XXIV. В ПАРАДНОМ СТРОЮ, НО НЕ ВСЕ…
1
— Тебя объявили лучшим, тебе и флаг в руки! От пятьдесят восьмой бригады Б-177 назначена для участия в параде, посвящённом Дню Военно-Морского Флота в Балтийске. Вот так, Александр Николаевич! — без каких либо эмоций объявил как о наказании командир бригады.
Дербенёву только и оставалось что ответить:
— Есть, готовиться к параду! Но мы только с моря пришли… Когда краску получать, когда краситься и прочее?
— Не жмись, командир. У тебя краски ещё на пол дивизии с Севера запасено… Начинай краситься прямо сейчас. Больше в море не пошлю. Успеешь за неделю?
— Успею, товарищ комбриг! — без интузазма ответил Дербенёв. — А рапорт на прикомандирование личного состава я сегодня же и подам!
— Подавай! — согласился Малышкевич. — Старшим с тобой пойдёт Ларичевский.
В ходе подготовки к «парадным манёврам» Б-177 была тщательным образом проверена и перепроверена всеми возможными и невозможными вышестоящими штабами. А отдел устройства и организации службы штаба флота вообще переехал на «постоянное место жительства» в Лиепаю, пока не вывернул «наизнанку» все документы корабля, касающиеся своего направления контроля.
— Я понимаю, служили бы мы в Балтийске, там «воля», там Россия, матросы даже в самоход бегают в «солнечный Пиллау». Вот там бы нас и проверяли, а что проверять здесь? Где даже за ворота выходить нельзя! — очень доходчиво объяснял молодым матросам, только что прибывшим на корабль, позицию «вышестоящего командования» старослужащий воин по фамилии Хадиев. — Вот я, простой башкирский парень, отслужил почти три года, а какой он, «город под липами», даже не видел, может хоть Балтийск посмотрю…
— А какая наша будет главная задача? — живо интересовались молодые матросы, сразу почувствовавшие «знатока» морской службы в лице оратора от «командования».
— Ваша задача очень проста! — вполне определённо пояснял старослужащий «знаток». — Как можно быстрее сдать на допуск к обслуживанию своего заведования, боевого поста, значит. Кто успеет до выхода в море, тот и попадёт на парад. А там… Увольнение личного состава в город, культпоходы разные, не служба, а сплошное удовольствие…
— А разве так бывает? — не веря своим ушам, любопытствовала молодёжь.
— На флоте по-разному бывает! — со знанием дела очень важно отвечал Хадиев. – Всё зависит от случая и руководителя…
2
Всю неделю корабли, прибывшие в Балтийск и назначенные для участия в торжественных мероприятиях, ежедневно проходили свой маршрут по фарватеру, отрабатывая показные элементы, также ежедневно руководство парадом собирало командиров всех участвующих кораблей на разбор. И вот наступило двадцать третье июля, Б-177 успешно прошла заданный маршрут и, отработав все элементы показа, ошвартовалась на штатном месте.
Генеральную репетицию принимал сам командующий Балтийским флотом. После прохождения всех кораблей и судов, а также пролёта авиации командиры-участники, как обычно, были собраны в гарнизонном Доме офицеров. Командующий, оставшийся доволен увиденным, не затягивая время совещания, провёл разбор учений. Особо выделив прохождение ракетной подводной лодки, синхронность её действий по времени и месту, напомнил, что завтра, то есть двадцать четвёртого июля – на флоте объявлен день отдыха перед парадом. В этот день запрещались все увольнения личного состава на берег, поскольку Балтийск будет готовиться ко Дню ВМФ, надевая на себя торжественное убранство, тоже будет происходить и на кораблях соединений.
— Единственное, что разрешаю в этот день, — пояснил командующий, — так это проведение культпоходов в город и организацию спортивных мероприятий в частях, исключая купание как вид спорта и культурного досуга.
Офицеры, собранные в Доме офицеров, понимающе закивали головами и не получив более никаких «вводных», удалились к своим обязанностям.
