь доктор Психейкин озабоченно бегал от одной группы больных и другой. Он писал научный труд о трудотерапии при лечении.
— Ровнее, ровнее красьте. И не лейте краску на землю, — кричала Клавдия. Портрет Евгении закрасили. Она даже не увидела его.
-Он такой же, как все. Он боится меня, — вздыхала спортсменка. – Вот уйду на луну и больше оттуда не вернусь. Там живут вечно. И лишь жители Рогожи будут плакать обо мне. Я никому не нужна. Но почему? Я же талантливая спортсменка. Я могу детей учить. Депутатом могу стать. Сколько спортсменов стали депутатами.
Богомаз не спешил навести Женю. Он выбрал недописанные иконки и стал работать с ними. –Реальных цен не знаю, - вздохнул он. – Сколько люди дадут, столько и брать буду.
Глава 18. Коровьев одевает пенсне.
С людьми горда, судьбе покорна, не откровенна, не притворна,
Нарочно, мнилося, она была для счастья создана.
Но свет чего не уничтожит? Что благородное снесет,
Какую душу не сожмет, чье самолюбье не умножит?
 Лермонтов. Как луч зари.
 Солнечный зайчик плавно скользил перед ногами хорошенькой девушки. Она несознательно следовала за ним. Зайчик знал ее ежедневный маршрут. Он был очень хитреньким.
-Появление, появление, появление фаворитки, — пронеслось в воздухе. Голос явно принадлежал Коровьему, но его мог подделать и кот Бегемот. – Да, Маргарита Рашидовна Дасаева впитала красоту многих народов, — продолжил голос, и закашлялся, будто поперхнулся сухим печеньем.
-Меня, как женщину, интересует, откуда у нее светловатые волосы? Не крашенные? – спросил голос Геллы. – Это славянское или мордовское?
-Ошибаешься. Она сейчас не крашенная, — очень сердито ответил голос Коровьева. — От славян у нее  пышные формы, от мордвы румянец. А волосы? Светлыми волосами не редко награждались татарочки-буртасски. Черные глаза, брови достались ей от кавказских предков. Смешение кровей всегда дает результат. Коснитесь ее кожи. Атлас.
Итак, она появилась. Один и тот же маршрут ежедневно. Марьям перешла дорогу к скверу Пушкина, поблагодарив пропустивших ее водителей. Девушка была рада, что отец купил ей квартиру в «Триумфе», в самом центре города.
 Она стянула с шеи цепочку и спрятала в нагрудный карманчик.
– Татарочки должны украшать себя золотом, — частенько упрекал ее отец.
-Папа, это арабский обычай. Татарские женщины – самые свободные среди мусульманок. Мы не носили паранджу. Вот выйду замуж, буду тоже носить золото. А может, и не буду.
-Марьям, запомни, что ты не татарка, а буртасска. Наш народ лишь родственен булгарам, но мы всегда жили здесь, на Суре. А пришли с Кавказа.  Булгары пошли дальше, а мы осели здесь. У нас и язык отличается. Не в золоте дело. Ты, девочка, засиделась в девках. Все твои одноклассницы замуж вышли. И когда ты только встретишь его. Не делать же мне так, как делают в других мусульманских семьях, самому искать тебе мужа. Я не хочу, чтобы ты испытывала на себе давление с моей стороны.
-Папа, я соглашусь с твоим выбором, но буду ли я счастлива, да и ты.
— Рядом с тобой потухнет любой батыр. Тебе хотя бы нравится кто-нибудь?
— Очень нравится образ. У филармонии висит рекламный щит. Только не улыбайся. Я на самом деле влюбилась в снимок — скуластое лицо, кучерявые короткие волосы, взгляд исподлобья. Не пойму чего в нем больше? Тоски?
-Не гуляй одна ночью. Прошу тебя, очень волнуюсь. Для чего купил тебе машину?
-Папа!
— Хорошо. У каждого портрета есть оригинал. Надо подумать.
— Я должна увидеть его. Думаю, что он разочарует меня. Модели, как правило, эгоцентрики.
-Попробую. Если рекламная кампания не содрала фото в интернете. Тогда он точно какой-нибудь француз. Гламурного зятя мне только и не хватало. У моих друзей много сыновей. И каждый из них с гордостью введет тебя в свой дом.
-Скажем так, тебя введет, а не меня.
-Мы семья.
Отец Марго занимался закупкой мяса у населения и поставкой его в Москву. Мать девушки работала в областной администрации экономистом. Семья уважаемая, и уважаемая по достоинству. Даже после убийства Хаджибуллы, смотрящего за областью вора в законе, Дасаев остался на плаву. Не пошел он на дно и после того, как Матвиенко попала в аварию при поездке на шашлыки. За организацию шашлыка для поездки отвечал он.
 Маргарита Дасаева окончила МГУ, работала менеджером по связям с общественностью в московской компании.  Умная, квалифицированная, с особым тембром голоса, она была ценным работником. Ее бы ценили, не будь она Дасаевой.
 Марьям надела очки, чтобы люди не видели ее взгляд. У киоска купила желтую хризантему, любила желтый цвет. -Марьям Рашидовна, сегодня зеленые розы привезут, — сообщила ей продавец. – Не крашенные.
Девушку звали Марьям. Так хотел отец. Хотя он зарегистрировал ее Маргаритой, считая, что татарское имя помешает ребенку продвигаться по служебной лестнице. Когда дочери исполнилось 18 лет, то он стал настолько влиятелен, что мог позволить себе буртасскую дочь, просил ее сменить имя. Та обещала, но и только. Она будто бы предчувствовала, что этого делать нельзя.
Итак, Марго все звали Марьям. Она удивилась, что в сквере мало людей. Девушка обычно медленно проходила по тенистой аллее, затем пила кофе на Московской и возвращалась домой.
На боковой алее сидели три старушки. Они одновременно кашлянули, и поклонились Марьям. Она учтиво  ответила. Девушка часто встречалась с ними в сквере. Вроде бы ничего значительного не произошло. Но, как говорится, каждый путь куда-то ведет. И не только куда-то, но и к кому-то. А три бабки с большим любопытством смотрели ей вслед. Видели бы они жирную крысу, обнюхивающую ноги Христи, прибили бы.
— Появилась. Одна, всегда одна, — вздохнула Марфа Горячка, и обратилась к двум своим подругам. – Больше здесь не мусорьте. Теперь я здесь подметаю. Одни вы только и бросаете всякую пакость. Дохлого голубя нашла.
-Размечталась, не мусорьте, а за что тогда дворник будет деньги получать? — плюнула Нюресса на асфальт. – Простите, не смотря на всю мою интеллигентность, захотелось плюнуть. Хорошенькая девочка, а ведь достанется какому-нибудь алкашу со смазливой рожей, а то и того хуже – жирному папику-олигарху, жадному на билеты банка России. Вам, простолюдинкам, никогда не понять ее тонкой ангажимэ. У вас низкая культурная конституция. Я ведь прекрасный психолог, могла бы и врачом работать. Помогаю людям разобраться со своими комплексами. Маньяк поговорит со мной, спать ляжет, а не пойдет кого-то убивать, или хуже того — насиловать. Уверена, что маньяков надо лечить от полового бессилия. Тогда бы они удовлетворили в постели зрелую опытную женщину. А хорошо бы было, если бы татарочка поскользнулась на этом масле. Интересно, была бы у нее истерика или нет?
-А с чего ты взяла, что она татарка? — поинтересовалась Марфа. — Девочка, как девочка. Стильная, европеоидная. Истинная комсомолка.
-Это дочь Рашида Дасаева. Очень богатого человека, — ответила Нюресса. – Он в моих каталогах в первых номерах. В городе всего шесть миллиардеров. Так он один из них.
-Богатые здесь не бродят, они в ресторане курицу едят, — рассерженно проворчала Марфа Энгельсовна.
Становилось прохладнее. Христя Поликарповна накинули на плечи линялую олимпийку, Марфа – что-то непонятное с пушистыми рукавами и розочками, а Нюресса — стиранный много раз пуховой свитер. — Мне было виденье, что на город спуститься грозовое облако, — сказала Христя. – И бурные потоки понесутся по улицам.
-Не верь снам со среды на четверг, — посоветовала Марфа Горячка. – Не по партийному это. Вот Путин с Медведем партийные люди, а в церковь ходят. Раньше партийные не ходили. Слушай, поменяемся кофточками. Мне, Христина, твоя олимпийка нравится.
— Олимпийка ей нравится. Вы не дослушали меня. Я видела сон в ночь на пятницу. И еще видела тело художника, что написал чудотворную  икону Иешуа. Тело лежало на дороге. А мимо мчались машины, — совсем плаксиво сказала Христя. — Не поменяюсь я с тобой без нормы выгоды.
-Христя, олимпийка  — не твой стиль, не меняйся, — вмешалась в разговор Нюресса, брызгая подмышки дезодорантом от пота. – Черный у тебя глаз, милая ты женщина, хоть и за прапором была замужем, — добавила она.
-А потом во сне  пришел странный кот и сказал, что бал полнолуния состоится, — удивленно досказала Христя Поликарповна сон. – И я буду петь на нем. Нашел певичку за бесплатно. А олимпийка очень теплая. Марфа, доплати 25 рублей, поменяюсь. Кстати, Марфа, твоя кофточка подходит Нюрессе. А я бы не отказалась от ее теплого нестиранного свитера. Выстираю.
-Мне, надеть такое нереальное безобразие. И блестки, и цветы. Нет, такое даже наши знаменитые стилистки не наденут. Ах, как я была хороша в молодости. За мной на осенних балах все мальчишки в очередь выстраивались. Я же всегда была порядочной. Со всеми по порядку.
-В стране кризис, а ты все о балах. На площади надо идти, — сердито заметила Марфа Горячка. — Она, я вновь про олимпийку, целиком не стоит 25 рублей. Ей 40 лет уже. Такие костюмы к играм выпустили. Жаль, жаль твоего скоромного маслица. Хоть бы кто езданулся на нем.  Зря ты, что ли его пролила. Сидим здесь, как две с половиной дуры, и никто не упадет. Надо было пятихатку отксерить и приклеить к асфальту. А сверху собачьих какашек положить. Стали бы люди из-под какашек  отдирать купюру. Вот смеху.
Суть разговора женщин понять было трудно. Но они привыкли так общаться.
— А мальчик езданулся, — напомнила Нюресса.  Не к концу ли света все это?
-При чем здесь конец света? Что мне дело до мальчика. Он каждый день по двадцать раз падает. Говорят, по реке плыл диван, а потом труп, — вздохнула Христя. Она достала щепотку табака, и понюхала его, расчихалась. – Хороший табак, кубинский.
-Ага, кубанский. Не было трупа. Домой он пришел. Хороший чих. Просто пьяный был немного, — сообщила Марфа.  – Темнеет. Подмести не успею.
-А кошельки часто находишь? – спросила Нюресса.
-Пустые раза три находила. И раз пять сотенные бумажки находила. Какой-то клетчатый гражданин шел и терял их. Но потом они превратились в хоккейные шайбы, правда, все в изумрудах. Я их ковырнула, а они стекляшками от бутылки оказались. Дети шайбами по бутылкам кидали. Странно блестели. Буд-то Ленин смотрит на тебя с этих шайб. По коммунистически романтично.
В сквере стали загораться фонари. Казалось, что даже Пушкин готовился ко сну, клевал носом. Мамашки с ребятишками стали собираться домой. Старушки увидели Клетчатого. Он по козлиному подскакивал. Впереди его бежал пудель и все обнюхивал. Добежав до лужи с маслом, собака облаяла ее, но помочиться не решилась.
— Не добрый он, этот Клетчатый, — сказала Христя. – Посмотрите, у него очки совершенно без стекол. Шельма он. — Клетчатый будто бы услышал ее и подлетел к лавочке. Его гадкая улыбка вызывала лишь испуг. А изо рта запахло тухлым яйцом. — Гражданин, отойдите, отойдите, — попросила старушка. – От тебя мертвецом несет. Купите мятную зубную пасту. Эликсиру. Да, лучше бы чесноком пах. Бывают же такие вонючки.
-Сгинь на недельку, добрейшая женщина, Христя. Для твоего же блага советую. Не взяла бы ты икону, и крысы бы не обратили на тебя внимание. Еще увижу в сквере, накажу, — сказал Клетчатый и исчез. Старушки подскочили с места и побежали, сами не зная куда. Они опомниться не успели, как оказались на Московской улице. И вовремя оказались.
-Стоять, — приказала Марфа Горячка подругам. И те остолбенели, вновь увидев Марго.
 Марьям купила себе яблоко, стала искать стул.  Ей не хотелось садиться рядом с темненьким молодым человеком. Тем более он скинул с себя футболку, запихал в заплечный рюкзак, и остался полуголым. Она крутилась вокруг, ожидая, что кто-то освободит стульчик. Марьям довертелась, задела парня локтем. Кофе из ее маленького пластикового стаканчика  выплеснулось на шорты незнакомца. Он даже и не заметил этого, так же безучастно сидел, мял рукой пустой пивной бокал. Марьям внимательнее взглянула на него.  Это был человек с рекламы. Она села рядом.  Ангельским блеск его глаз назвать было нельзя. Он походил на демона. Да, именно демона. Щетина на лице делал его похожим на животное.
— Извините, я бы купила вам пиво, но его здесь не продают, — попыталась она с ним заговорить. Но он не слышал ее. – Странно, — удивилась девушка. – Старею. — Она принесла парню чай с лимоном. Он не поблагодарил, выпил его залпом. — Вы где? – спросила она. Но ответа не получила.
-Ландыши, ландыши, — Закричала женщина-торговка. Марьям положила хризантему на стул, и подозвала цветочницу, купила букетик. Ландыши входили в Красную книгу, но пригородные леса изобиловали ими. Марьям пошла за стаканом воды, чтобы поставить цветы. Когда она вернулась, то парень нюхал ее букет. Он, кажется, вернулся на землю.
— Простите, — сказала она и отобрала ландыши, поставила их в воду. – Могу подарить вам хризантему.
-Я люблю запах ландышей, — сказал он. – Это запах моего детства. Я учился в деревенской школе. Учительница весной водила нас в лес, каждый год. Земля подсыхала лишь по буграм. И ландышей там было миллион, а то и два.  И кабаны бегали. Нас боялись. Хрюкнут, и спрячутся.
-Вы только что витали в другом мире, — сказала Марьям. – Я пролила на вас кофе, а вы не заметили.
-Вы красивы, — вдруг сказал он. – Простите меня, задумался. Меня все зовут Маляром, некоторые Богомазом. А вас?
-Все зовут меня Марьям, хотя я Марго.
-Я видел вас и раньше. На такую красоту нельзя не обратить внимание.
Марьям пластмассовой вилкой разрезала яблоко и дала половину ему. Он сочно надкусил его и улыбнулся.
Христя удерживала подруг на отдаление. – Вот он, Богомаз, — сказала она. – На нем носки разного цвета. Поспорим, что с драными пятками. Она оставит хризантему на стуле. Я внушу ей это. Жаль, желтый – это цвет разлуки. Такую прелесть дядьки девушке не купят. Темноты дождемся.
 
-Кафе закрывается, закрывается, — закричала продавец. – Освободите столики, мне надо их спрятать. Дома что ли делать нечего. Стаканчики в мусорку убирайте.
– Я пойду, — сказала Марьям. – Мы можем больше и не встретиться.
-Могу я проводить тебя?
-Нет.
-Не забудь ландыши. Я думаю, что именно их запах и приоткрыл щелку в мою душу.
Марьям легонько поцеловал парня, и ушла. Хризантема осталась лежать на стуле. Марьям увидела старушек, кинувшихся за цветочком. Она порылась в кошельке и протянула Христе сто рублей.
– Что знаете о человеке? – спросила она.
-Ничего. Нищета, пьяница, дебошир, — сказала Христя, прибирая купюру, и удерживая Марфу, чтобы не выкрала ее цветок. — Не твоя это икота. Лузер он. Его все знают.
-Дочка, дай и мне сто рублей, я больше скажу, — вмешалась Марфа Горячка. — Марьям протянула и той деньги, но лишь пятьдесят рублей. — Это Богомаз, художник, который нарисовал святую икону Иешуа, образа юного Христа с овечкой на плечах. Икона лечит людей от депрессии, от тоски, от физических недугов, но ее сперли. Не знаю кто. Наша Христя не воровала, с ее же слов.
Когда Марьям вновь обернулась, то художника уже не было. Не было и хризантемы. С цветком гуляла Нюресса. – Хризантемы, хризантемы, — заголосила она. – Царица цветов с японских садов.
19. Встреча.
Марьям вернулась в сквер Пушкина, поскользнулась на масле, и ее кто-то поддержал. Это был жуткий человек. Почти лысый, один глаз у него был больше другого. От человека исходила огромная сила. Он легко подтолкнул девушку к скамейке и предложил присесть. — Надеюсь, что у вас все нормально. Масло пролили не для вас. Но чего в этой жизни не бывает. Я ведь встретил вас не случайно. Один человек назначает вам свидание.
-Кто вы? – спросила девушка.
-Позже, все позже. Я Азазелло.
И человек исчез. Марго не понимала, что происходит. Появился Клетчатый, и тоже заговорил с девушкой. – Всегда он так. Напугает, а потом просит помощи у меня, — заговорил Клетчатый гражданин с испуганной девушкой.
-Жуткий тип, — сказала Марьям.
-О, настолько жуткий, что даже у меня кровь стынет в жилах. Мастер ножа, подстав. Сколько он жизней загубил.
-Он опасен?
-Не для вас, милая Марго.
-Вы знаете мое настоящее имя.
-Грех не знать. Вы из разряда женщин, которых знают.
Коровьев показал девушке обложку журнала «Телесемь», на котором было ее изображение с выпрямленными волосами. Марьям встала, как под гипнозом. И пошла домой. Мрак покрыл улицу. Четыре жирных парня били Богомаза, милицейскими дубинами. Богомаз был быстрее, но силы оказались неравными. Он так и остался лежать на тротуаре. Марьям пыталась кричать, остановится, но ничего не получилось. Люди в сквере стали свистеть и кричать. — Все идет своим чередом, — услышала Марьям. В зарослях сверкнули кошачьи глаза. Марьям только заметила, что один каблук у нее сломан. Она сняла туфли. Она видела, что старушки подняли избитого парня и куда-то повели.
-Это случилось две тысячи лет назад, — очень громко сказал Богомаз. – Как защититься? – спросил он старух. – Я с Беспалым еще со школы враждую. Тогда его Карапузом звали. И я всегда его побеждал. — Старушки его не слушали, толкали и толкали куда-то.
Где-то в центре города продолжал играть духовой оркестр. Там жизнь продолжалась.
Марьям не чувствовала себя разбитой, но отчего-то ей было тяжело передвигать ноги.
– Надо с ним поговорить, — вздохнула она. – Он должен был побить этих жирных парней. — Ее сердце заходило ходуном. – Нет. Мне даже думать о нем опасно. Отец никогда не разрешит мне общаться с ним. Не собранный он, не цельный. — В глазах Марьям плыли круги. Она с трудом дошла до дома и нажала  на кодовый замок. Кто-то вышел из лифта. Марьям ничего уже не видела. Кто-то помог ей добраться до дверей квартиры и войти внутрь. А дальше наступил провал памяти.
-Может попросить папу. Он приставит к Маляру охрану. Пусть походит в секцию каратэ, — подумала она утром. – О чем это я? Целая ночь прошла. Что со мной вчера случилось? Такое ощущение, что кто-то не хотел, чтобы я помогла ему. — И вдруг девушка подумала совсем о другом. — Как папе досталась моя квартира? Я краем уха слышала, что она досталась ему даром. Не убил же он прежних хозяев.
Дверь неслышно раскрылась. И на пороге перед девушкой предстал молодой, плечистый, гибкий, очень колоритный парень. Он был лысым. Штаны драные, но очень дорогие. При этом у него как бы и не было лица. Серое пятно. Он, ничего не говоря, прошел в комнату и забрался на спинку кожаного дивана, прямо в высоких ботинках.
— Не бойтесь, Рашид попросил присматривать за вами. Это я довел вас вчера до дома. Мешать вам я не буду. Буду прогуливаться где-нибудь рядом.
— Какие-то грубые личности, людьми я их назвать не могу, били молодого человека. Как-то запала мне эта сцена.
-Я в курсе. Били Маляра. Богомаза. Бил Карапуз. Этому хряку икона потребовалось. Маляр живучий. Его просто так не закотишь.
-Как мне вас называть?
-Анжи.
-Да, папа мне говорил о вас. Но я не думала, что вы такой. Вы же бросаетесь в глаза.
— Когда надо, то вы и не увидите меня. Все дело в образе.
-Как папе досталась эта квартира?
-Квартиру за карточный долг забрали. Отец ее перекупил. Но лучше вам по таким вопросам обращаться к Рашиду.
-Хозяева этой квартиры пропали?
— Здесь не жили. Какая-то мамаша купила ее сынку-лоботрясу. А он ее проиграл в карты. Все.
 Марьям заварила чай, достала нож, стала чистить яблоки. Анжи ел их целиком, со шкурой и семечками. – Не знаешь, что идет в театрах?  — поинтересовалась Марьям.
-В город приехал какой-то цирк скелетов.
— Не нравятся мне скелеты. Жаль, что у нас отвратительная театральная трупа. Старые артисты еще что-то представляют собой, а молодежь – самодеятельность.
-Почему? Они все красавцы. Опыта наберутся, – сказал кто-то невидимый. И Анжи и Марьям зашарили глазами по сторонам.
-Да, ты права, эта квартира на крови, — заявил Анжи.
-А мне не страшно. Можешь идти. Оставь номер мобильного. Потребуешься, перезвоню.
И Анжи глотком выпил чай, сам помыл бокал и ушел. В проеме окна появился кот.
-Эта квартира вполне нормальная, — сказал он. – Здесь никого не убивали.
-Как вы проникли сюда? Вы кот или нет?
— Наверное, я – мы, многообразие воплощений. А вообще-то мы предупредить. Не ходи на цирковое представление. И думай об ответе. — Тут в голове Марьям просветлело. И она вспомнила о странном разговоре накануне. Она поняла, что сходит с ума. — Нет, вы вполне нормальны, — сообщил ей кот. — Поверьте, что иногда в обыденность приходит необыденность. Это и сказка — и не сказка. Скорее чудо. И такое пришло к вам. Еще не пришло. Многие уже выбор сделали. Все остальное лишь форма. Вы уже появились. И на вас взглянули. Встреча состоялась.
-Колдовство.
-Нет, это мелко. Великий весенний бал. У вас еще несколько дней. После выступления цирка « Ночной полет на розовом скелете» подготовка к балу ускорится. Приглашения разосланы. Интерьеры заказаны. Ах, видели бы эти капроновые шторы. Черные, серые, фиолетовые. И мелкие, мелкие звездочки по ним. Гелла — творческая натура. Непременно закажу ей кровать с балдахином танцующих птичек. Чтобы птички съедобные были. Например, страусы.
-Думала ли я, что коты так очаровательны.
-Я такой, — погладил грудку Бегемот. – Это я еще без бабочки на шее.
-Что это я вас ничем не угощу. Есть сгущенка, сыр, семга.
-И шампанское. С долькой груши. Там у стенки холодильника осталась одна груша. А одну я съел, ожидая, когда вы проснетесь.
— Но ведь коты не пьют и не едят груш. Значит, я не ошиблась.
-Заблуждения. Хотя я пью лишь за компанию, никак некоторые. Я о самом. Усядется на трон, и пьет из огромного ведерного кубка.
-Вы можете сказать конкретнее, к кому меня приглашают?
-Могу. К профессору черной магии Воланду. Это знаменитый ученый-историк. Если вы дадите согласие на посещение мессира, то узнаете и больше. У вас есть шанс, который не стоит упускать.
-Профессор черной магии. Заманчиво. Прохвост?
-Что вы. У прохвостов не бывает говорящих котов. Самый настоящий профессор, из бывших. И в его роду, как и у вас, были цари.
— В моем роду не было царей.
-Были, были, Марьям. И не так давно, лет восемьсот назад.
Марьям накрыла на стол. Поставила два хрустальных бокала. Кот превратился в мальчика с шелковым кружевным шарфиком, в кафтанчике, вышитым золотом и серебром. На его руках были белые перчатки. Он прислонил к сердцу руку и низко поклонился.
-Я все равно буду звать вас котиком, — сказала хозяйка. – Букет изысканный.
— А это вы вчера забыли, — будто из воздуха выудил бегемот желтую хризантему. Вы ландыши в стаканчик поставили, а хризантему на стуле оставили, — ответил мальчик-паж. – И не бойтесь Азазелло. Он самый благородный из всех воздушных демонов. В нем сидит дух восточного философа. Мы часто с ним спорим. Ему подчиняются бури. Эти цветы прислали из Чили. Я там бывал с балом. А королевой была старая, прекрасная индианка. Ее кстати переименовали в Марго буквально за сутки до бала. Ну, не нашли мы ему там Марго. Вроде бы латинская страна. Маргарит должно быть полно. Бабушке выдали новый паспорт. Она так и не достояла на балу до его конца. Мессиру пришлось поддерживать ее, прощаясь с гостями. И ее схоронили на другой день. В общем, весело было. Особенно поминки. Эх, и наплясались мы там ламбады. Индианку еле загнали потом в гроб. Не хотела помирать, зараза с гор.
 
Марьям разлила вино, слегка пригубила свой бокал. Она вдруг встала и приготовила манную кашу, сдобрила ее маслом, сливками и орешками. Выбрала для каши две керамические тарелки. Мальчик-паж не отказался. Бегемот в нем любил кашу. Он даже ложку облизал.
- В общем, вроде бы и каша, но хороша, — сказал он. – И не вздумайте отказаться от предложения мессира. Просто довертись. М-р, м-р. Я «сторонник того, чтобы чай для похудения пили с тортом. — Когда Бегемот собрался уходить, то Марьям попросила его заходить запросто, без предупреждений. — Вскоре на вас еще раз посмотрят, — сказал он. – Не я решаю этот вопрос. Хотя мой голос за вас. Жаль, что мое сердце занято умершей женщиной. Вы будите самой блистательной королевой.
-Королевой? Ах, как все это меня смущает.
-Если вы не устроите мессира, то все забудете. Забудете меня, Азазелло.
-Но я не хочу забывать ни пажа, ни котика, ни даже Азазелло. Это реально?
-Вряд ли. Если вы не станете королевой, то забудете все.
— Я и принцессой-то никогда не была. Расскажи мне о себе. Я так поняла, что ты был пажом при королевском дворе.
-И при каком дворе. Я поплатился за свое непочтение к людям. Любил подшутить. Надламывал каблуки, подсаливал вина, надрезал лямочки. Язычок у меня был колким. Но я был еще ребенком. Так ребенком и умер. Меня наказали смертью. Я слишком много знал и слишком много болтал. Королю сделают комплимент, а я всегда спрашивал: — «Это вы о ком»?
Мальчик перевернул старинное зеркало и нарисовал на нем перевернутый крест. А сам он закрутился в каком-то вихре и исчез. На полу осталось лежать небольшое украшение в виде стеклянной бабочки с кровавыми глазами. Оно было изысканным, хотя и странноватым. Марьям не любила бижутерию, но бабочку приколола. Она решила, что постарается понравиться мессиру, профессору черной магии. В многочисленных зеркалах поплыли образы — красивая женщина, затем вторая, со шрамом и рыжая, клетчатый, человек в смокинге. Азазелло. И, наконец, человек в кресле. От его взгляда у Марьям пробежали мурашки по спине. Он приподнял руку в такой же перчатке, как у мальчика-пажа. Марьям изысканно склонила голову, и прислонила руку к груди. И все померкло. Девушка долго смотрела в пустоту зеркал. Но видений больше не было. Марьям подошла вплотную. Но это не помогло.
— А я даже не подкрасилась, — рассердилась она. – Хотя этот взгляд видит дальше. Надо всегда быть подкрашенной. — Марьям неожиданно упала. Ее кто-то осматривал, кто-то измерял ее ногу. Но она никого так и не увидела.
— Где, где он. Помогите мне найти его, — сказала она.
-Рано, еще рано о чем-то просить, очаровательная донна, — получила она ответ из зазеркалья. Ответил ей Коровьев. Марьям пришла в себя. Ни головных болей, ни какой-то тяжести она больше не ощущала. Девушка раскрыла свой гардероб, сбросила с себя одежду и встала перед зеркалом. Легкие аплодисменты раздались где-то очень далеко-далеко. Марьям и сама гордилась своим телом. Она закружилась в танце, зная, что за ней наблюдают. Снизу прямо в потолок застучали соседи. Марьям засмеялась и остановилась. Она уселась, сжалась в комочек. Она была счастлива. 
– Мне помогут найти его, — решила девушка. – Не зря я в детстве всегда верила в волшебство.
-Он недостоин ее любви, — сказал кто-то невидимый. Марьям четко слышала эту фразу.
-Он-то достоин. Ему мелкая любовь не нужна, — ответила она невидимому человеку, или еще кому-то.
-Нет такого понятия, мелкая любовь, — ответил ей женский голос. – Любовь бывает только большой.
-Возможно. Но мне от этого не легче. Он меня не любит.
— Любовь должна окрепнуть, как ранний лед. Иначе утонешь.
С кем говорила, Марьям не ведала. Но ей был нужен именно такой собеседник, невидимый, незнакомый. Даже с психиатром она бы не была так открыта, чем с этим человеком.  Да, она появилась, как появляется в небе луна. Яркая, загадочная, почти недоступная, хотя ее и можно погладить рукой. Гладил ли кто луну. Так погладьте. Вот, вот. Такова и любовь. Ощущения не передать.
-Надо слегка подтенить локоны, — решила девушка. – Что же будет? Может быть, я не увижу боле твой взор, твой милый взор. Появление? Да, я появилась. Я стала ценить сама себя. Эгоистично? Не спорю. Встреча состоялась.
 

Глава20. Он художник, а не маляр.
 
Душа моя должна прожить в земной неволе не долго.
Может быть, я не увижу боле твой взор, твой милый взор…
Лермонтов. Душа моя.
.Богомаз умылся холодной водой. Кровь все еще лилась из носа. Он оперся на табуретку, и несколько капель упали на пол. Сломанное ребро затрудняло дыхание. Он находился у Марфы Горячки. Его голова и локоть были умело перевязаны. Марфа Горячка искала  зеленку, гремела где-то на кухне, среди полок. 
— Да, где он, этот чертов пузырек? – ворчала она.
-А что за девушка говорила со мной кафе? – крикнул Маляр. – У нее такой взгляд. И как она хороша.
-Это не твое. Неужели не понял, что за нее тебя и били, — остановила его Марфа. – Ее зовут Марьям. Она из успешной семьи. Живет где-то рядом, в «Триумфе». Почему ты пьешь один? Неужели у тебя нет друзей?
-Нет. Есть мама. Я напишу вам адрес. Не хочу, чтобы она видела меня таким. У нее больное сердце. А били меня за другое. Мы с Карапузом всегда дрались. Он и в спортивную секцию пошел, чтобы осилить меня.
-Милый ты человек, — вздохнула Марфа. – Не любишь ты свою маму. Не в синяках дело. Ей важнее знать, жив ли ты вообще. Схожу, схожу. А ты знаешь главные признаки алкоголизма. Человек начинает пить один, человек пропивает последние деньги, не думая о семье, еде, ни о чем. Человек отказывается признавать, что он алкоголик. Человек скрывает от друзей, что пьет. Ты подпадаешь под все эти признаки. У тебя проблемы.
-Я знаю, что у меня проблемы, — ответил Богомаз. – Так сходите к маме? Очень прошу вас.
-Сходим, — высунулась из-за занавесочки Христя, дремавшая на скрипящей кушетке, укрытой стираным синим пледом в желтую клеточку. – Соблаговолим успокоить маму. Мамы все переживают, словно их в магазине обвешивают. Ничего удивительного. Жаль, что вы иконки на заказ не рисуете. Ах, как бы я хотела помолиться на парочку-троечку твоих икон.
-Пишите, — поправил Богомаз. – Иногда пишу. Вот ребра срастутся. Там видно будет.
-Уж, Марфе-то напиши черта какого-нибудь, — попросила Христя, – на себе тебя с дороги притащила. И пинок дала самому жирному. А мы дамы не молоденькие. Криком, правда, их напугали. Громко кричали? И потом, где-то мне хорошая палка с гвоздем попалась. Уж я старалась именно гвоздем попасть им по заднице. Старых женщин испугались. Тоже мне бандиты. Надо было еще мобильники у них отнять.
– Я сам чуть деру не дал от вашего крика, — ответил Богомаз.
-Почему какого-то черта мне написать необходимо? – удивилась старая подруга Марфа. – Самого лучшего. Хоть и коммунистка я, но настоящие коммунисты всегда в бога верили. А ты, парень, хорошо дрался. Их ведь четверо было. Неужели спортсмены такие жирные?
-Они уже давно с пистолетами ходят. Зачем им форму держать, — не вопросительно, а утвердительно сказал Богомаз. – Вам не стоило вмешиваться.  Убить по трусости могут. Похвалиться любят. Ах, как я бабку пристрелил. Как она ногами дергала.
-Что нам будет, — вздохнула Марфа Горячка. — Все революции пережили. Уж, памятники революционеров сгнили, а мы все бегаем.
-Доброе сердце и ноги носит, — назидательно вставила Христя. – Ты самая старая из нас. С сорокового года кажется?
-Я-то с тридцатого.
 
Вечером Марфа Горячка выследила Марьям и передала ей домашний адрес Богомаза, взяв за это сто рублей. Она попросила девушку сходить к Прасковье Никаноровне. О том, что парень лежит у нее, девушке она не сказала. Марьям остановила такси и поехала по указанному адресу. Ей долго не открывали. Она с удивлением смотрела на облупившийся косяк, на некрашеные стены в коридоре. Дверь можно было выбить ногой. Половичок пора было выкинуть. Нитки из него уже вылезли. Появилась усталая женщина. Она с трудом перебирала ногами. — Сына нет, — сказала Прасковья Никаноровна и рухнула на пол. Марьям позвонила в соседнюю дверь, попросила вызвать скорую. Она затащила женщину в комнату, уложила ее на диван. В воздухе стоял запах лекарств. Марьям накапала корвалола и дала его женщине. Более лекарств не нашла.
— Там АТФ, — прошептала женщина. – Больше у меня ничего нет. Сын пропал вновь.
— Он жив. Я его вчера в кафе видела. Я разыщу его, не беспокойтесь так, — заверила Марьям. – Даже догадываюсь где он.
-Никогда не предупредит. Так вот умру однажды и наваляюсь на полу. Растила его, растила. Умереть боюсь. Что он без меня делать будет?
Вскоре скорая помощь увезла женщину. Марьям прихватила с собой ключи от квартиры, забежала к соседям, оставила номер своего мобильного телефона. Ей надо было идти в солярий, а затем в спортивный зал. Весь день расписан. Надо забежать и на работу. Должны были москвичи подъехать. Освободилась Марьям лишь к вечеру. Она, как всегда, пошла в сквер, и даже села на лавочку. Где-то промелькнул Анжи. Напротив, малолетки пили пиво, прогуливался милиционер с букетиком тюльпанов. Он приказал молодежи спрятать бутылки.
Марьям достала из сумочки журнал мод. Она знала, что скоро в сквере появятся старушки, закрыла лицо обложкой, в которой была просверлена дырочка. Марьям не ошиблась. Старушки пролетели мимо, не заметив ее, хотя были весьма наблюдательны. Они уселись через две лавочки.
-Боюсь я, — почти закричала старуха Христя Поликарповна. – Эти, что били художника, бандиты. Они же не просто так к нему подошли. Они иконы у него просят. На его иконы ажиотажный спрос. Даже подделки под него пишут.
-Да, я слышала, — подтвердила Марфа Горячка. – Один кабан, когда бил его, говорил:
« Просили тебя написать новую икону. Не понимаешь, подумай».
-Глупый он, Маляр. Написал бы, и деньги получил бы, — сказала Нюресса.
-Не маляр он, а художник. Жирные ему не заплатят. Попрошу его сделать копию с иконы Иешуа. И отнесу ее этим животным, — решила Христя. – Разумеется не за так.
-И не страшно? – ужаснулась Нюресса. – Ах, эти жирные мужчины комплексуют из-за своей неординарной внешности. Ведь члены у них тают в жировых складках. У жирных преобладают женские половые гормоны. Я это доподлинно знаю, от питерского врача.
-Есть у меня револьвер. У участкового взяла на всякий случай, — сказала Христя. – Тебе пора бы о мужчинках и забыть. Тебе сколько лет, дорогая актриса? А ты все в гормоны лезешь. У меня секс последний раз был тридцать лет назад, а может и сорок.
-А у меня неделю назад. Да, забываю спросить. Ты украла у милиционера оружие? — притворно впала в ужас Нюресса.
-Взяла на хранение. Милиционер пьяный валялся, как простой гражданин. Украл бы оружие преступник. А здесь я, с природной честностью. Всем бы такими быть.
-Честными? – ехидно поинтересовалась Марфа. – А парня с работы уволят.
-Красивыми душевно, и рациональными. Да, пора Маляру-художнику сесть за копии. Одну для жирных бандитов, другую отдам в храм. А настоящую икону припрячу, до лучших времен. И лет через сто мои внуки припомнят мне мою доброту. Продадут ее.
-Это и называется рациональностью, — подсказала Нюресса. – А художник согласится? Он весь из сомнений. И ребра сломаны.
-А куда он денется. Дома его жирные ждут. Соседки сказали, что ейную маму в больничку отвезли.  Он про это не должен знать. Дурак, кинется от нас, - вздохнула Христя. - Надо пивком его накачать. Без денег сидит. Он еще тот пофигист. Пиво, звезды. Что ему до этой жизни. Небо над головой, краски на палитре, водка в стакане. И хороший советчик за плечами. Книга советов всегда со мной.
-На палитре? На полулитре. Что, и все? Любви ему не хватает, — вздохнула Нюресса. – Он звонил мне на мобильный телефон, жаловался на одиночество. Позор таким лохам, как он. Я ему и рассказала, как надо подбирать настоящую женщину. Надо притвориться больным. И если она не разочаруется этим фактом, то женщина добрая.
-Кому они нужны, больные мужчины. Если уж совсем страшненькая, то может и приютит  дохлого. Ты видела его глаза. Эти глаза пугают и притягивают девушек, да и женщин, — заметила Христя. — Ах, эти настроения, фантазии. В фантазии никто посторонний не лезет. В этом их сила. Только не критикуйте меня. Я говорю, как истинная верующая, без ложных допущений. Вам этого не понять. Вы морду лишний раз не наодеколоните, не то, что перекрестите. А я то, в том году, встала на колени, полчаса билась головой о пол.
-Это я-то лицо не одеколоню. Я даже духами ее брызгаю. Без оснований мы и понимать тебя не собираемся, — все не без того же ехидства ответила Нюресса. – Уж, на мне одной помады килограмм. Плохо, когда у мужика нет цели в жизни. Нет цели, нет хоризмы. И талант не реализуется. Смотрите, Маляр пробежал. Марфа, ты деньги в столе оставляла? Неужели выкрал?
-Нет, не оставляла. Вы же ко мне ходите. Разве оставишь. Давайте за ним. Он на набережную бежит. В центре дешевых пивнушек нет. Что он мог продать. Ложки я спрятала. Лису? Совсем новая лиса. Ее весной никто не купит.
Старушки соскочили со скамейки. За ними и Марьям. И все побежали. Маляр уселся в первой же пивной палатке. Откуда он взял деньги, оставалось лишь догадываться. Их хватило на один бокал пива. Он выпил его и сложил голову на стол. Он не брился дня три. Щетина его украшала. Он прятал под лавочку ноги. Кажется, на них были тапочки Марфы. Значит, кроссовки продал.
 
Марго тоже следила за Богомазом. Она достала из пакета блестящую кофточку, натянула чулки в сеточку, надела кудрявый паричок, накрасилась ярче. Ее стало не узнать. Она зашла в палатку, подсела к парню.
– Два пива, — попросила она официантку. Один бокал поставила перед Богомазом.
-Спасибо, — поднял тот голову. – Я уже должен официантке 30 рублей. Завтра и вам отдам. Карапуз заказал на спине наколку — храм. Обещал пятьсот рублей.
-Такая наколка 15 тысяч стоит, - сказала Марьям.
- У меня есть несколько иконок на продажу. Не купишь, душа моя? — Марго сделала глоток пива и поперхнулась, подкрасила губы. — И что молчим? – спросил ее художник. – Ты же не проститутка. От тебя дорогими духами пахнет.
-От проституток пахнет и дороже.
-Не от тех, что здесь крутятся.
-А кто такой Карапуз?
-Беспалый. Карапуз — это его детская кличка. Мы с ним как бы в друзьях раньше ходили. И отходили.
Марьям не успела получить ответ. К палатке подъехала машина. Из нее выскочили 4 парня во главе с Карапузом. – Вот ты где. Как это я сразу не догадался искать тебя здесь, — закричал как бы друг. — В этом городе тебе от нас не спрятаться.
Жирные парни скрутили Маляра и уволокли в машину. Он не сопротивлялся. Все произошло очень быстро. Машина долго не могла выехать на проезжую часть улицы. Стекла в ней вдруг разбились. Машина резко выскочила на дорогу. Двери раскрылись и на проезжую часть выпал Маляр. А машина уехала. Первыми к нему подбежали старухи.
– Без сознания, придурок, — сказала Марфа. Старухи перетащили тело на тротуар. Нюресса остановила проходящую мимо машину. Они погрузили в нее Маляра. Он был тяжеленьким.
Марьям сидела с широко раскрытыми глазами. К ней подсела официантка.
-Бабам он нравится. Но сторонись его. Он неудачник, — сказала она Марьям.
-Я, кажется, влюбилась в него.
-Разлюбишь. Не жилец он, раз за него эта банда взялась. Такие гадкие. Вообще-то его иконы дорого стоят. У меня есть одна. Мариам Сирианка.
-Продайте.
-Ни за что. Икона лишь образ, но за ней стоит сила святого. И эта святая меня оберегает. Недавно на наш бар напали. Так я за три минуты до этого выручку спрятала в лифчик. Я груди выставила, а они еще и обхамили меня. В кассе пятьдесят рублей десятками взяли и ушли. Я эту сумму на одном клиенте перекрою.
К ним подсела странная женщина, еще красивая, но неопрятная, довольно-таки плотного сложения. — Я убью Карапуза, — сказала она. – Богомаз настоящий художник — мой муж. — Женщина встала и пошла прямо на проезжую часть, благо движение было не сильным.
— Женя самбистка. Она настоящая форменная дура, — пояснила официантка. – Хорошо бы было, если бы убила Карапуза. Ей бы за это ничего не было. Ты, видно, из интердевочек, хоть и одета плоховато. Прячешься от хозяина? Не мое это дело. Говорят, в город прибыл иностранный цирк. Не то из Германии, не то из Канады. Там один папик вполне в теле. С деньгами у него порядок. Сходи на сеанс его магии, советую.
-Кажется, ты попала в точку. Надо мне наконец-то встретиться с этим папиком. Личность загадочная.
-Противно со стариками. Я бы не смогла. Ко мне постоянно пристают. Могу отправлять их к тебе. Оставь телефончик. Мои десять процентов.
К столику подсел кот. — Пива, дочка, — попросил он у официантки. – И забудь про папика. Он порядочный человек. Его интересуют лишь порядочные, и чаще, семейные женщины.
-Какой извращенец, — закричала официантка и соскочила со скамьи, попятилась к стойке. Пива кот так и не получил.
-Милиция, милиция, здесь бешеный кот, — кричала женщина по телефону из подсобного помещения. Вскоре к бару подъехала машина скорой помощи, официантку и Женю вывели вон.
-Сейчас милиция приедет, последите за баром, — попросил врач Марьям.
-А мы уже хозяина вызвали, — ответил кот.
-Ну, и хорошо, — сказал врач и пошел к машине. Лишь через некоторое время он остановился, и замотал головой. — Надо рассказать про кота профессору Психейкину. Он коллекционирует всякие странности.
-Вот, и славно, — промурлыкал Бегемот. Он зашел за барную стойку, налил себе пиво. – Марьям, тебе налить? Ни разу не был в пустом баре. Пей – не хочу.
— Разоришь официантку. Возьми за пиво у меня деньги, угощаю.
-У меня свои есть, — ответил Бегемот. – Я не жигало какой-то. Как и подумать могла. — В бар зашли мальчишки. — Паспорта, — сказал им кот, когда они попросили у него пиво.
-Дома забыли, — ответил мальчик постарше.
-Тогда молочный коктейль с малиновым сиропом, — решил кот.
-Ты, тигр без полосок, — сказал ему мальчик, — я тебя освежую на коврик.
И тут с мальчишки слетел скальп и упал на пол. Мальчишки с ужасом выскочили из бара. Подъехала милиция. Кот вернулся за стол. Милиция нашла скальп и выкинула его в урну. А кот ушел в подсобку и не вернулся. Милиционеры выпили по бокалу пиво.
-И когда явится этот хозяин, — сказал один из них. – Делать нам нечего, как охранять бары. Что творится. Официантки с ума сходят.
Марьям с трудом допила бокал пива, посмотрела на реку. Вода отливала свинцом. В такую реку было страшно входить. – Облегчения совсем нет. Почему? – задала она себе вопрос. – Не попасть бы самой в клинику, с желтыми стенами, с черепичной кровлей и белыми шторами. — Да, да. Надо вызвать Анжи. Пусть найдет Богомаза. Мне надо просто поговорить с ним. Сколько пройдет времени, когда исчезнет эта река? Течет она и течет. Но когда-то ведь пересохнет. Любовь терзает душу. Не хочется просить отца, что усмирил карапузиков.
— Официантку зря увезли. Здесь на самом деле бегал странный кот, — сказал Марьям милиционерам.
-А ты пей пиво, и помалкивай, а то и тебя отправим следом. Заступница. Здесь нельзя искать клиентов, — ответил ей старший по званию милиционер. – Если будешь здесь работать, то участковому десятую часть. Могу дать телефончик.
-Спасибо, найдем телефончик в кабинете и повыше, — ответила Марьям. Ее явно не узнавали.
Приехал хозяин бара, встал за стойку, стал пересчитывать выручку. Отчего-то ему через одну купюру попадались доллары, мелкого достоинства. Стол, за которым продолжала сидеть Марьям, мелко задрожал.
— Это я здесь, — прошипел Бегемот. – Дрожу весь. Я запуган милицией. Она слишком бравая для маленького тщедушного кота.
-Ну, не такого уж и маленького, и вовсе не тщедушного, — улыбнулась Марьям. – Только подожди, милиция сейчас уедет. Преступления здесь не было, если не считать снятия скальпа.
-Да, я вернул ему прическу. А то он расплакался. Я то с него лишь скальп снял, он же хотел снять с меня шкуру целиком.
Милиция закусила тем, что подал хозяин, утерла губы и уехала. Хозяин стал кому-то названивать, кажется супруге. Кот уселся на лавочку. – Хорошо здесь. С реки ветерок дует, — сказал он. – Да, с официанткой незаслуженно поступили. Она же ничего не напутала. Но ведь сейчас будет про меня рассказывать. Не выпустят ее.
-Помоги ей.
-Как?
-Пусть все забудет.
-Ей, мужчина, позвоните в больницу, скажите, что ваша барменша здорова, пусть вернут ее в бар. Не бойся, я уже Психейкину позвонил. Он согласен отпустить ее.
Марьям стянула с себя парик, чулки, вновь стала изысканной дамой.
– Не знаю куда идти, — сказала она. – Где мне его искать. Пойду, может Анжи поможет.
Кот с грустью смотрел на удаляющуюся девушку. – Прекрасна, — сказал он, – но без нашей помощи ей не справиться. — Мимо кота по столу припрыгал воробей.  Кот кинул ему кусочек хлеба. Воробей лишь радостно чирикнул. И кот накрыл его невесть откуда взявшейся шляпой.
-Не бойся, я не ем птичек, — сказал он девушке. – Так, учусь вас ловить. Может, стану птицеловом. Хорошая профессия. Соловьи поют, малиновки.

21. Коровьев. 
Страшись любви: она пройдет, она мечтой твой ум встревожит,
Тоска по ней тебя убьет, ничто воскреснуть не поможет.
 Лермонтов. Опасение.
Коровьев аккуратно достал свое поломанное песне, долго натирал его нестиранным платочком, пока оно не превратилось в очки современной модели. Он водрузил их на кривой нос, выудил из другого кармана маленькое зеркало, от компактной пудры, и посмотрел на себя. – Лучше стал выглядеть, как-то интеллигентно. Еще бы кот не садился на мои очки. Только заменишь линзу, а он плюх на них. И еще вздыхает при этом. Разбойник. Отстригу ему усы. О, куда это идет любезный моему добрейшему сердцу Анжи? И зачем ходить по свежему асфальту. Ведь видно же, что здесь ходить опасно. Что люди находят в опасностях. Сидели бы дома. Двери бы закрыли. И никто бы не ворвался к ним. Нет же, хочу получить по лбу. Еще и транспарант в руки возьмут: « Пни меня незамедлительно».  Анжи нам помешает. Надо его изолировать. Не хотелось бы, но придется.
 Частный детектив Анжи, когда-то работал оперативником в милиции. Его выгнали за пьянство, а вернее за лень. Поставят человека на наружное наблюдение, а он пиво с собой берет. Кому нужны такие работники. Однажды убили его напарника. А он ничего не видел, заснул. Вот и бегай теперь, зарабатывай на хлеб. А бежал он по свежему асфальту к Марьям Рашидовне. Она сразу же открыла ему дверь, даже не спросив, кто пришел. Анжи это не понравилось. В квартире убить проще. Детектив принес пакет бумаг.
— Здесь адреса старух, бандитов Карапуза, заказчиков икон Маляра. Все может пригодиться. Богомаз любит теряться.  Это все, что я нашел в своих каталогах и у друзей. Он отлеживается у Марфы Горячки. К ней бегает какой-то древний фельдшер, пенициллин ему колет. Я в аптеке смотрел, что он покупает. А вдруг кости поломаны. Необходимо профессиональное лечение. Забери его. Тебе охрана сегодня нужна? У меня есть кое-какие дела. Если из дома выйдешь, то созвонись. Я подъеду. Не нравится мне эта жалкая банда трех синей.
-Почему?
-Потому что они трусы. Я замечал, что кусаются в основном трусливые собаки. Их и объединила трусость. Маляр по одному бы разделался с ними, несмотря на то, что они борьбой занимались, да и стрельбой. Трусы всегда кучкуются, и по одному не нападают. А как они любят унизить людей, когда чувствуют за собой силу.
-Сфотографируй мне кота.
-Какого еще кота? Надеюсь, что не с помойки.
-Очень, очень большого. Ты поймешь, когда увидишь его. Он живет у памятника Пушкину. Хотя там и спрятаться-то негде. Может в подвал забирается. Животные научились жить в городе.
 Марьям все же стала собираться на выход. Анжи она не позвонила. Она редко ездила на машине. У нее была небольшая, простенькая шустренькая «Ока», которая стояла в гараже, в пяти минутах ходьбы от дома. Она пошла за машиной. Но когда открыла гараж, то даже отшатнулась. Вместо привычной скромной малютки, там стояла новая японская модель. Ключи и документы лежали на капоте. Марьям даже не задумалась, сколько стоит эта последняя модель, села за руль. Она проехала метров сто и остановилась у магазина, потом сделала круг и поехала не к Горячке, а к Христе. Там Богомаза не оказалось, как и самой старухи. Марьям долго звонила, пока не выглянула девочка-соседка в ярком халатике. Девочка держала в руках котенка и стакан компота.
– Ушастой бабки нет дома. Должно быть у Марфы. Та попроще, разрешает подругам бывать у себя. Нюресса не в пример, в дом к себе не поваживает. Христя сахару много в чай кладет. А от этого диабет может быть. Еще вопросы будут?
-Спасибо. Не обожги кота о стакан.
Девочка хлопнула дверью. За стеной бешено заорал кот, а потом и сама девочка.
Через пять минут Марьям была у Марфы. Ее впустили лишь на порог. Старухи встали в дверях и молчок. Марьям вправо и они туда, Марьям влево, и тут шлагбаум. Она просто растолкала их, откуда и силы взялись. Наглые бабки, видно, не ожидали такого напора от вежливой девушки, всегда ласково кивающей им.
 Коровьев и кот следили за происходящим у Марфы Горячки. Клетчатый шваброй поддерживал кота-Бегемота, когда тот висел на окне второго этажа.
— Нет, и куда ты только свое пенсне надевал, на какое место, — возмущался кот. – Не годится Марьям ни в какие королевы, даже самые захудалые. Она бьет этих степенных бабушек. Разве можно. Уж лучше бы потом, или в суп кило соли им подсыпала.
-Хорошо бьет? – оживился Коровьев.
-Да так себе, даже синяков не наставила. А эти коровы и попадали. Только и умеют гвоздем бить жирных дебилов. Опускай меня. Дальше будет не интересно. Старухи даже за скалкой не сбегали. Пустили дело на самотек.
 
