Веселое поле

      
    Василий Васильевич кричал, свистел и нежно поддувая в трубку, шептал «девушка», молча прижимал  трубку к  уху и в конце своей попытки связаться  с районом почти по – волчьи выл: алё..уу. Потом бросал трубку на аппарат, вздыхал, вытирал платком и ворошил белые, торчащие во все стороны волосы.  Выцветшая рубашка  в клетку, стертая почти до дыр на том изломе воротника, который касался его красной, грубой, иссеченной глубокими морщинами толстой шеи и ворота такого же выношенного старого, но еще крепкого  пиджака,  была  мокрой.
- Вот такие дела! Связи нет.  И какие нам определили сроки, неизвестно. Может завтра скажут, собирайтесь.
 Тут же он встал из-за своего председательского  стола, натянул  на сырую еще голову кепку  с козырьком, надежно укрывающим глаза от ослепительного  на полях солнца.
 -Придется ехать, хотя, как известно, бензина маловато. 
- Может, Василь Василич на коню поедешь?
- На коню-то,  можно, Иннокентий, но дело срочное, а Вороной у нас один такой и на нем еще завтра Аграфене  везти молоко сдавать. Верно, Груша?
-Повезу.  Сколь сдадут, столь и повезу. Кеша поможет.  А Нюрка норму так и не сдает, и не сдаст, если ей потакать будете.
-Как это потакать?
-Ну, поддерживать ее.  Дело ли? Задрала нос выше заплота - мне Василий Васильевич сказал и всё! Весь разговор с ей.  Почево держите ее в доярках?  Ей на поле дело найдется, в бригаде. Ходит песни поет,  другой раз халат скинет и так разгуливает меж коров, будто они ей подружки какие.   Говорит, больше молока будет, а сама и норму не надаивает.
-Ну ладно, Аграфена Прокопьевна, о песнях для коров  потом поговорим.  А сейчас планерку закончим. И если задержусь в районе, значит,  дело так просто не решается. А за меня останется Прокопий  Николаевич, и  чтобы порядок был! 
Выйдя из правления первым, председатель увидел картину обычную:  переднее колесо так и лежало в высокой траве, а водитель Николай балагурил с девочками- подростками, набежавшими в  ограду  правления узнать новости.
 - Чтобы через десять минут готов был - крикнул председатель  Николаю и быстро зашагал в мастерские. Девочки с о смехом  бросились бежать из правленческой ограды. 
– На прополку бы их, чего болтаются. Ведь могли бы сорняк дергать, только, ленивые . Особенно, эта, Дорофеева.  Все ленивые, и  отец,  и брат, и дочка  такая же - с горечью подумал председатель.  Подходя к колхозному механику Илье Большакову, он вдруг  оступился, а Илюша –то пьяный! С утра пораньше.  Откеля, Илья?  Со свадьбы, что ли? В эту-то пору?
-Прости Василич, и не выддти не мог и голова  болит.  Ты ить вчера так и  не пришел, для тебя стул так и простоял пустой. Зазорно, значит с нами-то погулять.
-Да не в этом дело, Илья  Афанасьевич. Нога разболелась, сил не было, не сплясать, ничего. А я, ты знаешь, плясать люблю.
-А сёдня  чё, прошла уже? 
-Попарил  в крапиве,   кажись полегчало, может к вечеру опять прихватит. Я в район еду. А ты вот с похмелья. Считай и не работник ты сегодня у нас. Ну, а жених- то ничего, славный малый?
-Да какой малый, маленько тебя помоложе. На войне побывал, награды имеются. Почти на одном фронте воевали, как не встретились.
 -А сюда как же?
-Длинная история, приехал по оргнабору в леспромхоз.
-И жить, значит, здесь не будет?
-Не..  Какой жить? Теперь уж уехал в бригаду, лес валят, торопятся. План у их отпущен до зимы, чтобы все  под чистую. 
-Понаехали парни, разберут наших девушек, хоть последнее лето продержаться, а потом кого удержишь? Придется за помощью обращаться к тому  же леспромхозу. Помогут, конечно, но совестно. Колхоз наш « Весёлое поле», а работать будут  какие-то  приезжие. Получится уже не Весёлое, а развесёлое, разудалое поле с чужими-то руками.  А раньше все сами, никого не просили. Ну, поправляйся, давай. К вечеру, а может только ночью вернусь, механизмы чтоб работали.