3
На беду Дербенёва, да и не только его одного, на этот выход в море оказались прикомандированными несколько офицеров, деловых и организаторских качеств которых командир Б-177 не мог знать в полном объёме.
Одним из таких офицеров был старший лейтенант Майоров, командир минно-торпедной боевой части Б-124. Ранее Дербенёв уже выходил с ним в море и даже как-то хвалил этого офицера за профессионализм.
Теперь же от молодого минёра не требовалось глубоких профессиональных навыков в минном деле, ему просто надлежало сводить только прибывших служить Родине матросов в культпоход. Этот культпоход был единственным серьёзным мероприятием предпраздничного дня, и поэтому замполит согласовал, а командир отдал приказом его как «Ознакомительная экскурсия в крепость Пиллау».
И вот тут возникла первая закавыка. Желающих посетить последний оплот фашизма в Восточной Пруссии оказалось слишком много – почти двадцать человек, в связи с чем срочно требовался помощник руководителя культпохода. На эту должность сыскался только один претендент из старослужащих матросов. И этим претендентом оказался матрос Хадиев.
— Ты же даже не старшина, — говорили ему сослуживцы.
— И что? — удивлялся Хадиев. — Я тоже хочу в крепость сходить, где я у себя в деревне такое увижу?
В конечном итоге, «не мудрствуя лукаво», Дербенёв дал «добро» на это культурное мероприятие. Заместитель командира по воспитательной работе тоже повёл в город матросов, но старослужащих, главной целью его культурного мероприятия были прогулка по Балтийску и посещение переговорного пункта. Командиры групп тоже повели военнослужащих своих боевых частей «гулять» по городу и на местный рынок.
Перед тем как отпустить подчинённых в чужой гарнизон, Дербенёв лично проводил инструктаж каждой группы. В очередной раз выходя перед строем, он рассказывал подчинённым «под роспись», что там можно, что нельзя, веря при этом, что напутственное слово лишним не будет.
К обеду культпоходы стали собираться на корабль. В тринадцать часов прибыли все, кроме молодёжи, наслаждавшейся по замыслу Дербенёва воздухом истории наших побед в крепости Пиллау. Для «особо любознательных» оставили расход на камбузе.
Прошёл час, и в кают-компанию, где обедали офицеры, вошёл Майоров. На вытянутых руках старший лейтенант нёс аккуратно сложенную форму одежды неизвестного матроса. Судя по бледному и какому-то даже землянистому цвету лица, можно было предположить, что произошло что-то страшное и непоправимое…
— Вот… — еле слышно, пересохшими от волнения губами, произнёс Майоров, пытаясь вручить матросскую одежду командиру.
— Что вот? — не понял Дербенёв.
— Матроса нет… Одежда есть, а его нет… — Майоров сел на край дивана и разрыдался как ребёнок.
— Как матроса нет? Какого матроса? Почему матрос без одежды? — отказываясь верить услышанному, спрашивал командир, повторяя одну и ту же фразу по несколько раз. — Я вам восемнадцать молодых пацанов доверил в музей сводить, а вы их куда повели, сукин вы сын? — предполагая, что минёр самовольно изменил маршрут культпохода, но по-прежнему не веря в гибель матроса, спросил Дербенёв.
— Все молодые матросы живы и здоровы, старослужащего нет, моего помощника Хадиева…— Майоров немного пришёл в себя и попытался доложить обстановку заново: — Мы пошли к переговорному пункту, там молодёжь купила огромный арбуз, и, пока я говорил с Ленинградом по телефону и ждал телеграмму, они решили пойти в парк имени адмирала Головко, чтобы съесть приобретённую ягоду…
— Постойте, постойте. Я не понял? — довольно эмоционально уточнил Дербенёв. — Чтобы попасть в крепость, вам следовало пойти налево, а какой чёрт вас, товарищ старший лейтенант, дёрнул шарахаться вправо на переговорный пункт?
— Вот…— Майоров вручил командиру телеграмму, полученную на телеграфе.