Марьям подошла к нише, прикрытой ситцевой шторочкой. Там и лежал Маляр. Он то ли спал, то ли бредил. Марьям не знала, что делать дальше, пока не поняла, что парень бредит.
-Мама, мама, — звал он. Марьям откинула простынку, укрывающую его. Она увидела, что  ноги парня перебинтованы грязными тряпками. Через них проступали гной и кровь. Она укоризненно посмотрела на старух.
-Лучше так, чем никак, — сказала Марфа. – А бинты, после того, как их с головы сняли, я прокипятила. Бинты-то денег стоят.
-Берите его, — приказала девушка им. – Я скорую вызову.
-Мы не донесем, — ответила Христя. – Эта банда всюду ищет его. Им надругаться над пожилой женщиной ничего не стоит. Что за времена пошли. Изнасилуют прямо на пороге, и не заплатят. Нет, прибить где-нибудь в лесочке, или на гаражах, среди природы.
Маляра увезли в городскую больницу, а не в клинику скорой помощи. Марьям с ним не поехала. Она осталась стоять у дома. К ней подошел  Анжи. — Если я говорю, чтобы позвонила, то слушайся меня. Иначе откажусь помогать тебе, — сказал он.
— Отгони машину в гараж, — попросила его девушка. – Извини, я стараюсь прислушиваться к тебе. Но так получилось.
-А я сфотографировал кота. Он еще тот трюкач. Хозяин подсаживает его к форточке, а он забирается в квартиру и ворует. Сейчас не только котов дрессируют, но и собак, и даже крыс.
Марьям взяла в руки несколько фотографий. Они заставили улыбнуться ее. На первом фото вообще была изображена картина рыжего кота с рюмкой. Кот широко улыбался. На втором фото кот будто бы знал, что его снимают, и помахивал лапкой. Анжи успел снять момент его падения. Швабра надломилась, и кот упал в заросли крапивы.
Отправив Анжи в гараж, Марьям пошла к кинотеатру «Москва». Там к ней подбежал Коровьев. Он был одет изысканно. Только что девушка видела его на фотографии в каком-то рванье. Она не ожидала, что строгий костюм так преобразит его вычурную внешность.
— Завтра представление, — сказал он, весьма и весьма грустно. – А я ухожу из команды. Мне давно дали понять это. А я все цепляюсь за соломинку. И я пойду по светлому лучу. Мессир просил забрать меня в свет. Меня ждет последнее представление. А может и не ждет.
-Я же не понимаю, о чем вы говорите, — напомнила Марьям.
-Ты поймешь все, в свое время. Представление состоится при любой погоде. Все билеты проданы. Больше одного представления у нас не было. Хватало и его. Глумливо.
-Вы будто бы умирать собрались, — сказала Марьям.
-Я умер четыреста с лишним лет назад. Перед вами не человек. — И Коровьев вдруг престал в своем рабочем обличье: в пенсне с разбитыми стеклами, в костюме в бурмалиновую клетку, в ботинках с трещинками – перевязанные веревочкой. Грязный носовой платок торчал из его бокового кармана. Но платочек был очень шустрым. Вдруг он стал торчать из заднего кармана на брюках, а потом появился на голове. — Да, этот платочек весьма удобен, — заискивающе сказал Коровьев. – Могу подарить.
— Я хочу стать избранницей, — вдруг сказала девушка. – Отдайте свой голос мне. А кто заменит вас?
— Может и никто. А может десять человек. Мессир еще тот тип. Я извиняюсь за слово «тип». А вообще я на самом деле был лишь помощником мессира, отнюдь не переводчиком. Это он был моим учителем. Я даже не регент. Регент руководит церковным хором. Кроме старо-шотландского я не говорил ни на одном другом языке. Понимал саксонский и англский, немного гельский язык. Мои предки жили на острове Мэн.
-Англия?
— Там была Шотландия. Я помню этот замок, эти долины.
Раздался звонок на мобильный Коровьева. Какая-то нервная дама верещала: — Пропали, пропали все денежки, что вы принесли в уплату за аренду.
— Елена Светлановна, а я здесь причем? У меня есть квиток от приходного кассового ордера. Я деньги вам передал в полном объеме. Надо было проверять при приеме средств, сдавать в банк, а не прятать под кровать. И кровать-то скрипучая, как телега. Откуда знаю, что скрипучая? Да, все старые кровати одинаковы.
-Но я же не выписывала ордер. Это вы украли мои деньги. Больше про них никто не знал. Муж в командировке был. Вор.
— Нет, поверьте, что это выше моего понятия, воровать деньги. Нет, нет, и про квиточек от приходного ордера, вы, несомненно, забыли. И напрасно. Вы, вы выписывали, и запамятовали. Вы же брали в бухгалтерии бланки с печатью и подписями.
-Завезите мне квиточек, немедленно. Я полюбуюсь на него. Я утверждаю, что не делала этой глупости. И приходные ордера сдала бухгалтеру. Бухгалтер их испорченными делает.
-Пришлю посыльного с квиточком.
-Я помню каждую запятую на документах.
-Стареете. Ешьте больше сухофруктов, пейте горячее какао. Мне это помогало, когда было столько же, сколько вам сейчас. Ждите, дражайшая. Заодно вам привезут и контрамарки на представление нашего цирка. «Полет на розовом скелете» весьма экстравагантный и заслуженный цирк. Нам аплодировали в Токио, Париже, Каире, Буэнос-Айресе и в Санта-Монике.  Вам понравится.
-А деньги? Если вы не найдете того, кто украл деньги, то я аннулирую договор аренды. И вы сорвете представление. И ничего вы мне не сделаете.
-Сколько денег? Я же не помню каждую мелочь.
-Семьсот тысяч.
-И деньги привезут. В ваших словах столько практического смысла. Лишь бы мой хозяин не закапризничал. Он своенравен, как сатана. Скажет, чтобы не давали вам больше ни копейки. И будет прав. Ладно. Ровно через полчаса, когда по потолку пробежит огромный паук, откройте дверь. На коврике будет стоять сумка, неприглядного вида. Сверху будет лежать голова. Вы на голову внимания не обращайте. Это коту ее деть некуда. Он ее прячет, где не попаду.
-Неужели для вас не играют роли 700 тысяч?
-Нет. Для меня и миллиард не деньги. Я ведь на службе у великого финансиста.
-У Сороса?
-Что там Сорос. Выше.
-Выше не знаю. И что себя выпячивать. Пока с вашей стороны лишь хвальба.
-И в службы не звоните. Сотру в порошок. Хотя ради денег вы звонить не будите. Я бы на вашем месте тоже потерял их. И потребовал принести во второй раз. Умно, но опасно. Вдруг, пытать будем. Скорее всего и будем.
И женщина увидела на своей телефонной трубке мигающий глаз Коровьева. Она испуганно бросила ее. Через полчаса пробежал паук. Елена Светлановна вышла в коридор и нашла там сумку, а в сумке голову Берлиоза, деньги, контрамарки и флакончик валерианы, жемчужные бусики вперемежку с сухим горохом. Отчего-то на самом дне лежала немытая суповая чашка с незамысловатым рисунком.
– Ого, изготовлено в 1936 году, — осмотрела она тарелку. – Антиквариат. – Женщина пересчитала количество денежных пачек. Оказалось, что ей прислали не 700 тысяч рублей, а 700 тысяч евро.
-Так, — сказала она. – Бежать. Бежать за границу. Но как же деньги. Провезу их на карточке. Или переведу на новый счет в банк на Кипре. Что с мужем делать? Он мне не нужен. Дам ему пять тысяч баксов. Хватит ему на старую машину. А то молодых себе стал искать. Я с деньгами одна не останусь.
Она вдруг заторопилась, закрыла входную дверь. И напрасно. Дверь через минуту выбили, в квартиру ворвался ОМОН. Ее уложили на пол. Начался обыск. Она не слышала вопросы. Ей стало плохо. — Товарищи, товарищи, — говорила она. – У меня есть пригласительные билеты. Мне завтра на представлении надо быть. Я не могу валяться на полу. У меня здоровье плохое. Дайте, дайте мне валерианы. Она в сумочке. И сумочку дайте, там нет ничего интересного.
 Лишь через два часа обыска женщину вывели на улицу, с наручниками на руках. Весь двор видел, как ее посадили в черную машину и увезли. — Вот дела, что в пустом клубе-то воровать, — дивились факту соседки. Вернувшийся домой муж Елены Светлановны обзвонил все отделения милиции, звонил в отдел борьбы с организованной преступностью, в прокуратуру, в суд, в ФСБ и, наконец, в морг. Нигде супруги не оказалось, даже в морге. Мужчина сел и увидел на столе голову Берлиоза, не подающую признаков жизни. Ее почему-то в милицию не забрали. Муж нервно закурил и вышел на балкон. Эту голову ему и раньше подкидывали. Он ее уже зарывал.
-По делам, по делам, — шептались завистливые соседки, поглядывая вверх. А мужчина покурил, и пошел хоронить голову Берлиоза, закопал ее в кустах сирени. Но вскоре собаки выкопали ее и стали таскать по улице. Бедная, бедная головушка.
– Говорят, что она деньги бывшего губернатора отмывала и пропила, — сыпались и сыпались гипотезы.
-Деньги Волков отмывает. Да, и эта штучка с кренделем в прическе.
-Он их в золото вложил.
-В нефть.
-В турбазы. А я вот все в гречку вкладываю. Сушь стоит, не будет хорошего урожая в этом году. Пять мешком стоит в коридоре.
-Да, сушь. Словно кто-то страшный дует на нас из пустыни.
-Врушки, — грозно сказала темнота голосом Азазелло.
 Утром Елена Светлановна вернулась домой. Оказалось, что невзрачная сумка на месте, из нее не пропали ни контрамарки, ни деньги. Не было лишь головы, да и бог с ней. Леночка добром не пояснила супругу, где была всю ночь.
-Я находилась в тесной камере. Вокруг темнота. Мне сказали, что это ад. Но там было тихо и покойно. Теперь я ада не боюсь. Боялась, что пытать будут. Обошлось.
-Ага, это особый ад. Он работает лишь до пришествия Христова. А потом бог всех рассудит.
-И останется в своем раю один. Я прилягу. Что-то кости ломят. Голову нашел?
-Да. Ты убила своего любовника? Меня эта голова уже достала.
-Это муляж головы. Неужели не понял.
-А я схоронил ее. Я хороню ее уже десятый раз. Не помню и где. Дорогой муляж? Очень на настоящую голову похож.
-Не знаю. Он никому не нужен, не вздумай притащить его назад. У тебя ума хватит. Эх, не встретил бы в жизни такую умную женщину, кем бы ты был.
-Встретил бы глупую, и ловкую. Все равно никакой разницы. Все вы одинаковые. Деньги, деньги. Всем только денег давай. И умным, и дурам. Давай, и давай.
-Много ты мне надавал. Вот, вышла бы замуж за Сергея Кирсановича, так жила бы во Франции. Если вдруг исчезну, то не ищи, к нему уехала.
-Ага, еще меня в убийстве не обвинили.
-Денег буду высылать, письма.
-Пойла французского пришли, если не врешь все.
22. Свита не спит. 
В эту ночь никто из свиты мессира не отдыхал. Они готовили сцену к представлению, разносили пригласительные, расширяли зал, чтобы все желающие могли прийти. Им все удалось. В городских театральных кассах продали на представление заграничного цирка 7 тысяч билетов. Помимо этого было разослано 300 пригласительных карточек с милой Геллой на внешней стороне открытки. Воланд не обращал на происходящее ни малейшего внимания. Он прибыл в город не ради этого шоу. Люди ему были не интересны. Он прибыл в город, ради торжества злой правды. Люди стали забывать то, что правда зла. Воланд уселся за мольберт и нарисовал автопортрет Правды Ивановны. Она была похожа на собаку, грязную, в одном сапоге и одном тапочке, с бутылкой на шее.
-Да, даже моей силы маловато для этого, — почти усмехнулся Воланд. – Что-то я становлюсь пессимистом. А куда меня-то денет господь? Не за грешниками же присматривать на самом дне ямы. Давно я не был там, где огонь не дает света. Иная форма материи. Почему все так сложно устроено. Чего он мне так и не договорил. Вся суть в том, что ответа мы никогда не получим. Что первично, курица или яйцо? — Воланд прошел по залам. Они напоминали залы нового драматического театра. Специальная комната была приготовлена для Миши Лермонто. Коровьев семенил за мессиром следом, махал на него большим бумажным веером.
— Оставь, оставь это, — приказал ему Воланд. – Мише поставьте современную мебель. Ему же интересно.
-Ну, как же? Душно здесь, — пытался возразить Коровьев. Но он все же свернул веер и исчез.
Воланд протер носовым платком пол зала. Он был идеально чистым. Лишь след кота пересекал его глянцевую поверхность. – Шалопай, — крикнул мессир. – Возьми тряпку и сам протри  грязь. Лапки надо мыть, приходя в приличное помещение.
Кот не ответил, но он явно слышал мессира. Когда Воланд покинул зал, то он появился с тряпкой в руках и в пенсне Коровьева. Он упорно осмотрел свои следы, нацепив очки.
-Коровьев, — заключил он. – А то волк, волк. Зайчик. — Клетчатый целый день не расставался с пенсне, а потом бросил на самом видном месте, чтобы я обратил внимание, и соблазнился подобрать его. В аду ему и место. Тогда мне-то куда? Верну ему пенсне, а то ничего не увидит без них. Они прекрасно открывают обзор, эти разбитые стекла.
В зале завывал ветер. Так дует лишь зимняя вьюга, ночью, в холод. Видно, кто-то уже открывал не только места, где не светил огонь, но и места, где он не грел. И еще не известно, где страшнее, там, где жарко, или там, где холодно. По залу пролетела Гелла, видно, осматривала его по поручению Коровьева. 
— Вымыл, вымыл я следы Коровьева, — крикнул ей кот-Бегемот.
Свет погас. Вой вьюги стал еще сильнее. Где-то протяжно заголосила собака. Не к добру. Собаки чуют смерть. Лишь одно окно светилось в кинотеатре «Москва» до утра. Свет был зеленоватым. Мессир не спал. Зачем ему это. Он думал о смысле своего бытия. Он прекрасно понимал, что люди не достойны ни его внимания, ни внимания небес.
 
А мальчик-паж надел на себя очки Коровьева. Он вышел на улицу. Христя и Нюресса все еще сидели на лавочке перед кинотеатром. — Ах, Нюресса, редко встретишь такую умную, красивую, с чувством вкуса женщину, — говорила  Христя. А мальчик-паж слушал другое: « Эх, Нюрка, таких дур, как ты миллионы. Ты уродлива, не обладаешь и малейшим чувством вкуса».
Мальчик снял очки, и уже не слышал подоплеку слов. — Да, это не очки, а какие-то читалки мыслей. Неплохо бы и мне заполучить такие в наследство, — подумал кот. Мальчик и без очков знал, что ответит Христе Нюресса, и какие слова она скроет. Он пошел отдыхать.  Предстоял трудный день.
 Сиюминутно на всех рекламных тумбах появились афиши. На лайковом грязно-голубом фоне красными буквами  светилась надпись: « Сегодня 8 Мая 2011 года в кинотеатре « Москва» с новой программой профессор Воланд, маг и чародей. Сеансы черной магии с отрыванием голов. Начало в 21 час. Стоимость билета 500 рублей. Нервных граждан просим не приходить». Внизу маркером было приписано: « Карета скорой помощи будет дежурить у входа до 24 часов. Распорядитель представления месье Коровьев». Немного устрашающая афиша.  Но все билеты распродали очень быстро. Кассира Машеньку заменила Гелла. Она работала очень быстро. Тысячные купюры складывала в стопку.
И вот двери кинотеатра раскрылись, впервые чуть ли не за десять лет. Людей восхитил и вестибюль, и огромный отремонтированный зал, удобные кресла, балконы. Свободных мест не было. Прозвучал третий звонок. Бархатные занавесы разошлись в разные стороны. Луч света выделил одиноко сидящего человека. Воланд не обращал на зал ни малейшего внимания. Раздавались нетерпеливые хлопки. О чем он  думал, было не понять. Ждала и его свита. Обычно, он с любопытством рассматривал зал.  Чтобы заполнить паузу на арену выехал Азазелло, на своем любимом двух колесном велосипеде. Его красный нос подавал звуковые сигналы. Он проехал на заднем колесе, сделал несколько резких поворотов, но ничем не удивил. И тут зазвучали стихи. Профессор черной магии читал стихи. Они совершенно не ассоциировались с нарядом Азазелло.
– С свинцом в груди лежал недвижим я; глубокая еще дымилась рана, по капле кровь точилася моя. — Воланд развернулся и тихо вынул из груди сердце. И из раны и с самого сердца текла почти черная кровь. Зал в восторге зааплодировал. После невыразительного выступления Азазелло начиналось нечто загадочное, за что было не жалко рублей.
-Браво, браво, — неслись крики со всех сторон.
-Вставные челюсти вытащи, — кричали с маленькой галерки. Раньше галерки в кинозале не было.
-Поднимите руку, кто хочет жить вечно, — попросил Воланд. – И я отдам ему свое сердце и все свои презрительные обязанности в этом мире. Есть ли такие?
Руку подняли человек десять. Немного. Коровьев пригласил их на сцену. — Как будем делить сердце? Господин артист не думал, что вас будет столько. Может, расскажите немного о себе. И зрители сами решат, кто достоин бессмертия. Но тем, кто не верит в магическую силу профессора, лучше уйти со сцены. Не поздоровится, — предупредил клетчатый.  Но никто не ушел. Люди потирали руки.
-Слушаю, — сказал Воланд крайнему, стоявшему от него.
-Ой, я лучше пойду, — вдруг испугался мужчина. — Что-то заиграло.
-Останьтесь. Мне интересно, что хорошего вы скажете о себе, — остановил мужчину Воланд.
–Это Пистон, уголовник со стажем отсидки 16 лет. Начал с малолетки, — пояснил Коровьев.
-И он надеется на бессмертие? — усмехнулся Воланд.  — О бессмертии меня просили люди, которые просидели в тюрьме по пятьдесят лет. Мало ты сидел.
— Я хорошо жил, пусть и тюрьма. Но когда выходил, то гулял по полной программе. Иногда по полгода. А потом все по-новому, — сказал Пистон. – Больше мне сказать нечего.
-Сколько человек убил? – поинтересовался маг.
-Сидел за три убийства, одно было двойным.
-Врешь, — вдруг сказал Коровьев. – Сидел за кражи, за мошенничество. Заморил мать голодом, чтобы продать ее квартиру. Дальше говори.
-Нет, я хочу уйти.
-Поздно. За 4 убийства беспризорных стариков, все отравлены, ты приговариваешься к смертной казне, — сказал Воланд. – Тебе дается последнее слово.
Зал онемел. — Это подставные артисты, — сообщила женщина в первом ряду.
-Нет, Нона Игоревна, не считаете же вы, что любовница вашего мужа подставная? А она на сцене стоит. Но, возможно, что именно она получит вечную жизнь. И тогда вы не сможете ее отравить мышьяком, как решили, — сказал Коровьев.
И тут все потемнело. Кинотеатр переместился в иное пространственное измерение.
Глава 23. Гильтина.
Но оставался влажный след в морщине старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко.
Лермонтов. Утес.
Коровьев вдруг стал рыцарем. Он приподнял руку. –Мы покинули не только Россию, но и вселенную. Мы очень далеко. И здесь действуют иные юридические законы, - сказал он.
А на сцене появилась гильотина. Пистон упал на колени. — Пощадите меня, — простонал он. — Готов на пожизненное заключение. Люди, это все не шутки. Они отрубят мне голову на самом деле. Спасите меня.
-Нет. Ты не достоин пожизненного заключения и жизни. Пусть они, отравленные, решат твою участь, — решил Коровьев.
На сцену вышли покойники. Они опустили пальцы вниз. Азазелло скрутил обвиняемого и подтащил к гильотине. Все произошло очень быстро. Голова мужчины покатилась по сцене. Кот подобрал ее и уложил в корзину. — Номер один в хоре поющих голов, — сказал он. В зале кричали от ужаса. — Прекратите, это убийство, — особенно громко кричала женщина в президентской ложе. Раньше этого ложе в зале не было.
-А вы не беспокойтесь, ваш муж не будет казнен, хотя достоин этого. Он умрет от странной болезни позвоночника. Израильская клиника, которую я заказал для него, ему не поможет, — сказал ей Коровьев. –Хотя бы застрахуйте его жизнь. Вас все будут сторониться.
-Вы хотя бы знаете, кто мой муж? – голосом, полного презрения, закричала женщина.
-Разумеется, Иван Иванович Безбородый, ничуть не меньше, — очень жестко говорил Воланд. — Мелкий чиновник.
-Милиция, милиция, арестуйте их, — закричала супруга.
-Милиция, так милиция, — сказал Воланд, и поманил к себе человека из ряда, стоявших на сцене людей. – Представьтесь.
-Начальник УВД, Сергей Николаевич, — сказал человек.
-Для чего приехали в город? – спросил Воланд.
-Я подчинился приказу.
-Были ли вам интересные предложения от окружения действующего губернатора?
-Были. Мне предложили элитную квартиру. Скидывались всем миром. В основном «союз строителей» и мясники.
-Почему?
-В союз строителей входят 4 фирмы. Они заплатили вступительный взнос в 20 миллионов рублей. В основном все пошло в карман губернатора Белошеина. Остальным фирмам путь на строительный рынок перекрыт. Им не выделяют землю, приостанавливают поставки стройматериалов, перекрывают бюджетные заказы. Это основное. А еще много мелочей. Проверки, аресты, угрозы. От взятки и квартиры я отказался. Живу в служебном помещение. Мне этот город не нужен. Я заслужу звездочки и вернусь в Москву.
-Ты честен, хотя эта честность вынужденная. Ты просто умен, — заключил Воланд. – Если ты откажешься от вечности, то можешь сесть на место.
-Я отказываюсь, — четко проговорил милиционер. И он тут же очутился в ложе, рядом с президентской.
Пробило 22 часа. Воланд повернулся  к вышедшим на сцену людям. — Да. Бессмертие необходимо заслужить, — сказал он. – Не смешно ли. Так, пьяненький, выходи. — Вперед вышел человек с синим носом.
— Заслуги? – спросил он. – Я добрый. У меня много друзей. Я жену люблю. Работаю. Что еще. В церковь три раза ходил.
-Церковь не считается, — сказал кот. – Да, и жена избиваема тобой. Друзья. Если они пожертвуют ради тебя своей жизнью, то ты уйдешь в зал.
-Вряд ли.
-Тогда спросим жену, — решил кот.
— Я бы не хотела, чтобы он возвращался, — встала очень худенькая женщина. — Он и стиральную машинку продал, и швейную. Подушки. Но и смерти я его не хочу. Вот бы забросить его куда-нибудь в Сибирь, чтобы он работал там и деньги детям высылал.
-Разумное решение, — согласился Коровьев. – На урановые рудники его. Там хорошо платят. И проживешь дольше, чем здесь. Иначе смерть придет за тобой через четыре месяца, с рюмочкой метилового спирта. Согласен ли ты с приговором? Есть еще что сказать?
-Согласен, — ответил мужчина.
Азазелло встряхнул его и подкинул в воздух. Мужчина улетел. На пол упала бумажка. Бегемот поднял ее. – Телеграмма, — прочитал он. – Прибыл место все. Садись, добрая женщина, — велел Бегемот женщине. – И вам вручается приз. Новая швейная машинка, стиральная машинка-автомат, новая шуба и сапоги, и плюс пять тысяч рублей.
Из глаз женщины покатились слезы.
-И моего, и моего закиньте, — закричала добрая сотня женщин.
-Сейчас спросим об этом эту женщину, что вышла к нам, — сказал Воланд. – Отошлем их мужей на рудники?
-Да, ни к чему все это, — ответила женщина. – Мужик под боком всегда нужен.
-Тогда почему же ты двух мужей угробила, а заодно и пару любовников? – спросил Воланд. – Здесь спрашивается по полной. Как на смертном суде. Нона Игоревна, это и есть любовница вашего вернейшего супруга. Приятная дама.
-Помилуйте, — упала на колени женщина. – Каюсь, каюсь. Жадность меня сгубила. Мужья меня не обижали. А любовники шантажировать пытались.
-Нам в хоре женщины нужны, — сказал кот.
И Азазелло отволок даму к гильотине. Ее голова покатилась в лапы Бегемота. – Вторая голова, — сказал кот. – Жаль, что нет двухголовых женщин. Змеи бывают, а женщины нет.
В зале стояла оглушительная тишина. — Я описалась, — тихо сказала полненькая дама.
-Ляля Шнайдер? – спросил Коровьев. – И вам выбирать надо было любовников-то, справочки из больницы брать. Вы заразились неизлечимой формой желтухи. И господина Венченосова заразили, благо его супруга пока в порядке. Но девочка останется сиротой. Присаживайтесь, Ляля. Мы вас на сцену не вызовем. Разыщите дочку, что сдали в детдом. Оставьте все имущество на ее имя. Вам не долго осталось. Из списков королев вас вычеркнули. Больные никому не нужны.
-Врете, вы все врете, — закричала Ляля. Но вдруг у нее вывалился язык, и она замолчала.
-Выходи, дедуля, — предложил Коровьев стоявшему на сцене человеку.
-Да, мне уж и не хочется, — сказал старичок. – У меня медали, грамоты. Я на работу ни разу не опоздал. И всегда норму выполнял. И в партии не был.
-Пусть говорит, — вдруг изменилось настроение зала.
-Был в партии, не был – не играет никакой роли. Пусть говорит, но говорит правду, — остановил зал Коровьев. Дед вжал плечи и продолжил.
-В войну предал партизан, потом, уже после победы, писал доносы на видных коммунистов, нарисовал рога Сталину, а посадили за это директора школы, и еще десять педагогов, что не донесли на начальника. Больше не помню. Много времени прошло.
-Отпустим, — решил Воланд. – И жить-то тебе не больше года. Стар ты для хора. Голос не звучен.
-А для какого хора? – спросил дед. – Петь я люблю.
-Спой, — предложил Коровьев. И старик запел пискляво, но громко. — Великолепно, — остановил его клетчатый товарищ, – на гильотину, пожалуйста. — И третья голова скатилась в мешок Бегемота.
Вперед вышел еще молодой человек, хорошо сложенный, дорого одетый. Он гордо вздернул нос. Воланд внимательно взглянул на него и перевел взгляд на Коровьева.
-Я Ринго. Я никого не любил, но влюблял в себя. Три женщины отравились из-за меня. Один мужчина продал все, чтобы я оставил его семью в покое, — сказал он.
-Это не грех. Это жизнь, — сказал кот.
-Я никого не уважал, даже себя.
-Это не грех. Это стечение обстоятельств, — заключил кот.
-Я просил женщин прервать беременность.
-Это религиозное преступление, — не успокаивался кот. – С картами что?
-Шельмовал.
-Поучишь меня, — заявил кот. – Мессир, пусть посидит в зале. Послушаем других. Такой герой достоин вечности.
-Сумлеваюсь, — возразил Коровьев.
-Ладно, пусть посидит. Видели мы и погаже, — решил Воланд и ухмыльнулся.
-А зачем мне вечность? – спросил Ринго. – Уж, рубите мне голову. Ни ждет меня в этой жизни ни любовь, ни даже страсть. Может богатство, может успех в чем-то. Мелко, все мелко.
-В сторону, — махнул кот лапой. И мужчина вернулся в первый ряд.
Вдруг запели на украинском. Музыка была пленительной. Вперед вышел мужчина-гуцул.
-Я ненавижу русских, — громко произнес он. – Они ленивые свиньи. Валенки, валенки, — затянул он песню.
-Педофил? – спросил кот. Гуцул не ответил. – Кончай его. У хохлов хорошие голоса.
Азазелло не заставил себя ждать. Кудрявая голова покатилась по сцене. Отчего-то у мужчины отклеились усы. Кот приподнял их. – Накладные. Без усов ему даже лучше. – Он аккуратно сунул четвертую голову в мешок. – Зал утомился. Остальные, кто стоит здесь, пока свободны. Мы немного повеселим зрителей. А то все так грустно.
 На сцену вышла рыжая женщина. Она стала снимать с себя одежду. Казалось, что одежде не будет конца. Она скидывала капроновый пеньюар, но под ним были легкие брюки и кофточка. И так до бесконечности. — Кто поможет даме? – спросил кот. Но уже никто не решился выйти на сцену. И женщина сама скинула с себя всю одежду и, разбросав ее по залу, ушла. Из-за занавеси хихикали. Но вдруг оттуда выбежал поросенок, из шеи которого лилась кровь. Поросенок сам подбежал к гильотине. И сам отрубил голову. И она превратилась в человеческую. Кот сунул ее в мешок.
-Никто не хочет тушку забрать? – спросил Коровьев. – Мясо свежее.
Вдруг потолок как бы исчез. Открылось небо. И словно из звезд спустился канат. На нем висела все та же рыжая девица. На этот раз она была уже голой. Она летала по всему залу, бросая дамам украшения в виде дорогих сережек и кулонов. В руки мужчин сыпались мелочи: сигары, зажигалки, порножурналы, даже баночки с витаминами. При этом некоторые из зрителей получили ключи от машин. В зале зажегся свет. Мессир поклонился.
-Пока хватит, — вздохнул он. И исчез. Исчезла и вся его свита. Люди тихо кинулись к выходу. Было ощущение, что они весьма рады окончанию сеанса.
-Верните, верните его, — кричала какая-то женщина. Здание тихо погружалось во тьму. А в стиральной машине вертелся первый претендент на замену. Какую? Точно уж не королевы. Коровьев был во всем прав.
 Несколько скелетов стали подметать сцену. Очень сильно пахло серой.
-Намусорили, — жаловались они. – Нет, живых надо всех извести. Слишком мусорят. Может отключить машину? Он уже и мертв и чист.
-Не наше дело. Пойду, сообщу Коровьеву.
-Поверь, ему сообщать не надо.
-Тогда будем мести.
Глава 13. Бегство из больнички.
 Ужели не во сне свиданье в ночь угрюмую назначила ты мне?
 Лермонтов. Свиданье.
 Богомаза разыскали и в городской больнице. К нему приехал настоятель Митрофаньевской церкви. Батюшка просил его написать икону строго по принятым в православии канонам, принес ему книгу по иконописи. Маляр так и не открыл ее. Он погладил рукой огромную доску. Кстати, ребра у него не болели. А вначале болело все, почки даже воду не принимали. Вода выливалась через горло. Зачастую, творя икону, Богомаз погружался либо в сон, либо в гипнотическое состояние. Ему предстал образ весьма почитаемого старца, отличавшегося большой теплотой. Именно Николай Угодник был покровителем русских земель. Раз в год, на Николу зимнего, он облетал Россию. Никола ходил из двери в дверь, из дома в дом. Именно к нему тянулись люди со своими молитвами. Маляр взял прорись угодника и перевел ее на пробеленную поверхность иконы. Обычно прорись проявляли тушью. Маляр использовал обычную копировальную бумагу. Так быстрее. Он работал  у окна, обычно месяц. Этого требовала технология. Долго сохнул лак. Очень трудно и нудно было ложилось сусальное золото. Но на этот раз Маляр нарисовал и позолотил икону за ночь. Он немного подсушил ее. Золото должно было сцепиться с клеевой основой дня за три. Чьими глазами смотрел угодник на мир, был еще тот вопрос. Утром Бомаз осмотрел золотое покрытие. — С божьей помощью, — подмигнул Маляр угоднику. И тот ответил ему. – Да, современные художники творят по всем правилам, знают все тонкости. Значит, в иконе должна быть душа, а не краска в нужном месте. Хотя и краска в нужном месте нужна. Смотрю на старинные иконы. Мазня мазней. Даже надписи на греческом сделаны с ошибками. И молись на это безобразие, — ворчал Богомаз. Его раздражало то, что город уже знал, где он находится. К нему прорывались коллекционеры, просто богомолки. Однажды пришел весьма аппетитный папик, господин Венченосов. — У меня есть икона 14 века, — сказал он.
-Не верю. В городе и иконы 19 века дефицит. Не говорю уж про 18 век, — ответил Богомаз.
-Она привозная.
-В каталоге есть? Все иконы 14 века по музеям и церквям пребывают. И в каталоге указан их владелец.
-Мне за нее крутую иномарку дают.
-Новую или старую? Вы не представляете, сколько стоит икона 14 века. У нее просто нет цены. Хотя от состояния многое зависит.
-Если дашь согласие на реставрацию, то работать будешь в отменной мастерской, под охраной.
-Икону надо посмотреть. В городе полно профессиональных реставраторов. Получите мой отказ. И больше не приходите.
-Я оставлю телефон.
-Не надо. Я не смогу этого сделать. Я Маляр. К специалистам, пожалуйста. Реставраторы сами и не пишут иконы, лишь восстанавливают. Только обязательно освятите после икону. Так положено.
-Думаете, мне приятно торчать в этом доме скорби? – спросил Венченосов. – Тем более, вы считаетесь не очень тяжелым больным. Шоколадку пришлось дарить на проходной. Я заплачу вам очень хорошие деньги. Я безумно богат.
-Все, берегите свое время, и мое. Прощайте.
-Я завтра опять приду. Что вам принести?
-Сестра, — крикнул Маляр. – Попрошу проводить товарища. И пропуск ко мне никому не выписывать, кроме батюшки.
— Я вам за реставрацию тысячу рублей заплачу, — крикнул Венченосов. К мужчинам подошла молодая медсестра, одетая весьма откровенно. — Что шумим? – спросила она. – Товарищ в полном теле, на выход. Или милицию вызову.
Венченосов недовольно направился к выходу.
 Через день лак на иконе высох. Батюшка принес деньги и забрал ее. Маляр отнес деньги матери, которая лежала двумя этажами ниже. Мать чувствовала себя лучше. Но ее к выписке еще не готовили. — В шизофреничке лучше лежать, — решил Маляр. – Там хоть никто ни мрет. И попасть туда к больному труднее. А здесь всех подряд пропускают.
Пообедав чем-то несъедобным и серым, вспомнив добрым словом санитарку Клавдию, Маляр раздобыл у соседа по палате книгу по истории скифов. Он устроился прямо на кровати, забравшись на нее с ногами.  Где-то играла приглушенная музыка. Где-то рыдала женщина, узнав, что ее муж умер во время операции на почках. Где-то очень громко смеялись. — Это жеребцы со сломанными руками ржут, — пояснил зашедший в палату сосед. – Сестра Манечка застегнула все пуговички.  А это значит что-то одно: секс уже был, секс еще будет на сто процентов, получила выговор от старшей сестры.
Неожиданно в палате появилась девушка. Это была Марьям. Маляр не верил своим глазам. Он не мог ее забыть. Все время думал о ней.
— Здравствуйте, я знакомая вашей мамы, — сказала она. – Мы созванивались с ней. Я, по ее просьбе, принесла вам книгу по истории Ближнего Востока 1 века.
-Вы сможете принести мне евангелие от Иуды?
-Скачаю в интернете, если она там есть. Что-нибудь еще? Вкусненького не хотите?
-Нет, я пить бросаю. Меня скоро выпишут. Что хорошего в городе?
-Выступает канадский цирк « Ночной полет на розовом скелете». Но мне запретили приходить на представление.
-Кто? Отец, начальство, мать?
-Мой любимый кот. Он умеет говорить, как человек.
-Да. И у вас шизофрения, как у Жени. Надо будет сходить.
-Женю увезли в психиатрическую.
-Это ее дом.
 Ночью, когда все уснули, а входные двери в корпус перекрыли, Маляр связал из простынок веревку и сбежал через окно. Соседи по палате затащили веревку назад и застелили аккуратно постель. У Маляра была впереди ночь. Целая ночь. И он пошел искать ту, которая приходила к нему днем. Он пошел искать Марьям. Утром надо было вернуться в палату. Он не хотел подводить дежурную медсестру. Знал бы он, что ждет его. В эту больницу он больше не должен был вернуться, никогда. И сестра Манечка будет уволена с работы, не помогут и ее сексуальные аллюры.
 После первого представления розового скелета афиши в городе исчезли. Но второе представление все же состоялось. Люди стучались в кинотеатр «Москва», просили билетик. Слухи о представлении распространились с необыкновенной быстротой. Марфу попросили подмести участок особенно тщательно. На лавочке у входа здание обосновалось два милиционера из патрульной службы. Марфа специально гоняла их с лавочки на лавочку, пока те не защелкнули на ней наручники.
-У вас свой приказ, у меня свой, — кричала Марфа. – Люди, миллионеры издеваются надо мной. Извращенцы, распутники.
Люди, в лице Нюрессы и Христи, тут же явились. — Мы к губернатору, жаловаться, — кричали они издалека.  Помогите изнасилованной бабушке. — Марфу в итоге отпустили.
Богомаз забежал домой, переоделся. — Я должен найти ее. Пойду в маленькое кафе. Она должна почувствовать, что ищу ее. И, кажется, люблю. Я сам не верю в это. Кто она такая? Я ведь не знаю имени.
Быстро темнело. Нет, дождь не ожидался, но было тягостно. Кто-то невидимый не пускал Маляра в город. Но он перекрестился, и путы спали. Он три раза плюнул, на всякий случай положил в карман отвертку. Конечно, ей было не пробить толстый живот Карапуза, но поранить можно.
-Он другого языка не понимает, — как бы оправдывался Богомаз. – Почему я не хочу стать бандитом. Отнес бы икону какому-нибудь авторитету и Карапуз близко бы ко мне не подошел. Но не хочу даже общаться с ними. Батюшек хватает.
Глава 25. Иное время.
Сердце бедное трепещет пред несчастьем.
Лермонтов. Песня.
 10 Мая состоялось второе представление цирка « Ночной полет на розовом скелете». Люди думали, что сидят в цирке. Уж очень преобразился кинотеатр. Вместо зрительного зала и сцены там была арена. В кинотеатр прибежали и цирковые артисты немногочисленной местной труппы. Их пропустили без билетов. — Разоблачать магию никто не будет. Это тайна каждого настоящего мага,  — объявил конферансье, известный в городе артист, ведущий различных шоу. Его кстати никто не приглашал. Было непонятно с чего бы ему вести эту программу.
-Распоряжение самого, — шептались в зале. Но самого нового губернатора в президентской ложе не было.
-Может, и разоблачим, еще не вечер, — сказал Коровьев. Вновь в зал выехало кресло. Маг дремал. Но он поднял голову, щелкнул пальцами, и тут же вышло три человека. Воланд повернул голову и спросил:
— Проверили драгоценные камни, что я дарил вам на первом сеансе?
-Я проверила, — сказала женщина в первом ряду, – Настоящие. Я ваша поклонница на всю жизнь. Так честно обрадовать девушку, — со смущением добавила толстушка, — не каждый миллионер сможет.
Воланд заговорил о другом: — Столько обмана во всем. Вы думаете, что стали есть больше мяса, если оно теперь лежит в магазинах. Вы думаете, что все произойдет само собой. Нет. Как вы строили аморфное общество, так и продолжаете его строить. Ну, зря я говорю вам об этом. Земля идет в тупик. И конец света уже не за горами. Он вас не помилует. Продолжим сеанс, кажется магии. Так вы это называете. Я называю это иначе. Вивисекция. Начинайте.
Трудно было поверить своим глазам, но роскошная женщина в маленьком черном платье, вышедшая на манеж, вдруг превратилась в цыганку-гадалку. Ее многие знали. Она промышляла и у ЦУМа, и на вокзале. Ее огромные золотые серьги весили грамм по 40.
-Я не хочу вечности, — чуть ли не закричала она. — А чего я, мужчина, мужчина, отмените мое право на бессмертие. Цыгане не подпадают под привычные понятия. Традиция есть традиции, дорогой с кудрями. Можно я закурю? Если бы  я была обманщицей, то не попала бы сюда.
-Конечно, конечно, — подбежал к ней Коровьев, поднес зажигалку к дрожащим губам. Он тут предложил ей кресло. Цыганка села и закурила. Она не видела, как ее кресло превращалось в змей. Змеи обвили ее. Они спутали ее ноги, живот. Свободными были лишь руки и голова.
– Как вы хороши собой. Каким бы камнем вы хотели бы стать? Жемчужиной, бриллиантом, рубином? – спросил ее Фагот-Коровьев.
-Никаким. У меня малые дети.
-Дети врожденным сифилисом болеют. Почему не лечим?
-Цыгане в больницы не ходят.
-Не все, не все. Знавал я цыган, которые все свои деньги на лечение тратили. Помогло, не помогло, не знаю. Это, кстати, ваше, — положил Коровьев на поднос и серьги, и монисты, и кошелек с деньгами, мобильный и часики-кулон. — Проверти, все ли на месте. Говорите. Но не врите. Здесь это не принято. И я поделюсь с вами секретом вечной молодости.
-Начинала свою трудовую деятельность я, как подмастерье кузнеца. Отец ковал сохи, а я ему помогала. Тяжело было.
-Хорошие сохи?
-Средние. Советская власть приучала цыган к труду.
-Бороны и сохи стоили столько, что их можно было ковать из серебра.
-Не преувеличивай, сокол ясный. Э, ты давишь на меня. Человек рожден свободным. А меня посадили в 20 лет. И за что?
-Несправедливо?
-Так себе. Но жизнь у меня была класс. Память у цыган короткая.
-Сколько людей вы погубили?
-Трудно сосчитать.
-За последний месяц? – не отставал Коровьев.
-Ну, трое, ну пятеро.
-Умерло двое. Пострадало 10 человек. В основном девочки, мальчики-наркоманы, старушки со своими смертными деньгами.
— Я не убивала.
-К чему эти слова. И мы вас убивать не собираемся. Предложим ваш же порошок, совсем немного.
-Нет. Предпочту легкую смерть.
-Даме трудно отказать, — закончил Коровьев и посмотрел на Азазелло. Тот хлопнул в ладоши. И змеи накинулись на женщину. Через три минуты на полу валялась лишь ее голова. Глаза цыганки раскрылись. И она запела: — Ой, еее, ееее. Ни о чем я не жалею. И другой жизни не желала бы.
-А ее и не будет. Споешь на балу и канешь в лету,  — уложил кот голову в мешок.
-Цыгане поцелованы богами всех народов. Мы знаем многие языки. И умнее нас нет, — закричала цыганка из мешка.
-Давно их всех пора змеям скормить, — очень звонка заявила бабка, торгующая семечками, прямо в проходе зала. – У внучки сумочку выманили.
-Денежки в сумочке чьи были? – спросил Коровьев.
-Ну, часть моих, часть деда с другой стороны, часть ей мать дала. Внучка «Айфон» захотела. Она отличница. Заслужила. Только обманули нас. Пришли мы за льготным телефоном, а их уже все между собой продавцы распределили. Сказали, что на другой день еще привезут. И вновь обманули. И больше я людям из «Айфона» не верю.
-И все же уточним. Сколько денег было в сумочке?
-Миллион, — вдруг сказала торговка. – Прибиралась я в магазине. И нашла пакет. Не отдавать же.
-Вот и внучка так решила. А деньги положила в банку. В пятилитровую. Влезли с трудом. И закопала в саду.
-Фальшивые денежки-то, — сказал Коровьев. – Охранник с соседней стройки закинул, когда облава на узбеков была. А деньги напечатали в Грузии. Очень некачественные.
-Вот, еще. Врешь ты, скудная рожа, — оскорбилась старуха. – Прибрал, поди, денежки себе. Фокусник-обманщик. Не верьте им люди. Они здесь выступают, а потом загипнотизируют весь зал, и все деньги соберут и сбегут. И квартир лишитесь, и садовых участков, и шуб, даже подушек.
-Вру, не вру, а вечер продолжается. Сядьте на приставной стульчик. И нечего в роскошном зале торговать семечками. Здесь надо миндалем торговать. Итак, на сцене Пушок, работник ГИБДД, по старинке гаишник.
Маленький, шароподобный, с пухлыми щечками, розовым носиком человек был известной личностью.  Он любил штрафовать бедняков. Всегда останавливал самые скромные машины. Ему нравилось, как люди умоляют его отпустить. Деньги торчали у него изо всех карманов, из ушей, из-за ворота.
— Следственный эксперимент, — впервые вперед вышел Азазелло, и превратился в молодого татарина. На сцене появилась разбитая машина.
— Помогите, помогите, — кричал татарчонок из нее. Гаишник весь съежился. Он осторожно подошел к машине, надел резиновые перчатки. На крики он не обращал внимание. Он обшарил карманы погибших, осмотрел их вещи, нашел деньги – целый мешок, пересчитал их. – Семьсот тысяч,  — вздохнул он. И вдруг ударил еще живого молодого человека о железку. Тот умер. – Вот и приехали, — сказал Пушок. – Не такой я и сладенький, как вы все считает. Я горько-кислый. Лучше здесь больше не светиться. Пусть разбитую машину кто-нибудь другой найдет. Даже на разборку аварии приезжать нельзя. Скажу, что у меня  понос.
-Что стало с теми, кто их потом нашел? — спросил Коровьев.
-Родственники погибших решили, что деньги украли они. Их пытали, — ответил Пушок. – Все татары такие злые. И жадные. Из-за каких-то семьсот тысяч убили людей.
-В хоре он нам не нужен, — закричал кот. – Убийца. Пусть почтенные зрители решат, стоит ли ему жить. Пальцы вниз-вверх. Зрители, ведь это так просто. Все, как в жизни. Каждый из вас видел, что на улице умирает человек. Кому-то плохо стало, кто-то опился, кто-то поскользнулся. Кто-то просто обессилил. И все. Ага, ага. Семь тысяч человек за смерть, три за хор, остальные не знают. Но гаишников не любят.
На сцену выехал гроб и увез Пушка под веселую музыку. На сцену вышел, а скорее выскочил, кордебалет. Веселенькая музыка перешла в канкан. И появилась последняя из жертв, пожелавших жить вечно.  — Да, — махнул Воланд рукой. – Послушаем даму. — Это была уже не молодая дама, уже не красивая, но имеющая кучу весомых достоинств.
–Я проститутка, я бросила двух детей на мать.  Они сгорели при пожаре. И я не заплакала. Я вышла замуж, как бездетная. Мужа подставила под пулю крутого.
-Вновь вдова? – спросил сам Воланд.
-Нет, муж выжил. Он стал инвалидом. Она сдала его в дом престарелых. За ним уход требуется, — ответил кот. – Других особых подвигов у нее нет. Разве подруг закладывала сутенеру, когда они ходили с левыми клиентами и не сдавали деньги. Они ведь работают на долях. Пятьдесят процентов девочке, пятьдесят хозяину и менеджерам.
-Отпустить, — решил Воланд. – Пусть еще погрешит. Ты греши, греши. Разрешаю. Позвольте мне удалиться. Вечер еще продолжится. Вы увидите попугаев, козочек, осликов, даже медведей. А фонтан будет бить вином. Подходите и угощайтесь. Пять голов. Мало.
И на самом деле в центре сцены забил фонтан. Люди кинулись к нему. Они не видели танцующих в струях крыс. – Настоящее вино, — кричали женщины.
-Коньяк, коньяк, — радовались мужчины. — Бесплатный. Как хорошо, что мы купили билеты на это преставление. И сколько зрелищности.
-Да, совершенно иное время, узнаваемое, — закончил Воланд. Он превратился в звездное облачко. А представление продолжилось. Какая-то женщина пела в микрофон. Кто-то делал гимнастические упражнения, а кто-то показывал фокусы. Гелла сидела на огромном троне. И целовала всех подряд. У ее ног тихо устроился утопленник-алкаш, вместе с женой Танькой Бренькиной. Жена заплетала седые косички и хихикала.
-А теперь разоблачения фокусов, — закричал кот. И все пропало. Зрители держали в руках отвратительные кровавые кости, головешки, всякую другую дрянь. Визг, хохот, ругань. Что только не зазвучало в полумраке, укутанной паутиной. Люди стали прорываться к выходу. В давке погибло три человека. Какая-то женщина стояла у зеркала и хохотала. В больницу ее увезли лишь утром. Она хохотала, глядя на бетонную стену. Она хохотала и хохотала. Даже после того, как ей сделали укол снотворного препарата. Говорят, так и скончалась, сердешная, не могла пережить утрату бриллиантов по 6 карат каждый.
Основная масса зрителей так и не услышала грозного предупреждения. Люди, выбираясь на улицу, делились впечатлениями, много смеялись. — Здорово, супер, — говорили они друг другу.
-Пересчитай деньги, — говорил один мужчина, видно, супруге.
-Уже пересчитала. У меня, их ни одна нечистая сила не выудит.
-Темная ты женщина. Это были обыкновенные фокусники. И головы они не отрывали. Просто все это артисты. Да, такое представление я никогда не забуду. Ой, о чем это я говорил? Господи, царь небесный, как мы здесь оказались? Как домой-то добираться? Не на такси же.
-Пешком дойдем, — сказала жена.
-Ага, пешком, ограбят по дороге. Зайдем к твоей матушке.
-Она спит уже.
-Разбудим.
-А может, такси поймаем?
— К маме. У нее и деньги спрячем.
Иное время, есть иное время.
 Глава 26. Встреча.