Колька, чуя свою вину перед председателем, гнал газик через ухабы на предельной скорости. Собьешь колеса-то. Теперь, все равно до обеда не поспеем. Теперь только после обеда. Ему конечно хотелось ругануть Кольку хорошенько за его лень, но и сам виноват, мог бы предупредить, хотя кто же знал, что с телефоном так получится;  после дождя всегда линия не работает. Значит, ближе к  Большому  Лугу забуксуем.
-Остановись-ка, веток наберем в роще, возле луга земля сильно взмокает, забуксуем.
-А я доски припас.
-Ну и ветки не помешают.
Они остановились в березовой роще, какие часто встречались на пути. Но когда  он проезжал эту, он не мог не остановиться. И, хоть с этим местом у дороги у него не было никаких воспоминаний, а воспоминания были там, у южной части, там, где  рядом с березовой рощей начиналось поле, но не бежать,  же ему сейчас туда, на тот взгорок, где в середине лета, в пору сенокоса цвели необыкновенные цветы. Она их называла как-то, но он забыл. И остался лишь близко возле лица, возле щек их тихий нежный шепот и запах терпкий; никогда после, сорвав такой цветок,  не удавалось ему уловить тот запах, который запал в его памяти на всю жизнь. Или только на том взгорье могли расти те цветы, только в ту пору цвели и только в ту пору, в то лето так и пахли. А однажды, на деревенском празднике спросил он у Вали Огородниковой, что за цветок?  А она оглянулась,  недоуменно взглянула на него и не ответила. И хорошо, что не знала. А  Надя многое знала, что мы не знали.  Его бы время, пошел бы   он на ту южную часть рощи, посмотрел бы  на те места, где испытал он необыкновенное счастье, пролетело бы все перед глазами,  и вернулась бы назад та радость, которая единственная  и была у него в жизни. А заодно посмотрел бы  на  пшеницу, не пала ли под сильным дождем. Но времени  не было, и, как только кабину заполнили  березовыми ветками, когда Колька крикнул : « Все, шабаш, на три ямы хватит!», они вновь  затряслись по узкой и скользкой дороге.
-А не жалко,  Василий Васильевич, березку-то топтать? Вон, она молодая, росла бы да росла.
-Жаль, конечно. Кто говорит, что нет? Нам с тобой особенно должно быть жаль. Да ведь и не жить ей, этой березке, не расти. Судьба ей уже приказала. Не вырастет она  в большую березу, как мы тут с тобой ее не оберегай. Пусть уж лучше нам поможет из грязи вылезти.
-Ты с Савватеевым –то Митей знаешься?
-Как знаешься?
- Ну как у вас, у ребят, я не знаю.. Ну дружишь, по-нашему?
-А с Митькой так просто нельзя. Это такой редкий тип.  С малолетства его знаю. На все у него свой резон, свое мнение.  И не своротишь  его ни за что, если упрется, только он и прав. Он, к примеру, говорит, что  скоро все это под воду уйдет, будет сплошное болото, и лягушки будут квакать; или, говорит, корабли пойдут, если воды хватит. Но воды точно не хватит, так что будет здесь болото.
-Ну, это он зря. Корабли  не корабли, а пароходы точно пойдут. Так нам говорили.  Не болото будет, а море, потому что  Ангару перекроют у Падуна и вода поднимется, и все затопит, все наши деревни, поля и луга.  Бывал в Падуне?
-Бывал, мальчишкой еще, с отцом
-И на порогах бывал?
 -А как же. Приходилось. На лодке подплывали.
-Там, у мыса Пурсей поставят плотину,  она перегородит Ангару, вода разольется по низинам, а та, которой разрешат, будет вращать турбины и давать в район электричество. Понимаешь, какое будет преобразование?  Все поменяется. Деревни все уберут, на новые места перевезут.
-Уж и  места подыскали?
-Да. Ученые все рассчитали. Еще до войны  хотели построить ГЭС, да вот только теперь руки дошли.
-А, к примеру, наша  Долоновка куда переберется?
-Есть место, повыше. И назовут Ново-Долоново. Вы-то с отцом еще не решили, куда поедете?
-И разговоров не было. Отец и слушать не желает и никогда таких разговоров не заводит, всякое слово пресекает.
-А Митя Савватеев , значит, тоже никуда не поедет?
-Нет!   Митя собирается поступать в  техникум лесотехнический.  Лесоводом хочет стать.