«Настоящей подтверждаю факт гибели гражданки Майоровой Е.П. и смерти гражданки Майоровой А.В. Для опознания тел, названных граждан, в рамках возбуждённого уголовного дела, предлагаю направить старшего лейтенанта Майорова А.П. в бюро судебно-медицинских экспертиз города Санкт-Петербурга. Военный комиссар. Фамилия. Подпись»
— А это что за галиматья? — не понял Дербенёв.
— Это не галиматья, товарищ командир, а мои сестра и мама. Сестру убили выстрелом в голову, похоже, позавчера, вчера мама пошла на опознание, ей стало плохо и, там же в морге, у неё остановилось сердце… Кроме меня никто не опознает, отца нет, родственников тоже.
— И что предлагаешь делать, мне впору в отношении тебя самого дело возбуждать, а тут? Так что же произошло сегодня в культпоходе, ты можешь внятно пояснить?
— Товарищ командир, я во всём виноват, не надо было мне на телеграф ходить. Но когда я вышел с этой телеграммой, вы должны понять, у меня мозги набекрень были, и когда Хадиев предложил съесть арбуз в парке, я безоговорочно согласился. Потом всем стало жарко, и народ попросился подойти к воде, чтобы съесть этот злосчастный арбуз у моря, я опять согласился. Но когда матросы стали раздеваться, я был против, правда, было уже поздно, матросы разрезали арбуз и пошли к воде мыть руки...
— А вас не смутило, что погода сегодня свежая и совсем не пляжная, что вы лично, под моим руководством, минимум два раза расписывались в ознакомлении о запрете купания?
— Но мы не купались…— оправдывался Майоров.
— Допустим, тогда Хадиев где? Чему вас в вашей бурсе только учили, кроме устройства труб торпедных аппаратов? Минёр вы, может быть, и неплохой, а вот офицер пока никакой!
Дербенёв повернулся к замполиту и старпому:
— Готовьте донесение по форме о гибели матроса Хадиева.
— Товарищ командир, Александр Николаевич, рано ещё! — довольно болезненно отреагировал Карпихин, тело-то не найдено, нельзя утверждать что погиб!
— Значит, подготовьте предварительное донесение, я подпишу, и не надо меня уговаривать… Вы ещё скажите, что Хадиев сбежал, отслужив без четырёх месяцев положенных три года…
4
Весть о чрезвычайном происшествии на Б-177 взбудоражила весь флот. К поисковым работам подключились военная прокуратура и комендатура. Поисково-спасательные силы периодически обследовали дно и побережье. Дербенёвцы выставили постоянные патрули на пляже парка Головко.
Пять суток непрерывно искали матроса, но в течение этих пяти дней и ночей тело так и не было найдено. Не было найдено и дополнительных сведений о возможном самовольном оставлении части Хадиевым, как предполагали некоторые специалисты, и только на шестые сутки водолазы обнаружили тело утонувшего матроса.
Дербенёва, командира БЧ-5 и несколько матросов призвавшихся с Хадиевым на службу, вызвали в военную прокуратуру на опознание.
— Ваше счастье, командир, что не выявлено следов насильственной смерти, — сквозь зубы процедил подполковник юстиции, умышленно забывший предложить Дербенёву стул. —Вскрытие показало, что матрос захлебнулся и погиб внезапно, в лёгких вовсе нет ила, есть только песок и вода. У берега, значит, утонул. Поскольку на корабле не выявлено нарушений в части инструктажа о мерах безопасности и предупреждения о запрете купания, в отношении вас уголовное дело мы закрываем, «ввиду отсутствия состава преступления». А в отношении Майорова уголовное дело в силе… Где, кстати он, уголовничек ваш?
— Он такой же мой, как и ваш! — огрызнулся Дербенёв. Более того, данный субъект права не является подсудимым или осуждённым, его право на свободное перемещение никем и ничем не ограничено. Поэтому старший лейтенант Майоров сейчас находится в славном городе Петербурге, колыбели флота российского…
— Какой ещё колыбели? Кто отпустил? Кто посмел? — заорал не своим голосом подполковник, вскакивая из-за стола.
