ГЛАВА 4
Квартира, где жил Константин, располагалась в дряхлой двухэтажке еще довоенной постройки. Ее давно пора было пустить на слом. Окнами своими она выходила на овраг, где по плану генеральной застройки города должен был шесть лет назад пройти скоростной трамвай. Однако до сих пор по дну этого огромного оврага тек ручей, который весной превращался в бурный, почти неуправляемый поток. О скоростном же трамвае напоминал лишь старый, покореженный причудами природы щит из десятимиллиметровой фанеры с облезшей краской, который бельмом пялился прямо в окна Соколова.
Кости дома не было.
— Он опять куда-то замылился, — обиженно сказала его жена Лариса. Что-то там разнюхал новенькое у стариков…
— Жаль, — только и произнес Караваев, держа в руках принесенную Косте связку книг из халупки, и две картины.
— Ну, тогда, Лариса, я пошел домой. Как придет Костя, пусть заскочит, когда будет время ко мне.
— Ты, что, прервал отпуск? В санатории не понравилось? — спросила и тут же спохватилась:
— Да ты проходи, Федя, подожди, может, скоро и придет... если не загребут за незаконную перепродажу книг без лицензии. Еще и конфискуют все. Поставь книги и картины сюда, — сказала Лариса и продолжила о своем:
— Я ему про это каждый божий день талдычу, не спекулируй... Но знаешь же его — за копейку повеситься может... Уже давно купили бы квартиру, так он «купи-продай». Все заработанное снова вкладывает в товар. И что бы я ему не говорила, и слушать не хочет. Лишь бумажки свои денежные считает, да о прибыли мнит сиеминутной…
— Хватит прохлаждаться, работать пора. А Костю не укоряй, Лариса. Каждый в наше время зарабатывает, как может. Какая спекуляция — забудь данное слово, Лариса. — Бизнес это, бизнес…
— Да в гробу я видела его «дополнительные» заработки! — с сердцем произнесла она, собирая со стола разложенные выкройки.
— На копейки официальные решила прожить? — съязвил Караваев, задевая Ларису за живое. Или все налоги платить, себе же в убыток?
— Люди живут. И не дрожат после каждого звонка в дверь. Пусть находит работу поденежнее, — Лариса махнула рукой и предложила гостю чашку кофе.
Не успел Караваев допить кофе, как в квартиру ввалился Костя с пачкой пахнущих типографской краской книг.
— О, привет отдыхающему, — с порога бросил Костя, аккуратно положив на стол книги. — За половину себестоимости с проходной типографии достал. Завскладом, собака, заявила, что в последний раз за такую сумму отдает. Сказала, что в дальнейшем только за себестоимость будет толкать. Мымра. Что я тогда буду с перепродажи иметь? Копейки? За что трястись, спрашивается? — в голосе Константина уже не было того раздражения, а была, скорее, обида.
— Да пошли ты ее к чертям собачьим, — сказал Караваев, допивая кофе. — Было бы чему печалиться...
— Не понял.
— А чего тут понимать? Жизнь так прекрасна, и так коротка, Костя. А кладовщицу, заразу, пошли туда, куда Макар телят не гонял. Можешь и дальше, если сможешь, а ты, я уверен, именно ее сможешь...
Караваев и сам не понял, как вырвалась у него такая нецензурщина. «Благодетельницу» Софию Львовну, кладовщицу областной типографии он знал давно. Иногда тоже, хотя и не «за так», живился у нее, беря историческую и фантастическую литературу. Но ведь она не драла с него втридорога. Без всяких накруток отдавала, по себестоимости. Ну, разве что на чай, да на кофе... Но все равно дешевле, чем в магазине, да и пораньше, чем появлялись книги в продаже...
— Выпить чего покрепче хочешь? — спросил Костя у товарища.
— Спасибо, в другой раз, — ответил Караваев, косясь на Ларису.
— Я тебе, Константин, выпью! — как-то резко, чего с Ларисой никогда не было, произнесла та и, хлопнув дверью, вышла.
— Ну вот, — развел руками Константин. — Кто ее сегодня, и за что укусил? Втемяшила, что ей уже ничего не надо, и все тут. С утра словно заведенная на все пружины. С постели не успела встать и начала... Да ладно, пройдет. А у тебя как? — спросил он, доставая из серванта две высокие рюмки и коробку конфет. — Ну, как там у тебя дела? — переспросил еще раз.