-А…. Это дело! А я его все за лентяя принимал. Что ни скажешь -  отказывается, будто занят. А он готовится в техникум.
От березовых веток, наваленных в кабину, в тепле  настоялся  терпкий банный запах и  они с удовольствием дышали березовым воздухом, вспоминая о редких баньках, когда им удавалось попариться  и отдохнуть. Всю летнюю пору они в дороге, на полях, приезжали в деревню, когда  баня уже остыла, пар вышел, так уж только грязь дорожную смыть. Василия Васильевича в деревне никто и не ожидал, а Колька никогда и не проявлял большого желания  попариться, никто из домашних специально для него  пар не поддерживал. Иногда только мать говорила:
 -Колька –то с дороги попарился  бы с охотой,  подбрось-ка там , отец полешка два.
-Так всю ночь можно подбрасывать.  Нашел себе работу  председателя возить. Испокон наши на поле были, а этот в поле и не глядит.
-Так ведь тоже тяжелая работа – пыталась оправдать  Кольку мать, часто видя его запавшие, покрасневшие глаза, после долгих поездок в район. Да и рубаху не простираешь другой раз.
-По три  – то часа возле правления стоять – работа.
-Да и что к полю - то пристраиваться. Скоро и поля не будет. К другой работе надо направляться.
-Что ты мелешь? К какой другой работе? Кто тебе сказал, что поля не будет? Поле,  было, есть и всегда будет. А разные там россказни про море, ты имя не верь! Ну не может такого быть, чтобы такую красоту всю водою залить. Жаль, самого-то нет, а то бы я ему написал, как хотят землю загубить.
 А они все ехали и ехали, все ближе и ближе подъезжали к Братску. И тут только спохватился Колька, что все опасные места проехали,  и ветки не пригодились.
-Сухо, Василий Васильевич!   Проехали и забыли. Мало здесь дождь шел.
-Ветки отвезем бабке Тимофеевне, едва ходит, а париться любит. Все ей в лес не ходить за вениками.  И, подъехав к  тимофеевскому дому,  свалили за забор в палисадник кучу березовых веток, садись бабка и вяжи веники, самая твоя работа.
-Ах, батюшки, Василий Васильевич, неужели обо мне вспомнили, о старухе? Господи! Хоть кваску с дороги попейте. Да зайдите в избу-то.
-Некогда, бабушка. Может быть, вечером заедем, а сейчас некогда.
-Да присядьте на лавку-то. Сейчас квасу вам принесу. Как в воду глядела, квас поставила.  И она заковыляла по дощатому тротуару вглубь двора, к подвальчику, открыла его, и, прихватив подол длинной серой юбки, спустилась вниз и тут же над погребом  показалась ее старое, сморщенное, перетянутое белым платком, лицо. Сама, без помощи вынула бутыль,  слегка колыхнула ее и, прихватив другой рукой  с заборчика глиняный горшок, понесла к калитке.
-Василий Васильевич,  Миша, внучек мой проездом был у меня и много чего сказывал. А верно ли все? Ты бы послушал и чего не так, сказал бы мне. Может внучек-то и не так все понимает?
-Вот заеду и кое-что расскажу. А сейчас нам  в райком  надо скорее попасть.
 Он пил квас, холодный, кислый с удовольствием и наслаждением, какое редко испытывал в последние годы. И как кстати была эта короткая передышка, здесь, у двора  Тимофеевны, где в давние времена немало было проведено и дней, и в особенность вечеров и ночей, когда он после службы в армии учился  на  курсах механизаторов и сюда же на учебу приехала Надя Никонова, вернее привез ее свёкр  и определил к Тимофеевне на квартиру.  Тимофеевна всегда держала  квартирантов и дом ее, перегороженный множеством перегородок, словно при строительстве, при задумке его плана должен выполнять такую обязанность. И недорого Тимофеевна брала, и характером была уживчива, а лишь строга не в меру, что молодым постояльцам  было только в пользу. Там, в крайней комнате, с окном в небольшой садик  определили Надю. Каждое утро она пробегала через двор, закидывая на спину свои красивые светлые косы и держа  в руке маленький  портфельчик – балетку, замок, которого она придерживала узкой своею ладонью, чтобы он не раскрылся. Он любовался ею словно завороженный каждое утро, пока она однажды не обернулась и не перехватила его взгляд.  Тот час же она качнула головой, качнулись из стороны в сторону  ее косы. И была Надя замужней женщиной, но муж ее служил в армии, и пока он служил, свёкр  отправил ее  учиться на бухгалтера.