Люблю и вздох, что ночью лунной в лесу из уст ее скользит:
Звук тихий арфы златострунной так с хладным ветром говорит.
Лермонтов. Стансы.
А Богомаз искал ее, свою королеву. Он ничего не знал о ней. Про то, что надо вернуться в больничку, он и не вспомнил. Сестра Манечка сразу же получила выговор, в устной форме. А потом ее и уволили. Богомаз был лишь предлогом. Сестра Манечка сбегала в парикмахерскую, сменила стрижку, окрас волос, напялила на себя что-то отвратительное, но скромное. Не могла же она пойти на панель. Ей была нужна работа. И ее взяли сразу в пять различных мест, в транспортное хозяйство, проверять водителей на содержание алкоголя в крови; в больницу №2, сестрой-хозяйкой; секретарем-референтом и одновременно уборщицей, ведь оделась-то плохо; и еще куда-то. Она и сама забыла куда.
Особых слухов о новом представлении в кинотеатре «Москва» не было. Некоторые пытались по интернету узнать что-нибудь о нем. Интернет давал информацию об английском переводе слова «скелет», информацию о строении скелета, о людях с фамилией Скелет. И много другой очень полезной информации.
А наступило ли оно, иное время? Наступило. Толку от этого. Благо выдержки у Воланда хватало на века.
 У Богомаза бешено бегали глаза. Он растерянно озирался. Где и как искать человека, о котором ничего не знаешь? Что заставляло его искать Марьям? К этому бесшабашному человеку пришла любовь, причем не как вспышка, а как постепенное прозрение. Маляр встал у памятника Пушкину. И свершилось чудо. Он увидел ее издалека. Марьям была в элегантном белом костюме. В руках у нее были красные розы. Она иногда подносила их к лицу. И тогда лепестки густо падали на тротуар. – Не пахнут, — произнесла девушка и положила букет на лавочку. Она с удивлением увидела, что легкий ветерок несет куда-то красные лепестки. Было в этом что-то необычное.
Маляр перекрестился. Лепестки несло к нему. Он вообще-то верил, что бог есть. Но жил вдали от него. Для него он был палачом. Миллионы людей брели ежедневно в разинутую пасть могил. При этом, при написании иконы, Маляр всегда отрешено молился, таковы традиции. Мать упрекала его в безбожии. Она-то верила неистово, хотя и не любила масляных и слащавых батюшек. Марьям подошла к Богомазу, обняла и поцеловала его. Это был поцелуй хорошего знакомого, не больше. — Я иду в «Кофейню». Там есть мокко, я не люблю арабику, даже в смеси. Составь мне кампанию, — предложила она.
-Я из больницы убежал. У меня нет денег.
-Не переживай, я угощу. Расскажи мне про Иешуа. Мне очень интересно. Я ведь атеистка. Отец – мусульманин, в меру верующий. Мать православная. Идем же. А то придется ждать. Там мало столиков.
Идти приходилось по самому людному в городе месту. Иногда они останавливались возле певцов, ларечка с мороженым, и даже юродивого, играющего на барабане, заклеенном пластырем. Светомузыкальный фонтан, ресторанчики, пивнушки, пиццерии, магазины — привлекали людей. Это была самая старая в городе улица. Красоте мешали рекламные транспаранты, палатки, вывески.
 На Богомаза и изысканную даму обращали внимание. Что могло связывать этих людей? Они были слишком разными. — Коллеги, — решали граждане. А они шли, как по пустыне. Не дойдя десяти  метров до кофейни, они остановились и поцеловались. Это был удивительный поцелуй, чистый, легкий, и жаркий.
-Как-то вот так, — смутился Богомаз. – Я несуразный, даже в поцелуе.
-Сколько тебе лет?
-28, скоро будет.
-А мне 23 года. Мне кажется, что я старше тебя. И целуюсь я лучше.
-Женщины всегда старше. Они рациональны. Вы не беспокойтесь.
-Не переходи на вы. Мне беспокоится не о чем.
-Есть. Я безрукий, любящий выпить, никчемный челочек. Я еще не сделал счастливой ни одну женщину. И вспомнить нечего. Может секс. Но думаю, что и в этом я не сильный специалист. Эгоцентрики лишь умеют брать, а не давать.
-Значит, я буду первой счастливой женщиной. Не буду, а стала. Ты только не исчезай.
-Марьям Рашидовна, — окрикнул девушку официант с порогов кофейни, — я столик держу. Я, как чувствовал, что зайдете к нам.
-Да-да, приготовьте два кофе покрепче, с кардамоном. Можно мороженное с взбитыми сливками, фрукты. Мы посидим минут сорок. И счет сразу.
Смешно, но зал оказался почти пустым. В уголке сидела толстая дама с девочкой.
— Мадам Венченосова с отпрыском, — пояснил официант. – Состоятельна. А девочка очень избалованна. Специально кидает в меня мороженым, а на скатерть кофе проливает. Не люблю их. Одно тешит душу, заказывают много. Обжоры.
Богомаз не знал, любит ли он кофе. Напиток приятно обжег горло. Аромат защекотал ноздри. Он засмеялся. Он даже не помнил, когда смеялся последний раз. Они выпили кофе, не дотронулись до мороженого. Они стали частью друг друга, они стали счастливыми. В приоткрытую дверь кафе залетела бабочка и села на кофейную ложечку Марьям. Прилетела вторая бабочка.
-Лови их, — закричала девочка с соседнего столика. Марьям слегка дунула на бабочек, и они взвились в воздух.
-Хорошо, — просто сказал Богомаз. – Хорошо, что ты есть.
Мимо, за бабочками, промчалась Верочка Венченосова. – Какие дураки, спугнули насекомых, — заорала она с крыльца. — Твари, какие же они твари.
-Я тебе сушеных куплю, огромных, — пообещала ей мать. – Не берись там за периллы, за них кто только не брался.
 Богомаз ночевал у нее, у королевы своего сердца. А проснулся один. Он осмотрел комнату. Ему понравился минимализм, и не понравилось то, что мебель была дорогой. – От другой бы давно убежал, — улыбнулся парень. – Ничего больше не хочется. Так бы лежал бы и лежал. Ждал бы ее. Интересно, где она? Неужели бегает трусцой по утрам.
 Марьям находилась в кинотеатре «Москва». Ее время пришло. Девушка сидела в ложе. Она была  одета, как мусульманка. На сцену одна за дугой выходили девушки, женщины, и даже старушки. И каких кровей. Немецкие герцогини, принцессы из Чехии. Марьям видела татарочку, в крови которой были гены ханов Нарудчада, самого крупного города своего времени. В зале появилась прекрасная девочка из Таджикистана. Она прибыла с мужем. Семья работала на стройке. Но кровь у крошки была еще та. Она являлась наследницей трона царей Согдианы, древней страны в бассейне Сырдарьи и Амударьи. Все гостьи были в национальных костюмах. И, пожалуй, лишь на Марьям не было украшений. Девушки почти не общались, хотя это и не запрещалось. Марьям пригласили на сцену последней. Ее одежда вдруг преобразилась. Татарский костюм, в котором она пришла из дома, исчез. На ней появилось розово-белое платье, вышитое золотыми нитками. Голову обрамил огромный платок, украшенный семенами трав, мелкими ракушками и бисером, так одевались дочери нарудчадских ханов. — Праправправнучка нарудчадских ханов и великой княгини Нарудчатки, смелой воительницы, защитницы здешних краев, — прокричал кот, исполняющий роль распорядителя представления. — Очаровательная Маргарита Рашидовна Дасаева, отязоресса Нарудчадская По-ош.
Девушка взглянула в зал, увидела его, королевой которого должна была стать. Она поняла, что это сатана. Наверное, он сам сказал ей об этом. Он был огромным. Его тело заполняло все пространство,  волосы развивались, как змеи. На пальцах были когти. Тело укрывала накидка, из-под которой проглядывала мелкая фиолетовая чешуя. Глаза не имели цвета. Это не был его образ. Он поднял руку и стал тем, чем и был, человеком с узким и бледным лицом, очень красивым и молодым. У него были прямые смолянистые волосы, глаза скорее темно-сливовые, чем черные, очень широкие плечи, с миниатюрными крыльями. Одно крыло имело золотой оттенок, другое платиновый. Ног не просматривалось. Голову украшала корона-ободок. В середине сиял черный бриллиант, величиной с кулак.  В руке он держал трость с пуделем на набалдашнике. И вдруг все пропало. Марьям оказалось  в темноватой комнате.
— Согласны ли вы, провести бал полнолуния в качестве хозяйки? Я неделю присматривалась к претенденткам и сделала выбор в вашу пользу. Вы достойны, стать подругой мессира. Можете ли дать ответ сегодня же? – спросила невидимая женщина. – А лучше сейчас.
-Да, я готова дать ответ сейчас. Меня не надо уговаривать. Я польщена той честью, которой удостоена.
-Это не просто честь, это тяжелое дело. Ваша тело будет кровоточить, вам будет горько, но вы будете обязаны улыбаться.
-Кто вы?
-Принцесса Марго Анжуйская. Мессир проводит в мае один единственный бал в году. Но так, как он холост, то ему нужна королева. Царь Тирский не может приветствовать гостей в одиночестве. Статус не позволяет. По  традиции королеву должны звать Маргаритой.
-Я готова. И другого ответа быть не может.
-Когда вам позвонит Азазелло, то воспользуетесь этой мазью, — рука протянула девушке золотую баночку. Марьям приоткрыла ее и понюхала. Аромат был необыкновенный – смесь запаха прелого корня и моря, грибов и яблок, коры дуба, сосновых иголок, калины и черемухи. — Пока нельзя, — остановили девушку. – Еще не время. Вам все подскажут, обо всем позаботятся. Но помните, постарайтесь не злоупотреблять своим положением. И лучше вообще ни о чем не просите, если хотите остаться повелительницей своей судьбы. На ваших ногах будут не туфли, а настоящие чугунные колодки на каблуках. Не испытав этого, не поймете.
-Я выдержу. И я буду летать в них по паркету, как в тапочках. Я благодарна вам за советы.
И все растаяло. Слова застряли у девушки в горле. Марьям оказалась в сквере, с золотой баночкой в руках. Единственным подтверждением того, что она не спала. — Он ждет меня, мой Маляр, — сказала девушка. Она гордо вздернула голову. На ней была обычная одежда, даже не татарский костюм. Невдалеке сидел Анжи. — Где вы были? — испуганно проворчал он.
-Простите, — лишь извинилась Марьям. – Я забыла о вас. Все нормально. И не переживайте, если я пропаду еще раз. Считайте, что я ведьма. Я только сейчас поняла, что российские женщины силой обстоятельств должны быть ведьмами. Мужчины строят ужасное кастовое государство. Они строят государство, где все силы, ФСБ, милиция охраняет лишь президента и премьер-министра, ну и устои. И плевать всем на то, что террористы взрывают метро, театры, школы. Ведь стране нужен враг, чтобы отвлечь внимание людей от неудач в управлении экономикой. Я была готова голосовать за коммунистов, которых ненавижу. В результате просто не пошла на выборы. О чем я говорю. Как все это глупо. — Марьям показалось, что рассыпанный на дороге гравий зашуршал. На камнях остались отпечатки самых разных форм. Гости покидали здание кинотеатра. И они были невидимыми. Марьям вцепилась в руку Анжи.  — Проводите меня домой, — попросила девушка. – Да, у меня там гость.
-Знаю. Это не ваше.
-Я его люблю. Я стала иной. И не только от встречи с ним. Мир стал иным. Все иное. Иное время. Знаешь, я чую, как пахнут настурции на противоположной стороне дороги. Я слышу, как поет соловей в парке. Как кипит чайник в соседнем доме. Под Саратовом взлетел самолет. Он вскоре пролетит над нами.
-Бывает, — сухо ответил Анжи. – Вывод. Вам следует отдохнуть. Я в подобных случаях пью корень валерианы и стеблей пустырника.
 Марьям вздрогнула. Ведь наступил уже вечер. А она ушла из дома на рассвете. Ее удивляла луна, какого-то необычного зеленоватого цвета. Ее удивляли фиолетовые тени от чернокленов. Тяжелые фонарики легко качались на тросах. Ветра же не было. Марьям  подошла к своему дому и взглянула на него со стороны. Запахи не оставляли девушку. От Анжи приятно пахло духами. Разумеется, запах оставила его подруга. Марьям даже увидела эту девушку. Маленькая, с короткой стрижкой, очень спортивная. Она сняла с себя маленький браслет. – Анжи, передайте это своей девушке. Брюнеткам очень идут темные гранаты.
— А откуда вы знаете, что она брюнетка.
-Я же ведьма.
— Да, вам надо лечь.
Прогремел раскат грома. Небо было чистым. Несколько женщин выглянули в окно, перекрестились. – И когда только дождь пройдет, — сказали они разом.
— Никогда, — ответило им эхо.
Марьям обогнал соседский мальчишка. Он открыл входную дверь в подъезд и крикнул: — Марго, входи, пока держу ее. — Марьям удивилась, что он назвал ее Марго, но вошла. Да, ее встреча с великим незнакомцем состоялась. И не только с ним. Теперь Марьям поняла, что ее жизнь изменилась коренным образом.
-Я всегда знала, что это произойдет со мной, — сказала она. Она дотронулась рукой до стены и пошла на свой этаж, чертя пальцами. – Завидуйте мне, — шептали ее губы.  – Он мой. Я его.
Глава 27. Утром и не такое бывает.
 Как страшно жизни сей оковы нам в одиночестве влачить.
Делить веселье все готовы – никто не хочет грусть делить.
 Лермонтов. Одиночество.
 
Как наступает утро в городе? Да, с началом движения общественного транспорта. Ведь на улицах не было ничего и никого, кроме дворников, и вдруг все понеслось. Машины, машины. Потом появляются люди. Все куда-то спешат. Время не для прогулок, время для спешки.
 Старший менеджер по продажам и аренде кинотеатра « Москва», Елена Светлановна, прямо с ранья пересчитывала деньги. Коровьев вновь принес ей их. И каждый раз у нее получались разные цифры, то миллион евро, то миллион долларов и пять евро, то ровно 999 тысяч евро и три рубля. Она не могла понять, что происходит с ней, а главное с деньгами. Она решила попросить мужа, пересчитать деньги. В управлении никто не знал, что она получила такую сумму. Причем очень ловко получила. Ну, подумаешь, пройдет в пустом помещение одно представление. Никто этого и не заметит. Все бы было прекрасно, но 11 Мая,  ранним утром Елене Светлановне позвонил сам генеральный директор кинотеатра «Москва». Откуда он мог узнать о валюте, не иначе Коровьев и сказал ему об этом.
— Сдайте деньги сегодня же. Иначе, вы будите уволены, — строго сказал директор.
-Я подумаю, — негромко ответила подчиненная.
-И думать вам нечего. За каждым вашим шагом следят. Вы не сможете сбежать с ними. За границу собрались? Не пустим.
-Кто следит?
-Все наши. И сторож Петр Петрович, и мой зам по чистоте, уборщица Вера, и кассир Машенька. И я сам.
-Я не сдам деньги. И не просите. Может, отстегну вам тысячу евро. Но не больше. Это моя заслуга, что нашла арендатора в аварийное помещение.
-Помещение прекрасное. И вы не собственник здания.
— А у меня 10% акций. Я еще ни разу не получала дивиденды.
Елена Светлановна положила трубку телефона. Да, медлить было нельзя. Надо было бросать все, и бежать. – Квартиру муж продаст, — решила она. В дверь застучали ногами. – ОМОН, — решила женщина. – Куда бежать? Я съем все деньги. Пусть не достанутся никому. — Она развязала мешок и стала есть. Не съела и пару купюр, как дверь вышибли. На пороге стояли, опять же, все наши: заместитель-тире-уборщица, кассир, сторож и даже милиционер – муж кассирши, сам директор. И никакого ОМОНа.
 — Мне пяти тысячи евро хватит, на машину, — крикнул сторож Петр Петрович. – Мы же всегда были друзьями.
-Рыжей мордой не вышел, быть моим другом, — ответила Елена Светлановна.
Отчего-то зазвучала музыка Шнитке «Изгнание из рая». Это была весьма элегантная музыка. Хозяйка молча сходила на кухню, взяла деревянный молоточек для мяса, скалку. Она подняла это оружие вверх и сказала. — Ударю любого, кто посмеет подойти к деньгам. Они мои. Вам таких денег за всю жизнь не собрать.
-Дави ее, суку, — закричала Машенька-кассир. – Рылом мы не вышли. Вспомни, что ты торговала на рынке свиными ушами, с картонного ящика.
-Я. Никогда я там не торговала. У меня, в отличие от тебя, незаконченное высшее образование. Гниды. И где мой муж? Как нужен, так нет дома, — закричала женщина.
Все кинулись не на нее, а на сумку с деньгами. Сумку драли в разные стороны. И она разорвалась. Деньги посыпались в разные стороны.
-Мои, мои, — пыталась собрать купюры хозяйка. Ей никто не возражал. Непрошенные гости пытались собрать, как можно больше денег.
Уборщица отталкивала бумажки в сторону, пихала за пазуху, в трусы, в пакетик. Пакетик разорвался. Женщина в отчаянии разрыдалась. – Они мне нужнее, — кричала она. — Мне детей учить. Сейчас люди не на похороны, а на учебы всю жизнь деньги собирают. У меня ванна прохудилась. Из дивана пружины торчат. А вы простое кофе не пьете, только «Голд».
-Ты уже не пять, а сто тысяч набрал, не пользуйся тем, что мужчина, — вдруг обрушилась Маша-кассирша на сторожа. Раздался выстрел. Это милиционер выстрелил в воздух.
-Всем лежать. Деньги я сдам государству, — сказал он. – Хозяюшка, несите мне новый мешок. Это государственные деньги.
-С какого перепугу. И какого такого государства. Где ваши доказательства? Я уволю вашу жену вон. Я приказом проведена не только менеджером, но и финансовым директором.
— Машенька, прикажите ему убрать стволик, — попросил директор.
-Щас, — ответила обычно очень тихая и исполнительная кассирша. – Мешок тащите. Сюда, к ноге. Утром директор подписал приказ о моем назначении главным бухгалтером. А ваша должность, Елена Светлановна, вообще сокращена. Вы у нас не работаете. Вы полнейшая воровка. Давно надо было сбежать с миллионом за границу. С неоконченным образованием она. Надо было заканчивать. Может, поумнела бы. Хотя тебе бы и это не помогло будь у тебя и три образования. Стреляй их, воин. В лоб меться.
-Машенька, ты прости меня, но деньги я возьму себе, — остановил ее муж.
-Себе. Как себе?
-Очень просто. И никто их искать не будет. Напишу заявление на увольнение, и уеду жить в Прибалтику. А может туда, где теплее, на Украину, под Жмеринку. Я же хохол. А там война. Не найдуть.
Машенька отобрала у хозяйки молоток и ударила им любимого мужа. Тот упал. Она взяла его пистолет, сняла с глушителя и выстрелила в директора, попала прямо в лоб. Тот упал замертво. Хозяйка запустила в Машеньку скалку. Но промахнулась. Машенька выстрелила и в нее, попала лишь в ногу. Все спрятались в разные комнаты. Маша стала собирать деньги. Тут и накатил настоящий ОМОН. Старший группы никак не мог понять, что же произошло в квартире. Мешок с деньгами загадочно исчез. Труп директора омоновцы увезли в морг. Раненную хозяйку перевязали. Машеньку забрали в милицию. Утро началось на объективной волне. Всех соседей разбудили. Разве так можно.
 
Богомаз и Марьям слышали перестрелку в соседнем доме, ждали, когда придет Анжи, все им расскажет. А тот сидел в машине, дремал. Тут началась стрельба. Он подбежал к дому, посмотреть, что происходит. И на него упал мешок с деньгами. Пересчитал он их через час. И скис. Он не верил, что деньги настоящие. Про Марьям и забыл, взял нескольку купюр и отнес на проверку в банк. Деньги оказались настоящими. Евро ему поменяли на рубли, просили приносить еще. Анжи стал одним из самых богатых людей города. По официальным данным налоговой инспекции в области проживало шесть миллиардеров, несколько сотен миллионеров. Это владельцы заводов, магазинов, да и глава администрации не бедный человек. Только из-за него налоговая инспекция прекратила проверку строящихся особняков. В основном их строили не предприниматели. Те вкладывали деньги в развитие производства. Строили дома гаишники, милиционеры, врачи, даже торговцы наркотиками. 
Марьям вышла на балкон, поежилась, села на маленький диванчик. Ей очень хотелось кофе. Маляр подсел к ней. И вдруг пошел розовый снег. Никогда они не видели ничего подобного. Мало того, снег еще не растаял, а полетели бабочки. Потом в воздухе появились семена одуванчика. Они летали не хуже снежинок, поднимались от земли. И в заключение полетели желтые листья. Марьям лишь гладила возлюбленного по руке. Сказка, которую им подарили, была прекрасна. Хотя Богомаз больше испугался, чем обрадовался. Доктор Психейкин был во всем прав. Ему было необходимо серьезное лечение. Хотя, доктор ничего подобного и не говорил. И это тоже пугало. Богомаз не мог лечиться. Он встретил ту, которую искал всю жизнь. А она встретила его. И все это тоже пугало. На балкончик сел воробей с мордочкой кота. Отчего-то Марьям вынесла ему мисочку сметаны. Воробей прикончил ее моментально. Удивив этим Маляра не меньше, чем розовый снег.
— Чай будешь, с вареньем? – спросила Марьям не Маляра, а воробья. Тот что-то чирикнул и полетела на кухню.
-Ты умеешь общаться с животными? – удивился Маляр. – Ты не фея?
-Нет. Я ведьма, — пошутила Марьям. – Ты-то любишь варенье?
-Когда мама могла ездить на дачу, то мы варили. Года три назад.
— А я сама варю. Да, перед своей матерью ты виноват.
-Знаю. Не надо об этом. Я постараюсь исправиться. Марьям, если вдруг со мной что случится, то не бросай ее. Я покажу тебе, где прячу иконы. У меня есть готовые. Мама считает, что их продавать нельзя. Нельзя наживаться на вере людей. А я считаю, что это мой труд. И он должен оплачиваться.
-А на вере в искусство можно?
-Можно.
-Так продавай их как картины. Место на фонтане я тебе найду. Или договорюсь с магазинами.
-Я подумаю. Я не хочу, чтобы нас связывал бизнес.
-Это не бизнес. Или очень-очень маленький бизнес.
Маляру нравилась кухня девушки. Она была красной, а стены и пол серыми. Всего два цвета. Когда они пришли туда, воробей клевал рябиновое варенье прямо с тарелочки. — Выбирай любое, — открыла Марьям створки шкафа. Внутри находились баночки. На каждой из них были аккуратные картиночки, вырезанные из журналов. Баночки были расставлены по алфавиту. На первой был абрикос, потом ананас, анис цветы, антоновка. Маляр долго любовался баночками. Он остановил выбор на землянике и костянике. Сама хозяйка любила варенье из райских маленьких яблок. Воробей доклевал крошки и улетел. А они еще долго сидели за столом. Пили чай, кофе. Говорили о любимых фильмах, книгах, истории, о мечтах. Оказалось, что были у них и мечты. Маляр хотел объехать мир на яхте, а Марьям создать центр моды. Когда они вышли гулять, то увидели, что у кинотеатра « Москва» стоят машины милиции. На лавочке, в наручниках, сидела кассир заведения, Машенька. Она тихо плакала.
– Пистолет сам выстрелил, — твердила она. – Не виноватая я. Не верьте им, никому не верьте.
–Это была банда, — говорила Нюресса.
-Нет, это была секта сатанистов. И людей принесли в жертву, — не соглашалась с ней какая-то случайная прохожая с пачкой таявшего мороженого. – Они все могилы перевернули на кладбище.
-Я лично видела смерть с косой, — спорила с обеими Марфа Горячка. – Рыжая. На шее рубец. Голая. Но без костей, как обычно у смертей бывает. Коса из нержавеющей стали. Я врать не буду. Коммунисты не врут. Только нержавейка может так блестеть.
-Расходимся, расходимся. Заявлений прессе не будет, — кричал очень полный милиционер, кажется капитан. Он вытирал пот с шеи. Платочек у него был розовый, с кружавчиками. Он вдруг осмотрел его и выкинул в урну, даже плюнул. — Козлы, — сказал он. – Кто платочек подсунул? – Но ему не ответили.
-Вот, нашел одно объявление, — принес молодой милиционер роскошную афишу. На ней был изображен артист Дмитрий Певцов с супругой.
— Творческий вечер, — прочитал толстяк. — Это не то.
-Все говорят, что маг был похож на него, — недовольно ответил милиционер.
-Оставляй плакат, лейтенант Матвеев, и ходи, ходи по закоулкам. Попробуем сделать фоторобот. Может, хоть одну голову найдешь.
-Бабушки говорят, что это нечистая сила резвится. Голова какая-то каждый день на алее валяется, — сообщил Матвеев.
-Ты бабушкам не уподобляйся. Ты на службе. Факты и только факты. Но поищи по кустам. И голова может пригодиться. Подозреваю, что и нечистая сила оставляет улики. Главное, профессионализм. Ведь мы же изменились. Мы теперь народу служим. А нам все равно кому служить, лишь бы деньги платили.
 
Марьям потянула друга за рукав. – Я хочу домой, — сказала она Маляру, – настроение совсем нет. Анжи мне все расскажет.
-Утопленник, утопленник, — зашептались старушки и разбежались. По алле шел страшненький мужчина. Его поддерживала страшненькая женщина. Они прошли куда-то и исчезли. Бабки вернулись. Но запах тины и серы остался. Нюресса побрызгалась духами. Марфа водочкой. Христя выдавила на себя сок из апельсина. Полный капитан лег спать на заднем сиденье служебной машины. Храп перекрыл все остальные звуки. Кто-то закрыл двери кинотеатра. Нюресса закурила. Она, наконец-то, сняла свою шляпу. Под ней оказалась странная прическа с бигуди. Христя и Марфа хихикнули, но ничего не сказали, лишь перемигнулись. Может Нюресса специально оставила бигуди, чтобы на нее обращали внимания. Но, кроме спящего капитана, серьезных мужчин рядом не было. А лейтенант никого не подпускал к машине толстяка.
— Что найдешь в такой грязи, — заговорила стоявшая в одиночестве уборщица. — Теперь затаскают по милициям. Директор убит, менеджер ранена, кассирша арестована. За что Машеньку-то арестовали. Не умеет она стрелять. Это враги директора его убили с соседней крыши. Я теперь здесь главная. И возьму в замы Петра Петровича. Надо просто продать здание и бежать, бежать из города. Женщины, — вдруг закричала она. – Бегите из этого города. Нечистая  сила никого не пожалеет. Она уже стрелять по нам начала.
-Тихо, не распускать слухи, — проснулся в машине полный капитан.
Приехало какое-то начальство из белого дома. Толстяку пришлось выйти к ним. Кинотеатр вновь открыли. Нюресса сбросила бигуди в урну, припудрила щеки. — Лучше бы я сегодня не просыпалась, — сказала она. – Раз  с утра такая карамель, что к вечеру-то будет.
-Тульские пряники, - хихикнула Христя.
-Не иначе взорвут телевышку. Или все каналы перестанут показывать сериалы.
 Марьям остановила такси и увезла Богомаза в парк. Там они просто бродили, забыв про все на свете. Весна украсила и без того очаровательное место. Кажется, запел скворец, подражая соловью. Огромным парк не был. И поэтому в глаза бросалось много несуразностей. Видно, что и хозяин там отсутствовал. Был, конечно, директор. Но ему на парк было плевать. Он четко исполнял все, что требовалось в стране бюрократии, не больше и не меньше. — А меня в строгости воспитывали, — сказала Марьям.
-А меня в совести. Мать всегда старалась быть примером для меня. А я вырос негодяем, — с упреком ответил ей Маляр. – Ладно, не будем говорить об одном и том же. Посмотри, город прекрасно смотрится.
-Так хочется полетать над ним.
-Зачем? Я даже с колеса боюсь на него смотреть.
Они сели среди зарослей жасмина. На кустарнике цветов еще не было. Но их аромат уже терзал ноздри. Марьям сорвала один бутон и понюхала его.
-Почки набухли, — сказала она. – Давай уедем отсюда.
-Куда?
-Куда-нибудь далеко, далеко, где нас никто не знает.
 За ними наблюдала стайка малышей. Они отбежали подальше и запели: — Тили, тили тесто, жених и невеста. Маляр тихо дотронулся пальцем до носа девушки и засмеялся. Им стало так хорошо.
-Красота познается в счастье, — сказал он. – Кому утро плохое, а мне хорошее. Утро – понятие относительное.
 Да, утро, понятие относительное. Как и ветерок. Это ветерок и разметал утро. Наступил день. Кто-то сидел и думал, кто-то работал. И кто важнее для общества – философ или труженик. Любой ответит – труженик.
 Глава 17. Возможно, что и сон Венченосова.
 Не плачь, не плачь! Иль сердцем чуешь, дитя, ты близкую беду!
Лермонтов. Баллада.
 Верочка Венченосова была очень занята. Сначала она рассмотрела новые игрушки, потом надела красивое платье и села за стол, отобедать. Она ела копченую колбасу с сыром вместо хлеба, и тихонько развязывала поясок. Неожиданно, на другой стороне стола появился беглый кот. Он пододвинул к себе ближайшую тарелку. 
-Явился, — удивленно сказала девочка. — Обломил ты мамаше барыш. Мог бы, и досидеть до продаж живности, а потом сбежать.
-Дай колбаски, — попросил кот.
Верочка взяла кусок побольше, подошла к коту. Кинула колбаску назад. Она схватила кота за хвост и раскрутила его вокруг орбиты, запустила в стену. Бегемот ударился всем пластом и скатился на пол. Из глаз у него сыпались искры. Они сыпались, и ковер начал гореть. В комнату вбежал сам папа, а за ним и сама мама. Мадам притащила огнетушитель. Но огонь от использования пены лишь усилился. А двери не открывались. Олег Аркадьевич пытался вызвать пожарную охрану. Телефон не работал. Из трубки несся неугомонный хохот. Наконец, мадам сумела раскрыть окно, стала выбрасывать в него вещи.
– Дочку, выпихивай, — закричал хозяин. – Она кажется твоя, а не моя.
-Документы спасайте, — кричала девочка. – Акции, учредительские бумаги, свидетельства на собственность, записные книжки. Задыхаюсь…
Господин Венченосов опустил вниз Верочку со второго этажа, на простыне. Она не боялась высоты, боялась остаться нищей. Мать успела кинуть ей два дипломата с бумагами и деньгами, бриллиантами. Квартира наполнялась едким дымом. Горло не просто першило, жгло. Глаза слезились. Супруги посмотрели друг на друга и упали. Мужчина неожиданно пришел в себя. Он лежал на газоне. Рядом сновали пожарные, хныкала дочь. Жены не было.
— На маме вспыхнуло платье, набрызганное духами, — сообщила ему Верочка. – Она выбросилась в окно. Попала прямо на стекло. Ей голову оторвало. Что теперь будет. Маме надо было не документы совать мне, их можно восстановить, а деньги. Надеюсь, ты денежки хранил не только дома.
-Выкрутимся. Мне только лечь в больницу придется. Поживешь у бабушки в деревушке.
-Я уже на все согласно, только подальше от этого хищного кота. Он смерти моей хочет. Я закончу четверть и уеду. А пока поживу во второй квартире. Ключи у меня в кармане.
-Маму схоронить надо.
-Заплати ритуальному агентству, и они без тебя схоронят. Я ребенок выжила, а она спрыгнуть с пяти метров не смогла. Ты дела приведи в порядок. А то пустишь семью по миру. К тому же тебе жить немного осталось. Я же знаю, что неизлечимо болен. Тяжело взваливать заботы семьи на свои детские плечи. От бабушек толка не будет. Оберут их партнеры.  Все продавай, деньги в банк. Буду жить на проценты, пока не вырасту.
-Не хорони меня раньше времени. Сейчас даже рак лечат.
Темнота вновь окружила Олега Аркадьевича. – У меня есть деньги. Меня вылечат, — кричал он сквозь мглу. Но что он видел. Зал. Экран поднят вверх. На сцене трибуна, из красного бархата. Председательствовал на собрании Великий Медведь. На самом деле жалкий старикашка с горбом, с одним глазом и большим животом. Он все время ел и ел. Почему-то голый официант в галстуке-бабочке не успевал подносить и подносить ему еду.
— Законную власть прокормить не можете, — кричал Великий медведь. – Жрать, жрать хочу. — На сцене стояла менеджер кинотеатра, Елена Светлановна. — Ты не имела права брать эти деньги. Ты не член партии животных, — говорил ей старенький Великий медвежонок. – Принесешь завтра миллион в наше представительство. И сдашь. Иначе лишишься всего: квартиры, работы, денег, свободы, здоровья, безопасности, друзей. Деньги гони. Думаешь, мы идиоты. Не тот у тебя иерархический уровень.
-Я их потеряла.
-Поищи. Следующий сюда. Я всех выведу на чистую воду, всех уволю, всех посажу, вас не возьмут ни на какую работу, даже улицы мести не возьмут, сдохните на помойке. Власть надо уважать. Мы и до «несогласных» доберемся. Маршировать надумали. Выборы все показали, за кого народ. Народ за Путина. Мы спасители России. Кто бы пришел нам на смену? Все они наркоманы, педофилы и американские шпионы. Грузия финансирует свержение нашей народной власти. Пусть финансирует. Народ нас обожает. А Грузия разорится по полной программе, вместе со своей поганой Америкой.
Рядом с медведем появился заместитель губернатора по экономическим вопросам. Он тоже стал кричать: — Всех, всех уволю, мы вам покажем, как надо работать. О новом губернаторе надо думать, как ему помочь, о президенте, и о великой системе. – Из его рта летели каблуком слюни. Они падали на пол и пенились, из них лезли зеленые поганки. – Мы пришли к власти на века. Пусть президента не принимают в демократических странах.
-Лишнее не говори, не твой это уровень, — позвонил медведь в колокольчик. – А так молодец. Умеешь страху нагнать. Подарим тебе пенсионный фонд области. Не все тебе губернатору в рот заглядывать.
На сцену вышла голая девушка в милицейской фуражке и развернула веер. Когда она сжала веер, то перед залом остался стоять такой же невзрачный, как и старый медвежонок, человек. – Я ничем от вас не отличаюсь, — сказал человечек. – И ворую у народа не больше вашего.
-Не отличаешься? Совсем нюх потерял. Ты не член партии животных. Ты вообще не имеешь права воровать. Кончилось беззаконие, — сказал медведь и позвонил в колокольчик. – У народа воровать нечего. Он и так нищий. Ты у государства воруешь. А это святое. Говори, сколько у тебя денег, теплоходов, пароходов, коттеджей.
-Сейчас не говорят коттеджей, говорят домов, — вкрадчиво заметил мужичонка.
-Плетей ему, — приказал председатель собрания.
-Не надо. Я все скажу. У меня пять домов.
-Коттеджей, — почему-то поправил его председатель.
-Три квартиры. Одна двухэтажная.
-Три коттеджа, один двухэтажный. И подвалы в три уровня. А ваша должность? И как вы на нее попали?
-Тесть поспособствовал. На хлеб мне хватает. Но без икры и масла. Честное слово. Раз в неделю баночку икры и покупаю. Денег? Четыреста тысяч. Не больше. И три торговые точки. За чертой города.
-На оживленной трассе. И небольшая гостиница там же. Все сдадите. Продадите. Докажите верность идеям партии животных. Россию возрождать надо. Докажешь верность нам, половину денег вернем.
-Но как же. Я же наживал. И как доказывать? На лбу наколку, что ли сделать?
-Ходорковский тоже наживал. И где он? За границей. Всех, всех туда засунем. Бегство капитала придумали. Подумаешь, 120 миллиардов долларов год бежит. Россия богатая страна. От зверей не убежишь. И Швейцарию, и Кипр заставим раскрыть тайну счетов. — Медведю принесли записку. Он прочел ее и добавил. – Не заставим. Там, оказывается, наши деньги лежат. Предприниматели в Лондоне и Нью-Йорке хранят. Глубцы. Лондон все отнимет. Назад еще попроситесь.
— Ходорковский в тюрьме не за то, что налоги не платил, а за то, что хотел избираться президентом, — не унимался допрашиваемый.
-Он не умеет читать мысли руководства. Он думал, что в нашей стране все решают деньги. Нет, все решаем мы, верные идеям животной демократии. Завтра же милиция конфискует у тебя все. И все деньги придут к нам. А так у тебя есть шанс быть, как мы, Великие медведи. И целуй кончик знамени. Сейчас перед нами выступит наша королева – его величество Система. Не всем дано ее увидеть. — Голая девушка-милиционер вынесла знамя. Мужичонка с трудом опустился на колени и поцеловал угол ткани. Высунувшийся из знамени образ Путина зааплодировал ему. — Он доволен тем, что вы напуганы, — сказал председатель. – Напишите заявление о вступлении в партию животных. И вас простят. И немедленно повесьте над кроватью портрет Путина, и все высшее руководство страны. Нет, подсказывают, что вешать надо лишь восемь человек, верхушку.
-А милиция?
-Милиция верна идеям нашей партии. Нам верны все: суды, тюрьмы, прокуроры, даже сантехники и слесари автомастерских. Народ поклоняется нам. Он целует следы наших ботинок. И так будет в веки веков. Ибо нам предана и выборочная комиссия во главе с товарищем Элой. Все равно съедим ее скоро. Слишком много знает. Нашу необходимость понимает даже президент. Он же без нас не сможет. Мы всюду. Жаль народ у нас бедный. Не очень зажиреешь. А у нас дети растут. Надо увеличивать количество хлебных кресел. И если ты сын главы администрации, то в будущем будешь главой. А если ты сын простого инспектора, то и останешься простым инспектором. Очень рационально. Да здравствуют идеи демократии, свободы и благоденствия страны. У нас будут свои спортивные клубы, свои модельеры, свои артисты. Свое, свое, элитное, как у коммунистов. Все за счет бюджета. Сладкую жрачку перестали нам из Франции возить. Купим в Белоруссии то же самое.   
-Ага, найдите пять отличий вашей партии от коммунистической партии, — усмехнулся мужичонка.
И у Великого медведя стали расти когти. Его когти достигли зрительного зала. И зрители кинулись на сцену. Они бросали к ногам председателя макеты домиков, заводов, товаров. И тот развел огромный костер, прямо на сцене, и воспарил над пламенем. И в пламени костра танцевали две тени, потом их стало восемь.
-Есть отличие, — зазвучал рык. – Мы молодые, а коммуняги старые. Мы богаты, а те нищие. Мы деятельные, а они речеватые. Мы умеем уничтожить противника. Явись, явись наш бог. Богиня Система, явись нам.
С языков пламени костра соскочил домовой эльф Добби. Он засеменил к трибуне. Добби дунул, и все потухло. Зал примолк. Он легко пододвинул к себе трибуну для выступления и взобрался на нее, уселся, свесив ноги.
— Разрешите представиться. Я Система. То, что вы услышите сейчас, не для чужих ушей. Я хочу выступить перед вами, как адепт. Кого напоминает сейчас Россия? Старуху, в китайском ширпотребе,  идущую по пустыне к блистательной ЕвроМоскве. Централизация власти огромна. Последние лидеры  Системы приносили позитив первые два года, затем застой. Сейчас идеей фикс является увеличение ВВП в два раза. Возможно, целью самого загадочного правителя и было  усиление власти бюрократии, то есть нашей власти, но это вряд ли. Он хочет простого и понятного – славы, власти, успеха детям. Что же, будем теперь заниматься пост-нано-технологиями. Хочется надеяться, что президент сделает второй шаг. Иначе в памяти останется обещание замочить, кажется яблоки. И где эти яблоки? Сгнили. Что же мешает нам развиваться хотя бы скромными темпами? Тройной прессинг: организованной преступности, милицейских крыш и бюрократии. На поборы уходит  большая часть дохода, у людей опускаются руки,  не хочется отдавать результаты труда паразитам. Как же со всем этим бороться? Все это известно. Все это с успехом работает на западе- отсутствие налички. Так вот, верные мои, никогда не вводите законы, мешающие мне процветать. Я рухну. Все мы пришли к власти, чтобы брать взятки. Для этого и созданы суды, прокуратура, милиция. Да, эта система существует в каждом районе по всей стране. Какой-нибудь старший лейтенант выходит на связь с преступностью. И те отстегивают не малый куш начальнику милиции и главе администрации. Приедут следователи из области, и им рот заткнут. А не заткнут, так посадят в тюрьму какого-нибудь лейтенанта. И он будет молчать. Его быстро освободят. Как здесь быть? Все делается правильно. Сделать шумную кампанию, например в станице Кущевской. И все, хватит. Не лишать же страну удобной системы. Иностранцам плевать на наши внутренние дела. Их волнуют возможности работать. Здесь всех напугал ЮКОС. А наше гипероружие их не пугает. Законы у нас не действуют. И это пугает не только зарубежных бизнесменов, но и домашних. Вернее, они действуют, но выборочно. Такого даже при Ельцине не было. Существует дефицит на рынке долгосрочного кредитования. Хотя есть свободные деньги соцфондов, золотого  запаса, банков, сбербанка. Храним-то все на западе. А как же, вдруг народ восстанет. Жизни-то у народа никакой. И потом, США никогда на нас не нападет, пока мы храним свободные деньги в их банках. И Абрамовичу пригрозим, и алюминиевым магнатам. Пусть думают. Плевать нам на то, что они выжимают из заводов последние соки. Они в любое время могут уехать за границу. При этом продать свои активы. Ведь показатели у их предприятий прекрасные, прибыли неимоверные. Молодцы. На них держится российская экономика. А люди ленивы. Их надо заставлять работать. Вообще надо заменить пособия по безработице на оплату общественно-полезных  работ. Ведь пособия получают лишь те, кто уже где-то работает нелегально. А теперь о самой страшной тайне страны. Это бюджет. Требуют его прозрачности. Ни в коем рази. Сразу же станет видно, что одна авторучка парламентария обходится стране в тысячу рублей. Я уж не говорю о постоянных ремонтах, люстрах, транспорте. Раньше все сидели в одном здании, теперь выстроили дворцы. Строить на эти деньги дороги? Тогда для чего нам власть. Кормушку убирать нельзя. И нельзя показывать народу, во что обходится ему содержание бюрократии. — Раздался свист. -Спокойнее, я же сразу сказал, что ничего этого мы делать не будем, но говорить мы об этом должны. Надо показывать видимость заботы о гражданах. — Вновь раздался свист, топот. — Вижу, что задеваю нужные темы. — Вместо топота стал раздаваться смех. — Конечно, нам есть куда вложить лишние деньги. Но разворуют же. А у нас должны быть резервы. Выкуп неэффективных предприятий, незавершенного строительства за счет средств бюджета, техническое перевооружение, акционирование и распродажа мелким собственникам – для развивающегося государства это важно. Нам нельзя признавать себя страной третьего мира. Мы супер держава. Поэтому нельзя бояться предоставлять народам право на самоопределение, без территорий, заселенных русскими. Тогда мы сможем добиваться автономии для жителей Казахстана, юга Украины. Поддержать право народов на самоопределение на международной арене. Все это сделать почти невозможно, если работать, постоянно оглядываясь на лидера. А мы без этого не сможем. Так что работайте, как и работали, никто вас не тронет, пока, сами знаете что. Пока я жива. И не вздумайте снижать алкоголизм в стране. Мы живы, пока люди пьяны. Мне все шепчут, что в стране много пьют, что пора вводить огромные надбавки непьющим людям. Непьющие пойдут на площади. Этого никому не надо. А теперь в вас введут новое секретное послание. Спать, спать, спать…Танцуйте, крысы, танцуйте. Смешно все это. Власть, власть! Много вкусной еды, дорогих машин, много французских вин, украинских девушек, альпийских трасс. Спать, спать…
 Венченосов вновь пришел в себя. Он лежал на улице. Доктора сидели на соседней лавочке, пили кофе из термоса. Пожар затушили. Олег Аркадьевич достал из кармана членский билет партии животных, и поцеловал его. – Не сгорел, — перекрестился мужчина. —  Я и всех рабочих в партию загоню, и дочку-дуру. И как люди не понимают, что все, что делает эта партия, все для них. Хотя понимают. Не понимали бы, так не голосовали бы за них. А за кого голосовать. За Жирика, стяжателя и прохиндея? За дурру Собчак. Зажравшегося еврея и лгуна. За красных медведей всех оттенков. За Каспарова? Была там какая-то Хакамада. И где она? Всех затоптали. И яблочников, и демократов. Где Гайдар, где Горбачев. Я сделал свой выбор правильно.
Олег Аркадьевич увидел народ, гремящий цепями. Народ гнали куда-то. Олег Аркадьевич не мог понять куда. -Мы сами не знаем, — ответила ему женщина в полосатой робе. Говорят в социализм-капитализм с медвежьим лицом.  Или еще куда-то. Поживем – увидим. ФСБ следит за каждым нашим шагом. Из колонны не сбежишь.
-Да разве это жизнь? Жить вы не умеет, товарищ народ, — сказал Венченосов. – Пить надо меньше, работать больше. И будет вам радость.
-Всегда так жили. Зачем нам что-то менять. Была прекрасная сказочная страна СССР. И Ельцин, и Горбачев разрушили эту сказку.
— А бог?
-Что бог?
-Быстрее, быстрее, — закричал надсмотрщик. – Господа от власти уже проголодались. И разделитесь на социальные группы. Крестьяне пойдут на закуску. У них мясо более качественное.
-Так куда же нас гонят? – спросила старушка.
-Образ прибыл, — отчего-то стал разглагольствовать надсмотрщик. – Как избрали президента, так проще стал. А то зимой прилетел, театр смотреть, на самом деле приказал губернатору держать планку явки на выборы в 70, и обеспечить большинство голосов за партией животных. За это обещал его не сажать. Какие строгости в городе были. Даже у милиции оружие отобрали. А за огнем со спутников следили. Костры на огородах тушили.
-А как же бандиты, как мы? – спросила все та же старушка.
-У охраны президента оружие было. Этого достаточно. Подумаешь, убили парочку лохов. Зато президент был доволен. Ему ничего не угрожало в нашем скромном городе.
-Так куда же нас гонят?
-На пиршество. Очень медведи вас любят. Они же хищники, — заржал охранник.
 Над лежащим Олегом Аркадьевичем выросла дочь. – Я тоже об разбитое стекло порезалась, — сказала она. – Мама, не спаслась. И у нее головы нет. Странно. Плохо мне будет без мамы. Ты лежи, не дергайся. Какой не есть, а по документам ты мне отец. Не хочется в детдом.
— Я не собираюсь умирать. Я еще женюсь.
-Только попробуй. Отравлю. Можешь иметь толпу любовниц, но не жену. Может мама еще объявится. Труп-то без головы. Может и не ее. Нас, Венченосовых, не просто убить. Ох, как не просто. Это все кот. Попадется он мне. Я из него чучело сделаю.
-Дочь, на страну пала тень зла. Не связывайся ты ни с кем. Тем более с котом, которого уже все боятся. Представляешь, кот оскорбил мою прекрасную Лялю.
-Она же заразила тебя. Во всем эта Лялька Шнайдер виновата. Во всем евреи виноваты. И татары. И немцы-фашисты. Ну, и кавказцы. Хохлы не лучше. Про Китай вообще молчу. Вступаю в фашистскую партию.
-И речи быть не может. Ты юная ленинка партии животных. Еще не известно, кто кого заразил. Хотя, конечно, она. Мелких предпринимателей всех разорят. Начали создавать союзы. Дельно, весьма дельно. С кем бы объединится. Будущее за большим капиталом.
И вновь все потемнело. В следующий раз господин Венченосов очнулся уже в психической клинике. — Все в порядке, — сказала ему медсестра. – Придет специалист по ожогам. Мази вам наложили. Антибиотики я лично проколола. Вы не думайте о плохом. Вам теперь дочь надо поднимать. Хорошо-то как, что у вас деньги есть. А сгорел бы кто другой, то к нам бы не поступил. В клинике лежать хорошо. Дочь оплатила вам лучшую палату. И мне заплатила за присмотр.
Зашли два врача. Покачали головой. — Я вижу большой теплый язык, который облизывает людей, — вздохнул больной. — Много, много горя пало на город, — вдруг сказал он.
-Помолчите, мы вас осматриваем, — попросил его главный из докторов. – Лекарства сейчас очень дорогие. И барокамера кислородная не помешает.   И пиявки. Каждая пиявка семьсот рублей.
-Баран дешевле, — буркнул больной. Доктора ушли. Венченосов    пролежал еще два часа, но к нему больше никто так и не подошел. Обгоревшее тело ужасно болело.
— Спокойнее, спокойнее, — говорил он себе. – Неужели все так плохо. И у меня нет денег. Но как же, на счетах в банках есть. И имущество есть, и мастерские, и заводики.  И дочь что-то вынесла. Вот это рассвет воссиял над городом. А что мне другие. Теперь каждый сам за себя. Есть совсем не хочется. Они еще не знают, что у меня желтуха.
 Кот стоял  перед Коровьевым, опустив очи. -Мессир просил не поджигать город, — нравоучительно говорил клетчатый, отчего-то перебрасывая  тыкву из одной руки в другую.
-А я нечаянно, — вздохнул кот. – Еле успел оторвать ей голову. Зато вытащил господина Венченосова, на себе. И все их деньги сюда принес.
-И где же они?
-Великий медведь сказал, что их надо потратит либо на партию, либо на памятник. Я на памятник потратил.
-Кому?
-Самым достойным. Мне и тебе. И будет он стоят в самой столице.
-Ой, не стоило, не стоило. Но ладно. Не буду докладывать мессиру. Ну-ка, потешь мое тщеславие, покажи мне памятник.
Бегемот побегал по комнате. — Ой, не увидел бы кто, — взволнованно заговорил он. – Я же для него такую удобную лавочку занял.
-Наврал?
И кот развел лапы. И Коровьев увидел себя и кота, сидящими на самой обыкновенной лавочке. Ни постамента, ни надписи на памятнике не было.
-Не величественно, — вздохнул Коровьев. – И кот какой-то жирный. Еще подумают, что мой.
Появилась Гелла. – Вы посмотрите сюда, а еще меня кровопийцей зовете, — сказала она и показала на зеркало.
Коровьев и кот увидели закрытую дверь, из-под которой сочилась кровь. За стеной танцевали и кричали здравицы.
Глава 18. Жизнь после события, или последствия.
У беса праздник. Скачет представляться чертей и душ, усопших мелкий сброд…
Лермонтов. Пир Асмодея.
 Много, много горя пало на город Ершалаим. В него вошли многочисленные когорты. В городе всюду стояли стражники. Кто-то считал, что это к лучшему. Купцы этому только радовались. Из Кессарии в город вошел огромный караван. Люди шептались, что прибыли поклонники нового философа из Мероэ. Раньше они добирались лишь до Кессарии и там разгружали суда. Теперь они приходили в Ершалаим, чтобы поклонится месту распятия Иешуа.
Не смотря на строгости, жители города вышли на улицы, приветствовать единоверцев. Зрелище было весьма необычным. Поражал цвет кожи меройцев, от бурого до черного.
–Едут, едут, — неслись впереди каравана стаи мальчишек. В середине каравана гнали домашних антилоп, везли редких животных, включая леопардов. Через плечи гостей были перекинуты шкуры львов, гепардов. Их головы были украшены перьями страусов и фламинго. Они раздавали людям орехи и хлебные просвирки. Но больше всего ершалаимцев поражал символ веры, висящий на шеях меройцев – это были крестики и рыбки. С боку караванов шли карабейники. Они показывали привезенный товар – небольшие слитки железа, меди, золота; драгоценные камни – аместисты и изумруды; слоновьи бивни, ювелирные изделия – браслеты и серьги; флейты, мечи, папирус, муку, сушеную рыбу. Караван шел к рыночной площади, где для него уже заняли место, помогли местные христиане. Мероэ считалось сказочно богатой страной, куда всегда стремились попасть и римляне, и греки, и египтяне, даже персы.
-А завтра прибудет караван с юга, из Аксума. Они привезут пряности из дальней Индии, рубины и тонкие ткани, — делились новостями женщины. — А из Дамаска прибудут шелка. Караваны свернули от Антиохии к нам. Не простят этого антиохские купцы. Быть беде.
-Перекроют прибрежный путь, так мы перекроем царскую дорогу из Йемена, и ароматную дорогу из южной Арабии.
Знали бы жители Ершалаима, во что обернется торговая война с Антиохией. До изгнания евреев из Израиля оставалось несколько десятков лет.
– Иноземные купцы должны чувствовать себя в безопасности. Караваны из Мэроэ раньше приходили раз в год, а теперь четыре раза, — объявлял на торговой площадке глашатай.  Но он никак не объяснял того, что никому не разрешалось всходить на гору. Мудрый  еврейский народ признавал эти действия правомерными.
 Но непорядки в городе были. Их провоцировали асоциальные группы – грабители караванов, перебивающиеся временными заработками кочевники, пришлые с востока бездельники всякого рода. Власть пресекала всякие слухи о том, что южные караваны из Мероэ, Аксума, Барбарики, Эфиопии, которые раньше доходили лишь до срединного Египета, стали доходить до Ершалаима благодаря гостеприимности Прокулы. Нельзя было допускать того, чтобы запятналось имя самого прокуратора.
Боек, боек был ершалаимский рынок. Здесь можно было купить все. Микса, травяная колдунья, сидела на своем обычном месте на затененной площадке. Было жарковато. Она дремала. Ее длинный безобразный нос прокоптился от высушенных в тени трав. Клиентов не было. Но она знала, что он придет. Он был, как обычно, укрыт бордовым капюшоном. Да, лица не было видно, но были видны руки, огромные, такие редко встречаются у иудеев, но часто у римлян. Колдунья передала ему мешочек с травой.
-Нет запаха, нет горечи, и избавляет от любых проблем, навсегда. Достаточно взварить, а взвар высушить на солнце. И все. Его не будет видно ни в еде, ни в темном питье.
-Мне нужен готовый порошок.
И колдунья положила на ладонь маленький пакетик из папируса. Человек взял его за веревочку и спрятал в складках одежды. Струйки пота текли по его ногам. Он боялся, что пот растворит порошок. Надо было спешит. – Полдня и вечный покой, — сказала колдунья. – Есть и часовые средства, из грибов. Они очень редки. В этом году их вообще не будет, даже в горах.
Человек положил старухе несколько монет и пошел прочь. Он не хотел привлекать к себе внимание, пробежал по узким улочкам кожевенников. Запах там стоял тошнотворный. Пахло гнилью. Валялось много трупов собак. Собак убивали римляне. Человек нырнул в один из двориков. А вышел он с другой стороны, уже в другой накидке. Он прошел по улице сапожников и резко повернул назад, к огромному дворцу, стоявшему в самом сердце Ершалаима.
Прокуратора в городе не было. Он восседал в Кессарии, у моря чистого, и порой лазурного. В столице было спокойнее. Прокуратор заметил, что стал толстеть. Доктор назначил ему лечение устрицами и листьями капусты. Позволялся стакан красного тирского вина. -Полноценный сон, — убаюкивал голос доктора.
Да, в Ершалаиме Понтия Пилата не было. Но кто-то руководил действиями властей. Бюрократическая система процветала. И ее механика сбоев не давала. Прополоть семена политической крамолы – было основным ее требованием.
 Люди Иудеи молили бога о милости. Римские воины были обозлены жарой, и не дожидались суда. Кессария благосклонно смотрела на многочисленные нарушения принятых порядков. Толпы пытались укрыться в пещерках холмов. Это запрещалось, но там было безопаснее, чем за тонкими дверями Ершалаима. Каифа призывал к безропотности, и вере в доброе сердце императора. Он ходил и к воинам, приносил им жареных кур, просил быть сдержаннее. Но его мало слушали, хотя кур ели. Ночь уже не приносила иудеям покоя. Солдаты могли прийти в темноте. Особенно, если им что-то требовалось, например, бокал вина. Хорошо еще, если они брали что-то и уходили. На рынках стало совсем неспокойно. Призывов к восстанию не было, но евреи готовились к нему. Афраний доложил об этом прокуратору. И тот принял странное решение. Он приказал вывести воинов в северную рощу. А арабско-сирийская ала ушла в Яффу. Стало чуть спокойнее. Площади опустели.
Прошла еще неделя. Вывод войск разрядил ситуацию. Вскоре поступило новое распоряжение — кентурия Марка Крысобоя отошла в столицу провинции — Кессарию. В Ершалаиме осталась тайная стража, самая опасная и столповая часть власти. Мало того, власть Афрания усиливалась. Он раз в неделю выезжал в столицу, с докладом. Афраний считал, и не скрывал того, что не вывод войск, а отсутствие прокуратора в городе городов, заставило иудеев и кочевников южных пустынь успокоиться.
Кессария была официальной и морской столицей провинции, а Ершалаим духовной, деловой, культурной, да и торговой. Мастерские города производили украшения, посуду, оружие, ткани, ковры, обувь, кожи и изделия из нее. И лишь Антиохия могла поспорить с Ерашалаимом. Жизнь продолжалась. Но становилась все тяжелее и тяжелее. В Иудею пришла засуха. Такой засухи не было сто лет. А пришла засуха, пришла смерть. На улицах все чаше находили умерших от обезвоживания людей. Найти воды на улице стало невозможно.
Ушли когорты, но пришла засуха. Дождей не было чуть ли не полгода. Сухой песок несся из пустынь южных. Урожай погибал. Воду везли на верблюдах из Ливана и Сирии. Оставшиеся в городе воины жили во дворце. Они могли пить вино. Бассейн давно опустел. Вода из фонтанчиков все еще текла. Трубы были в порядке.  Слугам не разрешалось выносить воду на улицу. Они не могли взять воду для своей семьи. И все равно ухитрялись. Многих ловили и наказывали. Река пересохла полностью. Бедняки копали ямы в и сосали сырой песок. Стали нападать на торговцев водой, нападали даже дети. Дети хотели пить. Они хватали бурдюки и разбегались в разные стороны, мешая преследованиям. Афраний делал водоносов главным виновников ситуации. А прокуратор делал все, чтобы облегчить жизнь города. Это определение не разъяснялось. Что конкретно делал прокуратор, люди не знали. Тем весомее были эти действия.
-Начались работы по строительству огромного канала от реки Евфрат, — говорили люди.
– Цены на воду повышать запрещено, а водоносы ее повышают, — говорили другие.
 И тут радостная весть пронеслась по городу. Ее передавали друг другу. В город пошли специальные караваны с ливанской водой. Над горой Ливан прошли дожди. И люди благодарили бога. А потом черная туча накрыла всю территорию, примыкающую к Ершалаиму. Ливень шел 20 минут. Он спасал страну. Пожухлые колоски воспряли. Люди наполняли посуду, все, что можно. Огромные кувшины, хранилища для воды так и не наполнились до краев. Но надежда вернулась. Да, земля высохла уже через час, но стало прохладнее. Город в эту ночь спал спокойно, спали стражники, спали труженики, господа. Не спал лишь Афраний Тенет.
 
