- Да, Мишка, не в нашу породу ты пошел… Вот чего тебе эта гармонь далась? Да разве же на этой пикалке можно душу то излить? Невелика премудрость. Ишь, попёрся опять к Ваське! Эх, Мишка! Глупый, супротив рода пошел, – с нескрываемой тихой горечью в голосе пробурчал дед Егор.
Трень, брень… тремоло, пиццикато…
Трень… брень… Светит месяц, светит ясный…
Говорят, на балалайке реквием не исполнить. Еще как исполнить, хошь-не хошь, а душа зарыдает. Вона, когда Анастасия, жена деда Егора ушла в мир иной, так он с балалаечкой на заваленке почти двое суток просидел «не емши, не пимши».
Трень, бряц, тремоло:
Уж и так-то мне тошнехонько.
Уж и так-то мне грустнехонько.
Не велят-то на крылечке мне стоять,
Не велят-то мне оттуда тебя ждать!
Никто не осмеливался к нему подходить… Только и видели его сутулую спину. А куды денешься? Время не чарочка-каточек… Трень, брень…И у всех слезы горькие, и душа плакала… Вот вам и реквием…
Егор Степанович вздохнул. Продубленное степными ветрами, строгое, как на иконе, лицо его смотрело куда-то далеко-далеко…
В роду Семеновых балалаечниками были все мужчины рода, это стало уже визитной карточкой: если Семенов из Николаевки, то значит балалаечник. А пятеро сыновей старика Егора еще и ансамблем играли, да так, что сердце замирало, душа взлетала…Всяк Семен с балалаечкой дружён…
Не один раз их зазывали и в сельский клуб, да только дед Егор сказал, как отрезал: «Не скоморохи мы народ веселить! Мы балалаечкой душу свою отдыхаем!»
Все бы хорошо, но только внук Егора, Мишка, сызмальства тянулся к гармони. Да еще и сосед их, Васька-гармонист, «растудыт его тудыт», притаранил новую гармонь в подарок для Мишки…
Дед Егор сердцем то понимал, хорошо играет Мишка, поет его гармонь. Но вслух, да еще при сторонних, не сознавался в этом:
«В нашем роду балалайка прижилась! Энто не каждому дано на трех струнах мелодии выкатывать!»
Трень, брень, тремоло…
А вчера Мишка, оттрубив три года на Тихоокеанском флоте, живым и невредимым вернулся в родной дом. По такому случаю во дворе и стол ломился от угощений: яйца вареные, грибочки, помидорки-огурчики, пирожки, три зажаренных гуся… да чего там только не было… А с утра еще и Троицын день! Гостей то будет видимо не видимо, с улицы соседи уж точно пожалуют. А кто и с конца села прибежит…
Во главе стола уже с утра расположился Егор Степанович. Как ни как, а он – за главного… Сыновья его с женами, детьми и балалайками тоже уже расселись по лавкам. Да и соседи все подтянулись, кто с бутылью самогона, кто с капусткой квашеной, кто с яблоками мочеными…
Черемуховые деревья да кусты сирени (вона как к Троице то все расцвело!) пьянили своим ароматом.
Трень брень… Дед Егор уже отложил в сторону балалайку и был готов произнести речь. Призывая друг дружку сохранять тишину, чтобы услышать главу семейства, нетерпеливые гости шумели все разом…
- Ну, будя! Накалякались! Внук домой вернулся, - начал Егор Степанович, как в ту же секунду заскрипела калитка и, бережно прижав к груди гармонь, в нее протиснулся сосед Василий. Несмотря на то, что на дворе июнь месяц, сосед был в теплых штанах и пимах.
- Дядя Вася! – Мишка так радостно подскочил навстречу соседу, что дед Егор, громко хмыкнув, махнул рукой и…
-Гармонист околотка пожаловал, - с присущей ему иронией произнес дед Егор.
-Сыновья Егора было засуетились, как-никак сосед на сто лет, но дед громко положил свою натруженную ладонь на стол: «Сидите! Сам дорогу к чарке найдет!»
- Не упластался то еще со своей гармонью? - продолжал ехидничать Егор Степанович, - легка дорожка, если есть гармошка.
Дорожки соседа нельзя было назвать легкими. И рос без отца, и в семье был за старшего, поднимая вместе с матерью пятерых братьев и сестер. А на фронте, под Сталинградом и пальцев на ногах лишился, и контужен был, и половину требухи из живота при операции вытащили, списав его на работу в тылу. Вот и довоевал он до победы уже у себя в деревне вместе с бабами. А гармонь всегда была при нем. Мало веселья то в военную годину было, так он своими песнями и горе солдаток мог утешить. А уж как потом на вокзале сутками со своей гармонью возвращающихся с войны земляков встречал. Небось Егор Степаныч и забыл, как он его до телеги тащил: в одной руке гармонь, а за другую Степаныч с костылем ковыляет. Да и пальцы отмороженные так и болят, потому и в валенках даже летом ходит…
Василий был рад возвращению Мишки – кончилось его одиночество. И вот уже они сидели рядышком за столом и с превеликим аппетитом уплетали куриную похлебку, а потом и квас с растолченной в нем вареной в мундире картошкой, хотя полагалось все делать наоборот.
- Да что с них взять? Гармонисты – не унимался дед Егор.
Сколько же лет пролетело с того Троицыного дня? А почти вся жизнь!
И широкая свадьба Мишки с Настей, внучкой Василия, и рождение четверых сыновей…
- Во вторник родительский день, - подумал Михаил. Нужно и на погосте прибраться, могилки Егора и Василия совсем рядышком, и блинов напечь (хотя об этом Настене напоминать не нужно).
Михаил затушил дымящуюся сквозь пальцы цигарку (научил же дед Егор!) и, вздохнув, взял в руки гармонь:
Ой, ты степь, широкая.
Степь раздольная…
И тут же на звуки музыки прибежали внуки: Стёпка и Егорка – с балалайками, а Васька с Мишуткой со своими гармошками:
«Деда! А давай вместе!»
Время не чарочка-каточек…