 -Курсы окончишь, и будет у нас свой бухгалтер. И не заметишь, как время пролетит.  А тут и Санька приедет, может и раньше на побывку отпустят или в командировку отправят, он же здесь, недалеко служит. И сама  к нему, когда съездишь. Да и я собираюсь зимой. Ты, главное, учись, старайся.
И Надя, милая Надя старательно изучала свою грамоту и никак не отзывалась на его не прошеные чувства. Ухаживать на виду за замужней  было совестно, и жить рядом с ней была чистая каторга. Разве можно так холодно глядеть на него, когда в глазах его ничего не было, кроме любви к ней? Тогда и понял он, что это значит « смотреть во все глаза». Всякий раз, когда ей случалось пройти мимо,  он смотрел на нее, не отрываясь, как заколдованный.   Однажды  всех учащихся отправили на прополку овощей в  дальние деревни,  и он почти на ходу,  забрался в кузов машины, на которой ехала  Надя.  Он сам напросился в это звено и, не понимая даже, что ему следует делать, кое-как расставил девушек  на полосах и показал им дальнюю рощу , где должна была закончиться их работа, держа в поле своего зрения только  розовую Надину косынку. Он поехал за молоком  на ближайшую летнюю дойку и, вернувшись с флягой утреннего молока,  вновь искал в поле только ее розовую косынку. Девушки закончили прополку, принялись за обед , и каждая подходила к фляге налить себе молока. Подошла и Надя.    Она протянула свою кружку,  и, пока он наливал ей молоко, смотрела куда-то в сторону, словно стесняясь их такой близости. Он видел, как она  пошла на пригорок и села возле березы отдохнуть в ожидании машины,   он подошел  следом за ней  и опустился на траву  рядом. Она ласково посмотрела на него, словно давно ждала. Потом поднялась, сорвала несколько цветков и отдала ему.  И он прижал эти цветы к своему лицу и почувствовал этот необычный аромат, который запомнился ему на всю жизнь.
  -Красиво здесь - сказала Надя,- жаль река далеко, я привыкла, что бы рядом была река.
Обратно он возвращался на другой машине и не видел Надю, не видел он ее и вечером. Тимофеевна сказала, что устала она, спеклась на солнце, с компрессом лежит, я ей лед из подвала принесла. Утром, когда Тимофеевна ушла на базар, он зашел к Наде. Она  уже не спала, но еще, словно бы, не проснулась, и сквозь опущенные ресницы смотрела на окно, пытаясь понять, который теперь час. Когда он вошел к ней, она так и спросила, приподнявшись на подушке:
 -Который теперь час?
 Он  сказал, что  уже восемь.  Разве ты не слышала петухов?
-Петухи давно пропели, я после них еще уснула. Я бы и сейчас еще спала, да пора уж вставать. Вот бы Вы самовар поставили. Скоро бабушка придет, чай будем пить.
 И он ушел ставить самовар. Весь день он неотступно следовал за ней, куда бы она ни пошла. Тимофеевна, видя, что Надя окрепла, оставила на нее хозяйство и отправилась навестить невестку, помочь ей с маленьким сыном Мишей.  Надя прибиралась в комнатах,  подметала в ограде, чистила клумбы в садике, и он ходил за ней как привязанный. Она не делала ему замечаний, только иногда с тревогой поглядывала на улицу, словно опасалась, как бы кто не увидел, что она не одна прибирает клумбы. Вечером, видя издалека, что Тимофеевна идет по дороге, она отправила его за водой к  водокачке, попросив зайти еще в магазин за сахаром, для  того, чтобы он долго не возвращался. Он понял, что Надя вступила в игру, из которой он не видел никакого выхода. Вечером все собрались на крыльце, пришли соседки, старая и молодая  Каймоновы, потерявшие на фронте  своих и мужей и братьев,  угощали друг друга сладостями, печеньем и пили чай. Пели песни, Надя первой запевала « По Муромской дорожке стояли три сосны», пела высоким голосом, как бы любуясь им, Тимофеевна вторила низким,  сестры Каймоновы дружно поддерживали своими тонкими и писклявыми голосами,  он также пытался подпевать, но голос его перехватывало спазмами и он чуть не задохнулся. Когда смеркалось,  сестры  попрощались и отправились к себе  через огород.  