— Да так как-то, — Караваев, наклонившись, достал из-за кресла связку книг и протянул Константину. Сверкнуло золотое тиснение корешков.
Глаза у Соколова загорелись.
— Ух ты! Где достал?
— Где взял, где достал... купил, — съязвил Караваев. — Возьмешь?
— Конечно, — быстро развязывая тесемки дрожащими пальцами, проговорил Константин. — Конечно, возьму. — Листая книги, он несколько раз удивленно поднимал на Караваева глаза. — Бабку, что ли какую, обнаружил с наследством?
— Это моя забота. Берешь?
— Библиотеку ограбил?
— Библиотеки не грабил, можешь поверить. Ни штампов библиотечных, ничего подозрительного на этих книгах нет. Берешь?
— Естественно. Две с половиной. Больше ни копейки.
— Согласен. И еще вот, две картины, — Караваев протянул приятелю сначала небольшую икону. — Годится?
Соколов внимательно осмотрел доску.
— На пятьсот евро, думаю, потянет.
— Тысячу за две.
— Загнул. За две, дам семьсот.
— Как хочешь.
— Ладно, договорились, — не без сожаления в голосе согласился Соколов и, не¬смотря на свои сто с хвостиком килограммов, словно юноша вскочил с кресла и, достав из кармана ключ от небольшого сейфа, через миг выложил на стол перед Караваевым три с половиной тысячи. — Может, у тебя еще что есть?
— Будет... позже, — пообещал Караваев, пряча во внутренний карман деньги. — Ну, пока.
— Погоди! Это действительно нужно вспрыснуть! — сказал торжествующе Соколов, умело срезая охотничьим ножом с горлышка бутылки металлическую крышку.
Коньяк приятно забулькал из горлышка.
— Я на машине, Костя, не могу, — сглотнул слюну Караваев.
— Двадцать капель? — умоляюще произнес Константин.
— Нет! — В голосе Караваева (он и сам этому удивился) лязгнул металл.
— Жаль, — Соколов плеснул в рот со своей рюмки, выхватил из коробки конфету, надкусил, затем опрокинул в рот и рюмку, которая предназначалась Караваеву. — Ну, тогда хоть в центр подкинь.
— Поехали.
Караваев знал, что уже через несколько часов его книги попадут из рук Константина в чьи-то третьи, а может, и в четвертые руки, но уже по цене, которая будет намного превышать затраты на приобретение. У Константина были огромные связи в мире книжного бизнеса, а у Караваева же таких больших связей не было, и он был доволен тем, что знает Константина. Уж Федор Иванович завалит его и книжной, и картинной продукцией из лесных «хоромов». Это точно. Пусть что-то перепадет и Константину, Караваев не жадный.
ГЛАВА 5
Уже дважды после этого Караваев приезжал в лес, находил избушку, каждый раз удивляясь, что ее никто не стережет, преодолевая появлявшиеся незначительные препятствия с мастерством и изобретательностью десантника, он таки проходил к избушке, несущей «золотые яйца». Метаморфозы природы его уже не пугали, и только удивительная тишина бесконечного зала заставляла нервничать и почему-то спешить.
— Ну, ты и даешь, жижа, — вслух сказал Караваев. — Мне не к домику твоему надо, а к «жигуленку». Понимаешь? Я в следующий раз приеду, навещу тебя. Через недельку буду. Обещаю.
Никто его на этот раз не услышал. Плот упрямо подтягивало к знакомой хижине, и Караваев сначала почти смирился с этим, зная норов жижи, но потом выхватил из кипы какую-то икону или картину и стал, словно веслом, направлять плот в сторону трассы.
Не успел он сделать и трех-четырех гребков, как из жижи обиженно выплеснулся шипящий язык и вмиг, едва не задев руку Караваеву, слизал картину, которая мигом утонула во вспененной массе.
— Я же тебе сказал, что мне некогда играть с тобой. В следующий раз обещаю поиграть... Мне через три часа с минутами нужно быть на работе, а ты в бирюльки вздумала со мной поиграть, что ли? Знаю, что скучно тебе здесь, но что поделаешь, каждому свое — тебе здесь, в этой глуши прозябать, мне же — на работу. Ты же, как посмотрю, умная жижа, должна понимать...