Вскоре в город пришла весть иного рода. Понтия Пилата и его жену вывезли в Антиохию. Именно вывезли, под стражей. Их ни в чем не обвиняли. Хотя шепот шел. Прокуратора заочно обвинили в измене императору. Он не любил запаха роз, любимого запаха Тиберия. Потом обвинение смягчилось. Его обвинили в прославлении идей какого-то философа, им же и казненного. Обвинение было нелепым, но Понтий Пилат согласился с ним. И его жена тоже согласилась. В Антиохии их держали недолго, готовили документы, допрашивали свидетелей. Вести понеслись в Ершалаим. Люди радовались. Они ненавидели Понтия Пилата. На улицах даже танцевали. Все думали, что это конец. Власть прокуратора закончилась. И самый ненавистный из всех правителей Иудеи, Идумеи и Самарии будет предан суду. А на его место придет новый прокуратор, добрый и справедливый. Да хоть какой, лишь бы не Пилат. Шел 36 год. Прокуратору предстояло сидеть в заточении. И это время сделало его окончательным приверженцем бедного философа. А он им все же не был. Он оставался столпом государственной власти. Храм рухнул в нем. И он понял все, что говорил казненный философ. Он заглядывал очень далеко. Он будто бы видел новую стройку. И чем величественнее был возводимый храм новой веры,  тем дальше от Иешуа были сами люди. Шли вперед, а оказывались сзади. Обвешенные золотом духовные лидеры становились ликами все светлее и светлее, а взгляды людей темнее и темнее. Ибо новый бог воссиял на миром. Имя богу было - Золото. И уже над Римом, гремели новые грозы, невидимой силы. На мир неслась новая эпоха, эпоха христианства. Ее несли купцы, ее везли рыбаки, ее пересказывали уличные артисты. Религия был рождена философами, но выпестовали ее люди, на улицах.
Из Каприи пришел приказ. Освобожденного от должности прокуратора Иудеи и его супругу доставить в Рим, на первом попутном корабле. Однако пропретор Виталлий не стал дожидаться попутного транспорта, выслал в Рим самый лучший гелион. И он помчался по волнам, вверх вниз. Понтию Пилату еще выражалось уважение. Ему разрешалось бывать на палубе. Его неплохо кормили. Все еще могло случиться. Тиберий мог и не погубить Понтия Пилата. И тогда он вернется с почетом. Понтий Пилат молился морским богам, торопил ветра, корабль. Он хотел, чтобы император выслушал его. Он еще верил в его справедливость. А корабль заходил во все попутные порта, доставлял почту на Кипр, Крит, в Афины, Сицилию. Неизвестность томила. Милая Прокула успокаивала мужа, пела ему торжественные песни, нежно гладила его. Она была прекрасной женой. Она могла бы бежать, как хотел он, но не бежала. Она несла с ним их общий крест, уже крест.
Император почти не покидал островной крепости на Капри.
-Да, не будет других богов, — сказал император Тиберий. И его услышали. До гонений на христиан оставалось двести лет. Но они уже начались. Понтий Пилат стал одним из первых, кто попал под этот молот. За Пилата молились люди. Молились в горах Эфиопии, в пустынях Ливии, на хлебных полях Месопотамии и Нила. А иудеи не молились. Пилат нес смерть их народу. Не признали они и философию Иешуа. Но запомнился им, как жалкий босяк, что-то бормотавший себе под нос. Они ждали прихода величественного царя. И этот царь уже пришел, и принес зло народу Израилеву. А имен у этого царя было много, самое известное – царь Тирский.
Тиберий ничего не слышал об Иешуа, но ему доносили о царе Тирском, таинственном и зловещем. На Капрее была прекрасная погода. Альтистки день и ночь играли на струнных инструментах, то тише, то быстрее. Тиберий очень любил музыку, и музыкантш. Он вообще был любвеобилен.
 
-Слишком просто, слишком не величественно, — говорил Каифа лично, когда к нему обращались с вопросами. Он выиграл в сватке с прокуратором. Это была схватка всей его жизни. А новый прокуратор благоволил ему. В ершалаимском храме состоялось великая служба. Иудея ждала явления нового пророка, в золотой короне, в ризе из драгоценных камней, с великой свитой, настоящего царя. Ждали, и дождались. По улицам Ершалаима ходил царь Тирский. У него было все, что требовалось: корона, величие, сила, дворцы. И он умел говорить. И звали его Воланд. И у него было, что сказать толпе. А это была еще более жалкая толпа, чем толпы на улицах Москвы, Твери, Парижа, Нью-Йорка, Пекина.
 Каифа занемог. Говорили, что он уже стар, что ему пора. Но буквально накануне он был полон сил. Он пил козье молоко, ел древесный уголь, пил много вина. Но лучше ему не становилось. -Кто, кто? – спрашивал он лишь самого себя. Он крикнул своего слугу, верного и старого. – Деньги переправишь в Антиохию. Вскоре я предстану пред судом божьим. Я сделал благое дело.
Вечером Каифе стало лучше. Он прошел в засыхающий без полива сад. Там пахло полынью. Верный признак запустения. -Почему не поливают сад? Деревьям нужна вода, — сказала он. – Прошли же дожди. Иначе умрет не только этот сад.
Зоркий взгляд наблюдал за Каифой. – Пока достаточно, — проговорили сухие губы. А Каифа устало сел прямо на раскаленный камень. Ему стало легче. Ноги как бы налились земным теплом. И Каифа прошел по ближайшей улице. На ней жила городская знать, бюрократия, инженеры, ученые. Купцам здесь жить не разрешалось. Улица явно ветшала. А соседняя улица, где жили купцы, процветала. Там деревья не сохли. Там всюду играли дети. А улица знати была пуста и безжизненна.
-Здесь нет необходимости в развлечениях, — вздохнул Каифа. – Когда приходит засуха, то уходит радость. Так было всегда. — И будто в насмешку над первосвященником на него упала капля дождя. Он вознес руки к небу, и прочитал древнюю молитву. Но небо осталось сухим. Больше капель не упало. — Как хочется пить, — сказал Каифа. – Пора возвращаться. — Путь назад занял еще больше времени. Каифа выходил в город последний раз. Если бы он это знал, то побродил бы еще. Наверное, он добился того, чего хотел всю жизнь. И больше его ничто не держало в этом мире.
Больше его ничто не держало в этом мире. Это-то ли не круговерть.
Глава 30. И после представления.
Я буду только звук в твоих устах, лишь тень в воображении твоем…
 Лермонтов. Арфа.
 После представления в кинотеатре «Москва» люди звонили почему-то в цирк. В конце концов, директор приказал отключить все телефоны, даже свой. Но бухгалтер, Петр Захарьевич, его не отключил. Не мог. Труженик. Хотя тот, кто ему позвонил, мог позвонить в любом случае.
-Здравствуйте, — сказал ему очень мягкий голос.
-Налоговая, — решил бухгалтер. – Медовый голос.
-Не совсем, смотри выше, — сказал голос еще мягче.
-Комитет по работе с организованной преступностью?
-Ну, какая у вас организованная преступность, Петр Захарьевич.
-Никакой, клянусь никакой. Как-то организовывали у нас кулачные бои. Нам копейки заплатили. Если вы из ФСБ, то сообщаю, что деньги от представления цирка «Ночной полет на розовом скелете» к нам не имеют никакого отношения. Мы совершенно иная организация. Те деньги взяла менеджер кинотеатра «Москва», Елена Светлановна Кучка-Раскорякина, в девичестве Гирькина.
-Деньги уже нашлись. И вы можете легко взять их. Они у частного детектива Анжи. Если пожелаете, то телефончик, адресок дадим. Вопрос. Отдаст ли он? А сейчас с вами будет говорить наш новый сотрудник. Он, знаете ли, заменил господина Коровьева. Его зовут мистер Холин. Псевдоним – Ринго. Просите у него все, что пожелаете. Наша фирма весьма могуча.
-Неужели администрация президента?
-Я не в праве говорить все. Умерьте свое любопытство. Просите, — закончил демон Азазелло чуть ли не зловеще.
Трубку взял кто-то другой. Да, опыта у этого гражданина не было. Его голос был не сладок. И даже груб. Ему бы просить мобильники в парке. Но он был человек реальный, и деловой.
-Петр Захарьевич, вы можете попросить следующее: деньги, продвижение по служебной лестнице, здоровье, любовь, недвижимость, — четко перечислил Ринго.
-А можно всего понемногу.
-Можно, но это и будет понемногу.
-Пишите.
-Я запомню.
-Картину «Актриса роз». Деньги. Ну, сколько, идеально миллионов двадцать, по минимуму полмиллиона.
-Хорошо. Сделаем по среднему, миллион евро.
-Евро. Сделайте, сделайте. Но чтобы не фальшивые, как в «Москве». Да, продвижение. Я хочу, чтобы моя должность была не главный бухгалтер, а финансовый директор. Штатное надо менять.
-Сменим.
-Здоровье. Хочу золотые зубы во весь рот. Ой, а можно керамику на платине.
-Можно.
-Любовь. Хочу полненькую женщину, с толстой косой, в гамашах.
-Шоу «Толстушки» подойдет?
-С тремя не справлюсь. Одной достаточно. Марину. У нее друга недавно убили. Жена брата квартиру не поделила с ним. Это все говорят. Пусть порадуется. Для незнающих. Это та, что в кафе у «Дома Губернатора» бывает. Чулочки с розочками носит. И зонтик с ушками поросенка.
-Да хоть Крачковскую.
-А она разве не умерла? Избавь боже. Лжет через слово. Жрет, как свинья. А потом диабет. Не порядок. Нет, я помню. Мертва она.
-Бога забудьте. Мы организация атеистов. Или что-то в этом роде.
-Недвижимость. Хотелось бы роскошный дом. В пять этажей, с садом, высокой изгородью из камня, с собаками, машинами.
-Реалистичнее, Петр Захарьевич.
-Ну, буду полагаться на минимум. Дом на пять комнат в два этажа под черепицей, розоватого цвета. Собаку овчарку, дрессированную. А что-нибудь по мелочи можно?
-Можно.
-Хочу икону Иешуа, написанную Маляром. Подлинник. Когда, когда все это у меня будет?
-Через час. На счет иконы, вряд ли получится. Мы не специалисты в иконах. Не чураемся их, но и не любим. Выпейте чайку на вахте. Пройдитесь по арене. Ну, займитесь чем-нибудь. Ожидание горького отрезвляющего кофе так сладко.
-А что я должен буду за это? Ничего не подпишу, — предупредил Петр Захарьевич.
— Когда понадобиться ваша помощь, то напомним о себе. Хотя уже вряд ли. Подпись кровью была бы желательна.
-Я не возражаю.
 Ровно через час в бухгалтерию постучали. — Войдите, — крикнул Петр Захарьевич. — Дверь открылась без скрипа. И в помещение проскользнул, будто у него были коньки, мужчина без рубашки под пиджаком. На нем были лайковые туфли известнейшей английской фирмы. Но больше всего поражали белые лайковые перчатки с золотыми позументами и небольшие рожки. На шее висело фото черепа.
-Здесь деньги, — положил мужчина на стол мешочек.
-Какой-то он маленький. Возьмите себе хоть половину. В виде отката. Как вас называть?
-Меня же представляли. Для вас я господин Холин. Здесь все без обмана. Здесь ваши зубы, уже подогнаны, и ваучер на бесплатное посещение стоматолога. Это новое штатное расписание. И приказ на ваше утверждение в должности финдиректора.
На стол рухнул макет дома. Прекрасного дома. И словно ветер промчался по комнате. Появился какой-то кот. Новоявленный финдиректор насмотрелся на фокусы и покруче.
– Нравится обслуживание? – спросил кот.
-Все быстро, лаконично, честно, — ответил Петр Захарьевич, хватаясь за сердце и пододвигая к себе кресло. Кот пропал. Дверь в маленьком подаренном доме открылась и на порог вышла даже не карлица, дюймовочка. Она скинула боа и затанцевала, а потом тоненько и противно запела. Мужчина развязал мешочек с деньгами. Деньги были тоже маленькими. Финдиректор схватился за голову, вновь за сердце. Подстаканник с ручками полетел на пол. Разбиться они не могли, все пластмасса. Кто-то из проходящих мимо служащих заглянул в кабинет и позвал на помощь. Когда набежали люди, то Захарыч уже лежал на полу. При падении он ударился о сейф, и голова у него отлетела в сторону. Люди глупо смотрели на лужу крови, на маленький домик. Жирная Дюймовочка скрылась внутри, забыв боа.
— Мечтал он о домике, вот и получил, — сказала уборщица, рассматривая игрушку. — Как думаете, надо милицию вызвать, или можно кровь-то подтереть? Все и так ясно. Несчастный случай на работе.
-Непременно, надо вызвать, — сказал рабочий сцены, вечно пахнущий женскими духами.
Дверь в домике раскрылась. Оттуда вышла Дюймовочка и заявила: — Я свидетель. Его никто не толкал. Он сам упал от радости. Будто бы увидел, как нападающий забил гол в свои ворота. Он лишь печалился, что икону-то ему так и не принесли. Или не печалился? И все это мне лишь показалось. Бывает так иногда. Боа я заберу.
Дюймовочка спрыгнула со стола. Для нее это было огромное расстояние. Она удалилась из кабинета. В милицию позвонили. Там просили обратиться в инспекцию по труду и составить акт.
– Чести не удостоился, — ворчала уборщица, вытирая кровь. – А я здесь кровь мой, отмывай. А башка классно отлетела. Не хотела бы я так умереть. Должно быть много нагрешил, раз бог так его покарал. Мне за работу на праздничные дни двойную зарплату не платит.
Тело увезли через час. В сутолоке потеряли голову. Инспектор по труду опросил персонал. Он выяснил, что к бухгалтеру приходил весьма обворожительный мужчина. Как мужчина вышел, никто не видел. Но его не нашли. Вскрыли сейф. Ключи бухгалтер хранил в уголке стола. Все деньги оказались на месте. Нашли новое штатное расписание, приказ о назначении Петра Захарьевича финдиректором. Правда, все в очень миниатюрном размере. Но директор цирка признал свою подпись, хотя и не помнил, когда же он подмахнул приказ.
 — И кто это все готовил? – спрашивал он себя. – Должно быть, прислали из госцирка. Надо юриста спросить, действительно ли миниатюрное штатное. А, чем медведей кормить будем. Овощи такие дорогие. Жалко мишек. А здесь повышение зарплаты.
 Вечером странная толпа провожала фиолетового рыцаря. Он ехал впереди. Его голова опускал ниже и ниже. И вдруг он взлетел. И его конь пошел по лунному лучу. Куда? Туда же, куда ушел и Понтий Пилат. Он искупил свой грех.
— Я в рай. Моя королева там. Навещайте меня, — сказал рыцарь, даже не повернув головы. Бегемот вытащил платочек, который когда-то принадлежал Коровьему и смахнул слезу.
– А он даровал жизнь голове, — сказал кот.
-Кому? – поинтересовался Ринго.
-Христе Поликарповне. Вот, если бы мне разрешили оторвать голову девочке Вере, я бы не отказался. Она идеальная маленькая Христя. Жаль, что сюда мы больше не прилетим.
-В Париже 12 раз были, — ответила Гелла. – В Лондоне пять. В Риме – пять. В Мадриде, Ницце, Берлине, Вашингтоне по три раза. Думаю, что мы еще послужим мессиру. И сюда можем вернуться.
-Сравнила. Это столицы, — мурлыкнул кот. — Перебросим Верочку куда-нибудь. – Она, кажется, в Эдинбурге хотела учиться. Там и оторвем ей голову.
-Значит в следующем году Эдинбург? Фиолетовый рыцарь попросил, — решила Гелла.
-Вряд ли он просил, — сказал Азазелло. – Уходим. Наступает время бала. Пора почистить шпаги.
-Сапоги тоже, — сказал кот. –Нельзя на бал в нечищеных сапогах.
-Натереть серебро, — вздохнула Гелла. – Приходите ко мне вечерком. Помянем нашедшего свое место в вечности. В рай он захотел. Он нам отомстил за то, что мы остались, а он нет. Нам-то прощение не светит.
Фагот уходил. Он почти исчез. Провожающие замахали ему руками. Небо было чистым, но звезды не светили. Провожающие увидели высокий замок. Он словно плыл по небу. Но внизу были видны деревья.
-Неужели ему подарили такой замок? – с завистью сказал Бегемот. – Я тоже такой хочу. Нет, хочу в три раза больше. И с драконами. Вот его девочка обрадуется.
Замок стал таять. И вскоре все эффекты пропали. Исчезли и провожающие. Сквер стал обычным, даже обыденным.
А все служащие цирка изучали новый штат учреждения. Бумагу увеличили с помощью ксерокса. — Здесь предусмотрены две кассирши, — разглядела бухгалтер-кассир Нона Абашидзе-Обезьянкина.
-И машинистка есть, — буркнула секретарь. – Я бы приняла такое штатное. – Очень объективное.
-Право, право. А то не успеваешь и билеты продавать. И в банк ездить, — сказала Абашидзе-Обезьянкина. В администрациях при Путине кого только нет. А предприниматели сами все делают. Вопрос, кто же богаче?
-Нона, билеты реализаторы сбывают. В банк бухгалтер по заплате ездит, — сказал директор. – Я выйду в вышестоящую организацию. Со своими предложениями. Штатное придется подсократить. Красивой жизни не ждите. Мы почти государственное учреждение.  Нам надо цирк достраивать. Не жилось нам в маленьком цирке. Покойник губернатор нагрел лапы и скончался. А мы крутись, как хочешь.
К вечеру все служащие цирка разошлись по домам. Представлений там давно не было. Отчего-то в цирк приходила сгоревшая в своей квартире мадам Стефания Венченосова, требовала показать ей штатное расписание. Чем ей смотреть-то? Головы-то на плечах не было. Все помнили ее скромные похороны, на которых никто не плакал. А хоронили ее в закрытом гробу. В цирке она поговорила со сторожем, покаталась на канате и ушла, попросив мужчину передавать всем привет, не уточнив кому и от кого. Но сторож пообещал, на всякий случай. Мужчина был бывшим музыкантом, а теперь, находясь на пенсии, подрабатывал сторожем. – Палермо, — ворчал он про себя. Сторож даже не перекрестился. Ну, пришла и пришла. Розыгрышей в учреждении хватало. Однажды даже русалка пела на трапеции, всю ночь. А утром все смеялись. Оказалось, что хвост натянула на себя вышедшая на пенсию воздушная гимнастка. Как она просидела на трапеции всю ночь, было не понятно. Но ее вернули в труппу. На планке и 20 минут не провисишь. – Палермо.
 Стефания вновь пришла после полуночи, искала кота, жирного и черного. Сторож притащил ей Ваську, уличного хулигана, которого он иногда подкармливал, сажал его напротив себя, наливал сто грамм. Очень удобный собутыльник. Ни разу так ничего не выпил, хотя и закусывал, ел все подряд, от яблочных огрызков, до кильки. А как кот умел выслушать.
— Палермо. Кот, неси веник, приберем после себя.
Кот, конечно, не пошел. Сторож сам сходил, и подмел.
-Спасибо, Вася, помощник ты мой, — поблагодарил сторож животинку.
Стефания бродила по арене всю ночь. Утром, где-то в районе парка, в частных домах, пропел петух. Стефания заметалась и куда-то исчезла. Сторож осмотрел служебные комнаты.  Не сперла бы чего. Но все двери были закрыты.
-Да, попомним мы это представление розового скелета, — проворчал сторож. — Что-то еще будет. Как жареной курочки хочется. Васька, пожарь-ка курочку. Раньше десяти на работу никто не придет. Был один пунктуальный человек, Захарыч, и тому голову оторвали.
Дворничиха Марфа Горячка высморкалась и зашаркала плохонькой метелкой по асфальту. – Раз, два, — отдавала она себе команды. – Еще у памятника прибраться надо. Три, четыре. Ждем у моря погоды. Не позвонить ли Христе с Нюрессой, не пожелать бы им доброго утра? Доброго-предоброго.
По дороге пробежала стая собак. На помойку отправились, завтракать, пока люди не проснулись.
-Забудь про Христю, забудь про Христю, — гавкали собаки.
Марфа села на лавочку, поставила рядом метлу и перекрестилась. – Надо поговорить со своими. Может теперь уже мы, коммунисты, веруем в бога. Птички порхают. Не гадили бы на Пушкина, милые птахи.
 
Глава 31.  Визиты в кинотеатр «МОСКВА».
 Я видел сон: прохладный гаснул день, от дома длинная ложилась тень…
 Лермонтов. Сон.
 Что хотели люди от артистов «Розового скелета», было непонятно. Телефон в кинотеатре «Москва» не работал. Звонки в цирк результатов не давали. Новый бухгалтер, Нона Абашидзе-Обезьянкина, была стервой. Говорить с ней было невозможно. И люди потянулись в кинотеатр. Двери « Москвы» были перекрыты. Сторож Петрович уселся на входе и никого внутрь не пропускал. Люди шумели. Особенно шумел какой-то тип в спортивном костюме. Он предлагал и деньги, и грозил пистолетом. — Где эта труппа? От Анжи они не спрячутся. Миллион превратить в пепел, — кричал он. – Сжечь миллион. Его можно было в детдом передать, инвалидам.
-Ничего особого, моя бабка два раза пенсию сжигала. Один раз в духовку от внука спрятала и забыла. Спалила. А второй раз в сковороду спрятала. Я ее на огонь поставил. Дым пошел. Я и обнаружил деньги. А ей сказал, что все сгорела. В банке поменяли. Миллион что жалеть. У кого он есть, то явно не последний. Страховать надо миллионы-то. А то миллион, миллион. Да хоть биллион. А жена покойного Петра Захарьевича, бухгалтера цирка нашла у мужа свидетельство на право собственности на коттедж. И трубы туда все подведены. А внешняя отделка из натурального камня. И финская баня сосновой доской обшита. После похорон переедет в него. Вот радость женщине. И потом, мне симпатизирует. И мне радость. Она у нас, в кинотеатре, когда-то билетером работала. А потом в кондуктора ушла, пенсию зарабатывать. Эх, и женщина. Безбилетников каблуками пинала. По секрету, я видел чертов миллион, у Елены Светлановны. И он тоже пропал, как в окно вылетел. Волшебный он.
-Это точно, — ответил Анжи. – Может, и к лучшему, что мой миллион сгорел. Надо понаблюдать. Эх, не вовремя договор с Дасаевым заключил.
-А цирк достраивать будут. Сначала и квартиры всем дать обещали. Но замолкли. А что мне, новый цирк. На нехватку цирков еще никто не жаловался. Все жалуются на нехватку жилья. Быстрее бы уж уволился этот музыкант в цирке, что ночным сторожем там служит и котов с помойки кормит. Ушел бы туда. Здесь гиблое место. Настолько гиблое, что никто и представить не может.
 Утром у кинотеатра «Москва» стояла очередь. Было непонятно, что все хотели. Люди ничего не спрашивали. Они прятали лица. Среди них были и дамы, и бабушки, и молодежь, но больше мужчин жириновской внешности – все, как один, юристы. Из карманчика торчали дипломы. Что столь мудрым людям понадобилось в заброшенном учреждении, никто понять не мог. Пришла даже городская дурочка Женечка, и именно она всем все разъяснила. — Рыбку ловят в темной воде. Маги мешки с долларами разбрасывают. А смертью напугать сейчас не просто. Начальников боятся, милицию, бандитов. Сейчас слово «бог» надо писать с большой буквы. А мы, как писали, так и пишем с маленькой. А бог все видит. А может, и ослеп он? Спрошу в церкви. Они-то должны знать.
 
Отдельная очередь стояла в кадровый отдел кинотеатра. Хотя там и отдела такого не было. Люди сами написали фломастером «Отдел кадров» и повесили на стену. Кто только не пришел устраиваться на работу. Целая студенческая группа пятого курса, несколько человек из аппарата нового губернатора. Те грозились позвонить самому, если их не возьмут на работу. Но никто не звонил. Безработные из фонда занятости просили просто поставить печать и отпустить их. Разговаривать с людьми пришлось сторожу –Петровичу. У него и печати-то не было. Он позвонил в цирк. Оттуда и пришла помощь, в лице жены покойного Петра Захарьевича, и ее подруги Ноны Абашидзе-Обезьянкиной. Они принесли печать и подтверждали безработным справки. Нона Абашидзе-Обезьянкина спрашивала людей о методике кассового учета. И разогнала половину претендентов. Те, правда, разыскали эту редкую методику, и вновь пришли. Но к ним больше никто не вышел.
На дверях кинотеатра была надпись: «Учет, прием на работу через месяц». Надпись криво вывел сторож. Внизу было приписано: «Стучать нельзя, ревизоры пьяные, отдыхают».
-В цирк, все в цирк, — стали кричать люди. И они пошли туда, выстроившись в колонну. По дороге запели «Марсельезу». Но и цирк был закрыт. Люди слышали, как в внутри звучат скрипки. Скрипки играли весь день, без устали. Шептались, что у вдовы Петра Захарьевича отбирают новый коттедж, а у господина Венченосова сгоревшую квартиру. Но реальных подробностей никто не знал. Дозвонились до Фенечки, корреспондента местного телевидения. Та лишь сказала, что вопрос с домом вдовы еще не решен, земля неправильно оформлена, без согласования с районной администрацией. Большей информации от Фенечки не добились.
-Фенечка ничего не знает. Меня под снос поставили. На месте моего дома цирк будет, — кричала на пороге старушка в красной шляпе с огромными маками. – Мне надо этот бухгалтерский дом отдать. Зачем он мертвецу. А я на старости лет в уюте поживу.
-Хрен тебе, а не коттедж, — сквозь стекло отвечал ей сторож. – И маки сдери. Пропагандируешь наркоманию. Стрелять таких гнид надо. Маки – пропаганда наркотиков.  А наш новый бухгалтер – подруга вдовы. Не отдадим вдову на поругание.
Бабка с маками и пользу принесла, взорвала петарды внука, перепугала очередь. Приехала милиция, но ненадолго, отругали старушку, оборвали цветы с ее шляпки, и отпустили. Очередь перебежала на другую строну улицы, и встала там, у хлебного киоска.
-Куда стоим? – спрашивали прохожие. Никто им не отвечал. Пока какой-то шутник не объявил, что все стоят за электровениками. И очередь вдруг растаяла. Кто куда делся, было не понятно. Неужели электровеник оказался никому не нужным предметом. А потом стали потихоньку говорить о человеке в дорогой одежде. Якобы это он расстроил финдиректора. И тот упал на угол сейфа. Говорить громко боялись. Ведь красавец-человек регулярно приходил из кинотеатра «Москва». Он о чем-то шептался со сторожем, и кое-что выносил из здания, включая черную пантеру, брошенную известной Светланой Тим. Светлана ходила по лезвиям сабель. Поговаривали, что сабли тупые. Хотя Тим утверждала, что она уже падала на них и разрезала живот и грудь.
А так, как на телефонные звонки в цирке отвечала язва, Нона Абашидзе-Обезьянкина, туда стали таскать телеграммы, самого разного содержания. Чаще просто с просьбами перезвонить на досуге и дать немного денег погорельцам. Иногда в цирк прибегал клыкастый человек в трико. Тот ничего не выносил, но что-то делал. Не пустить их сторож не мог. Они проходили сквозь двери. Фокусники. Что еще ждало знаменитый цирк, да и кинотеатр «Москва», никто не ведал. Восемь колышков в кинотеатре еще были свободны. Один, правда, как бы приготовили для Петра Захарьевича. Слухи о происходящем ходили самые странные и ужасные.  Пока город не облетела новая весть. У батюшки Митрофаньевской церкви пропали часы, изготовленные самим Буре, родственником известного хоккеиста. И лучше вам поверить в сие повествование. И примолкнуть до проведения бала, весеннего бала Сатаны. Пять голов уже репетировали песнь из трех апельсинов. Руководил хором уже не Фагот, а Ринго Холин. Он стал помощником Воланда. И что же? Да, ничего. Все шло должным образом. Иногда не должным. Все ждали бала полнолуния. Подготовка к нему затянулась, как никогда. Мариам Сирианка уже сердилась, посылала к Воланду ангела господства.
– Вы засиделись у моего любимого родника, — говорил преображенный ангел. Воланд обещал поторопиться и не торопился. Целыми днями играл с Бегемотом в шашки. Шахматы его стали утомлять. В щелбаны шашками играть удобнее, чем шахматными фигурами.
— Молчи, молчи, — просил Воланд кота. – И никому не говори, во что мы с тобой играли.
— Ха-ха, конечно, сказать мне нечего. Наши партии явно не для шахматных журналов. Да, мне невозможно молчать. Я без прописки живу в этом городе уже двенадцать дней. Ведь оштрафуют меня.
-Пропишись.
-Без хорошей взятки не пропишут. Уж, замолвите за меня словечко. А то я все на задних планах. Думал, уберется Коровьев-Фагот в свой рай, так я стану регентом хоров. Как был пажом, так и остался. Где справедливость? Пора жаловаться в общество защиты животных.
-Ты меня утомил своими жалобами. Иди вон. Какой из тебя регент. Ты же Бегемот. И нот не знаешь. Нет Фагота, и голову оторвать добром не можете. Где еще восемь голов? Христю не трогать, если сама не напросится. Я обещал Фаготу.
-А как она должна проситься? Она точно попросится.
-Оторвите мне голову, оторвите.
— И если она это скажет, то вы забудете просьбу Фагота?
-Возможно, что и забуду. Я бы на месте Фагота тоже бы выбрал рай. Ведь моя участь жалка. Никакой благодарности за века. Почти никакой.
-Мы с вами похожи. Может, еще партию?
-Сгинь.
-И моя участь жалка, никакой благодарности за века. Хоть бы медаль, хоть бы орден. — Гелла внесла поднос с чаем. – Настоящее вологодское масло, — повел носом кот. – Неужели еще делают такое. Запах трав.
-Уже не делают, если не попросишь, — улыбнулась Гелла. – Тебе я накрыла на кухне, на месте для прислуги.
-Гелла, я слишком хорошо знаю свое место.
-Иди, иди, не пожалеешь. Там торт на двенадцать килограмм, — сообщила Гелла. – И без свечей. Свечи я имениннику оставила, в рот ему их вогнала, когда он торт не отдавал.
— С выпрыгивающей девушкой?
-Ага, с выпрыгивающими лягушками.
-С сырыми лягушками не буду.
-Карапуз не ест сырых лягушек.
-Так ты у Карапуза отняла торт. Это беспалый что ли? Ты героиня. Этот жирняга жизнь отдаст, но не торт.
-Отдал, как увидишь. Иди, там Азазелло и Ринго уже облизываются.
Кот исчез. Гелла расставила посуду, предложила мессиру сливки. Тот безучастно кивнул. Гелла намазала ему бутерброд, положила на него мармелад.
-Печенье из старых запасов « Сурских сладостей». Фирма закрылась, не смогла конкурировать, так как не использовала химикаты.
-Попробую. Иди. А то бегемот съест весь торт, и свалит на Азазелло.
И Воланд остался один. Он слышал, как смелись на кухне пожиратели торта. Они поминали  Фагота. Воланд слышал, как Бегемот заиграл на лютне, любимую мелодию бывшего регента. И женщины, из местных шлюх, танцевали. Это было видно по теням на стенах. Ринго пригласил.
 И где-то в далекой Шотландии у разрушенного замка зашевелилась земля, и забил новый родник.
-Визиты людей в кинотеатр «Москва» прекратить, — выпрямил спину Воланд. – Поручаю это всем. Мне шум надоел.
-Давайте стену вокруг него выстроим, — услышал мессир предложение кота.
-Китайскую? – спросил его Ринго. – Нет, отправим всех, кто продолжает сюда бегать, на Алтай, пусть отдохнут на природе.
-Но их триста человек, — проворчал кот. – Где мы возьмем такой паровоз?
-Ничего, у Азазелло ветерок шустрый. Азазелло, действуй, — приказал Ринго. Он был весьма властным человеком. Азазелло засверкал одним глазом, достал огромный шелковый платок, взмахнул им. На город налетел пустынный суховей. Люди от дверей кинотеатра исчезли. А стоявшей на своем балконе Христе пришлось держаться за железку, а то бы унесло.
Азазелло играл платком. И сохла трава на лугах, осыпалась завязь с фруктовых деревьев. Плохо, все было плохо. А чего вы хотели? Не стойте в надежде у дверей забитых гвоздями кинотеатров, живее будите.
Марьям сидела у телефона и ждала звонка Азазелло, именно Азазелло. Она еще не знала, что Фагот покинул Землю. Марьям Сирианка лично водила его по райским кущам, угощала сладкими яблоками. В результате его чуть не выгнали из рая по формальным основаниям.
 
Глава 32. Королева.
 Наш дух вселенной вихрь умчит к безбрежным, мрачным сторонам.
Наш прах лишь землю умягчит другим, чистейшим существам.
 Лермонтов. Отрывок.
 Марьям сидела у телефона и ждала звонка от Азазелло. Она подошла к книгам и достала словарь Ожегова. На 255 странице нашла слово «королева». — Жена короля, — прочитала она и рассмеялась. — Смотрите король. Король. Один из титулов монарха, а также лицо, носящее этот титул. Игральная карта с изображением мужчины в короне. Главная фигура в шахматной игре. Капиталист, монополист в какой-то отрасли промышленности и торговли. Королева красоты. О самой красивой женщине.
Девушка не чувствовала страха, хотя и волновалась. Ей было трудно передать всю гамму чувств. — Я любопытна, — решила она. – Неужели я вхожу во зло? — И она открыла в словаре слово «зло». -Нечто дурное, вредное. Беда, несчастье, неприятность.
И звонок прозвучал. Он отличался от обычного звонка, такая мягкая дрель. И в конце прозвучало: «Ку-ку». Марьям немного манерно поднесла трубку к уху, представляя, как бы это сделала королева. — Готовьтесь, — тихо сказал ей демон. – Пусть ваш путь выстелется твердым песком. В 22 часа смажетесь кремом. И вперед. Вам подскажут, что делать дальше. Не потеряйте индивидуальность, светлая королева.
-Я готова. И я уверена в своих силах. До вечера, или ночи.
Марьям видела лицо демона. Его глаза скосились к переносице. Тонкая рябь искажала его образ.
-Берегите силы. Лучше отдохните, поспите. Могу прислать котика. Он споет вам колыбельную песню. Как сладко он поет. Птички в саду просто падают с веток, слушая его. Он хоть бы ел их. Он из них чучела делает.
-Милого котика. Он слишком веселый. Я обойдусь своими силами.
-Я вас понимаю. Он мне тоже надоел. И мне не терпится узнать, что же это будет. А бал, по Далю, это танцевальный вечер. И только. По Ожегову не знаю.
Демон растворился в пространстве. Марьям помахала ему. Она не нервничала из-за предстоящего бала, но нервничала по-другому поводу. Анжи так и не нашел Богомаза. Неожиданно она увидела записку на столе. «Марьям, я решил уехать из города. Решение пришло спонтанно. Не ищи меня. Я недостоин твоей любви. Позаботься о матери. Все спрятанные иконы продай. Прости, что я случайно попался на твоем пути. И еще раз прости. Богомаз».
Листок выпал из рук Марьям. Она позвонила Анжи, но у того был отключен телефон.
-Все нормально. Надо принять это, как должное, — решила она. – Он не бросил меня. Как я без него. Я не смогу без него. Если не будет его, то мне ничего не надо. — И Марьям встала, не переодевшись, вышла на улицу. Спать девушка уже не могла. Она шла наугад. Она поняла, почувствовала, что с Богомазом беда. Она подходила к прохожим и спрашивала, не видели ли они ее Маляра. Те удивленно шарахались от нее. Вела она себя неадекватно. Наконец она столкнулась с Анжи.
-Забудь про него. Его увезли, — грубо сказал тот.
-Прямо из моей квартиры?
-Деталей не знаю. Я видел его на заднем сиденье машины, с липовыми номерами. Мне больше нечего сказать. Возвращайтесь домой. Хотя, подожди, садись в машину, я отвезу. Теперь у меня нет миллиона. Возможно, что придется возобновить контракт с вашим папой.
Анжи открыл дверцу стоявшего на тротуаре такси. Они сели в него. Для чего они проехали на машине, было не понятно. За 500 метров с них взяли 100 рублей. Анжи проводил Марьям прямо до квартиры, но не остался. Он лишь озадачил девушку. Знала бы она, что это ее последняя встреча с детективом. Последняя, при его жизни.  Марьям не могла ни о чем думать. Ближе к вечеру ей позвонил отец, приказал никуда не выходить. — Анжи убили, — пояснил он. – А его убить не просто. Тебе никто не угрожал? Думаю, что он кому-то помешал. Найду тебе другого охранника, но дай мне время.
-Ты не знаешь, голову Анжи не оторвали?
-Нет, не знаю. Но могу узнать. Все. Никому не открывай дверь, даже знакомым. А лучше вызови такси и приезжай к матери. Мне бы сейчас в Москву уехать. Договора поставок заканчиваются. Надо их заключать на разные сроки, а я их одним днем подписываю.
 Казалось, что Марьям уснула. Она уже и сама не поняла, где сон, а где реальность. Ближе к вечеру в комнате появилась Маргарита Николаевна с корзиной фиалок. Трудно было поверить, что Маргарита Николаевна была приведением. Фиалки пахли реально.
— Что-то случилось? – спросила женщина, увидев, что девушка чем-то взволнована.
-Происходит ужасное. Исчез мой любимый человек. Да, я влюблена. А затем убили детектива. Он охранял меня. И все. Но я возьму себя в руки. Я готова к балу. И я не подведу.
-Забудь обо всем. Они помогут тебе, но потом. Воланд поможет. Он вернул мне моего Мастера. Вернет и тебе.
-Правда, вы меня успокоили. Тогда я буду улыбаться, смеяться и пить. Они на самом деле нечистая сила?
-Такая нечистая, что жуть, но очень справедливая. А это и есть аномалия. Стоп, Марьям, тебе надо знать. Тебе придется надеть праздничный костюм. А он не прост. Туфельки шили по ноге китайской принцессы. А какие у них ноги. Кожа будет сходить с твоих стоп, как змеиная шкура. Сделаем тебе прическу пышнее, чтобы и корона не давила на виски. Постарайся вдохнуть и выдохнуть лишь по окончании бала. Гелла потом залечит твои раны. И еще, не соглашайся на смерть. А они могут предложить тебе это. Нам с Мастером некуда было идти. Мы все сожгли за собой. Тебе еще следует пожить. И твоему Богомазу. Правда, что он создал икону Иешуа? Это знаменательно. Я одна обратила внимание на то, что твой парень иконописец. Мой Мастер написал роман о философе.  Все это весьма показательно. Да, я поддержала твою кандидатуру из-за твоего Маляра, но последнее слово сказал сам мессир. Мой Мастер писал роман не столько об Иешуа, сколько о Понтии Пилате. Не жалею, что встретила мессира. Поверь, рукописи прекрасно горят. И где набраться в этом мире тех, кто может вернуть их. Горят и иконы. Все горит, даже металл.
-Встретили Мастера? Вы не жалеете, что встретили Мастера.
-Нет. Я встретила его, короля черных туч, справедливого и безжалостного. Его имя Воланд, царь Тирский. Большего я не скажу. Все, что тебе надо знать, ты уже знаешь. Простому человеку трудно понять вещи, приходящие из вечности. У меня при жизни была прислуга. Милая и не очень образованная Наташенька. Она впоследствии стала плохонькой и весьма самодовольной ведьмой.
Время набегало. Марьям сбросила с себя одежду. Ей хотелось, чтобы все завертелось вокруг нее. Маргарита Николаевна обошла вокруг девушки. Она стала вить из ее волос жгуты. Она вплетала в волосы искусственные локоны, которые принесла с собой. Прическа получилась громоздкой. Так и было задумано. У Марьям не было сил говорить с доброй гостьей. И та не лезла с расспросами, иногда гладила ее по руке.
— Можешь погулять, — предложила гостья. – С тобой сегодня ничего не случится, бросайся ты хоть под колеса машин.
-Знаю. Прическа не для прогулок по городу. Не хотите чая?
-Спасибо, чай я буду пить дома, там, за ворчливым мостиком.
-Я оставлю для родителей записку, на всякий случай, — сказала хозяйка. – Не хочу, чтобы они волновались, если я исчезну.
-Думаешь, записка их успокоит. Не делай больше ничего. Забудь обо всем.
-Трудно не боятся.
-Трудно, но реально. Иначе бы ты не была удостоена такой чести. Они изучили тебя. И испытали. Против тебя была одна Гелла. Причин не знаю.
Маргарита Николаевна решила оставить королеву. Той надо было подумать. Но думалось ли ей. Оставшись одна, она тяжело упала в кресло. Кресло лениво скрипнуло. Оно было уже старенькое. — Не будет ли мне прохладно? – подумалось Марьям. Она провела рукой по своему обнаженному телу, и накинула на плечи меховой шарфик, который оттенил ее кожу. Она так и вышла на балкон. Какой-то мужчина помахал ей рукой. Он готов был подпрыгнуть. — У тебя явно дальнозоркость, — пошутила Марьям. Но она не ушла с балкона. Она стала иной. Теперь ей было все равно. Быть выше мира было не сложно. Почему? Ответьте сами. Марьям не присела, надеялась, что ее увидит Маляр. Надежда еще была, но таяла и таяла. Она иногда привставала на цыпочки, завидев одинокого мужчину. — Это не выносимо. Мне надо думать о бале. Зачем я вообще встретила его. Лучше бы я была одна, — вдруг сказала Марьям. И сама испугалась этого. – Это не правда. Ты лучшее, что было в моей жизни. И будет. Для чего же я дала свое согласие. Продам согласие. А самое дорогое у меня это ты. Я бы отдала все, что есть у меня, включая самое дорогое. Это меня пугает. Но ты достоин.
Марьям оделась и пошла в церковь, решила забрать иконки Маляра домой. Она накинула на голову кружевную шаль, черного цвета. Церковь Иоанна Кронштатдского была весьма почитаемой среди верующих. Марьям не была христианкой. Но ее мать была православной, редко, но ходила на службу. Отец воспитывал дочь, как мусульманку. А она не придерживалась никакой веры. Хотя не была и атеисткой. Она была какой-то аморфной массой, верила в бога, но не в какого-то конкретного, в бога вообще, как сущность. Марьям прошла к тайнику, сунула в него руку. Тайник был пуст. Из-за колонны выглянула Христя и мило поздоровалась.
-Ясно, — решила Марьям. — Ну, я разберусь с тобой после бала. А то и до бала.
Но Христя Поликарповна сама подошла к девушке.
-А говорят, что Маляра-то утопили, — сказала она радостно. У Марьям все поплыло в глазах. Она с трудом добралась до скамеечки. – Я точно еще не знаю, — испугалась старушка. – Люди говорят. Они видели, что что-то выбросили из машины с моста. Типа мешка. И выбросил Карапуз. А прическа у тебя роскошная, как у королевы. Если поможешь мне материально, то я наведу справки.
-И вернешь иконы в тайник, — сказала Марьям.
-Щас, — ответила старушка, — но тут же спохватилась, — никаких икон я не брала.
-Не вернешь, то пожалеешь. В дурдом упеку. Поверь, я сделаю это с удовольствием.
-Всем бы обижать маленькую бабашку. Подумаю. Но что-то я должна иметь с этого. Еще поторгуемся.
Марьям не слышала Христю, вышла на улицу и села на ближайшую скамеечку в больничном парке. Она залюбовалась первоцветами. Реликтовый парк сохранил цветочный ковер. К ней подсел кот. – Марго, вам надо готовиться к балу, — сказал он.
-Он жив? – задала вопрос Марьям.
-Надо уточнить, — уклончиво ответил Бегемот. Он немного посидел и ответил. – Жив. Пока жив. Хотя я и не должен был говорить вам этого. Идите домой. Не дело, что мне приходиться бегать за вами. Хотя это дело новенького регента. Не успевает. Далеко ему до фиолетового рыцаря.
-Не сердись, — попросила Марьям. – Все. Я иду домой. И жду нового звонка.
-Молодец. Ты полетишь на реку Варежга. Туда, где на ивах качаются девушки с хвостами. Там стоит чертов камень. Там пчелы собирают волшебный мед. Там сохранились маленькие леса из ореха. Там много, много всего великолепного. Ландыши покрывают землю. Лисы высовывают любопытные мордочки. Кабаны пасут своих ребятишек. А какие там ромашки, что твои чайные розы. Иди, жди звонка. Новым бы я его не назвал. Ни о чем другом не думай. В этой жизни все, в принципе, мелко, и старо.
-Ты ошибаешься, милый Бегемот. Или я. Я буду достойной королевой. Буду.
-Забудьте, что у вас есть сердце, — посоветовал кот. – И голова. Итак, у меня еще много дел. Надо натереть паркет в бальной зале. Развесить цветы по стенам. Если у меня есть когти, то я и должен лазить по стенам. Справедливо ли это. Возможно.
-Ты хороший.
-Да, я подтверждаю это, без лишней сложности. И говорите эти приятные слова, как можно чаще.
Марьям вскинула голову и пошла. Кот проводил ее с грустью. Мальчик-старик никогда никого не любил, в высоком смысле этого слова. Он не стал даже мужчиной. Но как он понимал, что такое любовь. Он помнил все. Луна. Узкое светящееся окно. И дева, подходящая к нему. Она снимала головной убор и причесывала волосы. А потом она клала руки на подоконник и вздыхала. Но принц не торопился к ней. На нее смотрел лишь мальчик-паж. Нет, это были лишь мечты. А потом ее увезли в другое королевство. И она стала Лаурой Аквитанской. И ее кровь текла в теле Маргариты Николаевны. Может, по этой причине и полюбил Бегемот Маргариту Николаевну.  Кот любил всех королев. Даже принцессу Балок.
 Марьям пошла по своему вектору пути. Она поднималась по лестнице. — Почему мужчина всегда хочет быть первым, а женщина последней? – задала она себе вопрос. Она видела валяющиеся на ступеньке фантики, камешек, и даже южную ракушку. На одной стене было написано: «Марфушка – чопорная дурнушка».
– Уж, не про меня ли это? – задалась девушка вопросом. Она попыталась мысленно связаться с Маляром, напряглась. Но у нее ничего не получилось. Чернота стояла вокруг, абсолютная чернота.
 Дома было чисто, спокойно, прохладно. Марьям выпила стакан простой холодной воды с кусочками ванильного льда. Она боялась взглянуть на часы, осторожно села, стала смотреть вдаль, за окно. Ничего необычного там не было. Все, как всегда, обыденно, не празднично.
 Ничего необычного за окном не было. Все, как всегда, не празднично. Вороны летали стаями, очень сильно каркая. Куда-то промчалась скорая помощь. К скверу Пушкина проехали ребятишки на роликах. Впереди ехала веселая толстушка. Чья-то рука задвинула штору. И в комнате стало сумрачно. Удивительно, ее погладила мужская рука. И от руки исходила такая теплота.  Так не гладила ее даже мать. – Спасибо, еле слышно прошептала Марьям.
 Глава 33. Волшебство.
Я счастлив! – тайный яд течет в моей крови…
 Лермонтов. ***
Марьям все же открыла шторы. Ничего необычного за окном не было. Приближался вечер. Вечер заполнял пространство плавно. Тени таяли, как сахар в горячем стакане чая. Небо потускло, выцветало. Волшебство таилось вокруг. Марьям торопила ночь. Она нашла себе занятие, перебрала обувь, выбрала туфли на самой высокой шпильке, хотя и знала, что их придется снять. Она предстанет пред загадочным «ним» во всем блеске.  Баночка с кремом лежала на туалетном столике в гостиной комнате.  Марьям хотелось улавливать его запах. Но крышка плотно закрывала содержимое. Да, и иные ароматы заполняли пространство. Внизу уже цвела сирень. В чашке остывал терпкий кофе. Рядом лежала ароматная салфетка для снятия косметики с лица. Пахли тюбики с помадой, флакончики с духами. Пах мед на кухне. Она ждала темноты. Придет темнота, придет и час. Она вновь не удержалась и взяла словарь. Какое же слово она решила посмотреть.
-Волшебство, — прочла она. – В сказках колдовство. Чарующее действие на кого-нибудь. Непонятно, С.И.Ожегов. Как же вас звали. Стыдно не знать имя. Колдовство – в старинных суеверных представлениях магические, таинственные приемы, имеющие целью воздействовать на силы природы, на людей. Это более понятно.
Время наконец-то пришло. Девушка посидела еще немного, дождалась темноты. Отчего-то уличное освещение не включали. Взошла луна, посеребрила тротуары, углы зданий, даже машины. По верхушкам деревьев пробежала волна. Очень серьезное предупреждение. Девушка поняла, что пора. Ее ждала демоническая бездна. Марьям быстро открыла баночку с кремом. Пах он не важно. Она поморщилась. Но вдруг вновь все изменилось. Крем вдруг заблагоухал амброй, корешками лотоса, пряными семенами, и цветами чабреца. Запах был очень резким, цвет весьма ярок, смесь желтого, серебристого и розовато-малинового.  Цвета заплетались по спирали. Пальчик девушки едва коснулся мази. И он стал золотым, потом серебряным, и даже бриллиантовым. Когда палец стал нормальным, то крем потек по ладони. Марьям нанесла его на лицо и шею. Крем растекался. Пользоваться им было очень удобно.
Особых перемен красавица не заметила. Хотя кожа стала эластичнее, светлее, все в меру. Марьям почувствовала, что ее тело и голова вступили в какое-то разногласие. И она быстро намазало крем на все части, на груди, бедра, даже ступни. На минуту стало темно. На стене появились кошачьи глаза. Марьям хотела потрогать Бегемота, но ее рука хватала пустоту. И вдруг она взлетела. Она не ожидала этого. И она забыла обо всем. Теперь она ждала лишь нового звонка. Ей хотелось пролететь над городом, хохоча и воя.
-Я ведьма? – задала она себе вопрос. – Теперь мне не надо заглядывать в словарь. Я всегда хотела стать иной женщиной. И я стала. И пусть попробуют вернуть меня в прежнее состояние. У меня вырастут клыки волка, бивни мамонта, хвост крокодила. Мне не жаль людей. Что они мне? Все на одно лицо.
 Вновь появилась Маргарита Николаевна. Она осмотрела королеву и подала ей бокал сока. Марьям выпила его большими глотками. Это был березовый сок с примесью чая из чабреца и мяты, душицы и ромашки. Сок сделал Марьям почти прозрачной. Луна просвечивала ее насквозь. Она чувствовала себя легко. Ничто не тревожило ее. Она достала письмо, оставленное для родителей, и съела его. Огромная сова села на ее балкон.
— Ты полетишь на этой умной птице, — сказала Маргарита Николаевна. Марьям подошла к сове и погладила ее клюв. Птица довольно проквакала.
-Что это? – услышала Марьям вопрос мальчика-соседа с сопредельного балкона.
-Это сон, — ответила ему девушка. – Тебе надо лечь в постель и закрыть глаза. И ты увидишь, как летает эта большая сова. Мне пора. Я жду важного звонка.
Телефон прозвонил очень мелодично. Марьям поплыла в комнату.
-Думаю, что вы узнали меня, малая птаха, — сказал очень необычный голос. Так говорят пародисты на сцене.
-Да, Азазелло, хоть вы и изменили себе. Ваш прежний голос был приятнее.
-Вот, а я и не обращаю внимания на его тембр. Но все это в сторону. Вас уже ждут. Готовы ли вы к полету? И ко всему, что за этим последует?
-Да, мой прекрасный Азазелло. Я забыла обо всем на свете. Я настроилась на бал. Я буду самой лучшей из всех королев. Я так хочу.
Кто-то принес патефон, завертелась его ручка. И зазвучал тягучий вальс. Он не понравился. Марьям уже стояла на краю балкона. Она не знала, может ли лететь. Но страха не было. Сова сложила лапки в виде кресла. — Нет, я попробую сама, — сказала Марьям. И они полетели. Сова как бы накрывала полет королевы. Свет на улице так и не вспыхнул. Никто не видел эту огромную птицу и девушку. Птица плавно взмахивала метровыми крыльями и плавно поднималась выше и выше. Страха не возникало. Птица прекрасно видела в темноте. Ее прислали не зря.
— Невидима, — все же прокричала Марьям. Слово ей подсказали. – Вот оно, волшебство, колдовство, воздействие на силы природы. Она сама стала этой природой. И когда она почувствовала запах фиалок, то увидела их. Она увидела их рядом, как днем.
Город сверху казался необычайно красивым. Постепенно стали вспыхивать фонари, а потом и окна в домах. Сначала это происходило на окраинах.
-Сделаем кружочек над центром, — попросила Марьям птичку. Сова имела прекрасный слух. Марьям пролетела над сквером. Волшебство переполняло ее. Но на земле волшебства не было. У «Карамболя» дралась молодежь, подъехала милиция, и драка прекратилась. Никого не забрали. Милиция еще постояла немного, подождала, когда парни разойдутся.
-Он укусил меня за задницу, — кричал кто-то из темного угла. Марьям видела все это и на земле. А она летела. Ей хотелось заглядывать в окна. Останавливало воспитание. С нее упали туфли. В полете они стали видимыми.
-Классно, — нашла их через некоторое время девочка лет двенадцати. Она померила их. Они были ей велики. Но она попыталась походить. – Кто-то напился, раз потерял такие дорогие туфли. Отнесу их маме, а то сломаю.
-Они двадцать тысяч стоят, — крикнула Марьям сверху.
-Таких дорогих не бывает, — ответила девочка и подняла голову вверх. – Где ты? Не вижу.
-Можешь взять туфли и подарить их матери. Я их лишь раз надевала.
-Спасибо. Прока от них маме не будет. Это все равно, что есть золотыми вилками картошку в мундире. Ладно, может, продам их. Тысяч за пять. Все деньги.
Марьям пролетела над сквером. Старушки сидели там и рассматривали иконы, украденные Христей Поликарповной. Марьям подлетала к лавочке, и ударила Христю. Но та ответила Марфе. Марьям била их, а они били друг друга. Марьям подхватила иконки и полетела к квартире Маляра. Его мать уже выписали из больницы. Она сидела у открытого окна. Марьям положила иконки рядом. А потом в ее руке появились деньги, появились сами собой. Она положила и деньги.
-А я громила все, что мне попадалось под руку, — услышала новая королева голос Маргариты Николаевны. Маргарита Николаевна летела рядом, на помеле. -Как я люблю полет, — прокричала Маргарита Николаевна.
-И я, — так же громко ответила Марьям.
Сова зависла над пешеходной улицей. Марьям открылись грязные задворки. Люди мочились там за каждым углом. Сколь жестока была жизнь внизу. Алчность бегала по лестничным клеткам, заглядывала в котелки, холодильники. Марьям из любопытства залетела к одной из своих школьных подруг. Та сидела на куче одежды, прикладывала к груди блузки и бросала их в сторону. А потом разрыдалась. Марьям лишь подумала, и на кровати подруги появились вещи из личного гардероба новоявленной ведьмы. Подруга удивленно брала их. — Кто их подсунул? Я не покупала их. Я давно ничего не покупала себе. – Но она тут же соскочила с кушетки и приоделась. – Ах, знать бы кто это, — вздохнула девушка. – Спросят, честно признаюсь, что появился тайный поклонник. — Марьям довольно рассмеялась. — Это Марьям, — вдруг всплеснула руками подруга. – У кого же еще в гардеробе столь изысканные вещи. Она волшебница.
И Марьям это было очень приятно. Она стала подниматься выше и выше. И если бы она стала видимой, то люди не заметили бы ее, там, в облаках, в пенных облаках.
-За город, — сказала сова. Она была путеводительницей. И птица расправила крылья и стремительно понеслась на запад. Ее мягкие перья сопротивлялись потоку ветра. Деревушки внизу умиляли. Редкие огоньки на их улицах помогали ориентироваться в пространстве.
 Волшебство — чарующее действие на кого-нибудь, магические, таинственные приемы, имеющие целью воздействовать на силы природы, на людей. И если вы хотите прикоснуться к волшебству, то уйдите туда, в космос. Просто сядьте на стул, закройте глаза, и поднимитесь мысленно над облаками. Потом откройте глаза и идите дальше по светлому лучу. И вы увидите то, что хотите увидеть. Сотворить само чудо сложнее. Вы должны быть достойны его. И если это так, то все произойдет. Таковы законы магического реализма.
Глава 34. Варежга-Вестлатка.
 Толпой угрюмой и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа
Лермонтов. Дума.
 