Тимофеевна  проверила кур и  тоже отправилась к себе, приглашая и Надю. Но Надя как - то странно отклонилась в сторону  всем своим красивым телом, словно давая понять, что ей еще рано. И как только сумерки опустились на землю и затихли громкие голоса на улице, он  вышел со двора и спустился в овраг, даже не оглядываясь, зная, что она идет следом. И она, также тихо, как она ходила весь день по дому, шла за ним и, оступившись, тихо вскрикнула и протянула к нему свои руки.  Так и стояли они, тесно прижавшись, друг к другу и слыша только, как  гулко бьются у них сердца. Уже пала роса, а они не могли расстаться друг с другом, словно  не будет уже больше никогда такого счастья, которое они испытали в этом темном овраге, поросшем полынью. Она ушла первой, поправляя свои косы и как бы стараясь укрыться ими от позора. Утром, Надя  раньше обычного, убежала на занятия  и  вернулась только к вечеру. Так  прошла неделя. Он уже готовился к экзаменам и также проводил много времени в мастерских, но  Надя неотступно находилась рядом с ним, не отпуская его, ни на минуту. В воскресенье, утром с петухами Тимофеевна уехала на рыбалку, оставив весь дом опять на Надю. Только к  вечеру они опомнились и принялись за скорую уборку. Надя металась по дому,  торопясь сделать всю дневную работу. Получалось у нее плохо, но зато он привел в порядок  двор и садик, словно там и не хозяйничали  куры. Тимофеевну подвезли поздно, когда уже смеркалось. Незнакомые люди выгрузили ее рыбу,  повесили на забор сети,  и сразу же во дворе запахло свежей рыбой, рекой и тиной.  На другой день, утром Надя предупредила Тимофеевну, что останется у подруги, надо готовиться к контрольной работе по математике  и убежала на занятия. Он помогал Тимофеевне солить рыбу и опускать ее в погреб,  и с тоской поглядывал  на ее окно, выходящее в садик. 
-Не жди, не жди ее - сказала Тимофеевна  -  у подруги она  сегодня  осталась, математику учат. Учебник у них один на двоих.
Всю ночь он не спал, то и дело, вскакивая с постели и прислушиваясь, не вернулась ли Надя. На другой день он пошел в ее школу, подождал перерыва в занятиях и позвал Надю прогуляться по улице. Она вначале отказалась, но затем кивнула головой и пошла с ним рядом.
-Завтра  свёкр  мой приедет. В часть к сыну собирается  и меня хочет взять с собой на свидание. Так что уеду я, может и брошу эту учебу, какой из меня бухгалтер. Все цифры перед глазами пляшут, как тебя вспомню. Не судьба нам, Вася.
 Она остановилась посреди дороги.  Мимо проехал мальчик на велосипеде, позвонил звоночком.
-Вот и колокольчик нам прозвенел, пора уже Вася, мой любимый. И быстро, быстро побежала к школе.
На другой день и, правда приехал ее свёкр, невысокий  с нависшими густыми бровями на лице и  скрипучим голосом  мужчина. Он ходил по двору, смотрел хозяйство Тимофеевны,  позвал Надю, посмотрел на ее вещи и сказал: - Что ж ничего не оставила, все с собой?  Надя кивнула.
-Ну, ладно, с богом. Тимофеевна, я тебе  рыбы подвезу, как хариуз пойдет, так и подвезу.
Тимофеевна выбежала на крыльцо и стала как-то  стыдливо махать рукой, словно отгоняя от себя что-то.  Больше он Надю не видел и даже не слышал ничего о ней. Тимофеевна только однажды проговорилась, что уехали  они в Читинскую область, а куда точно, не знает.
В райкоме обедов давно не признавали. Все  с раннего утра и до поздней ночи сидели в своих кабинетах, из которых  постоянно валил папиросный или махорочный дым. Дым этот поднимался к потолку, перемешивался там с пылью и тенетами, которые давно уже никто не убирал. Василий Васильевич сразу же пошел к своему инструктору Рудых и  как-то почти по- военному доложил обстановку в  колхозе своем « Веселое поле». И когда возвращались они с Николаем  и проезжали мимо дома Тимофеевны, то он просто махнул рукой, чтобы машину не останавливать, ехать дальше.
- Все, Коля, больше  сеять здесь не будем. Уберем  этот урожай и все. Сказали, приготовить поля к затоплению. 1987г.