— Я посмел, я же и отпустил! — спокойно ответил Дербенёв, положив на стол следователю копию телеграммы военкома из Питера и рапорт самого офицера.
Прочитав содержимое, следователь немного успокоился, но пока ещё не остыл.
— Вы превысили свои полномочия и за это ответите! — снова сквозь зубы процедил подполковник юстиции.
— С вашим цинизмом и на вашей должности хорошо, наверное, было в 1938-м?! — предположил Дербенёв вслух.
— Вы много себе позволяете, подполковник! — заметил следователь, очередной раз выходя из себя.
— Опять цинизм! Вы прекрасно знаете, что я не подполковник, а капитан второго ранга. К тому же помимо приказов, уставов и прочих норм существуют ещё нормы морали и нравственности! Честь имею! — Дербенёв развернулся и, заметно хлопнув дверью, вышел из кабинета.
Утром следующего дня он был уже на ковре у Малышкевича. Прибыв в Балтийск, комбриг первым делом «полюбил» своего заместителя, отчего Ларичевский стал даже моложе и свежее выглядеть, а на «второе блюдо и десерт заодно» Малышкевич припас Дербенёва.
Общение с «мамой родной» у Александра выдалось недолгим. Пожелав на прощание командиру Б-177, чтобы его закопали вместе с матросом горячие татарские родственники Хадиева, комбриг отправил Дербенёва, старшего механика и ещё пятерых военнослужащих, прозывавшихся из Башкирии, сопровождать и хоронить тело погибшего подводника на малую родину.
5
— Товарищ командир, вот «Груз-200» и вот «Груз-200», один сопровождают сразу семь человек во главе с командиром части, а другой никто?! Несправедливо. А приказ министра обороны один для всех…— возмущался старший механик.
Чем ближе к Уфе подлетал военный борт Ан-12, тем меньше желания участвовать в похоронах было у «команды», сопровождавшей тело погибшего товарища. «Лучше бы ты жил!» — думали сейчас они, но жизнь повернулась к Хадиеву совсем иначе.
— Ты о чём, Александр Анатольевич? Этот застрелился при невыясненных обстоятельствах, значит, сам так решил. А в смерти Хадиева мы виноваты и прежде всего я! Знал бы, что у минёра проблем полон дом, никогда бы не отправил его в тот культпоход! — скорее себе, чем Лебедеву ответил командир.
А тем временем самолёт коснулся посадочной полосы, и утробу стальной птицы наполнил сильный запах полыни.
После приземления Дербенёв доложил по линии оперативной службы на Балтийский флот о прибытии команды к месту назначения и отправился на поиски местного военкома, который должен был встречать их с машиной.
— Капитан Сойкин! — представился молодой, ещё даже безусый офицер. — Помощник республиканского военного комиссара.
— А что пониже комиссариата не было? — уточнил Дербенёв.
— Видите ли, у нас в республике воинских формирований нет, а значит, и комиссариатов много не надо…
— Зовут как? Меня - Александр Николаевич Дербенёв.
— Сергей Васильевич! — смутившись, добавил Сойкин. У меня Газ-66, но вас уже ждут…
Сойкин почти незаметно кивнул головой в сторону ворот ограждавшего аэродром забора. За воротами Дербенёв увидел около сорока человек, молодых и крепких парней, не брившихся по меньшей мере дней десять. Внешний вид и выражение лиц встречавших не несли отпечатка человеческой теплоты, скорее наоборот. Во всяком случае так в первый момент показалось Дербенёву.
— В гробу точно матрос, не кукла? — внезапно уточнил помощник военного комиссара.
— Да, а что? — удивился командир лодки.
— Если так то ладно. А если нет то лучше оставьте «Груз» и улетайте немедленно обратно. По местным обычаям нельзя хоронить ни в дереве, ни в железе, и перед тем как предать тело земле его заворачивают в ковёр. Но если там – в гробу – окажется «пустышка» или ещё кто, эти парни могут закопать и вас!