Марьям летела за город. Леса, долины. Прекрасный мир открылся перед ней. Она проходила сквозь заросли без каких либо усилий. Она никогда не отдыхала рядом с домом. Крым, Сочи, Алтай, Кавказ, реже Словения, Италия, Чехия. Природа родной земли стала для нее открытием. Наконец, она увидела узкую ленту реки Кевды, а потом и Варежги. Там все ждало ее. Круглая долина близ Чертова пальца зацвела. Полуболотные травы заколосились. На берег выскочили русалки. С самого дна поднялись белые лилии и раскрыли свои кубышки. Русалки украсили цветами свои дивные волосы. У них выросли ноги и они затанцевали. Дедушки лесовики разожгли костры. В центре долины появился соляной трон. Он пустовал. Старик-волхв в белом одеянии аккуратно прибрался вокруг и помахал вверх. Сова подхватила королеву и опустила прямо на трон. И та села на него, вздернула голову. На нее понеслась настоящая метель из лепестков цветов, теплой паутины, и многого другого, столь же прекрасного. Марьям ступила на ароматный ковер. Вокруг нее развернулось озеро. Она шла по нему, как по земле. Лебеди плыли рядом, перебирая лапками. Они отчего-то злобно шипели, возможно, отгоняли кого-то невидимого. Девушки в русских одеждах стелили перед королевой яркие самотканые дорожки, татарские ведьмы кидали в королеву сладости, которые подбирала мелкая нечисть: шнырки, пенечнеки, придорожники. Более крупная нечисть: кикиморы, чувырлы, кустарники, и даже домовые из Сорочьей крепости и Старой Есинеевки стояли на вытяжку, ожидая внимания, хоть какого. Для них это было невиданное событие, явление черной королевы. Марьям надкусила одно печенье. Оно растаяло во рту. Она благодарно кивнула стряпухам. Те выразили свое удовольствие, выставив вперед ладошки, и затрепетав ими. — На сметане, на сметане, как у татар и положено, — говорили они, гордясь, что королева имеет татарские крови.
-Спасибо, матушки, — поддержала их и королева. Да, туфли с нее спали неспроста. Она тянула силу из земли. Мох был так приятен. Совсем неожиданно в долину прибыл поезд. Он привез молодых татарских девушек, одетых в праздничные желтые платья. Они готовились дать представление.
Две старухи, из соседней деревни, везли солому на тачке, явно где-то наворовали. -Ничего не видно. С чего бы это быть такому туману, — ворчала одна. – Может, присядем, отдохнем.
-Что ты. Мимо Чертова камня едем. Здесь и останавливаться-то нельзя. Быстрее, быстрее отсюда, — ответила ей товарка. И они прибавили шаг. Потом проехал мальчишка на мотоцикле. Он тоже попытался полюбоваться туманом. Но мотоцикл стал непослушным. Мальчишка бежал рядом с ним, пытаясь остановить его. В итоге он вновь запрыгнул на седло и поехал дальше.
-Барыни, барыни встали, — зашепталась мелкая нечисть. Они показывали рукой на склон, поросший сиренью. За зарослями виднелась деревушка, Старая Есинеевка. Марьям смотрела туда. И кто-то подсказывал ей, что на бугре раньше стояла деревянная церковь Николая Угодника. И хоронили рядом с ней лишь богатых людей из барских домов- Хомяковых, Ягодинских, Романи, Лебедевых, Копыловых. Половина села всегда было вольным, а половина крепостным. Барыни шли под капроновыми зонтиками, хотя солнца и не было. Они несли букеты петушков. Каждая была одета по моде своего времени. Но золота на них не было. — Украли, украли наши драгоценности, — жаловались они королеве. – Прикажите вернуть, наказать вора. Все золото вырыл один человек. И его никто не покарал. Увезли могильные камни.
-Не сегодня, — крикнула им Марьям.
-Услышаны, услышаны, — радостно закричали барыни.
Обнаженный волхв брел по реке. Он наполнил прекрасный кубок каким-то волшебством. Кубок вспыхнул радугами, инеем, звездами. Туман окончательно застлал долину. Тихое пение убаюкивало природу. Пели все, и русалки, и лешие, и татарские девушки, и ведьмы-старушки, последние прикрывали беззубые рты ладошкой. Было много кошечек, зайчиков, птиц. Барыни плыли  на простой лодке. Марьям ничему не удивлялась. Она с благодарностью приняла от волхва горящий кубок чудес и выпила его до дна.
– Веселитесь, — приказала она. — Бал полнолуния состоится в эту ночь. – Да, Марьям была рождена королевой. Кровь говорила о многом. Кто-то страшненький подогнал королеве лодку, но совершенно иную, чудесную прозрачную лодку. Она легла в нее. Ложе было очень удобным. И ее понесло вниз по течению реки. Она вновь полетела прямо в лодке. Сквозь дно все было видно. Природа была живой.
-Посвящена, посвящена, — шептали ей ветви ив и верб. – Светлая королева, светлая королева. — Почему-то ее вдруг стали называть уже не черной, а светлой королевой. Так называла ее и свита мессира. Сова летела рядом с лодкой, но вдруг села на землю, встала на камешек и поклонилась. Марьям решила, что птица чем-то недовольна. А птица показала ей на светящиеся в деревне окна. Марьям сошла с лодки и села в лапы совы. Дом, к которому они подлетели, стоял торцом к улице. Сквозь тоненькую штору просматривалась комната, где сидел не молодой мужчина. Марьям прислонилась к окну и увидела золото, маленькие крестики, цепочки, перстни, кольца, броши. Их было достаточно много. На ладони бы они не поместились. Марьям тихо постучалась в окно. Мужчина испугался, стал прятать золото. И тут вокруг него застучало все, крыша, стекла, даже посуда. Но самым страшным был стук в дверь. Дверь просто ходила ходуном. Мужчина кричал: «Кто там»? Но ответа он не получал. Мужчина крестился, но это ему не помогало. Крышу приподняло и хлопнуло о стены дома. -Ураган, — обрадовался мужчина. Он выскочил на улицу, но там было тихо, ни ветерка. И он увидел их, барынь. — Отдай, отдай наше золото, — зашипели они. Мужчина захлопнул дверь. И все повторилось. Стекла дребезжали. Мужчина достал золото и вынес его привидениям. Те разобрали украшения и исчезли. И все стихло. Мужчина весь поседел. Он тихо пошел к соседям. Те уже спали, но он разбудил их и поросился переночевать. Соседи видели его седину, впустили без слов.
 Марьям растворилась во тьме. Сова понесла ее, уже невидимую, к чему-то неизведанному и таинственному. Ах, ее водили по окрестным лесам, к волшебным родникам, к двухсотлетним дубам. Ей показали спящих воинов, сражавшихся с монголами. Ей показали древние крепости, каменные пещеры в оврагах, исчерченные желтыми рисунками. Когда бы она все это увидела. У ее родины было великое прошлое. А какие украшения она видела на развалинах древних городищ. Огромные браслеты, покрыты эмалью и финифтью; нагрудные украшения, знаменитые звери, колокольчики для танцев.
 35. Конец света.
Азазелло и Бегемот были грустны. Им предстояло великолепное развлечение. Они устраивали конец света лишь для одного человека, для Христи Поликарповны. Воланд отказался помиловать ее. Лишь Ульянову издавали газету в одном экземпляре. А здесь целый конец света. Христя Поликарповна сняла зеркало, за которым у нее был тайник. Она вскрыла его, достала золотую подкову, шкатулку с ювелирными изделиями и валютой. У нее дрожали руки от радости. Да, она была богатой. – Нет, на Кипр в этом году не поеду. Еще годок, — решила она, и уже хотела все сложить назад. За окном раздался гром. И в воздухе появилась огненная колесница. На ней стоял сам Илья Громовержец, или кто-то очень похожий на него. Небо стало огненно красным, потом абсолютно черным. Звезды погасли. Свет стал меркнуть. Хотя всполохи грозы все же высвечивали отдельные предметы. Христя в жизни не крестилась. И вдруг стала осенять себя крестным знамением. Началось великое землетрясение. На небе одновременно вспыли и солнце, и луна. Луна была кровавой, а солнце леденисто-бледным. На землю стали падать огромные камни.
-Уж не конец ли света наступает? Вот, и отдохнула в Турции, – испугалась Христя. – Очень Интересное дело. Позвоню Марфе. Не мне же одной все привиделось. — Но телефон не работал.
-Положи трубку на место, на линии обрыв, — сообщил ей кто-то мужским голосом.
-Безобразие. На какое время разрыв? — Абсолютная тишина была ей ответом. За окном прямо по небу шел черный ангел. Он встал на одно колено и поманил старушку к себе. -Белого, белого хочу, — закричала Христя.
-Какого заслужила, такой и пришел, — сказал кто-то совершенно ужасный, похожий на гидру. Щупальца гидры взломали стены. Но зверя кто-то остановил. И перед старухой предстал белобородый старец.
-Я твой судья, — сказал он. — Ну, раба божья Христина, расскажи нам обо всех своих грехах. Сама расскажи.
-Растерялась я. Все думала, что еще поживу. Все так думают. А кто-то уже подвел линию жизни. Мне страшно, — все же перекрестилась Христя. – И описалась немного. А трусики только вчера одела.
-Можешь одеть все чистое. Это разрешается, — сказал судья.
-А зачем. Грешная я во всем. Все равно в аду буду. А какая там разница, в чистом ты или в золотых украшениях из шкатулки. Обидно, что была неверующей, по большому счету. Но кто же знал, что есть тот свет, или та тьма. Перечислять грехи-то? Вы их лучше меня знаете. Может и безгрешная я по большому счету.
— Перечисляй.
-Крала все, что попадалось. Даже игрушки у детей. Одна девочка так плакала о лошадке, а я не вернула. Котят топила. Они так пищали, аж сердце выскакивало. Марфе в водку снотворное подсыпала, чтобы та отрубалась быстрее. Что может быть смешнее этого. В какой-то глупости каюсь. Молилась мало. Уточняю, не молилась. Слабо я во все это верила, хотя предпосылки того, что есть бог и нечисть, у меня были. К ведьмам ходила, чтобы соседок заколдовали на смерть. Но соседки были плохими людьми. Не умерла ни одна. Не грех это. Работать не любила. А кто любил. Работали все ради того, чтобы кусок хлеба был. Ну, и в магазинах крала, было. Эх, и побили в одном магазине. А потом, были у меня связи на стороне. И не одна, штук двести. Я все записывала. Дам почитать. Там чистая правда, без прикрас.
-Достаточно. Что хорошего сделала? – спросил судья.
-Веселая была, любопытная, в чем-то даже добрая. Но ведь это не зачтется. Увижу ли я маму, бабушку?
-Нет. Твое место в аду. А там восемьсот градусов. Не до них тебе будет. Ты будешь гореть вечно. И сгореть не сгоришь, но  и передыху тебе не будет. Мне все ясно. Ты приговариваешься к вечному пребыванию в аду. Ангела ко мне, проводить ее в преисподнюю.
Не думала Христя, что смерть к ней явится в виде прекрасного белого ангела с огромным мечом в руках. Ангел сделал замах. И голова Христи покатилась по полу, не оставляя кровавого следа. Вдруг появился Азазелло и Бегемот. Они подняли голову и засунули ее в мешок.
-Не очень величественно, — сказал Бегемот. — Она даже не трепетала. А ведь положено было. Подумаешь, обмочилась.
-Трепетала, раз обмочилась, — ответил Азазелло. – А у нас с тобой и этого не было.
Полчища коней с сидящими на них всадниками с мечами стали таять в воздухе. Конец света в одном экземпляре для Христи Поликарповны завершился. На полу осталось лежать безголовое тело старушки. Азазелло позвонил Марфе Горячке.
— Марфа, завтра придешь к Христе Поликарповне, откроешь дверь и вызовешь милицию, скорую помощь. Она скончалась. О звонке никому не говори, — сказал дух.
-Нет у меня ключа.
-Ты все слышала. И не затягивай. Она описалась перед смертью. Вонять будет. Голову ее не ищите, пропала.
И Азазелло повесил трубку, осмотрел комнату, покопался в шкатулке, забрал золотую подкову.
-Уходим? – спросил он Бегемота.
-Да, времени уже нет.  Королева прибывает в город. Как она прекрасна. Нам пора.
И духи взмахнули черными плащами, как крыльями. И исчезли. Безголовый труп сам сложил руки на груди.
-Пора, королева уже подлетает к городу, — сказал Азазелло. – Пора, пора.
— Головы еще пересчитать надо, — потряс мешок Бегемот.
 
Королева летела с реки в лапах совы. Она задремала и пришла в себя уже в таинственном логове.   Тяжелые дубовые стены вдруг расступились. Перед королевой открылась старинная зала. И Марьям увидела его.
 
Глава 36. Королева согласно.
 Боюсь не смерти я. О нет. Боюсь исчезнуть совершенно.
Лермонтов. 1830. Майя. 16 число.
 Марьям стояла перед дверьми, на которых красовался огромный герб. Тяжелые стены расступились. Марьям увидела его, его, месье Мишу Лермонто. Миша был очень сексуально привлекателен. Чувствовалось, что под одеждой крепкое тело. Он не был живым, но его взгляд был весел и лукав. Миша оказался довольно-таки подвижным человеком. Неужели все было ошибкой. И поэт был совершенно иным. Не был он ни холоден, ни заносчив, ни вздорен. Рядом с ним сидела девушка, красивая, холеная.
— Хозяйка бала, королева Марго отязоресса Нарудчадская По-Ош, — представил, сопровождающий королеву, Ринго. – Месье Миша Лермонто и его друг, юная царевна Настя Романова. — Ринго вел себя очень аристократично. Где и набрался такой чопорности. Черный фрак сидел на нем безупречно. Белые перчатки и манишка выглядели атласными, но были выполнены из шелка. Ринго никто не учил манерам, но он был артистом. Он играл предписанную роль. Марьям удивилась, и удивлялась. Она не ожидала, что поэт придет не один. Миша соскочил со стула и слегка склонил голову.
– А мы забыли маски, — сказал он весело. – Приготовили их, и забыли.
Марьям посмотрела на Ринго, и тот тут же исчез. Через пару минут он принес две черные маски. Поэт и его спутница примерили их.
-Ну, теперь нас точно никто не узнает, — решил поэт. – Как прекрасно пить шампанское,  вальсировать, и вдыхать аромат духов…и пудры. Я так люблю запах пудры. Простите, я слишком заскучал там, откуда пришел. Я так нетерпелив.
-Я согласна с Мишелем, — сказала очень тихим голосом Анастасия. – Мне и после смерти не дают покоя. То генные экспертизы, то целые исторические эпопеи. Для чего? Что было, то было. И прошлого не вернуть. Пусть опустилась ночь, но высветились звезды. Мы сгубили Россию. Нас нельзя было возводить в ранг святых, недостойны.
-Миша, там, откуда вы пришли, все же не так пустынно. Люди вас не забывают. У некоторых и надгробия не сохранились. Мишель, Анастасия, это праздник для вас. Я буду счастлива, если вам будет очень хорошо здесь, — кокетливо сказала Марьям. – Здесь будет все, что вы пожелаете. Только прикажите слуге.
-Королева Марго, я рад познакомиться с вами. Жаль, что здесь нет моих друзей. Мартынов сегодня наконец-то прислал мне извинения. Но за что? Все было честно. Я хотел смерти. И он дал мне ее. Разумеется, мы вновь стали друзьями. Не прошло и двухсот лет. Главное, мы поняли, что оба неправы. Я понял одно. Жизнь важнее смерти.
-На бал пригласили Полину Виардо. Она исполнит для вас лунный танец, — сообщила Марьям. – Ну что же, для бала все готово. Мне пора надевать корону. Надеюсь, что вы еще задержитесь по его окончании, чтобы выпить со мной чашку чая при луне?
-Я даже не знаю, люблю ли я балы. Но я люблю пообщаться, просто посидеть с кем-то за столом, — весело ответил поэт. – Я так давно не видел луны, и не пил чай. Спасибо.
-А я всегда не любила балы. Столько протоколов, обязанностей, банальностей. Лучше бы я училась политике, искусству, — вздохнула Анастасия. – Но теперь я вдруг полюбила балы. Ах, будут ли здесь мои старые знакомые. Я почти ничего не знаю о них.
В помещение все преобразилось. Крышу будто бы ветром снесло. Свет луны упал с небес. И вышла балерина. Это была несравненная Полина Виардо. Тончайший капрон почти не прикрывал ее тела. Ее голову украшали легкие белые перья. Она была лишь в носочках. Балерина танцевала в воздухе. И мелкие звездочки осыпались вниз. Она вертелась на одной ноге, прыгала антраша. Потом она стала удаляться, удаляться. Балерина растаяла в небе. Царевна Настя едва слышно хлопнула в ладоши. Марьям все же присела на небольшой стульчик, понимая, что ее позовут в нужное время. Принесли чай. -Очень приятный напиток, — сказала царевна. – Кажется, в нем присутствует сахалинский чай. — Миша поторопился отпить глоток. Марьям тоже вдыхала аромат напитка. Да, ее переполняли ощущения. В стене проявилась Маргарита Николаевна и кивнула ей.
-Что же, мне пора, — повторилась Марьям, и встала через несколько минут. — Кстати, Ринго может показать вам город. Не каждому дано увидеть свой памятник.
-Ой, нет, только не это, — сказал Миша. — Я слышал, что его разбивали.
-И восстановили, — улыбнулась Марго. – Но город все же посмотрите. Мир изменился. Я покажу вам другой памятник, — взмахнула королева рукой. Она вдруг поняла, что может творить чудеса. Поэт и царевна увидели ночной город. Сотни мчавшихся машин, многоэтажные светящиеся дома, шумная молодежь, музыка.
-Что это? – спросила Настя, — мчащиеся звезды.
-Это машины. Они уже были в ваше время.
-Но они так быстро не ездили.
-Впечатляет, — сказал месье Миша.
А потом появился памятник поэту. Молодая девушка пела у его постамента. Она перешла на стихи, сначала Окуджавы, и потом самого месье. А читала она весьма экстравагантные стихи — «Каллы» или «Убийцы». — Мила, как сонный херувим, перед убийцею своим она, раскинувшись небрежно, лежала; только сон мятежный, волнуя девственную грудь, мешал свободно ей вздохнуть. — И далее девушка вновь запела, как бы продолжая стих. И ей хлопали. Хлопала и молодежь, видно, ее друзья; и пожилые пары, и даже дети. Месье было приятно.
-Вы бы видели, что творится в Тарханах в дни вашей памяти, — сказала Марьям. – Вас очень любят. – И царевну Настю тоже. Особенно после выхода анимационного фильма о принцессе Анастасии. Кстати, проведена генетическая экспертиза двойника. Она оказалась польской крестьянкой. Это все. У вас будет более изощренный гид, чем я. Миша, месье Воланд прожил многие судьбы, едва намеченные в ваших стихах. Я должна пойти к нему. Он ждет. А вы побалуйте себя.
 Марьям предстояла встреча с Воландом. Она последовала за Ринго. Наверное, Ринго не учел, что Марьям все же человек, хоть и принявший поцелуй волшебства. У него не было опыта Фагота. Еще не было. Он вел Марьям в темноте. Она лишь чувствовала его спину и старалась не отстать. Наконец, Ринго взял ее за руку. Стало легче. Ринго раскрыл ладонь и на ней появился язычок огня. Марьям залюбовалась своим провожатым. Этот бандит превратился в элегантного мужчину-красавца. Такой человек мог увлечь и королеву.
-Да, многое стало и для меня открытием, — вдруг сказал Ринго. – Даже не в этом мире, а в прежнем времени. Некоторые люди умеют формировать свое пространство.  Все вокруг них к их услугам. И большие комнаты, и пустые дороги, и люди, бросающие им цветы, и сладкие речи. И самые они мудрые, и демократичные, и прозорливые. И как же их разочаровывает смерть. Она всегда справедлива. О Черненко, Ельцине помнят лишь, как о недоразумении. И современные правители запомнятся, как мастера катания на лыжах и полете на цаплях. Зато поминают добром Сахарова. Этого наивного великого чудака, который упорно выходил на трибуну и говорил о разгоне демонстрантов в Пекине. Чтобы он сказал о современных гонениях «маршей». Пожалуй, ничего. Не те это марши.
Из стены появилась смерть и заявила: — Не всегда вообще кого-то помнят, и это не от меня зависит. Вот умирают некоторые люди. И все. Их тут же забывают. Их вообще не помнит ни один человек. Здорово. Я лишь приветствую на входе в иной мир всех и провожаю кого куда.  Дел-то. Жаль, что мне на этом балу никто не удивится. А то так забавно видеть глаза людей. Они и предсмертную записку оставить не успели. И фырк-дырк, увидели меня, истинную красоту в своей костлявой наготе. Это надо показать по центральному телевидению. Может кто-то и поумнеет, и подобреет, и просто станет чище. Я о живых. Мертвым уже поздно думать об этом.
Смерть исчезла. Ринго же заговорил.
– Боюсь, что ничего нового я вам уже не поведаю. И Бегемот, и Маргарита Николаевна о многом вам сказали. Итак, бальная комната готова для приема ста королей и почетных гостей. Кого-то вы уже видели. Кого-то увидите. Я буду вашим верным помощником. Мы все поможем вам. Так будьте самой гостеприимной хозяйкой. Королям будет весьма приятно прикоснуться губами к вашей коленке, ловить ваш взгляд. Они так трепетны в каждой мелочи. Сейчас вы увидите его.
Вдали показалась яркая точка. Не звезда, а жемчужина. Она стала увешиваться и превратилась в трубу, потом в пространство. Марьям оказалась в уютном помещении. Оно весьма отличалось от того, куда в свое время попала Маргарита Николаевна. Это был изысканный будуар, вроде бы и не спальня, но и не гостиная. У стены стоял диван с множеством покрывал и подушек.
-Вот-с, и стиль сменился, как ушел наш фиолетовый рыцарь. Меня уже утомили его желтые простыни, — промяукал из темноты Бегемот. – А здесь, хоть в карты играй, хоть в шашки, хоть в настольный футбол. Опять же и кофе со сливками пить весьма приятно-с. А какую уху готовит Ринго. На что я не люблю рыбу, но здесь все съедаю. Повезло нам с регентом. Может и петь, наконец, научимся.
Бегемот предстал в образе черно-красного ангела-малышки. Но тут же превратился в мальчика-пажа, в серебреной ливрее и жабо из нежного шелка. Следом появился Азазелло в загадочном костюме звездочета и золотой маске. Дух пустыни изменил своему стилю. — Маскарад же, — как бы извинился он. Из стен вышли Игорь Александрович и Маргарита Николаевна. И, наконец, из пола выплыл трон, даже кресло, на котором и сидел сам мессир. Он был во всем черном. Голову украшали огромные рога. У его ног сидела Гелла, вытирающая яркой тряпочкой остатки мази с рук. На стенах затанцевали очень яркие тени. Воланд встал с трона и подошел к Марьям. Он весьма элегантно коснулся губами ее руки.
-Выражаю вам свое признание и восхищение за принятие столько необычного, даже пугающего, предложения, — сказал мессир. – Я, обремененный веками, не лучший из хозяев таких балов. К тому же короли весьма щепетильны. Им нужна королева необычной красоты. А вы прекрасны. Да, я не ошибся. Вы на самом деле прекраснейшая из всех видимых мною женщин.
-Благодарю, но в этом не моя заслуга. Это гены, — сказала Марьям.
-И весьма благородные, — заметил Воланд, отчего-то используя голос кота. Он погладил керамического ослика, стоявшего на маленьком столике. И тот кивнул ему головой. – Готовы ли тринадцать голов? – спросил Воланд уже свиту.
-Утром, после того, как определились с Петром Захарьевичем, еще семь не хватало, — сказал Азазелло. – Бегемот отчего-то все еще защищал эту воровку, Христю. В память о фиолетовом рыцаре. Но я все равно принес ее глупую башку. Пусть поет. Теперь не хватает шесть.
-Она же олицетворение русского народа, — жалобно пропищал паж. – Такая самозабвенная врунья. И петь Христя не умеет.
-Зато имя у нее благозвучное. Христина. Будет другое олицетворение народа. Типа Марфы Горячки. Там и руки, и зычный голос, — грозно сказал Азазелло. И где-то сгустились тучи.
-Только не Марфа. Это не русская женщина, а русский мужик, — сказал Ринго. – Мне придется расправиться с этой уважаемой дамой. А метет она плохо.
-Ты лучше с Нюрессой расправься. Та только розовую воду нюхает, — посоветовал демон пустыни.
 Кот встал у кольев и стал насаживать на них головы. — Господин Пистон, госпожа дама, господин старичок Илья Ефимович, — показал паж старику язык и превратился в Бегемота.  — Хохол-гуцул, цыганка, бухгалтер в штопаных носках, госпожа Христя Поликарповна. Я припрятал голову поросенка из банды Карапуза. И еще одного бандита. А это от меня, чтобы Левию не было обидно, богомолка, что била батюшку из церкви – уж очень настоятель церкви просил бога покарать ее, умолял просто. Сторож из Дома Губернатора – мочился на древние иконы, грех великий. Одиннадцатый – воровал газовые задвижки, угробил пять человек. Без задвижки газ полыхнул в домах, где печи работали. Хорошо, что тепло на улице. Не у всех газ горел. Двенадцатый — армянин, стрелял в своих рабочих из ружья. Изменял жене с толстушками. Ну, и сама госпожа Венченосова. И несколько голов в запасе. Но я их и вынимать из мешка не буду. Лучше ишака петь заставить, чем их. У меня все. Можно открывать бал.
Вперед вышла смерть, взмахнула дирижерской палочкой, и головы запели марш, на слова Лермонто.
-Когда придет, покинув выси гор, его душа к обещанному раю, пускай пророк свой отворотит взор и грозно молвит: «Я тебя не знаю »! Я тебя не знаю.
Тогда, поняв язвительный укор, воскликнул он: « Прости мне! Умоляю»! И снова скажет грешнику пророк: «Ты был жесток – и я с тобой жесток! И грозно молвит: «Я тебя не знаю» …И ниц упал испуганный народ. И ниц упал испуганный народ. А я тебя не знаю.
-А что, неплохой хор, — сказал Бегемот. – И Христин фальцет вполне вписался.
-И ниц упал испуганный народ, — перешли на джаз головы. – Хопа, хопа. Жареные раки.
-Какие еще раки, — улыбнулся мессир. – Благороднее, прошу, благороднее. Королям поете.
-Да, попрошу омаров на паровой бане, — прикрикнул и паж. –Хопа, хопа, жареный омар.
 Отчего-то Марьям не была взволнованна, наблюдая столь жуткую сцену. Она смотрела за происходящим с любопытством. « Я рождена быть ведьмой», — решила она. Ринго принес мессиру длинную шпагу и нацепил ее на черный пояс в золотых бляхах.
-На этом, пожалуй, все, гости уже близко, — сказал Воланд. – Не будем же нервировать их. Королева, вы должны предстать во всей красе, — обратился мессир к Марьям. – Спутники отслеживают приближение каждого гроба. Как они разукрасили гробы. Сколько в них гнили, плесени, жирных червячков.
-А можно мне походить в вашей шпаге, — попросил Бегемот. – Один шельмец выиграл у меня мою шпагу. Имя называть не буду.
-Да, у тебя ее и не было никогда, — сказал Азазелло.
-Была, маленькая, с серебряным бантиком. Очень миленькая. Да, помните вы Гиблу, ведьму с Брокенских гор? Мессир, она прислала вам букетик фиалок. Это намек. Вы прощены.
-Что, и боль из коленей уйдет? – спросил Воланд.
-Об этом мне ничего не сказано, — ответил паж.
-Небось, уже стала старой и страшной каргой?
-Нет, такого удовольствия она вам не доставит. Она все так же ярка, грациозна и строптива. А какое у нее нижнее белье. Красно-черное, из Амстердама. В Одессе такое не шьют.
-Да, у нее этого не отнять, — согласился мессир. – А боль мне носки снимают. Бабку, что вязала их, больше не мучить. И дать ей все, что пожелает. Но ненавязчиво.
-А давайте отнимем, — предложил кот. — Я про Гиблу. Отнимем чулки, красоту, и крем для удаления морщин. Вот будут эмоции. Не  иначе вместо ее любимых гор появится яма. Лопатой выроет. Хотя такое красивое белье и я бы не отдал.
-Что за новости в мире? – спросил Воланд.
-Глобус? – поинтересовался Азазелло, и, не дожидаясь ответа, принес огромный старинный глобус — грушевидной формы шар. В темноте сверкнули черные очки разрушителя и сатаны-повелителя расчетливой мести, Абадонны. Глобус заговорил сам, вернее засветился. Прекрасные горы Северного Афганистана раскрылись, как букет роз. Караван вез мешки. И вдруг взрывы. Караван атаковали американские солдаты. Но действо быстро стихло. Взор Абадонны переметнулся на Пакистан, потом на север Индии, в Шри Ланку, Бирму, Тибет, юг и столицу Таиланда, на Тимор, в Сомали, Йемен, Сербию и Сирию. И всюду лилась кровь. Не было мира на этой планете. Стреляли по всей Африке, в Латинской Америке, даже в Мексике. Убивали людей в Белоруссии и России. Не было покоя ни на Балканах, ни в Пиренеях, ни в Шотландии. О чем-то кручинились женщины на Кавказе, в Татарии, Якутии.
-Нет, нет у нас ничего, — говорили они. – Свободы, хотим свободы.
Абадонна свернулся в черный шар.
– Сколько там на твоих золотых часиках? — спросил мессир пажа.
-Без пяти минут. Прикажите передвинуть время на полчасика назад? — спросил в свою очередь хитрец.
-Не надо. Королева Марго, Гелла и Маргарита Николаевна помогут вам приодеться. А я встречусь с поэтом. Нельзя лишать себя такого удовольствия.
-Никак-с нельзя, — заверил мессира кот. – А я без шпаги. И усики не подвил, как у настоящего гусара. – Надеюсь, королева, вы осознали, что вас ждет не испытание, а праздник. Пусть для вас и утомительный, но все же праздник.
-Я все оценю сама. Я знаю, что и прекрасное бывает утомительным. Думаю, что все пролетит, как миг. Наверное, я хочу, чтобы бал шел и шел, так и не кончаясь. Есть ли вообще вещи, у которых нет конца.
-Есть. Это постоянные метаморфозы мира. Они вечны. А точнее, когда их нет, нет и этого мира. И тогда время останавливается, — ответил Воланд и пропал.
Где-то, уже в зале, запел хор голов. Его переместили туда. Видно, там появился мессир.
Но все же главный зал был еще пуст, хоть и сверкал во всем своем великолепии. Да, мессир пригласил поэта туда. Воланд громко читал стихи, иногда поэт поправлял его.
– Так будет лучше, — говорил Миша.
 А на кладбищах творились чудеса. Открывались могилы. И гробы выезжали в светлый мир. И могилы оставались открытыми. А гробы превращались в кареты и мчали восставших из праха во дворец мессира, туда, за темное туманное облако, закрывшее кинотеатр «Москва» от сущего мира.
Темные туманы, плесень, паутина закрывали истинное великолепие. Главное, что ждали короли, это встреча с ним, их повелителем, царем зла, коварства и грусти.
Глава 37. Бал ста королей.
 Пора туда, где будущего нет, ни прошлого, ни вечности, ни лет…
Лермонтов. Смерть.
 
