У него были принципы.
Такие, что иногда ей хотелось плеснуть кипятка ему прямо в лицо.
Но она воздерживалась. Лицо было слишком ей дорогим.
У него были представления о добре и зле.
Такие, что порой хотелось ухватить его за мочку уха - и резко дернуть вниз. Чтобы проснулся.
Но, увы, уши его она любила еще больше, чем лицо.
И он так и жил, с необоженным лицом и ненадкусанными ушами.
Предельно цельный в каждом своем заблуждении. Как красивая чаша, в которой яд.
Странно, но она могла пить даже этот яд.
Настолько мутировала внутренне, что он больше не способен был причинить ей зло. Первичное острое отравление сменилось устойчивым иммунитетом.
Но чувство замкнутости и неразрешимости сохранялось.
Она не могла показать эту чашу людям. Как бы не любовалась ею и как бы не ценила металлы и камни, из которых она была высечена.
Слыхано ли? Становиться пиар-менеджером яда?
А ведь человек, стремящийся к совершенству, всегда пиарщик.
Да и вообще, любой человек, у которого хоть что-то получается хорошо, пиарщик.
Люди хотят узнать больше о том, у кого что-то хорошо. Открыть секрет. Скопировать.
И вот они придут к ней в дом, где все хорошо, заведут с ней беседу, в которой будет все хорошо, а потом они потянутся к чаше, решив, что и с ней все хорошо, а там - яд.
Нет она не поила их ядом прямо, но она запаслась таким кредитом их доверия, что поверить в то, что у нее дома яд, было невозможно.
Поэтому его не должно быть у нее дома.
Или это должен быть раздолбанный дом, в который никто не захочет прийти.
Но она не хочет раздолбанный дом.
Она хочет предельно продуманный и функциональный дом.
А в такой дом прийти захотят. Да и она захочет его показать.
Значит его в этом доме быть не должно.
Просто ей пора отучиться тащить в дом красивые склянки.
Хотя...
Лучше бы чаша разбилась.
Она бы склеила и наполила ее чем-то другим.