— Хорошая перспектива! — «обрадовался» Дербенёв. — Но посуди сам: тело сначала пять дней было в воде, потом три дня «гастролировало» через весь Союз, можно ли его теперь узнать?
— Не знаю, решать вам…— неуверенно предложил Сойкин.
— Я остаюсь! — ответил командир и повернулся к подчинённым: — А вас заставить не могу, решайте сами, вы всё слышали!
— И мы с вами! — ответила команда.
6
Селение, где проживали родственники Хадиева, было большим татарским селом, разместившимся в живописном предгорье древнего Южного Урала. Окружали его почти альпийские луга, с присущими для этих мест красотами, необычайно чистым воздухом и многочисленными табунами лошадей, пасущихся на сочных башкирских травах.
Из всех ближайших родственников погибшего матроса по-русски говорили только братья и сёстры, отец – ведущий кумысовод Башкирии – очень немного мог сказать на русском языке, но понимал всё, а мать и вовсе говорила только на татарском.
После похорон Дербенёв решился обратиться к матери Хадиева, чувство вины не оставляло командира, да и вопрос с Майоровым нужно было закрывать.
В качестве переводчика вызвался выступить старший брат погибшего матроса Рамиль.
— Я хотел бы повиниться перед вами за то, что не уберёг Камиля… — начал осторожно Дербенёв, обращаясь к скорбящей матери своего матроса.
— Не стоит этого делать, ты ни в чём не виноват! Камиль – с арабского «совершенный», но это в зрелом возрасте, до которого он не дожил, а в детстве он был капризным и непослушным. Мой мальчик родился восьмимесячным и врачи сразу говорили, что он не выживет, а мулла сказал иначе:
— Твой сын будет жить, но недолго! Аллах приготовил тебе испытание, ибо твой Камиль умрёт от воды, не дожив до двадцати одного года ровно двадцать дней…
Дербенёв не поверил своим ушам, но в это время в комнату вошёл тот самый мулла, наставлявший несчастную мать на путь истинный в те дни, когда Всевышний решил испытать её смертью сына.
— Да, это правда! Какого числа утонул Камиль? — поинтересовался мулла.
— Двадцать четвёртого июля! — ответил Дербенёв.
— А двадцать один год ему должно было исполниться тринадцатого августа…— подтвердила мать Хадиева.
Дербенёв немного замешкался, потом достал из дипломата свёрток и положил его перед женщиной.
— Это деньги, мы собрали их всем экипажем. Здесь немного, но чтобы покрыть расходы на похороны хватит.
— Забери их, нам они не нужны, к тому же по нашим обычаям мы обязаны дать денег всем людям, кто вместе с нами переживает смерть нашего ближнего.
Дербенёв не стал забирать деньги обратно, но попросил родственников подписать обращение в органы следствия, чтобы в отношении старшего лейтенанта Майорова прекратили уголовное дело.
На это родственники согласились, и подписанное обращение было передано следователю военной прокуратуры по возвращению в Балтийск.
Закрыв все вопросы следствия, Дербенёв вернулся в Лиепаю, куда уже была переведена его подводная лодка. Не успев пообщаться с комбригом, Александр узнал от «сороки» что Малышкевич направил командиру дивизии представление о снятии с должности командира Б-177 и понижении его в звании. Эта новость не была неожиданной, поскольку отношения с комбригом у Дербенёва никогда не ладились.
7
С первого дня их совместной службы, а может ещё с первой встречи на Севере, когда Дербенёв отказался на лицевом счёту войсковой части перевозить некоторое имущество весьма необходимое комбригу, Малышкевич невзлюбил слишком самостоятельного и зачастую независимого от мнения старших начальников командира. В дальнейшем, видя, что принимаемые в отношении Дербенёва меры «воспитания» не имеют успеха, комбриг подключил к травле «волчонка» своих «легавых», всегда готовых щёлкнуть каблуками перед начальством лишь бы милости толика свалилась им на голову.