Зал все еще преображался. Головы пели о какой-то романтичной любви. Видно, что это было новое стихотворение Миши. В тишине склепа он писал о самом высоком в реальном мире. Появилась известная в потустороннем мире танцевальное шоу скелетов веселья. Они стали отбивать чечетку. Марьям прислушивалась к стихам. Она не знала их. Ей хотелось послушать. Но ее тянули за руку.
— Не хватает только румяных яблок на блюде, — вдруг сказала одна из голов, кажется цыганка. И получила по лбу, замолкла. Взмахнула дирижерская палочка. И головы вновь запели. И причем очень сложную песню. «Буревестник».
– Над седой равниной моря гордо реет буревестник.
Кинотеатр « Москва» темнел. Его почти не было видно. Не горели окна и в жилых квартирах здания. В одной из комнат бродил безголовый труп Христи. Труп не мог говорить, но его руки шарили по полочкам, забирались под ковер, искали голову. Тонкая трещина пробежала вокруг кинотеатра. Она огородила « Москву» от города. Из земли вырос туманный занавес. Сквер Пушкина был в это время пуст. Не было даже редких для полночи прохожих. Но кинотеатр « Современник» жил.  Он весь сверкал огнями. Десятки машин стояли вокруг него. Молодежь смеялась, перекрикивалась, суетилась. Все как обычно. И не обычно. Все рядом. Нет, нет, и кто-то смотрел в сторону сумрачного пятна. И тогда лист клена ударял его по глазам. И он забывал, что так  заинтересовало его.
А кареты, гробы и прочие транспортные средства уже подвезли первых гостей. Они еще не заходили в здание, прогуливались по маленькому дворику перед кинотеатром. Пора, пора. Полночь просто надвигалась на город.
Пора, пора. Гелла повела королеву к огромному хрустальному бассейну с розовой водой. Эта могла быть и разбавленная кровь. Гелла жестом попросила королеву взойти в чашу. Марьям смело ступила в жидкость. Никаких неприятностей не произошло. Хотя серой попахивало препротивно, как из жерла вулкана. Марьям чем-то посыпали и натирали. Причем на помощь Маргарите Николаевне и Геле пришла вся команда. Азазелло натирал тело королевы листьями алоэ.
– Сила в этом растении великая, — говорил он. – Растет в пустынях, а наполнен влагой. И какой влагой, весьма целебной.
Кот мазал ноги королевы розовым приторным маслом, и лишь мурлыкал. Он даже не делал замечания Азазелло. Время от времени он вытирал лапки белой тряпочкой и расправлял усики. Ринго своими огромными ручищами разминал королеве плечи. Маргарита и Гелла все время поливали ее жидкостью, вернее самыми разными жидкостями. Их состав знала лишь Гелла. Тело королевы становилось прозрачнее и прозрачнее, при этом кожа оставалась непроницаемой. –Фарфор, — заключила Гелла. – Все отлично.
Ринго решил, что в подготовке тела королевы все готово, принес алмазный венец из позолоченного железа, и поставил Марьям перед зеркалом. На шее королевы появилось ожерелье. Оно не казалось огромным, но пригнуло девушку в земле. В комнате стало светло, как днем. Гелла разломала прическу королевы и распрямила ее пряди. Ринго надел корону на голову Марьям, и повесил на шею цепь с тяжелым кулоном-пуделем. Венец вспыхнул небесным огнем. Марьям наклонило вперед.  Ринго Холин помог ей выпрямится. – Терпите, королева. Крутые ребята выдерживают и не такую тяжесть.
-Не там ты смотрел крутых ребят, — возразил кот. — Вот, с кем-то я выпивал, так у одного цепь весила 16 килограмм чистого серебра. На пуд золота у него денежек не хватило.
-У арабских жен бывают цепочки и тяжелее, — вмешался в разговор и Азазелло. – Хотя сейчас уже иное время.
— Время иное, а жизнь старая. Это легкая цепь, — заверила Марьям. — Очень красивая вещь.
-Ее делали из кандалов индийского магараджи, свергнутого с трона еще в 5 веке.
-Мы будем поддерживать цепочку, — пообещал Ринго. — Мне эта услуга простится. Я ведь еще неопытный воин тьмы.
-Опытный, неопытный, не считается, — сказал кот. – А я глупый. Поэтому, светлая королева, буду поднимать ваши ноги. Только вымою лапки. Эти туфельки с розовыми лепестками тяжелее гадких кандалов.
Марьям еще раз осмотрела себя. Своим видом она осталась довольна. Кожа была великолепной, вся лоснилась, имело нежно-шоколадный оттенок. Простым кремом такого эффекта она бы не добилась.
-Плечи расправьте, королева, — посоветовал кот.  – Ах, если бы меня превратили в женщину, то я бы хотел хоть немного походить на вас. Какая у вас талия, какая грудь, бедра. Это прекрасно. Все ослепнут от блеска ваших глаз. И это будет очаровательная слепота. Я первый ослепну. Ой, уже ослеп.
-Льстец, — как бы пожурила кота королева. – Я довольна своим внешним видом. Королева.
Марьям провела ладонью по талии, соскам. Корона стала вдавливать прическу. Ее тяжесть давала о себе знать. Марьям немного приподняла ее. – Это можно? – спросила она Геллу.
-Можете незаметно поправлять ее и во время бала, но не при мессире, — ответила служанка. – Он существо закомплексованное. Ему бы хорошего психолога, а не мазь.
-Пора, королева, — сказал Ринго. – Всем улыбаться, всех приветствовать, никому не благоволить и держать на расстоянии. Бегемот, объявляй. Королева готова к выходу. Уже полночь. Присядьте перед выходом. Королева послушалась. И Ринго первый поцеловал ее в колено.
Кот надул живот, стал походить на воздушный шар. Он поднялся в воздух и выплыл в бальную залу. Вдруг он лопнул. Из него посыпались мелкие монеты, конфетти, настоящие конфеты. Даже гиря упала. И лишь после это раздался вопль кота:
-Карнавал! Бал- карнавал. Бал во славу великого греха. Маску мне.
Живой и здоровый кот упал на пол. На его лице была маска саблезубого тигра. Яркий свет озарил помещение. Все преобразилось. Кое-кто из гостей уже шел по сверкающему паркету из белой березы. Казалось, что пол вибрирует. Тут же наступила абсолютная тишина. Время пришло. Марьям сделала уверенный шаг вперед. Она шла также легко, как и во время своих вечерних прогулок.
-Королева, вы восхитительны, — залепетало ее сопровождение. И Марьям пошла дальше. Ноги ее слушались. За ее спиной раскрылась огромная вуаль. На лицо легка едва заметная прозрачная маска, украшенная настоящими рубинами и изумрудами. Маргарита Николаевна говорила, что на балу ее времен прислуживали негры. Это было традиционно. И хотя негры были голыми, но все было чинно. Часть лакеев была в ливреях и без масок. Их легко отличали от гостей.
В центре зала закрутилась первая пара. Это был Мишель Лермонто и Настя, приглашенные почетные гости бала-карнавала. Они радостно помахали королеве. Им было весело. Лестница в тринадцать ступенек была не очень высока. Маргарита Николаевна легонько поцеловала Марьям в щеку. — Вы хороши, — шепнула она. – Начинайте.
Марьям поприветствовала поэта и его даму наклоном головы и улыбкой. Королеву было прекрасно видно. Аплодисментов не было, но казалось, что и тишина разразилась ими.
-Не так широко улыбайтесь, — сдержал порыв королевы Ринго. – Хорошо Коровьеву. Лежит где-нибудь в райском саду, ест яблоки, слушает птичек.
-Не отвлекайся, — прошипела королева. И она вновь шагнула вперед. Осторожно, осторожно, даже на полшага. Сила притяжения в зале действовала. Проинструктированная Маргаритой Николаевной, Марьям знала, что надо будет поприветствовать дирижера и весь оркестр, состоявший из звезд. Но она не узнала там никого.
-Это юное дарование ушло из жизни рано, — шепнул ей Ринго. – Его зовут Ваня Соловьев.
-Приветствуя, тебя, о, Ваня Соловьев, гений звука. Так создай же нам атмосферу праздника. Приветствую вас, о, величайшие из музыкантов.  Так подарите же нам праздник. Я хочу насладиться вашей музыкой. Я хочу, чтобы и мои гости насладились ее. Многоуважаемые гости, я рада приветствовать вас.
Юноша Ваня порозовел от удовольствия. К нему никогда еще не обращались так напыщенно и длительно.  Он взмахнул руками и зазвучал торжественный марш.
Королева тихо, чтобы не сбить ноги, прошла к небольшому трону, но не села. Она должна была приветствовать гостей стоя. Такова традиция. — Сдержаннее, королева, сдержаннее, — прошипел Ринго. – Иначе вашего запала не хватит на весь вечер. – Ринго вышел вперед и протянул одну руку вперед. Так приглашают женщину на танец. В центре зала появились девушки в роскошных платьях. Они закружились в вальсе.
-Я приветствую лучших балерин и танцовщиц, — прокричала Марьям. – Веселитесь, кружитесь. Подарите же нам праздник, феи танца.
-Ах, надо включить фонтан с шампанским, самым лучшим в России, — закричал кот и кинулся вперед. Марьям лишь вздернула носик еще выше. Фонтан раскрылся, словно бутон цветка. Разноцветные струи, в основном желтые и розовые закрутились  зигзагами. Кот наполнил себе вином огромную хрустальную вазу для фруктов и осушил ее.
-Ах, как мне весело. Ах, какое вкусное вино, — закричал шалун. И он, словно на коньках, заскользил между ног балерин, иногда заезжая прямо под подол их платьев. Балерины посылали коту воздушные поцелуи. Они не сердились на шалунишку. Их тела были изысканно тонки. Они походили друг на друга. Марьям не смогла бы выделить хотя бы одну из них. Одинаковые тела, прически, прозрачные платья. Солировала Полина Виардо. Кот не унимался. Он соорудил из пилы «Дружбы» самолет и полетел по залу, пугая дам. Некоторые подставляли ему руки. Их отрезало, но они тут же возвращались на место. И это танцовщиц веселило. Кот спрыгнул с пилы и Азазелло подхватил ее и куда-то закинул. Она с грохотом где-то приземлилась, породив раскаты грома.
-Джоконда, Джоконда, — зашептались по углам. И в зале появилась женщина с лучезарной улыбкой. Она на самом деле была копией картины великого мастера возрождения. Марьям мило поклонилась еще одной почетной гостье. — Вы эталон очарования всех веков, — почтительно сказала Марьям.
-Это лишь заслуга Леонардо, — ответила женщина. – Таких, как я, много. И в Италии, и в Персии, и в России. Я очень благодарна за честь, быть приглашенной на этот бал. Мне весело.
-Коган, Коган, — вновь зашептали стены. И зазвучал новый оркестр. Потом его перебил какой-то джаз шалопаев, выступила брейк-банда, лохматых мальчишек со сломанными шеями. Брейк раньше не приветствовался на бале ста королей. Но время выдвигает новые веяния. Да, и регент сменился. Кот стал отсчитывать минуты. – Раз, два, три…Полночь.
У стены всплыл огромный камин. Он произвел бы впечатление и на английских, и немецких королей. Черный гранит, розовый итальянский мрамор. Множество белоснежных амурчиков, грифончиков. И из камина вышел первый гость.
38. Шествие гостей.
И из камина вышел первый гость.
-Король двух Сардиний, кавалькад трех армий, Великий ужас позднего средневековья,  Роман Бертучелли, — прокричал Бегемот. – Наш первый гость. И его супруга, достопочтенная королева двух Сардиний, Иовилла Сардинская, урожденная маркиза фон Берштейнская.
Скелет превратился в полуголого человека, с огромными шрамами по всему телу. Под руку он вел даму в устрашающей маске совы.
-Господин Роман, извольте, я преподнесу вам подарок, — закричал кот. И надел королю белосинию маску-цветок. Пара поднялась к королеве, и по очереди поцеловали ей обнаженное колено.
-Я рада приветствовать первых гостей, — сказала королева и слегка прикоснулась к голове короля. Она вновь уделила гостям чрезмерное внимание. Ринго недовольно кашлянул.
-Я в восхищении, — закричал кот прямо в лицо Романа Бертучелли, и стал подпихивать гостей вниз. – Королева рада приветствовать вас. Мы всегда особо рады первым нашим гостям. Королева оценила это. И удостоила вас особой честью.
-Он с супругой обокрал многих купцов. Их солдаты тайно перебирались в Венецию и Геную, и нападали на богатейшие дома того времени. Король-бандит. В свое время скандал имел международный масштаб. Тогда задержали одного из солдат Бертучелли. Солдат не выдержал пыток. Он сдал своего короля. Господин Жак, сегодня второй. Обычно приходит первым, — не одобрил опоздание Бегемот.
Господин Жак вбежал по лестнице. Королева поклонилась ему и проговорила: — Я рада приветствовать вас, о, пунктуальнейший из гостей. Порадуйте и свою королеву фейерверком восторга. Веселитесь, веселитесь. — Жак облобызал колено королевы. Он сбежал вниз и опрокинул пять рюмок коньяка, закусив их оливками. Он сделал несколько антраша, заставив танцовщиц шарахнуться в стороны.
-Королева просила меня веселиться. Я умею веселиться, — кричал он. – Я самый веселый злодей.
-Молодец, сгнил уже весь, а все тешится, — сказала Гелла. – Я его знала при жизни. Он был прекрасен, неутомим, забавен. Если бы не перешел дорогу королю, то пожил бы подольше. Кстати, он на самом деле мог стать и королем, если бы отравил не его любовницу, а самого монарха. Он имел огромное влияние при дворе. Смотрите, впервые у нас король преступного мира, господин Япончик, — слегка наклонила голову Гелла. – Кого бы я с удовольствием поцеловала.
Япончик, в отличие от Жака, шел торжественно. Его приняли в элиту мировых злодеев. А это была великая честь. Марьям была с ним суха. Она ведь тоже знала его. Видно, что Япончик был расстроен этим.
– Великолепна, — надменно сказал он. Но был отстранен от королевы и спустился в зал. Кстати, выпил он лишь глоток редкого вина и съел пару виноградин.
-Видите, гость расстроен, — заметил Ринго. – Ровнее, ровнее со всеми. Здесь все равны.
Марьям приветливо помахала Япончику кончиками пальцев. И тот оживился. Поклонился ей и поспешил к балеринам. Балерины целовали его и кружили по паркету. К королеве подбежал Бегемот. – Я летал в вашу честь, королева Марго, — закричал он. Но тут же присел у ног Марьям и языком облизал их. – Пока все в порядке, — заметил он. — Моя слюна самая целебная. Ни один кот в мире не оближет так ваши ноги. Королева, новый гость. Полководец Чань Миролюб. Он уничтожил население трех соседних государств в центральном Китае. Уничтожил полностью, включая детей. Так было принято. Хорошие были времена. Не то, что позже. И зарезать-то добром никого не могут.
Марьям напряглась, но кот лизнул ее ногу, и она успокоилась. Она решила слушаться советов своей свиты.
-Я рада вас приветствовать, о величайший из воинов, — сказала она спокойно, и сухо улыбнулась. На лице королевы тут же появилась надменная маска. Полководец поцеловал ее колено и отошел.
-Кажется, эталон установлен, — вздохнула Марьям, но похвалы не дождалась.
Гости просто повалили из зева камина. Они спешили поприветствовать королеву бала.
-Я рада вас приветствовать, — заучено говорила Марьям.
-Королева рада, — орали на все голоса кот и Азазелло. Гелла хохотала. Ринго крепко взбрасывал вверх кулаки и бросал дамам розы. Маргарита Николаевна и Игорь Александрович лишь улыбались, и иногда кланялись. Маргарита Николаевна познакомилась со многими еще во время своего первого бала. Некоторые из них навещали ее и за мостиком, прежде всего Жак с Наташей. Задачей свиты было облегчить участь Марьям. Пудовая цепь стала давать знать о себе. Становилось все тяжелее. Она чувствовала и венец, и тесноту туфелек.
-Гостей явно больше, чем сотня, — сказала вдруг Марьям. Но гул голосов приглушил ее слова.
— Их тысяча триста, — ответил Ринго. – Не считая оркестров, балерин, канатоходцев и певцов. Каждый из ста официальных гостей может взять с собой друзей, жену. Есть и почетные гости. И их с каждым годом все больше и больше. Это же радость, что гостей столь много. В этом и прелесть бала. Нет ничего более почетного, чем приглашение на весенний бал полнолуния, бал чудес и ожиданий, бал любви. В это время могилы всех ста королей прибираются, реально прибираются. О них еще помнят. А вот, когда о них забывают, то забываются они и здесь. Их больше не приглашают на бал. Все уходит, уходит и вечная слава.
Появилась кампания рок-музыкантов. Многие лица Марьям узнавала. Они весело приветствовали королеву. – Прекрасна, прекрасна, — шептали они.
-Я рада вас приветствовать, — сказала им Марьям. Гелла поднесла к ее губам бокал воды. Марьям сделала лишь один глоток, и помахала рукой залу.
-Машите чаще. Они все видят. И каждый взмах вашей руки достигает каждого гостя, — подсказал Ринго. Усталость наступила внезапно. Марьям пошатнулась, и если бы не Азазелло, то могла бы и упасть. Королеве дали понюхать анисовый нашатырь. Кот и Гелла устроили огненное шоу, перекрыли проход и гости приостановили приветствие. Марьям быстро восстановила силы глотком медово-лимонной воды. — Надо было кофе выпить, — вздохнула она виновато.
-Со сливками, — облизнулся Бегемот, останавливая огненное шоу. – Королева хочет кофе. Официанты, пошевелитесь, кофе королеве Марго. – И коньяка туда, и виски, и всего, всего. Где мой коктейль «Марго»?
-Королева рада, — кричали Ринго и Азазелло. – Королева, вы очаровали всех. Танцуйте, кружитесь, шалите. Такой бал лишь один на весь год. Луна полна света. Бокалы полны вина. Уста полны вздохов.
-Я рада приветствовать вас, — говорила королева, уже не видя лица гостей, и думая, что не рассчитала своих сил. – Лишь бы не упасть второй раз, — тихо вздохнула она.
-Не допустим, не допустим. Королева петербургского нефтяного терминала, новое лицо, — шепнул Азазелло. — Платила деньги за заражение своих конкурентов желтухой и туберкулезом. Заплатила за двести человек. Невиданная низость, достойная восхищения. Лучше бы она их кинжалами, чтобы не мучились и воняли.
-Я рада вас приветствовать, госпожа Татьяна, — сказала королева. И не получила поцелуя в колено. — Я рада вас приветствовать, госпожа Татьяна, — повторила королева. И вновь не получила ответа. – Проводите госпожу Татьяну в отдельную комнату. Ей надо прийти в себя, — прошипела Марьям. И королеву бензоколонок удалили. Благо, что другие гости не заметили инцидента.  А госпожа Татьяна вдруг поняла, что натворила. Ее гроб рухнул в самую глубокую яму, что когда-либо выкапывали на планете. Бал продолжался. Гости кружились, кружились в вальсе, пьянея от брызг шампанского. Марьям присела на спину кота.
– А вы весите прилично, — мяукнул Бегемот.
-Потерпи две минуты, — попросила королева. – Это все цепи.
-Да. Они впитывают в себя уходящее время, — вздохнул кот. – Безусловно, что я очень силен. — Через две минуты Марьям приподнялась с него. — Никогда на мне еще не сидела столь прекрасная женщина, — почесал Бегемот поясницу. — Любезный Калигула, — закричал он. – Простите, великий кесарь Гай Калигула. Баловник и весельчак, каких мир не видел. Это он пришел на смену Тиберию, утопившему Понтия Пилата, своего верного слугу.
-Лизни мне колено, — попросила кота Марьям. – У тебя, и на самом деле, целительная слюна. Признайся, ты сделал ее волшебной.
-Ничего подобного. Это моя натуральная слюна, — довольно ответил Бегемот. Он с гордостью посмотрел на других членов свиты. – Я самый ценный в это свите. — И королева погладила его. Обрадованный кот кинулся целовать ей ноги.  Маргарита Николаевна растерла ее шею губкой. – Терпи, Марго Рашидовна, еще и середина бала не прошла. Сейчас баловник отвлечет гостей. Но больше не присаживайся. Встать ты уже не сможешь. Поток гостей сократится. Меня об этом предупреждал еще фиолетовый рыцарь. Я думаю, что ты можешь позволить себе дольку шоколада. Бегемот, крикни кому-нибудь из прислуги. И что-то с кофе задержались.
-Шоколада, королева хочет чашку шоколада, — завизжал кот. И тут же в него ударила струя черного шоколада. Он увернулся, но в его лапках осталась изящная чашка с теплым напитком.  А через некоторое время и слуга поднес королеве чашку кофе с ложкой сахара.
— Не запивайте шоколад, чтобы сладость не пропала, — посоветовал Бегемот. – Чтобы я когда-нибудь согласился быть королевой. Да никогда. Хоть обкормите меня шоколадом. Ах, как вы держите спинку. Ах, как горят ваши глаза. Что эти звезды. Приветствуйте королеву. Она так прекрасна. Она выпьет чашку кофе. Выпейте и вы все.
Прибыл знаменитый обезьяний джаз. Головы вновь пели, уже с веселыми мартышками. Мартышек особенно прельстили уши Христи Поликарповны. Они оторвали их у головы.
– Уши верните, уши, — просила голова.
-Заткнись, лишившись головы об ушах ли думать, — рыкнул на нее Ринго. – Воровке ли говорить о совести. — Он подал королеве руку. – Светлая королева Марго, надо пройтись между колоннами в сопровождении хозяина, бросить пару фраз гостям.
-Каждому?
— Не каждому. Просто каждой группе. Многие уже пьяны, многие устали, многие влюблены. Это последнее, светлая королева. Бал заканчивается.  Он был хорош. Я просмотрел архивные записи.  Достойно, все достойно.
В зале вдруг затихли. Появились Воланд и Абадонна.  Неожиданно Абадонна снял черные очки, все упали ниц. Но его взгляд упал лишь на головы. Они вспыхнули, как головешки, пропитанные бензином. Горели головы всего минуты три. Обезьяны в испуге бросили уши. Абадонна одел очки. Слуги прибрали пепел. Абадонна исчез. Он сделал свое дело. Марьям пошла навстречу Воланду. Поддерживал ее Ринго. Кот валялся под троном и просил налить ему в шампанское валерианы. Марьям ступала легко. Ее руки взлетали и опускались в ритм музыки. Она старательно держала головку. Гости восторженно провожали ее. Марьям и сама не понимала, откуда взяла силы.
-Золотая наша, — шепталась женская половина.
-Необыкновенная красота, — вторили мужская половина.
-Я рада, что вам здесь хорошо и весело, — очень просто говорила королева. Она была гостеприимной хозяйкой бала. – Икры, фруктов? – как бы спрашивала она кого-то одного, на самом деле всех.- Икры гостям, винограда.
Кот вновь устроил представление. И дал Марьям некую передышку. Он схватил череп Михаила Александровича Берлиоза и кинулся к отдыхающему на втором этаже зала Абадонне.
-Уважаемый Змей Горыныч, сделай одолжение, сожги ты и этот кубок. И зачем я его только взял.  И ушки подпалите. Что они будут здесь валяться? Еще будут являться честной публике.
-А Михаил Александрович, — вдруг радостно заговорил с нижнего зала Воланд. – Помню, помню. Ничего не хотим сказать?
Череп обрел мышцы, открыл глаза.  – Простите меня, — прошептал Берлиоз.
-Прощать мне вас не за что, — ответил мессир. – Вы просто не достойны жизни. Вот в чем причина ваших бед. Но вы же были в забытье. Там не плохо. Абадонна, друг мой, сожгите его дотла, чтобы этот кот больше не выкрал его. — Все это время продолжала стоять тишина. Абадонна вновь снял очки. И лазер ударил в череп. Пепел тут же убрали.
-Ушки забыли, — принес кот уши Христи. – Может прибить их на стену, как трофей. Рядом со шкурой льва. — Но Абадонна спалил и уши.
-Вот и все, королева, вашу руку, — протянул Воланд ладонь. Почетные гости пошли следом за парой. Среди них и Лермонто с принцессой Анастасией. И Джоконда с Леонардо. И даже Сахаров. Хотя именно его трудно было представить на бале сатаны. Марьям едва кланялась, и натужно улыбалась, бросала фразы. — Надеюсь, что вам было весело? – говорила она. – Надеюсь, что вы не скучали.
-Это был мой лучший бал, — вежливо отвечали ей. Она не знала, искренни ли были гости.
-Нельзя ли вернуть мадам Татьяну, — вдруг попросила Марьям. – Я простила ее.
-Да, пусть возвращается. Выпьет чего-нибудь, — с досадой ответил мессир.
И старуха вернулась. Она упала на корячки и долго охала, поднимаясь с пола.
-Была ты дурой, дурой и осталась, — сказал ей Азазелло. — И будь вперед просто вежливой. Иногда это здорово помогает.
-К главному, — прервал его Воланд, давая понять, чтобы госпожа Татьяна исчезла. Ринго принес хрустальную чашу, наполненную кровью. — Здесь кровь 13 голов. Выпейте это, — попросил Воланд Марьям. Та ни о чем не спрашивала. Она просто осушила кубок. И он засверкал от чистоты. Королеве стало так легко. Пространство вокруг нее свернулось. Но она осталась жива.
-Для чего вообще живет человечество? – вдруг спросила она сама себя.
Зал заполнили танцующие пары.
Глава 39. Завершение.
Ты сам себя изображал.
 Лермонтов. На картину Рембрандта.

Зал заполнили танцующие пары. Ни одного скелета видно не было. Все изсканно и цасртвенно.
-Человек или человечество? Человечество живет для того, чтобы выжить тогда, когда потухнут звезды. И выжить не при помощи высшего существа, а лишь благодаря себе, — услышала королева ответ самого Воланда. Ему-то она доверяла. – А человек живет, чтобы оставить наследство, продлить свой род. Так писал Ульянов. Я с ним в этом согласен. Для нас накрыли столик. Нас ждет Миша и Анастасия. Они признательны вам за прекрасный вечер. И я тоже. Вы славная королева. Станцуйте с Мишей. Потом мы выпьем чай. И вы свободны.
-Я должна сама пригласить его? – спросила Марьям.
-Да, разумеется с согласия царевны Анастасии. А я посмотрю на вас со стороны, — как-то серо и устало ответил мессир.
Бегемот вновь взлетел вверх и протрубил: — Белый танец. Дамы приглашают кавалеров.
Марьям не могла приподнять ноги. Проход по залу дался ей с большим трудом. Тонкая струйка крови тянулась за ней. Слуга в белоснежных перчатках протирал кровь салфеткой. Королева улыбнулась Мише издалека, тот пошептался с Анастасией и поспешил навстречу королеве. Марьям благодарственно ему кивнула. Мишель галантно кивнул головой.
-Королева, бал подходит к концу. Я понимаю, что это белый танец, но мне так хочется потанцевать с вами. Мессир, не сочтите за дерзость.
-Да всегда, пожалуйста, — с легкой усмешкой ответил Воланд. – Я, знаете, созерцатель, не любитель танцев.
Марьям видела, как легко порхают дамы в танце. Мишель отвел ее чуть в сторону.
– Встаньте мне на ноги, — шепнул он королеве.
-Туфли очень тяжелые, — ответила Марьям.
-Я отдохнул в земле сполна.
Марьям осторожно поставила свои ноги на туфли Лермонто. Она взмахнула руками. Нет, они не закружились легко, они просто взлетели. Кто-то нес поэта, а поэт нес королеву. Так они прокружились через весь зал. Гости дружно аплодировали им. Многие из них бывали на балах сотни лет. И они знали, что редкая из королев позволяла себе такой танец. Да, Марьям умела танцевать, у нее даже закружилась голова.
-Как мне легко, — почти кричала она. – Вы лучший из моих партнеров по танцу.
-О,  у меня хорошая школа, — громко и радостно кричал Миша. – Я закружу вас. Это прекрасно, танцевать с королевой.
-Кружите, меня, кружите.
Музыка глохла и глохла. Дамы сложили свои веера. Стал медленно гаснуть и свет. Миша остановился. Бал завершался. Им тихо поаплодировали. Королева вернулась к мессиру и осторожно поцеловала его в щеку. Тот улыбнулся.
-Пора, — сказал он. – Куда течет эта река. Не знаю ни я, ни философ. Человек должен сам решить это, без нашей помощи.
-Мне кажется, что пока мы в тихой заводи, — осторожно сказала Марьям, боясь показаться глупой.
— И в очень вязкой заводи, — поддержал ее мессир. – Но сейчас я попрощаюсь с гостями. Они ждут этого. Присядьте с Мишей и Настей. Я вернусь через пару секунд.
Случилось что-то непонятное. Воланд обернулся то ли ветром, то ли куском ткани. Он заскользил среди гостей. Он общался с ними подобным образом. А королева сидела в нише, сама разливала чай. -Я так благодарна вам за этот танец, — говорила она. – Я его никогда не забуду. Какой ароматный чай.
-Прекрасный бал, прекрасная ночь, — поддержала королеву царевна Настя.
Вскоре к ним вернулся и сам мессир. — Царевна, я рад вернуть вам вашу брошь, — сказал он. – Миша, а это книга сказок. Вам дарила ее ваша бабушка. Самая лучшая из бабушек.
И по щеке Миши и Насти потекли слезы. — Простите нас, —  сказали они разом. – Жаль, что все так быстро кончилось. — И они посмотрели друг другу в лицо. -Мы приняли решение, — сказал Миша. – Мы хотим быть вместе. Это возможно?
-Да. Вы будите вместе, — ответил Воланд. – Прощайте, но мы все же еще встретимся. Вам в рай. Настя, ваших святых родителей там нет. Удивлены?
-Нет.
Зазвонил колокольчик. На стены   стали заходить шторы. Все порожденное чудесами исчезало. Полы стали ходить волнами, хотя сейсмической активности не наблюдалось.
-Господа, кареты будут поданы во внутренний двор. Но не торопитесь. Танцуйте хоть до следующего бала, - объявил Ринго. –Всем шампанского.
Бал завершился. Воланд и его свита удалились. Они отдыхали. Все сняли носки. Марьям не знала, что ей делать дальше. Была ли она еще королевой или все прошло вместе с ударами часов.
-Мы традиционно после бала расслабляемся, — сказал кот, выдирающий репьи из хвоста. -Это все ведьма Гибла. Она специально принесла пакет репьев. Все гости на балу голые, а я пушистый. Вот репьи и накинулись на меня. Хоть состригай всю эту красоту. Это за то, что носочки волшебные нашел для мессира. Какие же ведьмы мстительные. А мессир злопамятен, так и не поприветствовал великую волшебницу. За это приветствие она сняла бы с него свои чары.
Марьям быстро приходила в себя, посмотрела в зеркало. На ее лбу виднелся красный рубец. Венец лежал на малиновой подушке. Шея была стерта цепью. Гелла наложила на раны пластырь и листья каланхое. Но хуже всего было с ногами. Какая-то сотня другая шагов далась ей нелегко. Гелла обмотала ее ноги кусками простыни с кушетки. И они быстро пропитывались кровью.
-Отдохну и пойду, — сказала Марьям.
-Мы вызовем вам такси, — сказал Ринго.
-У меня нет денег. И недалеко здесь. Башмачки я с ног сняла. Значит, дойду и босиком.
-Выпейте, это всегда помогает, даже мне, — сказал Воланд. – Если, конечно, вы пьете крепкие напитки.
-После крови мне уже ничего не страшно пить, — ответила Марьям. – Все было прекрасно. Я побывала в сказке. Столько великолепия, торжественности. И теперь, если позволите, то вернусь к жизни.
— А отчего так грустно? Мы явно утомили вас, — сказал Воланд.
-Мессир, а отчего мне не стать тигром? – спросил кот.
-Не тебе решать. Ты мешаешь мне говорить с королевой, — раздраженно ответил мессир. – Маргарита Рашидовна, что так тревожит вас?
-Ничего. Немного устала, но по-хорошему.
Слуги принесли скорпионов, но кроме Бегемота и Азазелло их никто есть не стал. Вперед вышла Маргарита Николаевна и сказала. –Мессир, королева потеряла любимого человека. Пусть она попросит вас о помощи. Она не хочет этого делать. Она очень гордая.
-Значит, не любит. Вы-то попросили вернуть Мастера, — резонно заключил Воланд.
И тут Марьям поднялась. – Это я–то не люблю, — почти закричала она. — Я спокойно отдам за него свою жизнь. Знать бы, что с ним. Если он мертв, то и я умру. Если болен, то я вылечу его. Но если он бросил меня, то я не знаю, что мне делать. Нет даже слез.
-Кто он? – спросил Воланд, налив себе немного спирта и отрезав тонкий ломтик лимона. Он выпил, но закусил скорпионом.
-Богомаз. Он написал икону Иешуа, — вновь вмешалась Маргарита Николаевна.
-Вот тебе и Новый год, — вздохнул Воланд. – Вновь философ.
-Приказываете показать икону? – спросил Азазелло. – Я ее прихватил у Христи, когда отрывал ей голову. Кажется, икона уже святость обрела.
-Святость, не святость, но посмотрим, — сдержанно сказал Воланд. – Знаю я про эту икону. Меня просили приглядеть за ней. Нет, Левий Матвей и Мариам Сирианка, не сам.
Что-то вновь закружилось. На пол упала икона и раскололась на две части. Воланд поднял ее, и она срослась. Икона была всего-то сорок на двадцать сантиметров. Воланд отдалил ее от глаз. И, наконец-то, увидел его, философа древних времен. Он был прекрасен. На плечах Иешуа лежала белая овечка с невинными глазами. Красный халат полностью скрывал его тело. Золотой обруч вокруг головы Иешуа походил на само солнце. Иешуа встал и пошел навстречу людям. – Мой храм строится вне человека. Он строится среди отношений между людьми, — говорил он. Воланд отдалял и отдалял икону от себя. А философ шел и шел. Икона то палила зноем, но источала морскую прохладу, а то и просто холод.
— Помогите ей, — сказал Иешуа из иконы. Воланд вновь бросил доску на землю. Икона пропала.
-Что за жизнь такая пошла, — вздохнул мессир. – Выходит, что человек, лишь камень, кирпичик, из которого строят храм. Но не каждый сущий достоин стать кирпичиком. Значит, храм никогда не построят. Философ не в состоянии поднять этот камень из грязи. Уберите вы носки подальше. Вы еще кальсоны здесь развесьте. А дела-то у твоего Богомаза дрянь. Гораздо хуже, чем когда-то у Мастера. Мастер был в больнице, а он в темнице. Не вмешайся мы немедленно, не увидишь ты его больше.
Марьям упала на колени. – Возьмите, возьмите мою жизнь. Пусть он живет. Он достоин жизни. И он не ценит ее совсем.
-Маргарита Рашидовна, вы же успешная женщина. Он и не стоит тебя, вроде бы. Или нет? – задумался Воланд. – Казалось, что я должен разбираться в подобных сердечных делах. Но ничего не понимаю.  Зачем он тебе? У него свой мир. И войти в него не просто. Особенно человеку из иного мира.
-Это я не стою его. Он ничего не делает в полумеру. Если икона, то святая. Если стихи, то до слез. А если любовь, то бескрайняя. Со мной такого никогда не было. Вы не представляете, сколько в нем энергии. Он обжигает меня на расстоянии. И если вы не поможете ему, то я покончу с собой. Мне незачем жить без него.
-Да, это правда, — заметил Ринго. – Мне бы не знать женщин. Скольких я погубил этой энергией. Но я-то артист. Ей можно верить. Не будем терять время.
Воланд подошел к стене и раздвинул ее  в стороны. Все увидели загородный дом. А потом темный подвал. Вдруг вспыхнул свет. Стало видно новую кирпичную кладку с маленьким оконцем. К оконцу подошел полный молодой человек. Это был Беспалый Карапуз. Он вроде бы свиньей должен быть. Вывернулся каким-то образом.
-Если не будешь работать, то останешься здесь навсегда, и не получишь ни воды, ни еды. И мать твоя сдохнет от приступа сердечной жабы. Ты идиот. Ни себя, так мать пожалей.
Человек приподнял голову. – Думаете, что я смогу творить в таких условиях. Наивные люди. А ты первый из наивных, гражданин Карапуз. И сдохнешь ты в тюрьме.
-Сможешь, ты все сможешь. Кто-то убил двух моих лучших людей. Тела остались, а голов нет. Но мне не страшно. Повторяю, выбора у тебя нет. Заставим.
-Выбор всегда широк. Я нарисую лишь одну икону. Страшный суд. За это передашь записку моей матери. Мне ничего не надо. Даже воды.
И все стемнело. – Я показал то, что было три дня назад, — сказал Воланд.
-Он жив? – спросила отчего-то Гелла, самая хладнокровная из всех присутствующих. – Как же люди любят унижать других людей. Хотя Маляр, это не тот человек, которого можно унизить. Если он решил, то решил.
-Он и не вспомнил меня, — сказала Марьям. – Он не любит.
И Воланд вновь раскрыл стену. И вновь показал подвал. Маляр сидел в углу. Он мерз. Он бредил. Его раны кровоточили.
— А ее ты не любишь? – спросил все тот же толстяк.
— Нет. Я неудачник. Ей нужен яркий мужчина. Умеющий жить, богатый, с коттеджами, машинами, заводами.
-Да, такой, как я. Сдохнешь, женюсь на ней. Скажу, что мы были друзьями. И ты просил позаботиться о ней. Рашид только мешать будет. Придется убрать татарина. Я все продумаю. Все. Три дня не пить. Тебе не так-то долго осталось. Ты жив по одной причине, здесь влажно.
Маляр ничего не ответил.
 -Я ему не верю, — сказала Марьям. – Я знаю, что он любит меня. Плохо, что убили Анжи. Где мне искать его? Мне пора. Прощайте. Я не могу больше ждать помощи.
-Стой, — грозно остановил девушку мессир. — Все сделаем проще. За Маляром слетает Азазелло.
 Таких гроз еще не было. Знойное небо закрыли тучи. И огонь буквально посыпался сверху. Гроза била по деревьям, по столбам. С гор потекли настоящие реки, но песчаные. И в этой вакханалии на дом Беспалого сел Азазелло.  Хозяин раскрыл окна и отшатнулся. Молния поразила его. И он вновь превратился в поросенка. Дом запылал. Маляр перекрестился.
Глава 40. Не крестись.
Азазелло не проявлялся перед Богомазом.
– Вот и все, — сказал Богомаз. – Я сгорю. Отмучился. Простит ли меня моя мать, Марьям. Милая Марьям. Но так будет лучше. Почему я раньше не подумал, что мне надо умереть. Это решение.
-Не крестись больше. Что будет лучше? – захохотал у него над ухом Азазелло. – Забудься на пару минут. Туда ты еще успеешь.
Дом Карапуза пылал. Огненные вихри несли по саду, по хозяйственным постройкам. Маленький свин удивленно смотрел на происходящее.
-Поросенка спасай, — кричала какая-то злобная женщина.
-Поджарится, и спасем, — кричали мужики. – Слава богу, наказало его небо. Бандюга. Привыкли сидеть на шее у народа.
Мужики кинулись ловить поросенка. Пожарников никто вызывать не собирался. Поросенка поймала женщина.
– Не отдам. Он мой. Беспалый у меня пол-огорода прикатал машиной, — кричала она. – Я его на день рождение прирежу.
При последних словах поросенок задергался, но женщина схватила его за задние ноги и потащила домой.
Не прошло и трех минут, как Маляр лежал на полу комнаты, где отдыхала свита Воланда. Он был без памяти. Гелла наполнила кровью бокал и добавила в него вина, подумала и положила ложку меда. Она напоила Маляра. Он упирался, не хотел пить. И вдруг он открыл глаза. Гелла влила в него жидкость, мало похожую на лекарство.
-Я умер? – спросил он Марьям. – Я же знал, что ты нереальная женщина. Ты мой ангел-хранитель.
-Я плохой ангел, — ответила девушка. Она тряслась. – Но я любящий ангел. Все в прошлом. Ты в безопасности. Я вылечу твои раны. Ты освобожден. Жирные твари тебя больше не обидят. Они получили по заслугам. Человеческий облик остался лишь у одного толстяка. Карапуз стал свиньей. Его будут год кормить помоями и зарежут.
-Лечить раны? Есть здесь специалист и получше, — заявила Гелла. Она достала какие-то склянки, банки. И все закипело. Она поила Маляра с ложечки, перевязывала его раны. И вскоре он поднялся и встал в полный рост.
-Красив, хоть и маленький, — шутливо сказал Воланд. – В иконописи я ничего не понимаю.  Но вроде бы ты мастер. Не часто иконы несут в себя святой дух. Ладно, Марьям Рашидовна, что вы еще хотите?
-Мессир, мы не хотим повторить путь Игоря и Маргариты. Мы хотим просто выйти отсюда и продолжить жизнь. Жить так, как получится.
-Вы отказываемся от бессмертия? – спросил Воланд.
-Всему свое время. Мы хотим жить своей жизнью, — ответила Марьям. — Он любит меня.
-Я ни на что не способен. Марьям, нам нельзя быть вместе. Я притягиваю несчастья. Завтра меня опять схватят. Пусть не Карапуз. Подобных ему людей много. Пострадаешь и ты, — сказал Маляр.
-Я не пострадаю. Здесь меня никто не переубедит. У меня влиятельный отец.
-Нет, королева, вам надо надеяться лишь на себя. Иначе ваша жизнь обретет иной смысл, — строго сказал Воланд. – Вы только скажите, кто вам еще мешает, и мы все сделаем. И никто вас не потревожит. Мы можем даровать вам покой и при жизни. Смените место жительства на деревню. Вы ни в чем не будите нуждаться. Наверное, я вновь решаю за свою королеву. Решайте сами. Мы еще побудим в вашем городе. Моим ребятишкам надо отдохнуть. Бал потребовал от них силы. А вы, Богомаз, дайте мне слово, что больше никогда не выпьете и ста граммов спиртного. Даже вина. Иначе я бессилен. Ни Карапуз твой враг, а ты сам, и водка.
-Я не могу дать такого слова. У меня проблемы.
-Если не дашь этого слова, то не сможешь сделать эту женщину счастливой. Значит, вам лучше расстаться сразу. Мы, конечно, не вернем тебя в яму, но какая разница. Алкоголь, эта та же яма, что соорудил Хряк-Карапуз. Вы не смотрите на нас. Мы пьем, но мы не люди. Мы лишь образы людей. И, возможно, что когда мир перестанет пить, то и мы уберем водку в дальний угол. Выбирай, алкоголь или она.
-Она.
-Ты понимаешь, что дал не пустое слова. После первой же твоей рюмки, она умрет. Умрешь не ты, а она. Это будет яд для нее. А ты останешься жить. И плевали мы на тебя. То, что ты написал эту икону, для меня ничего не значит. Мне важнее внутренне состояние. И знай, что она согласилась поменять свою жизнь на твою, — немного презрительно сказал Воланд.
-Меня особо и убеждать не надо. Вы хороший психолог, — отчего-то улыбнулся Маляр. – И знаете, у меня не будет никаких проблем. Она вернула мне смысл жизни.
-Да, психолог. Мне иначе нельзя. Человек в человеке так редок. Все, кому мы оторвали голову, не были людьми. Они были недостойны человеческого тела. Дело даже не в том, что они воровали или убивали. Дело в другом. Подумай над моими словами. И хорошо бы над этим подумали все люди.
-А у меня есть подарок, — скромненько заметил кот. И вытащил из-под кровати несколько подушек в виде котиков. – Весьма мягкие. А потом еще одеяло подарю. Из пуха гагары. Пух пока не набрал. Гагры такие осторожные. Подберешься к ним, а они в крик. И вот, подарю вам стеклышко небольшое. – Котик лишь взмахнул лапой и все увидели огромнейший бриллиант.  — У меня все. А если Маляр еще мой портрет намалюет, то я вас просто заобожаю. И нарисуй мне золотой ободок над головой, как у философа. — Кот взмахнул лапой и в комнате появился утопленник с женой, семья Бренькиных.
-Господь со мной, допились, — сказала женщина. – Что мы вчера пили? Нет, впредь буду пить лишь рюмку шампанского в день.
-А тебе не все равно, что пить, — ответил муж. — Что-то мне здесь не нравится.
Он увидел заставленный бутылками столик, и, не спрашивая разрешения, налил себе полный стакан.
-А ведь он так и не стал вампиром, — удивленно сказал Ринго. — Неудача.
-Нонсенс, — подтвердил и Бегемот.
-Не моя задача делать человека вампиром. Я его укусила. Этого достаточно. Вот протрезвеет, может и вспомнит о кровушке, — решила Гелла. – Давайте, уберем его отсюда. Хотя, как наглядный экземпляр для наркологических кабинетов, он великолепен. Маляр, кот тебе образец показал. Ты бы стал подобным, не дав клятву.
Кот вновь взмахнул лапой, и пара исчезла.
— Я даже не выпила ничего, — кричала женщина на улицы. – Козел, алкаш, скелет. Тебя надо в колбу запихать, и спиртовать не придется. И куда только лезет. Ищи дверь, где мы были.
 -Что же, — встал Воланд. – Желаю вам простого человеческого счастья. Поцелуй, меня, старого ворчуна, — вдруг улыбнулся Воланд, что делал весьма редко. – У входа вас ждет карета. На этом все. Не обещаю новой встречи. Вы ее не заслужили. Да, и не заслужите.
Марьям и Маляр вышли из стены кинотеатра. Они не узнали маленький дворик. Он был стилизован под старину. Газовые рожки, мрамор, брусчатка. И карета. Она была позолоченной, и имела цвет ночного неба. Запряжены в нее были черные лошадки.
Ринго провожал гостей. Он распахнул дверцы. — Вы можете кататься по городу до первых лучей солнца, — сказал он. — А потом все пропадет. Мы скоро покинем эти улицы. Пора. Пора. Счастливого продолжения бала. Сейчас лишь час ночи.
-А карета не превратится в тыкву? – засмеялась Марьям.
-Нет. Но ездить она перестанет. 
Город был на редкость безлюдным. И прекрасен. Улицы дворники помыли. Солнце еще не напекло крыши. Пели соловьи. — Тебя спасло лишь чудо, — прижалась Марьям к Маляру. – И ты поступил со мной жестоко.  Дай мне слово, что впредь будешь думать сначала обо мне и матери, а потом о чем угодно.
-Даю. Я сейчас дам любое слово.
Не сказать, что карета ехала тихо. И ехала она не по безлюдным местам. От кинотеатра она проехала по центральной улице мимо нового театра, потом свернула в сторону реки и пригородных лесов. Не доезжая до сельскохозяйственной академии, карета встала.
-Скоро рассвет, — сказал кучер. – При первых лучах солнца я пропаду.
Маляр и девушка вышли. Они оказались на задворках какого-то учреждения. Вместо тройки коней под упряжью стояла лишь одна лошадка, довольно-таки справная. Кучер стал волхвом. — Вот и рассвет. Мне пора. Куда вас перенести?
-Мы хотим домой, — попросила Марьям.
И опять подул суховей. И все. Марьям и Маляр оказались дома на Пушкина. Они взяли друг друга за руки и закружились. Они смеялись. А потом упали на ковер. Они лежали и смотрели в глаза друг друга. Слов больше не требовалось. Они знали все, что могли бы сказать.
-Я позвоню Прасковье Никаноровне,  — сказала она. – Она уже должна проснутся. И у нас все будет хорошо. У нас будет уютный дом, сад, огородик. Я сама подберу новое жилье. А квартиры мы продадим.
Глава 27. Прокуратор.
 Живые с мертвыми сравнялись; и ночь холодная пришла…
 Лермонтов. Поле Бородина.
 Тучи начали свой полет, где-то далеко, у африканских сухих берегов. Ветер дул именно из пустынь. И он нес тьму. С прокуратором все было решено. Его верность императору Тиберию сыграла свою роль. Понтий Пилат принял свою участь. И он ни в чем не раскаялся. Он признал вину. Да, он заразился идеями философа-путешественника. И он сделал все, чтобы сохранить память о нем. Прокуратор помнил, как легат расцеловал его при прощание и сказал знаменательные слова: « Когда створки фасоли лопаются, то это не значит, что фасоль плоха. Это значит, что пришло ее время дать семя новому растению».
 Иконы, рукописи, некоторые вещи, а точнее многие вещи, изъяли в ходе следствия, а вернее принятия решения по делу самого прокуратора, Понтия Пилата и его супруги Прокулы. Левий Матвей бежал из столицы Иудеи и укрылся. Тайные сподвижники предупредили его, предупредили его, но не предупредили самого прокуратора. И куда было бежать Понтию Пилату? Он был недостойно велик, чтобы просить убежище в сопредельных странах, и недостаточно мелок, чтобы укрываться у простолюдинов или в дальних горах.
 Понтий Пилат и его жена Клавдия Прокула, прекраснейшая из женщин, и вернейшая из жен, находились в подвале порта. Император еще не принял решения по их вопросу. Но Понтий Пилат и Прокула знали каким будет это решение. Они  думали, что их выкинут во время шторма в море. Но все произошло обыденнее, Пилата и его супругу доставили в столицу без происшествий. Их кормили и поили в пути, охраняли, боялись, что они сами спрыгнут в море, и в этом обвинят легата Вителлия. И по окончании длительного времени Понтий Пилат предстал пред императором. Жену Клавдию не удостоили такой чести. -Признаешь ли ты свою вину? – спросил император Тиберий, сведя брови.
-Я признаю. Да, эти мысли, мысли казненного мною философа, вошли в мою голову. Я виноват. Я принимаю суд над собой. И прошу лишь об одном. Я молю о сохранении жизни моей жене Клавдии Прокуле. Это достойнейшая из женщин.
-Именно она принимала в своем доме паломников из Нубии, Ливии, Эфиопии и Египта. Я знаю обо всем, что происходит в моей империи. Бывали у нее и ученики этого несуразного Иешуа, были синайские пустынники,  и много разного сброда. Я знаю все. И честь тебе, что ты казнил его. Иначе бы все было строже. И судили бы ни одних вас, но всех ваших родственников. А так, все чудесно. Все ваше имущество перейдет наследникам.
-Возьмите все мое имущество. Но пощадите жену. Она выполняла лишь роль гостеприимной хозяйки.
-И разделит с тобой твою судьбу. Это ли не честь для любой из жен, уйти из этого мира в один день с мужем. Но она посмотрит на твою казнь. Повторяюсь. Я принимаю в расчет все твои заслуги перед империей. Они были. Так чем же он взял тебя? Ты можешь это объяснить своему императору? Ты предал не только меня, государство. Ты предал своих богов. И они отвернулись от тебя.
-Помилуй ее, о справедливейший из правителей.  Она не заслужила такой опалы. Она лишь добрая женщина. А философ был наивным человеком. Да, мне его было жаль, как лекаря. И только. Он прекрасно лечил страшные головные боли.
-Ты не ответил на мой вопрос. Она же получила достойное воспитание. Она вмешивалась в политические событие. И она превосходила в ереси всех. Я знаю, что она пыталась уговорить тебя отменить решение о казни Иешуа. Я всевидящ.
-Это наветы врагов, прежде всего Каифы. Мы с женой в это время жили в разных городах. И переписки между нами не было.
-Ты сделал все, чтобы возмутить народ Иудеи. И восстания захлестнули страну у врат пустыни. Засуха и голод накрыли богатейшую провинцию.
-Я лишь защищал интересы Рима, интересы империи.
-Ложь. Не только иудеи роптали, но и друзы, и сирийцы, все арамейские племена. Это не служба. Это тихий заговор. Судьба говорит следующее: утром, следующего дня, ты, изменник и проповедник смутной философии, призывающей свергнуть власть императора, и твоя жена, Клавдия Прокула, будут сброшены в Тибр с камнями на ногах. Все твои заслуги перечеркнуты. Прощения ты не заслужил.
 Это было 24 июня 36 года. Прошло три года после казни Иешуа. Утром, на берегу Тибра и состоялась казнь, о которой потом ходили легенды. Казнь самого философа не вызвала столько ужаса, как эта. Тысячная толпа любопытных заполнила набережную Тибра. Люди сидели на склонах, на мостовых, просто на камнях. Богатые граждане пришли целыми семействами. Они ждали развлечения. Начинали потихоньку шуметь. Но как спокойны были Понтий и Клавдия. Да, они приняли свою участь, но не раскаялись в содеянном. И главная их вина была не в измене императору. Институту императорства они никогда не изменяли. Главной их виной было принятие учения Иешуа, бродячего философа. Ни Понтия Пилата, ни его супругу не пытали. Супруги вызывали уважение императора Тиберия. И он бы их отпустил. Но к процессу было привлечено внимание общественности, прежде всего в Иудеи, Сирии. Пилата везли в клетке. Его супруга бежала рядом. И она кричала на всю улицу: — Мой муж, я люблю тебя. Я люблю тебя, как саму жизнь. Ты мой бог. И нет иного бога, кроме тебя.
-Прошу тебя, не трать последние силы. Мы должны достойно принять свою смерть, — говорил ей прокуратор. И он взглядом ласкал жену.
Но все это было так привычно. Люди не обращали внимания на чужую драму, ждали прибытия императора, самой казни. Тиберий, как правило, бывал на подобных увеселениях. Но пока ворота его резиденции были закрыты. Утром прошел дождь. Он охладил камни.  Вода еще стояла в каменистых выемках. И дети с радостью шлепали в лужи, брызгая друг друга. Было очень весело.
Прокула несколько раз падала и получала удары плетью. Преступников привели на деревянную речную пристынь. Там стояли прогулочные лодки, как самого императора, так и его семьи. Но на этот раз лодки отвели в морской порт, к дельте Тибра.
Специальные люди установили помост и кресло для императора. Для этого пришлось разгонять толпу. Было непонятно, хотел ли Тиберий гласности казни, или, напротив, не хотел. Наконец, прибыл и сам император. Он был достоин своего титула. Люди почитали его. Установилась полная тишина. Даже дети перестали визжать. Зачитали указ, перечислили преступления. Их было очень много, в том числе и шпионаж в пользу сопредельных государств. Прокулу обвиняли в колдовстве, в использовании сатанинских ритуалов, ядовитых трав, и хранение тайных рукописей, укрывательстве преступников. Оба обвиняемых прилюдно признали свою вину, хотя они и знали, что помилованы не будут. При этом Понтий Пилат сказал следующее дословно: « В целях спокойствия государства я признаю свою вину, и славлю великого императора Тиберия, отца народов империи, простирающейся от восхода до заката солнца».
Император зевнул, показательно зевнул. Ему как бы и не было дела до развенчанного прокуратора Иудеи. Он уничтожал своих политических противников. Он не вникал в суть происходящего. Он ничего не знал, или мало знал, об Иешуа, хотя ему докладывали о возникновении нового культа казненного философа. Империя – вот во что он верил. И он не позволит расколоться ей на две части. Процветание востока его настораживало. Антиохия – вот где корень зла. Но она и вторая нога империи, надо просто, чтобы первый шаг всегда делал Рим.
 Читавший приговор человек посмотрел в сторону императора и дал отмашку. К ногам преступников привязали камни. Их руки были и так связаны. Их поставили в лодку и отвезли на середину Тибра, мелеющей реки. Где-то вдали виднелись лесистые пригорки, над которыми нависали легкие облака. В древние времена там стояли капища иных богов. Теперь римляне поклонялись, в общем-то, греческим богам. Император прилег на ложе. Что-то начало тревожить и толпу, да и воинов. Наверное, сама природа о чем-то предупреждала. Ветер понес по набережной какой-то мусор. Тень накрыла набережную. -Не будет ли еще дождя? – спросил император следовавшего за ним звездочета и предсказателя. Тот посмотрел на небо, послюнявил палец и приподнял его вверх, а потом с умным видом заключил: — Да, после казни, все возможно. На все воля богов. Надо поторопиться. — Император был доволен ответом. Он попросил чашку цветочного чая. Потом император дал отмашку. — Чего ждем? – недовольно спросил он. – Пусть каждый получит по заслугам.
 Пилат и Прокула улыбались друг другу. -Прости меня, — сказал он.
-И ты меня, — сказала женщина.
-Не думал, что я так уйду из этой жизни, с позором. До встречи, философ. Если можешь, то дай легкую смерть моей супруге.
-Ты был лучшим из мужчин. До встречи, мой супруг.
Был ли дальний гром ответом? Но люди слышали эти глухие раскаты. Все говорило о приближении бури. Здесь и никакого звездочета было не нужно. Мелкие барашки волн пробежали по реке. Тиберий встал, чтобы видеть лучше. Все произошло быстро. Один из воинов столкнул преступников в воду. Сначала Пилата, а потом и Прокулу. Прошло не менее, чем пять минут. И вдруг наступила кромешная тьма. Река взбурлила. И в свете молний над ее поверхностью появился Понтий Пилат. Он стоял на воде. Люди в панике бросились бежать.
-В лодку его,  в лодку, — кричал отчего-то звездочет. А начальник отряда воинов стоял, как вкопанный. Наконец, он дал отмашку. И Понтия затащили в лодку. Он был жив. И таинственно улыбался. Он смотрел на темную воду. Тело Прокулы не всплыло.
-Спасибо за нее, — прошептали губы Понтия Пилата. – А не так уж и страшно умереть во имя веры. И чтобы не стояло за тобой, о философ, я уверовал в твою божественность. Да, возверуйте в могущего бога, — прокричал Понтий Пилат. Его ударили и он упал на дно лодки.
 Понтия увезли не в тюрьму, а  в подвал дворца. Император так и не рискнул встретиться с ним. Он просто струсил. Тиберий послал в Антиохию запрос. Он хотел знать все о жизни бывшего прокуратора, о его верных людях, о его действиях, решениях, даже слугах и любовницах. Утром, на самом рассвете, Понтия перевели на весельную галеру. Корабль пошел в Галлию,  в город Вьенн, на реку Рона. Именно там, вдали от Рима, решено было повторить казнь. Тиберий очень любил Галлию. Он считал ее самой прекрасной из всех своих провинций. Император должен был понять, кто же помогает преступнику. Он, ставший императором по воле богов, боялся чего-то неведомого и нового. — Немедленно, присылай с пути мне любую информацию, — отдал он приказ начальнику отряда стражников, отважному Геркулуму. – Нет, я не верю, что Понтию Пилату помогают божественные силы, — добавил он для себя. – Боги помогают избранным.
 Ветра не было. Корабль ждал легкого дуновения. Геркулум не скрывал своего волнения. Он то и дело поднимал палец в воздух. И все же заработали весла. Судно пошло на север. А слухи о святости Понтия Пилата ползли из хижины в хижину. Люди провожали его, со слезами на глазах. Общины христиан уже были в Риме. И они были не маленькими. Человек, казнивший Иешуа, был заметной у них личностью. Знали они и о тех действиях, что предпринял прокуратор, чтобы сохранить память о казненном философе. — Он его простил, — говорили люди. – На Понтия надели терновый венок. Он святой, святой. — И десятки людей направились в Галлию на парусных лодках, чтобы видеть, что же будет дальше. Никто не верил, что чудо повторится. Но все надеялись на это. Понтий, гонитель философа, становился флагом новой веры. Именно Понтий Пилат принес веру в Рим. Да, были и ученики философа, Петр и Павел, но их действия не принесли такой славы, как всплытие из воды мучителя. — Какую же ошибку мы сделали? Если было сомнение, то надо было задушить его в подвале. Но уже поздно. Корабль не догнать, — думал император. – И императорское ли это дело вникать в дела религии. Это дело жрецов. Его всегда успеют задушить. Благо, что я император. И это позволяет мне жить вечно. Хотя бы думать, что я бессмертен.
Знал бы Тиберий свою участь. И не получил ли он по заслугам, казня Понтия Пилата. Он обнимал руками подушку, которая и лишит его жизни. Где-то тихо заиграла флейта. Тиберий благодарственно кивнул. Он очень любил музыку. Мальчик раб принес ему бокал воды и стал растирать ему ступни. Пальцы у слуги были очень цепкими. Тиберий быстро забыл свои думы.
 
