...взялась за «Ключ» Натальи Громовой. Давно скачала (уж не помню – кто подсказал или сама заинтересовалась), но не доходили руки. А тут снова Стефанович всплыл на горизонте, а там отсылка к Д. Самойлову в его переписке с Л. Чуковской и выход на «Ключ».
Она (автор) – внучка поэта (когда-то известного) Владимира Луговского. И жизнь столкнула её и с литературной средой 20-30-х годов (по архивам), и с людьми из той среды (Белкина Мария, например, автор «Скрещение судеб»).
Очень интересно читать, хотя со средины 2000-х я закончила «копаться» в этих отношениях меж серебревековцами и теми, кто шёл за ними – советских поэтов и писателей. А Громова ворошит их переписку, дневниковые записи, снова – кто кому брат-сват и невестка с внучкой, а как эти люди превращались из свободных художников в советских литераторов, сколько было самоубийств среди них, не сумевших нарушить «кодекс чести» (давно я это словосочетание в книгах не встречала) или нарушивших, а потом расплачивающихся душевными терзаниями.
Мне нравится подтверждения в книге моих ощущений – стоит чем-то вплотную заинтересоваться, как к тебе, словно в расставленные сети, вдруг устремляются сведения и информация именно по той теме. (Снова образ из Бажова – когда Кате, Даниловой невесте, начали попадаться куски малахита для поделок с оригинальным рисунком, из чего Катя и делает вывод – это не случайные находки, кто-то "подбрасывает". Она на Данилу думала, а то Хозяйка Медной горы ей помогала).
Ну и моя (вовсе не оригинальная) мысль о сплетении человеческих судеб в полотно жизни…
От первой части (где про Марию Белкину, её мужа Тарасенкова, поэта Луговского и прочих ташкентских страдальцев-литераторов, вольно или не вольно сросшихся с социализмом) переход ко второй части обозначился (в первых же строках) «Домом Доброва».
Я с затяжным вздохом чтение прервала – снова окунаюсь в ту же реку, куда вступила два десятка лет назад - Москва 20-40-х, Цветаева, Даниил Андреев - и думала, что наплавалась на всю оставшуюся жизнь... Нет, опять к ней спускаюсь.
И вот дочитала...
Ценность (для меня) – прослежены судьбы, причастные к жизни Андреева («дома Доброва») и Цветаевой. Борис Бессарабов (прототип недописанной поэмы "Егорушка") прожил долго, работал художником-оформителем. (Лучше не пересекаться с гениями, которые тебя сначала поэмой увековечили, а потом - в дневниках - постирали и на просушку вывесили).
Не благоволит Громова к Алле Александровне, вдове Даниила Андреева, – и определения чёткого не дала, и в репутации намёками усомнилась. Мало того, возложила на неё - в первую очередь - вину за арест всех слушателей «Странников ночи», мол, именно она, печась об известности мужа, устроила публичные чтения романа, а потом они с Даниилом «огласили» в ГПУ весь список знакомых, слушавших роман (а порой и не слушавших).
Много потуг у автора (м.б. я резка) провести идею о сквожении в нашем мире иного бытия через своих героев – ту же Олечку Бессарабову или её наставницу Варвару Малахиеву-Мирович, женщину тёмного, не ясного «состава», напоминающую в своих записках и письмах некоего гуру.
Вот образец её мышления (из письма Татьяне Скрябиной, вдове композитора, потерявшей сына-подростка): «...я полюбила Вас нечаянно, крепко и на веки вечные, это Вы знаете. Что в скорби Вашей великой нахожу отблески неземной, небывалой радости, что тоже верно знаете. Но мне хочется еще сказать, что оружие, пронзившее Вашу душу, создали из Вашей жертвенной крови такие дивные цветы в мире духовном, что красоте их нельзя надивиться, а значение их – ангельская тайна». И Скрябина её благодарит за эти слова: «Благослови Вас Бог за добрые строки, они так нужны были мне, и именно сегодня… Мне кажется, что душа моя падает в какую то глубину страдания, всё ниже и ниже падает, но еще не достигла дна, но скоро достигнет и тогда начнет свое восхождение обратно к свету – хочется, чтобы было именно так. Пока всё спускаюсь и должна пережить все это в одиночестве». То есть не желая обидеть подругу с её неуместным обнаружением «в скорби небывалой радости» и "оружия, создавшего цветы в мире духовном", просит оставить её в покое (одиночестве).
В общем, сначала книга вызвала воодушевление, но следом – то ли я в фазу не попала, то ли автор на себя взвалила неподъёмный груз как-то осмыслить через историю людей, упомянутых в дневниках Бессарабовой и Мирович, течение времени и закономерность происходящего.
Но хорошо, что прочла.