На всякую инициативу снизу, исходившую от Дербенёва Малышкевич всегда накладывал своё «весомое» вето. Вот и сейчас комбриг «великодушно» считал, что он полностью рассчитался по долгам Дербенёва.
Чтобы как-то иначе разрешить создавшуюся ситуацию Александр записался на приём к Корнееву, к тому, в кого верил, кто хотя бы знал его не первый год.
Однако приём у комдива оказался на удивление жёстким и даже неприязненным, чего совсем не ожидал Дербенёв.
— Так что, всё? Можно пистолет готовить? — уточнил Александр, выслушав «приговор» комдива.
— Не блефуй, не стоит! На меня это не действует, а служить Родине можно и не будучи командиром. Деваться-то всё равно некуда. Такова правда жизни…— Корнеев спокойно посмотрел в глаза Дербенёву.
— Правда, насколько я понимаю, всем одинаково «греет». И тем, для кого она приятна, и тем, кто её не желает слышать! А у вас она какая-то двуликая. — возразил комдиву командир лодки.
— Что значит двуликая? — сделал вид, что не понял смысла слов, Корнеев.
— А то и значит, товарищ комдив, что восемь трупов за год на дивизии не являются основанием для снятия с должности контр-адмирала Корнеева, а погибший в культпоходе матрос Б-177 сразу стал приговором для Дербенёва. Присяга, данная народу, у вас и у меня одинакового содержания, так почему вы решили, что для вас существуют особые условия, а для меня сразу снятие с должности, в этом ваша правда?
— Вон! Вышел вон! — сдерживая гнев прошипел Корнеев.
— Я-то выйду, а вы, с вашей правдой, как будете людям в глаза смотреть? Или, глядя через «забор» таких как Малышкевич, остальные кажутся букашками?
— Я же сказал вон! — теряя самообладание, приказал командир дивизии.
Повинуясь требованиям устава и старшего начальника, Дербенёв вышел из кабинета.
«Наверное, я был слишком откровенен сегодня?!» — подумал Дербенёв, направляясь к выходу из приёмной.
Выйдя из штаба дивизии, Александр посмотрел на ограждение рубки легендарной лодки времён Великой Отечественной войны Л-3, вспомнил судьбу её командира Грищенко и, приободрив себя мыслью: «Ничего! Ещё не вечер!», зашагал на родной корабль.
8
Утро понедельника всегда утро, но немного отличное от других дней. Вот и сегодня, перечитывая поступившую почту командующий флотом обратил внимание на странное представление, подписанное в адрес министра обороны. Документ поступил из двадцатой дивизии подводных лодок ещё в пятницу, а на доклад лёг только сейчас. Согласно этому «обращению» капитан второго ранга Дербенёв, являясь командиром плрк Б-177, совершил должностное преступление и подлежал снятию с должности с понижением в звании на одну ступень.
— Принесите мне личное дело командира Б-177 капитана второго ранга Дербенёва, подводника из Лиепаи. — потребовал командующий, обратившись к своему порученцу.
Через несколько минут в кабинет адмирала Егорова зашёл начальник штаба Балтийского флота В.И. Куроедов и положил на стол личное дело Дербенёва.
— Читал? — уточнил Егоров.
— Всё читал и подробно! — ответил начальник штаба.
— И как?
— Хоть я и недавно в должности, но моё мнение ; галиматья! Судите сами! Ещё месяц назад Дербенёв согласно итоговой аттестации почти «Герой Советского Союза»! Аккуратен, пунктуален, профессионал, лучший, достоин после обучения в ВМА занимать должности от начальника штаба дивизии и выше! И читаем сегодня: небрежен, необязателен, непунктуален, не профессионал, не достоин…
— А подписи под документами всё те же! — согласился Егоров, разрывая представление в клочья.
— Товарищ командующий, документ секретный! — вежливо напомнил начальник штаба, видя с каким удовольствием командующий флотом начинает новую неделю.
— Секретный, говоришь?! Значит, пусть секретчик заберёт эти клочки человеческой глупости и уничтожит их установленным порядком.