Галлия была провинцией неспокойной. Цезарь не раз, и не два вводил целые армии на ее территорию. Тиберий же успокоил галлов. Именно это он считал главной заслугой перед государством.  Корабль с осужденным экс-прокуратором вошел в маленький порт Вьена на рассвете. Все было окружено тайной. Но по туманной реке уже сновали лодочки рыбаков. Они поднимались раньше всех. И все бы было тихо, если бы не поклонники Иешуа, прибывшие в город чуть ли не одновременно с римской галерой Геркулума. Поклонники прятались по зарослям ивы. Они не хотели привлекать к себе внимание. Прокуратору дали отдохнуть. Он не спал, думал о своей жене, о собаке, убитой еще в Кесарии. Верный пес кинулся на солдат, пришедших арестовывать самого прекрасного хозяина на всей земле. Голова верного пса покатилась по полу, отрубленная мечом. Лишь один из слуг дал знак прокуратору, что позаботиться о теле. И тот благодарно кивнул. А этого слугу Понтий часто наказывал. Тогда прокуратору очень хотелось плакать. Банга была беззащитна перед мечом. Слуги злую собаку не любили. Понтий Пилат надеялся лишь на этот взгляд невольника. – Бедный Банга, — вздыхал Понтий Пилат. – Хотел бы я, чтобы ты встретил меня у врат ада. Скорее всего ада. Я его заслужил. Аду все равно, что я, верно служил императору. Я совершил величайшее преступление. Я казнил его. Видишь ли ты меня, Прокула? Я не хочу чудес. Я хочу просто умереть. Дай мне легкую смерть. Все в твоих силах.
 Перед казнью к прокуратору зашел Геркулум. Раньше они не были знакомы, но командир оказался доблестным воином. Он знал о подвигах всадника золотое копье и в Германии, и в Иллирии, и на севере Сирии. Солдат принес преступнику кубок вина, лепешку и сыр. Он ничего не говорил. Пилат сел, посмотрел на потолок. Он откусил лепешку, глотнул вина, отломил маленький кусочек сыра.  Он был благодарен солдату за это внимание. Сыр был очень вкусен. Понтий Пилат улыбнулся. – Все хорошо, — сказал он. – Но о себе побеспокойся. Императоры не знают чувства благодарности. А остатки сыра отдайте собаке. Самой крупной, которую увидите. Это моя просьба. Должно быть последняя просьба. Я своей жизни не стыжусь. Я бы ничего не изменил в ней. И философа я бы казнил. Так должно было случится.
Слова были ужасными. Геркулум мог пострадать, если кто-то донесет императору, что он угощал преступника. — Ветер не поднимается? – спросил преступник.
-Нет. Все спокойно.
-Ветер будет.
-Все повторится?
-Не знаю. Я просил простой смерти. Но вряд ли я прав. Я должен дать людям веру. И моя смерть вдохновит их. Будь к этому готов.
— Руки у вас свободны. Их не свяжут. Единственное, ничего не говорите людям, молчите. Хотя их будет не много. Вы будите казнены ранним утром, на  восходе солнца.
-Что стало с телом супруги?
— Оно не всплыло. Пока я был в Риме, не всплыло. Видно, ее  могилой стало море. Знаете, почему император выбрал Галлию?
-Знаю, он думает, что здесь нет последователей философии Иешуа. Как же он ошибается. Его философия достигла границ империи. Скоро я увижу его. Его, свою супругу, собаку.
-Слугу, схоронившего вашу собаку, и даже Крысобоя, который ослушался приказа, арестовали.
-А я считал его тупым воякой. Как он мог ослушаться приказа. Бедный Крысобой. Он был просто благодарен мне за свое спасение в холодной Германии.
-Он не сопротивлялся. Он заточен в Кесарии. И его могут помиловать, за прежние заслуги.
— А что с когортой Молниеносного?
— По слухам ее вывели из Ершалаима. Сейчас когорта стоит  близ Тира, развалин Тира. Ходят слухи, что их перебросят в южные пустыни, туда, за Иордань. Там неспокойно и мало воды. Дикие племена чаще и чаще проходят каменную полосу, выложенную после договора о дружбе. В общем, настроения в городах Иудеи и Самарии не радужные. Все чего-то ждут. Прежде всего, вашей казни.
-Да, я знаю, что меня там ненавидят. Это моя заслуга.
 Преступника повели к реке ранним утром. Люди уже стояли на берегу. Все было, как и в Риме. Преступника привязали к камню, поставили на лодку,  и столкнули в холодную Рону. И все повторилось. Но в более устрашающем масштабе. Рона стала походить на море. Трехметровые волны хлынули на берег, заставив людей отбежать. Потом сверкнули молнии, посыпался крупный град. И казненный появился над водой. Он разве что не шел. Над его головой воссиял радужный ареол. Все пали ниц, даже воины. Вихрь крушил все вокруг, а место, где появился Понтий Пилат, было островком тишины. И стоявшие на берегу люди ничего не боялись. Невидимая стена отгородила их от стихии.
– Святой, святой, — шептались люди. И они пошли к воде. Черпали эту воду и окропляли себя. – Сила бога вынесла его. Веруем, веруем. – Все, как один, опустились на колени. –Милости, милости, — кричали христиане.
Пилата подняли на кораблик, привезший его из Рима. И корабль, не причаливая к берегу, отправился вверх по Роне, к хребтам Альп. Люди бежали за ним. Понтия Пилата везли к бездонному озеру, горному озеру. Корабль шел, пока вода позволяла это. Потом преступника вели по скалам. В горах его поместили на плот.
-Топите меня, — разрешил Пилат. – Я просил его взять меня к себе. Больше не всплыву.
На этот Понтий Пилат не всплыл. Но страсти так и не улеглись. Весь отряд Геркулума был уничтожен. Император встретил их на Капрее. И они пропали. Император не хотел, чтобы озеро стало местом поклонения преступнику. Он не хотел, чтобы воины рассказывали о чудесах. Он хотел, чтобы традиционная вера в богов была непоколебима. Но христианство уже пришло. И эта вера умела конспирироваться. Жизнь заставила. Христиане помогали друг другу, обменивались информацией. Они были едины. И это помогло религии продвинуться в народ.
А донесения шли и шли с востока. Пилата и его верную жену Прокулу признали святыми, признали многие христианские общины. Появились его иконы, которые вешали рядом с иконами Иешуа. Император требовал забвения Понтия Пилата. Но вести о его двух воскрешениях дошли до Иберии, Фракии, Ливии, и даже до Персии. Уже новый первосвященник с тайным именем Щепоть служил анафему погибшему. Он называл Пилата погибшим, а не казненным. А поиски Левия Матвея ничего не дали. Кто-то говорил, что он ушел на гору Арарат, кто-то видел его в Греции, кто-то в самой Антиохии. Вера придала сил этому человеку.
-Забыть Пилата, забыть прескобного паяца, — говорили не только во дворцах Рима, но и апостолы. Тогда-то и произошло первое разделение веру и церкви. Потом было иконоборчество, протестантство, походы католиков в православные земли.
 Не пострадал во всей этой истории лишь один человек, начальник тайной полиции Афраний. Как ему это удалось, никто не знал. Скользкий, весьма скользкий и умный тип. Вскоре Афраний явился перед очи легата Вителлия. Встреча прошла удачно. Афраний продолжил служить империи. Такие люди были нужны власти. Нужны великому Тиберию. Афраний вел игру на многих фронтах. Главной его задачей был контроль ситуации в Антиохии, шпионаж за интриганом Виттелием.
25 июня стало днем поминания святого равноапостального Понтия Пилата и его  супруги, великомученицы Клавдии Прокулы. А грек Гермидий так закончил повествование жизни о супругов: « И надели на них терновые венцы и кинули в воды Тибра. Но воды вскипели, и не приняли их. И ужас охватил всех присутствующих. И Пилат поцеловал свою жену. И она утопла. А Пилат один нес муки. И как не спешили его поклонники за кораблем, они так и не узнали место, где был утоплен сей человек. Говорили, что видели его терновый венок в одном из озер. Но точного подтверждения этому нет. И когда Понтий Пилат увидел свой последний рассвет, никто не знает. Было это в 36 году. Он отрекся от старых богов. Он был преступником всех».
Больше Понтий Пилат не увидел ласкового солнца, светлой луны, своей жены Прокулы. Но он увидел свою любимую собаку. Банга верно ждала его у одиноко стоявшего на скале кресла. Солнце взошло.  Но осветило ли оно землю миром. Планета была разделена на веры, государства, языки, культуры. И чтобы построить новый храм, необходимо стереть границы. И это только первое. А самое главное – необходимо разрушить веру во всех богов. И сместить Землю из центра вселенной.
 Глава 42. Поелон.
 Вдруг предо мной в пространстве бесконечном
с великим шумом развернулась книга под неизвестною рукой.
 Лермонтов. Смерть.
 Левий Матвей ни строчки не написал о смерти преступника Понтия Пилата, и о том, насколько сильную роль эта смерть сыграла в приходе новой веры в римский мир. Он не простил прокуратора. Тот мог даровать жизнь страннику-Иешуа, и не даровал. – Что Пилат выиграл от этого? Несколько лет? Так ли они важны для него. Он умер вместе с ним. Там, на лысой горе. Умер и я. Верно ли я поступаю, сбежав от преследователей. Понтий Пилат всегда опережал меня. Теперь он ушел. Он вновь опередил меня. — Матвей положил перед собой чистый лист папируса. И вывел на нем: « Евангелие от Левия Матвея — АнтиПилат». Он просушил чернила. — Вот и закончил я свой труд. Бумага прекрасная. Спасибо, Клавдии Прокуле. Ее мне жаль. — Левий Матвей отложил рукопись. Он взял кожу и зачистил палочку, обмакнул ее в дорогие чернила, привезенные из Египта, и написал сверху: « Ершалаим времен Иешуа». И он стал рисовать Гефсиманский сад, его тропы, даже отдельные деревья. Потом он провел линию восточной стены и дорогу на Иерихон, Кедрону. Храм он рисовал очень тщательно, как и узкие улицы города. Он не знал, что нарисовать вдоль пустынной дороги на Вифлеем. Долина Еннова была мало населена. Нарисовал несколько пальм, траву.  Дворец Ирода дался ему легче всего. Он прекрасно его знал. Потом он нарисовал Голгофу и закончил схему наброском крепости Антония. Вспомнил и о зрелищном месте, о форуме. Он улыбался, вспоминал о том, как они ходили по городу, как отдыхал с учителем на купальнях Силоам. Иешуа думал о чем-то. Жаль, что он не думал вслух. Матвей жалел о многом, что не записывал сразу, что многое пришлось записывать по памяти. — Здесь он плакал об этом городе, — вспомнил Матвей. И подписал: « Елеонская гора». Левий Матвей сиял. В его убежище кто-то постучал. Он ожидал увидеть кого угодно, только не этого человека. Он его помнил прекрасно.
-Толмай, — констатировал Левий. – И ты задумался о содеянном?
-Времени мало. Я опередил их на час. Они едут за тобой. Беги.
-Афраний?
-Не спрашивай ни о чем. Беги. Не теряй времени.
Левий кивнул. Он все понял, сложил в котомку рукописи, пузырьки, нож; накинул на себя хитон. Потом он отдал рукопись Евангелия Толмаю.
-Сохрани это. А потом передашь рыбакам. Или Гермидию. Не попадись. Тебе этого не простится.
-Я сейчас же отвезу рукопись. Меня самого хватятся. Куда вы? Как вас можно будет найти?
— Ты не должен знать, где я прячусь. Считай, что в Парфии, в Экбатане.
-Езжай в Ктесифон. Там большая еврейская община.
-Там я буду на виду. Арамеи спрячут меня. Он там родился. Встречусь с его матушкой, Мариам. Ветер подул из пустыни Син.  Он остановит погоню. А я не боюсь сухого ветра. Я ничего не боюсь. Но я должен жить. Во имя его.
Левий Матвей простился с Толмаем, пошел своим путем. Его могли ждать именно в порту. Он повернул в Десятиградие, решив добраться напрямую до Кесарии Филипповой. И там переждать. За ночь он преодолел 30 километров. Он без сил упал в придорожную яму, закидал себя травой. Левий уснул. Он был на полпути до Назарета, и решил идти мимо этого города, прямо в Кану, тихий поселок, где было много ремесленников. –Здесь меня накормят и укроют, — решил он. — Галилея примет меня. — Он был прав. Друзья его ждали и на берегу Галилейского моря, и в Тавериаде, и в Магдале, и в Капернауме. Все были вдохновлены. Христианство пришло в мир, как глоток свежего воздуха. Это потом в христианство подмешали золото, политику. И оно стало ядом для людей. Все новое несет в себе прогресс. Надо лишь уловить грань, когда новое становится тленом. — Лишь бы Толмай не подвел, донес рукопись. Ее надо сохранить и переписать, — сказал Левий твердым голосом. Да, он становился сильнее и сильнее. Он становился лидером учеников философа.
 
Афраний, после смерти Пилата, оставался в Ершалаиме. До столицы было 120 километров, это если ехать напрямую.  Но маленький отряд преследователей Левия ехал в Кессарию через Иоппию. Дорога там была лучше. Путь по берегу моря не так обезвоживал. Что было весьма важно. Отряд опоздал. Жилище ученика Иешуа пустовало. И спросить о нем было некого. В Ершалаим был послан гонец. Он нес следующее послание: « Бежал, Выясняем. Пока ничего не известно. Кто-то известил. Сообщу. Посланы на все стороны. В Тир, Самарию, Назарет, Аримафею. Все рыбаки, выходящие в море, будут допрошены. Полагаю, что искать беглеца необходимо в Парфии, а то и в Армении. Грек Тенер-Париск». Афраний получил послание буквально через несколько часов. Он ничего не сказал, но написал ответ. « Ничего не предпринимать. За его спиной будут распускаться цветы гладиолусов. Я это знаю. Ему не уйти и не унести свои знания».
Но вокруг Матвея не распускались гладиолусы. Вокруг него лежали голые камни пустыни. Матвей научился быть мудрым. У него была великая цель. Слава ему была не нужна. Он должен разрушить храм старой веры и создать новый. Он должен поведать миру о новой философии. Это была философия добра, любви, терпения. Была философия, да стала реальным ядом. Она породила полное безверие во чтобы то ни было.
 Галилея еще не оправилась от засухи. Хотя дожди и прошли. Погибли оливковые и персиковые рощи, погибли даже пшеничные поля. Галилейцы молчали, если видели идущего одиноко человека. Да, в своем пути Матвей был один, но с ним был он, философ, ушедший на небо. Матвей, корящий себя за то, что не сумел помочь Иешуа, что тот не договорил всего людям, миру. Тайная вера объединили людей сильнее клятвы. – Я скажу за него, но я не скажу ничего нового. Люди не заслужили его любви. Они алчны, злы, бездуховны, трусливы, извращены. И это только малая часть. Но главное дети. Чтобы дети стали лучше, нужна смерть, утирающая лицо человечества, делающее его чище. И когда человек будет чист и прекрасен, то и смерти не будет. Вправе ли я исказить истину? Иудеи не признали Иешуа за царя своего. Он и не говорил им, что он их царь. Он называл себя лишь путешественником. Так я то видел в нем царя. Должны увидеть и другие. Пророк пришел. Лишь бы нам не заблудится. И я спрашиваю через века, люди, идете ли вы его путем. И если в вас закралось сомнение, то лучше остановитесь. Не входите в храм лжи.
Матвей укрылся за камнями и достал чистый папирус. Стая шакалов наблюдала за ним. У него было сухое мясо. И он кинул его им. Это была последняя его еда. Есть ему не хотелось. Матвей разгладил лист. На папирусе было проще писать. Чернила он хранил в маленькой бутылочке, которую очень берег. И он записал: «И ответил Иешуа Понтию Пилату: « Царство мое не от мира сего.  Я пришел, чтобы свидетельствовать об истине. И ты бы, ни священники, ни люди не имели бы надо власти, если бы не дано тебе было свыше». И Матвей склонил голову. Он помнил, как кричали люди: « Распни, распни его!» -И мало было людей, страждущих о нем, — проговорил Левий Матвей, но не записал этих слов. — За что он поплатился, и за что на него снизошел свет. Не зря я плюнул на место, которое зовется Гаффа. — И Матвей стал записывать дальше. «И взял Понтий воды и умыл руки, и сказал: « Невиновен я в крови Праведника. Кровь его на Вас и детях ваших». И Левий заплакал. Организм его был обезвожен, но он плакал обильно, вспоминая, как Иешуа обращался к народу. « Не плачьте обо мне, но плачьте о себе и о детях ваших, ибо приходят дни».
— И Иоанн, и Петр, да и прежние противники его — Никодим, и особенно Иосиф, хотят выдать за Иешуа другого человека и создать земное, а не небесное царство. Не поняли они того, что говорил нам Иешуа. Царство его в наших сердцах. Он не хотел слепой веры.
Неожиданно пред Матвеем предстал юноша. Он положил у ног его хлеб и воду, и сказал: — Я знаю, кто ты. За тобой уже приходили. Тебя ищут. Мы не выдали тебя. Не ходи в Дамаск. Там ждут люди, верные Савлу. Я провожу тебя вдоль Галилейского моря. Тебя ищут всюду. Петр укрывается в Лидде. Каифа неожиданно отошел в мир иной, так и не признав царя. Он не завещал ничего.
-Он защищал свой народ. И за это ему воздастся по заслугам. Что с Павлом? Знаешь?
-Рыбаки перевезли его на Кипр, а оттуда он направится в Антиохию, Грецию и Македонию. Он понесет слово философа. Он выбрал свой поход. Рим ждет его вновь. Рим ждет нового слова Павла.
-Добрый путь ему. Слова философа должны услышать все люди, всех стран. При Феликсе нам было проще, чем при Порции Фесте.
И пошел Матвей, сопровождаемый мальчиком, прямо днем. Тот знал тихие тропы. И вечером он привел Левия Матвея в хижину на берегу Галилейского внутреннего моря. Там Матвей и заночевал, насытивших физически и отдыхая душевно. И он благодарил за эту помощь своего небесного покровителя. И он говорил с ним. А утром хозяева переодели его в кочевую одежду и отправили с небольшим купеческим караваном в порт Тир, в Сирофиникию. И уже через несколько дней караван вошел в этот многоязычный порт, древний, как мир. Это был прекрасный город. С ливанских гор на него спускалась прохлада. С моря влага. А теплое солнце наливало все добром и сахаром. Матвей видел людей, которые приняли учение философа. Он мог взглянуть в глаза и найти в них ответ на многие вопросы. Это было лишь начало пути, великого пути. И не было более радостного дня у Левия Матвея, чем этот. Он видел, что появились люди, никогда бы не крикнувшие: «Убей его!» 70 учеников Иешуа несли его слова по миру.
Потом придут крестоносцы, инквизиция, потом во имя веру будут выжигать Новгород и индейцев, а пока все было прекрасно. Пока батюшки еще не имели животов, и не торговали верой в лавке, чтобы вкусно поесть. Наверное, это была духовная революция. Она ничего не разрушала, лишь строила. И не виновны они были, что стройка и затянулась, и удорожала. Они были первыми. А воспользовались их верой вторые.
Ночью все приверженцы философа собрались в уединенном доме на окраине Тира. И они читали ветхий зовет, привезенный в город из Ктесифона. Но читали они и новый завет. Многие ученики записывали все, что завещал им философ-путешественник.
-И это есть святое послание, — заключил Матвей. – И будут новые послания. Надо их готовить и разослать в Коринф, Галату, Ефес, Колос, Солонники, Рим, Ершалаим, Эдессу, Пеллу.
Матвей прислонился к стене и заснул. Он очень устал, и не спал несколько дней. А люди продолжили чтение. Хоть утром всех их ждал тяжелый труд.
Глава 43.  Ревизия.
 
 
Я виноват перед тобой, цены услуг твоих не знал.
 Лермонтов. Разлука.
 Кот Бегемот, разгуливая по городу, старательно сжимался в размерах, но шел на задних лапах. Проходя мимо монастыря, он плюнул. Его слюна зашипела. Шерсть у кота покрылась голубыми искрами. Из ворот вышли две монашки. Одна очень толстая, сестра Феопистия, другая очень худая, матушка ключница.
-Не нашли икону святого Иешуа? – спросила худая.
-А кто ее ищет-то, матушка ключница, — ответила Феопистия. – И поделом. Я думаю, что икона прельщена дьяволом.
-Боже, какие ужасы ты говоришь. Прельщают лишь людей. В основном детей. Да, церковь указывает на то, что ей порой трудно определить находится ли человек в прелести или нет. Идем, с богом. Смотри, какой жирный кот. Брысь, нечего здесь делать, здесь святое место, а не помойка.
-Да, ради сил небесных, — ответил кот и побежал на противоположную сторону. – И зачем говорить, что здесь не помойка. Неужели так сие место похоже?
-Показалось, — перекрестились монашки и пошли по направлению к магазину «Дон».
— Говорят, что эту икону видели на блошином рынке, — тихо прошептала ключница. — Чуден мир божий. Морит, не иначе к обильному дождю. Хлебушку нужна божья водица. Взяла рюкзачок-то?
-Взяла, матушка ключница. Вместительный, как сам мир божий. Боже благоволит к земле. А значит и к жителям ее. Да, возрадуемся и хлебу, и благодати, и всему доброму, — закатила взор Феопистия.
-Ну, и славу богу, сестра. Дивлюсь я тем временам, когда люди стали поступать против воли бога. И лишь Ной исполнял его волю. Нет, сейчас бога чтят. Редко тогда было слово божье. Но теперь и церкви, и служки ее есть. Не будет больше такого потопа. Я, например, никогда не ославлю дело божье, — сказала худая ключница. – И плавать я не умею.
— Да разве дано нам ославить его дело. Мы предназначены для его прославления. Ах, какую подушечку я вышила, в моленьях. Щелк, натуральный бисер-камень, — вновь закатила глаза Феопистия. Она закатывала их по каждому поводу, и без повода. —Моль поела драп-то, что богачка-то принесла. Я ей намерена вернуть его. Мы не помойка, а монастырь. Тоже мне богачка, давать нам рваный драп. Уж помолюсь за нее в трудную минуту.
-Нет, подождите, как же она могла. Мы ей и молитвы, и благословления. А она самого бога обделила. Не по божьи все это. Она доведет меня до крайности. Когда мощи святого Серафима привозили, то я провела ее без очереди. А как хороша была мать настоятельница, как она величественно кричала на молящихся.
-Как я вас понимаю, — сказала Феопистия. – Права мать-настоятельница. Раз пришли к мощам, нечего подходить к другим иконам. Поцеловал мощи и вон из храма. Желающих-то было много. Очередь была в пятьсот человек. А в кафедральном соборе по три часа люди выстаивали. А мы быстро всех прогнали, все с божьей помощью, никак иначе.
-О, пойдем, сестра. А то магазин на обед прикроют, — напомнила толстушке ключница.
-Ой, пойдем, матушка. Нет у них перерыва. Они незаконно закрываются и жрут колбасу.
-Вкушают. Фарисейки они есть фарисейки, — перекрестилась ключница.
-Матушка, а кто же такие фарисейки. Это фарисеи что ли?
-Сестра, нельзя нам говорить слово «жрут». Вкушают дарованное богом. Запомните это. Не первый раз от вас слышу. Русский язык — славный язык.
-Разумеется. Как же иначе. Вкушают. И улыбаются весьма снисходительно. А моя мама литературу в школе преподает. Она говорит, что лишь отсталые языки так сложны, как русский. Что слова у них, у русских, не имеют четкого смыла. И языку нужна реформа. В английском все четко. И язык их не менее красив.
-Я вами так горжусь, сестра. Да, сложен язык народов божьих. А божий язык прост.
-А я вами горжусь, матушка ключница.
-А я вами, так идемте, идемте. Вот все думаю, что не облагораживают знания наш мир. Кроме знаний божьего слова.
Женщины поспешили вверх по улице, а потом вниз. Расстояние было небольшое, метров триста. Они перешли дорогу, и зашли в маленький магазинчик «Булочную». Там продавалось все, что требовалось на стол монастырю: сыры, колбасы, фрукты, конфеты, коньяки. Монашки перекрестились. Три продавщицы из разных углов молча наблюдали за ними. Одна все же подошла к прилавку. В магазине появился кот. Но его никто и не заметил.
-Так, что у вас тут свежее? – спросила худая монашка.
-Все свежее, — буркнула продавец.
-Все, да не все. Сервелат прошлый раз с душком был.
-Не может быть. Мы его с маслом перемыли, и жидким дымом сбрызнули. В других магазинах простой теплой водой моют. Не должно быть духа, — заверила продавец.
-Нам мытую не подсовывайте, а то будем в другом магазине отовариваться, — пригрозила толстая сестра Феопистия. – Нам каждой колбаски по каталке. Душевная жизнь есть предмет нашего познания и наблюдения.
— Чего? – стала продавец вынимать колбасу.
-Из холодильника давай, — оборвала ее толстуха.
-Некоторые колбасы в одном экземпляре, — пояснила продавец.
-Дается мне мысль, что в узком смысле вы ответили. Порченную не подсовывай.
-Вам подсунешь. Вам ищейками в милиции работать. Я в хорошем смысле, матушки.
-Дешевле ста восьмидесяти рублей нам не давай, — попросила и ключница. – Бог запрещает есть модифицированную сою. Она от дьявола.
-Соя очень полезна. И в пост ее дозволительно, — удивилась продавщица.
-Вам все полезно, что богу не угодно, — вздохнула казначейша. – Полезна соя, а не модифицированный продукт. Это дьявольские штучки. Близок, близок день ответа.
 Продавщица была ловка. Она бросала палку на тарелку весов, и, не смотря на стрелку, скидывала ее в протянутый рюкзак. – Сыру по килограмму? – спросила она, поправляя проймочки лифчика. – Жара, что за год такой. Не к великой ли засухе.
-Да. И рису 10 килограмм, — сказала толстуха. — Изюм, сухофрукты.
-Есть свежая куриная печень.
-Нет. Васильевскую не берем, — остановила продавца ключница.
-Матушка настоятельница мороженого пожелала, попостнее, — напомнила толстуха. – И мне тортик попостнее, за работу.
-Иди, Феопистия, останови такси. Пусть таксист перетаскает ношу. Хлеба мешок надо взять, на два дня, чтобы завтра сюда не приходить.
— Кто жесткий хлеб любит, а я мягонький. Так он сладок, с маслицем, со сметаной, майонезом, — мечтательно сказала толстушка. – Ах, пора бы уж и помолиться.
-Ой, — вздохнула и продавщица. – А еще если икорки красной сверху, веточку петрушки с лучком.
-Лучок надо кипятком обдать, — крикнула вторая продавщица. – Я и с сырком люблю, с плесенью.
-Не пробовала, — сухо сказала матушка ключница. – Мы все на капусте сидим, на соленых огурцах. Разве на праздник мясо и попробуешь. На праздник и нам разрешается.
 Ключница выпроводила толстуху на улицу, ловить машину, сама перетаскала мешки к дверям. Магазин был очень тесным. Наглый кот заглянул в один мешок. — Вот с этой колбасой вас обманули, — вынул он каталку. – Понюхайте.
Ключница понюхала. – А ты прав, животное, хватит ее тискать, — вырвала она колбасу. Кот вырвал ее назад и запихал в рот целиком. Монашка огрела его снятым с ноги тапочкой. Вовремя подошел таксист, взвалили все мешки разом и понес к машине. -Чтобы я тебя больше не видела, — показала монашка коту кукиш.
-Не больно-то и надо, — ответил тот. – Жирным меня назвали. А на эту сестрицу Феопистию взглянуть страшно. Что она у вас кушать соизволит. Точно не капустку.
-Больная она, — ответила ключница. – Ей тортик разрешают отведывать. Продавцы, чтобы этого кота больше мы здесь не видели. Раскормили его.
-Мы вам справочку на закупленные продукты завысим, и сухариков туда впишем, и чеки приложим, — пообещала продавец. – А кот не наш. Этот кот с выставки сбежал. Я фото его видела. Очень дорогой. Надо его в мешок запихать.
-Хороший у вас магазин, — открыла тощая монашка дверь ногой. – Да, не пошли вам бог напасти. Что сказала?
 Когда таксист привез женщин к монастырю, то они вытащили мешки и пошли за забор. А мешок  с колбасой оставили прямо на тротуаре.
-Они забыли про него, делим напополам, — предложил таксисту появившийся невесть откуда кот.
-Хватит с тебя и трех каталок, — ответил мужик. – Не кот ты, а черт.
-Не черт, а гораздо выше. Слуга того, чье имя не произносится.
-Сатаны что ли?
-Одного из его образов.
-Не верующий я. А раз неверующий, то мешок себе возьму.
Он взял колбасу и запихал на заднее сиденье. Подумал, дал коту целых три каталки.
-Добавь еще хоть палочку, — попросил кот. И получил колбасой по голове. Мужик быстро сел в машину и отъехал. Когда монашки вспомнили про мешок, то нашли на тротуаре лишь кота. Толстая схватила палку и огрела Бегемота по голове. У того искры из глаз посыпались, отчего загорелись свежевыкрашенные ворота. Монашки притащили огнетушителя и затушили пламя. Кот куда-то пропал.
-Этот кот мне сразу не понравился, — сказала Феопистия ключнице. – Чем же нищих-то кормить?
-Каких еще нищих? – перешла на бас ключница. – Нищих народ прокормит. А мы слуги божьи. Нас голод не должен отвлекать от молений небесных.
-Каких?
-И как тебя только взяли в монастырь. Молись святому Сергию Радонежскому. Он вложит в тебя доблестного разума.
-Какого?
Ключница перекрестилась и ничего не ответила. Она отошла немного и спросила себя.
— Что я здесь делаю? И у этой Феклы мать учительница. Бедные дети, чему она детей научит, если дочь ничему не научила. И когда только всех в воскресных школах учить будут. Тогда безбожников явно не останется.
 Через час кот ходил по скверу Пушкина. Здание кинотеатра было оцеплено милицией. Прибыл и ОМОН. Но здание было пустым. Следователи прокуратуры лазили под строительными лесами, захламлявшие внутренние помещения. Паутина, песок, цементная пыль говорили о том, что  в помещении давно никого не было. Ничто не указывало на то, что именно здесь прошло два знаменитых преставления. Оперативные работники, и студенты юридических факультетов опрашивали жителей близлежащих домов, тех, кто посетил кровавое представление. За один день было заполнено более трехсот свидетельских показаний. Но толку от них не было. Куда делись артисты цирка, куда делись убиенные, было не понятно. Нашли обезглавленный труп Христи. Он уже завонял.
-Это все фокусы, — говорил привлеченный к делу консультант из цирка. – И сердце можно вырвать. И тело без головы показать. Специальное оборудование, система зеркал. Я лично могу повторить любой из этих фокусов. — И утверждения фокусника принимали в расчет. Он дал письменное заключение, весьма обрадовавшее следователей. Ничем другим происходящее в кинотеатре объяснить было нельзя. Гипноз. Фокусы. Хотя искали объяснения и в массовых галлюцинациях, вызванных мухоморами, подсыпанными в сок, продаваемый в вестибюле. Ждали заключения профессора психиатрической областной клиники. Психейкин не очень-то торопился помогать. За ним не раз приезжали, но он отказывался от чего-либо, включая простую беседу со зрителями.
Особо допрашивали работников кинотеатра и цирка. Они не сообщили ничего стоящего, хоть и старались. Тупик – всюду тупик. Оперативники наблюдали за кинотеатром, за цирком, за квартирой вдовы бухгалтера цирка. Наблюдали даже за семьей Дасаевых, за пустующей квартирой Анжи. Венченосовы пропали. Пропали все, кроме девочки. Но та тупила. Вспоминала о каком-то коте, укравшем у нее блин, а то и два блина. Она таскала с собой шкатулку с украшениями, иногда примеряла их. – Это мамины, — говорила она. — Теперь вот могу их сама носить. А кота? Помню. Я его в окно выкинула. Он на лягушку похож. Такая раскоряка. Вороватый он.
Выкинутый кот время от времени появлялся в городе. Кто только его не ловил. И милиция, и ГИБДД, и старушки-богомолки, и сами попы со служками, и нацмены, считая его волосатым кавказцем, а то и обезьяной без шляпы. Некоторые граждане даже здоровались с ним на улице, разговаривали. -Ах, тебе бы образование, — говорила ему Нюресса. – И зачем ты Христю-то убил? Скучен мир без нее. Разве с Марфой пошалишь.
Бегемот решил поступить в институт. На платные курсы принимали круглогодично. И он принес заявление в Московский институт нано-информтехнологий, что на улице Володарского. Женщина в приемной комиссии долго рассматривала абитуриента.
-Батюшка мой, да вы кот, — заключила она.
-Кот, но имеющий все права гражданина.
-Так, меньше слов, больше дела. Аттестат, паспорт на стол. Мы и дебилов выучили, и иностранцев, не понимающих по-русски ни слова. У нас очень хороший ВУЗ. К нам ни у кого нет претензий. Я в восторге от нашей системы образования. Не особо стране и нужны грамотные специалисты.
Кот порылся где-то под столом и протянул паспорт, трудовую книжку, военный билет, свидетельство о рождении, аттестат о среднем образовании. Женщина взяла паспорт.
-Посмотрим, посмотрим. Сейчас   любой паспорт на базаре килограммами продают.
-Великолепный паспорт. Звоните в милицию. Вам подтвердят, что он настоящий. Я даже на Камчатку с ним летал, на волков охотиться.
-И как?
-Одни забавные медведи попадались. Сейчас куда ни сунься, медведь или поющие хрюши. Тигров давно нет. Да, один единорог попался. Но зверь редкий. Я в него стрелять не стал.
-Забавный вы, батюшка кот. А еще в евреи метите. — Женщина раскрыла паспорт и прочла: — Бегемот Бегемотыч Бегемотов. Национальность: кот. Нет такой национальности.
-Есть, вот данные переписи населения России. Так, — кот достал толстый сборник. — Вот. Троллей 100 человек. Винни-пухов – 4, шотландцев – 24, котов – 1. Меня охранять надо, я последний из народности котов.
-Семейное положение. Холост. Голубой кот. Ничего удивительного. Странности из тебя так и прут.
-Я серый, как галька на море.
-Детей нет. Прописка. Кинотеатр «Москва», комната 23. Да, сниму ксерокопию. Вы ксерокопию должны заверить у нотариуса. — Кот положил на стол копию паспорта, заверенную по всей форме. — Трудовая. Итак. Артист цирка. 1935 год. Уволен в 1984 году в связи с выходом на пенсию. Принят на работу в 2009 году, пажом. Не староват ли для пажа? Хотя маленькая собачонка до старости в щенках ходит. Так, дай-ка свидетельство. Родился в 1570 году в Париже на улице Булочников в семье графов де Монтьек. Пятый ребенок. Католик. Не жили графы на улице булочников. — Дама положила свидетельство. Но потом вновь взяла его. — Выдано Загсом Ленинской администрации. Копия. — Женщина взяла военный билет. — «Освобожден от воинской службы по причине отсутствия пальцев на лапах». Симулянт, — сказала она и взяла аттестат. — Окончил средне-цирковую школу в 2008 году. А вы знаете, сколько стоит обучение в нашем элитном клубе, простите институте?
-Догадываюсь.
-Нет, вы не догадываетесь. Вы не смотрите в пресс-лизы. Вы смотрите мне в глаза. Там все написано. Прочли?
— Да, на линзе написано, что они не настоящие, произведены в деревушке близ Харбина.
-А то я не знаю. В Харбине же. А не на островах Папуа-Новая Гвинея.
-Сколько стоит наше обучение без мучения?
— Миллион, если без всяких проблем, без посещения лекций, писания контрольных работ, сдачи экзаменов. Но за все пять лет? Аттестат сразу на руки, вводный курс прочесть, банкет всему преподавательскому составу.
-И каждому в конверте по 10 тысяч, — медленно сказал кот. – Да, обучение дорогое удовольствие. Но и Сорбонна не дешева. Итак, получите сразу за все. Здесь два миллиона евро и вам пара шоколадок. Когда зайти за документами, а то сейчас никак нельзя без высшего образования. Коровьева уволили. Подозреваю, что именно из-за этого. Ринго педагогический закончил. Не получу высшего образования, так я следующий на луч.
-Зайдете через недельку.
-Если вы надеетесь удрать с моими деньгами за границу, то не получится. Вы сразу скажите, сможете или нет дать мне высшее образование.
-Смогу. Хоть и будет это сложно. Ни разу у меня коты не учились. Хотя почему, в Америке полно собак миллионеров. За такие деньги и говорить научишься, и пластику сделать. Побриться вам не помешает, чтобы профессора на банкете не шарахались. Они все божьи одуванчики. А туда же, денег хотят. У всех дети, внуки. Всех учить надо. Замкнутый круг.
-Ну, не думайте о пластике. Потом, потом, звездочка моя, будут вам и груди, и губы, и ягодицы, и живот. — В кабинет зашел Ринго. Он был в строгом костюме. — Это моя охрана. А последний раз, когда был без охраны, полненькая девочка мной в стену кинула, — сказал кот, и исчез. Исчез и Ринго.
-Не знаю радоваться или огорчаться, — сказала женщина. Она пересчитала деньги и заключила. – Радоваться. Повезло же мне. — Она достала бланк диплома и заполнила его, шлепнула печать. Потом подшила в папку приказ о зачисление Бегемота Бегемотыча Бегемотова на факультет менеджмента по туризму и режиссуре праздничных мероприятий института нано-технологий. — Так, когда мы его зачислили. Кто у нас не пришел за дипломом? Вот три девочки-нищенки. 2004 год. Она заполнила зачетную книжку.  — И зачем ему этот диплом, если у него столько денег? Пусть нищие учатся. Замкнутый круг. Нищие не могут учиться, у них денег нет. А зачем богатым учиться, у них деньги есть. А мне подделывай документы. Точно в ад попаду, зато будет, что вспомнить. Сегодня же закажу себе мальчиков по вызову, чтобы один был в полицейской форме, один в форме сборной России по лыжам. А один с крылышками, как у лебедя.
 Женщина раскрыла газету, принесла из холодильника баночку сметаны, присела покушать и отдохнуть. Она прочла заголовок газеты. « Тринадцать поющих голов. Откуда они? Объяснений нет». Она стала читать. «Вчера некий хулиган запечатлел на мобильный телефон 13 поющих голов. Тел у них не было. Но они пели. Что это? Монтаж? Фокус. Явление из иных миров? Фото смотрите». Но фото не было. Белая рамочка. – Как прилетели, так и улетели, — заключила дама и задремала. – В магазин что ли сбегать? – сквозь сон спросила она. – За баночкой сметаны. Платьишко купить и килограмм икры. Месяц ничего вкусного не ела. — Она достала сто евро, поднесла их к свету. И увидела, что на бумаге написано: «Сувенир». На второй бумажке было написано: « Настоящая». На третьей: « Пока отложи в сторону». -Ничего, все равно загоню их банку.
Эту даму арестовали вечером при сдаче валюты в сбербанк. И она обвиняла во всем кота-миллионера, родившегося в Париже в средние века. – И у него паспорт есть. И имя.
Паспорт на имя Бегемотова никто не выдавал, даже в районах справлялись, там могли начудить. Вдруг поступила новая информация. Установили связь кота с сатанистами, проводящими слет в районном городке. Многих сатанистов задержали и отпустили. Они вообще кота не видели. А кот танцевал под «Макарену», танцевал на фонтане, развлекая публику. А потом уехал на роскошной иномарке, расписанной голыми девушками. Эта машина принимала участие в ночных гонках, была задержана гаишниками, и отчего-то отпущена. — За рулем был какой-то Ринго. Кличка, наверное, — чуть не плакал гаишник, давая служебное объяснение.
-Опишите, попробуем составить фоторобот, — попросили его следователи. А их было несколько.
-Красавец, одним словом, — лишь и мог вспомнить паренек-гаишник. Фоторобот составили. Красавец Ринго на нем был похож на предка всех обезьян и медведей.  – Меня уволят? Я даже взятку с него не взял. Он мне сто долларов давал. Я сразу почувствовал, что идет съемка. И вел себя вежливо. Правда.
— Ты оказался самым умным. Другие в дурдоме уже отдыхают, — сказал ему один из следователей.- Человек сорок.
-Сколько надо сидеть там?
-Сейчас туда не сажают, только лечат. Сходите на прием. Может, и положат.
-Хочу туда, пока все не уляжется.
 Азазелло и кот развесили по городу фотографию Ринго, с надписью: «Разыскивается опасный преступник, хватать всех похожих». А потом они решили прокатиться за город, подышать дачным воздухом. Они решили пождать пригородный поезд. На небольшом разъезде открыли лишь два вагона. Бабушки с ведрами, граблями кинулись в двери, расталкивая друг друга. А неопытные кот и Азазелло остались стаять на платформе. А старушки благодарили их с порожков. – Какие вежливые, какие культурные, — кричали они. – Следующая утром. Ждите.
Азазелло и кот написали жалобу в отделение куйбышевской железной дороги. И им принесли ответ. « Фактов не выхода проводников в тамбур не установлено. Просим прислать доказательства. Служба резерва проводников».
Кот и Азазелло прокатились на всех видах транспорта. И во многом остались довольны. Особенно пустыми троллейбусами. Ходили они медленно, часто застревая в пробках, кроме пенсионеров никто в них и не ездил. Автобусы летали, как самолеты. Удобно, быстро. С маршрутками было сложнее. Парочка прокатилась на всех маршрутах. Три раза попадали в легкую аварию. Один раз сели в машину, где за рулем сидел человек в наркотическом опьянении. ГИБДД его останавливало, но прибор ничего не показал. Бегемот очень возмущался. -Главное быстро доехать, — назидательно сказала ему очаровательная девушка в шляпе с розовым бантом. Кот не унимался, позвонил хозяину такси. Тот приехал, выкинул водителя на улицу, выпил бутылочку пива и сам сел за руль. — А права у вас есть? – осторожно спросил его кот.
-Есть. Надо будет заехать забрать их в ГАИ. Никак коньяк не куплю начальнику. В соседях живем. А с деньгами идти не удобно.
Лучше всего демонам показалось на катерке, где даже вино продавалось.  А хуже всего в автобусе, перевозивших торгашей в Москву. Пот, ругань, писанье в общую утку, для скорости, чтобы обогнать соседний автобус. Но мало того, у автобуса отлетело колесо, и покатилось вниз по горке. Благо скорость была небольшая. Лишь у одной дамы выпрыгнули деньги из лифчика. И она долго била мужчину, на чьи ноги упал пакетик. Кот больше в междугородний автобус не сел. Решили вернуться в город. Азазелло пришлось ловить попутку, и помогать водителю, отбиваться от бандитов. Помогли, закопали бандитов по шею в песок, в Калмыкии.  — Давно банд не было, — отплевывал выбитые зубы дальнобойщик. – Но с кризисом и они вернулись на дороги.
-Что я не Мессинг, не сел бы в вашу машину, опасно, — возмущался кот, у которого вырвали мех на загривке. – Опять Гелле штопать придется. И почему, почему мир так опасен. Ну, мечи не носят, так пистолеты и биты. И гранаты. Что мой роскошный керогаз по сравнению с гранатами. — Вышли Азазелло и кот перед въездом в город. – Снимем девчонок и отдохнем, имеем право, — предложил Бегемот. — Машину нам надо. Пешеходы девочек не заинтересуют. Гелле позвоним? Или Ринго.
 Вечерело. Гелла зашла в химчистку, взяла из чистки кошачью шкурку. Шкурка облысела. — Старенькая была кошка, не практичный мех, — сказала приемщица.
-У меня нет претензий, я знала куда отдавала. Теперь мне не будет стыдно ходить рядом с Бегемотом.
-Поверьте, нет нашей вины. У нас химикаты немецкие, техника бельгийская.
-А руки чьи?
-На счет рук не знаю. Я могу выплатить вам из своей зарплаты, только хозяйке не жалуйтесь. Уволит,  и именно меня уволит. Химикаты-то она лично закупает.
-Хорошо. Она вас не уволит. И химикаты больше покупать не будет.
Гелла вышла из приемного пункта, взглянула куда-то ввысь. И из ее глаз вышли лучи. Они пронзили окно. И на женщину, сидевшую в кресле на пятом этаже, упала люстра, очень дорогая. Жаль люстру. Гелла надела шкурку на себя. Выглядела она ужасно.
 Азазелло и Бегемот вызвали на трассу Ринго, умоляли доставить их домой. Ринго приехал, но его попросили завернуть к месту, где стояли проститутки. — Что, зоофилки есть? — спросил девочек Ринго.
-Двойная такса, выбирай любую, — ответила самая страшненькая из проституток. Красавиц среди них вообще не было. – Для кабеля? Течкой сучки надо подмазываться.
-Для котика. Вот он сидит, — улыбнулся Ринго.
-Котик, котик. С котиками никто не имел дел. Что он любит.
-Грудь я люблю сосать, — ответил кот. – И лучше, если в них молоко есть.
-Нет, таких вы здесь не найдете. Пустую грудь сунем.
-Согласен. Сколько.
-Восемьсот рублей час. Двойная ставка 1600. Деньги сразу. В машине?
-Нет, в сауне, — ответил Ринго. – Давай и нам парочку.
-Я не мамка, бери кого хочешь. И быстрее, а то вон еще машина стоит. Куй деньги, пока горячо.
Милиция задержала выбранных троицей девушек через три часа. Какой-то мужчина позвонил дежурному и сообщил, что видел, как кот снимает проституток на трассе. Девочки рассказали все. Их показания сильно расходились, хоть и заняли сто листов. — Выходцы из Грузии, — сообщил следователь на самый верх, начальнику областного МВД. – Там и оружие, и наркотики, даже подбрасывать не надо. Возьмем голыми руками.
Сергей Николаевич сам пытался составить портрет артистов, но так и не смог. Он прочитал отчет, бросил его в стол. – Голыми руками, — вздохнул он.  – Только и можете пьяных обирать. Этих голыми руками не взять. Я бы карьерой пожертвовал, ради того, чтобы задержать их.
Марфа Горячка и Нюресса сидели в сквере, курили самосад. – Все началось с того момента, как появились головы, — вздохнула Нюресса. – Я чеснок ем, каждый день. Надо было обо всем расспросить Христю. Ее убили из-за болтливого языка. Не за икону же. А может и за икону. Дорогая же.
-Перейди на копченую колбасу. В ней чесночка хватает, — посоветовала Марфа. Она сильно осунулась в последнее время, но даже похорошела от этого, нацепила на себя все свои медали.  – Вот, без медалей не хожу, — сказала она.
-Какие у тебя медали. Пятидесятилетие Октябрьской революции. Заслуженный агитатор СССР. Это нечистая сила, Марфа. И всем нам каюк. Христю сожрали, оставили без головы.
— Ее бог наказал.
— Не пойму я эту нечисть. Им надо святых соблазнять, а они на нас, грешных, обратили внимание. Мы и так в ад уйдем.
-А может, не уйдем. Давай раскаемся. И имущество все церкви отдадим.
-Наивная. Уж лучше грабителям отдадим, или правительству. Давай пить каждый день. Пропьем квартиры.
-Не поможет. Пью неделю. И хоть бы запьянела. Я пью, а мне все мало, уж пьяная стала. Давай-ка уберемся из сквера. И больше сюда ни ногой. Где-нибудь в центре посидим. На фонтане шумно. Может в парке Белинского? — подумала Марфа. — Лес там. Нет. Будем здесь сидеть. У тебя что-нибудь осталось из икон?
-Так, ерунда всякая. Пару маленьких иконок у Христи нашла. Она их из тайника Маляра взяла на хранение.
Тут старушек и повязали. Их окружило сразу три полицейские машины. Огромные парни скрутили им руки за спину и запихали в кабину. Старые женщины многое рассказали. В том числе и то, что черти ходят в кинотеатр прямо через стену. Марфа и Нюресса дали для следствия больше, чем все остальные задержанные по делу. Милиция редко обращалась к экстрасенсам, но пришлось. Минули те времена, когда милиция верила в победу социализма. Маги же подкачали, лишь говорили и говорили, но ничего реального они не нашли. Черти были всюду и нигде. Звонков дежурному по городу поступало много. На этом все и кончалось. Полиция боялась что-либо предпринимать.
44. Полиция. 
По небу гуляли тени. А жизнь в городе продолжалась. Азазелло сидел на берегу реки. Песок там был великолепен. Лес загораживал город. Азазелло надувал песок в большую кучу. Он решил сделать песочный замок, копию строения, где жила волоокая супруга эмира Анхурата, прекрасная Лейли.  Он опустил огромные ладони в реку и стал таскать воду к куче.  К нему подошла маленькая девочка в трусиках. — Можно я вам помогу? – спросила она.
-А не боишься. Я ведь страшный?
-Страшный телом, или как человек?
-И так, и так.
-Ну, если ты так думаешь, то может это и правда. Почему же мне не страшно?
-Потому что ты еще маленькая. Настоящего зла не видела.
-А я с мамой здесь. Она загорает. Папа, милиционер Матвеев, привозит нас в девять часов, чтобы мы дышали воздухом. Но он всегда задерживается, мы здесь почти целый день сидим.
-Голодные?
-Нет. Мы еду с собой берем. И потом здесь женщина проходит, пирожки на завод носит. Мы у нее покупаем.
-А почему папа постоянно занят?
-Он в милиции работает. Сейчас всем приказали кота ловить. Кот – опасный преступник. Он отрывает головы людям. Он пугает достойных граждан.
-А что он натворил?
-Его поймать никак не могут. И в этом его главная вина. Все уже устали. Ловим его ловим. А результата нет.
-Скажи, а что такое у тебя с мамой?
-Она здорова. Но не видит. Когда ей ошибочно прислали телеграмму, что наш папа Матвеев убит, то она и ослепла. Врачи ничего сделать не могут.
-А почему произошла такая ошибка?
-Он же милиционер. Он охранял рабочих, что тянули провода для тока. В Чечне тянули. Там света нет. Дети в школу ходить не могут. И их машину взорвали. Двоих убило. Но папу отбросило и контузило. А документы были у начальника. Он людей и перепутал. А убило не его, а двух рабочих из города Кузнецка.
-Давай, помогай мне.
-Я ведерко принесу. И у меня леечка есть. А ты встань в воду и брызгай на песок ладонями. Или выкопай канал. И вода сама потечет к твоему замку. Или ты дворец строишь? А кто там жить будет.
-Уже никто. Это будет пустой дворец. Абсолютно пустой. Был я там недавно. Только остовы строения остались. И те занесены серым песком. Как и не было цветущего сада.
-Плохо. Я могу дать тебе куколку. И она будет твоей принцессой. А у тебя красивые клыки, как у собачки. Знаешь, все собаки добрые.
-Не сказал бы. А хочешь, я познакомлю тебя с котом, которого все ловят? Он веселый. Он умеет театр теней на стене показывать. И говорить разными голосами. Он любит детей.
-Нет, я с преступниками не общаюсь. Я дочь милиционера Матвеева. И буду обязана арестовать кота. Или написать заявление. Преступников надо сажать в тюрьму. Так считает мой папа.
Целый час Азазелло строил с девочкой дворец. Мать лишь иногда окрикивала ее и вновь сидела, сидела и молчала. Это была очень красивая женщина, скорее даже девочка. Ни грамма жиринки, стройные ноги, и темные очки в пол-лица. И вдруг она сняла их. Трудно было поверить, что эти сине-голубые очи ничего не видят. Азазелло долго смотрел в них. Да, он привык к черным глазам. Он пожалел эту юную маму. Он бы погладил ее, прижал бы к сердцу. Но боялся испугать ее.
Дворец получился огромным. Высота песчаного строения составляла метр, площадь метр на метр. Высокая башня напоминала ту, куда приходила Лейла. Девочка не давала Азазелло возможность вызвать миражи пустыни, и полюбоваться женой правителя  Анхурата. Тогда мегаметская вера еще не заняла должное место. И даже правитель страны имел лишь одну супругу. Азазелло плюнул на песок, и через несколько минут девочка выкопала из него нитку жемчуга, белого, как снег, светящегося изнутри.
–Мама, мама, я бусики нашла, — крикнула она.
-Выкинь их, они могут быть грязными, — ответила мама. – Не утони только.
-Я не подхожу к воде.
— Не замерзла? Одень кофточку. — Девочка подошла к матери и надела бусы на ее шею. Женщина погладила их. И вдруг она встала, завертела головой. — Дочка, походи, походи вокруг меня. Я вижу твой образ. Так, так. Подальше, подальше. — Женщина села на песок и разрыдалась. Дочка испуганно подбежала к ней. — Я вижу, — сказала ей мать. – Дочка, я вижу тебя. Как ты выросла.
-Мама, не плачь, звони папе.
Женщина вытащила мобильный телефон, и связалась с мужем. И вскоре Азазелло видел, как на пляж приехал такой же худенький юноша, который и оказался мужем, миллионером Матвеевым. Они просто смотрели друг на друга и ничего не говорили. Матвеем целовал жене руки и касался ладонями ее ладоней.
-Видишь, я же знал, что это лишь все временно. Я так люблю тебя, — наконец заговорил юноша. – А давайте-ка домой. Я позвоню на работу. Ну, его, этого кота. Ловим его, ловим. Ну, поймаем. А что дальше. В суд вести? И захочет ли он идти туда. Это очень непростой кот.
-Давай сегодня не будем говорить про этого кота, — попросила супруга. – Я уже наслушалась вранья про него. Люди все сами выдумывают. А вы верите. Не может кот ходить на задних лапках, не может кот говорить, не может кот убить человека.
 А кот прятался за Азазелло. – Вот, не благодарные, – прошипел он. – Ты глазки-то девочке вернул? – спросил он демона. – Не стоило. Еще в рай отправят за такие гадости. Нечего нам там делать. Ведь Коровьему в раю гадко. Мы рождены для ада.
-Это я вернул ей зрение, ты прав, — сухо ответил Азазелло.
-Какие мы все чуткие стали. Нельзя нам, мы нечистая сила. Нам их выкалывать надо.
-Нам все можно, — ответил демон.
-Тогда я в суд пойду, раз все можно. Зачем слепым судьям глаза. Буду выковыривать их. Надо посмотреть на эти знаменитые независимые от власти суды. Как справедливо осудили Ходорковского. Не будет теперь и заикаться про выдвижение на пост президента. Как-то все красиво получилось в этой стране. Производить больше, чем в конце восьмидесятых, не стали, а более обеспеченное общество вроде бы и построили. Ой, нет, мне и про политику говорить нельзя. Вдруг подслушает кто. Ведь тогда точно посадят пожизненно. И буду я век за веком сидеть в какой-нибудь мордово-кукушкинской камере. Путин очень строгий человек, не позволит своему трону покачнуться ни в право, ни в лево.
 Молодая семья отъехала, забыв на берегу детское ведерко и леечку. Но машина вернулась. Из нее выбежала девочка. Она подбежала к Азазелло, заглянула за его ноги и погладила, прятавшегося там кота. -Хочешь, я оставлю вам леечку? – спросила она. – Будите песочек поливать.
-Хотим, — ответил кот.
-А это вы вернули маме глаза?
-Да, — ответил Азазелло. – Но больше сказка к тебе не придет. Это бывает лишь раз в жизни. И не говори никому о нас. Мы не настоящие.
-Вы самые настоящие. А сказка. Она вообще ни разу не приходит, — тихо ответила девочка. Она подтянулась на цыпочки и поцеловала Азазелло в щеку, а потом и кота, в розовый носик. – Спасибо вам, я никогда вас не забуду. Сегодня я стала взрослой. Вы не страшные. Почему папа боится вас.
И девочка побежала в машину. Ее отец вышел из салона, но уже никого не увидел. Машина поехала дальше. А Азазелло просидел на песке всю ночь. Кот сидел рядом. — Желаю безобразий, — сказал Бегемот. – Летим в город. Я сдаюсь милиции и иду в суд. А потом пойду пенсию оформлять, лягу в больницу, на прием к главе администрации схожу. У любви, как у пташки крылья, и крыльев ей не связать. Любовь, дитя, дитя свободы… Так бойся же любви моей. Слова забыл.
 Вот милиция удивилась, когда к ним пришел клыкастый мужчина, державший на руках толстого кота. – Мы сдаемся в руки правосудия, — сказал Азазелло. – Мы виновны в огромном количестве преступлений. Мы оторвали головы многим гражданам. Мы запугали еще больше людей.
Пару поместили за решетку. Несколько следователей поочередно допрашивали их. Такой оперативности органы еще не знали. Все преступления в городе в этот день были раскрыты. Азазелло и кот не брали чужую вину на себя, но давали показания об истинных преступниках. Странная это было ночь, даже ночка. Все городские собаки спрятались в самые темные уголки. Совы лишь укали.
На небе из звезд было выткано предложение: « Надо заметить, что это был замечательный бал».
 Глава 45. Желаю безобразий.
 Не знал безумец молодой, что деньги ведьмы – прах пустой!
 Лермонтов. Три ведьмы.
А жизнь в городе продолжалась. Кот и Азазелло были заточены в бронированную камеру. Их больше не допрашивали. Причина этому была. Трусость. Дело было закрыто за один день. И в 10 часов задержанных отвезли в суд. Очень оперативно работали все службы. Такой быстроте судам стоило бы поучиться. Как и ожидалось, кота и Азазелло приговорили к пожизненному заключению. Но ночью они повесились в камере. И их уже утром сняли из петли, схоронили, закопали, как безродный элемент. Все было просто, все были довольны. Каждый месяц кто-никто вешается в камере предварительного заключения. Ни одного дела по этому поводу прокуратура не завела. Если человек повесился, значит, так надо было.
 Был ли Ринго жестче Коровьева. Да. Он был иным. В нем не было суетливости и любезности Фагота. Он был прямолинеен, но надежен, и не надоедлив. Наверное, именно по этой причине, Воланд принял его в свою свиту. Ринго никогда не задавал лишних вопросов, ни ерничал, был терпелив. И он был обаятелен. Кинотеатр «Москву», после добровольной явки кота и Азазелло в милицию, огородили лентой. А кот, который должен был лежать в могиле,  пришел туда. Никто его не ожидал, и никто не знал, что с ним теперь делать. А там работало два оперативника, три постовых, и даже участковый.
— Лови его, — закричали милиционеры. – Он из тюрьмы сбежал. Хотя, он уже умер. Сам его вешал, — вдруг вздрогнул один из милиционеров. – Глупость какую-то сморозил. Кот добровольно покончил с собой, по собственному желанию. Это другой кот. Надо его сразу в мешок и в реку. За кота никто отвечать не должен. Все в мире топят котят.
 