Но жижа на этот раз не слушала Караваева и упрямо подталкивала плот своими мелкими пенистыми язычками к избе.
Федор Иванович хотел было спрыгнуть с плота, оставить на бревнах все книги и картины, гори они огнем, и убраться подальше, но жижа несколько поумерила его пыл — плеснув на руки Караваева свою пенистую вонючую массу и несильно, но ощутимо обожгла пальцы.
— Что же ты делаешь, образина? Мне ведь больно! — дуя на пальцы и быстро отирая о пиджак пену с пальцев, в сердцах бросил Караваев.
Жижа ничего не ответила Федору Ивановичу, и лишь пенясь, лениво отпрянула с плота.
Наконец плот мягко причалил к пригорку. Что-то подтолкнуло Караваева и бесцеремонно потащило к двери из которой он минут пять или десять назад вышел со связкой книг и несколькими, понравившимися ему картинами да иконами.
Что-то позади зашуршало и заставило Караваева оглянуться. Ветер, сменив направление, теперь дул от хатенки в сторону насыпи, на которой Федор Иванович оставил свой «жигуленок». Сосны шумели обиженно и, как показалось Караваеву, обреченно. Неприятные желто-коричневые, оранжевые и местами фиолетовые лохмотья свисали с обезображенных идиотской пеной веток, шишек, хвои...
Может быть поэтому и ели, и сосны казались хмурыми. В лесу действительно было, не летом сказано, сыро, темно и промозгло. Смрад забивал дыхание. Солнце, что несколько мгновений назад слепило глаза своей яркой улыбкой, словно страшась некоего возмездия, спряталось за обезображенными верхушками деревьев.
Федору показалось, что словно какая-то тень нависла над ним. Караваев еще раз взглянул вверх и увидел огромное, почти черное облако с небольшим светящимся разрезом чуть повыше середины. Разрез этот на облаке чем-то смутно напомнил ему огромный кошачий глаз с «черточкой» посредине. Глаз пару раз мигнул и исчез в черноте облака, которое поднявшийся вышине ветер упрямо потянул с севера на юг.
Чуть опустив свои глаза, Караваев увидел, что на деревьях нынче налепилось столько неприятной пенистой массы, которую жижа нахально «наплевала» на почти безлистые ветки со своего нутра, что Караваеву показалось — деревья вот-вот и не выдержат такого измывательства, стряхнут с себя всё, и вмиг похорошеют. Но так ему показалось только на миг.
Ветер свирепел, медленно опускаясь с небес к земле. Холод и сырость прохватывали все тело. Караваева начало знобить. То ли от стайерски набежавшего страха, то ли действительно от сырости... Мерзкий липкий пот медленно стекал косыми струйками по лицу, пощипывал глаза, прокладывал пути-дорожки по шее, по рукам, туловищу. Одежда не успевала промокать пот и становилась мокрой...
«Да ведь я обречен» — неожиданно пришла мысль в голову Караваева. — Прав таки был водитель бензовоза. Идиот я! Не послушал парня. И куда спешил? Гнал куда? За этой Татьяной? Влюбился, старый хрыч. Вот и имею. Влюбленный самодур... Уж если к двадцати пяти годкам не повезло с той, единственной, далее и не потыкайся! Дурак-дураком...
Молочный густой туман лежал впереди, за избушкой, слева и справа и, наверное, позади, но назад Караваев просто не успел оглянуться.
— Федор Иванович, входи! — неожиданно раздалось из-за двери избушки. Мы давно уже ждем тебя.
Это «приглашение» словно гром огрело Караваева. В этой глуши он был один. Один!.. И тут...
От страха душа у Федора Ивановича ушла в пятки, заныли зубы. Опять же, словно кто-то невидимый, подтолкнул его сзади, и Караваев переступил через порог.
Он думал, что его приглашают, чтобы ближе познакомился с самой избушкой и ее залом. На этот раз Караваев решил определить размеры зала и выйти к его противоположной стене, подсознательно ожидая открытия каких-то тайн и чудес. Однако того, что произошло, он никак не ожидал…