Что это была за ловля. К удивлении самого кота, в него не стреляли. За ним просто гонялись, как за футбольным мячом. Иногда его даже хватали, но он царапался. Целый час вокруг кинотеатра металось десять здоровых мужиков. Они даже помощь не вызвали. Кот утомился, залез на дерево и стал кидать в милиционеров кочанами капусты, которые срывал  с веток. К кинотеатру подъехала машина. Из нее вышел худенький милиционер Матвеев. Он остановил своих сослуживцев и сказал.
– Это не тот кот. Этот хороший, целебный. Мужики, к моей жене зрение вернулась. Это он помог. Мне дочь сказала, может выдумала. Ребенок же. А кот-преступник в тюрьме сидит.
— Уже не сидит. Повесился он, — сказал ему один из сослуживцев. – Очень похожи. Развелось котов, что козлов на банановой  фабрике.
Матвеев достал из машины огромный пакет колбасы и на палке подал его Бегемоту. Тот принял пакет, пересмотрел колбасу. Достал оттуда бутылку.
-Я бутылку не клал, — удивился юноша.
-Это вам, для согрева, — сказал кот и кинул водку вниз. Он взвалил мешок на плечо, перепрыгнул на соседнее дерево, потом на другое, пока не пропал из вида.
-Пить будем? – спросил постовой, поймавший бутылочку. – На службе же. – И он сам скрутил крышку. Водка лилась и лилась. И не кончалась. Милиционеры уже пели: « И под окном кудрявую рябину отец срубил по пьянке на дрова».
Кот и Ринго потешались над ними. То поросенка мимо прогонят, то четырех белок с веерами. То ослика пошлют, с макакой на спине, а то и генерала милиции. И милиционеры хохотали зверям вслед. При генерале смеха не было. В этот день в сквере перепоили весь город. И все из одной бутылки. И Нюресса напилась, и Марфа, и дама с энциклопедией, и дед с внучкой, два роллера, три председателя гаражных кооперативов, просто мамочка, вышедшая за хлебом, просто алкаш из алкашей, несколько строителей из Таджикистана, директор роскошного ресторана, господин Бублейский-ле-Помпадур.
— Слава котам, — кричали люди.
-Слава господину Бублейскому, — кричал господин Бублейский-ле-Помпадур.
-А почему одним котам, — возмущался Ринго в кустах. – Почему козлов не добавить?
-Пора разгонять их, — решила подошедшая в сквер Гелла. Она появилась полуобнаженной, в розовом пеньюаре, прямо под светом яркой рамы. Люди перепугались и стали разбегаться, расползаться, и даже расходиться по домам. Было совершенно не понятно, как они могли идти. Но шли.
-Идем сюда, — поманила Геллу Нюресса, — помянем нашу незабываемую Христю.
-Эту? – спросила Гелла, показывая голову старушки. – Она бы вас не помянула.
-Она бы нет, неси ее сюда, мы хоть понюхать ей водочки дадим, — крикнула Марфа. — Ну, что, подруга, спасла тебя икона. Попала ты в рай?
-Да лучше в аду, чем с вами, — огрызнулась голова. И стакан сам вылился ей в рот. – А меня ведь спалили огнем нетушимым. Думаю, что это мое последнее появление на земле. Я кану в небыть. Вот и пожила я свое. А вам завидую. Веселитесь подруги, все равно сдохнете, как последние шлюхи. Хорошо бы хоть на том свете вновь встретиться. Так что не вздумайте в монахини пойти. Вдруг домолитесь до рая. Мы же неразлучными были. Нельзя нас разлучать.
-А если пойдем, то в рай попадем? – спросила Нюресса. – Я так спросила, из любопытства. В раю красиво.
-Добром я рай не запомнила. Мне его  только показали.
И вскоре на лавочках остались лишь Нюресса, дама с энциклопедией, Марфа, Гелла и голова Христи Поликарповны. Христя после третьей рюмки уже ничего вспомнить не могла, где живет, что делает.
— Неужели я издохла, как бабочка в Мае? – канючила она. — Как я вам завидую, вам живым. Вы живы. А я думала, что всех переживу. У каждого своя судьба. Дура, я. Дура. Не ту судьбу выбрала.
А невыпиваемая бутылочка еще долго ходила по городу, даже после того, как нечистая сила покинула его. Слухи о ее местонахождении продавали за большие деньги. Некоторые пытались делать запасы, прибегали с канистрами. Но у них ничего не получалось. Бутылка иссекала свой поток. А канистры пустели. Водку можно было лишь пить. Колдовство – и есть колдовство.
 -Кого-то мы еще не поймали из этой банды, — размышлял в кабинете начальник милиции Сергей Николаевич. – Что новому губернатору доложить. Успокоить? Мне бы предсказали быстрый конец, то я бы запил. А он молодец, продолжает управлять областью, не может без власти, как и прежний глава. Только перемен никаких нет.
Сергей Николаевич посмотрел в окно. Мимо пролетела ворона с головой кота. Она сняла с себя шляпу и только каркнула.  Вид из окна не нравился. – Надо пригнать сюда осужденных. Пусть вычистят все кусты. — Где-то затараторил бульдозер. Стали кричать дети. Внизу целовалась парочка. -Отгоните их от управления, — позвонил Сергей Николаевич на проходную. Он не уточнил кого, но дежурный все сделал правильно.
 -Желаю безобразий, — кричал кот. – Ярких, дорогих. Хочу стриптиза, вина, свечей.
Азазелло, Ринго и Гелла смотрели куда-то в сторону. Бегемот тоже посмотрел туда. — Морг? – удивился он. Азазелло показал ему глазами на двух людей, Нюрессу и совсем уж древнего деда, правда, здоровенького.
-Ну, и царство ей небесного, — говорила женщина. – Отмучила тебя. Сколько вы лет вместе? Пятьдесят?
-Ты ее совсем не знаешь. Всю жизнь мне испортила. Вот когда зарою ее, тогда и поверю, что поживу на старости с хорошей женщиной.
-И с кем же?
-С тобой, конечно, Нюрочка.
-Ага, какой ты простой. Брачный контракт, на жилье оформляешь дарственную, на меня. У твоих детей квартиры есть.
-Да, ради тебя, я на все готов. Ты самая божественная, ты абсолютно идеальная. Твоя красота не сравнится и цветком розы. Ты ароматна, ты умна, ты звезда моих очей.
-Ох, не смущай, мой милый человек. Я так люблю тебя. Мы созданы друг для друга. Почему мы не встретились пятьдесят лет назад.
-А сколько тебе тогда было лет? Ты же говорила, что тебе сорок пять.
-Ну, приврала немного. Не будем обсуждать с женщиной данную необоснованную, по моему мнению, тему.
Сцена была великолепной. Ладонь деда лежала на дородной заднице Нюрессы и поглаживала ее. Свита Воланда поглаживала руки. — А ну его, стриптиз, — решил за всех Бинго. И свита самого Воланда пошла в гости к деду.
 Нюресса спала на диванчике, дед читал газету « Молодежная правда», читал громким, певучим голосом. Больше в квартире никого не было. Дети деда разъехались по домам, отдохнуть, решить, как разделить квартиру мамы, кто возьмет отца к себе, разве он сможет один, еще пропьет жилье. И вот, ровно в полночь, из-под закрытой крышки гробы раздалась возня, стук.
-Эй, где это я? – закричала мертвая бабуля. Дед отложил газету, подошел к гробику. Крышка упала на пол. И его супруга поднялась. Она спрыгнула на пол.
— Что это здесь происходит? – строго спросила она и подняла, упавшую на пол газету.
-Умерла же ты, звезда моя. Вот горюю у твоего гробика. Детей отпустил. Устали.
— Я уснула, а не умерла, — визгливо закричала женщина. – А эта что здесь делает?
-Молитвы читает.
-Она ничего не получит. Тебя может забрать. А квартиру сейчас же подпишу под детей. И ты подпишешь.
Дверь распахнулась. И на пороге появились Гелла и Ринго. Они были в строгих черных костюмах. – Юридическая служба похоронного агентства, — сказала Гелла. – Оформление документов, исполнение завещаний почивших навсегда.
-Жива, я дура черная, — сказала воскресшая бабуля. – А служба мне потребуется. Оформи-ка мне дарственную на детей, на эту квартирку. А то он размечтался ограбить кровинок родных.
Проснулась Нюресса, и не могла понять, что происходит. А когда поняла, то гордо подняла голову и направилась на выход.
— Душа моя, возьми меня с собой. Дети меня на улицу выгонят, — закричал дед.
-Иди ты в богадельню, — ответила Нюресса. – Мне нищие не нужны. Я что, за так буду нянчиться с тобой. Прожил с ней полуголодный сорок лет, живи дальше.
Нюресса направилась к дверям, выбрала там какую-то железяку и накинулась на хозяйку. Причем била она очень умело.
-Убивают, — закричала хозяйка.
-Вот она, справка о смерти. Пусть докажут, что ты живая, — помахала Нюресса бумажкой.
-Помогите, — закричала вновь женщина. Но Нюресса ударила ее, что было силы, и та умерла вторично. Нюресса положила ее в гроб.
-Свободны, — сказала она Ринго и Гелле. – И помалкивайте, а то мне терять нечего. А ты, старый хрен, виагру пей. Всем удачи.
Даже свита не ожидала такого развития событий. Нюресса ушла. Ушли и Ринго с Геллой. Дед остался один, достал бутылку и выпил полный стакан. Он включил музыку и стал танцевать. Утром его нашли мертвым. Отравился паленой водкой. И схоронили их с супругой в один день, и в одной могиле. — Какая любовь, и дня не пережил жену, — восхищались соседи. – Кто бы подумал.
 Да, за них кто-то подумал. И так ли вы уверены, что кто-то не смотрит и в вашу строну, и не готовит для вас небольшое безобразие. Танцы на крышке гроба весьма показательны. Ау, уа.
Глава 46. Похмелье.
 Наш прах лишь землю умягчит другим, чистейшим существам.
Лермонтов. Отрывок.
 Казалось, что все закончилось. Город затих. Мирно дремали кошки на окнах, даже вороны не каркали. Собаки лениво вычесывали блох. Даже блохам было лень удирать на новое место. А виною всему была жара. Жара. Ведь Азазелло-то грустил. И зной летел на зеленый город.
 Азазелло грустил. – Мне не хватает этого фиолетового рыцаря в клетчатом пиджаке поверх лат, — жаловался он Гелле.
-Маргарита Николаевна решила слетать в гости к Марьям и Маляру. Они новый дом купили, — сказала ему Гелла. – Полетели с ними. Там ты отдохнешь. Ринго уже был у них, понравилось. Домик, как из сказки. Три этажа с балконами, под черепицей.
-Только без кота полетим, — согласился Азазелло.
-Как без меня? – вылез из-за дивана Бегемот. – Я тоже хочу душой отдохнуть. Вы не смотрите, что я маленький. Душа у меня большая, и такая усталая.
 
А новый дом, купленный Марьям и Маляром, находился в пригородной деревушке. Его строили с любовью. Он цеплялся за пологий склон. И к первому этажу шла каменная дорожка. По сторонам дорожки стояли кованые светильники, росли ели, пихты, и лощеный зеленый газон. Въезд был с другой стороны, со стороны  улицы. Помимо трех этажей в доме был и подвал. Там Маляр работал, там стояли машины. Там же была и кухня с печью сложенной старым мастером. Лишь первый этаж имел другую стилистику. Там располагалась огромная гостиная зала. На втором этаже была пара балконов. Массандру  балконы обрамляли со всех сторон. На этом этаже работала Марьям, принимая клиентов. Она открыла швейную мастерскую. Перед ее окном цвел куст сирени. С левой стороны был огород в шесть соток, большая теплица. За домом стояли сарайчики. С теневой стороны рос виноград. Он цеплялся за выложенные камнем склоны, за стены, за решетки. Вот и все маленькое поместье. Маленьким поместьем прозвал свой дом Богомаз.
Наверное, в этом доме ждали гостей, пахло хлебом из печи. Бегемот, Гелла в драной кошачьей шкурке, Ринго, Азазелло, Маргарита Николаевна и Игорь Александрович проявились на тропинке. Они возникли из воздуха. Легкая зыбь так и осталась за их спинами. Они осмотрелись.
-Блаженно, — вздохнул Бегемот.
-Повтори, повтори, я запишу это слово, — попросил его Азазелло.
-Мы без подарка, — напомнил Ринго.
-Подарок принесет мессир, — ответила ему Гелла. – Он сказал, что будет позже.
-Может деньгами отдадим? – спросил кот. – Сами купят, что им нравится.
-Думаешь, у них нет денег? – спросил Азазелло.
Марго сидела перед мольбертом и училась рисовать. Картина была уже готова. На ней были изображены подсолнухи, которые еще и не зацвели. Марьям рисовала по памяти. В ней всегда дремал художник.
 Вышла матушка, Прасковья  Никаноровна, вытерла руки, посмотрела на картину и улыбнулась.
-Сколько в них цвета. Брось, хватит мне одного богомаза, — сказала она. — Съездили бы в город. Совсем засиделись. Две машины, и обе ржавеют.
-Стилист должен уметь рисовать, — ответила Марьям. – А мне и не хочется никуда.
— У стилиста должно быть чувство меры и нахальство. Этих качеств достаточно, — ответила матушка.
-Какие-то несовместимые качества. Что он делает? – спросила Марьям.
-Спит на печи, еще и одеялом укрылся, — сказала старушка. – Смотри, а к нам гости. Не зря хлебы ставила. Хотя хлебы я ставила оттого, что вас в магазин не выгонишь. А у меня половины зубов нет, корки грызть.
Марьям тоже увидела зыбь, подскочила, бросила кисти и кинулась обнимать гостей. Жирного кота даже в воздух подкинула. И тот выпустил маленький парашют, чтобы спуститься на землю. Но его подхватило ветром и куда-то унесло. И он долго летал по деревушке, вызывая восторг у беззубых местных мальчишек.
-Кот, кот на парашюте, — кричали они. – Китайский робот. От настоящего не отличишь.
Кто-то даже выстрелил в него. Один раз из пугача, один раз из травматического пистолета, десять раз из рогаток, восемь из лука с металлическими стрелами, и один раз из настоящего пулемета. Кот не думал, что противовоздушная оборона в деревне на высоте. Но он не был беззащитной мишенью. Он отстреливался свежими коровьими лепешками и кирпичами. Возмущение нападавших не было предела. Они долго отплевывались. Зубы у некоторых поредели. — Надо сбить его, — орали ребятишки. – У этого робота военная программа поехала в яму.
 Прасковья Никаноровна вынесла из кухни хлебы, накрыла их влажным полотенцем и протянула Ринго ведерко с крышкой. – Одна нога здесь, другая там, — сказала она. – За молоком. Соседка заждалась. Я у нее через день беру. Утренник.
-Что? – не понял Ринго.
-Молоко, надоенное утром. И кота присмотри. Дорого обойдется ему этот полет, — пояснила Прасковья Никаноровна.
Кот прилетел сам. Он был недоволен. Гады стреляли по нему жвачкой. И вся шерсть у него слиплась. Марьям пришлось выстригать куски. Лишь через час уселись за стол под навесом. Все было просто: чай с медом и смородиновым вареньем, яйца, кровавая колбаса – на радость Гелле, хлеб с солью, сало.
-Давно мы так не сидели, — вздохнул Азазелло. – Я имею в виду без спирта.
-Не пьем мы, — вздохнула Прасковья Никаноровна. – У сына проблемы были. Вот, уже несколько дней не пьет. Не знаю, какому богу молиться.
— А бог, он один. Но ему лучше не молится, не поможет. Ему все недосуг. Если сын выпьет, то Марьям умрет. Воланд философствовать любит, — сказала Гелла, скинувшая с себя шкурку. – Мне прямые лучи вредны, — пояснила она старой хозяйке. – Тотальная аллергия на прямой солнечный свет. – Вот и ношу шкурку.
-И кот носит? – поинтересовалась Прасковья.
-И кот тоже не настоящий. Но он шкуру носит не по этой причине. По нему стадо слонов прошло. И он такой страшный стал, — вздохнула Гелла. – А кровавая колбаса мне нравится, очень нравится. Дадите рецептик?
-А мессира все нет, — вдруг сказал принесший молоко, и еще кучу всякой вкуснятины, Ринго. — У него после бала депрессия, как и у Азазелло.
— От депрессии чай с молоком хорошо, — сообщил Бегемот. – Выпил сорок бакалов – и нет депрессии.
Воланд тут же проявился, перепугав Прасковью Никаноровну.
-Он фокусник, мама, — успокоил женщину Богомаз.
-Я сейчас покажу небольшой фокус, — сказал Воланд. – Подарок для Марьям за проведение прекрасного бала.  Только не удивляйтесь. Считайте, что я вызвал сюда скорострельную строительную бригаду молдаван.
И дом накрыл туман. А когда он развеялся, то все завизжали от восторга. У дома прирос уличный стеклянный лифт. Третий этаж обзавелся витражами и черепицей розового цветы. Зажурчали фонтанчики. Заборчик вознесся вверх еще на метр.
— И что мне будет наградой? – спросил Воланд.
-Быстро и качественно, удивительно, — сказал Прасковья. – Вот, что значит новые технологии. А для вас у меня награда найдется. Теплый вязаный комплект одежды с козьем и собачьим пухом.
-Самое то, ноги мне здесь уже вылечили. Теперь спину надо подлечить, — сказал Воланд.
-Спинку надо в бане распарить. А потом растянуть ее. Надо, чтобы два человека потянули тебя в разные стороны.
Воланд достал огромную спичку и поджег аккуратно сложенные в уличном камине чурбачки. Огонь вспыхнул моментально. Вкусно запахло дымком.
За забором ребятишки искали кота. – Вон, вон, кто-то летит, — кричали они. – Да, нет там никого.
 К Марьям приехали девочки из модельного агентства. Они должны были провести репетицию показала новой коллекции. Представление состоялось прямо на тропинке. Лучшего зала для показа и придумать было трудно. Это была странная коллекция. Даже Гелла и Маргарита Николаевна переглядывались. Первой вышла девушка в слегка приталенном платье с карманом-муфтой на груди. Потом появилась девочка в легком платье, в онучах из лоскутков и с рюкзачком тоже из тряпочек. Третья девушка была в куске ткани. -Нет, я бы рискнула одеть лишь первое платье, — вздохнула Гелла.
-Да? – поглядела на нее Маргарита Николаевна. – И онучи?
-Пожалуй, нет, только туфельки.
Показ шел и шел. Даже вечерние платья не имели никаких украшений. Потом модели уехали. Марьям улыбнулась.
-Вот, и муж меня не понимает, — сказала она. – Но я все равно рискну. Покажу коллекцию.
-Это и есть новый храм, — вдруг сказал Воланд. – Молодежь коллекцию примет. Марьям, Богомаз, я бы хотел подарить вам нечто. Вы сами скажите что. Но эта вещь должна быть лишь ваша, если ее возьмет кто-то другой, то умрет.
-Тогда подарите мне отсутствие этого  подарка, — сказала Марьям.
-А я даже и не знаю, что попросить, — вздохнул и Маляр. – Может гроб? Если его и стащит кто, то будет ему и постель. Или пистолет. Отберут, так и погибнут от него. Удобно.
-Да, удобнее не куда, — поддержал его кот. – Проси и гроб, и пистолет сразу, в наборе. Выставим их на улицу. И я полечу прямо в гробу, как ведьма из «Вия». Пусть дети по мне постреляют. Шутка. Тупая. Согласен.
-Гроб, — сказал Маляр. – Но очень красивый.
И на пол упал настоящий гроб, из черного лакированного дерева, с золотыми ручками. Внутри он был обит лиловым бархатом.
-Ой, нет, я бы в таком постеснялась лежать, — удивилась Прасковья Никаноровна. — Отправьте его в подвал, чтобы никто не видел.
И гроб пропал.
Прасковья удалилась и принесла чудо. Она вязала свитер для сына, но подарила Воланду. Даже не свитер, а комплект с застежками по плечам, шарфом, двумя шапочками, носками и перчатками. Когда Воланд все это одел, то ему вдруг стало очень комфортно. И спина перестала болеть. Он помолодел.
— Вот вы на самом деле волшебница. Некоторые ведьмы с ума сойдут, узнав, как легко снимаются их заклятия, — почти засмеялся он, но очень зловеще.  – Передаю привет Гибле Брокен.
-Это все пух, — пояснила женщина. – Сюда бы еще медвежьей шерсти. Но где ее взять. А теперь пироги с грибами, со сморчками. Я в холодильнике наморозила. Сморчков в этом году почти и не было. У алкашей две чашечки купила.
Пироги пахли неимоверно. — Откуда такой запах? – спрашивали люди на улице. – Кто-то рукодельный.
-Яиц много положили и растительного масла не пожалели, — отвечал им невидимый человек.
Но люди не видели дома. Преобразившись внутри, он как бы затаился на улице. Густая сирень, торн закрыли его от глаз. А чтобы запах еды не терзал посторонние ноздри хозяева предложили гостям перейти в дом. Они и не думали, что он и внутри преобразился. Они вошли в гостиную. Комната казалась необжитой. Но она менялась по мере пребывания там гостей. Мессир словно читал их пожелания и незаметно преображал помещение. Но время уже пришло.
-Мессир, пора? – спросил Азазелло.
-Смешно, но не Сатане же спасать этот мир, — ответил ему Воланд.
-А есть предпосылки? – поинтересовался кот.
-Они всегда были, есть и будут, — едва слышно промолвил мессир. – Вот, конец света все ждут. Наивные. Неожиданно он не придет. И без меня там не обойдется. Люди должны выйти из-под влияния бога, не церкви, а бога. И мне придется помочь ему в этом. Опять думать придется.
-А что людям надо сделать, чтобы выжить? – спросил уже кот.
-Я могу сказать, что надо разрушить, чтобы освободить место для нового храма.
1. Разрушить границы между странами, очень осторожно.
2. Разрушить языковые границы, приняв английский язык в качестве мирового.
3. Разрушить технические преграды. Стандартизировать технику. Зачем производить разные форматы входов в компьютеры, зарядных устройств.
4. Разрушить гламур во всем.
5. Разрушить юридические преграды. Единое законодательство.
6. Разрушить промышленность, не производить ничего лишнего, а лишь по конкретным заявкам на год.
7. Разрушить систему воспроизводства человека. Одного ребенка семье достаточно. Пока население Земли не сократится до одного миллиарда. Золотой миллиард – это необходимость, а не зловещая задумка масонов.
8. Разрушить разнобожие. Бог един.
9. Разрушит систему воспитания детей.
10. Разрушить менталитет человека. Это главное.
Свита прекрасно понимала мессира. Больше ему вопросы не задавались. Он и так много сказал, так и проговоришься о чем-то тайном. Прасковья уже спала.
17 дней свита Воланда гуляла в городе ласточек. Пора, пора. Надо было покинуть городок. А то последствия могли быть несоизмеримыми с грехами людскими. Вдруг стали умирать судьи, ни с того, ни с сего. А за ними потянулись врачи.
— За грехи, за грехи, — говорили люди. – Хватит, хорошо пожили.
А пространство как бы играло измерениями и временем.
-Не будет пространства, не будет материи, не будет времени, — говорил женский голос. И это был не простой голос. Говорил ни кто другой, как Мариам Сирианка, божественная царица небесная.
И весть была отправлена. Ночной ангел прибыл на землю. Его белые крылья едва просматривались в ночи. Слов сказано не было. Свита Воланда улетела.
 Глава 47. Иешуа на роднике.
 Он не был создан для людей.
 Лермонтов. Эпитафия.
 Говорил голос, говорило само пространство. Ангелы, ангелы, миллионы ангелов. Ангел для ухода за 179 волосом на голове венценосной Мариям Сирианки, за мышцей на ноге, за десятым зубом. Они суетились, суетились. Все ли сделали должным образом. Она пробудилась на своем покрывале из облаков, потянулась.
— Ну вот, опять кому-то что-то надо от меня. Нет покоя, — проворчала царица цариц. Она лишь слегка приподнялась. – Кто там делает поклоны у моей иконы. В поле, в поле идите. Попрошайки и лежебоки. И я права. Работать надо с утра, а не молится.
-Холеневский родник. Ваш сын ждет вас, — сказал ей ангел-секретарь, и потупил голову.
-Хорошо. Опустите меня на землю. Что-то я захандрила. Что-то нет у облаков достаточной голубизны. И звезды совсем не ярки. Я недовольна.
И миллионы ангелов хлынули вниз, словно мотыльки. Они махали своими белыми крыльями. Они звенели колокольчиками. Они целовали воздух. И они опустились на поляну, как семена одуванчика. И вдруг все исчезли. Осталась лишь Мариам Сирианка. Она встала, повела рукой. И непреодолимая стена закрыла ее от мира. Она спустилась к родничку, напилась. – Славная водица. В Палестинах такой воды нет. Жарко в этих Палестинах.
Мариам стала ждать сына. Вначале пришел Левий Матвей. Он принес икону Иешуа.
-Это подарок ему. Правда, хороша? – спросил он. Мариам очень внимательно рассмотрела доску. Отдалила ее на некоторое расстояние.
-Наверное, раз он наделил ее божественной силой. У меня нет мнения, отличного от его мнения.
-У меня тоже.
-Где же он?
-Он идет. Он идет по лесу. Там благодатно. Ландыши только отцвели. Но цветут медуницы, купавы. И зелень такая смолянистая. Листики еще не обожгло июньское солнце. Земной рай.
-Рай не рай, а прохлада здесь славная. Не зря же я каждую весну прилетаю сюда. 
Явились новые ангелы. Но они были иными. Одна половина их была черной, а вторая белой. И они сели на ветках и исчезли.
Иешуа  в реальности выглядел старше, чем на иконах. Он поцеловал матери руку и присел рядом. -Не потревожил ли я вас, матушка? – спросил он.
-А что мне делать, — грустно ответила она. — Даже волосы не причесываю. Ангелы, все ангелы.
Иешуа тоже выпил воды, присел прямо на землю. — Дивный край, — сказал он. – Спасибо, что показала мне его. И как могли уйти отсюда люди? Но рекламировать это место не надо. Иначе застроят его гробоподобными церквями.
-На все воля божья, — усмехнулась Мариам. – И директора совхоза, который выселил отсюда целое село. Без людей тишина. Скоро здесь праздник. В конце июня служба будет. Здесь всегда столько людей. Со всей области съезжаются. Приглашу кого-нибудь из землячек, погуляем среди людей незамеченными. Может и Катерину.
-Мне пора, — ответил Иешуа. – Не буду вас отвлекать. Насладитесь тем почтением, что люди даруют вам. Итак, я пришел за иконой.
Мариам все еще держала доску в руках. Она протянула ее сыну. Он залюбовался изображением. Икона казалась живой. Иногда овечка превращалась в белый шарф с золотой каемочкой. И шарф шевелился, как людская масса на рыночной площади.
-Берем? – спросил Левий Матвей.
-Да, — вернул доску своему ученику Иешуа. – В галерею. Что там с поющими головами?
-Учитель, они не в нашей компетенции, великие грешники, — весьма недовольно пояснил Левий Матвей.
-А кто об этом знает. Никто, кроме нас и их. Возможно, что мне придется встретиться с ним, самопровозглашенным царем Тирейским. Где его царство? В подземном мире, где даже огонь не светит, — отчего-то усмехнулся Иешуа. Таким злым его Матвей никогда не видел.
-Я буду нужен? – поинтересовался апостол.
-Нет. Я возьму с собой Пилата. Пусть пообщаются. Это будет полезно обоим.
-Я всегда с тобой, — сказала Мариам. – Что люди сотворили, что ты так недоволен?
-Они недовольны мною. Я им этого не разрешал.
-Не обращай ты внимания на этих поющих в Киеве девок, на эти шествия в Греции. Все это так мелочно. Наслаждайся бабушками и дедушками, созревшими, как яблоко.
 Святая Мариам Сирианка осталась одна, если не считать миллиона ангелов, самых разных рангов — пламенеющие серафимы, мудрые херувимы, престолы, господства, силы, власти, архангелы и ангелы. – А похожу по земле, — решила святая женщина.
И она оказалась в пригороде областного центра, превратилась в странствующую богомолку. Мариам Сирианка подошла к первому дому и попросила у девочки воды.
— Бабушка, здесь какая-то чудная попить просит, — недовольно крикнула девочка, рвавшая цветочки.
-Верочка, так налей ей из-под крана. Воды что ли жалко.
-Кружку мыть лень. Из колонки что ли нельзя напиться.
-Ну, ты и лентяйка, — ответила старушка и выглянула в окно. Она вытерла руки. И скоро вынесла кружку холодной воды. — Вид у вас усталый, — сказала хозяйка. – Вам не плохо?
-Нет, матушка, я просто устала. Иду пешком из Сарова. Притомилась в пути. Хочу ваши родники посетить.
-Родники у нас очень хорошие. И Холеневский, и Оленевский, и много других. Кувака, Кевда. Вы можете отдохнуть, а я блины затеяла. Поедите. Тяжел путь, требует сил. Можете и вздремнуть в летнике. Вот, дочка сгорела. А зять болен. Взяла девочку к себе. Такая балованная. Хотя ее понять можно. Так рано потерять мать. С трудом справляюсь с ней. А уже не молода. Хоть бы бог дал мне пожить. Кто будет ее растить. Ведь в детдом может попасть. А оттуда одних дураков выпускают, в никуда. Одной депутатской месячной зарплаты хватит, чтобы купить ребенку квартиру.
 Газовая плита стояла прямо во дворе. Добрая хозяйка быстро напекла блинков с припеком, накормила Мариам. Путница присела на лавочку, ненароком взяла какую-то приправу и стала сыпать ее на огонь  газовой плиты. Она очень красиво вспыхивало. — Извините, она 18 рублей стоит, — отобрала хозяйка у Мариам пакетик.
-Спасибо за угощение. Вы еще поживете, и вырастите внучку. Пойду я, — решила Мариам. – Зайду только в церковь.
-Рано в церковь-то. Положено утреннюю службу проводить, но батюшка-то все занемогает. К 10 приходит. У него хозяйство большое. И такой порядочный. Женщин просит помочь только, когда свеклу прополоть надо. У него 10 гектар земли. Полы перемыть, ковер вычистить. Ну, и по мелочи. Окна покрасить, огород скопать. Мужики-то ему за так не пашут, хоть и батюшка он. Обнаглевшие у нас в деревне мужики, даже участковому без бутылки не спашут.
-А я на кресты помолюсь? Полюбуюсь на церковь, и пойду дальше.
Оказалось, что служба уже началась. Мариам присела в храме на лавочку. Ее порадовало, что в храмах стали ставить лавочки. Раньше люди стояли всю службу. Теперь могли и присесть.
-Нет, так и не вернулась икона Иешуа, — шептались две женщины в сторонке.
-Икона вознеслась на небеса, — прошептала им Мариам.
-А вы откуда знаете? Она ведь с нарушением канонов писанная, — засомневалась одна из женщин. Женщина была замечательной во всех понятиях. На голове темный платочек, в который воткнут лопух. На ногах калоши, шерстяные носки. Часть юбки забрана в теплые трусы, выглядывающие на спине. Розовая кофточка заштопана, очень аккуратно. Видно, внучка подарила.
-Возьмите это. Это копия, — сказала Марьям, протягивая копию иконы сына.
-Ой, мы не возьмем. Батюшка наш заругается.
-Я ее в Сарове освятила. И тамошний батюшка слова мне не сказал.
— А вы в Сарове были? Благодать теперь там? – спросила Марьам Сирианку женщина в розовой кофточке. – А я на мощи так и не попала.
-Я из Калуги, —ответила Марьам. — Хожу по святым родникам. Вот, в Оленевку пойду.
-Дай вам бог помощь. Мы бы приютили вас на отдых, да батюшка не одобряет. Говорит, что вши у вас, у ходящих по святым местам. А это не гоже из-за гигиенических моментов.
-Спасибо, родная. Помолюсь и пойду. А икону батюшке отдайте. Скажите, что эта копия не уступает подлиннику. Да, и нет подлинника. Вознеслась, вознеслась.
И Мариам исчезла. Богомолки перекрестились.
 – Скажи кому, не поверят. Всякая нечисть ходит, — решили они в один голос. — Надо поставить свечу святому Киприану. Он от колдовства спасает. Да и богоматери «Защитная стена», — предложила старуха в розовом, и поправила трусики и юбку, даже платок перевязала.
— Глупы, — проявилась Мариам уже в городе. Вокруг кипела жизнь. – Ну, старые дуры, попросите вы у меня помощи. Я вам помогу. Святые очень обидчивы. Очень почет любят. По себе знаю. Вот ведь ставят мне свечку тоньше,  а сыну толще. А это я родила его. — Прогремел гром и ударил в дерево близ стоявших у церкви старушек. Те аж присели. А дерево вспыхнуло. -Гори, гори, — прошептал кто-то визгливый, и добавил. – Раз уж я здесь, то надо изгнать воландскую братию.
Святая Мариам подобрала газету и прочла. « Скончался известный литературовед, лермонтовед, Иван Николаевич Понырев (Бездомный). Всю свою жизнь он преподавал в литературном институте. Он так и не ушел на пенсию. И умер у штурвала корабля. Похороны ученого состоятся в Москве, на Ваганьковском кладбище. Подробнее о жизни и творчестве вы прочтете в завтрашнем номере». Святая Мариам выкинула газету в урну. – Что за люди, бросают мусор прямо на землю, — сказала она. – Ах, здесь удивительные розовые вечера. Так, забыла про банду. Уж от меня-то им не скрыться. Я не какая-то там милиция. Эй, милиция, милиция, за мной. Я покажу вам то, что вы не видите. Слепые сурки.
-Они уже арестованы, — оправдывались появившиеся милиционеры. – И суд над ними состоялся. Их схоронили. Могилку можем показать.
-В город, мои земные ангелы. Я найду их.
И пространство искривилось.
Розовые вечера всегда к добру. Красные к хорошей погоде. Нет закати-ка – к дождю.
 
Глава 45. Ушли.
 Я рад был случаю, чтоб кровь привести в волненье,
тревогою опять наполнить ум и грудь.
Лермонтов. Маскарад.
 
Слепые сурки и сама святая Мариам опоздали. Каким-то внутренними чутьем, милиционер Матвеев предупредил нечистую силу, что им грозит опасность. Миллионы ангелов не были так невинны. Они могли брать в руки меч, и защищать светлое дело Мариам Сирианки от темной силы. Когда милиция и Мариам вошли в кинотеатр, то там было довольно-таки чисто, весь мусор свален в угол. Даже окна почищены.
-Все, — сказала святая Мариам милиционерам. – Они ушли навсегда. Больше они вас не побеспокоят. Не удостоитесь чести. Делайте отчет. А это вам, как приложение, к отчету. И Мариам дала милиционерам две кошачьи шкурки с замочком на животе. – Вот вам и кот.
-Карлики что ли? – спросил один из служивых. – В такую шкуру и ребенку не влезть.
И тут святую Мариам попала чья-то голова. – Это не Берлиоз? – удивилась она. – Это лишняя голова. Они в запас головы наотрывали. Замучили они тебя. Схоронить навсегда, — передала она череп невидимым ангелам.
-А череп чей? – поинтересовался старший следственной бригады.
-Какой еще череп? – развела Марьям руки в сторону. Они были пусты. – Работайте. Мне пора в дальний путь.
-Мы довезем вас до Оленевки, — пообещал милиционер.
-Каждый должен быть занят своим делом. Вы нужны обществу здесь. Еще много зла на земле божьей. И главное зло исходит от людей творческих. Они ни один не признают власти бога над собой. Особенно писашки разные. Разве это правильно. Все мы под богом. Он их создал.
-Мы не задумывались над этим вопросом, — ответил милиционер. – Спасибо вам. Надеюсь, что больше смертей не будет.
-Эта банда ушла из города. Все, прощайте, слуги народа.
Остановить женщину в коричневом покрывале было невозможно. Ангелы вытащили мечи и просто расчищали ей путь, распихивая людей на улицах в сторону. А она пошла в Оленевку. Там она еще не была.
-Постойте, постойте, — кричал ей милиционер. – Только еще один вопрос? А бог есть?
Но ответа он не получил.
-Это решает каждый сам для себя, — сказал ему его же подчиненный.
-Не тебе решать за меня,  — отчего невпопад ответил старший милиционер. И сел прямо на пол. – Какая красивая женщина. Есть очень хочется. Хоть бы кусок хлеба зажевать.
И он зажевал в ближайшем кафе: полкило водки, пять котлет с картошкой, полбуханки хлеба и кружечку пива. И пошел писать отчет. Надо было очень постараться, чтобы дело о нечистой силе окончательно закрыли.
 Глава 46. Розовый вечер.
 Куска лишь хлеба он просил, и взор являл живую муку,
И кто-то камень положил в его протянутую руку.
 Лермонтов. Нищий.
 Лето накатило на город. И было оно жарким, в общем нормальным. Парк Белинского оберегал город от зноя. Какая прохлада царила под кронами дубов и кленов. Тропа здоровья питала людей кислородом. Кто-то бегал по склонам парка, кто-то медленно брел. Кто-то просто сидел, и даже лежал под кустиком. Парк все любили. Никто не видел, что на чертовом колесе, в самой верхней корзине, сидели Воланд, Азазелло, Ринго и Бегемот. Гелла уже покинула белый свет и отдыхала в уютном склепе близ Эдинбурга. Ее пригласил в гости сам Фагот.
Банда отслеживала путь Мариам с высоты птичьего полета. Им и карта не требовалась. Сирианка оставляла за собой пылевое облако. Столь многочисленная свита сопровождала ее. Ангела раздували пыль в разные стороны. Святая была довольна. Шума она наделала большого.
— Церквей в городе не много, — на ходу докладывал ей Левий Матфей.
-Хватит, — все же слушала его  Мариам. –Эти пустые стоят. Они думают, что я их не вижу. Потешаются надо мной. Я ведь на самом деле ничего им сделать не могу. Помешать могу, и только. Илья, сбрызни дождичком их, — крикнула она. И маленький ангел понес этот крик выше.
 -Заметила, — вздохнул Воланд, и раскрыл зонд. – Знаю я ее, добрую женщину. – А церквей на самом деле здесь мало. Красота от них великая. Думаешь о душе.
Реки сверху почти не было видно. Воланд свернул зонт и подмигнул Илье Громовержцу. Тот приветливо помахал ему рукой, сбрызгивая окраины города. Внизу прошла толпа готов. Они о чем-то смеялись. И вели себя ни как готы. Эммы, следующие от них на некотором расстоянии, были более достойны. Кот спустился с колеса и подарил им настоящий череп с рожками. Правда, неблагодарные эммы выкинули его в урну. – Быстрее бы уж умереть, — вздохнули они. – И лежать, лежать среди глины и камней. Кто-то иногда тебе цветов принесет, а то и булочку с корицей.
Эммы сели где-то в темном уголке, подумать о неведом и таинственном потустороннем мире.
 -Будем прощаться с городом? – спросил Воланд свиту. – Больше мы сюда никогда не придем. Я здесь всего пару раз был. Смотрел, как буртасскую крепость монголы жгут, и в цирк на льду захаживал. Тогда еще человек дышал надеждой.
-А сейчас надежды уже нет? – спросил Азазелло.
-Нет, — ответил Воланд. – Ты же видел эти лица. Нет идей, в которые можно верить. Нет достойных лидеров, нет даже справедливости.
-Да вроде бы и не с кем прощаться. Разумеется, что королева Марьям, исключение. А хорошо, что мы выбрали королеву с таким именем, — сказал кот. – Святая Мариам очень рассердится. Поехали вниз. Я так высоты боюсь.
-Время, — сказал Воланд. – А мне здесь понравилось.
-И нам, и нам, — заверил кот. – Столько бюрократов. Столько людей, которых можно чморить по полной программе. Город безъязыких людей. Какие вам профсоюзы, правозащитники, журналисты. Здесь голгофа. Распятый богом город.
-Знаешь, драгоценный кот, нет более злого человека, чем правильный товарищ. Если бы они кидали в грешника камни, то кинули бы все. Поэтому и опасны такие страны, как Швейцария, Финляндия, Австрия. Фашизм пришел из благочинной Германии.
-Чем же они так опасны, мессир? – спросил кот.
-Убежденностью в своей правоте во всем. Они не оставляют место для девиации.
-Мессир, вы не больны? — усмехнулся Азазелло. – Не перебить ли мне всех, кого вы любите. Так и конец света настанет. А что дальше-то, после конца света? Всем все станет понятно. Ни тайн, ни новостных газет. Скука. Давайте-ка напущу песчаные бури. Пусть их всех погребет пустыня. Метра на три намету. Никто не вылезет.
-Знаю я таких товарищей, в основном дам, которые выживут и на льдине, в темной пещере, среди скал и песка. Это золотой фонд человечества. Смотрите, Мариам бежит к роднику. А эти хищники-падальщики подбирают трупы на ее пути. Я имею в виду души. Была бы ее воля, то меня бы распяли на том же самом кресте, на котором висел ее сын. Она могла бы прийти к его телу, но не пришла. Кроме Левия Матвея там вообще никого не было. Ну, я не в счет. Да, и про мироносиц все сказки.
-Ну, почему же вы не в счет? Хотел бы я, чтобы при моем распятии были вы. Очень приятно, — сказал кот. – И я не хочу покидать вас, как и фиолетовый рыцарь. Хоть бы пришел, рассказал, как он там. А то Геллу пригласил, а нас на мыло. Говорит, что из котов замечательное мыло.
-Вечности нет, — ответил мессир.
-Как же, вы же вчера говорили, что есть, — вспомнил кот. – Предлагаю устроить людям праздник.
-С чего бы это? – спросил Воланд. – Думать мне мешаешь.
-Я потом тебе помогу думать. Представляешь, я все уже продумал. Вот, символ города – конь с мужиком. Так я коня решил под зебру выкрасить, а мужика в папуаса переодеть. А на копье ему банан и селедку.
-О, лучше огурец. Самая классная закуска, — мечтательно сказал Азазелло.
-О, приветствуем, приветствуем, — согласился Ринго. – Мы же нечистая сила, а это веселье. Продолжай, кот.
-Напротив пушка стоит, так я в нее уже Карлсона воткнул, со спущенными штанами.
-Нет, это развратно. Там дети ходят, — возразил сам мессир.
-Да, у него задница совсем не красивая. Вот у почившей Натальи Крачковской очень аппетитная. Но она в пушку не пролезет, — как бы и согласился кот, а как бы и нет.
-Приветствуем, приветствуем, — поддержала бригада, уже под улыбку самого мессира. Мессир вынул великолепный шелковый платок. – Царевна Анастасия подарила, — пояснил он. – Продолжай, неугодное творение.
— На колосок, что стоит на набережной, наденем презерватив и подкатим к нему яйца губернатора, что он установил на еврейском бульваре. Белинского, что стоит напротив сгоревшего театра, оденем в робу пожарника. А на шею погибшего в Афгане воина посадим генерала в медалях. Правдиво. Воин не обидится. А на памятник Победы поставим гнездо аиста с ребенком в клюве. Под глобус сковородку подложим и поленья. На четвертованную девушку наденем лифчик и панталоны. Следует одеть. Не гоже ей голой без рук стоять. Извращение. На Пушкина ободранную лису накинем, а на Ленина малиновый пиджак. Карла Маркса завьем и бороду в косички заплетем.
-Лермонто не трогать, — приказал Воланд.
-А он не обидится? – спросил кот. – Чуть не забыл про даму с собачкой. За ней двенадцать кабелей пустим. Я их уже из глины слепил. В ад на обжиг отправил. А гусару Денису посадим самую страшную бабу,  а на щеке ему нарисуем поцелуй. Глобально вроде бы все. Разве на обком единой России, что на площади Ильича, повесить стираное белье, в каждом окне. А всем врачам поставить трехлитровые клизмы и закрыть в больнице туалет.
-Нет, ничего этого не будет, — вдруг решил Воланд. – Следственная бригада уже отчиталась по нам. Просто исчезнем и все. Что им строчить новые отчеты.
 А в деревенском доме Марьям и Маляр пили простой кипяток, даже без трав. Они гладили друг другу руки. — Они ушла, — вздохнула Марьям. – Не жалеешь, что нас оставили в живых?
-Туда мы всегда успеем. Мы же не эммы. И у меня столько задумок. Во-первых, иконы Понтия Пилата и Прокулы, во вторых — Февронии и Петра, Ильи Муромского, Василия Блаженного.
-А разрешат тебе рисовать святые лики?
— Если иконы продолжат творить чудеса, то Иешуа принял мою икону. А это многое значит. Ему решать. Все же хорошо, что у нас есть такой дом, а не подвальчик, и даже не комната у застройщика, как у Мастера.
-Ну, комната на скромной пешеходной улочке в Москве будет стоить в сто раз дороже, чем наш дом-красавец, — улыбнулась Марьям. – Папа не против нашего брака. Распишемся?
-Не хочется что-то менять в этой жизни.
-Я, кажется беременна. Я тест покупала. Он дал положительную реакцию. И кот мне шепнул, что все в порядке.
-Шантажистка, — приложил Маляр губы к руке своей любимой женщины.
 И по комнате прошла тень святой Мариам Сирийской. Она долго чесала затылок, чихнула и ушла. На этом все. Ручей еще не перекрыт, хотя и пересох. -Да, а мне так хочется иконку его письма.
-Он уже написал вас, глубокоуважаемая, — появился Левий Матвей. И он достал совсем маленькую иконку женщины с младенцем на руках. – Хороша, — сказал он.
-Да, как будто вчера все это было, — вспомнила Мариам. – Я тогда была так наивна, так наивна.
-И сейчас хороши, — совсем по доброму улыбнулся вечный ученик. – Зря мы взяли Фагота в свет.
-Ничего не зря. Свет виден лишь на темном.
-Не хочешь ли ты сказать, что добро и зло относительны?
-Это истина, к которой я шла очень долго. Я подумаю над этой истиной. Пойду в сад. Хорошо у меня в саду. Еще бы огрызки не бросали.
-Я же распорядился установить всюду урны из золота. Нет, надо провести воспитательную работу. Думают, если в рай попали, тот все уже стало дозволяться.
И зазвучали миллионы скрипок. Божественно запели райские птицы. Мариам сладко вздохнула и вышла в сад. Левий Матвей не последовал за ней.
Эпилог.
 Город не особо и обсуждала все то, что произошло в мае. Это был не светский город. Даже в ресторан люди ходили лишь выпить. Отчет следственной группы лег на архивную полку. Материалы, переданные Мариам Сирианкой, странным образом затерялись в прокуратуре. Сам следователь, после закрытия дела, попал в психиатрическую клинику, непременно к доктору Психейкину. Добрый доктор ежедневно пояснял ему, что люди должны хотя бы задумываться над тем, что такое добро и зло. И принимать, и понимать носителей зла, направленных против индивидуума.
-Наверное, я ни чем не уверен, это называется толерантностью, — говорил профессор. –Очевидность дается не всем. Не требуй свободы, а будь свободным.
А следователь лишь улыбался. У каждой веры есть свой конец, есть свое начало. Смерть дракона не должна порождать нового дракона.
-О чем же вы все время думаете? – не выдержал однажды Психейкин.
И больной удивил доктора. – Я думаю о том, что нельзя творческому человеку думать о прозаическом куске хлеба. Я о творческом человеке в широком смысле слова. Сколько бы дали нам Циалковский, Сахаров, Высоцкий, если бы общество дало им все необходимое. Сколько новых песен, открытий.
-Не бередите свою душу, молодой человек. Мы живем не в утопическом обществе. И даже там, на светлом цветущем острове, вам всегда будет чего-то не хватать. Это суть жизни. Радость творческого человека в самом творчестве.
И Психейкин просто погладил больного человека по голове, и пошел в следующую палату. В больном обществе много и больных. Работы доктору хватало.
 Воланд сидел в очереди на прием к психиатру, но вдруг встал и ушел вон, даже не предупредил следующего за ним человека. А у кромки реки появился человек в белом одеянии. И он пошел по воде. И люди видели его. Он ничего не говорил, но его мысли проникали в голову стоявших на берегу.
-Я не Христос. Я Антихрист, — неслось в пространстве. – Я пришел сказать, что первые заповеди выполнены. Выполнены плохо. Но люди поняли их.
Антихрист пошел через реку. Ее рассекло прямо поперек течения, открыв темную бездну. Рыба усиленно сопротивлялась течению.  Из раскола пошел пар. Вода лилась в глубь земли. Трещины прошли и по зданиям. Ужас наполнил сердца людей. Но все закрылось. Оголившееся дно вновь заполнило водой. Человек в белом исчез.